Б. Парникель, доктор филологических наук

На рубеже новой эры, 2000 лет назад, богатейшая культура народов Юго-Восточной Азии, вовлекавшихся в процесс международной торговли, вступает во все более тесные контакты с культурой Китая и южной Индии. С одной стороны, многие элементы материальной культуры Юго-Восточной Азии еще в первом тысячелетии н.э. были распространены в древнем Китае, а устная словесность народов региона ЮВА стимулировала появление таких шедевров древнекитайского искусства, как чуская живопись или "чуские оды" знаменитого китайского поэта Цюй Юаня. Что же касается Индии, то здесь начали понемногу усваиваться уроки австронезийского кораблестроения, а в индийской первооснове "Тысячи и одной ночи", равно как и в широко известной повести "Двадцать пять рассказов Веталы", вероятно, не случайно проглядывает поэтика "вопросов и ответов" ритуальных песнопений обитателей Юго-Восточной Азии. С другой стороны, в регионе начинает ощущаться возрастающее влияние индийской и китайской культур, достигающих к концу первого тысячелетия н.э. огромных успехов в своем развитии.

ДИАЛОГИ С КЛАССИКОЙ

Если влияние ханьского Китая оборачивалось чаще всего ассимиляцией подчиненных им народов и "увязло" в северо-восточной ("вьетнамской") части региона, то с индийской культурой монкхмерские и австронезийские народы региона поначалу завязали длительный диалог. Все началось с того, что правители местных протогосударств - "вождеств" почувствовали необходимость закрепить претензии на власть над собиравшимися ими под свою руку племенами. Обоснование этих претензий готовы были им предоставить индийские брахманы, занимавшиеся тем же самым делом в Южной Индии. Обращаясь в индуизм (по преимуществу шиваистского толка) или - позднее - в иерархический буддизм махаяны, местные князья возводились в сан царей-богов, обеспечивая себя одновременно мощной магической поддержкой более или менее натурализовавшихся служителей соответствующих культов. Так возникли индианизированные государства региона - монкхмерский Бапном (Фунань), австронезийская Чампа, находившаяся на территории нынешнего Центрального Вьетнама, Шривиджайя со столицей на юго-восточном побережье Суматры, яванский Матарам... Памятники индианизированной культуры этих стран оставили непреходящий след в Юго-Восточной Азии и заняли свое, особое место в мировой культуре.

Уже первые письменные документы Юго-Восточной Азии отнюдь не сводятся к многочисленным мемориальным, религиозным или юридическим текстам на заимствованном санскрите, вырезанным на камне или выгравированным на металлических пластинках. Достаточно рано они являют нам образцы письменности на местных языках - чамском (IV век), древнекхмерском и древнемалайском (VII век) или древнеяванском (IX век). Возникшая с помощью древнеиндийской графики местная письменность нередко демонстрирует приверженность туземной индианизированной элиты верованиям своих предков (хотя бы поклонению змее - прародительнице чамов) и зачастую наделяется сверхъестественными сакральными свойствами. Постепенно возникают и литературы на местных языках, из которых самой ранней оказывается древнеяванская словесность. Ее ярчайшими памятниками считаются во многом обязанные санскритской поэтике (и в то же время описывающие яванский космос) какавины - поэмы, созданные в большинстве своем в XI-XIII веках в столице восточно-яванского государства Кедири.

Если памятники письменности, принадлежащие древней или средневековой культуре Юго-Восточной Азии, известны лишь считанным специалистам, то многие из уцелевших памятников индуизированной архитектуры региона привлекают ныне туристов со всех концов земного шара. Речь идет о таких, например, культовых сооружениях, как воздвигнутый в конце VIII - начале IX веков по приказу центрально- яванских государей-буддистов известный храм южного полушария Боробудур, относящиеся в основном к XI веку удивительные буддийские храмы и памятные сооружения (ступы) древней бирманской столицы Пагана или построенные в XII - начале XIII веков грандиозные храмовые комплексы Ангкор Вата и Ангкор Тхома - стольных городов кхмерской империи Камбуджадеши. Поражая своими размерами, восхищая совершенством архитектурных форм и пластикой бесчисленных рельефов и скульптур, буддийские, шиваитские и вишнуитские святилища Юго-Восточной Азии свидетельствуют о доскональном знакомстве их строителей с канонами классической индийской архитектуры и в то же время в большинстве своем являются различными вариантами "храма-горы". Подобные храмы, с одной стороны, восходят к издревле присущему народам региона культу гор, с другой же, увязывались с почитавшейся как индуистами, так и буддистами индийской "мировой горой" Меру, где царствовали покинувшие бренный мир божественные предки местных государей.

Нечто подобное происходило и в древнем и средневековом Вьетнаме, где местная элита усердно копировала китайские образцы, в особенности тогда, когда в местной культуре, по выражению замечательного русского ученого А. Н. Веселовского, обнаруживались "встречные течения, сходное направление мышления". Так, конфуцианство с его почитанием предков как нельзя более соответствовало развитому у вьетнамцев культу предков и домашнего очага, а позднее и культу местных правителей (выонгов), в связи с чем в Танг-Лонге уже в 1070 году закладывается посвященный Конфуцию "Храм литературы" - одна из "жемчужин" старинного вьетнамского зодчества. Исключительно вьетнамская трактовка многих элементов этого ансамбля перекликается с архитектурным решением относящейся также к XI веку уникаль-

Окончание. Начало см. "Азия и Африка сегодня", 2001, N 7.

стр. 73

ной "Пагоды на одном столбе" в Ханое. Хотя, согласно преданию, пагода имитирует возвышающийся на стебле цветок лотоса - седалище буддийского божества Куан-Ам (Авалоки-тешвары), этот миниатюрный храм невольно вызывает в памяти уже упоминавшуюся, характерную для сельской архитектуры Юго-Восточной Азии постройку, платформа которой покоится на единственной монолитной свае.

В целом можно сказать, что, оказав существенное влияние на формы местной религиозной практики, обеспечив толчок развитию искусства, письменности и, в конечном счете, литературы, восприятие классической индийской и китайской культуры в Юго-Восточной Азии стало катализатором развития достаточно многочисленных, чаще придворных, реже монастырских, центров цивилизации, нередко возникавших для того, чтобы исчезнуть и смениться новыми. Однако местная высокая цивилизация продолжала существовать и постепенно распространялась вширь. Способы ее распространения отличались разнообразием. Так, литература нередко воспринималась носителями традиционной культуры на слух, во время публичного исполнения произведений, тут же переводившихся с высокого книжного языка на разговорный (такая практика до сих пор сохранилась на острове Бали). Зачастую в роли "литературного посредника" выступал театр, благо Юго-Восточная Азия на редкость богата театральными формами, будь то театр актеров (в масках или без масок) или кукольный театр (в особенности театр плоских кожаных кукол). Традиционный театр, к примеру, немало содействовал аккультурации историй о Раме, чрезвычайно популярных в континентальной (как, впрочем, и в островной) части региона.

В континентальной Юго-Восточной Азии "Рамаяна" впервые стала известной среди древних кхмеров. В пользу этого свидетельствуют древние надписи, относящиеся к VII веку, а наиболее красноречиво - позднейшие рельефы Ангкор Вата, создатели которых, по словам А. Маршаля, переложили на язык камня текст этого классического индийского эпоса. Как бы то ни было, если и существовал ранний пересказ "Рамаяны" на кхмерском языке, до нас он не дошел, а самая старая версия "Рамаяны", обнаруженная в Индокитае, - это фрагментарный лаосский поэтический текст "Лакшмана и Рама", сложившийся приблизительно в XV веке и служивший сопровождением местной пантомимы в масках. Сюжетные отличия этого поэтического текста от классической "Рамаяны", приписываемой мифическому поэту Вальмики, восходят, вероятно, к иному фольклорному варианту индийского эпоса. Однако есть все основания полагать, что именно в средневековом Лаосе текст этот обрел синкретическую религиозную окраску, присущую народным верованиям, в результате чего чудовищный великан и главный противник Рамы - Равана в предыдущих своих воплощениях предстает сначала индуистским небожителем, а затем крестьянским мальчуганом-уродцем, тогда как все повествование принимает характер своего рода жития, напоминающего временами буддийскую джатаку. Тайские имена и топонимы (Рама оказывается здесь вьетнамским царевичем), описываемые в поэме местные обычаи, инкрустирующие ее народные речения, - все это придает "Лакшмане и Раме" неповторимый локальный колорит, в равной степени присущий и позднейшим индокитайским версиям "Рамаяны".

НА ПОРОГЕ СОВРЕМЕННОСТИ

XV-XVII века - эпоха интенсивного хозяйственного развития Юго- Восточной Азии, в немалой степени определявшегося существенным расширением мировой торговли. Именно в это время оформляются местные государственные образования, в значительной части сохранившиеся до наших дней. Их становлению особенно способствовало распространение религий, содержащих элементы эгалитаризма, призванных покончить с разобщенностью местных индианизированных элит и подвластного им населения. Религиозная переориентация региона, естественно, не могла не сказаться на его во многом преобразившемся культурном облике.

Сказанное в меньшей степени относится к Вьетнаму, где подвергшийся гонениям со стороны конфуцианцев утонченный буддизм тхиен (более известный у нас как дзэн) уступил место понятным народу формам почитания Будды, но во всяком случае сохранился как дополняющий конфуцианство краеугольный камень местной культуры. Несравненно более резкие перемены пережили другие страны Индокитая, в которых породившая культ царей-богов махаяна сменилась фундаменталистской тхеравадой, признающей Будду, согласно его же заветам, "просветленным" земным существом. Ученье тхеравады было поначалу заимствовано бирманцами и тайцами у старожилов региона монов, а также у сингалов Шри-Ланки. Позднее в тхераваду обращаются и некогда всемогущие кхмеры, отдав во власть джунглей главное украшение заброшенного Ангкор Тхома - несравненный храм Байон, с башен которого глядели огромные лики почитавшегося поклонниками махаяны буддийского божества Авалокитешвары. Не менее важные перемены происходят и в островной Юго-Восточной Азии. В торговых городах набирает силу ислам, который исповедовался ближневосточными и индийскими купцами, контролировавшими торговые пути через Индийский океан. Около 1527 года ослабевший гегемон Архипелага - яванский Маджапахит, где доживал

стр. 74

свой век синкретический культ Шивы-Будды, пал под напором коалиции принявших ислам городов-государств Северной Явы.

Разумеется, воспринимая новые религии, народы Юго-Восточной Азии охотнее всего обращались опять-таки к тем составляющим, которые перекликались с их традиционной культурой. Например, в бирманском буддизме особо почетное место занял культ змей (нага), по-видимому, потому, что тибето-бирманские народы издавна представляли себе духов местности змееподобными существами, а медитация местных буддийских монахов нередко служит обретению сверхъестественных, колдовских способностей (умения летать, ходить по воде и т.п.), что не одобряется в других странах Индокитая. В равной степени и религиозная практика островного ислама, объявившегося на Малайском архипелаге первоначально в своем мистическом, суфийском обличий, преследовала нередко цель конечного слияния с Аллахом, не столь уже далекую ни от задач широко распространенного среди австронезийцев шаманизма, ни от идеи "сверхскоростного" соединения с высшим божественным началом, милым сердцу местных буддистов и шиваитов. Кстати говоря, и первые мусульманские святилища на Яве, в особенности несохранившаяся мечеть в городе Джапары, чрезвычайно напоминают функционирующие и поныне балийские храмы-горы (меру).

Как бы то ни было, приобщение к буддизму тхеравады и к исламу открыло народам региона доступ к богатейшей литературе на священном языке буддизма - пали, равно как и к арабо-персидской литературе. Как и следует ожидать, это была, в первую очередь, богослужебная и богословская литература, но наряду с ней в обиход существенно умножившегося грамотного населения Юго-Восточной Азии вошла в значительной своей части историографическая и повествовательная (прежде всего житийная) литература на соответствующих языках. Палийская и арабо-персидская литературы- посредницы стимулируют развитие средневековых еще по своему типу литератур на местных языках, в которых поэзия зачастую принципиально не отличается от прозы, рассчитанной, главным образом, на устное монотонно-распевное исполнение. При этом в безусловно стихотворных произведениях, ярким примером которых может служить классическая бирманская, тайская и кхмерская поэзия "золотых" XVI-XVII веков, доминирует влияние местных народно-поэтических форм, тогда как местная ученая литература (в том числе и часть историографии) оказывается более тесно связанной с авторитетными литературами- посредницами. В связи с этим следует заметить, что в исламизирующемся островном мире более других контактирует с арабо- персидской словесностью литература на широко распространенном здесь малайском языке, к которой постепенно переходят обязанности литературы-посредницы разношерстной и разноязыкой островной Юго- Восточной Азии.

ФАУСТ И АРДЖУНА ^*

Исключение являет собой только северо-восточная часть островной Юго-Восточной Азии - первая область региона, где резко заявляет о себе европейское влияние. За какие-нибудь сто лет, прошедшие с тех пор как первые испанцы - спутники Магеллана ступили на берег острова Самар, в новой испанской колонии Старого Света, названной Филиппинами, была обращена в христианство большая часть населения - около полумиллиона туземцев. Под надзором испанских архитекторов в новообращенной стране одна за другой возводятся по возможности сейсмостойкие барочные церкви и соборы, где вчерашние приверженцы племенных культов должны были участвовать в литургиях, проводящихся по преимуществу на латыни, и выполнять прочие непонятные обязанности. Пройдет много времени, прежде чем здесь сформируется народный католицизм с неоплатным внутренним долгом верующего Иисусу Христу, с культом святых, наделяющихся своего рода магической силой, с ублажением духов умерших предков или с разорительными праздниками-фиестами, которые сопровождаются пышными процессиями, нравоучительными библейскими мистериями, а то и процессиями бичующихся и даже принимающих на время крестные муки верующих, обеспечивающих себе таким образом искупление будущих грехов.

Филиппины надолго остаются единственной частью Юго-Восточной Азии, где рано утвердилась "западная" религия, а через нее начала понемногу распространяться и европейская культура - первой здесь была прочувствована церковная музыка, за ней знаменитые андалусииские песни и эпические романсы - первоисточники эпических поэм куридо и авит, сочинявшихся на местных языках. В остальных европейских колониях, возникающих в регионе, европейская культура (часто в не лучших ее проявлениях) существовала главным образом за стенами фортов и факторий. В частности, деятельность нидерландской Ост-Индской Компании, наиболее мощной западной политической силы в Юго-Восточной Азии вплоть до конца XVIII века, ограничивалась в основном стараниями установить здесь торговую монополию и почти не разменивалась на (пусть даже религиозное) воспитание "упрямых туземцев". К тому же в голландских колониальных городах (крупнейшим из которых была Батавия), кроме не столь уж многочисленных голландцев, жили в основном метизированные потомки китайцев - выходцев из южных провинций Поднебесной, века с пятнадцатого оседавших на торговых перекрестках Юго-Восточной Азии, вступавших в браки, за неимением китаянок, с местными женщинами и, постепенно ассимилировавшихся, во многом усовершенствовавших земледелие, ремесла, деловую культуру и культуру досуга, а также наложивших неизгладимый отпечаток на городскую жизнь.

Что же касается коренного населения Юго-Восточной Азии, то оно продолжало жить своей жизнью, относясь к культуре европейцев как к непонятному и чуждому явлению. Как в континентальной, так и в островной части региона по-прежнему возводятся величественные дворцы и изысканные, хотя и не гигантские, как прежде, храмы, видоизменяются театрально-танцевальные формы, такие как прославленный королевский балет Пном-Пеня, совершенствуются музыка и ремесла (например, в XVII-XVIII веках в центральнояванском государстве Матарам возникает новая великолепная школа батика). Своим ходом идет и местное литературное развитие: переживает, скажем, период необычайного подъема бирманская словесность (в особенности драматургия), поэзия малых форм на разговорном вьетнамском языке бросает вызов высокой литературе на древнекитайском - ханване, а в островном мире возникает целый ряд новых (хотя и традиционных по своему характеру) литератур - сунданская, мадурская, бугийская, макассарская и ачехская. Изоляция местной культуры от европейской прерывается лишь во второй половине XIX века, если не считать единичных лиц, вроде обучавшегося в Европе яванского живописца-роман-

^* Индонезийские интеллектуалы утверждают, что залогом местного прогресса может стать сочетание европейской образованности, воплощенной в образе доктора Фауста, и восточной духовности, символом которой выступает воин и отшельник Арджуна - герой индийского национального эпоса "Махабхарата".

стр. 75

тика Радена Салеха (1807-1880), ознакомившего европейцев со своими произведениями.

По мере колониального освоения Юго-Восточной Азии (в этот процесс в XIX веке включились англичане, французы и немцы) западное образование все явственнее представало в глазах местной элиты не только как ключ к преуспеянию, но и как единственный способ освобождения от иностранного засилья. Именно эту последнюю цель преследовали иллюстрадос - едва ли не первое поколение образованных филиппинцев, поднявших в 1896 году восстание против испанского владычества. Однако включение стран Юго-Восточной Азии (в том числе и с трудом отстоявшего свою независимость Сиама) в систему мирового капиталистического хозяйства ставило перед колониальной администрацией множество новых административных, хозяйственных и гуманитарных задач, которые нельзя было решить без привлечения квалифицированных местных жителей. Таким образом, организация развитой системы среднего по преимуществу образования становилась неизбежной, и в странах региона начало быстро формироваться образованное на западный лад сословие. Именно о нем с мрачными предчувствиями писал в 20-х годах переведенный на службу из революционной России в Британскую Малайю небезызвестный Брюс Локкарт, наблюдая целую армию сингапурских китайцев, "обрядившихся в белые тиковые пиджаки и брюки - прежние атрибуты европейцев - и спешащих на своих велосипедах в ведомства, школы, больницы и прочие учреждения, где находят работу представители средних классов".

Сегодня можно сказать, что предчувствия Локкарта в какой-то мере оправдались. Местная культура, если принимать во внимание надводную, наблюдаемую ее сторону, идет вроде бы по западному пути. Уходят в прошлое формы традиционной архитектуры, напоминая о себе порой декором ультрасовременных зданий. Вымирают разнообразные формы придворного и народного искусства, связанные с неактуальными более ритуалами. Кое-как держатся на плаву некоторые национальные ремесла, порою в ущерб себе пытающиеся угодить вкусам туристов. Традиционная литература и фольклор вызывают интерес главным образом у специалистов - их место заняли современные массовая и элитарная литературы, многим обязанные соответствующим жанровым формам, существующим на Западе. Все реже удается услышать неповторимое звучание местных классических оркестров, зато назойливо передается по радио локально окрашенная, но непритязательная легкая музыка...

Главным вопросом остается, однако, то, по какому пути пойдет развитие духовной и политической культуры во многом непохожих одна на другую странах региона, сгруппировавшихся в АСЕАН. Решать этот вопрос предстоит внукам и правнукам "велосипедистов" Локкарта, пересевших на мотоциклы и в легковые автомашины, заполняющих залы заседаний парламентов, суетящихся на биржах, колдующих у своих компьютеров... Нелегко предугадать это решение в условиях, с одной стороны, повальной глобализации, с другой - обостряющихся противоречий Севера и Юга, конфликта "западных" и "восточных" ценностей, спора между демократией и авторитаризмом. Сделать это, пожалуй, столь же трудно, как и предсказать будущее посткоммунистической России, решающей во многом сходные мучительные проблемы.

Постоянный адрес данной публикации: