Имя Михаила Леонтьевича Магницкого ассоциируется лишь с ярлыками, которыми небезосновательно снабжала в течение более чем полутора столетий его имя отечественная историография: "крайний реакционер", "дикий мракобес", "разрушитель Казанского университета"¹. А между тем был Магницкий человеком незаурядной воли и энергии, большого ума, превосходного по тому времени образования, одной из ключевых фигур либерального лагеря, и даже выступал одно время в роли ближайшего друга и помощника М. М. Сперанского, и, сложись иначе обстоятельства, вполне мог бы занять почетное место в пантеоне "передовых людей своего времени". Личностью он был противоречивой, и давно пора взглянуть на основные факты его биографии без гнева и пристрастия. В свое время именно к этому призывал и П. А. Вяземский, когда писал о Магницком: "Имел он и некоторые человеческие черты. Зачем же не приводить их в известность?.. Был он человек, как водится, не только так себе, как говорится, но в некотором отношении отличающийся от толпы и даже сочувственный... Не требуем, чтобы прикрывали молчанием и забвением все темное и недоброе в минувшем; но можно и должно требовать суда хладнокровного, нелицеприятного"².

Магницкий был потомком Леонтия Филипповича Магницкого (Теляшина) (1669 - 1739), педагога Математико-навигацкой школы, автора знаменитого учебника "Арифметики". Фамилия Магницкий была дарована ему Петром I³. В роду Теляшиных был святой Нектарий (в миру Николай Павлович Теляшин (1586 - 1667) - монах и строитель Нило-Столобенской пустыни, архиепископ Сибирский и Тобольский⁴. Л. Ф. Магницкий был не только математиком, но и горячим ревнителем православия, обладал глубокими богословскими познаниями.

Его правнук Михаил родился 23 апреля 1778 г. в семье Леонтия Ивановича Магницкого, начавшего службу при Елизавете Петровне в 1759 г. сержантом гвардии, бывшего при Екатерине II генерал-адъютантом и прокурором в камер-коллегии, а с 1810 г. служившего в чине действительного тайного советника прокурором московской синодальной конторы⁵. По сви-

Минаков Аркадий Юрьевич - кандидат исторических наук, доцент Воронежского государственного университета, директор Зональной научной библиотеки ВГУ.

детельству современника, Н. М. Лонгинова, секретаря императрицы Елизаветы Алексеевны, семья Магницких была небогатой, и отец будущего попечителя Казанского округа "почти милостынею питался в Москве, пока сын доставил ему место, чин, ленту, пенсию и жалованье". Лонгинов упоминает и о супруге Магницкого: "Женился он на какой-то француженке из модной лавки, братьев и родню ее вывел в люди и в места и, ничего не имея кроме жалованья, содержал пышно всю сию семью и сам жил как Лукулл"⁶.

Образование Магницкий получил в 1790-е годы в благородном пансионе при Московском университете. На доске почета, заведенной в пансионе в 1791 г., его имя было записано золотыми буквами третьим по счету, в то время как имя поэта В. А. Жуковского значилось там же тринадцатым. За блестящие успехи Магницкий получил золотую медаль. Он отличался артистизмом и обаянием, будучи человеком "острого, высокого ума, с необыкновенно увлекательным даром слова"⁷. Когда он говорил, то "одно живое слово, одно блестящее замечание сменялось у него другим; за эпиграммою следовал фарс, там опять какое-нибудь передразнивание, какая-нибудь острая выходка, напоминавшая лучшие парижские гостиные; какая-нибудь арлекинада, от которой все помирали со смеху; и все это с разносторонним талантом было приправлено то смехотворной импровизацией, то прочитанным или тут же вымышленным рассказом"⁸. Ко всему прочему он обладал привлекательной внешностью и превосходными манерами, писал настолько недурные стихи, что некоторые из них Н. М. Карамзин опубликовал в своем альманахе "Аониды"⁹.

Карьера Магницкого началась со службы сержантом в Преображенском полку. Дослужившись до капитана, он перешел в 1798 г. в Коллегию иностранных дел и был направлен в канцелярию посольства в Вене, где состоял при А. В. Суворове для ведения его переписки. Ему "досталось в завидный удел не раз вслушиваться в разговоры великого Суворова, ловить то приветливые к себе, то игривые слова героя, который останется навсегда представителем русского ума и военной доблести русских"¹⁰.

В 1802 г. Магницкий получил назначение секретарем посольства в Париже¹¹.По мемуарному преданию, он обратил на себя внимание Наполеона, который предсказывал ему блестящее будущее: "Этот молодой человек далеко пойдет в своем отечестве"¹². По возвращении в Петербург в 1803 г. Магницкий поступил на службу начальником экспедиции департамента Министерства внутренних дел и сблизился со Сперанским. В 1810 г. он был введен Сперанским в ложу "Полярная звезда". Особо тесный характер их отношений злые языки объясняли не только общностью убеждений и масонской солидарностью, но и тем, что Сперанский "был в тесной дружбе с Магницким и, как полагают, в связях с его женою"¹³.

В июне 1804 г. Магницкий был послан Александром I с секретным поручением в Псков для ревизии губернии, после чего псковский губернатор был смещен за "лихоимство". Затем последовала инспекционная поездка в польско-литовский Виленский край для выявления французской агентуры. Таковую Магницкий не обнаружил, однако подал подробнейшую записку о состоянии дел в недавно присоединенном к Российской империи крае, о настроении польского дворянства и пр. Впоследствии, впрочем, он утверждал, что якобы открыл в Виленском университете "гнездо будущих возмущений"¹⁴ и "заговор в пользу французов сделанный"¹⁵.

В ноябре 1808 г. Магницкий подал Александру I всеподданнейшее письмо "Нечто об общем мнении в России и верховной полиции". "Не дерзкие общественные говоруны потрясают государства: их потрясает общее мнение и люди, им управляющие", - говорилось в этом донесении. В России же

возникло общественное мнение вследствие воздействия духа Французской революции, неумелых правительственных мер, призванных предотвратить революционное брожение, и пропаганды "русской партии", то есть тех, кто осмелился "осуждать так называемый ими дух подражания всему иностранному". Для исправления ситуации Магницкий предлагал наделить особыми привилегиями и богатством "первейших" государственных чиновников, ликвидировать "вражду" между гражданскими чиновниками и военными, очистить от мздоимцев состав земских исправников и уездных судей, отправляющих правосудие, обеспечить их достаточным жалованием. Он писал также о необходимости выдвижения русских по происхождению деятелей на первостепенные посты в государстве¹⁶. Надо полагать, под русскими первейшими чиновниками подразумевались в первую очередь Сперанский и сам Магницкий. В 1810 г. Александр I приблизил Магницкого к себе в качестве статс-секретаря департамента законов в Государственном совете с пожалованием в действительные статские советники. Он ведал всеми военными делами "в высшем их отношении", составлял инструкции командующим русскими армиями. Кроме того, император дал ему в марте 1811 г. "поручение образовать устройство Министерства военного и полиции"¹⁷. Магницкий вместе с военным министром М. Б. Барклаем де Толли возглавил комиссию составления уставов и уложений для всех подразделений Военного министерства, за несколько месяцев составил все необходимые уставы и подал их на высочайшее рассмотрение. Судьба его складывалась, казалось бы, предельно благополучно.

Однако 17 марта 1812 г. Магницкий был объявлен государственным преступником и отправлен в изгнание. Причиной этому явилось падение его покровителя и друга Сперанского, который был обвинен в "намерении ниспровергнуть существующий порядок", в "преступных сношениях с французским правительством" и сослан Нижний Новгород. Магницкий же был отправлен в Вологду. Многое пришлось пережить в ссылке Магницкому. На улицах на него указывали пальцем, дети кричали вслед: "изменник!" Проходу не было не только его семейству, но и слугам. Акушер отказывался приезжать к его беременной жене. В лавках ему продавали товары по ценам, завышенным в сравнении с обычными в пять раз. Магницкие были вынуждены продавать все, что у них было, вплоть до одежды. После взятия французами Москвы ему показалось, а может быть, так и было на самом деле, что купцы из вологодских мясных рядов решили его убить. В своих показаниях Александру I он писал: "В течение нескольких месяцев, - каждую ночь, с больною беременною женою и малолетним сыном ожидал я нападения пьяной черни"¹⁸. По его позднейшим воспоминаниям, "жена его, от жестокого климата, потеряла здоровье, а дочь умерла"¹⁹. Сильнейший стресс, связанный с крушением карьеры и смертью ребенка, мог стать причиной того, что Магницкий стал искать утешения в религии²⁰.

По прошествии нескольких лет император, столь же внезапно, как отправил их в опалу, "простил" Сперанского и Магницкого. 30 августа 1816 г. Магницкий получил назначение на должность воронежского вице-губернатора и с июня 1817 г. фактически выполнял губернаторские обязанности²¹. Ему удалось за короткое время раскрыть значительные злоупотребления и преступления воронежских властей. К примеру, он доказал, что "под именем земской повинности, в продолжение трех лет совершенно ограблена губерния на несколько миллионов, которые следует взыскать с виновных"²². Кроме того, Магницкий приказал надежным чиновникам составить описание нерассмотренных дел, накопившихся в губернском правлении и канцелярии губернатора, и провести ревизию воронежской полиции, даже в уездах²³.

Указом от 14 июня 1817 г. Магницкий был назначен на должность гражданского губернатора в Симбирск, где он вновь подтвердил свое реноме "ловкого, распорядительного и энергичного администратора"²⁴, ведущего активную борьбу с разного рода злоупотреблениями и преступлениями, деятельно и энергично защищавшего местных крестьян от насилия и злоупотреблений помещиков. Н. И. Тургенев, летом 1818 г. посетивший свои поместья в Симбирске, записывал: "Магницкий делает здесь некоторую эпоху своим управлением. По всей губернии беспрестанные следствия против дворян, употребляющих во зло власть свою... Начинаю уважать его как защитника крестьян, хотя и вижу в действиях его неосторожность и неопытность его, а может быть и желание выслужиться"²⁵.

В тот период Магницкий оставался на былых либеральных позициях, поддерживал отношения со Сперанским, который весною 1818 г. писал в одном из частных писем о том, что Магницкий "ведет себя как рыцарь, искоренитель всех злоупотреблений"²⁶. Однако, вскоре судьба Магницкого выписала очередной зигзаг.

В начале 1819 г. он получил от Александра I предложение стать членом Главного правления училищ - органа, предназначенного направлять всю деятельность Министерства духовных дел и народного просвещения. В феврале того же года ему было поручено произвести проверку деятельности созданного в 1805 г. Казанского университета. Под давлением консервативных кругов еще в 1817 г. был поставлен вопрос о ликвидации практически всех существовавших университетов, как рассадников революционного духа. Закрывать их все же не стали, но повели дело к их реорганизации в духе идей Священного Союза, начался пересмотр программ и методов преподавания с целью привести их в соответствие с началами религии и монархии, в которых усматривалось основное противоядие против революционного духа времени. Министр духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицын получал донесения "о крайне запущенном состоянии" Казанского университета. Опираясь на них, он и поручил Магницкому провести ревизию этого заведения.

Ревизия Казанского университета рассматривается в историографии как важнейшее событие, ключевое для оценки внутренней политики этого периода, своего рода символ торжества мракобесия, обскурантизма и крайней реакции в пять последних лет александровского царствования. Историки и публицисты обвиняли Магницкого в реакционности, невежестве, незнании особенностей университетской жизни, предвзятости, карьеризме, интриганстве. Априорно подразумевалось, что ревизия была вызвана политическими, а не академическими мотивами, тем более не какими-либо вопиющими злоупотреблениями, поскольку университет был заведомо вне подозрений, как "заповедник" свободы и прогресса. Утверждалось, что сроки, в которые была проведена ревизия, были чрезмерно краткими для того, чтобы выявить объективную картину состояния Казанского университета. Общим местом стало утверждение об изгнании Магницким из университета лучших профессоров. Утверждения эти, сформулированные в 1860-е годы, повторяются из исследования в исследование, не вызывая сомнений. Однако обращение к материалам ревизии несколько видоизменяет общую картину происшедшего события²⁷.

Итоговый текст отчета о ревизии Казанского университета рисует несомненные вопиющие недостатки, злоупотребления и должностные преступления. Речь шла о разворовывании значительных сумм из университетского бюджета, огромных по тем временам расходах на обучение с минимальной отдачей, о липовой отчетности, фальсификациях экзаменов, сомнительном

уровне квалификации значительной части преподавателей и профессуры и их не менее сомнительном моральном уровне, о разваливающихся учебных корпусах, злоупотреблениях в использовании имеющихся площадей, когда студенты вынуждены были ютиться в антисанитарных условиях и пр. При этом характеристики, данные профессорско-преподавательскому составу университета, были зачастую точны и объективны. Отметим, что Магницкий выделил как выдающихся ученых Н. И. Лобачевского ("есть человек отлично знающий") и астронома И. М. Симонова ("подающий самую большую надежду на будущее время"²⁸), участника полярной экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева. В дальнейшем Симонов вошел в число приближенных к Магницкому людей и в таковом качестве пребывал вплоть до его опалы²⁹.

Особое внимание стоит обратить на то, как следует понимать ставшую "хрестоматийной" фразу Магницкого о том, что университет "по непреложной справедливости и по всей строгости прав, подлежит уничтожению... в виде публичного его разрушения". В тексте отчета речь шла о системе мер, целесообразность которых, возможно, не была бесспорной, но которые сами по себе не выглядят реакционными и обскурантскими: укрепление уже существовавшей гимназии, с отделением при ней, в котором готовились бы учителя для обширного региона, создание пансиона для "благородного юношества", создание татарского училища, основание медико-хирургического института с анатомическим театром, больницами и ветеринарным отделением и т.д.³⁰

Если же говорить о ревизии как об акте политической реакции, то в ее материалах есть лишь отдельные акценты, которые можно интерпретировать как консервативные или реакционные. Магницкий отмечал отсутствие в учебных программах Закона Божия и плохое знание студентами этой дисциплины, дух деизма, свойственный студенческой массе; в отчете имеется несколько выпадов против преподавания философии (просветительской, рационалистической, материалистической): "Без всякого сомнения, все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое, сбросив скромное покрывало философии, стоит уже посреди Европы с поднятым кинжалом"³¹. Текст доклада, равно как и подробности биографии Магницкого, позволяют утверждать, что он был чиновником достаточно сведущим и компетентным для того, чтобы выносить суждения об особенностях университетской жизни.

Нет оснований говорить и о поверхностности и поспешности ревизии из-за отсутствия времени у Магницкого. Изучение дел на месте длилось почти две недели, а отчет составил четыре тома (5 тыс. листов)³².

В июне 1819 г. Магницкий был назначен попечителем Казанского учебного округа и получил инструкцию, которая предписывала ему ввести в университете преподавание "богопознания и христианского учения, определив для этого наставника из духовных", уволить некоторых профессоров от занимаемых должностей и т.д.³³ Магницкий в привычном для него стиле рьяно приступил к исполнению новых обязанностей. Автономия университета была ликвидирована, отныне на все должности сотрудники не избирались, а назначались. Был уволен ряд профессоров - прежде всего по причине преклонного возраста, низкой квалификации, пристрастия к алкоголю и т.д. По идейным мотивам был уволен лишь один И. Е. Срезневский, преподававший философию³⁴.

Очевидно, что Магницкий имел определенную свободу действий и принимал решения в соответствии со своими убеждениями. Меры нового попечителя преследовали одну цель: пересоздать университеты и всю систему

общественного воспитания в России таким образом, чтобы не допустить превращения их в "гнездо крамолы". В России западноевропейский педагогический опыт, считал Магницкий, может оказаться особенно опасным: "Мы заимствовали просвещение от земель иностранных, не приспособив его к нашему положению (не обрусив), и сверх того в самую неблагоприятную минуту, в XVII-м и начале XVIII-го столетия, то есть во время опасной его заразы, - писал он. - Мы пересадили ядовитое растение сие в наш холод, где оно вредит медленно, ибо растет худо". Выход Магницкий видел в том, чтобы систему образования привести в соответствие с национальными особенностями империи: "Россия имеет особенный характер, - утверждал он. - Следовательно, и просвещение ее должно быть соображено с сими отличительными ее свойствами"³⁵. Соответственно, необходимо "создать новую науку и новое искусство, вполне проникнутые духом Христовым, взамен ложной науки, возникшей под влиянием язычества и безверия"³⁶.

Принципы, на которых должна была основываться консервативная университетская реформа, были детально изложены в инструкции Магницкого директору Казанского университета от 17 января 1820 года. Главной целью университетского образования объявлялось воспитание "верных сынов Православной Церкви, верных подданных Государю, добрых и полезных граждан Отечеству". Для этого в первую очередь требовалось сформировать в студентах "первую добродетель гражданина": покорность и послушание. Студенты обязаны были ежедневно "отправлять" в положенное время должные молитвы, приучаться "к делам милосердия небольшими, по состоянию каждого, милостынями, посещением больных товарищей в праздничные дни, и т.п.". Студентов, "отличающихся Христианскими добродетелями", следовало поощрять. Директор университета должен был "иметь достовернейшие сведения о духе университетских преподавателей, часто присутствовать на их лекциях... рассматривать тетради студентов, наблюдать, чтобы не прошло что-нибудь вредное в цензуре", чтобы "дух вольнодумства ни открыто, ни скрытно не мог ослаблять учение церкви в преподавании наук философских, исторических или литературы". Директору вменялись в обязанность "выбор честных и богобоязненных надзирателей", а также "сообщение с полициею для узнания поведения их вне университета, запрещение вредных чтений и разговоров" и "предупреждение всех тех пороков, коим подвергается юношество в публичном воспитании". В основе преподавания всех наук "должен быть один дух Святого Евангелия". Декларировалось, что "только те теории философские основательны и справедливы, кои могут быть соглашаемы с учением Евангельским". Начала политических наук преподаватели должны извлекать из Ветхого Завета, отчасти из Платона и Аристотеля, "с отвращением указывая на правила Махиавеля и Гоба (Макиавелли и Гоббса. - А. М.)". Преподавание политического права должно было показать, что "правление Монархическое... нисходит от Бога, и законодательство, в сем порядке уста-

новляемое, есть выражение воли Вышнего". Профессора физики, естественной истории и астрономии, согласно инструкции, обязаны "указать на премудрость Божию и ограниченность наших чувств и орудий для познания непрестанно окружающих нас чудес", а также показать, что "обширное царство природы... есть только слабый отпечаток того высшего порядка, которому, после кратковременной жизни, мы предопределены". В лекциях по словесности на первом плане должна быть Библия, разбор "красот языка Славянского", а также "образцовых творений" М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, И. Ф. Богдановича и И. И. Хемницера, с тем чтобы отвергать все, что "введено в язык произволом и смелостью", как "неклассическое и недостойное подражания". В курсе древних языков предписывалось знакомить слушателей преимущественно с творениями христианских писателей: святых Иоанна Златоуста, Григория Назианзина, Василия и Афанасия Великих.

В курсе истории профессор обязан был прежде всего проследить роль христианства и христианской церкви, показать что "Отечество наше в истинном просвещении упредило многие современные государства". Как писал хорошо знавший Магницкого Д. П. Рунич, "он хотел, чтобы занятиями и поведением студентов руководила одна православная религия"³⁷. Кроме того, профессор истории должен был "распространиться о славе, которою Отечество наше обязано Августейшему дому Романовых... и достопримечательных происшествиях настоящего царствования".

Предполагалось, что инструкция направит общий дух преподавания наук в нужное власти русло. Вместо римского права в университете было введено преподавание права византийского, а в качестве источника для его изучения была указана "Кормчая книга". С "обличительной" целью была создана особая "кафедра конституций", английской, французской и польской, для "обличения" конституционализма.

В феврале 1823 г. Магницкий обратился к Голицыну с официальной запиской об изъятии естественного права и философии из преподавания. По заключению Магницкого, "наука естественного права... наносит святотатственные удары престолу царей, властям и таинству супружеского союза". Философия же "есть ничто иное, как настоящий иллюминатизм". (Иллюминатство выступало для Магницкого синонимом масонства, которое в те годы уже воспринималась как подрывная секта.) Результатом распространения просветительской философии было то, что "сначала поколебалась и исчезла вера, потом взволновались мнения, изменился образ мыслей только переменою значения и подменом слов, и от сего неприметного и как бы литературного подкопа, алтарь Христов и тысячелетний трон древних государей взорваны"³⁸. Преподавание этих предметов, однако, не было запрещено, несмотря на все усилия Магницкого.

Одновременно Магницкий вынашивал прожектерские планы создания Института восточных языков в Астрахани, намеревался "поставить университет в сношения с учеными сословиями Индии" и возложить на него собирание сведений об учении браминов, "указав источник последнего в преданиях патриарха и апостолов, в Индии сохранившихся"³⁹.

Изменения коснулись и студенческой жизни. Университет "принимал вид духовного, даже монашеского учреждения... и преобразователи его старались уничтожить все признаки и особенности светского учебного заведения"⁴⁰. Все студенты были распределены не по курсам, а по степени "нравственного содержания". К первому разряду относились "отличные", "весьма хорошие" и "хорошие" студенты, ко второму - "испытуемые", "посредственные" и "исправляемые" и, наконец, был разряд "находящихся под особым присмотром". Студенты, причисленные к каждому из этих разрядов, распо-

лагались на разных этажах и собирались вместе только на лекциях. Но и здесь принимались меры для того, чтобы предотвратить какое бы то ни было общение между ними. Надзор за студентами доходил до такой степени, что не только посещать знакомых, но и переходить с одного этажа на другой запрещалось без билета от инспектора. Надзиратели обязаны были водить студентов из одной комнаты в другую, осматривать волосы, платья, кровати. Посторонние лица могли посещать университет только в праздники, да и то под непосредственным наблюдением надзирателя.

Такая атмосфера неизбежно порождала доносительство студентов друг на друга и на присматривающее за ними начальство. За все нарушения заведенных правил студенты подвергались наказаниям, перечень которых был весьма обширен. Это могло быть лишение пищи на несколько дней, заключение в карцер - "комнату уединения", где двери и окна были загорожены железными решетками, на одной из стен висело распятие, а на другой картина Страшного Суда. Попадавшие в карцер получали название "грешников", и, пока они находились в заключении, за спасение их душ произносились молитвы. Во время попечительства Магницкого в Казанском университете стала практиковаться такая мера, как отправка студентов в солдаты без суда и следствия. Ей подверглись двое студентов за "неумеренное употребление крепких напитков".

Однако не только студенты подвергались надзору; преподаватели всех факультетов и кафедр должны были давать на рассмотрение попечителю подробные планы своих лекций. Разумеется, отсутствие выборного начала порождало недовольства при кадровых изменениях профессорско-преподавательского состава.

Принудительное насаждение дисциплины и религиозности не могло не вызвать негативных последствий, порождая "лицемерие, раболепство, отсутствие убеждений и нравственных начал"⁴¹. Большинство авторов самых различных идейных направлений сходится на том, что в попечительство Магницкого ученая жизнь в Казанском университете не развивалась. Справедливости ради стоит отметить, что примерно такая же ситуация существовала в Казанском университете и до попечительства Магницкого. В первой четверти XIX в. русская наука еще переживала стадию становления и лишь в более поздний период стала приносить зрелые плоды. Очевидно, что меры Магницкого действительно затруднили развитие таких дисциплин, как философия и естественное право, но они не коснулись естественнонаучных дисциплин. Магницкий, к примеру, "снаряжал ученые экспедиции по различным отраслям наук, в разные страны, на запад и на восток", отправлял ученых в Германию, Францию и Англию "для изучения математических наук и устройства кабинетов", а для "отыскания рукописей древних классиков положено было объехать армянские монастыри, по поводу открытой в Италии драгоценной рукописи Евсевия на армянском языке"⁴². Кроме того, им "сделано было много на увеличение и украшение зданий университета, на устройство церкви (по образцу домашней церкви князя А. Н. Голицына в Петербурге), библиотеки, физического кабинета, обсерватории, одним словом, все, что можно было сделать денежными средствами, щедро ему отпускаемыми"⁴³.

Свои итоговые взгляды на основные принципы образования и воспитания Магницкий выразил в записке "о народном воспитании", которую он представил 7 ноября 1823 г. Александру I. Это был проект создания целостной системы "народного воспитания". С его точки зрения, "люди злонамеренные" (к их числу Магницкий относил Ш. М. Талейрана, Наполеона и А. Вейсгаупта) целенаправленно исказили всю систему народного воспита-

ния. В нынешнем ее виде она является порождением "правильного, обширного и давно втайне укоренившегося плана и заговора". Магницкий имел в виду прежде всего масонство, но прямо не говорил об этом, предпочитая возлагать ответственность за происходящее в мире зло прежде всего на "князя тьмы века сего". Этот заговор, утверждал Магницкий, привел к тому, что даже те учителя, которые должны учить наследника престола, оказались "заражены опаснейшими началами неверия, идей возмутительных". Поэтому автор записки предлагал Александру I воспользоваться тактикой и указаниями врагов монархии и христианства, поскольку "из них же можно, как кажется, почерпнуть и противуядие, как то делается в медицине, когда кровью бешеной собаки исцеляется ее укушение", то есть составить на определенных началах план "народного воспитания", который бы охватывал все учебные заведения Российской империи. В качестве основных начал народного воспитания Магницкий - задолго до С. С. Уварова - назвал православие и самодержавие, "два священных столпа, на которых стоит империя". Без первого невозможно второе. Более того, "самодержавие вне православия есть одно насилие", утверждал он. Эти два начала русской жизни, "хотя еще не поколебались, но уже ослаблены". Для их восстановления необходимо распространить на все учебные округа империи действие знаменитой инструкции от 17 января 1820 г. для Казанского университета⁴⁴.

Работая в Комитете по составлению цензурного устава в 1820 - 1823 гг., Магницкий составил проект, по которому подвергались запрету все произведения, которые прямо или косвенно отвергали или ставили под сомнение учение Священного писания и Евангельского Откровения. Запрещалось всякое сочинение, содержащее в себе "дух сектантства или смешивающее чистое учение веры евангельской с древними подложными учениями, либо с так называемой естественной магией, кабалистикой и масонством". Не разрешалось также публиковать "сочинения, в коих своевольство разума человеческого пытается изъяснить и доказать философией недоступные для него святые таинства веры"⁴⁵. Наконец, подлежали запрещению те произведения, которые хоть малейшим образом ослабляют или подрывают авторитет существующей власти. Впоследствии, уже в царствование Николая I, именно эти идеи легли в основу предельно сурового, так называемого "чугунного", цензурного устава 1826 года.

Покровительство начальника Магницкого по Министерству духовных дел и народного просвещения князя Голицына представителям неправославных конфессий, мистикам, сектантам и масонам, принижение статуса православной церкви в связи с экуменическими увлечениями императора Александра I привели к возникновению "православной партии", противостоявшей "мистической партии", проводившей в жизнь идеи надцерковного "универсального христианства". Предводителем последней считался Голицын. В 1823 г. Магницкий примкнул к ревнителям православия, которых тогда возглавляли А. А. Аракчеев, митрополит новгородский и петербургский Серафим (Глаголевский) и архимандрит Фотий (Спасский) и которые ставили своей целью изменить конфессиональную политику в пользу православной церкви. В мае 1824 г. под давлением "православной партии" Голицын был отправлен в отставку, Министерство духовных дел и народного просвещения реорганизовано, а новым министром народного просвещения назначен один из ревнителей православия А. С. Шишков.

Положение Магницкого вновь оказалось очень шатким - консерваторы не верили в искренность его консерватизма, Шишков был не прочь избавиться от былого союзника, либералы считали ренегатом; это сильно осложняло ему жизнь и портило репутацию. Современники объясняли логику его

поведения исключительно карьеристскими и конъюнктурными мотивами. В частности, его обвиняли в предательстве Голицына, объясняя это тем, что он, поддерживая Аракчеева, рассчитывал занять пост министра народного просвещения.

В самом Министерстве народного просвещения против Магницкого началась закулисная интрига, в которой главную роль играл новый министр Шишков. Интригу инициировал Сперанский, который к тому времени возненавидел Магницкого и призывал влиятельных чиновников министерства объединиться в борьбе против былого политического единомышленника⁴⁶. В результате Шишков поставил на вид Магницкому, что тот безвыездно живет в Петербурге, и в августе 1825 г. вынудил его надолго отправиться в Казань. В отсутствие Магницкого в столице ежегодный отчет по казанскому учебному округу был признан неудовлетворительным⁴⁷.

После смерти Александра I судьба Магницкого в очередной раз резко изменилась. В начале 1826 г. Николай I, крепко не любивший чиновников-обскурантов александровской эпохи, назначил ревизию Казанского университета, которая была начата в феврале 1826 г. и длилась целый месяц. Ревизоры обнаружили растрату Магницким казенных денег. Историк П. И. Бартенев в своих комментариях к автобиографическим показаниям Магницкого отметил по этому поводу, что "казанское дело", продолжавшееся семь лет, закончилось тем, что с первоначально обвиненного в растрате 90 тыс. руб. Магницкого было взыскано 438 руб. 15 коп., и сделал вывод, что он "не был корыстолюбцем или мелким злоупотребителем"⁴⁸. Так или иначе, Магницкого Николай I отправил в отставку вместе с Аракчеевым и Руничем. На его имущество был наложен секвестр, а затем он был сослан в Ревель, где жил около шести лет. О ревельском периоде его жизни мало что известно. Вяземский вспоминал, что Магницкий "в ссылочных пилигримствах своих затронул не одно женское сердце"⁴⁹.

В Ревеле Магницкий сотрудничал с 1832 г. в ежемесячном педагогическом, философском, литературном журнале "Радуга", целью которого была проповедь православия в Остзейском крае и борьба с западными идейными влияними. В цикле статей, опубликованных в этом журнале, он повторил свои инвективы против рационалистической и материалистической философии: "Все учения философские, будучи отрицательны, или, что одно и тоже, разрушительны, имеют общим началом господство человека; а как скоро человек признает себя самовладыкою, то он тем самым есть уже бунтовщик против Бога и против всякой власти, Богом установленной"⁵⁰.

В начале 1831 г. Магницкий подал Николаю I ряд записок под общим заглавием "Обличение всемирного заговора против алтарей и тронов публичными событиями и юридическими актами"⁵¹. В этом характерном для Магницкого документе подробно излагался некий план захвата иллюминатами-масонами власти в европейских государствах и установления мирового господства. Показательно, что в своих записках Магницкий фактически занялся разоблачением Сперанского как якобы главаря тайного заговора. Благодаря покровительству Сперанского проповедь "иллюминатства" велась в Российской империи с "адскими ухищрениями". Сперанский в изображении Магницкого представал как жертва иллюминатов, "кои ищут... обольстив значущих в правительстве людей разными обманами... управлять ими в видах своего общества"⁵². Примечательным в этом доносе Магницкого было то, что "впервые участниками "мирового заговора масонов" стали и евреи"⁵³. Рассуждая о возникновении различных ересей, Магницкий возлагал за это вину на еврейство, которое, по его утверждениям, превратно истолковывает Библию, особенно пророчества о пришествии Христа. Указывая на евреев как на

"деморализующую силу", Магницкий писал об использовании их иллюминатами для достижения тайных целей. Кроме того, он заявлял, что центр мирового заговора находится в Лондоне⁵⁴. Историк Д. Смит утверждает, что в письмах Магницкого впервые появляется концепт "жидомасонства", породивший впоследствии "Протоколы сионских мудрецов"⁵⁵.

В 1834 г. сын Магницкого, Михаил Михайлович, служивший в гвардейской кавалерии, а затем переведенный за участие в дуэли в армию адъютантом начальника поселенной резервной кавалерии графа И. И. Витта, упросил последнего исходатайствовать у новороссийского генерал-губернатора М. С. Воронцова дозволения переселиться в Одессу его отцу вместе с женой. В Одессе Магницкий сблизился Воронцовым. Одно из своих сочинений, "Краткое руководство к деловой и государственной словесности для чиновников, вступающих в службу", напечатанное в Москве в 1835 г., Магницкий посвятил ему - в признательность за перевод на юг⁵⁶. Особо теплые отношения сложились у Магницкого с религиозным писателем и консервативным публицистом А. С. Стурдзой и его сестрой Р. С. Эдлинг.

В годы одесской ссылки произошло примирение Магницкого с Голицыным, в отставке которого с поста министра он принял самое активное участие. "Это лежало на совести его, Магницкого, и он прибегнул к помощи третьего лица (Стурдзы. - А. М.), прося за прошлое христианского прощения; в ответ Магницкому князь поручил ему передать, что старого он не помнит"⁵⁷. Кроме того, по совету архимандрита Гавриила (Розанова), впоследствии архиепископа Херсонского, почитателем и постоянным посетителем которого он был, Магницкий попросил прощения в 1837 г. у Сперанского, когда тот был в Одессе⁵⁸.

Стурдза ввел Магницкого в кружок, в котором участвовали видные одесские чиновники, в том числе одесский градоначальник граф А. П. Толстой, интриговавший против Воронцова. Увлекающийся Магницкий имел неосторожность принять участие в составлении ежегодно представляемого отчета по градоначальству, в котором Воронцову были поставлены на вид "все бюрократические промахи, делаемые в Одессе, мелкие беспорядки полиции и т.п."⁵⁹. Известно, что отчет "возбудил деятельность Комитета министров"⁶⁰. В итоге, в начале 1839 г. одесские власти, установив, что Магницкий начал "водиться с праздными людьми в Одессе, занимается интригами, пересудами, сплетнями и неосновательными доносами, затрудняет начальство и возбуждает вредное для службы несогласие"⁶¹, приказали ему покинуть Одессу.

Магницкий переехал в Херсон под надзор полиции и провел там два года. Его "скромное и сдержанное пребывание в тихом городе обратило внимание графа Воронцова, который, во уважение хилого здоровья Магницкого, исходатайствовал ему у государя императора возвращение снова в Одессу"⁶². Это произошло в 1841 году. Во второе свое пребывание в Одессе Магницкий увлекся астрономией⁶³, занимался греческим языком и переводом книг древних писателей, писал статьи для погодинского "Москвитянина"⁶⁴. Сохранилась характеристика Магницкого того времени, принадлежащая Стурдзе: "Быстрота и меткость ума еще не покидали бодрого старца; он все еще был душою наших дружеских бесед, несравненным ценителем ученых и литературных трудов, строгим обличителем гордой философии по стихиям мира и в полном смысле стоиком-христианином. Только мало-помалу крепло и обнаруживалось в нем благодатное отчуждение от мирских видов и пристрастий, прилежание к келейной молитве и безусловное младенческое послушание всем уставам матери нашей Православной церкви"⁶⁵.

Любимыми его книгами стали Евангелия и Четьи-Минеи Димитрия Ростовского. "Он уже строго осуждал в других уклонения мистицизмом и

всякие другие уклонения от чисто православного учения; таким лицам он выставлял в пример для подражания простоту веры поселян, и при этом нередко повторял: "Нам нужно побольше мужицкой веры""⁶⁶. Воспоминания духовника Магницкого, протоиерея М. К. Павловского, профессора богословия Новороссийского университета, ярко рисуют духовные пристрастия и причуды Магницкого: "Магницкий говорил... "в вере я такой, как и мой кучер, и такого мне надо духовника... В какую церковь мой кучер, туда и я. А если в ней несколько священников, то если я застану в церкви кого-либо из них, то - это он, мой духовник". Он верил в действия херувимскаго ладана, освященной воды и помазания елеем; верил, что всем этим можно прогонять Диавола. Козни Диавола он видел везде и во всем... Жена его, француженка, обращена в православие; но после она опять перешла в католичество и была предана последнему до фанатизма. Хотела и внуков своих обратить в католичество... Так вот, когда из-за этого у него бывали семейные раздоры, которые его страшно огорчали, то он видел здесь наваждение Диавола и поэтому всякий раз кропил стены св. водою и курил в комнатах херувимским ладаном. Этим он прогонял бесов, как причину раздора. Веруя сам просто, он и от других требовал такой же простоты... Восставал он также против благотворительных вечеров с танцами и концертов, и дамам без церемонии говорил и доказывал, что в этом случае они служат Диаволу. И все это излагал он им на прекрасном французском языке... Дамы говорили ему: "Как это говорится при крещении детей: дуни и плюни на него? Что, мы разве чертей рождаем?!" А он твердил им: да, да нужно изгонять Диавола из того, что вы рождаете... Те уходили от него со смехом и считали его чуть не помешанным... Вообще, он глубоко верил в силу молитвы. "Сказано: просите, и дастся вам; я так и верю. У Бога, как у отца, нужно прямо просить того, в чем есть нужда. Если нуждаешься в сапогах, так и молись: Господи, дай мне сапоги! Если у меня нет дров, я буду просить и молиться об этом, и Бог так сделает, что у меня будут дрова. Я просто могу формулировать все свои просьбы к Богу""⁶⁷. И этот благочестивый старец когда-то носил вместо трости якобинскую дубинку с серебряной бляхой, на которой красовалась надпись по-французски: "droits de l'homme" ("права человека")⁶⁸!

Смирив христианской аскезой свой неугомонный нрав, примирившись с теми, кого он жестоко обидел при жизни, 21 ноября 1844 г. Магницкий скончался от воспаления легких и был погребен на Старом кладбище Одессы⁶⁹. В 1930-е годы на месте этого кладбища был устроен парк имени Ильича⁷⁰.

В яркой, "беспокойной" и противоречивой личности Магницкого есть нечто представляющееся очевидным и бесспорным. Начав как космополит и либерал, Магницкий проделал сложную идейную эволюцию и примерно с 1822 - 1823 гг. стал представителем того течения в русском консерватизме, которое опиралось на православие и исходило из убеждения в том, что Россия должна идти по самобытному пути развития. Его эволюция от либерала-западника, деиста, затем поклонника внеконфессиональной мистики и вплоть до православного консерватора-монархиста была довольно типичной ("слева" - "направо") для многих русских консерваторов, достаточно вспомнить Н. М. Карамзина, С. С. Уварова, Ф. М. Достоевского, Л. А. Тихомирова, И. А. Ильина, А. И. Солженицына. Некоторые человеческие качества Магницкого - угодливость в отношении сильных мира сего, повышенная конфликтность, неразборчивость в средствах, склонность к интригам и доносительству, стремление любой ценой добиваться политических целей и т.п. - снискали ему дурную репутацию не только у его противников, но и многих единомышленников.

Примечания

1. См.: ФЕОКТИСТОВ Е. М. Магницкий. Материалы для истории просвещения в России. - Русский вестник, 1864, NN 6 - 8. Из новейших работ см.: ВИШЛЕНКОВА Е. А. Ревизор, или случай университетской проверки 1819 года. - Отечественная история, 2002, N 4; ИЛЬИНА К. А. Попечитель учебного округа. В кн.: Неформальные практики властвования в Казанской губернии (первая половина XIX века). Казань. 2006.

2. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Из старой записной книжки. - Русский архив, 1874, кн. 1, N 7, стб. 193 - 194.

3. АНДРОНОВ И. К. Первый учитель математики российского юношества Л. Ф. Магницкий. - Математика в школе, 1969, N 6, с. 78.

4. УСПЕНСКИЙ В. П. Преосвященный Нектарий [Теляшин], второй настоятель Ниловой Столобенской пустыни, бывший архиепископ сибирский и тобольский. Тверь. 1882.

5. ЧИСТОВИЧ И. А. История перевода Библии на русский язык. М. 1997, с. 70.

6. Письмо Н. М. Лонгинова в Лондон к графу С. Р. Воронцову. - Русский архив, 1882, N 2, с. 182, 183.

7. ЛАЖЕЧНИКОВ И. И. Как я знал Магницкого. - Русский вестник, 1866, N 1, с. 122.

8. КОРФ М. А. Жизнь графа Сперанского. Т. 1. СПб. 1861, с. 278 - 279.

9. ФОРТУНАТОВ Ф. Н. Памятные записки вологжанина. - Русский архив, 1867, N 12, с. 1703.

10. СТУРДЗА А. С. Воспоминание о Михаиле Леонтьевиче Магницком. - Русский архив, 1868, кн. 2, с. 928.

11. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109. СА, оп. 3, д. 879, л. 119.

12. ФОРТУНАТОВ Ф. Н. Ук. соч., стб. 1704.

13. Воспоминания Николая Игнатьевича Шенига. - Русский архив, 1880, т. 3, кн. 2, с. 312.

14. Показания Магницкого. - Девятнадцатый век. Исторический сб., 1872, кн. 1, с. 235, 236.

15. ГАРФ, ф. 109. СА, оп. 3, д. 879, л. 120.

16. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1167. Комитет 6 декабря 1826 г., оп. 1. Опись дел архива Государственного совета. Т. 14, д. 25/21, л. 4 - 4об., 7 - 7об., 33об. -34.

17. ГАРФ, ф. 109. СА, оп. 3, д. 879, л. 120 - 120об.

18. Там же, л. 44 - 48.

19. Показания Магницкого, с. 237.

20. ИЛЬИНА К. А. Ук. соч., с. 101.

21. Государственный архив Воронежской области, ф. 30, оп. 1, д. 413.

22. Показания Магницкого, с. 240.

23. ГАРФ, ф. 109. СА, оп. 3, д. 779, л. 133 - 143.

24. ПОПОВ Н. А. Общество любителей отечественной словесности и периодической литературы в Казани с 1804 по 1834 г. - Русский вестник, 1859, т. 23, с. 74.

25. Архив братьев Тургеневых. Вып. 5. Пг. 1921, с. 132.

26. Цит. по: ЗАГОСКИН Н. П. История императорского Казанского университета (за первые сто лет его существования). Т. 3. Казань. 1903. Окончание ч. 2-й и ч. 3-й (1814 - 1819 и 1819 - 1827), с. 273.

27. РГИА, ф. 733. СПб. учебный округ, оп. 39, д. 259. Дела о ревизии Казанского университета М. Л. Магницким и проведенных реакционных предприятиях, л. 14 - 53. Текст "Отчета по обозрении Казанского университета" с комментариями Е. А. Вишленковой опубл. в кн.: Консерватизм в России и мире. Ч. 3. Воронеж. 2004, с. 122 - 161.

28. Отчет по обозрении Казанского университета. В кн.: Консерватизм в России и мире, с. 137, 136.

29. ПАНАЕВ В. И. Воспоминания. - Вестник Европы, 1867, т. 4, с. 105.

30. Отчет по обозрении Казанского университета, с. 152 - 155.

31. Там же, с. 152.

32. ВИШЛЕНКОВА Е. А. Ук. соч., с. 24.

33. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СВ. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения (1802 - 1902). СПб. 1902, с. 119.

34. ВИШЛЕНКОВА Е. А. Ук. соч., с. 29.

35. Показания Магницкого, с. 243.

36. МОРОЗОВ П. Т. Мое знакомство с М. Л. Магницким. М. 1877, с. 19.

37. РУНИЧ Д. П. Из записок. - Русская старина, 1901, май, с. 373 - 394.

38. Два мнения попечителя Казанского учебного округа, М. Л. Магницкого. - Русский архив, 1864, с. 862 - 865.

39. ФЕОКТИСТОВ Е. М. Магницкий. Материалы для истории просвещения в России. - Русский вестник, 1864, N 7, с. 42.

40. СУХОМЛИНОВ М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. Т. 1. СПб. 1889, с. 222 - 223.

41. ЛАЖЕЧНИКОВ И. И. Ук. соч., с. 223.

42. СУХОМЛИНОВ М. И. Ук. соч., с. 217.

43. ЛАЖЕЧНИКОВ И. И. Ук. соч., с. 135 - 137.

44. Сб. исторических материалов, извлеченных из архивов I Отделения С. Е. И. В. К. Вып. 1. СПб. 1876, с. 363 - 374.

45. СУХОМЛИНОВ М. И. Ук. соч., с. 469, 468.

46. ПАНАЕВ В. И. Ук. соч., с. 99 - 101.

47. ВИШЛЕНКОВА Е. А. Ук. соч., с. 31.

48. Показания Магницкого, с. 252.

49. ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Ук. соч., стб. 182.

50. Ч-В [ЧУМИКОВ А. А., ЧУМИКОВ А. П.] Михаил Леонтьевич Магницкий. Новые данные к его характеристике. - Русская старина, 1875, т. 14, ноябрь (кн. 11), с. 478 - 491.

51. Два доноса в 1831 году. Всеподданейшие письма М. Магницкого императору Николаю об иллюминатах. - Там же, 1899, N 1 - 3.

52. Там же, N 2, с. 297.

53. ДУДАКОВ СЮ. История одного мифа. М. 1993, с. 59.

54. Русская старина, 1899, N 3, с. 629; N 1, с. 87.

55. СМИТ Д. У истоков русской масонофобии. В кн.: Образ врага. М. 2005, с. 101.

56. КЕНЕВИЧ В. Ф., МУРЗАКЕВИЧ Н. Н. Михаил Леонтьевич Магницкий в 1823 - 1845 гг. -Русская старина, 1874, N 11, с. 274, 275.

57. ФОРТУНАТОВ Ф. Н. Памятные записки вологжанина. - Русский архив, 1867, N 12, стб. 1698 - 1699.

58. МАЦЕЕВИЧ Л. С. Одесские заметки о Магницком. - Там же, 1898, N 2, с. 227 - 228.

59. МУРЗАКЕВИЧ Н. Н. Записки. 1806 - 1833. - Русская старина, 1887, сентябрь, с. 484.

60. Михаил Леонтьевич Магницкий в 1823 - 1845 гг., с. 275.

61. МАЦЕЕВИЧ Л. С. Ук. соч., с. 226.

62. Михаил Леонтьевич Магницкий в 1823 - 1845 гг., с. 275.

63. ФОРТУНАТОВ Ф. Н. Ук. соч., стб. 1697.

64. ПОГОДИН М. П. Сперанский. - Русский архив, 1871, т. 7 - 8, стб. 1156.

65. СТУРДЗА А. С. Ук. соч., с. 931.

66. ФОРТУНАТОВ Ф. Н. Ук. соч., стб. 1697.

67. МАЦЕЕВИЧ Л. С. Ук. соч., с. 224 - 226.

68. ФОРТУНАТОВ Ф. Н. Ук. соч., стб. 1708.

69. МАЦЕЕВИЧ Л. С. Ук. соч., с. 229.

70. ИЛЬИНА К. А. Ук. соч., с. 112.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. Ю. Минаков:

Комментарии: