"Встреча Флобера с египетской куртизанкой [пересказанная в одном из его писем] стала классикой представления "женщины Востока": она никогда не свидетельствует о себе, ничем не выдает своих чувств, своего присутствия, своей истории. Он говорит от ее лица".

(Said 1978: 6)

"...Наряду с учеными процедурами наблюдения и демонстрации, признание стало на Западе одной из наиболее высоко ценимых техник для производства истинного... признаются в своих преступлениях, признаются в своих грехах, признаются в своих мыслях и в своих желаниях... самим себе, в радости и горе, делают признания, которые невозможно сделать никому другому, признания, из которых потом делают книги".

(Фуко 1996: 157 - 158)

Представление героя. В 2000 - 2001 гг. Нона Шахназарян, аспирантка Кубанского государственного университета, жила в городке Аскеран (Нагорный Карабах), собирая материал для диссертации по тендерным отношениям в традиционном обществе¹ . Ее хорошо помнят в Аскеране: в детстве Нона проводила там, у бабушки, все праздники и каникулы; в 1986 г. Нона закончила школу в родном г. Мингечаур (Азербайджанская ССР) и переехала учиться в Краснодар, но в Карабах периодически приезжала, в том числе искать материал для дипломной работы (в 1991 г.). Ее родителям пришлось в 1988 г. покинуть Азербайджан и переселиться в Аскеран, откуда они не могли уехать из-за блокады вплоть до 1992 г.

Первоначально Нона готовилась изучать тендерную проблематику в среде хемшилов Краснодарского края, но на этом поле недавно активно отметились западные исследовательницы (что вызвало сильную озабоченность у местных спецслужб). Научный руководитель предложил ей поменять тему и поехать "к своим": во-первых, у нее есть преимущества в виде знания собственной культуры, во-вторых - в Нагорном Карабахе она будет в большей безопасности. Наконец, привлекательность, "эксклюзивность" материала (который его подопечная может добыть как инсайдер) для профессионального сообщества заставили научного руководителя проявить настойчивость и убедить Нону поехать в Аскеран (хотя той не очень улыбалось "копаться в своем", хотелось изучить новую для себя культуру).

Итак, Нона прибывает в Нагорный Карабах, приняв принципиальное решение не задавать вопросов информантам, а просто общаться и наблюдать их в реальной жизни. С ней - семилетняя дочь Манушак, которую отдали в школу, в первый класс; сама Нона устраивается туда же учительницей.

Артем Анатольевич Космарский - студент Института стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова.

Нона Робертовна Шахназарян - преподаватель социальной/культурной антропологии социально-педагогического факультета Кубанского государственного университета (г. Краснодар); научный сотрудник Центра понтийско-кавказских исследований.

стр. 49

О приемах камуфляжа и привычке зажмуриваться. Я² четко продумала "правильную" линию поведения на весь период исследования и для начала покрасила волосы в темный цвет, подобрала одежду - не то чтобы совсем пуританскую (от брюк я отказаться не смогла), но более или менее скромную - чтобы не вызывать у информантов ненужных толков. Весь этот комплекс мер был направлен на то, чтобы "спрятать" свою "российскую" идентичность. Помня о наказах и предписаниях матери в детстве, повторяемых как священное знание: "девочка/девушка не должна громко смеяться, смотреть на людей (читай: мужчин и старших) в упор, громко сморкаться, сплевывать..." и массе других запретов, я внутренне приготовилась к самому жестокому самоограничению, особенно относительно того, что касается общения с мужчинами - в основе этих стереотипов лежали мои обыденные знания о собственной культуре.

Однако оказалось, что нарочитая скромность в одежде и вообще "подгонка" внешнего облика под некий стандарт "неброскости исследователя в поле" - словно форма цвета хаки в зимнем лесу. Во-первых, если уж Нона решила заниматься включенным наблюдением как "своя", то надо было соответствовать манере одеваться, типичной для молодых женщин г. Аскеран (не носить брюк и пользоваться косметикой, а не наоборот); более того, от нее ждали демонстрации последних новинок российской/городской моды (согласно прежнему имиджу). Во-вторых, это несоответствие ожиданий и реальности с точки зрения внешности оказалось малозначительным в сравнении с тем вызовом местным нравам и нормам, которым оказался статус разведенной женщины с ребенком (и главное, удовлетворенность им). Все это демонстрирует тот очевидный факт, что Нона смотрела на свою культуру как бы "извне", отстраненно, в некотором смысле подобно ученым, вообще не принадлежащим к ней. В восприятии Ноны тесно переплелись нейтральный взгляд (существуют некие нормы и практики, которые необходимо описать) и личностно-оценочный - весь спектр стереотипов об "угнетенной женщине Востока", усиленных в результате длительного проживания вне "культуры по рождению" (в России).

Находясь в культурно-специфическом поле, исследователь нередко фокусирует свой пытливый взор на каком-то его узком участке, а все остальное пространство лишь ощущается как "чужое", иное; в нашем случае - восточное, "традиционное". Он не решается включить в анализ и открыть научному сообществу себя и свое положение в данном обществе. Например, возникает туристический соблазн устраниться от неуютных вопросов и опасных мест; удобство принимать дешевизну фруктов и привилегированность собственного языка как должное, не-проблемное, не-конфликтное; знать, что в каждом доме тебя накормят, и нахваливать "восточное гостеприимство", не считая своим долгом делать ответные приглашения (или хотя бы оставлять свои местные координаты, не только адрес электронной почты, к которой едва ли имеет доступ кто-либо из местных).

О включении в полевую экономику. Во мне постепенно нарастало смутное беспокойство, связанное с воспоминаниями о тотальной системе обменов посредством подарков и подношений, в которую придется как-то встраиваться. Поначалу (привет из краснодарской жизни) было решено так: поскольку никаких денег не хватит соблюдать обычаи, приносить при каждом посещении сладости к чаю или другие подарочки - я ничего такого делать не буду. Я - на работе, и этим все сказано.

Но я очень быстро поняла, что слишком легкомысленно подошла к проблеме. В день рождения дочери окончательно стало ясно, что я сама тут мало что решаю. Манушак надарили кучу подарков, включая золотой кулон с буквой М. Бабушка стала неубедительно успокаивать меня: "не расстраивайся - это долги твоих родителей возвращаются тебе. Но все равно, не смей ходить к людям с пустыми руками. Купи что-нибудь и иди со светлым лицом!".

стр. 50

Зачастую у меня не получалось просто прийти и взять интервью - меня встречал стол, ломившийся от яств, и я чувствовала себя в высшей степени неудобно от того, что пришла без соответствующих подарков, с одним диктофоном в руках³ . Особенно остро вставал этот вопрос, когда я договаривалась с людьми о поездках в деревни. Бабушка приходила в ужас, когда я говорила:

- Ну это-то не родственники, могу я к ним пойти без церемоний, наконец?

- Ни в коем случае, они тебе дадут с собой и сметану деревенскую, и творог, и йогурт и, кто знает, что еще, особенно если узнают (а они обязательно это выяснят), кто твой дед!

Моим западным коллегам, даже армянам диаспоры, удавалось пользоваться преимуществами этой системы, не включаясь в нее, демонстрируя свое незнание или неприятие "традиций". Я же была научена, что вот так и так нельзя делать, и не могла прикидываться "чайником": я знала, что они знают, что я знаю, что иначе нельзя.

В Аскеране Ноне вряд ли приходилось принимать во внимание степень воздействия псевдосоциологического дискурса (продуцируемого СМИ или, скажем, организаторами фокус-групп) на своих информантов, но локальная неформальная экономика знает цену статусу ученого⁴ - диплом эквивалентен запасу топлива, материал для диссертации неприлично собирать, не помогая информантам (родственникам и соседям) материально. Возможно, именно так преодолевается трансцендентность социолога/антрополога, и тот наряду с прочими агентами социального мира ведет свою игру в русле практического разума (Бикбов 2001: 307)?

О конфликте интерпретаций. Обществу были названы несколько причин моего приезда из России:

- "бабушка уже старая, с ней надо побыть, ей надо помогать" (предположительно наиболее убедительная);

- "неплохо бы моему ребенку выучить армянский язык и учиться в армянской школе";

- "собирать материал для диссертации - тему я еще толком не знаю, но, в общем, отношения мужчин и женщин".

Однако всё это не объясняло очевидной алогичности поступка: просто так никто сюда не переедет из города, из богатой России. Мнения относительно исследователя разделились. Женское информагентство "Турун-пресс"⁵ предположило, что (разведенная) Нона приехала снова выйти замуж; или же натворила что-то в России и теперь вынуждена скрываться на родине; наконец, просто тронулась или ударилась в религию (не красится, ходит в обносках). Мужчины выдвигали иные версии: либо это "журналистка", "корреспондентка", делегированная некими структурами для наведения порядка, способная сильно навредить им своими публикациями, либо шпионка - осталось только выяснить, работает ли она на ФСБ или на ЦРУ. Ведь не просто так она тут ходит и снимает своей видеокамерой (хотя этот же прибор снискал Ноне немалую популярность - аскеранцам доставляло немалое удовольствие быть запечатленными на видео)? А эти блокноты, в которые она пишет неизвестно что?⁶

О патриотической бдительности и ее ревнителях. Вот портрет одного из главных героев аскеранского поля: в чем-то он был близок Ноне по статусу и по взглядам (человек "извне", с "западной" ментальностью), а в чем-то они круто разошлись.

Армен Меликян - армянин диаспоры, американец из Лос-Анджелеса, переехавший в Аскеран на постоянное место жительства. Представитель одного из фондов, он обладает определенным иммунитетом в связи со своим особым статусом и материальной независимостью. Критически относится к местным нравам, борется со взятками, коррупцией, инертностью властей, но категорически не желает предавать данные явления гласности. Словно проникнут суровой решимостью исполнять все более тяжкую миссию - не срывать дешевые лавры трибуна, но хранить и отстраивать молодое и

стр. 51

хрупкое карабахское государство, окруженное внешними врагами и подтачиваемое внутренними пороками.

Когда я принимала у себя западных гостей, помогала им, Армен говорил, что все эти приезды иностранных ученых могут прямо навредить Карабаху. Я возражала ему, в духе либерального дискурса, что недостатки надо обсуждать, а потом, мы ведь все равно живем в открытом обществе и не можем воспрепятствовать иностранцам приезжать сюда. Это же ученые, академическое community - они не имеют отношение к идеологии и политике - настаивала я. Но после того, как опрометчивая статья одного из этих "деятелей" была раздута азербайджанскими СМИ и стала предметом международного скандала, мне пришлось признать, что страхи Армена не совсем уж параноидальны, и, по крайней мере, лучше понять царившую вокруг психологию осажденной крепости.

Однажды Армен Меликян, желая посодействовать мне в продвижении исследования, предложил присутствовать на видеозаписи интервью с пожилой женщиной (уборщицей), уволенной с работы и жестоко избитой начальником (военным прокурором Аскеранского р-на). Мы пришли к ней, взяли интервью, сняв его на видеокамеру, потом поехали в больницу и с некоторым трудом взяли справку о побоях (дежурный врач никак не соглашалась ставить свою подпись - "ну побил и побил, ничего страшного, ради яичницы сковородку надо целовать"). Этот поход не остался незамеченным, и в скором времени меня пригласили в кабинет военного прокурора. Итак...

Урок успешного общения, или Эсфирь в покоях Амана. Просторный кабинет с широкими окнами. Одиннадцать часов утра; ярко светит солнце. Несколько письменных столов, сдвинутых буквой Т. Под увеличенным портретом героя последней войны царственно, но напряженно восседает в мягком кресле Прокурор. Входит Нона, представляется; ей предлагают сесть⁷ .

Прокурор (с беспристрастным лицом и ледяным голосом). Кто вы? Откуда родом?

Нона. Я - аспирантка Кубанского университета. Мои родители родом из Карабаха.

Прокурор (чеканно). Какое вы имеете право выведывать и вынюхивать?

Нона. А в чем вы меня собственно обвиняете? Я живу у своей бабушки и наблюдаю за отношениями между мужчинами и женщинами в родном городе.

Прокурор. Кто дал вам право наблюдать? Кто устроил вас на работу? (повышая голос и постепенно выходя из себя).

Нона. Это право любого человека. Это допрос?

Прокурор. Может быть, потом будет допрос...

Нона. В чем я обвиняюсь?

Прокурор. Какая организация вас прислала, для кого вы собираете информацию, куда вы ее отправляете? Вы журналистка или следователь, кто вы?

Нона. Я уже рассказала о себе.

Прокурор. Кто организовал поход к этой женщине, мною уволенной? Кто всё устроил?

Нона. Если это просто беседа - я отвечу, если допрос, то вызывайте меня в официальном порядке через повестку, не частным звонком.

Прокурор (мягче). Расскажите мне, как вы попали на интервью именно к ней? Где вас нашел Армен, как вы договорились, где?

Нона. Накануне встретились, а утром поехали к ней.

Прокурор. А кто звонил Анаит, чтобы она никуда не уходила, а ждала вас дома?

Нона. Этого я не знаю, никакого звонка не было, все было спонтанно, кажется...

Прокурор (многозначительно). А зачем вы взяли с собой дочь судьи?

Нона. Она показала нам дом, где живет эта женщина.

Прокурор. Зачем вы записали все на камеру, для чего? Люди здесь каждый вечер ждут вестей по местному каналу, чтоб поглазеть на ее интервью, направленное против меня. Этой выжившей из ума старухе я давал дрова, зерно, всякого другого, и

стр. 52

что получил в ответ? Зачем мне ее бить, я просто уволил ее по старости, она не умеет работать, у нее непредставительный вид - всё же прокуратура, государственное учреждение. Вот какая отдача мне за все три года, что и она и ее невестка, которую я в глаза не видел, которая числится здесь, работали и получали зарплату. Они получали под 30 тысяч драмов. И когда она лишилась половины этой суммы, стала обливать меня грязью. Но вам-то зачем это надо? Что я тебе худого сделал (перешел на "ты"), я даже в лицо тебя не знаю. Справки, конечно, навел, знаю, чья ты родственница, где живешь, где работаешь. Зачем ты записала это на камеру?

Нона. Я ничего не записывала на камеру, просто слушала и делала заметки в блокноте.

Прокурор. Просто ничего не бывает. Я все знаю, не ты снимала, американец снимал, но кто все это организовал? Где вы были накануне вечером? Я все знаю, вы были у судьи, там обо всем договорились, а судья все слышала, она что говорила?

Нона. Да, вы хорошо осведомлены, я была накануне вечером у судьи, наши дети дружат, но это моя частная жизнь, я не обязана отвечать.

Прокурор. Нет, не обязаны, просто расскажите, если всё было просто и не организованно.

Нона. Конечно, никто ничего не организовывал специально. Я зашла за ребенком к судье, у нее были гости, среди них Армен. Мы обсуждали с ним мою работу, он рассказал об американских ученых, которые занимаются похожими проблемами, нашли общих знакомых. Потом он сказал, что намерен на следующий день брать интервью у Анаит, и, если мне это интересно, я могу пойти с ним. Конечно же, я согласилась и наутро мы пошли. Но такого заговора, как рисует вам ваше воображение, не было.

Прокурор. А как Армен уговорил вас пойти к ней?

Нона. Он меня не уговаривал, просто предложил, а я согласилась.

Прокурор. А что, вы с любым пойдете, кто вам предложит интересное интервью? (игриво заглядывая в глаза).

Нона (смотря прямо в глаза). Да, конечно, обязательно.

Прокурор. Ав Америку он вас, случайно, не приглашал? (идет к графину за водой).

Нона. Нет, не приглашал... (меняет нейтральный тон на холодный и собирается уходить).

Прокурор. Почему вы обиделись, что я такого сказал?

Нона. Мне не нравится ни ваш тон, ни ваши грязные намеки. Если у вас нет вопросов, я, пожалуй, пойду (встает).

Прокурор. Нет, нет, садитесь, никаких намеков, не надо обижаться, что я такого сказал. Теперь вы меня обвиняете...

Нона. Я приехала к своей бабушке по своим делам и не собираюсь ни перед кем отчитываться.

Прокурор. Да вы садитесь, а то у вас такой красивый... рост (с легким заигрыванием). Я уже понял, что лично против меня вы ничего не имеете. А то думал, может родственника вашего когда обидел, счеты со мной сводите. Разузнал все, смотрю - нет.

Нона. Вообще, мне не нравятся ваши вопросы. Вы копаете под меня, вы хотите собрать на меня компромат, но вам это вряд ли удастся, и вы мне ничего не можете сделать, я - независима. Нет ничего такого, чего вы могли бы меня лишить. Меня ничуть не страшат ваши угрозы (очень спокойно).

Прокурор. Ну что ты, что ты, зачем мне угрожать. Я хорошо знаю твоего родственника Геворга - брат мужа твоей сестры, так? Он клялся, что ты хорошая девочка и ни в чем не замешана. Просто не верь этой аферистке умалишенной, которая льет крокодильи слезы, надеется сменить прокурора на другого, чтоб вернуть себе работу! (взволнованно).

стр. 53

Нона. Не кощунствуйте, уж вы-то знаете, что этого никогда не случится, вы не позволите (с легкой иронией). И почему вы нервничаете, ведь "этого не было", это "клевета"?

Прокурор. Нет, я не нервничаю, но меня волнует другое - судья организовывает против меня, прокурора, такие дела, некрасиво ведь.

Нона. Судья ничего не организовывала, насколько я знаю и слышала. Вы сами сказали, что инициатива за Арменом. Вы знаете это и при этом подводите, наталкиваете меня на то, чтобы я сказала о том, чего не было. Меня интересуют проблемы взаимоотношений полов, но никак не ваши интриги и козни между собой.

Прокурор. А кто такой этот Армен, кто дал ему право заниматься всем этим? И если он такой помощник бедных, почему он отвез муку и сахар именно Анаит? Есть сотни семей, где погибло трое кормильцев и все семьи без хлеба. 90% Аскерана безработные и нищенствуют. Почему он им не помог, а только Анаит? Какие у него цели?

Нона. Спросите об этом его. И откуда у вас эти данные о 90%?

Прокурор. Но кто ему рассказал именно эту историю? Таких историй миллион...

Нона. Спросите тоже, в Аскеране, да кто рассказал? Кто вам рассказал такие детали про него и про меня, про наше интервью - эта же почта, вероятно, и на него работает...

Об ангелах-хранителях и духах предков. Я уже понимала, что в этой и похожих, даже более опасных ситуациях, спасает меня; что стоит за регулярно адресованными мне репликами типа - "мы знаем, чья вы родственница", или "наша девочка, от нее вреда не будет". Во многом дело было в символических накоплениях моей семьи⁸ , точнее, отцовской и материнской фамилий-родов (tsegh).

Отправляясь в поле, я принципиально решила не пользоваться своими родственными контактами, но к концу исследования оказалось, что я уже не могу без них прожить. Я стала пассивно использовать семейный капитал, входить в роль представителя своего клана. Когда я говорила, что эти отношения не имеют значения во время исследования, в глазах окружающих я открещивалась от своих родовых связей - как своенравная выскочка, возомнившая о себе невесть что. Как я смею, ведь не могла же я упасть с неба - словно говорил их разочарованный или осуждающий взгляд. Даже при организации интервью мне приходилось сталкиваться со стеной недоверия именно потому, что я "своя" - значит, скорее всего знаю, что можно сделать с полученной информацией, как можно ловко обернуть ее против "наивно болтливого" информанта.

Подобная ресоциализация под влиянием поля проходила достаточно болезненно; вытеснение новых правил и норм, освоенных мною в Краснодаре, "хорошо забытыми" старыми вызвало серьезный стресс. Моя идентичность была переписана настолько, что к концу поля я уже плохо понимала, кто я; несовместимые культурные роли разрывали меня (Coffey 1999: 24 - 34). Но после поля, успокоившись и поразмыслив о своем опыте, я поняла, что в нем были позитивные стороны и я, уже как исследователь, научилась видеть и "считывать" гораздо больше.

Важную роль в "прозрении" или, точнее, "воспоминании" сыграли разговоры наподобие того, что провел со мной (непосредственно перед походом к прокурору) брат мужа старшей сестры - местный бизнесмен, нередко прикрывавший меня в сложных ситуациях:

"Армен, он американец, ему плевать на здешние обычаи, он хочет навести здесь порядок. Он, конечно, молодец, хороший парень, но наивный, не понимает, что здесь ничего невозможно изменить, слишком глубоко всё сидит. Прокурор - он тряпка, жена им помыкает как хочет. Бить 70-летнюю старуху мужик не будет. Но ты в это не суйся! Ты не знаешь, какие здесь подводные камни!

стр. 54

Поверь мне, святых здесь нет - все испачкались и поддерживают друг друга, чтобы самим не утонуть. Я бизнесмен, своим потом зарабатываю, рискую, я знаю, кто у кого сколько берет и как... Это акулы, тебе с ними не справиться. Я вчера как услышал твое имя... ты думаешь, что ты делаешь? Твоя мать мне звонила, мой брат каждую неделю звонит, да я и без звонков бы за тобой присматривал. Все силы приложил, чтобы успокоить прокурора и других - что ты случайно в этой компании оказалась, ты "наш ребенок", от тебя опасности быть не может. Обещай мне в дебри не лезть!

А с репутацией, не мне тебе говорить, здесь могут сделать всё, что хотят, виновата ты или нет. Вот на тебе куртка какого цвета? Синяя? Но здесь в Аскеране в угоду кому-то весь город тебе хором скажет, что она красная. Понимаешь? Будешь горло себе драть, никто с тобой не согласится. И останешься в дураках".

Zooming out I: наука идентичности. В ходе полевой работы Нона просто осуществила переход от одной, менее выгодной стратегии (артикулированного отказа от использования неформальных сетей как от "нечестной игры") к другой, благодаря чему ей удалось увеличить количество и повысить качество добытого материала. Нона успешно инкорпорировала/активизировала свой армянский габитус, чувство социальной игры (Бурдьё 1994: 96 - 99), хотя субъективно данный процесс сопровождался неприятными эмоциями. Но всегда ли собственная этничность (или, скажем, религиозность) позволяет использовать себя как инструмент, ресурс и т.п., не выходя из-под контроля и не блокируя саморефлексию?

Проф. Джон Хагопян, подвергая "армянскость" критическому рассмотрению, начинает с высоких материй вроде вклада в мировую историю (незначительного), церковной культуры (оставляющей агностика равнодушным), ценности языка (сомнительной) и под конец вспоминает о маленьких радостях "произнести "пароль" в виде фамилии, оканчивающейся на - ян и - уни, посмаковать кюфту, спеть "Мерь Хайрениг" или станцевать круговой танец с притопами" (Хагопян 2000: 223). Сам он "...сыт по горло тем, что армянские родственники и знакомые автоматически рассматривают меня как потенциального брачного партнера их дочерей... Как армянин, я проводил часы на скучных армянских свадьбах и похоронах..." (Там же: 224).

Взоры профессора, филолога, преподавателя американистики в немецком университете, обращены к "мировой культуре" (американской, западной, общечеловеческой), и "армянское" для него в значительной степени ассоциируется с социальной средой (рабочие-иммигранты в пригороде Детройта), из которой он вышел и от которой он в свое время резко отдалился. Но случись так, что научная конъюнктура сделала бы "армянское" не поводом к эссеистической рефлексии, а необходимым/выгодным объектом антропо- или социологического изучения, не пришлось бы Джону Хагопяну спешно достраивать оставшиеся фрагменты (повод посмеяться или возмутиться) до работающей системы - а это как будто заняться языком, от которого в голове осталась одна засевшая там с детства бранная лексика. Впрочем, он мог бы если не обогатить свою идентичность, то приобрести дополнительную точку обзора, получив иную проекцию своей жизненной траектории. Таким образом, (авто)этнография может быть использована как и для "возвращения к корням", так и для триангуляции собственной позиции в социальном пространстве.

Впрочем, "этнографическое" прочитывается и в иной перспективе: в последние десятилетия эта дисциплина нередко подвергалась критике как обслуживающая западную систему господства и подавления; как выстроенная на неравенстве "молчащего туземца" и говорящего от его лица или подвергающего его анализу ученого (см., напр., Said 1978). Что касается Аскерана, то в неравенстве исследователя и исследуемых "научное" играет весьма незначительную роль; привилегии Ноны не в ее статусе этнографа, а в том, что она "городская", "из России", "племянница Леонарда Петросяна". Нона = точка пересечения незавидной тендерной роли и высокого положения в

стр. 55

местной неформальной иерархии + носитель видеокамеры, объекта пока не совсем привычного, "сакрального", которого не только жаждут, но и чьей власти страшатся - как орудия журналиста или шпиона, не ученого. Антрополог как социальная фигура пока слабо виден и не используется карабахцами (что отличает их, например, от американских индейцев)⁹ .

Неравенство сохраняется ("процветающая", по мнению информантов Ноны, Россия шлет исследователя в "депрессивный" Карабах), но его становится всё тяжелее обозначать в политических (метрополия - колония) и научных (Эванс-Причард - нуэры) категориях "классического века" империй. Мы перестаем описывать людей как однозначно принадлежащих к большим гомогенным сущностям (наподобие нации), и личность видится "частичной во всех ее обличьях, никогда - законченной или целой... постоянно конструируемой, сшитой на живую нитку, пристроченной к другим "я", но не переходящей в них" (Haraway 1991: 193). Нона: пытается оспорить (и опровергнуть собственным примером) местные нормы и обнаруживает, что они еще имеют над ней силу; берется американским правозащитником в союзницы и переводчицы, а потом отвечает за его безрассудные действия. Ее происхождение, связи с культурой, от которой она в той или иной степени отошла, воспринимаются как ценный ресурс благословившими ее на исследование - а потом и ей самой. В России Нона защищает ценности "карабахской" культуры, а в Карабахе - российской ("европейской"), и там, и там, как ей кажется, оказываясь маргиналом.

О гендерном измерении поля. Причиной постоянного беспокойства, с соответствующей интригой, также стал мой семейно-брачный статус: разведенная, с ребенком. В глазах локального сообщества это не самый добропорядочный (если не сказать ущербный) образ, и тут уж даже семейные инвестиции иногда не помогали.

При вынесении оценок центральную роль играло мое несоответствие тендерным стереотипам (тем самым, которые я пыталась исследовать). Я не просто не замужем, но не страдаю от этого и не стремлюсь к замужеству - вот что "неправильно". Селективно включались регистры памяти о тех моих предках, чье поведение стояло ближе к девиантному (например, славная, но весьма своевольная прабабушка).

В самом начале исследования я была спокойна как танк и рассматривала подобные реакции с чисто этнографическим интересом. Вторая и самая продолжительная стадия: протест. Все эти жалостливые взгляды, сочувственные вздохи и оправдательные речи по поводу "бесхозности" вызывали во мне бурю молчаливого негодования. Про меня говорили - "у нее нет семьи", хотя я знала, что мы с Манушак - вполне счастливая семья. Я возражала, спорила, пыталась убедить окружающих в том, что сделала осознанный и свободный выбор. Сначала мои слова воспринимались как провокация, но постепенно зазвучали как оправдание. Меня понемногу точили безостановочные пересуды¹⁰ .

На третьем этапе я сломалась, стала болезненно реагировать на эти реакции, совсем как обыватель (а заодно вспоминать аналогичные разговоры, слышанные в детстве). По дневниковым записям можно проследить траекторию падения уверенного в себе человека до опустошенного, зависимого.

Мое резко негативное отношение к угнетающим и унижающим женщину нормам и стереотипам также проявилось на последнем этапе исследования, когда я уже активно вступала в спор с друзьями-мужчинами ("это же уродство, как вы не видите своего малодушия! Вам нужна слабая женщина, чтобы на ее фоне вы выглядели сильными!"). Вместе с тем я понимала, что пытаться что-то переделать, "эмансипировать" женщин напрямую, в поле не имеет смысла - силы слишком неравные, да задача в поле у меня была другая. Только долгие и кропотливые реформы (через образование, социальную политику и т.п.) помогут что-то изменить, и моя диссертация, надеюсь, сможет внести небольшой вклад в этот процесс.

стр. 56

Zooming out II: политика науки. Различные этнографические стили сосуществуют в сознании самого исследователя: идеал научного взгляда при олимпийской внутренней невозмутимости (и уверенность в том, что образование и статус исследователя гарантируют некоторую свободу от social networks, от "традиционной культуры") не выдержали ударов, нанесенных методом включенного наблюдения, воспринятым серьезно, не на уровне деклараций. Ссоры и слезы, фрустрация и опустошенность оставляют ли место науке, или это исключительно негативный, неприбыльный опыт, неизбежные расходы на написание диссертации?¹¹

Конечно, у Ноны (женщины "городской", "ученой") больше возможностей не только размышлять и писать, но и бороться, и отвергать; однако она же отметила, что те карабахские информантки, которые прожили много лет в России, дают "классные, отрефлексированные интервью", видят структуры - в отличие от других женщин, говорящих чисто эмоционально, без анализа: "вот моя свекровь, зараза... муж-то у меня хороший, а вот свекровь дурная.. .".

В поле плодотворная рефлексивность была невозможна, и только через несколько лет пережитый опыт обрел достоинство быть запечатленным - стыд и горечь очищаются и переходят в удовольствие от текста, от облачения голого тела в говорящие покровы теорий. Впрочем, надо сказать, что временной разрыв между переживаниями и сознательной рефлексией обрушил бы весь проект, если бы не полевые дневники, они же личные - такая отдушина, едва ли не единственная возможность выговориться и выложить всё на бумагу. Возможно, именно обязанность вести дневник (sine qua поп полевой этнографии) сообщает Ноне ту "западность", в основании которой лежит привычка производства слов о себе.

А если попытаться рассмотреть Нону в контексте дисциплины (скажем, "гендерной этнографии")? Не рискуем ли мы похоронить ее под огнем жестких интерпретаций? Так, согласно влиятельному теоретику постколониальных исследований: "подчиненный Другой не может говорить" (the subaltern cannot speak) - (Spivak 1988: 308) - "говорят" только на Западе; сама идея "плюрализма мнений", или "дать слово", принадлежит доминирующему дискурсу. А камера с диктофоном производят позиции униженных и оскорбленных, коммодифицируют "туземных" женщин, точнее, перебрасывают их из патриархальной экономики (неформальные сети, брачные стратегии - но также и более древние способы сопротивления), на мировой академический рынок, где торгуют угнетенными и подавляемыми (идентичностями), а сама исследователь едет на западную конференцию по тендеру говорить "from the native's point of view".

Впрочем, возможен иной подход к объективации поля (науки), если мы сфокусируемся не на колониальных, а на народнических истоках этнографии/антропологии (Геллнер 1990: 154 - 156). Нона описывала свою культуру и вела себя в ней словно в эпоху модерна, когда еще были живы "великие нарративы" (эмансипация, например), когда свои нормы можно было смело считать более "нормальными" и, главное, более свободными, чем чужие. Ситуация, не раз опоэтизированная: девушка из столицы, или студент, или молодой офицер едут в (анатолийскую, карпатскую, киргизскую...) деревню врачом или учителем и пытаются принести новые ценности, противостоять косному быту, но не выдерживают неравной борьбы (см., например, повесть Ч. Айтматова "Первый учитель"). В этой системе функционалистское рассмотрение локальной культуры как гармоничной, по-своему удовлетворяющей потребности индивида, едва ли возможно¹² . Первоначальная установка на нейтральное описание аскеранского мира не выдерживается исследователем (во многом именно из-за статуса инсайдера), и Нона бросает "камеру Бога" и врывается в кадр.

О прочтении героя и поисках жанра. Кажется, антропо/социологические жанры повторяют развитие европейской литературы, центр тяжести которой за последние несколько веков смещался от высокого миметического модуса (сказание; эпос и трагедия, где действует герой, превосходящий других людей), к низкому, где "герой" -

стр. 57

один из нас, такой же, как мы (комедия и реалистическая литература; здесь и далее используется понятийный аппарат канадского литературоведа Нортропа Фрая (Фрай 1987)). Романы о рыцаре-этнографе, который отправляется в странствие по чужой земле, заселенной волшебными существами, претерпевает множество испытаний, но в конце концов добывает себе принцессу, то есть истинное знание о культуре, и увозит его домой - теперь читаются как "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский".

Нона переживает и пересказывает свой биографический сюжет скорее как трагедию - историю неудачи, внутреннего кризиса, бегства из общества; присутствует такой элемент жанра, как аристотелевская hamartia (неверное знание или неведение героя, ставшая причиной его дальнейших злоключений). Обычно читатели "полевых историй" сопереживают их протагонисту - слабому, одинокому, вброшенному во чужую среду, "и наше сочувствие... обусловлено тем, что в нем мы видим самих себя" (Фрай 1987: 237). Но историю Ноны можно прочитать и как комедию слухов и ошибок: герой показывает в смешном свете местные нравы, будоражит народ и водит за нос баев...

Вообще полевые подвиги, приключения и злоключения члена нашего кресельно-книжного сообщества, вброшенного в самую гущу жизни, представляется, не менее любопытны читателю, чем диалектические драмы "тезис - аргументация - выводы", и "позитивистско-объективистские" тексты перестали соответствовать не столько духу времени (постструктурализм, феминизм и т.п.), сколько осознанным еще Горацием, например, задачам написанного - научать, развлекая. Сильный крен в сторону первого академический дискурс преодолевает благодаря введению новых жанров. Определенного рода субъективность уже находит себе место в отечественном тексте социальных наук - в форме "исповедальных историй", подкупающих своей искренностью и педагогичностью, или, более строго и жестко, как критический социоанализ самого исследователя в духе Бурдьё. Поистине золотая жила для автора - легитимно представить свою личность как пример, громко повествуя о ранее нефиксируемом опыте, уподобиться "образцовому пророку" Макса Вебера - "Я научила женщин говорить..."

Однако если перевести взор от созерцания внутренних богатств души к неописуемо сложному, многослойному и противоречивому миру, то можно почувствовать нужду в адекватных ему текстах. Текстах беспорядочно беспокойных, не выстроенных, но очерченных: площадь, где не прекращается движение от "прямой речи" к описанию, далее к интерпретации - и обратно. Текстах, которые воссоздают социальную реальность как место встречи и поле битвы различных дискурсов, идентичностей, культур. Текстах принципиально незаконченных, полифонических, цитатных¹³ .

Крестьянин и кровля (армянская притча). Крестьянин со своей семьей жил в ветхом доме под плоской земляной кровлей. Со временем в кровле стали появляться щели. Крестьянин каждый раз замазывал эти щели глиной. Однажды он вернулся с поля домой и увидел, что кровля рухнула, а дети получили ушибы. Крестьянин рассердился:

- Ах, ты, злосчастная кровля, неужели не могла предупредить меня, что должна рухнуть?

- Сколько раз я раскрывала рот, - ответила кровля, чтобы сказать тебе об этом, но ты каждый раз замазывал его глиной. Ты не захотел выслушать меня, кто же виноват?

Когда занавес опустился... Артем. Поставить в конце эту историю мне показалась необходимым для архитектоники текста. По идее, притча призвана передать аскеранские коллизии на образном языке традиции - имеет же читатель право на толику сказочно-идиллической Армении, а то всё идентичность да конфликт... А вот Нона прочла в ней неизбежный крах патриархально-традиционного порядка, который безуспешно пытаются подлатать мужчины...

Коллега. Да, ребята, всё это очень мило, но какая автоэтнография, вы о чем, собственно, говорите? Автоэтнография - это не простое описание, а анализ, анализ от

стр. 58

лица автора! А что у вас? Есть Нона, с простым пересказом того, что с ней происходило в поле, играющая в игру в стиле Берна "Подумайте, какой ужас!". Есть Тема - умный молодой человек, знаток литературы с полиролью в руке, наводящий глянец на Нонины "крики души" благодаря цитатам. А где саморефлексия? Вся ваша статья - надгробный памятник жанру автоэтнографии. Может этим и стоит завершить? На это в определенном смысле указывает притча...

Артем. Зачем же так жестко... Я бы сказал, что в нашем концерте для фортепьяно с оркестром Артем дирижирует, а Нона ведет сольную партию... Нет, кажется, никаких оснований, предоставляя текстовое пространство иным "голосам" и интерпретациям в рассказах о культурах, оставлять за автоэтнографией монологичность и претензии на цельность описания. На место традиционного для этой науки противопоставления субъекта и объекта, изучающего и изучаемого, подставляется их тождество - спорное, ибо в автоэтнографических историях, как и в любых других, наивно исходить из автоматического совмещения фигур автора, повествователя и главного героя - эти позиции могут находиться друг с другом в более сложных отношениях. Автор готов поступиться автономией своего "я", чтобы сказать больше, позволяя другим говорить (Соколовский 2003: 29), понимая, что он(а) сможет понять себя и свое поле, лишь впустив в текст своего Другого¹⁴ .

Я, видимо, оказался не самым плохим кандидатом на эту роль. Посуди сама: женщина, "армянка", эмпирик, изучает отношения между людьми в горах - и юноша, "русский" (точнее, московский) космополит, книжник, изучает отношения знаков в восточных городах. И Нона Шахназарян-автор просто берет на службу дух повествования, использует меня в тексте как дополнительный исследовательский инструмент для придания собственной авто этнографии большей стереоскопичности.

Ты же режешь нас по живому. Слова твои - одна из версий моих с Ноной первоначальных позиций, но в тексте всё многажды переменилось и переплелось. Где "метрополия" и где "колония", когда Нона подвергает власти знания Аскеран, будучи тысячью нитей с ним связанной, я - ее (то ли как этнографический объект, то ли как коллегу по цеху), и она же выступает как заказчица, нанимая мою кисть для написания ее портрета; мне пришлось вжиться в роль Ноны, ей же - примерить на себя произведенные интерпретации. Или так: Нона говорит о себе и своем поле, я комментирую ее позицию и смотрю на Аскеран ее глазами, Нона меня корректирует и смотрит на свое поле уже моими глазами, и так далее. А в самой статье? Прописана роль повествователя от третьего лица ("Er-Erzahler"), который не участвует в событиях, не является объектом изображения для кого-либо из персонажей, дух бесплотный и вездесущий, но не всеведущий - знающий лишь сообщенное ему главным героем. Есть текст, написанный от первого лица ("Ich-Erzahlung"), что создает иллюзию существования рассказчика-Ноны внутри изображаемой реальности, хотя Нона, как автор, удалена от нее во времени и пространстве. Впрочем, "я" столько раз в тексте менялось на "Нону", что имеет смысл не гадать о референциях (кто "на самом деле" что написал), а наблюдать игру разными версиями авторской позиции.

Примечания

¹ Авторы считают своим долгом выразить благодарность всем организаторам и участникам курса "Качественные методы в социологическом исследовании" (Центр социологического образования Института социологии РАН/Центр независимых социологических исследований, Москва/Санкт-Петербург, февраль - март 2004), в ходе которого произошла их встреча - за профессиональную и дружескую поддержку, терпение и внимание.

Некоторые имена и географические названия в тексте изменены.

² Здесь и далее местоимения первого лица единственного числа отсылают к Ноне Шахназарян.

стр. 59

³ Ср.: "Обязанность принимать носит не менее принудительный характер. Отказаться от дара, от потлача не имеют права. Действовать так, значит обнаружить боязнь необходимости вернуть, боязнь оказаться "уничтоженным", не ответив на подарок... Это означает "потерять вес" своего имени, это или заранее признать себя побежденным, или, напротив, в некоторых случаях провозгласить себя победителем и непобедимым" (Мосс 1996: 151).

⁴ Бабушка говорила соседкам: мой ребенок ученый, она приехала, вот будет писать диссертацию (xoxas chonyja, chony, ekala stegh disertatsya kiri). И слышала аналогичные речи: моя внучка тоже учится в Ереване, и вот-вот защитит диссертацию.

⁵ Турун - особая печь в земле, вокруг которой женщины собираются печь хлеб и перемывать всем косточки.

⁶ Страх за судьбу своих записей сверлил меня все больше. Я искусственно искажала свой почерк, пытаясь делать его нечитабельным; панически боялась оставлять где-либо очередной рабочий блокнот (специально покупала небольшие блокноты, которые умещаются в кармане). Тем не менее долго такое эмоциональное напряжение длиться не могло, поэтому я убедила себя, что никому недосуг копаться в моих загогулинах, тем более что информация показалась бы им слишком рутинной и неинтересной.

⁷ Разговор записан сразу по возвращении домой.

⁸ Для Аскерана он складывался из: а) отцовской репутации, заработанной во время проживания в Мингечауре (своим образцово-маскулинным поведением), а также в Краснодаре (где он немало помогал приезжим карабахцам); б) памяти о моей прабабушке и деде со стороны матери. Первая сделала блестящую карьеру еще в 20-е годы, второй после войны, на госслужбе (был военкомом района, и все армейские дела шли через него); в) репутации моей старшей сестры, которая на пару с мужем щедра и расточительна; г) и (наиболее значимо!) символических капиталов мужа тети по материнской линии, министра Республики Армения по оперативным делам (убитого во время расстрела парламента в 1999 г.). Достаточно сказать, что его именем названа центральная улица городка, на которой живет его мать.

⁹ Впрочем, нельзя ли сказать то же самое о многих других постсоветских обществах, которые после краха "второго" перетягиваются то в "третий мир" (поле деятельности для западных антропологов и НПО), то в "первый" (описываются и обслуживаются собственными социологами и государством)?

¹⁰ Такие, например (у нас в доме гость и моя бабушка):

- Жалко мне твою Нону, несчастная она. Что же, ослепли мужчины, не пойму я?

- Не знаю я, не знаю... да не слушает она никого. Молодежь легкой жизни ищет. Я ей говорю: возвращайся к мужу. Какой есть - такой есть, первый кусок выбрасывать негоже. Терпеть надо, никто своего "хорошего" мужа тебе не отдаст. Не слушает, что тут поделать!

¹¹ В тексте диссертации опыт и переживания автора в поле не зафиксированы. Вместе с тем Нона выступает как анонимный информант: рассказывает о событиях собственной жизни, передает слышанные от матери десятки раз истории так, как будто некто дает ей интервью ("Мне не хотелось всё время оговаривать, что вот этот опыт - он мой. Какая разница, я один из представителей, это тоже тендер Карабаха!").

¹² Со временем, с приходом опыта, такая точка зрения стала мне ближе. Кое в чем основы моей культуры действительно гармоничны, люди живут так и мирятся со всем этим, потому что у них нет другого выбора. Более совершенные формы жизни, мне кажется, тесно связаны с процветающей экономикой, которую Карабаху в ближайшие годы не построить. Для меня было болезненно (осмысливая полевой опыт, да и по ходу), открыть еще и то, что ненавистная мне система, образ жизни не так алогичны и глупы, как мне всегда казалось - это работающая структура, и она будет воспроизводиться, пока не войдет в конфликт сама с собой.

¹³ О принципах, соблазнах и угрозах подобного проекта ("messy texts") см. (Denzin 1997: 224 - 227). В качестве прототипов данного конкретного творения (далекого, наверное, от вышеописанного идеала) можно указать увлечение полевыми рассказами, как окном в настоящую, пахучую, кричащую, опасную, но в то же время прошедшую первичную обработку научным ratio Жизнь - сходные ощущения могли бы испытать читатели "физиологических очерков" или натуралистических романов XIX в. А также необходимость расшить необъятные "простыни" полевых дневников теоретическими и риторическими фигурами, "украшениями", аланкарами, "которые, согласно ранней санскритской школе поэтики, и есть "душа" - атманпоэзии" (Гринцер 1996: 6).

стр. 60

¹⁴ "Ведь даже свою собственную наружность человек сам не может по-настоящему увидеть и осмыслить в ее целом... [ее] могут увидеть и понять только другие люди, благодаря пространственной вненаходимости и благодаря тому, что они другие" (Бахтин 1979: 334).

Литература

Бахтин 1979 - Бахтин М. М. Ответ на вопрос редакции "Нового мира" // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 328 - 335.

Бикбов 2001 - Бикбов А. Формирование взгляда социолога через критику очевидности // Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала практической социологии. СПб., 2001. С. 294 - 390.

Бурдьё 1994 - Бурдьё П. От правила к стратегиям // Бурдьё П. Начала. М., 1994. С. 93 - 116.

Геллнер 1990 - Геллнер Э. Две попытки уйти от истории: Малиновский и Витгенштейн // Одиссей. Человек в истории. М., 1990. С. 147 - 166.

Гринцер 1996 - Гринцер П. А. От редактора // Восточная поэтика: Тексты. Исследования. Комментарии. М., 1996. С. 3 - 12.

Мосс 1996 - Мосс М. Очерк о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах // Он же. Общества. Обмен. Личность. М., 1996.

Соколовский 2003 - Соколовский СВ. Этнография: стиль, жанр и метод (о статье С. Н. Аба-шина "Свой среди чужих, чужой среди своих") // Этнограф, обозрение. 2003. N 2. С. 26 - 34.

Фрай 1987 - Фрай Н. Анатомия критики. Очерк первый. Историческая критика: теория модусов // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX - XX вв. / Сост. Г. К. Косиков. М., 1987. С. 232 - 263.

Фуко 1996 - Фуко М. Воля к знанию // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. С. 97 - 268.

Хагопян 2000 - Хагопян Дж. "Ну, мой отец был армянином, да..." // Диаспоры. 2000. N 1/2. С. 216 - 225.

Coffey 1999 - Coffey A. The Ethnographic Self. Fieldwork and the Representation of Identity. London; New Delhi, 1999.

Denzin 1997 - Denzin N. K. Interpretive Ethnography. Ethnographic Practices for the 21^st Century. London; New Delhi, 1997.

Haraway 1991 - Haraway D. Simians, Cyborgs and Women: The Reinvention of Nature. L.; N.Y., 1991.

Said 1978 - Said E. Orientalism. N.Y., 1978.

Spivak 1988 - Spivak G. Can the Subaltern Speak? // Marxism and the Interpretation of Culture / Ed. C. Nelson and L. Grossberg. Urbana, 1988. P. 271 - 313.

A. A. Kosmarskii, N. R. Shakhnazarian. Krasnodar - Karabakh - Moscow: An Essay in Dialogic Autoethnography

The essay is a reflection on the authors' fieldwork in the former "Southern" republics of the USSR - that is, in the space that has undergone social, cultural, and geopolitical transformations in the recent decade. The challenges that a fieldworker working within that space faces today are the subject of critical examination in the essay, which is written by the authors in the genre of autoethnography.

Постоянный адрес данной публикации: