(c) 2002 г.

В череде крупных американских дипломатов XX в., представлявших США в Москве, особое место занимает Аверелл Гарриман - не только благодаря своим личным качествам, но и потому, что годы его работы в СССР связаны, пожалуй, с кульминационным периодом советско- американских отношений - становлением военно- политического союза в титанической борьбе с общим смертельным врагом. Доверенный эмиссар Рузвельта, пользовавшийся большим уважением в Кремле и Уайт-холле, Гарриман стал непосредственным очевидцем и активным участником политических решений, затрагивавших судьбы миллионов людей. Хотя московская миссия Гарримана обстоятельно описана им самим ¹ , а также затрагивалась несколькими отечественными и американскими историками ² , открытие новых документов из архивов России и США побуждает к новому прочтению многих страниц этой миссии.

МНОГООБЕЩАЮЩЕЕ НАЧАЛО

27 сентября 1943 г. временный поверенный в делах США в СССР М. Гамильтон посетил наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова с тем, чтобы сообщить о желании своего правительства назначить новым послом в Москве А. Гарримана. Нужна ли в данном случае, поинтересовался визитер, полагающаяся по правилам биографическая справка? "Гарриман, - ответил Молотов, - хорошо известен советскому правительству, и его также знают в широких кругах населения СССР" ³ . В самом деле, к тому времени Гарримана уже хорошо знали и выделяли в Москве.

История особых отношений с ним началась еще в 1920-е годы с подписанием "Концессионного договора между правительством СССР и "В.А. Харриман энд К" относительно марганцевых залежей в Чиатурах" - крупнейшей сделки такого рода между США и Советской Россией на сумму 4 млн. долл. Эта концессия Гарримана, его приезд в СССР в 1926 г. и переговоры с Л. Д. Троцким и другими советскими руководителями того времени - факты хорошо известные. Куда менее известно то исключительное (в том числе и политическое) значение, которое советское правительство придавало этой сделке и своим отношениям с главным партнером по ней. Так, весной 1926 г., когда начались трудности с концессией в связи с конкурентной разработкой

Печатнов Владимир Олегович - доктор исторических наук, профессор Московского государственного института международных отношений.

Автор благодарит Норвежский Нобелевский институт и его директора д-ра Г. Лундестада за предоставленную возможность работы над очерком во время стажировки в институте.

¹ Harriman W.A., Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941-1946. New York, 1975.

² Борисов А.Ю. СССР и США: союзники в годы войны, 1941-1945. М., 1983; Батюк В., Евстафьев В. Первые заморозки. Советско-американские отношения в 1945-1950 гг. М., 1995; Юнгблюд В. Эра Рузвельта: дипломаты и дипломатия. СПб., 1996; Dunn D. Caught Between Roosevelt and Stalin. America's Ambassadors to Moscow. Lexington, 1998; Mayers D. The Ambassadors and America's Soviet Policy. New York, 1995.

³ Архив внешней политики РФ (далее - АВП РФ), ф. 06, oп. 5, п. 29, д. 332, л. 9.

стр. 180

запасов марганцевой руды в районе Никополя, наркоминдел Г.В. Чичерин обратился со специальным письмом ко всем членам Политбюро и коллегии НКИД, в котором предупреждал: "Концессия Гарримана возбудила в Америке очень большое внимание, и разрыв с ним будет иметь чрезвычайно неблагоприятное значение для наших дальнейших отношений с Америкой. К этому надо прибавить персональное значение личности самого Гарримана, которому следует идти навстречу ввиду той пользы, которую мы от него еще можем получить... Это сын знаменитого отца, который может своего отца еще превзойти. Это молодой человек с огромной энергией, талантом, широкими перспективами и честолюбием. Он понял громадное значение будущих взаимоотношений между СССР и США и поставил себе целью, так сказать, открыть СССР для Америки, построить свою историческую карьеру на создании этих взаимоотношений... Было бы верхом нелепости лишать себя этого в высшей степени полезного орудия и отталкивать его, надо подходить к этому вопросу без близорукого бюрократизма, с широкой оценкой значения затронутых фактов" ⁴ . Подписание в 1927 г. компромиссных изменений к договору для предотвращения "разрыва" расценивалось в Политбюро как важнейший фактор сохранения авторитета СССР в деловых кругах США ⁵ . Когда же продолжение концессии для Гарримана стало невозможным, НКИД сделал все для того, чтобы придать делу характер полюбовного развода. В феврале 1928 г. НКИД постановил: "Указать ГКК (Государственному концессионному комитету. - В. П. ) на крайнюю важность по политическим соображениям в пределах разумного пойти Гарриману навстречу в его претензиях к нам с целью предотвратить разрыв с ним и лишить его возможности обвинять нас" ⁶ . Конечные условия расторжения договора оказались для Гарримана весьма благоприятными - советское правительство обязалось в течение 12 лет начиная с 1931 г. вернуть 3,45 млн. из 4 млн. затраченного капитала, выплачивая 7% годовых на остающуюся сумму долга и на дополнительный заем в 1 млн. долл., предоставленный Гарриманом - первый крупный американский заем Советской России. Советская сторона скрупулезно выполняла это обязательство, даже в самый тяжелый период войны (до июля 1943 г.) продолжая регулярно выплачивать свой долг в золотом эквиваленте. В итоге Гарриман остался с прибылью, получив назад 5,8 млн. долл. ⁷ , что, должно быть, произвело немалое впечатление на кредитора-финансиста, приобретшего, как писали тогда европейские газеты, личную заинтересованность "в том, чтобы в СССР все шло нормальным ходом для того, чтобы платежеспособность советского правительства не понизилась бы еще больше" ⁸ .

Но если история с концессией и оставила горький привкус у обеих сторон, то следующее появление Гарримана на советской сцене закончилось к полнейшему взаимному удовлетворению. Речь идет об известной миссии Гарримана- Бивербрука в Москву в сентябре-октябре 1941 г. - первой встрече представителей трех великих держав, положившей начало масштабной помощи Советскому Союзу со стороны США и Англии. Активная роль Гарримана в подготовке миссии и в ходе самих переговоров, где он в конкуренции с маститым Бивербруком отвоевал себе роль представителя "главного поставщика", сочетавшего твердость в отстаивании американской позиции с пониманием советских запросов, наконец, его выдержка и самообладание в условиях психологического нажима Сталина - все это произвело немалое впечатление на советское руководство и способствовало успеху миссии. Сталин

⁴ АВП РФ, ф. 0129, oп. 4, п. 112, д. 153, л. 35. Напомним, что отец Гарримана - У. Гарриман был основателем династии железнодорожных королей США и семейной компании "Юнион-пасифик".

⁵ См. записку А.И. Микояна "Об отношениях с Америкой" от 27.07.1927 г. - Архив Президента РФ (далее АП РФ), ф. 3, oп. 66, д. 284, л. 50.

⁶ АВП РФ, ф. 0129, oп. 4, п. 112; д. 153, л. 63.

⁷ Account of Soviet Notes to August 1943. - Library of Congress, W.A. Harriman Papers (далее - WAHP), Special Files, Georgia Manganese Company, Cont. 724.

⁸ Обзор иностранной печати информотдела ГКК от 5.XI.1928. - АВП РФ, ф. 0129, oп. 4, п. 112, д. 153, л.89.

стр. 181

поблагодарил Рузвельта за поручение вести переговоры "столь авторитетному лицу, как г. Гарриман, участие которого в работе Московской конференции трех держав было столь эффективно" ⁹ . И хотя сами переговоры были нелегкими, а обещанная на них союзниками помощь впоследствии оказалась далеко не полной, это не меняло главного политического смысла достигнутого в глазах Москвы - отныне СССР был действительно не одинок в своей смертельной борьбе с германским фашизмом. "Теперь мы победим!" - воскликнул, прерывая собственный перевод, эмоциональный М.М. Литвинов, возвращенный из опалы под давлением союзников, а Молотов выразил ту же мысль необычно взволнованными для него словами о "происходящем на наших глазах объединении усилий" трех великих держав, которое "во многом предрешает конечный успех нашей борьбы с гитлеровцами" ¹⁰ .

Гарриман со своей стороны тоже хорошо понимал историческое значение происходящего, хотя и вкладывал в него несколько иной и более личный смысл. Босс, записал в своем дневнике его верный секретарь Р. Мейклджон, "вернулся из Кремля к полуночи с видом кота, проглотившего мышь... по его словам, ничего важнее в своей жизни он еще не совершал" ¹¹ . Дело было не только в том, что Гарриман способствовал историческому прорыву к боевому союзу в отношениях двух великих держав, но и в том, что сами эти отношения предстали для него в новом свете. В Москве Гарриман увидел страну, способную сражаться и выстоять, а в ее вожде - сильного лидера-реалиста, с которым США, казалось, вполне могли иметь дело не только в войне, но и после нее.

По возвращении в Вашингтон Гарриман с энтузиазмом распространял это свое убеждение в правительственных кругах и на закрытых брифингах для американской прессы. Одно из таких его выступлений - 30 октября 1941 г. в Национальном клубе печати - было перехвачено советской разведкой и, должно быть, понравилось в Кремле несмотря на корявый перевод. Гарриман с большой похвалой отозвался об "очень способном русском народе", "чертовски способных офицерах" Красной Армии, технической смекалке советских рабочих и инженеров, "хороших" государственных деятелях, и, конечно, о самом главном из них. "Я никогда еще не встречал человека с таким необыкновенно большим количеством сведений и информации в его голове... Он знает каждую пушку на каждом заводе... Он знает, какую тактику используют немцы и почему... Я уверен, что он является главным военным мыслителем СССР и руководит их войной". "Я уверен, - заключил Гарриман, - что СССР будет бороться до тех пор, пока у него имеется хоть какое-нибудь оружие и нет никаких причин, по которым он не будет его иметь, когда Англия и США делают все, что полагается. Я думаю, мы должны вступить в эту войну, и чем скорее, тем лучше" ¹² .

Поскольку Сталин, как быстро убедился Гарриман, в созданной им системе был единственным человеком, принимавшим серьезные решения, то личный контакт с ним имел решающее значение. "Я уехал с впечатлением, - вспоминал позднее Гарриман, - что... если мы постараемся взаимодействовать с ним напрямую, то у нас будут наилучшие шансы достичь взаимопонимания в войне и после нее" ¹³ . Неудивительно, что Гарриман был горд началом своего личного контакта с всесильным диктатором и той ролью, которую он сыграл в установлении связи между Сталиным и Рузвельтом, подсказав им обоим идею регулярной переписки ¹⁴ .

⁹ Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. (далее - Переписка...), т. 1. М., 1957,с. 11.

¹⁰ Правда, 2.XI. 1941.

¹¹ Robert Meiklejohn WW II Diary, Mission to Moscow 1941. - WAHP, Special Files, Meiklejohn Files, Cont. 211.

¹² Архив СВР РФ.

¹³ WAHP, Writings, H. Feis Files, Harriman's Recollections 1952-1954, Cont. 872.

¹⁴ Roosevelt to Hopkins, October 1941. - F.D. Roosevelt Library (далее - FDRL), President Secretary File, Diplomatic Correspondence, Russia, Воx 49.

стр. 182

Уже тогда, после первой поездки в Москву, Рузвельт и Гопкинс предложили Гарриману сменить непопулярного в Москве посла США Л. Штейнгардта. Но он отказался, дорожа своим постом специального представителя президента США по оказанию материальной помощи Англии, где был принят, по его словам, практически "в качестве члена кабинета" ¹⁵ . Сохраняя себя в качестве связки между Рузвельтом и Черчиллем, Гарриман попытался - и небезуспешно - одновременно стать главным посредником между Рузвельтом и Сталиным. С ведома и одобрения президента он начинает свою личную переписку со Сталиным и Молотовым по проблемам советских поставок и вооружения польских частей в СССР, благодаря прямой связи с Рузвельтом и Гопкинсом активно вмешивается в принятие решений по важнейшим вопросам советско-американских отношений, оттесняя нового американского посла в Москве адмирала У. Стэндли.

Следующий визит Гарримана в Москву состоялся в августе 1942 г. Он прибыл вместе с Черчиллем, взявшим на себя трудную миссию объяснения со Сталиным по поводу задержки со вторым фронтом, еще раз подтвердив особую роль американского дипломата как доверенного лица "большой тройки". По приглашению Сталина Гарриман принял тогда участие во всех переговорах с Черчиллем, за исключением памятного ночного "ужина" двух лидеров на квартире Сталина. И хотя разговор получился не совсем приятный, он способствовал упрочению личного контакта между его участниками, которые расстались по-доброму.

Часто бывая в Вашингтоне, Гарриман помогал проталкиванию советских заявок в столичных коридорах власти. Хорошо осведомленный обозреватель газеты "Вашингтон пост" Дрю Пирсон так описывал эту закулисную активность Гарримана: "Особенно критически он относится к скрытой, но все же имеющей здесь место точке зрения, что нам следует держать Россию в таком положении, чтобы позволить ей ослабить Гитлера, но не стать мощной силой после войны. Гарриман считает, что подобные настроения крайне опасны и должны выжигаться каленым железом... Он призывает всех своих друзей, особенно в верхнем эшелоне администрации, каждый день спрашивать себя: "А что было сделано сегодня для увеличения помощи России?"" ¹⁶ . В начале 1943 г. при активном участии Гарримана американская сторона пошла навстречу советским требованиям по 3-му протоколу о поставках в отношении тоннажа, предоставляемого США и Англией ¹⁷ . Другим осязаемым вкладом Гарримана в осуществление программ ленд-лиза для СССР была его личная инициатива по реконструкции железнодорожного пути через Иран, который в результате уже к весне 1943 г. стал важнейшей артерией союзнических поставок в СССР.

В июне сам президент за ланчем на двоих, искусно используя самолюбие Гарримана, призвал его взять на себя трудную и важную миссию налаживания прямых отношений со Сталиным. Гопкинс добавил к этому другие аргументы: работа Гарримана в Лондоне становится менее важной, ибо дело там уже поставлено, а пост в Москве выходит на передний план, так как именно от отношений с Москвой в первую очередь зависит скорый разгром Японии и послевоенное устройство мира. В августе Гарриман, наконец, дает согласие. Он сознавал угрозу своего превращения на новом посту "в почетного офицера связи" (как писал он Рузвельту), знал, что западных дипломатов в Москве "держат за забором" ¹⁸ , но давление президента и ощущение важности момента взяло верх. "У посла в Москве больше шансов на неудачу, чем на подлинные достижения, - писал он Рузвельту, - но слишком велики ставки для войны в Европе и на Тихом океане, да и для последующего периода" ¹⁹ .

Момент в отношениях союзников с СССР и в самом деле был критическим. Советская сторона не скрывала своего возмущения очередной отсрочкой в главном для нее

¹⁵ A. Hamman to W. Jeffers, May 30, 1941. - WAHP, Chronological File (далее - CF), Cont. 165.

¹⁶ Washington Post, 8.IX. 1942.

¹⁷ Spalding to Hopkins, May 11, 1943. - FDRL, H. Hopkins Papers, Book 9.

¹⁸ Special Envoy, p. 219, 214.

¹⁹ Foreign Relations of the United States (далее -FRUS), The Conferences at Cairo and Teheran, p. 13.

стр. 183

вопросе об открытии второго фронта в Европе. Поэтому Сталин тянул с согласием на встречу "большой тройки" и обязательством по Японии, отозвал популярных на Западе послов М.М. Литвинова и И.М. Майского из Лондона и Вашингтона, медлил с ответом на предложения союзников о военном сотрудничестве. Все это вызывало большое беспокойство в Вашингтоне, где не только ждали определения СССР в "японском вопросе", но и опасались односторонних действий Кремля в отношении Германии и Восточной Европы, а также нуждались в более тесной военно-стратегической координации своих действий с Советским Союзом в ходе подготовки "большого вторжения в Европе", решение о котором было принято на англо-американской конференции в Квебеке в августе 1943 г. Все это придавало особое значение роли посла США в Москве.

Гарриман еще до своего официального назначения тщательно готовился к предстоящей ему миссии. Он начал готовить серьезную реформу американского посольства в Москве. Главной проблемой в его работе, хорошо знакомой Гарриману по личному опыту в Лондоне, была разрозненность действий между дипломатическим составом, аппаратом военных атташе и миссией снабжения во главе с бригадным генералом Ф. Фэймонвиллом. Эта межведомственная рознь, помноженная на личные конфликты между "просоветским" протеже Гопкинса Фэймонвиллом и "антисоветскими" военными атташе во главе с полковником Микелой, которых поддерживал Стэндли, не только создавала разнобой в работе американских представителей, но и подрывала позиции посла. Поэтому Гарриман, который в Лондоне ревностно оберегал автономность своей миссии от посольства, выступил теперь в роли строгого централизатора. В переговорах с начальником штаба армии США генералом Дж. Маршаллом и руководством госдепартамента Гарриман при поддержке президента провел свой план реорганизации всего московского представительства США: вместо аппарата военных атташе и миссии снабжения создавалась единая подчиненная послу военная миссия во главе с рекомендованным Гарриманом опытным штабистом генералом Дж. Дином (до того - главой аппарата Объединенного комитета начальников штабов), а оба главных антагониста - Микела и Фэймонвилл - отзывались домой. Попутно, кроме централизации власти в своих руках, Гарриман достигал и еще одной не очень заметной, но важной цели - получал дополнительный армейский канал шифропереписки, позволявший ему сообщаться с Белым домом и Пентагоном напрямую, минуя госдепартамент. С помощником президента по военным вопросам адмиралом У. Леги Гарриман договорился о том, что его будут держать в курсе важнейших военно-стратегических решений ²⁰ . Позаботился Гарриман и об укреплении посольства настоящими экспертами по России, заручившись согласием госдепартамента и Гопкинса на перевод в Москву Джорджа Кеннана, задержавшийся из-за болезни последнего.

Во время встреч с Рузвельтом Гарриман получил развернутое представление о настрое и планах президента в отношениях с Москвой. Рузвельт искренне надеялся, что ему удастся удержать Сталина от неприемлемых для Запада односторонних действий, в том числе и по части территориальных претензий в Восточной Европе, за счет признания Советского Союза в качестве полноправной великой державы, предоставления ему гарантий безопасности и свободы коммуникаций, а также помощи в послевоенном восстановлении. Гарриман не перечил президенту, хотя некоторые из его идей - вроде проведения плебисцита в Прибалтике после освобождения ее советскими войсками - показались ему наивными. В главном он соглашался с Рузвельтом: "Русские - это всего лишь люди, и со Сталиным можно справиться", - как он уверенно заявил в ответ на мрачные предостережения адмирала Стэндли во время их прощальной встречи в Вашингтоне ²¹ . Впоследствии Гарриман вспоминал, что ехал в Москву, считая главной своей задачей максимально помочь СССР в борьбе с гитлеровской

²⁰ Library of Congress, W. Leahy Papers, Diaries, September 27, 1943, Reel 3.

²¹ Special Envoy, p. 227-228.

стр. 184

Германией и подтвердить вступление Советского Союза в войну с Японией. Ради этого стоило постараться.

И вот уже последние формальности: продажа облигаций царского правительства (закон о дипслужбе США запрещал дипломатам иметь деловые интересы в стране пребывания), уход с поста председателя совета директоров семейных железнодорожных компаний "Юнион пасифик" и "Иллинойс сентрал" ²² . Вместо этого - казенная зарплата в 17,5 тыс. долл. в год плюс суточные. 7 октября - на следующий день после представления его кандидатуры президентом - сенат единогласно утвердил Гарримана послом в Москве, а 8 октября в Лондоне он принимает должностную присягу, обязуясь "бороться с внешними и внутренними врагами Соединенных Штатов". В визовых документах, полученных дипломатом в советском консульстве в Лондоне, значилось, что "г-н Гарриман Вильям Аверелл, следует один" ²³ . Жена Гарримана, не покинувшая родного Нью-Йорка даже ради ухоженного Лондона, так и не приедет в Москву, где ее в качестве хозяйки посольства, как и в Лондоне, заменит дочь Кэтлин. К 18 октября через Алжир и Тегеран Гарриман добирается до Москвы.

Сведения о новом назначении Гарримана проникали в Москву еще до его назначения, в том числе и по каналам разведки, которая, цитируя одного из ответственных чиновников администрации, сообщала, что "Гарриман очень удачная кандидатура для посла в СССР. Он человек трезвого ума и прекрасно умеет ладить с людьми. Кроме того, он один из немногих личных друзей Сталина за границей" ²⁴ . В самих США назначение Гарримана было воспринято с явным одобрением: сторонники сближения с СССР в администрации сочли его "добрым знаком", газеты характеризовали как "руку дружбы, протянутую Кремлю", а противникам такого сближения было трудно придраться к независимой фигуре популярного бизнесмена ²⁵ .

В биографической справке о Гарримане, составленной в НКИД в связи с его назначением, новый посол характеризовался на редкость положительно как верный соратник Рузвельта и поборник улучшения американо-советских отношений. Необычно для тогдашних советских оценок "буржуазных деятелей" звучали и заключительные слова этого сугубо служебного документа: "Кажется, слова у Гарримана не расходятся с делами. Он был и остается последовательным сторонником укрепления советско-американских отношений, сторонником внешней и внутренней политики президента Рузвельта. Он - сторонник разгрома гитлеровской военной машины и противник любого компромисса с гитлеровской Германией" ²⁶ .

В Москве Гарриман, даже не успев представить свои верительные грамоты председателю Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинину, сразу же оказался в центре большой союзной дипломатии - началась Московская конференция министров иностранных дел трех великих держав, впервые обсуждавшая столь широкий круг политических и военных вопросов. На долю Гарримана, как это обычно бывает с послами в таких ситуациях, выпала роль главного советника делегации и гостеприимного хозяина "Спасо-хауз" - резиденции посла США в Москве. Кроме того, он имел тайное поручение от Рузвельта - присматривать за госсекретарем Хэллом, дабы он не "мутил воду" перед его (Рузвельта) встречей со Сталиным ²⁷ . Поэтому посол участвовал во всех встречах Хэлла со Сталиным и Молотовым, а также сам писал отчеты о них в Вашингтон. Впрочем, предосторожность президента оказалась излишней: величавый седовласый Хэлл понравился в Кремле, в том числе и потому, что не поднимал неприятных для последнего тем - вроде свободы рук Советского Союза

²² Russian Holdings (Memo for W. Harriman); A. Harriman to the Board of Directors of Union Pacific, October 1, 1943. - WAHP, CF, Cont. 170.

²³ Ibidem.

²⁴ АВП РФ, ф. 0129, oп. 28, п. 156, д. 12, л. 38.

²⁵ 0. Cox to A. Harriman, October 1, 1943. - FDRL, О. Сох Papers, Lend Lease Files, Box 86; Christian Science Monitor, September 28, 1943.

²⁶ АВП РФ, ф. 0129, oп. 27, п. 152, д. 41, л. 6.

²⁷ WAHP, Writings, H. Feis Papers, Cont. 54 (Moscow Conference).

стр. 185

в Восточной Европе. Старого вильсониста подкупило советское согласие с его главным детищем - Декларацией четырех государств по вопросу о всеобщей безопасности и включением в число этих государств Китая. Закулисные усилия Гарримана подтолкнуть Хэлла и Идена к обсуждению с русскими вопроса о Восточной Европе (прежде всего применительно к Польше) окончились ничем. Тогда сам Гарриман в беседе с Молотовым 24 октября попытался прояснить (и одновременно упредить) советскую позицию по этому вопросу, подчеркнув, что хотя США понимают стремление СССР иметь на своих западных границах дружественные себе режимы, американцы исходят из того, что эти страны сохранят право самоопределения, хорошие отношения с Западом и "ни в коем смысле не будут подчинены Советскому Союзу". Наркоминдел заверил Гарримана, что описанная им ситуация "не расходится с советской политикой", однако тот воспринял эти заверения весьма скептически ²⁸ .

Другими приоритетами Гарримана во время Московской конференции было успокоить советскую сторону относительно второго фронта, а также получить более надежные свидетельства будущего вступления СССР в войну с Японией. Здесь по обоим пунктам американцам сопутствовал успех. Тактика, предложенная Гарриманом на совещании в американском посольстве - предоставить советской стороне максимум информации о военных усилиях и планах союзников, чтобы убедить ее в серьезности их намерений, избегая при этом новых конкретных обязательств - помогла укрепить взаимное доверие, а намеки советских руководителей (Сталина в беседе с Хэллом и Молотова в беседе с Гарриманом) прозрачно говорили об их намерениях в отношении Японии ²⁹ . На конференции были достигнуты и другие важные договоренности - о создании Европейской консультативной комиссии, о принципах безоговорочной капитуляции Германии и обращении с ней, создании Консультативного совета по Италии и др. В целом итоги конференции были безусловно положительными для всех трех сторон, создали благоприятные условия для встречи "большой тройки" в Тегеране.

Однако Гарриман в своем итоговом отчете президенту от 5 ноября был далек от эйфории. Судя по всему, писал он, пойдя на конференцию, русские "решили всерьез попробовать сотрудничать с нами в решении военных и послевоенных проблем", а ход самой конференции, на которой англо- американцы обращались с советскими представителями "впервые как с равными партнерами", еще более убедил их в этой возможности. В то же время, подчеркивал Гарриман, прояснились и серьезные расхождения советской политики с политикой союзников. Главное из них - проблема второго фронта, ибо "невозможно переоценить то стратегическое значение, которое русские придают открытию следующей весной так называемого второго фронта". Для смягчения этих советских опасений Гарриман в дополнение к личной встрече Рузвельта со Сталиным предлагал подключить представителей СССР к англо-американским военным консультациям, хотя и признавал, что такой процесс "отнимает много времени и будет создавать некоторые помехи". Но самая большая угроза союзным отношениям крылась, на его проницательный взгляд, в Восточной Европе. Советский Союз, писал Гарриман, будет твердо стоять на возвращении к границам 1941 г., считая, что "англичане уже негласно согласились с этим", а "тот факт, что и мы не подняли этого вопроса, мог создать у них впечатление о том, что мы тоже не станем серьезно возражать против этого в будущем". Что касается западных соседей СССР, и прежде всего Польши, то суть позиции советских партнеров в этом вопросе, по тонкому наблюдению Гарримана, состояла в следующем: "Хотя они и будут нас информировать о происходящем, действовать они будут в одностороннем порядке, добиваясь удовлетворяющих их отношений с этими странами". Однако, добавлял посол, этот "жесткий настрой русских вполне может быть смягчен соразмерно их растущему доверию в отношениях с британцами и нами к созданию общемировой системы безопасности" ³⁰ .

²⁸ Memorandum of Conversation with Molotov, October 24, 1943. - WAHP, CF, Cont. 170.

²⁹ Personal Notes regarding dinner with Molotov and Stalin, October 30, 1943. - Ibidem.

³⁰ A. Harriman for the President, November 5, 1943. - Ibidem.

стр. 186

Стало быть, сохранялись хорошие шансы на решение самых сложных проблем между союзниками при условии укрепления доверия между ними, и в этом Гарриман видел важнейшее, наряду с конкретными договоренностями, достижение Московской конференции. Подводя ее итоги на совещании дипсостава посольства, он обратил особое внимание на проявленную тремя сторонами "готовность и способность к совместной работе", что приближало отношения с русскими к "той близости, которая у нас есть в совместных обсуждениях с англичанами". Развивая мысль посла, присутствовавший на совещании советник восточноевропейского отдела госдепартамента Чарльз Болен добавил, что теперь создана основа для обсуждения любых, в том числе и спорных проблем между союзниками без ущерба для основополагающего единства цели между ними; эта новая ситуация "означает возвращение СССР в качестве члена сообщества наций, наделенного соответствующей ответственностью" ³¹ . Это новое качество союзных отношений ощущалось и советской стороной, польщенной принятием в клуб великих держав. "Конференция показала наличие общих точек зрения по ряду важных вопросов войны и послевоенного устройства, - говорилось в циркуляре НКИД по итогам Московской конференции. - Замечания и предложения советской делегации весьма серьезно принимались во внимание" ³² .

"Главная задача после конференции, - подытожил Гарриман на совещании в посольстве, - сохранять и развивать доверительный дух конференции: для этого необходимо продемонстрировать русским, 1) что война для нас важнее всего; 2) что мы принимаем их как равных; 3) что мы очень заинтересованы в их послевоенном восстановлении" ³³ .

Этот последний пункт на время стал любимым коньком Гарримана, который увидел в послевоенном экономическом содействии не только средство укрепления доверия русских, но и рычаг воздействия на их политику.

В преддверии Тегеранской конференции Гарриман вылетел в Каир навстречу американской делегации для участия в подготовке к конференции. На заседании ОКНШ ³⁴ он снова подчеркивал важность вопроса о втором фронте для русских ("им трудно понять, почему США и Великобритания со всей их мощью не в состоянии связывать больше немецких сил, чем это делают они сами") ³⁵ , а в беседах с Гопкинсом во время перелета в Тегеран договорился подвигнуть Рузвельта поднять вопрос о помощи Советскому Союзу в послевоенном восстановлении ³⁶ . Президент, однако, не стал этого делать; сославшись в записке Гарриману на "нехватку времени", он поручил ему выяснить запросы Москвы и дать свои рекомендации на сей счет ³⁷ .

Вопрос же об открытии второго фронта был, как известно, наконец, решен в Тегеране окончательно, что во внутренних оценках советской дипломатии считалось главным достижением "конференции Сталин - Рузвельт - Черчилль" ³⁸ . На совещании в посольстве по возвращению в Москву Гарриман назвал важнейшим психологическим эффектом Тегерана то, что конференция "рассеяла русские ощущения недостаточности наших действий и их сомнения в наших намерениях". Не менее важным, на его взгляд, было и установление прямого личного контакта между Сталиным и Рузвельтом. "Сталин, - делился с коллегами своими наблюдениями посол, - чувствовал себя с Президентом как дома. Наши взгляды ближе к русским, чем взгляды англичан... Сталин обращался с Президентом как со старшим из участников, всячески стараясь дознаться, что у него на уме. То, что он там обнаружил, ему явно понравилось, и он относился к Президенту с чрезвычайным почтением и уважением". Слова

³¹ Staff Meeting at American Embassy, November 9, 1943. - Ibidem.

³² АП РФ, ф. 3, oп. 63, д. 233, л. 67.

³³ Staff Meeting at American Embassy, November 9, 1943. - WAHP, CF, Cont. 170.

³⁴ ОКНШ - Объединенный комитет начальников штабов.

³⁵ JCS Meeting, Cairo, November 24, 1943. - WAHP, CF, Cont. 1970.

³⁶ Memorandum of Flight, Cairo to Teheran, November 27, 1943. - Ibidem.

³⁷ F. Roosevelt to A. Harriman, December 1, 1943. - WAHP, CF, Cont. 171.

³⁸ АП РФ, ф. 3, oп. 63, д. 222, л. 136.

стр. 187

Тегеранского коммюнике о союзниках как "настоящих друзьях по духу и общей цели", заключил посол, "исполнены реального смысла и хорошо описывают содержание переговоров и их воздействие на главных участников" ³⁹ .

Ободренный итогами Тегерана и приемом в Москве, Гарриман развил кипучую деятельность сразу по многим направлениям американо-советского сотрудничества. По его подсказке старый знакомый посла, директор Управления стратегических служб США (ОСС) У. Донован в конце декабря 1943 г. посетил Москву с целью налаживания сотрудничества разведок двух стран. Донован был принят Молотовым, а затем состоялась его теплая встреча с советским коллегой - начальником Первого Главного Управления (ПГУ) НКГБ П.М. Фитиным, на которой они договорились об обмене представительствами ОСС и ПГУ между Москвой и Вашингтоном. "Наши работники, - заметил Молотов на встрече с Гарриманом 31 декабря, - также удовлетворены встречей с генералом Донованом, причем предложение Донована о том, чтобы обменяться представителями, будет, видимо, признано целесообразным" ⁴⁰ .

Редкая отзывчивость Кремля на предложение Донована была понятна - с учетом разницы в режиме секретности и свободе сбора информации между двумя столицами такой обмен сулил гораздо больше выгод Москве, чем Вашингтону. Тем не менее план получил поддержку Рузвельта и подготовка к открытию миссий развернулась с обеих сторон. Фитин (неслыханное тогда дело!) оставил американцам свой номер телефона для связи, чем подкупил даже генерала Дина: "Это был мой первый телефонный номер в России, - вспоминал он позднее, - и я испытывал чувство большой победы" ⁴¹ . Подбирался личный состав обеих миссий, а американцы даже успели обзавестись необходимым оборудованием и экипировкой, включая шапки-ушанки ⁴² . Однако в Вашингтоне быстро спохватились: директор ФБР Э. Гувер при поддержке адмирала У. Леги и А. Берли-младшего (отвечавшего в госдепартаменте за вопросы безопасности) отговорили президента от рискованной затеи. 15 марта Рузвельт поручил Гарриману объяснить это решение Сталину "чисто внутриполитическими причинами", намекая на предстоящие президентские выборы. Разочарованию Гарримана, рассматривавшего обмен как прорыв к сотрудничеству в самых чувствительных сферах, не было предела. "Мы впервые проникли в разведорганы советского правительства, - писал он президенту с просьбой пересмотреть принятое решение, - и я уверен, что это может открыть путь к гораздо большей близости в отношениях с другими органами власти" ⁴³ . Рузвельт, однако, был непреклонен, и это решение, которое Гарриман назовет позднее "верхом глупости", так и осталось в силе.

Аналогичная судьба постигла в конечном счете и другой масштабный проект Гарримана - предоставление Советскому Союзу кредита на закупки американских товаров и оборудования после войны. Впервые он поднял эту тему по своей инициативе еще в октябре 1943 г. в беседе с наркомом внешней торговли А.И. Микояном, проявившим к ней, по его словам, "большой интерес". Как бизнесмен и дипломат, Гарриман прекрасно понимал все значение этого вопроса для решения "самой главной после войны политической и экономической проблемы советского руководства - послевоенного восстановления", - как писал он в госдепартамент в ноябре 1943 г. Сам он видел цели предоставления такого кредита в содействии американской торговле и занятости в трудный период реконверсии экономики США ("получить свою долю в послевоенном советском бизнесе"), общем "укреплении" отношений

³⁹ Staff Meeting, December 8, 1943. - WAHP, CF, Cont. 171.

⁴⁰ Прием посла США Гарримана и начальника Бюро стратегической службы США генерала Донована 25 декабря 1943 г. - АВП РФ, ф. 06, oп. 5, п. 29, д. 232, л. 92.

⁴¹ Deane J. The Strange Alliance. New York, p. 53.

⁴² См.: G. Marshall to Deane, 16 February 1944. - NA, RG 334, OSS (General), Box 18. Главой московской миссии УСС был назначен руководитель его советского отдела полковник Дж. Хаскелл, а представительство НКВД в Вашингтоне должен был возглавить его визави подполковник А. Грауэр - начальник англо-американского отдела ПГУ НКВД.

⁴³ The OSS-NKVD Relationship, 1943-1945. Ed. J. Hartgrove. New York - London, 1989, doc. 27.

стр. 188

с СССР и, наконец, в использовании "пряника" помощи для подталкивания советского руководства к "сотрудничеству в международных делах по нашим правилам" ⁴⁴ . Этот последний мотив будет усиливаться по мере нарастания разногласий вокруг советской политики в Восточной Европе.

Продолжая с ведома Белого дома предварительный разговор о кредите с Молотовым и Микояном, Гарриман послал в Вашингтон свои соображения об условиях предоставления кредита, запрашивая конкретных инструкций на сей счет. 9 января он получил общее добро от президента и Гопкинса на свой план. Это послание впоследствии почему-то не попало в официальное издание документов госдепартамента, зато уже через месяц оно легло на стол Сталина вместе с предшествовавшими телеграммами Гарримана от 7 и 9 января, опубликованными в "Форин рилейшнз" ⁴⁵ . Судя по всему, советская разведка уделяла особое внимание вопросу о кредите и сумела каким-то образом перехватить эту шифропереписку в Вашингтоне. Советское руководство, видимо, ободренное инициативой американцев, 1 февраля высказало свое предложение на сей счет в форме заявления Микояна Гарриману - речь шла о первоначальном кредите в 1 млрд. долл. на 25 лет из расчета 0,5% годовых. Хотя Гарриман нашел эти условия слишком щедрыми, он переправил их в Вашингтон, получив в ответ указание Хэлла "ограничиться общими фразами" ⁴⁶ . Только через неделю послу были присланы более развернутые инструкции на сей счет, но и они мало помогали делу: общая поддержка идеи кредита увязывалась в них с окончательным расчетом по ленд-лизу и напоминанием о жестких юридических ограничениях на предоставление государственных кредитов Советскому Союзу в связи с законом Джонсона. Одновременно предлагалось создать межведомственную группу под эгидой госдепартамента для проработки этого вопроса ⁴⁷ .

Хорошо зная практику подобных проволочек, Гарриман в ответ настаивал на скорейшем решении вопроса и представлении советской стороне конкретного плана: "Расплывчатые обещания лишь возбуждают советские подозрения, тогда как детальная программа того, что мы можем предложить сейчас... будет крайне ценной", - писал он Гопкинсу ⁴⁸ . 18 февраля Микоян по просьбе Гарримана вручил ему проект программы поставок в счет предполагаемого кредита в 1 млрд. В Вашингтоне, однако, дело застопорилось, и переговоры по вопросу о кредите начались лишь осенью 1944 г.

Другим полем приложения усилий Гарримана стало развитие военного сотрудничества, предложенного Соединенными Штатами в Тегеране, прежде всего по вопросу о размещении в СССР баз ВВС США для челночных бомбардировок в Восточной Европе и для последующей войны с Японией. Советская сторона не спешила без крайней на то необходимости допускать союзные части на свою территорию, и Гарриман по наивности объяснял эту затяжку тем, что "дух Тегерана еще не проник в нижние эшелоны" советской бюрократии ⁴⁹ . Это не мешало американцам продолжать нажим на "верхний эшелон" и, наконец, 2 февраля на встрече со Сталиным Гарриман, в который раз заведя разговор о челночных бомбардировках, услышал дельные и дотошные вопросы: сколько самолетов будет участвовать в бомбардировках? кто их будет обслуживать - американцы или русские? как быть с заправкой -ведь советский бензин по своему октановому числу не подходит для американских авиадвигателей? На каком языке авиадиспетчеры будут переговариваться с американскими летчиками? ⁵⁰ Подробные ответы Гарримана удовлетворили Сталина.

⁴⁴ A. Harriman to the Secretary of State, January 9, February 14, 1944. - FRUS, 1944, VI, p. 1034, 1035, 1055.

⁴⁵ В. Меркулов - в ГКО (Сталину, Молотову, Берия) 11 февраля 1944 г. - Архив СВР РФ.

⁴⁶ Secretary of State to A. Harriman, February 2,1944. - FRUS, 1944, VI, p. 1043.

⁴⁷ Secretary of State to A. Harriman, February 8,1944. - Ibid., p. 1046-1048.

⁴⁸ Ibid., p. 1053.

⁴⁹ Ibid., p. 803.

⁵⁰ Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941-1945: Документы и материалы, т. 2. М., 1984, с. 15-18.

стр. 189

(Перед тем как давать добро американцам, Сталин, видимо, решил лично перепроверить их соображения через Гарримана, ибо проект положительного ответа, подготовленный Генштабом, уже лежал у него на столе ⁵¹ ). Получив команду с самого верха, "нижние эшелоны" пришли в такое движение, что уже через четыре месяца все - три аэродрама, техника, личный состав - было готово к началу операции, получившей кодовое название "Франтик". "Надо иметь в виду, - писал Гарриман командующему средиземноморской группировкой ВВС союзников генералу И. Икеру, осуществлявшему общий контроль над операцией с американской стороны, - что никогда еще в истории России, насколько я знаю, не разрешалось размещать на ее территории войска иностранного государства, находящиеся под его же командованием" ⁵² .

Но с базами на Дальнем Востоке дело не продвигалось. На той же февральской встрече с Гарриманом Сталин объяснил эту отсрочку нежеланием провоцировать японцев раньше времени. "Мы сейчас ни в каких операциях, предпринимаемых американцами против Японии, участвовать не можем, так как пока наши силы на Дальнем Востоке недостаточны, - пояснил Сталин в этой до сих пор не публиковавшейся части беседы. - ...Летом будет виднее. Когда мы усилим наши части на Дальнем Востоке и перевооружим нашу авиацию, мы не будем бояться никаких японских провокаций, а может быть, и сами пойдем на провокацию. Если же мы вызовем японцев на активные действия, прежде чем мы будем к этому готовы, это может кончиться для нас провалом и потерей Приморья, что будет хуже и для нас, и для наших союзников". Это звучало достаточно убедительно, но, чтобы еще больше подсластить пилюлю для американцев, Сталин перешел на предельно доверительный тон, впервые поделившись с Гарриманом деликатнейшей развединформацией: "По нашим данным, японцы могут уйти со своей внешней линии обороны, проходящей через Индонезию. Они строят новую линию обороны поближе к островам. У нас имеются сведения, что японцы вывозят из более отдаленных районов предприятия и оборудование на острова и в Маньчжурию" ⁵³ . Посол тут же передал эти сведения президенту как сообщение большой важности, добавив от себя, что Сталин был "предельно дружелюбным". Это был неплохой старт, и через несколько дней Гарриман с удовлетворением сообщал Стеттиниусу о том, что "все мы здесь получаем хороший опыт... При том, что у нас постоянные трудности с советской бюрократией, по-моему, мы делаем медленный, но важный прогресс" ⁵⁴ .

В том же духе союзнической солидарности прошла и поездка Гарримана на Север для участия в церемонии передачи советским морякам легкого американского крейсера "Милуоки". Эта акция была предпринята Вашингтоном в качестве частичной компенсации Советскому Союзу за обещанную в Тегеране часть лучших кораблей трофейного итальянского флота, которую Вашингтон и Лондон не спешили передавать своему союзнику.

Гарриман прилетел в Мурманск 6 апреля в сопровождении военно-морского атташе США адмирала Олсена и его сотрудников, которым не терпелось использовать редкую возможность посмотреть на советские ВМС вблизи. Помимо обычных приемов и других протокольных мероприятий американцам организовали встречи с легендарным начальником Севморпути И.Д. Папаниным, командующим Северным флотом адмиралом А.Г. Головко и даже (по просьбе Олсена, поддержанной послом) посещение КП Штаба Северного флота в Полярном (Мурманская область). В выступлении перед моряками Гарриман сравнил передачу корабля с одалживанием столь нужной в хозяйстве лошади верному другу, оказавшемуся в еще большей нужде. "Выступления посла, - с похвалой отметили советские сопровождающие, - были

⁵¹ А.И. Антонов - В.М. Молотову, 31.1.1944. - АВП РФ, ф. 06, oп. 6, п. 46, д. 617, л. 5-8.

⁵² A. Harriman to I. Eaker, March 23, 1944. - WAHP, CF, Cont. 172.

⁵³ Из записи беседы тов. Сталина с послом Гарриманом 2 февраля 1944 г. - АП РФ, ф. 45, oп. 1, д. 377, л. 37-38, 33.

⁵⁴ A. Harriman to Stettinius, 8 February 1944. - US Military Intelligence Reports. Vol. 2 (Soviet Union 1941-1944). Ed. P. Kesaris. Bethesda, 1985, Reel 20.

стр. 190

недлинны, просты по построению и не содержали излишней лести и слащавости, часто характерных здесь в подобных случаях для англичан" ⁵⁵ . Отдавая минимальную дань непременному застолью, тостам и песням под аккордеон, Гарриман не скрывал, что его прежде всего интересовали деловые вопросы - состояние советских ВМС, работа портов по приему ленд-лизовских грузов, использование нашими военными американской боевой техники. "В течение своего пребывания в Полярном, - доносил прикрепленный к американцам дипагент НКИД в Мурманске А. Тимошенко, - Гарриман не был склонен вести беспредметные разговоры "салонного" типа. Он заметно старался отделиться от сопровождающих его лиц, чтобы выяснять интересовавшие его вопросы и старался ознакомиться с Севером всесторонне полно" ⁵⁶ . Особый интерес посла вызвали переделки американских самолетов советскими умельцами под свои нужды - бомбардировщика "Бостон" под торпедоносец и "Аэрокобры" для метания небольших бомб. "Такое нам и в голову не приходило, когда мы первоначально проектировали это оружие", - признался посол на обеде с моряками, а для себя пометил в дневнике эти усовершенствования для передачи своим военным ⁵⁷ . Русскую техническую смекалку оценили и сотрудники морской разведки из посольства США: "Под предлогом фотографирования "на память" Гарримана и провожавших советских и американских представителей, - зафиксировал бдительный дипагент Тимошенко, - помощник военно-морского атташе Толли сфотографировал отдельные самолеты с наиболее интересными переделками, что заметно обрадовало военно- морского атташе контр-адмирала Олсена" ⁵⁸ .

В отчете о поездке для президента Гарриман с особым удовлетворением отметил "компетентность и энергию" портовых служб Мурманска и Архангельска, принимавших до 12 тыс. т груза в сутки, а также высокий профессионализм советских моряков, быстро освоивших новый для них корабль, названный теперь "Мурманском". "Сердечность, с которой меня принимали, была почти конфузящей, - писал он. ... Как военные, так и гражданские лица выражали глубокую благодарность за нашу . помощь" ⁵⁹ .

В свою очередь советские представители остались под большим впечатлением от высокого американского гостя. Папанин и другие советские чиновники, сообщал Гарриману помощник военно-морского атташе США в Архангельске, считали его "идеалом того, каким должен быть наш посол" ⁶⁰ . И это не было лестным преувеличением, поскольку даже Тимошенко заключил свой отчет о поездке Гарримана в необычно комплиментарном для этого жанра ключе: "Компетентность посла в различных вопросах техники и хозяйства, а также простота и непринужденность в общении хорошо расположили к нему советских военных и гражданских представителей и многие из них отзывались о нем как о "замечательном человеке" и называли его "большой умницей"" ⁶¹ .

ПЕРВЫЕ ХОЛОДА

Однако даже этот период больших надежд не был свободен от взаимных претензий. К началу 1944 г. посольство и военная миссия США, отслеживая по мере сил практику использования советской стороной поставок по ленд-лизу, пришли к выводу о том, что СССР запрашивает больше, чем может реально использовать для ведения

⁵⁵ Пребывание Гарримана в Мурманске 30 апреля 1944 г. - АВП РФ, ф. 0129, oп. 162, д. 72, л. 25.

⁵⁶ Там же, л. 21.

⁵⁷ Items of Interest to Army regarding trip to Northern Russian ports. - WAHP, CF, Cont. 172.

⁵⁸ Пребывание Гарримана в Мурманске..., л. 27. В 1994 г. автор встретился с тогда уже отставным адмиралом Толли, который прекрасно помнил тот эпизод, но отрицал профессиональный умысел. Однако на показанных им фотографиях переделки самолетов действительно получились вполне отчетливо.

⁵⁹ A. Harriman to the President, April 14, 1944. - WAHP, CF, Cont. 172.

⁶⁰ J. Harshaw to A. Harriman, 1 May 1944. - Ibidem.

⁶¹ Пребывание Гарримана в Мурманске..., л. 28.

стр. 191

войны, особенно по части промышленного оборудования. Гарриман обратился к Гопкинсу с просьбой предоставить посольству полномочия по проверке советских запросов и потребовать от СССР более подробной информации об использовании американских поставок. В Вашингтоне мнения разошлись: Гарримана и Дина поддержала Администрация экономической помощи иностранным государствам, отвечавшая за программу ленд-лиза в целом, а подчиненный Гопкинсу Комитет советского протокола высказался против изменения устоявшейся практики. В дело вмешался Рузвельт, который с подачи Гопкинса дал твердое указание госсекретарю: "Россия остается главным фактором в разгроме Германии. Поэтому мы должны продолжать помощь СССР путем доставки максимального объема поставок в ее порты. Это дело первостепенной важности" ⁶² .

Вся эта закулисная борьба не укрылась от советской разведки, имевшей, судя по всему, неплохих информаторов в вашингтонских коридорах: ""Форейн Экономик Администрейшен", подхватив заявления Гарримана, что СССР получает по ленд-лизу слишком много материалов, которые не используются на военные нужды, представила Гопкинсу доклад, защищающий это мнение, - докладывал Фитин руководству НКИД. - Рузвельт предложил положить конец этой болтовне и указал всем министерствам, что СССР играет в войне главную роль" ⁶³ . Гарриману пришлось подчиниться, хотя на совещании в посольстве он не скрывал своего раздражения позицией Комитета советского протокола - "ладить с русскими, давая им все, что они ни попросят. Это не способ поладить. Они сами жесткие ребята и ожидают того же от нас" ⁶⁴ .

Беспокоила Гарримана и растущая независимость односторонних действий Москвы, не желавшей консультироваться с союзниками по таким вопросам как, например, признание правительства Бадольо в Италии, - зоне интересов США и Англии. Посол призвал госсекретаря "не спускать подобных акций советской стороне с тем, чтобы она постепенно усваивала уроки поведения в цивилизованном мировом сообществе", а не превращалась в "слона в посудной лавке" ⁶⁵ .

Другим, гораздо более серьезным раздражителем для обеих сторон стал вопрос о будущем Польши. Гарриман с пониманием относился к нежеланию советского руководства иметь дело с "лондонскими поляками": по опыту работы в Лондоне он хорошо знал их непримиримый, замешанный на русофобии антисоветизм и надеялся на такую реорганизацию правительства С. Миколайчика, которая сделает его приемлемым для Кремля. В этом его еще больше убедил президент Чехословакии в эмиграции Э. Бенеш, приехавший в Москву в конце 1943 г. для заключения союзного договора с СССР. Кремль, по словам Бенеша, обсуждавшего этот вопрос со Сталиным, не собирался коммунизировать Польшу и был прежде всего заинтересован в признании новой восточной границы Польши по "линии Керзона" и в общей просоветской ориентации новой Польши во внешней политике. Гарриман уверовал, что "чешская модель" может стать решением и польской проблемы, приемлемым для всех сторон -СССР, его западных союзников и самой Польши. Русские, говорил он на совещании в посольстве 15 февраля 1944 г., "не хотят коммунизировать Польшу, но они и не хотят, чтобы страна вернулась к открыто антисоветскому правлению... их отношение к (лондонскому) правительству вполне обоснованно" ⁶⁶ . 3 марта на встрече со Сталиным Гарриман по заданию президента вновь поднял этот вопрос, пытаясь нащупать в советской позиции возможность компромисса. "Опять поляки? - проворчал Сталин. - Неужели это самый главный вопрос?" - зафиксировано В.М. Бережковым в советской записи беседы, до сих пор не использовавшейся историками. Далее Сталин резко высказался в адрес "лондонских поляков" - этих "помещиков, польских тори, которых народ не пустит в Польшу". "Все считают русских батраками, - с раздражением

⁶² President to the Secretary of State, February 14, 1944. - FRUS, 1944, VI, p. 1053.

⁶³ Фитин - тов. Деканозову, 14 марта 1944 г. - Архив СВР РФ.

⁶⁴ Special Envoy, p. 310.

⁶⁵ FRUS, 1944, III, p. 1056.

⁶⁶ Memorandum of Staff Meeting, February 15. 1944. - WAHP, CF, Cont. 171.

стр. 192

добавил он. - Русские должны освободить Польшу, а поляки хотят получить Львов. Все считают, что русские дураки". "Гарриман говорит, - продолжается в записи беседы, - что он является неподходящим человеком для того, чтобы защищать лондонских поляков. Он, Гарриман, сам пробыл более двух лет в Лондоне и знает лондонских поляков достаточно хорошо. Но в то же время он должен сказать, что среди них есть и хорошие люди. Тов. Сталин замечает, что хороших людей можно найти везде, даже среди бушменов". Как же решить эту проблему? - не успокаивался Гарриман. "В дальнейшем либо правительство Миколайчика будет изменено, либо в Польше возникнет новое демократическое правительство", - отрезал Сталин. Все попытки Гарримана дознаться, каким образом может возникнуть это новое правительство, могут ли войти в него представители Миколайчика, встречали уклончивое "обстановка покажет", "вопрос еще не созрел". Более определенно вождь высказался по поводу посреднических усилий английского премьера. "Черчилль ничего не сможет сделать с поляками. Поляки обманывают Черчилля" ⁶⁷ .

Несмотря на жесткий тон Сталина, Гарриман продолжал сохранять осторожный оптимизм. В наброске так и не отправленного послания президенту, сделанного вскоре после этой встречи в Кремле, он записал: "Сталин в основном прав (о невозможности вести дела с лондонским правительством). ...Пока нет свидетельств того, что он не желает дать Польше возможность стать независимой... Мы не должны допустить, чтобы наши отношения с Советском правительством были испорчены поляками" ⁶⁸ .

С этим настроением Гарриман в мае отправился в Вашингтон для отчета и консультаций. По дороге он остановился в Лондоне, где ему пришлось урезонивать Черчилля, разгневанного "неблагодарностью" Сталина в ответ на его посредничество в польском вопросе. Премьер-министр расписывал как свое "великое достижение" то, что ему удалось склонить правительство Миколайчика к признанию "линии Керзона" в качестве временной административной границы Польши на востоке. И "что он за это получил? Оскорбления от Сталина - этого варвара и т.д. и т.п.", - не без иронии записал Гарриман в своем дневнике ⁶⁹ .

В Вашингтоне посол встретился с президентом, который пообещал на предстоящей беседе с Миколайчиком подтолкнуть того к замене Соснковского "и еще одного-двух" строптивых членов его кабинета, а также постараться "замять" польский вопрос в надвигавшейся предвыборной кампании ⁷⁰ .

С более подробным отчетом Гарриман 11 мая выступил перед руководством госдепартамента. Общий тон его доклада был вполне оптимистичным: "Наши отношения с Советским правительством постоянно укрепляются несмотря на ряд второстепенных и более глубоких трудностей". Предостерегая против иллюзий о "демократии в России", посол вместе с тем подчеркнул, что "Сталин и его правительство не хотят подстрекать революции вдоль своих границ или вызывать беспорядки, угрожающие международной стабильности". Это относилось и к Польше, где позиция США, по мнению Гарримана, должна была состоять в том, чтобы, "стоя на обочине, дать ясно понять русским, что мы ожидаем от них позволить полякам выбрать свое собственное правительство при условии, что оно сможет пойти на мировую с Россией".

Гарриман подтвердил, что считает "чешский вариант" "наилучшим" из всех возможных в Восточной Европе, но сделал важную оговорку о том, что "для сдерживания распространения коммунизма" в Восточной и Центральной Европе США должны будут оказывать содействие демократическим правительствам стран этого региона, прежде всего в сфере экономики ⁷¹ .

⁶⁷ Запись беседы тов. И.В. Сталина с послом США Гарриманом 3 марта 1944 г. АП РФ, ф. 45, oп. I, д. 377, л. 41- 46.

⁶⁸ WAHP, CF, Cont. 172.

⁶⁹ Dinner with the Prime Minister at 10 Dawning Street, May 2, 1944. - Ibidem.

⁷⁰ Meeting and Conversation of May 17, 1944. - Ibidem.

⁷¹ Minutes of the Department of State Policy Committee, May 10, 1944. - NA, RG 59, G. Notter Records, 1940-1945, Box 138.

стр. 193

Возвращение Гарримана в Москву совпало с пиком советско- американского военного сотрудничества. 2 июня после успешной бомбардировки целей в Румынии 64 бомбардировщика ВВС США совершили посадку на полтавском аэродроме -началась первая фаза челночных бомбардировок, окрещенная американцами в честь Сталина ("дядюшки Джо") "Франтик Джо". Наблюдая за стройным клином серебристых звезднополосатых машин, сдержанный Гарриман, как писала домой сопровождавшая посла Кэтлин, "был взволнован как никогда в жизни" ⁷² . Сам Гарриман в донесении Рузвельту тоже писал о "большом возбуждении, с которым все мы - русские и американцы - следили за посадкой отряда бомбардировщиков под командованием генерала Икера на советской базе" ⁷³ . Помимо чисто военных задач "Франтик" имел и политические цели - продемонстрировать союзную солидарность, показать советским людям мощь и дружелюбие ВВС США, а также создать прецедент для предоставления американцам авиабаз в Приморье и на Дальнем Востоке ⁷⁴ .

6 июня 1944 г. союзники высадились в Нормандии, и теперь уже Сталин, принимая Гарримана через несколько дней, в необычно приподнятом тоне выразил свое восхищение действиями союзников, развернутое затем в его интервью "Правде": "История войн не знает другой подобной операции по широте замысла, огромному масштабу и мастерству воплощения". Американские военные и дипломаты на время стали в Москве настоящими героями: их качали на улицах, задаривали на приемах, угощали в ресторанах. "Занятно, - писала домой Кэтлин Гарриман, - что публика наделяет лаврами за вторжение только нас, в обход англичан и канадцев" ⁷⁵ . "Жизнь в Москве этим летом стала гораздо приятней, - сообщал посол жене Черчилля Климентине. -Со времени последних огромных событий постоянно светит яркое солнце - как в буквальном, так и фигуральном смысле" ⁷⁶ .

Советское военное командование поддержало операцию "Оверлорд" участием в плане "Бодигард" по дезинформации немцев относительно места и времени высадки союзников в Нормандии, а также последовавшим за ней мощным наступлением на Восточном фронте, сковавшим основные силы вермахта. Выполнение Сталиным этого тегеранского обещания, вспоминал потом Гарриман, "имело огромное значение для психологии наших военных... То, что он сдержал свое слово, убедило многих наших военачальников, особенно Эйзенхауэра, в верности Сталина своим обязательствам" ⁷⁷ . Военно-стратегическое сотрудничество в "большой тройке" достигло своего зенита.

Даже в польском вопросе ситуация еще казалась поправимой. Хотя Кремль в преддверии освобождения Польши уже начал создавать в пику лондонским полякам то самое "демократическое (т.е. просоветское) правительство, на которое Сталин намекал Гарриману в марте, лидеры Польского Национального Комитета произвели на посла неплохое впечатление. "Они убедили меня в том, - сообщал Гарриман в Вашингтон после первой встречи с Э. Осубкой- Моравским и его коллегами, - что не являются советскими агентами и стремятся получить поддержку не только советского, но и английского и нашего правительства" ⁷⁸ .

Подлинная позиция Кремля была жестче, чем представлялось Рузвельту и Гарриману. Хотя о советизации Польши речи пока не шло ("советских порядков не вводить, ... костелов не трогать", - указывалось в Постановлении ГКО от 31 июля 1944 г.), ставка делалась только на просоветские силы и непримиримую борьбу с Армией

⁷² Kathleen to Mary, June 4, 1944. - WAHP, CF, Cont. 172.

⁷³ A. Harriman to the President, June 2, 1944. - Ibidem.

⁷⁴ См.: Conversino M. Fighting with the Soviets. The Failure of Operation Frantic, 1944-1945. Lexington, 1997, p. 30.

⁷⁵ Kathleen to Mary, June 9, 1944. - WAHP, CF, Cont. 172.

⁷⁶ A. Harriman to C. Churchill, July 25, 1944. - WAHP, CF, Cont. 173.

⁷⁷ Comments by Harriman called to mind by Churchill's account of the Teheran Meeting in "Closing the Ring". -WAHP, Writings, Feis File, Cont. 53.

⁷⁸ Harriman to the President and Secretary of State, June 13, 1944. - WAHP, CF, Cont. 173.

стр. 194

Крайовой и другими пролондонскими организациями. "Никаких других органов управления, и в том числе - выдающих себя за органы польского эмиграционного "правительства" (в Лондоне), кроме органов ПКНО, не признавать, - говорилось в том же Постановлении ГКО. - Иметь в виду, что лица, выдающие себя за представителей польского эмиграционного "правительства" в Лондоне, среди которых обнаружено немало гитлеровских агентов, должны рассматриваться как самозванцы и с ними следует поступать как с авантюристами" (курсивом выделены слова, добавленные для усиления Молотовым. - В.П .) ⁷⁹ . Однако дабы соблюсти "демократические" "приличия" и не слишком раздражать союзников, Сталин был готов разбавить "люблинских поляков" несколькими представителями лондонского правительства. Именно к такого рода сделке он вместе с Молотовым пытался принудить делегацию Миколайчика, прибывшую в конце июля в Москву для переговоров с руководством СССР. Миколайчик не поддавался, и его первые переговоры с Б. Берутом и его командой не дали ощутимых результатов, но он покидал Москву "гораздо более обнадеженным" (согласно донесению Гарримана в Вашингтон) в отношении урегулирования, в том числе личным обещанием Сталина помочь с воздуха участникам Варшавского восстания, начавшегося 1 августа. В своем итоговом донесении по результатам советско-польских переговоров в Москве, которые Гарриман тщательно отслеживал в контактах с Молотовым и Миколайчиком, он сообщал об "искреннем стремлении Советского правительства добиться урегулирования" в Польше путем создания коалиционного правительства и рекомендовал усилить соответствующий нажим на Миколайчика из Лондона и Вашингтона ⁸⁰ . Рузвельт был доволен этими, как писал он Черчиллю, "приятными новостями о советско- польских беседах" ⁸¹ .

Но уже через несколько дней ситуация вокруг Польши резко изменилась. 15 августа Гарриман получил жесткий отказ заместителя наркома иностранных дел А.Я. Вышинского в просьбе разрешить самолетам союзников совершать посадку в Полтаве после вылета из Великобритании и сбрасывания грузов для восставших варшавян (королевские ВВС уже начали такие полеты с 9 августа, но им не хватало горючего для возвращения на свои базы). Таким образом, советское правительство не только само отказывалось - вопреки обещанию Сталина - помочь полякам, но и не давало этого сделать союзникам. Гарриман и Керр запросили немедленную встречу с Молотовым, но были приняты лишь тем же Вышинским, который в ответ на вопросы и протесты послов твердил лишь одно: "Советское правительство не хочет поощрять авантюрные предприятия, которые будут использованы против него" ⁸² . В отчете о беседе шокированный Гарриман писал президенту: "Впервые за мое пребывание в Москве я чрезвычайно встревожен отношением Советского правительства... Если Вышинский правильно передает позицию своего правительства, то этот отказ продиктован жестокими политическими мотивами" ⁸³ . Гарриман призвал Рузвельта обратиться к Сталину с серьезным предупреждением, но президент занял выжидательную позицию.

17 августа послов, наконец, принял Молотов, который к тому времени уже знал от начальника Генштаба А.И. Антонова о бедственном положении английских летчиков, вынужденных после рейдов на Варшаву выбрасываться на парашютах над польской и советской территорией. Тем не менее нарком твердо стоял на позиции, заявленной накануне Сталиным в ответном послании Черчиллю и Миколайчику: "Советское правительство считает варшавское предприятие авантюрой" и "не желает взять на себя ответственности за него, в том числе и ответственности за самолеты, которые будут

⁷⁹ Постановление ГКО от 31 июня 1944 г. - АВП РФ, ф. 06, on. 6, д. 667, п. 49, л. 8. Подробнее о борьбе с Армией Крайовой см.: НКВД и польское подполье 1944-1945 (По "Особым папкам" Сталина). М., 1994.

⁸⁰ FRUS, 1944, III, p. 1315.

⁸¹ Churchill and Roosevelt. The Complete Correspondence. Ed. by W. Kimball. London, 1984, vol. 3, p. 273.

⁸² Conversation between Kerr, Harriman and Vyshinsky, August 13, 1944. - WAHP, CF, Cont. 173.

⁸³ Harriman for the President and Secretary of State, August 15, 1944. - Ibidem.

стр. 195

посланы для оказания помощи Варшаве" ⁸⁴ . Разгоряченный Гарриман, взявший на себя роль главного представителя союзников, использовал все запасенные аргументы: ссылки на обещание Сталина, довод о подрыве позиций поверившего было Москве Миколайчика среди своих коллег, "ненужную гибель" многих американских и английских летчиков, наконец, ссылки на общественное мнение в США и Англии. "Отказ в помощи полякам, которые ведут теперь борьбу в Варшаве, никогда не будет понят в США, каковы бы не были ошибки руководителей этих поляков, - гласит советская запись беседы, сделанная В.Н. Павловым. - Он, Гарриман, уверен, что если Молотов продумает все эти факты, то он пересмотрит свое решение". "Эти свои последние слова, - отметил Павлов, - Гарриман произнес сильно взволнованным голосом" ⁸⁵ .

Однако Молотов не только бесстрастно отвел все доводы собеседника по Польше, но и добавил еще одну плохую новость - желание советского правительства "вернуть аэродромы, задействованные в операции "Франтик", советским войскам по причине их малого использования". Это неожиданное сообщение, прозвучавшее как угроза увязки челночных бомбардировок с польским вопросом, переполнило чашу терпения Гарримана. Несмотря на тяжелый урон, нанесенный американскому авиаотряду на Украине в результате немецкой бомбардировки в конце июня, военное командование США рассчитывало на дальнейшее использование этих аэродромов с прицелом на последующую переброску авиабаз в Приморье. Со своей стороны советские партнеры по челночным бомбардировкам считали возможным согласиться с планами американцев расширить присутствие ВВС США на Украине до 4 авиагрупп (т.е. 2 тыс. членов экипажа) и предоставить им еще одну авиабазу ⁸⁶ . Поэтому, даже не имея конкретных инструкций на такой случай, Гарриман пошел на самое серьезное предупреждение: "Если американцам будет отказано в советских аэродромах, это будет иметь катастрофические последствия для дела сотрудничества между нашими странами...". (Павлов опять отметил "взволнованный голос" и "раздражение" посла.) "Нет никаких оснований, чтобы Гарриман был так взволнован", - невозмутимо свернул беседу нарком ⁸⁷ .

Гарримана действительно "переполняло негодование" ⁸⁸ . Причины столь эмоциональной реакции следует, видимо, прежде всего искать в шоке от поведения Сталина. "Единственное, во что я здесь верил, была надежность слова Сталина, - записал он в так и не отосланном донесении президенту. - Теперь он нарушил свое обещание, данное Миколайчику всего три дня назад, и сделал это безо всяких видимых оснований". Позиция Сталина, который еще недавно обвинял польское подполье в нежелании "драться против немцев", затем в той самой беседе с Миколайчиком от 9 августа выражал на словах сочувствие неразумным восставшим ("Немцы просто перебьют всех поляков. Просто жалко этих поляков") ⁸⁹ , а кончил равнодушием и к этому истреблению и к призывам союзников о помощи, шокировав даже весьма толстокожего Гарримана. Варшавское восстание стало для него моментом истины, заставившим по-новому взглянуть не только на методы, но и цели сталинской политики. "Польская проблема, важная сама по себе, - записал он в том же наброске, - может предвещать ту же беспощадную политику и на других направлениях...". Отсюда его рекомендации Белому дому и госдепартаменту дать "маршалу Сталину понять, что если советское правительство будет продолжать подобную политику, то вера американской общественности в возможность успешного послевоенного сотрудничества будет серьезно поколеблена" ⁹⁰ .

⁸⁴ АВП РФ, ф. 06, oп. 6, п. 23, д. 242, л. 16.

⁸⁵ Там же, л. 18.

⁸⁶ Никитин - Молотову 29 июня 1944 г. - АВП РФ, ф. 06, оп. 6, п. 46, д. 617, л. 62.

⁸⁷ АВП РФ, ф. 06, oп. 6, п. 23, л. 29.

⁸⁸ A. Harriman to F. Anderson, August 18, 1944. - WAHP, CF, Cont. 173.

⁸⁹ Запись беседы тов. И.В. Сталина с Миколайчиком 3 августа 1944 г. - АВП РФ, ф. 06, oп. 6, п. 42, д. 550, л. 11; Запись беседы тов. И.В. Сталина с Миколайчиком 9 августа 1944 г. - Там же, л. 26.

⁹⁰ Special Envoy, p. 340.

стр. 196

Однако ни Рузвельт, ни госдепартамент не откликнулись на призывы Гарримана. В командовании ВВС США скептически оценивали эффективность помощи Варшаве с воздуха, опасаясь в то же время за дальнейшую судьбу челночных операций (поставленную под сомнение Молотовым), которые, как инструктировал посла госдепартамент, "не должны быть сорваны из-за вопроса" помощи варшавским повстанцам. Гарриману рекомендовалось сбавить тон, поскольку "наша основная цель уже достигнута благодаря сделанным Вами заявлениям" ⁹¹ .

Посол вынужден был подчиниться, хотя ему, как писал он в ответ, трудно было понять, что значит "цель была достигнута". В надежде повлиять на Белый дом он обратился к Гопкинсу с просьбой отозвать его в Вашингтон для срочных консультаций и изложил ему новую, более жесткую линию в отношении СССР: "Советское правительство ошибочно воспринимает наше расположение как признак слабости и согласия с его политикой... Если мы не станем ей возражать, то по всем признакам Советский Союз превратится во всемирного громилу повсюду, где затрагиваются его интересы... Я предлагаю не какие-то радикальные меры, а твердое, но дружественное отношение в духе quid pro quo" ⁹² . Эта формула отношений с Москвой с тех пор стала главным негласным девизом Гарримана, но пока Гопкинс отсоветовал ему ехать в Вашингтон.

Ситуация вокруг Варшавы несколько разрядилась, когда 9 сентября - уже после разгрома основных сил восставших - советская сторона дала, наконец, согласие на использование украинских аэродромов союзниками, а с 13 сентября начала свои полеты на Варшаву. В то же время советское командование, следуя инструкции, как докладывал Молотову Антонов ⁹³ , "продолжало уклоняться" от обсуждения польских вопросов с союзниками. Это обсуждение взял на себя Сталин во время встречи с Гарриманом и Керром 23 сентября. Сталин впервые признал обоснованность действий восставших и подробно рассказал о проблемах оказания им военной помощи ⁹⁴ . "Маршал, - докладывал Гарриман президенту, - выказал озабоченность и понимание в отношении варшавских поляков без следа прежней мстительности".

Новый ловкий ход Сталина озадачил Гарримана, который теперь был готов списать часть вины на Молотова или НКГБ как неверно информировавших Верховного о ситуации в Варшаве и англо-американских протестах. "Для меня, - вспоминал он позднее, - ничто не могло извинить его (Сталина) вопиющего отказа в помощи в течение столь долгого времени. Но этот эпизод снова подчеркнул важность прямого доступа к Сталину по главным вопросам" ⁹⁵ .

Исчерпание варшавского инцидента и частичная реабилитация самого Сталина в глазах посла не меняли его новой оценки опасностей, таящихся в советской политике. В этом сказалось, видимо, и влияние нового заместителя Гарримана по посольству советника Джорджа Кеннана с его крайне мрачным диагнозом ситуации. Убежденный в преобладании "имперских мечтаний" над "идеями международного сотрудничества" в умах обитателей Кремля, Кеннан считал, что с открытием второго фронта необходимость умиротворения Запада для СССР ослабела, уступив место "политике неприкрытой откровенности", столь наглядно проявившейся в период Варшавского восстания. Цель Кремля, продолжал Кеннан в своем аналитическом эссе для Гарримана и руководства госдепартамента, - установление контроля над Восточной и Центральной Европой, методы которого могут не включать в себя полную "коммунизацию" этих стран, но всегда будут вести к их полному подчинению воле

⁹¹ Ibid., p. 342.

⁹² "Одно вместо другого" (лат.). Это выражение используется в случае путаницы, подмены понятий, тогда как Гарриман подразумевает принцип равноценного обмена ("баш на баш").

⁹³ Антонов - Молотову, 19 сентября 1944 г. - АВП РФ, ф. 06, oп. 6, д. 6, л. 26.

⁹⁴ Советско-американские отношения..., т. 2, с. 214- 215.

⁹⁵ Special Envoy, p. 349.

стр. 197

Москвы. В связи с варшавскими событиями Кеннан предлагал принять жесткие ответные меры, включая прекращение ленд- лиза ⁹⁶ .

В своем анализе и рекомендациях Гарриман не заходил так далеко, но и у него начали возникать сомнения на счет возможности ограничения советского проникновения наподобие "доктрины Монро" "открытой сферой влияния", во что он совсем недавно верил сам. Еще 18 сентября в наброске рекомендаций госдепартаменту он предлагал определить совместно с Лондоном сферу жизненных интересов Запада в Европе и затем - "твердо, но дружественно объяснить русским, где проходит эта линия, с тем, чтобы достичь взаимопонимания о том, как далеко каждый из нас может зайти" ⁹⁷ .

Но уже через несколько дней, отвечая на запрос Хэлла о тенденциях советской политики, Гарриман был заметно осторожнее насчет жизнеспособности такого раздела: "Меня пугает, что когда страна начинает расширять свое влияние силовыми методами за пределами своих границ под прикрытием обеспечения безопасности, трудно определить, где будет проведена черта. Если согласиться с тем, что Советский Союз имеет право проникать в соседние государства ради своей безопасности, то затем может наступить очередь следующих - соседних с ними государств". Пока, продолжал Гарриман, Москва "явно ожидает, что мы предоставим ей полную свободу действий в отношениях с ее западными соседями". Вместо подобного карт-бланша Соединенным Штатам следует ясно заявлять о своем несогласии с советской политикой, а в наиболее важных случаях - использовать рычаги реального давления, как, например, помощь в послевоенном восстановлении, с тем, чтобы заставить Кремль действовать "в соответствии с нашими представлениями". "Я убежден, - заканчивал он, - что в таких случаях Сталин в конце концов пойдет на попятную, как это случилось с пересмотром его решения о помощи варшавскому восстанию" ⁹⁸ .

Таким образом, уже к осени 1944 г. у Гарримана складывается та общая позиция, которой он будет следовать вплоть до окончания войны - quid pro quo, стремление ограничить советскую экспансию в сочетании с еще сохраняющейся надеждой на "приобщение" СССР к западным стандартам поведения методами кнута и пряника.

Тем не менее его личные особые отношения с Кремлем продолжали оставаться в силе. В начале октября Молотов даже известил посла о желании советского правительства удостоить его и лорда Бивербрука высокой награды в связи с годовщиной подписания Московского протокола 1941 г. Гарриман вежливо уклонился от предложенной чести, ссылаясь на отрицательное отношение своего правительства к получению советских наград американскими должностными лицами, непосредственно ведающими осуществлением поставок в СССР ⁹⁹ .

В октябре 1944 г. Гарриману вновь, как и в 1942 г., довелось сопровождать Черчилля в его переговорах со Сталиным. Британский премьер прибыл в Москву для торга по Балканам и Польше, и Рузвельт (с подсказки Гопкинса) решил иметь на этих переговорах своего наблюдателя с тем, чтобы быть полностью в их курсе и одновременно не связывать себе руки англо-советскими договоренностями. Черчилль со своей стороны оговорил с Рузвельтом возможность бесед со Сталиным наедине, поскольку, как он писал президенту, "зачастую именно в такой обстановке достигается наибольший прогресс" ¹⁰⁰ .

Именно в такой обстановке тет-ат-тет на первой встрече Черчилля со Сталиным 9 октября и был достигнут "наибольший прогресс" - знаменитое "процентное соглашение" о разделе сфер влияния двух держав на Балканах, с помощью которого Черчилль стремился сохранить английское преобладание в Греции и влияние

⁹⁶ Russia - Seven Years Later. - FRUS, 1944, IV, p. 908- 909; Kennan to Ambassador, September 18, 1944. WAHP, CF, Cont. 174.

⁹⁷ Memorandum, September 18, 1944. - WAHP, CF, Cont. 174.

⁹⁸ Special Envoy, p. 346-347.

⁹⁹ Conversation with Molotov, October 4, 1944. - WAHP, CF, Cont. 174.

¹⁰⁰ Roosevelt-Churchill. The Complete Correspondence, vol. 3, p. 345.

стр. 198

в Югославии в обмен на советское доминирование в Румынии, Болгарии и Венгрии. Разговор двух политиков был настолько циничным, что "Форин оффис" даже многие годы спустя опубликовало лишь подретушированную его запись, тогда как советская версия остается засекреченной и по сей день. Не будучи приглашен на эту частную встречу, Гарриман все же смог по разговорам с Черчиллем и Иденом восстановить суть сделки "о сферах влияния", которую он немедленно довел до сведения Рузвельта.

В тот же день, 10 октября, Черчилль и Сталин сочинили Рузвельту телеграмму о ходе своих переговоров, в проекте которой на сей счет была единственная фраза о "согласовании политики в отношении Балканских стран с учетом различия наших обязательств по отношению к ним". Последняя фраза показалась Сталину чересчур прозрачным намеком на сферы влияния. Его горячо поддержал Гарриман, присутствовавший на ланче, где завязалось это обсуждение. Он напомнил о желании своего президента оставить все важнейшие вопросы на рассмотрение "большой тройки". "Сталин был рад услышать это и пожал мне руку за спиной премьер-министра", - докладывал Гарриман Рузвельту ¹⁰¹ . Еще через день Гарриман застал Черчилля в постели с посланием Сталину в развитие их "процентной сделки". Ознакомившись с его содержанием, посол предупредил премьер-министра, что Рузвельт и Хэлл наверняка отмежуются от такого документа. Черчилль внял совету дипломата и оставил послание при себе ¹⁰² .

И все же разделить Балканы на бумаге оказалось легче, чем склонить лондонских поляков к сотрудничеству с Москвой. Приглашенный в Москву Миколайчик, несмотря на двойное давление Сталина и Черчилля, упорно отказывался от "линии Керзона" с предусматривавшейся ею потерей Польшей Львова и нефтяных запасов Восточной Галиции. Он также не уступал требованиям ПКНО получить явное большинство в новом правительстве (что отражало и советскую позицию, тогда как Черчилль настаивал на паритетном представительстве "люблинских" и "лондонских" поляков).

В отдельной беседе с Черчиллем и Иденом Гарриман высказался за скорейшее решение польского вопроса в Москве, пользуясь присутствием англичан, поскольку время работало против лондонцев: "Чем дольше ситуацию на месте будут контролировать люблинские поляки, тем больше будет укореняться их покорность Москве и тем глубже будет конфликт между поляками в Польше" ¹⁰³ . Черчилль согласился и усилил нажим на Миколайчика: "Если вы не примете границу, вам конец, - почти кричал он на польского лидера. - Русские захватят всю страну, и ваши люди будут ликвидированы" ¹⁰⁴ .

Сталин в беседе с Миколайчиком действовал гораздо тоньше: умело отметая юридические доводы поляка об исконных правах на Западную Украину ("юридически до прошлой мировой войны вся Польша принадлежала России"), он вместе с тем старался успокоить собеседника своим видением будущего Польши как демократического и даже "капиталистического" государства ¹⁰⁵ . Однако Миколайчик не поддавался ни на посулы, ни на угрозы, и стороны лишь согласились на продолжение переговоров.

Их главным результатом для Гарримана было то, что при поддержке Черчилля он и генерал Дин, наконец, получили от Сталина ответы на волновавшие американцев вопросы по вступлению СССР в войну с Японией. Сталин дал обязательство начать войну с Японией через три месяца после капитуляции Германии, объяснив, что именно столько времени потребуется для переброски по Транссибу всех необходимых для наступления грузов. Он также заявил, что "надо будет выяснить политические аспекты войны с Японией. Советский Союз должен знать, за что он будет сражаться".

¹⁰¹ Special Envoy, p. 357.

¹⁰² Позднее он опубликовал его в мемуарах как "изложение своих мыслей" ( Churchill W. Second World War, vol. 6. London, 1954, p. 211).

¹⁰³ Conversation with Churchill and Eden, October 16, 1944. - WAHP, CF, Cont. 174.

¹⁰⁴ Mikolajczyk S. The Rape of Poland. New York, 1948, p. 98-99.

¹⁰⁵ Запись беседы тов. И.В. Сталина с Миколайчиком, 18 октября 1944 г. - АВП РФ, ф. 06, oп. 6, п. 42, д. 555, л. 17,19.

стр. 199

К удовольствию американцев, Сталин подтвердил советскую готовность предоставить США аэродромы в Приморье и порт Петропавловска-Камчатского. 16 октября Сталин вручил Гарриману советскую заявку на поставки под наступление на Японию общей стоимостью около 1 млрд. долл. ¹⁰⁶ Вторая из сверхзадач Гарримана в Москве близилась к своему решению.

Визит Черчилля прошел в обстановке союзной солидарности. Сталин проявил к премьеру максимум внимания: появился вместе с ним в ложе Большого театра, где, по свидетельству Кэтлин Гарриман, их встретили шквалом аплодисментов, впервые в жизни пришел на обед в британское посольство, а в конце приехал на аэродром проводить почетного гостя. Присутствовавший почти на всех переговорах двух лидеров Гарриман вновь ощущал себя участником великих событий, думая только о том, чтобы быть рядом с сильными мира сего. Спустя много лет Дж. Кеннан с обидой вспоминал, как он несколько часов ждал окончания того самого обеда в британском посольстве, чтобы хотя бы представить Черчиллю и Сталину свою жену (формально "первую леди" посольства), но Гарриман был так увлечен близостью к вождям, что прошел с ними мимо, даже не заметив своего заместителя ¹⁰⁷ .

Тщеславие посла не было секретом и для других его коллег, включая британского посла сэра Арчибальда Керра. В то самое время советская разведка в Лондоне перехватила его проницательно-иронический отзыв о Гарримане, который, как мы установили, содержался в ежегодном отчете посла о своих коллегах по московскому дип-корпусу. В успешность своей миссии, отмечал Керр, Гарриман "вкладывает всю свою душу и далеко не безрезультатно. Но эти старания создают неизгладимое впечатление, что он всегда старается что-то из себя представить и напоминают покойного Теодора Рузвельта, о котором говорили, что ему всегда хотелось быть младенцем на крестинах, женихом на свадьбе и покойником на похоронах. У г-на Гарримана такие же вкусы, и они иногда заводят его в положения, которые неудобно наблюдать. Так, например, он кажется всегда озабоченным важностью выглядеть важным (он всегда должен занимать место в первом ряду) и он вечно боится пропустить что-то важное и потерять шанс, который мог бы принести ему пользу" ¹⁰⁸ .

Сразу же после отъезда Черчилля Гарриман отправился в Вашингтон для отчета президенту. Он виделся с Рузвельтом пять раз, в том числе дважды наедине за ланчем (не считая внука президента и его собаки). Они успели обсудить все основные вопросы американо-советских отношений. Гарриман подробно информировал президента о переговорах Сталина и Черчилля по Балканам, но обнаружил, что "президент неизменно выказывает очень малый интерес к восточноевропейским делам, кроме тех случаев, когда они затрагивают настроения в Америке".

Польша была именно таким исключением, и Гарриман с тревогой заметил, что в стремлении развязать львовский узел у президента появились "фантастические идеи" вроде объявления Львова открытым польским городом на территории советской Украины, проведения там плебисцита о его статусе лет через десять после окончания войны или приглашения Рузвельта на роль арбитра в решении пограничных вопросов между Польшей и СССР. Президент, отметил для себя Гарриман, "не представляет решимости русских решать жизненно важные для них вопросы на своих условиях и в своей манере. Они никогда не доверят эти вопросы арбитражу президента или кого-то еще". По крайней мере Гарриману удалось убедить президента в решимости Сталина решить проблему границ с Польшей, не дожидаясь арбитражей и плебисцитов. Президент ответил, что не будет возражать против "линии Керзона", если с ней согласятся поляки, русские и англичане, но готов замолвить слово Сталину о Львове. Предупреждения посла об опасности насаждения в Восточной Европе просоветских марионеточных режимов не произвели особого впечатления на Рузвельта, который

¹⁰⁶ Прием посла США А. Гарримана 16 октября 1944 г. - АП РФ, ф. 45, oп. 1, д. 282, л. 45, 48.

¹⁰⁷ Запись беседы автора с Дж. Кеннаном от 8 марта 1995 г.

¹⁰⁸ Архив СВР РФ. Оригинал документа см. в British Documents on Foreign Affairs. Pt. Ill, Ser. A, vol. 6. University Publications of America. 1997, p. 305 (A. Kerr to A. Bevin, 29 August 1945).

стр. 200

еще в мае огорошил Гарримана признанием о том, что ему все равно, будут ли соседние с Россией страны "коммунизированы или нет" ¹⁰⁹ .

С гораздо большим пристрастием обсуждал президент с Гарриманом ситуацию на Дальнем Востоке. Он подчеркнул, что "разгром Японии без помощи России будет крайне трудным и кровопролитным делом", и уполномочил Гарримана выяснить, какую политическую цену запросит Сталин за вступление СССР в войну. Гарриман отвечал, что не предвидит здесь особых сюрпризов - речь, скорее всего, пойдет об отмене условий Портсмутского договора 1905 г., портах и свободном транзите по китайско-маньчжурским железным дорогам. Наибольшие трудности с СССР, добавил посол, возникнут по политическим аспектам китайского урегулирования. Однако и здесь Рузвельт был настроен оптимистично, считая, что цели СССР и США в Китае во многом сходятся: объединение Китая, либерализация гоминдановского режима.

Президент также очень интересовался следующей встречей со Сталиным, наказав Гарриману попытаться организовать ее в начале следующего года подальше от советских берегов ¹¹⁰ .

Выступая на совещании руководства госдепартамента, Гарриман нашел более благодарную аудиторию для своих рекомендаций по Восточной Европе. "Первая линия обороны" внешней политики Кремля, объяснял он, это сотрудничество с США и Великобританией, необходимое для восстановления и развития советской экономики. "Вторая линия" - обеспечение гарантий того, чтобы "соседние с СССР государства не объединились с внешними агрессорами". Эта линия, пояснил Гарриман, может легко превратиться в "империалистическую" по насаждению в Восточной Европе политических режимов советского образца, но своевременное вмешательство США может предотвратить превращение этой пока еще не закрепившейся тенденции в устойчивый тип поведения. "Главным оружием такого вмешательства, - подчеркнул Гарриман, - должна стать угроза отказа не столько в экономической помощи, сколько в сотрудничестве по обеспечению всеобщей безопасности" ¹¹¹ .

На обратном пути в Москву Гарриман залетел в Лондон для продолжения переговоров с Миколайчиком, но тот сообщил ему о своей отставке из-за неспособности склонить кабинет к принятию советских условий. Уход Миколайчика еще больше осложнил решение польской проблемы, тем более что в декабре Сталин предупредил союзников о готовящемся признании Временного правительства Польши Советским Союзом, что и было сделано 5 января, несмотря на протесты Рузвельта и Черчилля.

14 декабря Гарриман добился приема у Сталина, чтобы получить ответ о советских претензиях к Японии. Сталин принес из соседней комнаты большую карту и показал на ней, о чем идет речь: возвращение Советскому Союзу Южного Сахалина и Курил, аренда Порт-Артура и Дальнего с прилегающими к ним районами, а также КВЖД и ЮМЖД. Отвечая на вопросы посла, Сталин подтвердил согласие СССР на сохранение статус-кво в Монголии и соблюдение суверенных прав Китая и Маньчжурии. Это совпадало с прогнозами посольства, кроме пункта по Дальнему, который американцы хотели сделать опорой своей политики "открытых дверей" в Маньчжурии. Поэтому Гарриман тут же попытался оспорить этот пункт, напомнив о высказанном в Тегеране желании Рузвельта сделать этот порт открытым для всех сторон. "Этот вопрос может быть обсужден", - уклончиво согласился Сталин ¹¹² . Незадолго до этой встречи американская сторона согласилась с советской заявкой по ленд-лизовским поставкам на Дальний Восток. Перспектива вступления СССР в войну с Японией обретала все более реальные очертания.

¹⁰⁹ Notes on the Conversations with the President, May 1944. - WAHP, CF, Cont. 175.

¹¹⁰ Memorandum of Conversations with the President during the Trip to Washington, October 21 - November 19, 1944. - WAHP, CF, Cont. 175.

¹¹¹ Remarks by Mr. Harriman. - Minutes, Department of State Policy Committee, October 25, 1944. - NA, RG 59, G. Notter, Records relating to Miscellaneous Policy Committees, Box 138.

¹¹² FRUS, The Conferences at Malta and Yalta 1945. Washington, 1955, p. 378; Советско-американские отношения..., т. 2, с. 273.

стр. 201

В начале нового, 1945 г., неожиданно развитие получил и другой проект Гаррима-на - о послевоенном кредите для СССР. Этому предшествовали трехмесячные переговоры в Вашингтоне и трудные межведомственные согласования в Москве. Американский проект кредитного соглашения был представлен заместителю наркома внешней торговли Степанову еще 8 сентября 1944 г. и с небольшими оговорками был сочтен руководством наркомата внешней торговли (НКВТ) и экспертами НКИД "в целом приемлемым" ¹¹³ . Однако на совещании у Молотова 21 сентября Председатель Госплана Н.А. Вознесенский подверг проект соглашения критике, заявив, по записи А.И. Микояна, "что предлагаемый американский кредит для нас является невыгодным". Микоян попросил Молотова истребовать у Вознесенского письменное заключение, но нарком отвел это предложение резолюцией на имя Микояна, Вознесенского, Берия и Маленкова: "По-моему, не следует т. Микояну обижаться на критику..." ¹¹⁴ . Последовали дальнейшие согласования и разработки, в результате чего к концу сентября в НКВТ был подготовлен новый проект, в котором была определена (видимо - в ответ на критику Госплана) примерная сумма кредита - 920 млн. долл. при условии окончания войны 1 апреля 1945 г. и с учетом ленд-лизовских поставок промышленного оборудования по 4-му протоколу. На этой основе в НКИД был подготовлен проект ответа американцам, составленный в вежливо предупредительном тоне с акцентировкой на огромные проблемы СССР в послевоенном восстановлении и запрашивавший кредит в 1 млрд. долл. на размещение советских заказов в 1945 г., и еще 2 млрд. долл. - на 1946- 1947 гг. Соответствующий проект Постановления ГКО "О кредитном соглашении с США" был утвержден Политбюро 5 декабря 1944 г. ¹¹⁵ Дальнейшее прохождение этого документа в архивах пока не прослеживается, поэтому трудно сказать, каким образом через месяц он превратился уже в шестимиллиардный запрос, составленный к тому же в форме одолжения американцам: "Ввиду неоднократных заявлений деятелей США о желательности получения больших советских заказов на переходное и послевоенное время правительство СССР признает возможным дать заказы на основе долгосрочных кредитов на сумму до 6 миллиардов американских долларов". Такой преамбулой открывалась Памятная записка Советского правительства, врученная Гарриману Молотовым 4 января. Далее следовали конкретные условия предоставления кредита, несколько отличавшиеся от достигнутых ранее договоренностей. Так, процентная ставка снижалась с 2 и 3/8% до 2 и 1/4%, а скидка на цены по контрактам военного времени устанавливалась в размере 20% вместо 5% ¹¹⁶ .

Тем не менее, оправившись от этого, по его словам, "безоговорочного" запроса Молотова, Гарриман рекомендовал госдепартаменту всерьез рассмотреть сделанное предложение, "целиком абстрагируясь от его необычного характера и неразумности его условий". Гарриман по- прежнему не подвергал сомнению огромную заинтересованность СССР в получении кредита (которую, видимо, и был призван скрыть надменный тон памятной записки) и предлагал увязать его с "общим поведением их (русских. - В.П .) в международных делах" ¹¹⁷ . Соглашаясь с такой увязкой, руководство госдепартамента решило приберечь этот рычаг на будущее ввиду "политических и экономических проблем, которые возникнут между нашими странами" ¹¹⁸ . Рузвельт вопреки напоминаниям Гарримана также решил не поднимать вопроса о кредите на предстоявшей конференции в Ялте. "Очень важно выждать и не давать им финан-

¹¹³ Эксперты НКИД нашли, что предложенные условия "безусловно более выгодны по сравнению с условиями других кредитных соглашений, заключенных с СССР до сих пор" (Геращенко, Аркадьев -Молотову, 20 сентября 1944 г. - АВП РФ, ф. 06, oп. 6, п. 18, д. 178, л. 38-41).

¹¹⁴ Микоян - Сталину, Молотову 13. XI. 1944. - Там же, л. 17-21.

¹¹⁵ Молотов, Микоян, Берия, Маленков, Вознесенский - Сталину, 5.XII.1944. - АП РФ, ф. 3, oп. 66, д. 295, л. 197-200, 201-203.

¹¹⁶ АВП РФ, ф. 06, oп. 7, п. 45, д. 703, л. 3.

¹¹⁷ FRUS, The Conferences at Malta and Yalta, p. 313.

¹¹⁸ FRUS, 1945, V, p. 966.

стр. 202

совых обещаний, пока мы не получим того, что хотим", - объяснил он министру финансов Г. Моргентау, выступавшему против политического использования кредита ¹¹⁹ .

В ходе подготовки к Ялтинской конференции на долю Гарримана, как это обычно бывает с послами, выпало немало организационных и технических вопросов - от согласования повестки дня до закупки по заказу Рузвельта "прекрасного русского шампанского" и устройства специальных мостков для инвалидной коляски президента у самолета и всех основных помещений конференции ¹²⁰ .

В конце января для выяснения советских "домашних заготовок" к Ялте Гарриман обратился к И.М. Майскому, отвечавшему за подготовку репарационной программы СССР. Гарриман, докладывал Майский Молотову, "особенно интересовался" общей суммой репараций и количеством германских рабочих, планируемых к вывозу в СССР. Замнаркома уклонился от приведения точных цифр, но "дал понять Гарриману, что речь идет о миллионах людей. Это его не удивило и не вызвало никакой отрицательной реакции, - с удовлетворением констатировал Майский. - Наоборот, он высказал мысль, что использование германского труда в СССР может в сильной степени способствовать смягчению безработицы в послевоенной Германии". Гарриман поддержал и советские планы ограничения тяжелой промышленности Германии чисто внутренними нуждами: Германия, сказал он, сможет удовлетворить свои потребности в экспорте за счет сельского хозяйства и легкой индустрии. "Далее Гарриман задал вопрос: а что делать с рабочими, которые освободятся в результате сокращения тяжелой индустрии?" Но не успел Майский справиться с возникшим затруднением, как "тут же он (Гарриман) сам перебил себя и с явным облегчением сказал: "Ну, да, конечно, вы возьмете на первые годы большую часть германских безработных к себе, в Советский Союз, а в дальнейшем все постепенно устроится". "В заключение, - подвел итог Майский, - Гарриман заметил, что разрешение репарационной проблемы в той постановке, какую мы даем, кажется ему менее трудным, чем он думал раньше" ¹²¹ .

Также в порядке подготовки к Ялте у Гарримана состоялся любопытный разговор с представителем советской разведки П.А. Судоплатовым, который занимался вопросами безопасности и слежки за западными союзниками. Разведчик пригласил Гарримана в ресторан "Арагви" и, потерпев неудачу в выуживании из него полезной информации, решил припугнуть собеседника намеком на якобы имевшиеся у "органов" сведения, компрометирующие дочь посла - Кэтлин. На самом деле такого рода материалов на Лубянке не было, как признавали потом сотрудники контрразведки, работавшие по посольству США, хотя ее не раз "знакомили" с красивыми молодыми "летчиками" и "моряками" ¹²² . Сигнал Судоплатова скорее всего был адресован самой Кэтлин - "проницательной и общительной" женщине, которая немало досаждала советской контрразведке своим вращением в высших руководящих кругах, где она, как считалось, имела доступ к очень ценной информации ¹²³ . Гарриман сделал вид, что не понял, о чем идет речь, и вскоре отправился в Ялту в сопровождении той же Кэтлин.

Протоколы Ялтинской конференции не сохранили следов активного участия Гарримана в дебатах "большой тройки". Однако он сыграл важную закулисную роль в подготовке соглашения о вступлении СССР в войну против Японии, где он выступал главным доверенным лицом Рузвельта. 8 февраля на встрече с Рузвельтом Сталин изложил советскую программу-максимум по Дальнему Востоку - уже известную американцам по декабрьским донесениям Гарримана. Рузвельт высказался за превра-

¹¹⁹ From Morgenthau Diaries: Years of War, 1941-1945. Ed. J. Blum. Boston, 1967, vol. Ill, p. 305.

¹²⁰ АВП РФ, ф. 06, oп. 7а, п. 57, д. 3, л. 28-29.

¹²¹ Разговор с Гарриманом 20 января 1945 г. (из дневника Майского). - Там же, л. 71-78.

¹²² Sudoplatov P. and A. Special Tasks. Boston, 1995, p. 225-226; запись беседы автора с К. Мортимер (Гарриман) от 11. VII. 1995 г.

¹²³ Запись беседы автора с ген. С.А. Кондрашовым от 27.V.1999 г.

стр. 203

щение Дальнего и Порт-Артура в свободные порты и за совместное советско-китайское управление железными дорогами в Маньчжурии вместо их аренды Советским Союзом. Президент также подчеркнул важность получения согласия правительства Китая на эти договоренности. 10 февраля Гарриман обсудил эти коррективы на встрече с Молотовым, который проявил уступчивость по большинству американских предложений. В тот же день при участии одного Гарримана состоялась новая встреча Сталина и Рузвельта, на которой лидеры пришли к согласию по данному вопросу, зафиксированному на следующий день в секретном соглашении. Оно было настолько секретным, что в американской делегации только Гарриман и начальники ОКНШ знали о его существовании. Гарриман счел советские уступки недостаточными и высказал это президенту: ему не нравилась расплывчатая оговорка о "преимущественных интересах" СССР в Дальнем и управлении КВЖД и ЮМЖД, а также твердость обязательства о том, что все эти требования "должны быть безоговорочно удовлетворены после победы над Японией" ¹²⁴ . Однако Рузвельт предпочел не вступать в дальнейшие пререкания по этому вопросу. Руководство ОКНШ (Маршалл, Кинг, Леги) также не высказало никаких возражений, оставив Гарримана в одиночестве. Но недовольство посла ялтинскими решениями по Дальнему Востоку еще даст о себе знать.

Другой проблемой, по которой Гарриман пытался оспорить в Ялте советскую позицию, была Польша. На совещании трех министров иностранных дел 9 февраля вновь разгорелись споры вокруг советского проекта заявления, предусматривающего формирование нового польского кабинета на основе Временного правительства. Гарриман, поддержанный Стеттиниусом и Иденом, настаивал на американской формулировке ("на основе и других демократических элементов в Польше и за ее пределами"), но Молотов столь же упорно защищал свой проект. В итоге после дальнейших обсуждений на уровне министров и "большой тройки" была принята компромиссная формулировка о том, что "действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть реорганизовано на более широкой демократической основе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы" ¹²⁵ . Компромисс был скорее в пользу советской позиции, поскольку не уточнял ни количественные, ни персональные параметры намеченной реорганизации и позволял свести ее к минимуму. Не случайно в ориентировке Молотова для советских послов по итогам Ялты подчеркивалось, что "в основу" декларации по Польше легли наши предложения" ¹²⁶ . Гарриман и впоследствии будет корить Рузвельта за допущенную расплывчатость, последствия которой ему вскоре придется расхлебывать в качестве члена утвержденной в Ялте союзной комиссии по формированию нового польского правительства.

Окончание следует

¹²⁴ FRUS, Conferences at Malta and Yalta, p. 984.

¹²⁵ Советский Союза на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., т. 4. Крымская конференция (4-11 февраля 1945). Сборник документов. М., 1984, с. 254-255.

¹²⁶ АП РФ, ф. 3, oп. 63, д. 225, л. 117.

Постоянный адрес данной публикации: