Иллюстрации:
Libmonster ID: RU-6744

В. КОЛОКОЛКИН и С. МОНОСОВ.

Что такое термидор. "Московский Рабочий". 1928. Ц. 35 к. 44 стр.

Ставя себе не исследовательские, а лишь популяризаторско-пропагандистские цели, тт. Колоколкин и Моносов сумели, однако, достаточно убедительно показать, "что представляла собой эпоха термидора в истории Великой французской революции, как она подготовлялась и по каким конкретным соображениям закономерности этой эпохи не могут быть перенесены на нашу революцию" (стр. 11); сумели также выявить исторические и классовые корни теории "русского термидора".

Книжка начинается с небольшого введения общего характера, за которым следуют три главы: I. - Великая французская революция; II. - Социалистическая революция; III. - Исторические и классовые корни теории "русского термидора". Наиболее оригинальной и свежей следует признать первую главу, в которой излагается общий ход Французской революции конца XVIII в. и подробно выясняются предпосылки и смысл переворота 9- го термидора, знаменовавшего собой крушение якобинской диктатуры. Формулированные в конце этой главы общие выводы, которые кажутся нам совершенно бесспорными, гласят следующее: "Якобинцы оказались в состоянии спасти революцию от грозивших ей извне опасностей. Якобинцы совершили великое дело, до-

стр. 210

вершив до конца буржуазную революцию. Они уничтожили остатки феодализма в деревне, и в этом заключается их величайшая заслуга. Однако, будучи революционерами в области политической, спасая и довершая до конца буржуазную революцию, якобинцы в экономической области могли выдвигать только реакционные планы и проекты. Как представители мелкой буржуазии, т. -е. мелких собственников, они, прежде всего, были противниками накопления капиталов в одних руках, и здесь они вступали в противоречия с возложенной на них историей задачей. Задача эта заключалась в том, чтобы укрепить буржуазную революцию, т. -е. способствовать созданию таких порядков, которые обеспечили бы укрепление и рост капиталистических отношений, рост капитала, увеличение накопления. Та хищническая, спекулятивная и алчная буржуазия, которая была политически реакционна..., эта термидоровская буржуазия представляла из себя авангарды прогрессивного класса, класса, за которым было будущее и который поднимался к господству. В этом и заключался секрет его победы и секрет поражения якобинцев" (стр. 59 - 60). "Как представители мелкой собственности, как дети своей эпохи, той эпохи, когда капитализм находился в зачаточном состоянии, когда крупной промышленности не существовало", якобинцы "не могли намечать социалистических мероприятий", "не могли завладеть тем, что мы теперь называем "командными экономическими высотами" (стр. 61), а значит, не могли предотвратить своей гибели, ускоренной отходом широких слоев городской и сельской бедноты от не оправдавшей ее ожиданий мелкобуржуазной диктатуры.

Весьма убедительным представляется нам и то, как авторы разбираемой книжки доказывают, "что так называемый "русский термидор" означал бы по существу явление принципиально иного типа, чем термидор Великой французской революции" (стр. 69).

Авторы прослеживают этапы фракционной борьбы внутри якобинской партии, завершившейся, как известно, расколом, а затем отсечением и левого, и правого крыла победившим в этой борьбе центром. Они приходят к следующим трем выводам: 1) "раскол якобинизма не являлся самодовлеющим фактом, а выражал собою раскол мелкой буржуазии, как класса" (стр. 115); 2) "ожесточенная фракционная борьба внутри якобинских организаций, сопровождавшаяся отколами от них тех или иных частей, обусловливала собой также и распад руководящих кадров якобинской диктатуры" (стр. 115); 3) "устранение левых с исторической авансцены потому и имело непоправимо губительное значение для судеб якобинской диктатуры, что оно знаменовало уход от революции не просто политиков- одиночек..., а уход тех многочисленных слоев мелкой буржуазии, которые решительнее всех боролись против контрреволюционеров того времени..." (стр. 116). Как непохожа на эту внутрипартийную борьбу в якобинизме пережитая нами четырехлетняя внутрипартийная борьба в ВКП (б). Эта последняя, во-первых, развернулась на под'еме революции" (а не в полосу упадка революции, как то было с якобинцами); во-вторых, "выражала собой борьбу не только партии, но и основных сил нашего класса, против предательства и измены одиночек" (стр. 117) (а не борьбу между отдельными слоями "ведущей социальной силы революции", как то было с якобинцами); в- третьих "развертывалась в обстановке прилива в нашу партию передовых представителей рабочего класса" (стр. 119), класса, руководящего революцией (в то время, как для кануна термидора характерен отлив от якобинизма передовых элементов мелкой буржуазии); в-четвертых, сопровождалась "перегруппировкой руководящих кадров партии" (стр. 120) в сторону усиления в них роли пролетарского сектора, в сторону усиления их связи с партийной массой (в то время, как борьба внутри якобинизма сопровождалась сокращением и вырождением партийных кадров "в касту одиноких вождей"); в-пятых, не влекла за собой отхода от революции каких-либо прослоек пролетариата (в отличие от того, что имело место накануне термидора, когда каждый кризис в фракционной борьбе среди якобинцев сопровождался отходом от них какой-нибудь новой прослойки мелкой буржуазии).

Остается глава III рецензируемой книжки - Исторические и классовые корни теории "русского термидора". Эта глава, вывод из которой ("теория термидора есть теория новой буржуазии того периода, когда имеют место рост и относительное, хотя и кратковременное, ее укрепление" - стр. 143) представляется нам совершенно бесспорным, является наименее оригинальной: с Устряловым и устряловщиной блестяще разделался еще в 1926 г. Н. Бухарин ("Цезаризм под маской революции").

Резюмируем: книжка В. Колоколкина и С. Моносова дает достаточно четкий и обоснованный ответ на поставленный ими в заглавии вопрос: Что такое термидор? К числу достоинств книжки необходимо отнести и ту прекрасную литературную форму (столь редкую у нас), в которую она облечена. Живое, популярное в лучшем смысле этого слова, изложение освещается удачно и в меру длинными цитатами (из докумен-

стр. 211

тов Великой французской революции, из работ Энгельса и Ленина, из документов оппозиции в ВКП(б)).

Можно лишь пожалеть, что эта книжка, дающая превосходную отповедь многократным попыткам ныне окончательно разбитой оппозиции опереться в своей борьбе против партии на поверхностные quasi исторические "аналогии" с эпохой Великой французской революции, увидела свет в феврале 1928 г., а не полугодом раньше, когда появление ее было бы еще более своевременным, еще более политически нужным.

А. М.

GEORGES BOURGIN. Les Premieres journe s de la Commune. Paris [1928]. Librairie Hachette. 127 p. ("Recits d'aut - refois").

Книжка Жоржа Буржена - одного из наиболее авторитетных французских исследователей истории 72-дневного господства парижского пролетариата 1 - входит в состав выпускаемой издательством Hachette популярной исторической серии "Recits d'autrefois" ("Рассказы о былом") и посвящена "первым дням Коммуны". Обнимая события, заключенные в хронологические рамки между июлем 1870 г. (началом франко-прусской войны) и концом марта 1871 г. (установлением Коммуны), разбираемая книжка состоит из семи глав, из коих 1-я посвящена войне и осаде Парижа, 2-я и 3-я - непосредственным предпосылкам Коммуны (перемирие, революционное брожение в Париже в феврале - марте 1871, политика бордосской "деревенщины"), 4-я - дню 18 марта, 5-я и 6-я - периоду десятидневной "диктатуры" Центрального Комитета нац. гвардии, и, наконец, 7-я - выборам и установлению Коммуны.

Достоинством книжки является живое, популярное в лучшем смысле этого слова и дающее в то же время ряд свежих (почерпнутых из источников), интересных данных (особенно в главах I и IV) изложение сложнейшего комплекса событий, разыгравшихся во Франции, и, в частности, в Париже осенью - зимой 1870/71 г. и раннею весной 1871 г. Необходимо также подчеркнуть, что, несмотря на небольшие размеры книжки (около 5 печ. листов), она содержит обильный фактический, притом вполне доброкачественный материал.

Существенным методологическим недостатком работы Буржена является то, что она представляет собой, строго говоря, обзор лишь политической истории избранного автором периода и почти не затрагивает социально- экономических корней и предпосылок Коммуны. Последнее, конечно, не случайно и стоит в прямой связи с научно-политической позицией Буржена, при всем своем радикализме и "социализме" достаточно далекого от революционного марксизма. Историк, игнорирующий социально-экономические корни Коммуны (восходящие к последним годам Второй Империи) и ограничивающийся непосредственными предпосылками последней (восходящими к периоду франко-прусской войны и первой осады Парижа), рискует отрезать себе возможность правильного истолкования изучаемых им событий. Именно в таком положении оказывается наш автор, когда, например, справедливо подчеркивая отсутствие "единства мысли, а следовательно, и единства действия" в неоднородном по своему составу совете Коммуны, (р. 126), он оказывается бессильным объяснить причину этого явления, которая сводится к незрелости французского пролетариата того времени. Говоря о повороте мелкой и отчасти средней буржуазии в сторону Центрального Комитета нац. гвардии, выразившемся в капитуляции части мэров и депутатов Парижа по вопросу о выборах в Коммуну, он недостаточно подчеркивает то, чем этот поворот был обусловлен (отказ Национального Собрания продлить долговой мораториум и слухи о готовящемся в Версале монархическом перевороте, с одной стороны, заботливое отношение Ц. К. к интересам средних слоев парижского населения, с другой). Тщательно избегая формулировать сущность Коммуны, как провозвестницы диктатуры пролетариата, Буржен дает иногда основание полагать, что сам он видит в революции


1 Перу Буржена принадлежат - в этой области - книга "Histoire de la Commune" (общий очерк историк Коммуны, вышедшей в 1907 г.; русский перевод его появился в 1926 г. - в издании "Прибоя"), статья "La Mouvement communaliste de 1871 en province" ("Revue socialiste", mai 1909; русск. перевод ее, под заглавием "Коммуналистическое движение в 1971 г. в провинции", дан в приложении к русск. переводу упомянутой выше книги того же Буржена) и статья "La Commune de Paris et le Comite central" ("Revue historique", septembre - octobre 1925). Наконец, тот же Буржен, в сотрудничестве с другим архивистом, Габриелем Анрио, выпустил в 1924 г. в свет 1-й том научного издания подлинных протоколов совета Коммуны, обнимающий март - апрель ("Proces-Verbaux de la Commune de 1871". Edition critique par Georges Bourgin et Gabriel Henriot. Paris. Bibliothedue de I'Institut d'histoire, de geographie et d'economie urbaines de la ville de Paris. 1924. Tome I-er; Mars - Avril 1871") и подготовил, сколько нам известно, к печати II том, обнимающий три недели мая.

стр. 212

18 марта всего лишь эпизод (или, вернее, эпилог) войны 1870/71 и вызванного последнею кризиса (р. 5). Уделяя много, даже слишком много, внимания тому, что делалось по ту сторону баррикады, в Версале, в период 10-дневной "диктатуры" Центрального Комитета, он отказывается от систематической критики оборонительно-соглашательской тактики последнего, а потому не в состоянии сделать необходимый вывод: десять дней, потерянных для революции и предопределивших ее конечное поражение. Крупным пробелом в главе 1-й, дающей подробную картину борьбы между правительством Национальной Обороны и парижской революционной демократией в период осады, следует признать отсутствие сколько-нибудь пристального анализа той патриотической лихорадки, того увлечения лозунгом "защиты отечества", которые владели в течение нескольких недель после 4 сентября парижскими массами и от которых несвободен был в это время даже авангард французского пролетариата - как бланкисты ("Отечество в опасности"), так и интернационалисты. Последним Буржен вообще уделяет крайне мало внимания, совершенно не останавливаясь, например, на политической позиции парижской организации Международного Товарищества Рабочих, как накануне революционного взрыва, так и в следующие за 18 марта дни.

Странное, чтобы не сказать больше, впечатление производят те, увы, довольно многочисленные, места рецензируемой книги, где наш автор уже совершенно сходит с позиции социологического анализа и отказывается видеть классовые пружины даже там, где они совершенно отчетливо выступают наружу. Чего стоит, например, характеристика пресловутого "плана Трошю" (р. 11 - 12), который сводился, оказывается, к тому, чтобы "вывести парижскую армию" на запад на соединение с луарской армией". А мы, грешные, думали до сих пор, вслед за Марксом и Энгельсом, что ни о какой действительной обороне ни в Париже, ни вне Парижа, руководимое Трошю правительство (за исключением разве его левореспубликанской части - Гамбетты) никогда и не помышляло! Известно, что упомянутый генерал, монархист и клерикал, уже вечером 4-го сентября заверял своих коллег по кабинету, что для него лично все разговоры о сопротивлении Парижа немецкому нашествию - просто "безумие" (конечно, "геройское безумие", добавлял он). Правда, по Буржену, выходит, что Трошю пришел к этому выводу лишь с течением времени. В другом месте продовольственную политику правительства 4 сентября, носившую, как известно, столь же ярко выраженный классово- буржуазный характер, как и его военная политика, - наш автор защищает от "необоснованных" упреков в "мнимом социальном пристрастии" (р. 26). Правда, несколькими страницами ниже (р. 33), он вынужден все-таки признать факт бешеной спекуляции с продуктами питания в осажденном немцами Париже (поощрявшейся, добавим, бездействием или, вернее, полусодействием правительства).

В заключение несколько "мелочей". Буржуазная пресса, оказывается, существует лишь в воображении коммунистов: по крайней мере, у Буржена первое из этих двух слов заключено в кавычки (р. 32 - la presse "bourgeoises). Для характеристики Ферре, стойкого революционера и бесстрашного баррикадного бойца, одной из наиболее обаятельных фигур среди деятелей и мучеников Коммуны, наш "социалистический" историк не находит других слов, кроме пренебрежительно-иронического выражения: какой-то мелкий конторщик, "претендующий, несмотря на свой малый рост, на роль монтаньяра" (р. 61). Зато Тьер, оказывается, сделался палачом революции чуть ли не только по "недоразумению": будь у него в душе та "искра великодушия", которая приводит к "доброте" (р. 63), он, конечно, сделал бы тот "великодушный жест" и произнес бы те "слова прощения и обещания", которые успокоили бы, утихомирили бы, удовлетворили бы" (р. 64) "парижский плебс" (plebe parisienne - характерная для Буржена терминология). Но Тьер не послушался охавших и ахавших вокруг него на все лады "социалистических" нянек и "демократических" гувернанток, - в результате чего "соглашение" между революционно- пролетарским Парижем и буржуазно- помещичьим Версалем, которое, по мнению Буржена, было лишь "затруднительным" (р. 73), стало невозможным.

Резюмируем: книжка Буржена, при всем богатстве фактического материала, при всей популярности изложения, не удовлетворит читателя, который захотел бы составить себе по ней достаточно четкое представление о периоде "первых дней Коммуны".

А. Молок

X. ЛУРЬЕ. Между первым и вторым Интернационалами. Изд-во Ком. Академии. 1928 г. Стр. 111. Ц. 1 р. 25 к.

Период между распадом I Интернационала и созданием II меньше всего привлекал к себе внимание исследователей, и в особенности внимание наших молодых ученых. Если по истории рабочего движения эпохи II Интернационала мы имеем, если пока еще не круп-

стр. 213

ные работы, то во всяком случае ряд научных статей в наших журналах, если по истории I Интернационала мы имеем ряд серьезных научных работ, то 15 лет, лежащие между двумя Интернационалами, оказались совершенно забытыми.

Между тем этот период имеет колоссальное значение в истории рабочего движения. Именно, в эти годы складывались и сложились те политические партии пролетариата, которые впоследствии об'единились во II Интернационал; именно в этот период рабочее движение ценой упорной внутренней борьбы преодолело те течения, те взгляды, которые стояли на пути к массовому социалистическому рабочему движению.

Этот период, когда формировался характер партий II Интернационала, должен был оказать огромное влияние на все будущее этих партий, и целый ряд процессов, имевших место во II Интернационале, не может быть понятым без изучения этих лет. В частности, нам кажется, что правильная постановка и разрешение проблемы перерождения II Интернационала невозможны без детального изучения рабочего движения 70 - 80 гг, как в международных, так и, главным образом, в национальных рамках.

Изучению этого периода и посвящена рецензируемая книга.

Автор не ставит своей задачей дать исчерпывающую характеристику рабочего движения в эти годы. Его интересовали, как об этом говорится в предисловии, "лишь международные связи пролетариата и попытки создания международной организации".

Однако содержание книги еще более узко. Автор упоминает только, но не останавливается на такой форме международных связей, как взаимное участие делегаций отдельных партий в национальных партийных с'ездах, имевшее в те годы огромное значение и много содействовавшее установлению общего языка между партиями разных стран. Точно так же, в книге нет указаний на деятельность тех партий, на которые в промежутки между конгрессами и конференциями возлагалась задача подготовки к конгрессам и информации. Вся книга посвящена только одной, правда, наиболее интересной форме международных связей: именно конгрессам и конференциям, имевшим место в тот период. И надо сказать, этот вопрос получил у автора достаточно полное, если не исчерпывающее, освещение.

Тов. Лурье удалось восстановить содержание работ 5 конгрессов и конференций (Гентского - 77 г., Хурского - 81 г., Парижских конференций - 83 и 86 гг., и Лондонского конгресса - 88 г.), обстановку работы этих конгрессов, содержание прений, решения и т. д.

Задача эта была не из легких. Только первые 2 конгресса получили некоторое освещение в работах Гильома и Стеклова, и только от 1 конгресса остались протоколы, и то очень неточные, изданные частным образом, даже без указания имени издателя, места и времени издания. Что касается остальных конгрессов, то от них никаких следов, кроме сообщений в тогдашней социалистической и отчасти буржуазной прессе, не осталось.

Тов. Лурье пришлось проделать очень большую и трудную работу, чтобы на основании этих отрывочных, часто противоречивых сообщений французской, английской, немецкой и австрийской прессы дать полную картину работы конгрессов и этим самым вскрыть их роль в подготовке II Интернационала.

Тов. Лурье считает, и это ей удалось доказать, что, несмотря на внешнюю бесплодность работ конгрессов и конференций, имевших место между I и II Интернационалом, несмотря на то, что ни один из них не привел к созданию международной организации рабочих, несмотря на то, что между самими этими конгрессами и конференциями не всегда имелась внутренняя преемственность, несмотря на все это они сыграли огромную роль. Здесь произошли решительные схватки между течениями, претендовавшими на руководство Интернационалом, и в этих схватках было нанесено окончательное поражение противникам политической борьбы пролетариата, противникам создания политических партий - анархистам и тред-юнионистам. Если впоследствии при организации II Интернационала удалось так быстро справиться с анархистами, если тогда было сравнительно так мало споров по основным принципам рабочего движения, то это в значительной мере объясняется тем, что эти вопросы были разрешены в предыдущий период как в национальных рамках, так и на международной арене.

Окончательное банкротство анархизма и крушение попыток английских тред-юнионов завоевать гегемонию в Интернационале - эти два момента и составляют содержание рассматриваемого периода в истории международного рабочего движения.

Тов. Лурье делит этот период на два этапа: первый - обнимающий годы Гентского и Хурского конгрессов (1877 - 1881 гг.) и характеризующийся "окончательным изолированием анархистов от влияния на международной арене" (стр. ПО), и второй - обнимающий годы Парижских конференций и

стр. 214

Лондонского конгресса (1883 - 1888 гг.), характеризующийся борьбой с английским тред- юнионизмом (поддержанным французскими поссибилистами) за гегемонию.

Наибольший интерес, бесспорно, представляет для нас II этап.

Все конгрессы, имевшие место на этом втором этапе, были созваны английскими тред- юнионистами, совместно с поссибилистами, которые ставили своей задачей изолировать социал-демократические партии (главным образом германскую) от новой международной организации, которую предполагалось создать. В этих целях всячески подтасовывали состав конгрессов, не допуская на них представителей неугодных организаций. На конференции 1883 года и на конгрессе 1888 года вовсе не было представителей Германии, Австрии и ряда других стран. И несмотря на все это, именно эти конгрессы (в особенности Лондонский) нанесли решающий удар английскому тред-юнионизму и демонстрировали его полное идейное банкротство.

На Парижской конференции 1886 года тред- юнионисты вовсе отказались от защиты своих взглядов и воздержались при обсуждении и голосовании по вопросу о международном трудовом законодательстве, а на Лондонском конгрессе они остались в меньшинстве по ряду важнейших вопросов, несмотря на то, что они блокировались с анархистами и даже голосовали за всеобщую стачку в целях достижения 8- часового рабочего дня - лишь бы провалить ненавистное им вмешательство государства в отношения между трудом и капиталом. Такое банкротство тред-юнионистов было не только результатом того, что против них выступили рабочие других стран, в том числе и их ближайшие союзники-поссибилисты, оно было результатом и роста новых настроений в самом тред-юнионизме, разложения старого тред- юнионизма, нашедшего свое отражение в расколе среди английских делегатов. Таким образом, создалось оригинальнейшее положение: конгресс, созываемый тред-юнионистами без участия немецких и австрийских социал- демократов принимает резолюции, легшие впоследствии в основу деятельности II Интернационала, и, в частности, резолюцию о необходимости создания в каждой стране политических классовых партий и об'единения их в международную организацию, так что некоторые склонны даже считать Лондонский конгресс - I конгрессом II Интернационала.

Тов. Лурье по этому поводу пишет: "Если исходить из организационных принципов, положенных в основу созыва Лондонского конгресса, если принять во внимание количество наций, которое он представлял, если считаться с его официальным руководством, - этот конгресс не может претендовать на звание I конгресса II Интернационала, а является последним конгрессом переходного периода; если же исходить из принятых конгрессом резолюций, если учесть степень осознания делегатами возможности создания Интернационала, то в этом отношении он представляет нечто отличное от всех конгрессов переходного периода и действительно выявляет уже черты такой зрелости международного рабочего движения, что может считаться конгрессом, в котором отмирающие черты прежних неудачных попыток сочетаются с чертами нового Интернационала, долженствующего сплотить международный пролетариат".

Этими словами дана правильная оценка роли конгресса 1888 года.

Конгрессом 1888 года автор заканчивает свою книгу. С нашей точки зрения правильно было бы включить в число рассматриваемых конгрессом и поссибилистский конгресс 1889 года. Этот конгресс, хотя он заседал одновременно с первым конгрессом II Интернационала, целиком еще принадлежит второму этапу промежуточного периода, когда поссибилисты вместе с тред-юнионистами пытались захватить в свои руки Интернационал.

Тов. Лурье предпослала своей книге введение, задачей которого было дать общую характеристику экономического и политического состояния, а также социалистического движения важнейших стран Европы. В том виде, в каком введение это написано, его надо признать совершенно излишним. Нельзя предположить, чтобы читатель книги по такому, сравнительно, специальному вопросу не имел бы тех элементарных сведений, которые дает введение и которые можно найти в любом учебнике по истории Запада. Ни в какой связи с последующим изложением это введение не стоит. В нем мы не найдем, например, характеристики анархистского движения и кризиса, который оно переживало, а между тем такая характеристика была бы необходимой для понимания последующего изложения; характеристика английского тред-юнионизма, даваемая во введении, совершенно не об'ясняет событий, имевших место на Лондонском конгрессе и т. д. Создается впечатление, что введение написано, чтобы не нарушить "хороший тон", состоящий в том, чтоб каждую книгу начинать с экономики и проч. Вообще, слабым местом книги является то, что она носит сугубо-фактический характер, что автор ограничивается за немногими исключениями - лишь восстановлением протоколов конгрессов, что он, несмотря на частые экскурсы в истории I и II Интернационала, не дает достаточных выводов и об-

стр. 215

общений. И книга очень выиграла бы от такого введения (или послесловия), которое об'яснило бы, почему так быстро растаяло анархистское движение, которое только что казалось переживало период расцвета, почему начали проявлять такую активность английские тредюнионы, почему они снова после больше чем 10-летнего перерыва стали обнаруживать такой интерес к созданию международной организации, почему они потерпели крах и, наконец, почему оказались неудачными все попытки восстановить Интернационал, которые делались в этот период. Следовало бы также осветить вопрос о позиции, занятой Марксом и Энгельсом по отношению к конгрессам и конференциям в рассматриваемый период. Между тем мы в книге не находим никаких указаний на отношение Маркса и Энгельса к попыткам воссоздания Интернационала, на их роль в конгрессах и т. д.

Можно также пожалеть о том, что автор недостаточно отделал свою работу с внешней, стилистической, стороны, благодаря чему в книжке сплошь и рядом попадаются режущие ухо, а подчас и не совсем понятные фразы. Так, на стр. 105 мы читаем: "отдельно здесь изложенные моменты совершенно ясно дают представление о физиономии либерального тред- юнионизма" и дальше: "революционный марксизм создал II Интернационал вместо претензий тред-юнионов к созданию либерального Интернационала". На стр. 108: "Конгрессы и конференции этого промежуточного периода считали основной своей задачей создание международной организации, обосновывали исторически рост этой возможности" и т. д.

Но все эти недостатки ни в какой мере не обесценивают работы тов. Лурье, восполнившей большой пробел в нашей литературе, осветившей неисследованный период в истории международного рабочего движения и, попутно, вскрывшей ряд интересных деталей из истории рабочего движения в отдельных странах (в частности Швеции и Бельгии).

Е. Р.

ЭДУАРД БЕРНШТЕЙН. Детство и юность. (1850 - 1872 г.) Перевод с немецкого Ар. М. Гинзбурга, с предисловием А. Тальгеймера, под ред. С. Ш. "Моск. Рабочий". М. -Л., стр. 192. Цена 1 р. 45 к.

На восьмом десятке жизни писать воспоминания весьма подходящее занятие. Маститый ревизионист взялся за это дело серьезно, рассчитав свои записки на три тома. Первый из них, вышедший уже в 1925 г., переведен на русский язык. Этот том охватывает первые 22 года жизни, еще до вступления Эд. Бернштейна в с. -д. партию. Естественно, что в нем нет политических воспоминаний. Тем не менее, и он представляет известный интерес.

Богатейшая память позволяет автору передавать с точностью не только ряд мелких фактов личной жизни, но и целые букеты ходких в то время стишков, песенок, анекдотов, содержание театральных постановок и т. п. Это не только оживляет изложение, но дает и довольно живую картину настроений и интересов той среды мелко-буржуазной Германии 50-х и 60-х г.г., в которой вырос автор. Патриотические настроения, все сильнее охватывавшие мелкобуржуазного обывателя, его узкий горизонт, его довольно благонамеренное остроумие, его своеобразно-ограниченная "оппозиционность", связанная с усложняющейся борьбой за кусок хлеба, - проступают в книге Эд. Бернштейна очень выпукло и живо.

В этой обстановке вырастает будущий ревизионист. Его личное развитие и процесс его перехода к социал-демократии типичны для той массы мелкобуржуазных попутчиков, которую в таком изобилии впитала в себя немецкая: с. -д. партия с первых же годов своего существования.

"Мой отец, - пишет Эд. Бернштейн, - мыслил и чувствовал вполне как немецкий патриот... В политическом отношении он чувствовал себя душой и телом пруссаком и немцем. С подобными чувствами выросли мы, дети" (52 - 52). Рассказывая об австро-прусской войне 1866 г., автор заявляет: "Я настроен был в весьма германско-патриотическом духе". Конечно, этот "германско-патриотический" дух шел по линии велико-германских мечтаний и был по-своему враждебен Пруссии. Но это нисколько не помешало молодому Эд. Бернштейну во время франко-прусской войны 1870 г "твердо решить", что, если военные дела примут желательный для Наполеона оборот, - ... после второго же проигранного немцами сражения вступить добровольцем" (570). Впрочем, поскольку война развивается для Германии благополучно, - Б. с большой симпатией следит за мужественной антимилитаристической борьбой Бебеля и Либкнехта...

Воспоминания Эд. Бернштейна отличаются искренностью. Только это обстоятельство и придает им значение и интерес. Лишь кое-где срывается автор на ненужные резонерские рассуждения. Эти рассуждения, вдобавок, каждый раз весьма сомнительного качества. Таковы, напр., почти все его довольно частые соображения насчет еврейства и евреев. С комичной серьезностью и обстоятельностью "трактует" Эд. В. в одном месте, напр, "проблему" того, является ли еврей лучшим мужем в семье, чем ариец, и "если да, то почему" (73 - 74).

стр. 216

Но такие места являются исключением. О себе автор пишет просто и очень откровенно, не стесняясь и такими характеристиками, как "жалкое зрелище", "золотушный сморчок" и т. п. (42 - 43). О себе в школьном возрасте Б. пишет так: "Для крупных пакостей у меня прежде всего не хватало мужества. Но и мелких проступков было достаточно, чтобы во мне не угасло сознание своей вины" (87).

Излагая годы своей юности, автор замечает: "Природа устроила меня так, что, если я что- либо признавал для себя недосягаемым, оно немедленно теряло способность оказывать на меня сильное действие" (108). Не эта ли злосчастная "природа" заставила маститого ревизиониста впоследствии заявить: конечная цель - ничто. "Я никогда не знал пожирающей зависимости или ненависти", - пишет Б. - "Дело в том, что я... без всякого труда мог примениться ко всякому положению и утешиться, найдя замену для всякого лишения... Если бы дело зависело от меня, то человечество... продолжало бы еще долго жить пещерной жизнью. Я бы несомненно нашел, что... и в пещере можно устроиться" (123).

Политикой Эд. Бернштейн, по его воспоминаниям, стал интересоваться чуть ли не с детских лет. С комической важностью заносит он на скрижали истории, что в тридцатилетнем возрасте он "еще ничего не слыхал о войне всемирно-исторического значения, которая разыгралась в то самое время в Америке за уничтожение невольничества" (72). Тем поразительнее, что в воспоминаниях о 1871 г., когда автору пошел уже третий десяток, ни слова нет насчет Парижской Коммуны. "Слыхал" о ней тогда Эд. Бернштейн или "еще не слыхал", - мы не знаем, словно бы и вовсе никакого Парижа и никакой Коммуны на свете не было. Зато автор очень твердо помнит свое отношение к франко- прусской войне и свое решение пойти в армию добровольцем. Видимо, и богатейшая память престарелого ревизиониста тоже имеет свои пробелы.

А между тем в 70 г. Бернштейн был уже самостоятельных человеком, служил в банкирской конторе и "приближался" уже к социал-демократии. Служба описывается им в самых розовых красках. Хозяева - банкиры - сама добродетель, воплощенная доброта и заботливость. Это солидные люди, во-первых. Они лишены всякой мелочности, во-вторых. Они превосходно обращаются со своими служащими, в-третьих (стр. 127 - 132, 171 - 173 и др.). Сам автор притом подчеркивает, что молодой служащий при таких условиях быстро начинает чувствовать себя частью фирмы, "мыслить и действовать в ее духе" (129).

Что же толкнуло этого человека войти в социал- демокр. партию? Как произошло это событие, "обогатившее" историю классическим образцом социал-ревизионизма и соглашательства, доведенного до целой теоретической "системы"?

Первые сведения о соц. -дем. движении (лассальянской группы) Эд. Бернштейн почерпнул от их прислуги, Мари, которая оказалась, по словам автора "возлюбленной плотника Макса Митцеля, одного из присных швейцара (167). Но эти сведения быстро отошли на задний план перед юношеской страстью к театру, писанием стихов и драм, товарищескими попойками, которым автор в то время регулярно предавался. Из этих попоек и выросло "общество", которому друзья дали название "Утопия". "Никто из нас, - свидетельствует автор, - не помышлял о политических или социалистических задачах". Больше того, "никто из нас не знал, что "Утопия" почтенного Мора изображает коммунистическое общество". Члены "Утопии" собирались просто "для выпивки, каждую неделю по средам и субботам" (184). Но скоро случилось так, что один из этих двух вечеров стали посвящать докладам членов - на медицинские, экономические и проч. темы. Как- то в одной пивной Эд. Бернштейн познакомился с Фрицше и уговорил его сделать в "Утопии" доклад о социалистическом движении. Доклад этот произвел столь сильное впечатление, что через несколько недель Б. с тремя друзьями уже "стали членами Эйзенахской соц. -дем. раб. партии" (192).

Таков внешний ход событий. Эд, Бернштейн сам останавливается в беспомощности перед об'яснением своего "обращения в социалистическую веру". Он, правда, незадолго перед этим прочел книгу Лассаля против Шульце-Деличе. Но в ней Лассаль с такой резкостью и "несправедливостью" отзывался о "прогрессивном деятеле социальной политики Шульце-Деличе" и, что еще хуже, о родном дядюшке самого Эдуарда, об Ароне Бернштейне, буржуазном радикале, редактировавшем газету "Berliner Volkszeitung", что оттолкнул от себя своего юного читателя. Еще теперь, на восьмом десятке, слышатся у автора ноты раздражения за почитаемого всей семьей дядю, когда он пишет: "Можно было во многом критиковать Арона Б- на, как политика, но выставлять его.., как тип поверхностного журналиста, - такого рода способ действия нельзя было оправдать вполне законными полемическими соображениями" (187).

Эд. Бернштейн увлекся другим "социалистом" тех лет, - Дюрингом. Но тот "проводит свою критику со слишком большим чувством своего превосходства, чтобы произвести сколько- нибудь глубокое впечатление на душу читателя".

стр. 217

Читал Б. и лассальянский "Новый Социал- Демократ". Но "нарочито-грубый гон" газеты ему не понравился.

Итак, для самого автора его "обращение" остается загадочным. Он об'ясняет дело тем, что все же таким образом "ознакомился с идеями, о которых до тех пор слыхать мне не приходилось" (186)...

Так пришел Эд. Бернштейн к социал- демократии. Чисто-умственным путем через "ознакомление с идеями", через случайные встречи и "разговоры" с друзьями (187).

Продукт мелкобуржуазной среды, он вошел в партию со всем грузом полученного воспитания и мелкобуржуазных настроений. Шовинистически-прусская агитация после победы над Францией оскорбляла устаревшие велико-германские идеалы мелкого буржуа, подавшегося в этот момент влево. Тут подвернулись "новые идеи", - и он вступает в социал-демократическую партию. В этой партии, однако, он остается по существу тем, чем был. В новой форме, в новом словесном и идейном облачении, еще более опасном для подлинно- революционного класса, Бернштейн выступает в роли попутчика, представителя шатающейся мелкой буржуазии, идущей по существу в хвосте у отечественного империализма.

Книга издана хорошо.

Ал. Бернштейн

М. Н. ПОКРОВСКИЙ. Империалистская война. Сборник статей 1915 - 1927. Издательство Коммунистической Академии. 1928. Стр. 296. Цена 2 р. 35 к.

Новая книга М. Н. Покровского может быть названа сборником статей лишь с большой долей условности. Сборник журнальных и газетных статей, предисловий к различным изданиям (гл. обр. к изданиям Центроархива) представляет собой в действительности исследование по истории империалистской войны. Начав с анализа исторических корней внешнеполитических конфликтов, М. Н. Покровский переходит к выяснению непосредственных предпосылок и дипломатической подготовки войны, а затем - к дипломатической истории самой войны. Здесь в кружево, сотканное международной дипломатией, вплетается новая нить, - предисловие к солдатским письмам выводит на авансцену революционные массы - фактор, который стал решающим в период ликвидации войны. Вопросу о связи Октябрьской революции с выходом России из войны и посвящены последние статьи.

Таким образом, перед нами не случайный сборник и, конечно, не "беглые очерки" (как называет свои статьи М. Н. Покровский), а связанное внутренним единством, стройное, несмотря на встречающиеся повторения, революционно-марксистское исследование империалистской войны, точнее - ее дипломатической истории. Исследование - едва ли нужно это добавлять - единственное в нашей литературе.

Книга М. Н. Покровского писалась в разное время - первая статья сборника датирована 6 ноября 1914 г., последняя - 28 числом того же месяца 1927 г. Но 13-летний срок не повлиял на цельность работы. Известную грань провела Октябрьская революция, открывшая секретные архивы б. министерства иностранных дел. Статьи, написанные после Октября, не только ярче, точнее и насыщенней документальным материалом, они показывают большую глубину анализа, - революция дала не только новый материал, но и заострила ланцет историка.

Тем более интересны статьи, написанные М. Н. Покровским до революции. Ряд выводов, к которым пришел М. Н. Покровский в 1914 - 1915 гг., был впоследствии пересмотрен самим автором. Статьи дореволюционного периода акцентировали колониальное соперничество Англии и Германии, недооценивая англо- германскую конкуренцию на море ("Настоящую англо-германскую войну можно понять только из колониальных отношений и, прежде всего, из англо-индийских интересов", писал М. Н. Покровский, стр. 65). В этих же статьях доказывалось, что "Россия готова была воевать и воюет теперь из-за одних только хлебных пошлин" (стр. 65). Россия - с точки зрения ее участия в войне - рассматривалась, главным образом, как суб'ект. Только документы тайных архивов, вскрывшие истинные взаимоотношения русского министерства иностранных дел с Quai d'Orsay и Foreign Office показали задолго до появления экономических исследований, что Россия в империалистской войне была в большей степени об'ектом воздействия.

Но, вместе с тем, статьи 1914 - 15 гг. впервые установили ряд незыблемых положений в марксистской исторической науке. Преобладающее значение "дарданелльского" мотива по отношению к России, предвидение (в 1914 году) русско-английского конфликта на этой почве (последняя страница статьи "К выступлению Турции", написанной в ноябре 1914 г., оправдалась почти буквально на протяжении всех последующих лет войны), наконец, "металлургическая" концепция франко- германского столкновения, блестяще подтвердившаяся оккупацией Рура и ролью Comitee de Forge, - все это было установлено М. Н. Покровским за 2 - 3 года до Октябрьской революции.

стр. 218

Статьи 1914 - 1915 гг. представляют собой яркое доказательство правильности прогноза историка- марксиста.

Нет никакой надобности пересказывать содержание сборника. Следует лишь отметить, что целый ряд статей, перепечатанных из старых газет ("Голос" и "Наше Слово" 1914 и 1915 гг.; "Известия Совета Рабочих Депутатов", "Правда, "Еженедельник Правды" 1917 - 1919 гг.), покажутся новыми не только для широкой массы читателей, но и для более узкого круга специалистов.

Более известны две стержневых статьи, составляющих в сущности основу сборника, - "К вопросу о виновниках войны" и "Царская Россия и война".

М. Н. Покровский с полным правом мог сказать о себе, что он "разрушил на своем веку бесчисленное множество всяких легенд". Среди "всяких" легенд буржуазная интерпретация империалистской войны занимает почетное место. Чего стоит один "масштаб" фальсификации, не говоря уже о политическом значении самой темы - империалистской войны.

Заслуга М. Н. Покровского заключается в том, что он уничтожил самую грандиозную и самую отвратительную легенду буржуазной историографии.

Каталог литературы о "виновниках войны", изданный в 1925 году Биржевым Союзом немецких книготорговцев, занимает 200 страниц убористого текста; только спектральный анализ может установить все оттенки "желтых", "синих", "серых" и прочих книг, изданных империалистическими правительствами разных стран; Германия издает многотомную "Die grosse Politik"; Англия выпускает "The documents of War".

Книга М. Н. Покровского разрушает эту необ'ятную буржуазную лавину и беспощадно разоблачает фальсификаторов всех направлений.

Выяснена истинная роль версальских победителей, точно так же, как и германской дипломатии, установлен действительный виновник войны 1914 - 1919 гг. - международный империализм и его аппарат. Разработка предыстории империалистской войны сводит на нет значение "роковой недели", к которой апеллируют как германо-, так и антантофилы. Впервые дан анализ военной дипломатии.

Для истории Октябрьской революции важен новый угол зрения, под которым М. Н. Покровский подходит к Октябрю. Взаимная связь войны и Октябрьской революции представляет собой еще неисследованную проблему. Тем более необходима та четкая и заостренная постановка вопросов, которую дает М. Н. Покровский. "Из какой войны мы выходили в 1917 году", национальное и международное значение Бреста - все это новые вопросы, требующие большой работы от историков-марксистов. Но и здесь будущий исследователь пойдет по тем просекам, которые проложил М. Н. Покровский.

Говоря о значении сборника "Империалистская война", нельзя обойти молчанием одну немаловажную сторону вопроса. Работа М. Н. Покровского - не только история войны, но и методологическое руководство по истории внешней политики. М. Н. Покровский показывает, как историк внешней политики переходит от "взглядов и настроений отдельных лиц к психологии и идеологии правящих групп", как внутренняя политика переплетается с внешней (см., напр., анализ внешней политики Столыпина). "Русские" мотивы переплетаются с паутиной, сотканной всей международной дипломатией.

Работа М. Н. Покровского показывает необходимость внимательного изучения не только истории войны, но и военной истории.

М. Н. Покровский иллюстрирует свои выводы примерами из стратегии мировой войны; с другой стороны, тактические операции войны 1914 - 1919 гг. приобретают твердый материалистический базис. Доказывая, что корни англо-германского конфликта надо искать в соперничестве Англии и Германии на море, М. Н. Покровский, замечает, что "весь ход войны показал, какое значение для Англии имел этот последний конфликт: как ни грандиозны были английские операции на суше, они все, по существу, были дополнением к обороне или нападению на море, на западном театре английская армия защищала подступы к Па-де- Кале, на восточном она пыталась взять Дарданеллы - даже, когда война превратилась в интервенцию, англичане не сошли с проторенной колеи, наложив руку на выходы Советской России к океану, на Мурман и Архангельск. И заострился весь англо-германский поединок в подводную блокаду, в которой немцы, под конец стали видеть главное средство достигнуть победы" (стр. 132). Анализ М. Н. Покровского методологически ценен еще и потому, что представляет собой блестящий образец применения марксистской диалектики к наиболее трудному разделу исторической науки. Диалектика М. Н. Покровского не "подпирает" каждое хитросплетение дипломатической кухни пудами экспортных грузов и километрами железнодорожных путей, зависимость "надстройки" от "базиса" устанавливается в результате тонкого марксистского анализа, ничего общего не имеющего с вульгарным материализмом.

Стиль статей М. Н. Покровского - как всегда - блестящий и красочный. "Импе-

стр. 219

риалистская война" - образец художественной документации, которой так не хватает молодому поколению историков. Надо учиться тому, как М. Н. Покровский преодолевает "сопротивление материала". Приглаженные и выутюженные "отношения" министерских канцелярий оживают под пером М. Н. Покровского, наполняются плотью и кровью. Документ и анализ его не отделены друг от друга китайской стеной - они органически слиты в изложении.

Появление книги М. Н. Покровского имеет немалое политическое значение. Каждая статья в сборнике М. Н. Покровского была одновременно исторической работой и боевым выступлением партийного публициста. Статьи 1914 - 1915 гг. были направлены против кадетских националистов, собиравшихся "водрузить крест на св. Софии"; комментируя в 1919 г. протоколы "трех совещаний", М. Н. Покровский разоблачал авторов 231 статьи Версальского договора; это же назначение выполняют и позднейшие работы.

Оттого, что статьи собраны в одной книге, значение их только возрастает.

Книга М. Н. Покровского сыграет особую роль на фронте борьбы буржуазной и марксистской историографии, - недаром сборник "Империалистская война" вышел в свет почти одновременно с антантофильской работой Е. Тарле.

Необходимость разоблачить секреты международной дипломатии и напомнить о прошлом империалистской войны делает из сборника статей М. Н. Покровского орудие пропаганды.

И в той и в другой связи следует поставить вопрос о возможно более широком распространении книги. Речь идет, конечно, о загранице: сомневаться в популярности книги у нас не приходится. Отдельные статьи были в свое время переведены: ст. "Три совещания" и др. статьи 1919 г. появились в немецком переводе в 1919 и 1920 гг. Нужно позаботиться о переводе всей книги (следует, кстати, вспомнить и о том, что вскоре состоится международный исторический конгресс). Книгу М. Н. Покровского должны прочесть за границей. И чем скорей - тем лучше.

Н. Р.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ РОССИИ. Выпуск первый. Эпоха промышленного капитализма. Составили Н. Ванаг и С. Томсинский. Госиздат 1928 г., стр. 366. Цена 3 руб., с папкой. Выпуск второй. Эпоха финансового капитализма, стр. 388, цена 3 руб. с папкой (папка отдельно 25 коп.).

До выхода книги проф. Лященко - "История русского народного хозяйства", в нашем учебном обиходе не было ни одной сводной работы, дававшей общий очерк экономической эволюции России после "реформы". Этот пробел был особенно чувствителен для XX века. Преподаватели попадали "в тупик" при проработке наиболее актуальных проблем русской истории: империализм, мировая война. Конечно, монографические работы имелись и по экономике XX в., но для провинциального студента они были недоступны. Для XIX века дело обстояло несколько лучше: по этим вопросам имеются работы Ленина, М. Н. Покровского, Тугана-Барановского. Тем не менее, издание хрестоматии, освещающей весь период от "реформы" до Октябрьской революции, дело - вовсе не лишнее. Авторы придали хрестоматии характер учебника, расположив материал по отделам, совпадающим с целыми проблемами - эпохами исторического прошлого России. Уже выход хрестоматии третьим изданием сам говорит за себя: показывает, что книга прочно вошла в учебный обиход, в массы, стала заменять недостающий учебник.

Справедливость требует сказать, что из имеющихся хрестоматий это одна из самых лучших. Обладая хорошим знанием материала и большим педагогическим опытом, авторы любовно собрали огромный материал (особенно в сводных статистических таблицах) и преподнесли его довольно удачно. В книге, наряду с общераспространенным материалом, использованы все новинки и документы, появившиеся за последнее время в отдельных работах и журналах. Каждый отдел заканчивается довольно богатой библиографией, кроме того, авторы пишут, что "каждый отдел книги снабжен вводными статьями. Цель этих статей - дать читателю известную ориентацию в последующем материале". Насчет этих "вводных" статей мы скажем особо, ибо они, с нашей точки зрения, дают не то, что требуется, для хрестоматии, - серьезности и добросовестности в работе авторов. Обычно про составителей хрестоматии говорят, что они работают ножницами и клеем. Этого нельзя сказать про авторов данной работы: ножницы являлись у них лишь техническим средством, при помощи которого они реализовали свой план работы, составленный с историческим вкусом.

От этих общих похвальных рассуждений перейдем к частным. Прежде всего, несколько слов по поводу того, чего в книге нет. Это касается, главным образом, первого тома. Авторы начали его с крестьянской реформы. Важность этого переломного момента во всей истории абсолютно никем не оспари-

стр. 220

вается. Но нам кажется, было бы правильнее педагогически - и это необходимо из учебных соображений, а если хотите, и из научных - дать материал по экономической истории дореформенной России.

Эпоха промышленного капитализма не ограничивается временем послереформенным. Развитие капиталистической фабрики совершается задолго до реформы, с самого начала XIX века. Следовательно, составители произвольно укоротили, отрубили начало, генезис промышленного капитала. Затем, надо было дать экономические предпосылки реформы. В своем введении к первому отделу, авторы буквально в пяти строчках характеризуют экономический процесс предреформенной России. Составители дают более или менее цельный курс, поэтому эпоха распада крепостничества, формирования промышленного капитализма в недрах крепостного строя обязательно должна быть освежена в хрестоматии за счет сокращения и рационализации в построении статистических таблиц, которыми оба тома перегружены. Каждый отдел заканчивается сводными таблицами, иногда на 10 страницах. А всего в обоих томах, кроме чрезвычайно обильного цифрового и статистического материала в тексте, около 100 страниц, если не более, заняты статистическими таблицами. Абсолютно без всякого ущерба количество их можно сократить наполовину. Если прибавить еще 1 - 2 печатных листа, то место для нового отдела нашлось бы, и книги остались бы той же толщины, что и теперь.

Продолжим нашу мысль о статистике. Речь идет об обоих томах. Ее безусловно необходимо сократить. Все же ведь хрестоматия по истории России не статистический справочник. Надо подвергнуть статистические таблицы дальнейшей проработке и уложить их более компактно.

Первый том хрестоматии состоит из шести отделов: 1. Крестьянская реформа; 2. Русская промышленность в пореформенную эпоху; 3. Аграрный кризис; 4 и 5 отделы посвящены промышленному под'ему 90-х годов и кризису начала XX века. Последний отдел 6 - Сельское хозяйство накануне революции 1905 - 1907 гг. Из литературы наиболее широко использованы труды М. Н. Покровского "История культуры" и 4-й том его "Истории России", Ленина, 3-й том Тугана, Брандта, Балабанова, Пажиткова, Гайстера и др. Наряду с широко распространенным и известным материалом приведено кое-что новое (во 2 томе новинок значительно больше). Цитируется "Вымирающая деревня" Шингарева, дается материал о положении аграрного вопроса на окраинах. Наиболее интересно сделаны, по нашему мнению, 3 отдела: промышленный под'ем 90-х годов, кризис начала XX века и аграрный кризис. Эти отделы богато представлены материалом, до сих пор не бывшим еще доступным широким кругам. Помимо газетного и журнального материала, приведены документы.

Из недостатков первого тома отметим два, относящихся, впрочем, ко второму выпуску. Первое замечание будет касаться "вводных статей", или "введений", которые, по нашему мнению, "вводными статьями" не являются. Обычно эта страничка, максимум 134, текста, где составители хрестоматии дают краткий комментарий текста или таблиц. На той же страничке повторяется 10, а то и более заголовков отрывков, напечатанных в данном отделе. В результате пестрота, поверхностность. Эти введения нуждаются в большем расширении. На 3 - 5 страницах авторы должны дать не только комментарии или перечисление отрывков, а постановку проблем, самую общую характеристику точек зрения, которые есть по тому или другому вопросу. Авторы подбирают конкретный материал в соответствии со своими воззрениями. Это не значит, конечно, что они несут ответственность за каждое слово и цифры тех отрывков, которые они печатают, но ответственность за общий характер освещения эпохи, за общую линию подбора материала они несут, и поэтому во введении полезно дать более широкую постановку проблем, чем это сделано в данной хрестоматии.

Второе замечание относится к недостаточному вниманию авторов к освещению положения рабочего класса. Я повторяю "недостаточному", чтобы не поняли в том смысле, что авторы совсем обошли этот вопрос. И в первом и втором выпусках ими приводится несколько отрывков на эту тему, явно недостаточно освещающих вопрос. Особенно это касается положения пролетариата в эпоху финансового капитала, во время войны. Здесь надо было бы дать свежие проверенные и составленные вновь таблицы о численности пролетариата, о его составе и распределении между отдельными отраслями промышленности, о его экономическом положении и т. д. Авторы приводят значительный отрывок из Граве, в котором ничего не говорится о положении пролетариата после Февральской революции в эпоху керенщины. Указывать значение этой эпохи мы считаем лишним. Не лишним было бы привести некоторые отрывки или, по меньшей мере, статистические таблицы, характеризующие рост крестьянских движений.

Второй том гораздо интересней первого. Он посвящен новейшим проблемам, империализму и распаду капита-

стр. 221

лизма в России. Материал собран также богаче, новее, разнообразнее. Больше использовано документов, ставших доступными лишь благодаря Октябрьской революции. И все же, когда сравниваешь, что уже вошло в оборот, с тем, что лежит еще в наших архивах не опубликованным (я знаком лишь с материалами 2 - 3 архивов), невольно жалеешь эти ценности, лежащие мертвым капиталом. Эпоха реконструкции капиталистической промышленности, т. -е. депрессий, освещена достаточно полно и подробно. То же можно сказать относительно аграрной политики Столыпина. Оценку Лениным столыпинщины надо бы предпослать остальному материалу. Статистический материал о выходе на хутора и отруба надо было бы дать, но, по крайней мере, до Февральской революции, а не останавливаться на 1915 годе.

Центральными пунктами этого тома все же являются два других отдела: господство финансового капитала и разложение капитализма во время войны. В первом отделе наиболее интересно и полно представлена - "Общая характеристика развития промышленности" - в эпоху предвоенного промышленного под'ема. Этот вопрос получает четкое освещение по работам Меерсона, Кафенгауза, Цвибака и др. В подборе материала "уплыла" от составителей только одна деталь, очень важная и характерная для экономической действительности предвоенной России - это рост внутреннего накопления и его роль в предвоенном промышленном под'еме.

Впрочем, она обойдена вовсе не случайно, т. к. по вопросу о национализации" и "денационализации" капитала в 20-м веке во всем отделе нет ни одного слова. В своем интересном введении к этому отделу т. Ванаг ни одним словом не упоминает о другой точке зрения на природу русского финансового капитала, отличной от его и т. Ронина. В своей "установке" к материалу он пишет, что к началу мировой войны гегемония над банковым капиталом России "окончательно перешла к Парижскому банковому пути". Эта формулировка является явным преувеличением, натяжкой. Под этим углом зрения подобран и материал, освещающий всю проблему.

Столыпинская реформа квалифицируется в том же введении (стр. 147), как "маневр царизма" - явная небрежность пера или описка, как превращение Хрящевой в Крещева, на стр. 232 - должно быть отнесено на счет типографской ошибки и невнимательности корректора.

Наиболее слабой частью отдела "Разложение капитализма" является II часть - "Государственный капитализм". Авторы критически последовали за Рудным и окрестили военную экономику России и военпромы - госкапитализмом. В этом отделе напечатаны положения различных регулирующих органов правительства, и не выяснена их роль. В частности, совершенно не ясна экономическая роль военно-промышленных комитетов ни в деле мобилизации промышленности, ни в распределении заказов, а материал, освещающий эти стороны, имеется в печати, в отчетах Военпрома и в "Известиях", которые они издавали. Та же характеристика, которая им дана Рудым, - является неверной. Непонятно совершенно, почему авторы не напечатали записки Степанова, вносящей известную ясность в вопросы о госкапитализме и являющейся чрезвычайно ярким документом по экономике и политике временного правительства. Точно так же ничего не сказано о главном Экономическом Совете и Главном Экономическом Комитете, хотя материалы о их работе имеются в Ком. Академии. Вообще эпоха керенщины как-то смазана, а ее следовало бы выделить в отдельную главку и подобрать достаточно красочный материал. Несмотря на то, что весь этот отдел значительно обновлен и расширен, он нуждается еще в проработке и пополнении газетным, журнальным и архивным материалом. Надо дать достаточно рельефную и четкую картину того хаоса, в котором находилась экономическая жизнь России накануне Октябрьской революции.

Отмечая ряд недостатков хрестоматии, мы все же считаем ее нужным пособием, толково, добросовестно и интересно составленным. Несмотря на появление учебника проф. Лященко, хрестоматия держится еще в учебном обиходе и заслуживает рекомендации, как учебное пособие.

Арк. Сидоров

ПРОФ. А. Б. ЧАЯНОВ. Основные линии развития русской сельскохозяйственной мысли за два века 1 .

Русская сельскохозяйственная литература, главным образом, дореформенная, представляет для историка очень большой интерес тем, что она являлась почти единственным поприщем, на котором с большой полнотой выявила себя дворянская общественная мысль и отразились основные процессы дифференциации, происходившие в этой социальной среде. А. В. Чаянов начинает с правильного указания, что "развитию русской сельскохозяйственной науки и


1 Дополнительная статья к книге Р. Крицимовского "Развитие основных принципов науки о сельском хозяйстве в Западной Европе", М., изд. "Нов. Агроном", 1927 г.

стр. 222

мысли пока еще не посвящено ни одного большого исследования". Приходится лишь отметить, что настоящая работа Чаянова почти ничего не прибавляет к немногим трудам Бажаева, Вернера и Струве, а местами явно делает шаг назад сравнительно с достижениями своих предшественников.

Статья А. В. Чаянова на три четверти посвящена агрономической мысли дореформенного периода. Для нашего автора работы первых русских агрономов "были скорее литературными явлениями, чем отражением какой-либо крупной формы русского хозяйства" (стр. 211). Опыты Бланкенагеля и др. - это "баловство" крупного помещика, "массовый" же помещик, "иногда почитывая для удовольствия... книги о заморских новинках..., вполне справедливо полагал, что ему незачем стараться напрягать свой ум и энергию, когда российский крепостной мужик все равно ему без всякого риска выплатит причитающийся оброк" (стр. 212).

Здесь дана совершенно неправильная характеристика. Агрономическое движение конца XVIII и начала XIX веков было не беспочвенным литературным движением и не барским "баловством", как думает Чаянов. Не случайно же в агрономической литературе самого начала XIX века был намечен для крестьян такой севооборот с травосеянием, к которому, как к наиболее целесообразному, только через 60 - 70 лет пришли земские агрономы.

Агрономическое движение конца XVIII и начала XIX веков имело экономические корни: во 1-х, в кризисе трехполья, который уже в XVIII в. надвинулся на нечерноземный центр России (на 1 д. луга здесь приходилось 51 /2 д. пашни; после реформы здесь наблюдается даже абсолютное сокращение пашни. См. об этом у Огановского "Законом, агр. эвол.", ч. II, стр. 242 и 246). Этот местный кризис не так уже легко было рассосать колонизацией окраин, да и не так это выгодно было, ибо, и это во 2-х, нечерноземный центр и прилегающие к нему черноземные губернии при тогдашних условиях транспорта имели известные монопольные возможности реализовывать выгоды от растущего внутреннего рынка с его повышающимися хлебными ценами.

Только что отмеченная основная ошибка Чаянова - непонимание корней агрономического движения - обусловила и следующий крупный недочет его работы. Чаянов не понимает и недооценивает борьбы различных течений агрономической мысли. В XVIII веке он находит в основном борьбу между идеологами оброка и барщины (об этом ниже); при этом "общественное мнение Екатерининской эпохи" отдает явное предпочтение оброку. XIX век приносит победу барщине 1 . Здесь, в среде сторонников барщины, Чаянов различает "прогрессивное" (Шелехов, Павлов и др.) и "бытовое" движение. Но наш автор не выявляет предпосылок и не дает анализа "бытового" движения. О Муравьеве сказано лишь, что ему принадлежат "исключительно ценные примечания" к Тэеру. Сабуров, Лавров, Вилькинс не упоминаются вовсе.

Все это у Чаянова не случайно. Если все дореформенное агрономическое движение - беспочвенное литературное явление, то нет, конечно, смысла искать в нем отражение борьбы мнений и интересов различных слоев крепостников.

В одном отношении Чаянов делает шаг вперед сравнительно со своими предшественниками, в частности с П. Б. Струве. По мнению последнего "агрономическое движение XVIII в. в России следует рассматривать, главным образом, как процесс прогрессивного развития крепостного или барщинного хозяйства на данной технической основе" ("Крепости. хоз.", стр. 318). Для Чаянова же агрономическое движение XVIII века - это попытка, "не меняя своих основ натурального крепостного хозяйства, использовать рациональные основы европейского земледелия" (стр. 210). И в XIX в. Чаянов видит стремление "развернуть эти новые крупные барщинные хозяйства


1 У Чаянова здесь, кстати сказать, целая "концепция". "После Наполеоновских войн, - говорит он, - Россия во всех сторонах своей жизни начинает перестраиваться в какие-то новые, ранее не бывавшие формы... видоизменяется основная экономическая база и производственные отношения в области всего нашего народного хозяйства. Начинают развиваться посессионные заводы и фабрики, развертывается экспорт хлебов, льна и других с. -х. продуктов за границу", барщина вытесняет оброк (стр. 221 - 222). На этой почве создается расцвет крепостного хозяйства, основывающийся на росте эксплоатации крепостных. Отсюда рост недовольства и крестьянских волнений и необходимость отказа от крепостного права, или, как "оригинально" Чаянов выражается: "эволюция политической жизни народного хозяйства создала необходимость к переходу на вольнонаемный труд и к освобождению крестьян" (стр. 228). "Концепция", надо отдать справедливость, простая. Правда, автор ее даже не задумался над тем, как мог одновременно происходить и расцвет и кризис крепостного хозяйства. Правда, он даже и не пытается доказать, что действительно перед реформой имел место такой расцвет, или хотя бы, что барщина как общее явление вытесняла оброк.

стр. 223

на основах более совершенной техники и организации чуть ли не плодопеременного европейского земледелия" стр. 223).

Чаянов, однако, разрешил свою задачу только наполовину. Другая, более трудная и более важная часть задачи даже и не поставлена им. Чаянов и не пытается проследить, как новая техническая база неизбежно приходила в противоречие со старыми крепостническими производственными отношениями. Между тем дореформенной сельскохозяйственной мысли нельзя отказать в понимании этого противоречия. Можно даже сказать, что сознание несовместимости "нового", "рационального" земледелия с крепостным трудом было одним из основных источников борьбы в агрономической литературе. Здесь для примера можно бы сослаться на Муравьева. В примечании к § 312 Тэера (ч. 2-я, стр. 104 - 105) он пишет: "... нам надобно беспрерывно помнить, что мы производим работы не искусными нанятыми работниками, не на хороших и сильных лошадях и не усовершенствованными орудиями, а крестьянами и худыми и бессильными лошадьми и самыми простейшими их орудиями, и что этот шептель (у Муравьева курсив) отнюдь не приличен плодопеременным хозяйствам".

У Чаянова, думается, здесь не простое "упущение", а непонимание неизбежности такого антагонизма между крепостным "шептелем" и плодопеременным хозяйством. Только этим напоминанием можно об'яснить упрощенное и неправильное представление, какое им дается о хозяйствах Бланкенагеля и Полторацкого. Как уже упоминалось, основную линию борьбы в XVIII в. Чаянов видит между сторонниками оброка и барщины. Идеологами первого - по его мнению - выступали в частности Рознатовский, Бланкенагель, Захаров, идеологами второго течения - Полторацкий и другие сторонники "английского земледелия".

Бланкенагель и Захаров отнюдь не были идеологами обычного оброка. Они проектировали - и частично проводили в жизнь - перевод крепостного в хуторянина- травопольщика, у которого "вся земля его будет ему принадлежать вечно и безраздельно" (Захаров). Это почти законченный проект наследственной аренды и, следовательно, ломка обычных крепостнических оброчных отношений. Именно поэтому мы вправе в Захарове и Бланкенагеле видеть ранних предшественников Столыпина. Что касается Полторацкого, то его "английское земледелие", рассчитанное на применение сложных сельскохозяйственных машин, - не могло основываться на обычной барщине, т. -е. на крестьянском инвентаре. Если бы Чаянов прочел описание Авчуринского хозяйства, сделанное Е. Минном 1 в "Земледельческом журнале" за 1829 г., то ознакомился бы там со следующей организацией работ у Полторацкого: "Пахари, по большей части, выбираются из других деревень г. Полторацкого, им платится за работу подесятинно; жены их употребляются также в полевую работу с такой же платой, как и мужья; выбираемые из дальних деревень должны быть холостые и определяются на 3 года, а потом на место их поступают другие, молодые же, и так всякая работа производится, подобно как на фабриках или заводах, на коих употребляются помещиками их собственные крестьяне".

Конечно, здесь не наем рабочей силы, подобно тому, как и на крепостной "фабрике" обычно не было этого найма. Но здесь ломка старой барщины, ломка, которая должна была толкать к дальнейшим социальным преобразованиям внутри хозяйства. И эти преобразования вызывались подведением под барщину новой технической базы.

Бланкенагель и Полторацкий тем и интересны, что в них чувствуется сознание связи перехода к новой технике с частичной ломкой старых крепостнических производственных отношений; что в их опытах намечаются два пути этой ломки. Видеть в них идеологов оброка и барщины - это непонимание.

Оговоримся. Мы вовсе не считаем, что всякий опыт перехода к многополью сопровождается реформами в барщине или оброке. Помещиков- новаторов было не так уже мало. Про Смоленскую, напр., губернию Соловьев говорит: "почти в каждом уезде можно найти одно, два или несколько помещичьих имений, в которых введено многопольное хозяйство, в большем или меньшем размере" ("Сельскохоз. статистика Смол, губ.", стр. 258). Рядовой новатор-помещик действительно пытался многополье сочетать с барщиной. Если бы работа Чаянова основывалась на серьезном изучении дореформенной сельскохозяйственной литературы, а не на знакомстве с ней из вторых рук, то он нашел бы немногие, но очень характерные и яркие доказательства, что такое сочетание вызывало разорение "самостоятельного" крестьянского хозяйства, т. - е. хозяйственной базы барщины 2 , а иногда


1 Не мифическим Н. Мининым, как это значится у Чаянова.

2 Горько, но нельзя не сказать, что от этих улучшений помещичьего хозяйства иногда страдают крестьяне, которые с их тощими лошадьми и дурными сохами с трудом поднимают землю после клевера". (Соловьев).

стр. 224

и "недовольство" крестьян, "недовольство", пугавшее помещиков и настраивающее их враждебно к новаторам-помещикам.

Пореформенная сельскохозяйственная литература охарактеризована Чаяновым совсем коротко (на 10 страничках). Наш автор различает здесь в основном два периода: от крестьянской реформы до аграрного кризиса и от этого последнего до войны 1914 г. Деятели первого периода продолжают старую (дореформенную) "Павловскую" школу, "они были связаны своими корнями с отмиравшим уже к началу XX в. помещичьим хозяйством" (стр. 233). Думается, что "корни" следует в данном случае искать в прогрессивном, капитализирующемся слое помещиков, а не в "отмиравшем". Второй период характеризуется тем, что "в круг наблюдений ученого все больше и больше входят вопросы, связанные с крестьянским хозяйством" (стр. 235). При этом, только "пятилетие с 1909 г. по 1914 г. было той эпохой, когда более или менее четко оформились эти новые веяния и когда перед агрономической наукой были поставлены во весь рост задачи организации крестьянами хозяйства, его кооперирования и создания форм общественного содействия ему" (стр. 238). Дело, однако, на наш взгляд, не столько в том, что вопросы крестьянского хозяйства стали разрабатываться, а в том, как они разрабатывались различными течениями сельскохозяйственной мысли. Но этого Чаянов не исследует.

И. Зак.

ЗАПИСКИ ИСТОРИКО - БЫТОВОГО ОТДЕЛА ГОСУДАРСТВЕННОГО РУССКОГО МУЗЕЯ. Том I. Изд. Г. Р. М. Лнгр. 1928. 4. Стр. IV + 345 + 1. Цена 9 руб. 50 коп. (Редактор издания - М. Приселков).

Изящно изданный том "Записок" содержит 19 статей, посвященных, главным образом, разработке богатого и ценного архива Шереметевых за XVIII - XIX' вв. Лишь пять статей (С. Платонова, Е. Заозерской, Е. Котовой, В. Каменского - 2 статьи), выходят за пределы изучения архива "Фонтанного дома" Шереметевых, и только одна из них (Е. Заозерской)) посвящена быту торговых людей XVII в. Помимо ряда статей, имеющих преимущественно музейно-бытовой интерес, хотя и содержащих отдельные историко-бытовые черточки 1, мы находим статьи и сообщения, содержащие значительный историко- культурный и историко-экономический материал.

Центральное для историка место по значению и интересу в "Записках" занимают - статья А. А. Степанова "Крестьяне-фабриканты Грачевы. К характеристике крепостных капиталистов 2-й полов. XVIII - нач. XIX в.", и его же сообщение "Описи имущества крестьян с. Иванова 1-й полов. XIX в." В своей работе о крепостных фабрикантах Грачевых А. А. Степанов дает любопытный и красочный "реальный комментарий" к попыткам "определить место крепостного крестьянского капитала в судьбах русской дореформенной торговли и промышленности" (стр. 213). Вместе с тем, это - основанные на архивных документах сведения об одних из первых Ивановских фабрикантах, исправляющие и дополняющие печатные данные Я. Гарелина ("Город Иваново - Вознесенск", Шуя, 1884) и др.

Как известно, крестьяне, даже крепостные крестьяне, еще в начале XVIII в. основывали свои, порой значительные, промышленные предприятия 2 . В вотчине Шереметевых, селе Иванове, уже в 1742 г. была выстроена "полотняная фабрика" крестьян. Г. И. Бутримова. Разбогатевший от торговли крестьянин Ив. Ив. Грачев в 1748 г. завел вторую фабрику (52 стана), быстро прогрессировавшую затем вплоть до 1820-х гг. Номинально перед Мануфактур- коллегией обе фабрики числились за гр. П. Б. Шереметевым. А. Степанов описывает, как оба фабриканта заботились о привлечении и обучении рабочих, изображает их столкновения с вотчинными крестьянами, покровительство графской администрации, рост влияния Грачева и его преемников, приобретение ими на имя графа земли и крестьян. Эти данные "дают возможность наблюдать на конкретном примере обстановку и условия возникновения одного из, любопытнейших моментов в хозяйственной жизни и социальных отношениях того времени: появление в среде крестьян крепостной вотчины крупных фабрикан-


1 С. Платонов. Что такое "циркульзем"? М. Фармаковский. Три жалованных кубка из "старинного семейного серебра" Шереметевых. В. Лесючевский. Походная церковь - палатка фельдмаршала Б. П. Шереметева. Н. Лансере. Фонтанный дом. В. Станюкович. К вопросу о картинных галереях русских вельмож XVIII века. М. Приселков. Гардероб вельможи конца XVIII - нач. XIX в. в. Ю. Олив. Крепостной серебряных дел мастер Федот Ильин. Е. Котова. Секреты в мебели и проч.

2 См., напр., у Кириллова ("Цветущее состояние Всероссийск. Госуд." и т. д. М. 1831) известия о железных заводах (по данным 1727 г.) - в Муромск. Уезде - "Действит. Стат. Советн. кн. Алексея Черкасского, человека Петра Александрова" (кн. I, с. 115); в Ржеве - "Осташковской слободы Иосифова монастыря крестьянина Игнатья Уткина" (ib., 79) и пр.

стр. 225

тов" (стр. 227) 1 . Оставшийся, в конце концов, единственным наследником Ив. Ив. - Ефим Ив. Грачев, своей энергичной деятельностью, улучшил дела фабрики, так что к 1808 - 10 гг. на фабрике было 14 каменных и 10 деревянных корпусов, 900 ткацких станов и 103 набойных стола ("набоечный завод" устроен в 1789 г.), 1.200 рабочих, соткано миткаля и набито ситцу в 1808 г. на 1.100.000 р. (стр. 241 - 2). Е. Грачев снабжал постоянно нуждавшегося в деньгах графа ссудами (стр. 231 и др.), а в 1795 г., при Н. П. Шереметеве, Грачев выкупился на волю за135 тыс. руб. и за уступку фабрики и всех своих владений. В дальнейшем Грачев был арендатором быв. своей фабрики, при чем очень непокорным арендатором, с которым не мог справиться и граф, так как администрация вотчины и даже губернские власти "держали руку Грачева". Грачев выступает и в роли покровителя старообрядческого кладбища и пр. С его смертью (1819 г.) фабрика постепенно сходит на-нет и переходит в 1837 г. к Гарелиным. Автор статьи правильно считает фигуру Еф. Ив. Грачева типичной (сравните - Морозовых, Прохоровых и др.), но не делает никаких социологических обобщений, не ставит даже проблем.

Между тем перед нами чрезвычайно интересный частный случай уже и раньше известного (Туган- Барановский, Гарелин и др.), но еще недостаточно изученного процесса: процесса формирования нашей промышленной буржуазии, купцов - "фабричников". Вырастая еще в XVIII в., отчасти из расслоившегося крестьянства, эта буржуазия на первых шагах своего развития не разрывала покамест оков крепостного строя: фабрика Грачевых - лишняя доходная статьи вотчины. Но с течением времени растет экономическое могущество фабриканта; крепостной, имеющий собственных крепостных и ссужающий барина, это - противоречивое явление. В недрах крепостного хозяйства растут новые буржуазные отношения; к концу XVIII века Грачев выходит из крепостной зависимости; на его фабрике крепостные крестьяне получают зарплату. Начинает намечаться, пока еще очень незначительная, правда, трещина в крепостном хозяйстве.

Социальной почвой, на которой вырастали Грачевы, было расслоение крестьянства. Это расслоение в бытовом разрезе иллюстрируется очень редкими: документами - описями имущества крестьян с. Иванова 1-й полов. XIX в. К сожалению, материал относится к разному времени: описи имущества беднейших крестьян - к 1801 - 07 гг. (их имущество - 58 р. 57 к., 322 р. 31 к., 188 р. 28 к.), а опись имущества крестьян. А. А. Бурылина, владельца небольшой ситценабивной ф-ки - к 1856 г. (1.222 р. 35 к.). Описи, а также записи покупок крест. Д. А. Бурылина за 1827 - 46 гг., показывают проникновение денежных отношений (городские предметы обихода) и перестройку быта богатого крестьянства на купеческую ногу.

Осветив так подробно любопытную страницу жизни с. Иванова, составители сборника совсем не коснулись вотчинного сельского хозяйства, которое у Шереметевых представляет (как видно уже из некоторых опубликованных документов, идущих еще с Петровской эпохи) значительный интерес 2 . Точно так же составители сборника напрасно не воспроизвели бюджетов Шереметевых, уже разработанных и наглядно показывающих, как рост доходов не поспевал за ростом разнообразных расходов жившего на широкую ногу вельможи XVIII - XIX вв. Этот вельможа жил в роскошных домах (см. ст. Лансере и др.), имел несчетный гардероб (по описи 1809 г., напр., одних жилетов - 268) (ст. Приселкова), покупал картины (ст. Станюковича) и имел собственных крепостных живописцев. Л. Беляева в заметке "Заграничные покупки гр. П. Б. Шереметева за 1770 - 88 гг." приводит данные о закупках парижской модной одежды, книг, продуктов для барского стола и пр., иногда привозимых контрабандой; вместе с тем, это - страничка из истории нашей внешней торговли XVIII веа. П. Шеффер ("Из материалов о библиотеках Шереметевых") сообщает некоторые данные о составе библиотек (гл. обр., французские книги) и об обязанностях библиотекаря. Барин еще в XIX в. чувствовал себя совершенно владетельной особой, так что даже выпускал свои портреты в продажу для крепостных (см. М. Егорова - Котлубай. Портреты гр. Д. Н. Шереметева для крестьян).

Интересную страничку из жизни "крепостной интеллигенции" рисует статья В. Станюковича "Крепостные художники Шереметевых. К двухсотлетию со дня рождения Ивана Аргунова". Помимо данных о произведениях живописи и пр. крепостной семьи Аргуновых, А. Миронова и др., сообщаются сведения о быте художников, их идеологии,


1 "Вероятно, - справедливо замечает А. А. Степанов, - не исключение в быту своего времени и факт записи крестьянской фабрики на имя помещика. Кто знает, сколько, быть может, фабрик, владельцев которых исследователь, доверяя официальным показаниям, готов считать дворянами, принадлежало их крепостным?" (с. 227).

2 См., напр., "Архив села Вощажникова", в. I., M. 1901, и др. издания Шереметевых.

стр. 226

о переживаемых ими трагедиях, порою происходящих от страстного желания вырваться на волю.

Из статей, не связанных с основным источником сборника - архивом Шереметевых, отметим две. Е. Заозерская в статье "Вологодский гость Г. М. Фетиев (Из быта торговых людей XVII в.)" рисует картину торговой деятельности и быта "вологодского торгового человека". Интересны связи Фетиева с иностранными купцами, данные о его торговле с. -х. продуктами, об его крепостных, быте и пр., но все это дано чисто описательно. Между тем подметить, как иностранное культурное влияние приходит посредством торговли, как связываются наши внутренний и внешний рынки в XVII в., и т. д. - значит получить многие любопытные черточки для марксистского понимания эпохи. Работа Е. Заозерской примыкает к работам С. В. Бахрушина (см. его ст. в "Ученых записках" И-та Истории Ранион) и его учеников по изучению торговли, гл. обр., северных областей, в XVII в., и основана на материалах Московского Древлехранилища. В. Каменский в статье "Работа заводских мастеров на металлическом заводе в 20-х гг. XIX в." дает детальное изображение техники, преимущественно уральских заводов, и данные о положении рабочих (гл. обр., в производстве).

Таково разнообразное содержание сборника; многие конкретные данные его статей представляют значительный интерес 1 . Жаль только, что обработка ценного архива Фонтанного Дома ведется, как будто, преимущественно, не марксистами и притом с музейно-бытовым "уклоном". Кроме централизации архива Шереметевых, весьма желательно деятельное участие в его разработке не только описателей и собирателей музееведов, но и историков-марксистов.

Пока это условие не выполнено, ценность научной обработки материалов будет ничтожна. Авторы сборника умудрились в толстом томе, посвященном истории отношений помещиков, крестьян, купцов не употребить почти ни разу даже слов "класс", "классовая борьба", "эксплоатация". Совершенно очевидно, что именно это обстоятельство вызвало у авторов сборника ту отчаянную беспомощность по части выводов и обобщений, которую мы отмечали. Именно поэтому они были вынуждены подменить историю быта, как изображение живых классовых взаимоотношений прошлого, описанием музейных экспонатов.

Эта беспомощность не случайна. Лучшие буржуазные историки давали широкие схемы и обобщения (первые ли, - это другой вопрос). Их эпигоны занимаются близоруким крохоборчеством.

В. Зельцер


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/Критика-и-библиография-РЕЦЕНЗИИ-2015-08-14-0

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Vladislav KorolevКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Korolev

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Критика и библиография. РЕЦЕНЗИИ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 14.08.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/Критика-и-библиография-РЕЦЕНЗИИ-2015-08-14-0 (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Vladislav Korolev
Moscow, Россия
1103 просмотров рейтинг
14.08.2015 (3149 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
7 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
Критика и библиография. РЕЦЕНЗИИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android