Этому густонаселенному, многосоставному, неясно очерченному географически миру трудно приписать какую-либо иную общность, кроме той, которую он приобрел, будучи местом встречи людей и являя собой сплав многих историй.

(Фернан Бродель, "Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II")

Первые впечатления россиянина, приезжающего в Юго-Восточную Азию, обычно связаны с ее природой ("натурой") - жарким солнцем, влажной, как в бане, атмосферой, островками непривычной буйной растительности, аллеями пальм. Такая картина предстает перед глазами уже по дороге из аэропорта. Как часть тропической природы воспринимаются, естественно, и изящные смуглые люди, культура которых зачастую остается для приезжего книгой за семью печатями. Их непривычные приветливость, любезность, улыбчивость порой бездумно списываются за счет наивности, легкомыслия, а то и желания охмурить иностранцев, скрыв от них свои истинные подспудные чувства.

Впрочем, облик большинства мегаполисов Юго-Восточной Азии, будь то Бангкок, Джакарта или Манила, - с нарядными небоскребами или невыразительными зданиями тоже вроде бы западного типа, с супермаркетами или лавчонками, набитыми товарами, не так уж отличающимися от тех, что продаются у нас на каждом углу, с прохожими, одетыми легко, но не очень экзотично, - не вызывает особого изумления. Разве что башни пагод в "буддийской" континентальной части Юго-Восточной Азии или купола и минареты мечетей в островном ее подрегионе напоминают нам о местной высокой культуре, хотя и занесенной сюда извне, из Индии или с Ближнего Востока, не говоря уже о не столь редких здесь христианских храмах, в особенности многочисленных на католических по преимуществу Филиппинах. Не всегда осознается как часть местной культуры и обволакивающая приезжего разнородная языковая стихия, тем более что объясняться с местными жителями приходится по мере возможности на английском языке, которым прилично владеют здесь чиновники, бизнесмены, обслуживающий персонал гостиниц, продавцы...

Разумеется, остаются предназначенные для туристов "культурные программы", включающие чаще всего народные танцы в их эстрадных вариантах, а то и пение, сохраняющее местные интонации. Но эти приглаженные, препарированные отзвуки искусства чаще всего вытесняются в наших впечатлениях атмосферой гостиничных холлов, обеспеченной кондиционерами прохладой номеров, вкусными трапезами, походами по магазинам, изобилующим рассчитанными в основном на невзыскательный вкус сувенирами. Вероятно, примерно столь же поверхностные впечатления остаются и у среднестатистического западного туриста, побывавшего в Москве, - автобусная экскурсия по городу, Большой театр, пешеходный Арбат, может быть, поездка в Троице-Сергиеву лавру...

И то сказать, процесс неумолимой вестернизации захватил за истекшее столетие большую часть Юго-Восточной Азии, и поиски местной неповторимой культуры, которая начала формироваться задолго до Рождества Христова, - дело кропотливое и нелегкое, если учесть к тому же и мозаичность этого огромного региона. Основополагающие элементы оказались скрыты под поздними культурными наслоениями и, следовательно, претерпели существенные изменения за многовековую историю Юго-Восточной Азии.

НЕ СИЛОЙ, А УМЕНЬЕМ

Нынешняя культура этого огромного региона начала складываться четыре-пять тысяч лет назад, когда так называемая неолитическая революция и вызванный ею прирост населения Восточной Азии подхлестнули миграцию части монголоидов на юг. Одни из них, среди которых были монкхмеры и лаквьеты (предки нынешних вьетнамцев), продвигались вниз по течению Ира-вади, Меконга, Хонгха (Красной реки), другие - древние австронезийцы (пращуры филиппинцев, индонезийцев, малайцев) - следовали морским путем, вдоль восточного побережья Южно-Китайского моря, постепенно углубляясь в островную Юго-Восточную Азию. В новых местах они встречали сравнительно немногочисленных аборигенов-австралоидов - охотников, собирателей, примитивных земледельцев. Смешиваясь с ними и видоизменяясь, пришельцы образовали нынешнее население этих краев, относимое антропологами к южным монголоидам. За первыми волнами переселенцев следовали захлестывавшие их новые, - так, например, предки бирманцев закрепились в верхнем течении Иравади лишь в Х веке.

Первопроходцы несли с собой в малонаселенные, покрытые буйной тропической растительностью, плодородные в речных долинах целинные земли свою собственную земледельческую культуру, которая не могла не преображаться в новых условиях. Их изначальным, важным для всей мировой цивилизации достижением оказывается внедрение в сельскохозяйственный оборот культуры риса. Практиковавшееся первопроходцами поначалу разведение болотного "плавучего" риса на протяжении веков трансформируется в систему эффек-

стр. 48

тивного поливного рисоводства, которое развивается, в первую очередь, в низовьях Меконга, в речных долинах западной Суматры, Явы, Бали и в некоторых других районах. Одна из наиболее впечатляющих примет этой культуры - взбирающиеся на головокружительную высоту террасированные рисовые поля ифугао - горного народа, обитающего на острове Лусон, в отрогах Центральных Кордильер.

Неудивительно, что именно разнообразные сорта риса становятся основным предпочтительным продуктом питания туземного населения. Народы, живущие в глубинных районах континента или больших островов, ели рис преимущественно с мясными приправами, жители побережий -главным образом с рыбой и другими дарами моря. Разумеется, в дело шли всевозможные гарниры из (первоначально дикорастущих) овощей, а неотъемлемой частью приправ становились пряности, причем остротой славились кушанья малайцев, как, впрочем, и некоторых других народов островной части региона. Сегодняшняя городская (даже недорогая) кухня Юго-Восточной Азии отличается своеобразной изысканностью и включает ряд блюд, заимствованных у местных китайцев, например, приготовленную всевозможными способами лапшу. Местные блюда, нередко сдобренные индийским соусом карри, в общем приемлемы для не пользующегося диетическим столом европейца, не говоря уже о сопутствующих трапезе тропических фруктах, среди которых наиболее популярны различные виды бананов (некоторые из них съедобны и вкусны лишь в жареном виде). Отдельные яства могут показаться чересчур экзотическими для приезжих, но им никто и не будет предлагать, скажем, любимых вьетнамцами вареных шелковичных гусениц или безвкусного сагового желе - папеда, которым питаются жители Молуккских островов.

Природные условия Юго-Восточной Азии с ее проливными тропическими дождями и бурными паводками побуждали переселенцев к строительству свайных жилищ, во многом определявших специфику местной сельской архитектуры. Страх перед окружающими джунглями, населенными бесчисленными опасными животными, а то и враждебными племенами, был, вероятно, не последней причиной возникновения характерных для монкхмеров и ряда народностей Индонезии и Филиппин "длинных домов" на высоких сваях, достигавших у "даяков суши" Калимантана (Борнео) 400 метров в длину. Понемногу свайные дома уступали место постройкам на широких платформах, укрепленных на низких массивных сваях, а затем и воздвигающимся в безопасных местах наземным домам, сравнительно давно уже преобладающим у вьетнамцев, яванцев, балийцев или мадурцев. Однако, как и в прежних свайных жилищах, стены этих домов делались для лучшей вентиляции из плетеного бамбука, а крыши - из листьев болотной пальмы нипа или же из бамбуковой дранки. Шедеврами традиционных сельских жилищ Юго-Восточной Азии по праву считаются величественные платформные дома минангкабау (западная Суматра) и тораджей (центральный Сулавеси) с их наклонными стенами, богато украшенными наружными панелями и изогнутыми седлообразными крышами, придающими им (возможно, в память о морских странствиях предков) вид кораблей.

Можно думать, что, очутившись в экваториальном поясе, предки южных мон- голоидов модифицировали свои одеяния, однако лишь малая их часть, смешавшись с коренным населением, ограничилась по его примеру лубяными набедренными повязками да короткими юбочками, которые и сегодня донашивают аборигены Ма-лаккского полуострова, суматранские кубу или обитатели архипелага Ментавай. Большинство же южных монголоидов, если говорить о главных элементах народного костюма, остановились на несшитых или сшитых юбках, наподобие бирманской лонджи или яванского сампин-га, тогда как кхмерский сампот или тайский панунг, будучи обернутыми вокруг бедер, пропускались затем между ног, образуя таким образом новый вид одежды -"несшитые штаны". Что же касается одежды, прикрывающей торс, то здесь были в ходу разнообразные распашные куртки или кофты, причем, в некоторых относительно изолированных районах (глубинка Лаоса, остров Бали и т. д.) представительницы прекрасного пола долгое время оставляли грудь открытой.

На протяжении веков местные женщины сами изготовляли узорчатые ткани, и ткачество по ею пору распространено во вьетнамских, кампучийских, лаосских, таиландских и бирманских деревнях. При этом, если вьетнамское сельское ткачество, снабжавшее внутренний рынок шелком и хлопчатобумажными тканями, славилось лишь в своем отечестве, то яванские хлопчатобумажные набойки - батики, наряду с хлопчатобумажными и - реже - шелковыми икатами (нити которых сначала окрашивают-

стр. 49

ся, а потом ткутся), по справедливости относимыми к вершинам местного прикладного искусства, завоевали поистине мировую славу. Не уступает им золотая и серебряная парча, выделывающаяся на Суматре и в отдельных областях Западной Малайзии. К сожалению, городское, а за ним и сельское население Юго-Восточной Азии в массовом порядке переходит в последнее время на одежду европейского типа, и местные костюмы во всем их великолепии удается увидеть только во время праздников или на представлениях театрально-танцевальных ансамблей.

Чтобы не сбиться далее на хвалу высокоразвитых, но сходящих на нет местных ремесел, лишь малая толика которых кое-как держится на плаву благодаря туристскому рынку, упомяну еще только два вершинных достижения региональной материальной культуры, относящиеся к давно прошедшим временам.

Одно из них - кораблестроение, благодаря которому предки современных индонезийцев и малайцев становятся на рубеже новой эры главными морскими перевозчиками западных морей Тихого и едва ли не всего бассейна Индийского океана. Их огромные, снабженные балансирами корабли самбау, освоенные со временем и некоторыми другими народами Юго-Восточной Азии, служили в первом тысячелетии нашей эры главным средством сообщения от Китая вплоть до побережья Восточной Африки. Многое говорит о том, что древние австронезийцы были в ту эпоху первыми мореходами мира. Сегодня лишь некоторые небольшие суда Восточной Индонезии напоминают о больших кораблях, прокладывавших морские трассы в южных широтах Восточного полушария.

Нельзя не сказать и о возникшей в Юго-Восточной Азии около второй половины II тысячелетия до новой эры бронзовой металлургии. Ее пиком стала так называемая донгшонская культура, многочисленные памятники которой принадлежат лаквьетам и впервые были серьезно проанализированы работавшим во французском Индокитае русским ученым В.В. Голубевым. Из нынешнего Северного Вьетнама искусство литья бронзы вскоре распространилось на острова Малайского архипелага, а, возможно, и по всему Старому Свету. Орудия труда, оружие, не имевшие себе равных ритуальные бронзовые барабаны с бронзовыми резонаторами - блестящие памятники древней цивилизации, угасающей к III веку новой эры.

БЕЗБРЕЖНОЕ МОРЕ ФОЛЬКЛОРА

Говоря о местной духовной культуре, в первую очередь надо упомянуть древние мифы о кровосмесительном браке брата и сестры - племенных первопредков, уцелевших после уничтожившего всех и вся потопа. Мифы эти по сей день удерживаются в памяти австронезий-ских аборигенов Тайваня, они были записаны сравнительно недавно в среде горных кхмеров, а также ряда архаических племен Лусона и Северного Калимантана. Эти мифы, относящиеся, вероятно, к общему мифологическому наследию южных монголоидов континентальной и островной Юго-Восточной Азии, позднее, возможно, уступают место мифологическим представлениям о двух братьях, являющихся богами верхнего и нижнего миров, при том что (у бугийцев Южного Сулавеси) каждый из них женат на двойне своего брата, то есть и на своей родной сестре, связанной, однако, с иным миром. Не исключено, что в результате деления этой мифологемы впоследствии возник (в частности, у кхмеров и яванцев) династический миф о небесном мужском божестве и его божественной супруге, зачастую оборачивающейся змеей и относящейся к водной стихии, что не мешало, с другой стороны, существованию многочисленных мифологических традиций, связанных с волшебной женой-птицей, зафиксированных, скажем, у мыонгов Вьетнама или у саравакских даяков (Северный Калимантан). Эти и подобные им традиции связаны, как полагают, с дуалистической организацией местных обществ, еще с бронзового века делившихся на две категории - жителей речных верховий и обитателей низовий. Первые кормились главным образом за счет лесных угодий, вторые - с помощью поливного рисосеяния и благодаря дарам моря.

Тесную связь с мифами обнаруживают и эпические традиции обитателей островной Юго-Восточной Азии (на континенте местный эпос оказался по большей части вытеснен трансформировавшимися позднее на местной почве индийскими эпико-мифологическими повествованиями). Так, в сказаниях тингианов (одного из горских племен Северного Лусона) перемещения героев по всему тингианскому космосу - с земли на небо, из человеческих селений в жилища духов, их неотвратимые встречи с брачными партнерами, являющимися поначалу в виде солнца, приемного сына "лесной хозяйки", птицы, ветви дерева, или непременные бракосочетания заглавных персонажей с двоюродным братом (сестрой) по отцовской линии - все это свидетельствует о мифическом, а в истоках своих родо-племенном характере тингианских традиций, в то время как выступающее в них как сверхзадача создание моногамной по преимуществу семьи, важность личного чувства героя (героини) к своему предмету, эпизодическое появление главного персонажа - Апонитолау в виде жалкого пасынка судьбы могут быть истолкованы как первичные признаки сказки.

стр. 50

Мифическая основа без труда просматривается и в произведениях малайского эпоса - черита. Их исполнение, которое еще можно услышать в глухих уголках Малаккского полуострова и Суматры, и по сей день сопровождается порой жертвоприношениями и заклинаниями, призванными ублажить и отправить восвояси незримо внимающих сказителю духов предков, о которых идет речь в сказаниях. Записанная мной в 1996 году в Кедахе черита "Гадинг Джобанг и брат его Гадинг Семерах Ленганг" повествует, например, о двух братьях- царевичах, мстящих за отца, убитого по приказанию их дяди, а затем после тяжелого состязания в магическом искусстве добывающих в жены старшему брату царевну, которая обитает на уходящей в поднебесье горе. Главным действующим лицом сказания оказывается младший брат Гадинг Семерах Ленганг, наделенный сверхъестественными силами благодаря неуклонному почитанию божественных первопредков, являющихся ему, наконец, для решающего испытания в обличий гигантского слона и огромной змеи.

Если тотемический характер первопредков, фигурирующих в малайском эпическом сказании, не вызывает сомнений, этого нельзя с уверенностью сказать о героях во многом однотипных "животных сказок" народов Юго- Восточной Азии. Можно думать, однако, что истории о зайце, распространенные среди кхмеров, ча-мов, бирманцев и таи, о карликовом оленьке (канчи-ле) - популярнейшем сказочном герое яванцев и малайцев - или об обезьяне, выступающей одним из главных персонажей животного эпоса тораджей (о-в Сулавеси) и тагалов (вторая по численности народность Филиппин), сформировались еще в восточноазиатских субтропиках (об этом говорят встречающиеся в них общие мотивы) и лишь после расселения предков южных монголоидов были закреплены за теми или иными местными животными. Суть этих повествований осталась, однако, прежней: маленькое и слабое существо благодаря своей хитрости оставляет в дураках лесных исполинов, а то и становится их царем. Местные "животные сказки" напоминают, скорее всего, о тех временах, когда древние обитатели Юго- Восточной Азии, рассказывая их перед охотой, "заряжались" магической силой, которая должна была помочь им справиться с могучими обитателями окружающих джунглей.

К древним племенным ритуалам восходят и короткие лирические песни, именуемые, например, у бирманцев - тичхин, у лаосцев - пхенг, у таи - пхленг, у вьетов - куанхо или хатзам, у малайцев - пантун, а у яванцев - парикан. Указанные ритуалы, сохранявшиеся до недавнего времени у горцев Южного Китая и Юго-Восточной Азии, нередко были связаны с аграрными праздниками и сопровождали, в частности, обряды выбора брачных партнеров. Так, в Лаосе юноши и девушки, выстроившись в два ряда лицом друг к другу, могли часами обмениваться двустишиями, из которых первое содержало в себе загадку (намек) и требовало от предполагаемого партнера (партнерши) развития в ответном двустишии (у кхмеров адресату- для верности перебрасывался одновременно мяч). Лучшие из этих народных песен, аналоги которым не редкость и у других народов эйкумены, достигают удивительной глубины и выразительности, составляя истинное украшение народной словесности региона.

Обзор фольклора народов Юго-Восточной Азии был бы неполным без упоминания о многочисленных исторических преданиях, которые дошли до нас частично в виде живой традиции, передававшейся из поколения в поколение (например, династические хроники Роти - одного из Малых Зондских островов), или же сохранились как вкрапления в памятниках местной средневековой литературы, будь то "Собрание чудес и таинств Земли Вьет", или написанные по-малайски "Кутейские родословия" (Восточный Калимантан). Что же касается безбрежной области местного традиционного права, веками хранившегося в народной памяти, то значительная часть его положений также оказалась зафиксирована в ряде сборников законов, таких, как кхмерские сатра, лаосские и сиамские сат, бирманские тачан или значительная часть произведений минангкабау (жителей Западной Суматры), написанных в жанре унданг-унданг (законов). В памятниках местных литератур можно обнаружить и правила морали, афоризмы, пословицы и загадки, не повторимые, хотя и во многом перекликающиеся с подобными им фольклорными жанрами других народов.

(Продолжение следует)

Постоянный адрес данной публикации: