Кто услышал зов Востока, Вечно помнит этот зов.

Редьярд Киплинг

Когда, где и как началось это познание? Сразу и не ответишь. Вероятно, очень незаметно и давным-давно. Постепенно в душе оседали крупицы приятных впечатлений, полученных в детстве. Помню, как с мамой впервые пошла на дневной спектакль в настоящий "взрослый" театр в самом центре Саратова. Я очень радовалась. Мне было шесть лет, и нарядный бант на этот раз особенно гордо сидел на голове.

Давали оперу Римского-Корсакова "Садко". Мне очень понравились музыка, пение, декорации, особенно подводного царства. Но самыми незабываемыми остались мелодии арий. На обратном пути я всю дорогу "мурлыкала себе под нос" арию не варяжского, не венецианского, а - индийского гостя: "Не счесть алмазов в каменных пещерах далекой Индии..." Именно эта музыкальная фраза запала в детскую память.

ДЕВОЧКА С КОСИЧКАМИ ИЗ САРАТОВА

Затем я пошла в школу, и одной из первых книг, самостоятельно прочитанных, оказалась "Маугли" Редьярда Киплинга: в твердой оранжевой обложке "с золотом", крупного формата, с прекрасными иллюстрациями. Я знала имена всех "героев" индийской фауны наизусть, а из цветов, посаженных в горшки на подоконнике - примулы, алоэ, альпийской фиалки и фуксии - я устраивала "джунгли", в чаще которых, греясь на солнышке, млела черная кошка "Багира", которую впоследствии сменил полосатый кот "Шер-Хан" сибирской породы. Дальше - воспоминания другого характера. Всплывает эпизод военных лет. Враг стоял под Сталинградом (1942-1943 годы). Регулярно, каждую ночь, фашисты бомбили Саратов, его стратегические объекты: мост через Волгу, авиационный завод, нефтехранилища, завод шарикоподшипников.

По пронзительному звуку сирены, возвещавшей начало тревоги в 23 часа 20 минут, можно было проверять точное время. В пунктуальности немцам не откажешь. Трудное настало лихолетье: заклеенные бумажными крестами окна, затемнение, отсутствие продуктов, карточная система. Донимали очереди за хлебом по карточкам, вернее - за тестом, потому что с выпечкой в пекарнях тоже был затор. Иногда приходилось и мне попеременно с братом Колей вставать в пять утра и натощак тащиться в "булочную Стружкина" (так по имени прежнего владельца еще долго после 1917 года называли большой хлебный магазин на центральной улице Кирова), чтобы до школьных занятий успеть "отовариться".

Одно такое утро запомнилось навсегда. Накануне из районной библиотеки я принесла роман "Кули" Мулка Раджа Ананда. До этого я читала стихи Р. Тагора, поэмы В. Жуковского "Наль и Дамаянти", Н. Тихонова "Сами" и теперь - впервые - книгу Ананда - остросоциальную художественную прозу. Предисловие к ней написал известный индолог И.М. Рейснер. Книгу я взяла с собой почитать в очереди: булочная распахнула двери только в семь утра. Настал кульминационный момент: началась давка. Меня оттесняют назад, но я все-таки пробираюсь к прилавку. Затем подаю карточки продавщице и... падаю. Книга Ананда, кошелек выскользнули из рук, и я потеряла сознание. Голодный обморок в то время был типичным явлением. Скоро я очнулась, и в подсознании пробудилось беспокойство: где хлебные карточки на всю семью, куда делась библиотечная книга. Слава Богу, мне все вернули в целости и сохранности, и я благодарила чутких людей. Так состоялось мое первое заочное знакомство как с И.М. Рейснером, так и с индийским писателем - М.Р. Анандом, о творчестве которого впоследствии я написала монографию.

Директор моей школы N 3 Софья Григорьевна Развинова называла меня "дочерью заслуженных родителей", так как моя мама - Загрекова Наталья Александровна - заслуженная учительница РСФСР, а папа - Калинников Яков Иванович - заслуженный врач РСФСР. Когда я закончила школу, мама советовала мне поступить в Саратовский государственный университет или в пединститут, а папа мечтал передать мне медицинскую библиотеку и настаивал на мединституте. Я же, не колеблясь, выбрала свой путь: Институт востоковедения, индийское отделение, и, не обидев никого из родителей, уехала в Москву.

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Чужой город-мегаполис встретил провинциальную девочку сурово и с самого начала принес огорчения. С каким трепетом я ехала по адресу: Сокольники, Ростокинский проезд, 13 а! С волнением открыла дверь приемной комиссии, робко положила аттестат зрелости и заявление о поступлении в МИВ - Московский институт востоковедения перед равнодушным чиновником. Он никак не реагировал на мое присутствие, и тогда я наивно попросила дать мне анкету, которую обычно в то время предлагали заполнить каждому поступающему в Институт. Но мне бланк анкеты даже не предложили.

Поняв, откуда я и что я хочу, чиновник "открыл мне истину". Я знала, что мой Саратов - старинный город высокой культуры, но не предполагала, что он по числу вузов в Советском Союзе занимает четвертое место: после Москвы, Ленинграда и Харькова, оставив позади себя Одессу и Горький, а также все столицы национальных республик: Киев, Минск, Ташкент, Алма-Ату...

Саратовский университет - один из лучших, где читают лекции известные профессора, представители рафинированной интеллигенции. После Октябрьской революции здесь вел курс философии знаменитый Семен Людвигович Франк, впоследствии уехавший на "корабле мудрецов" в Европу. На медицинском факультете блистал лекциями хирург И.С. Спасокукоцкий. В военные годы на кафедре русской классики процветал Георгий Александрович Гуковский - гордость ленинградской филологии. Что касается саратовской консерватории имени Леонида Собинова, то она была построена в России третьей: после Московской и Санкт- Петербургской.

стр. 57

Словом, все хорошо, как пел Высоцкий, но "мне туда не надо".

Разговор с чиновником завершился печально: "Возвращайтесь в Саратов, у вас нет московской прописки. Мы не можем принять ваши документы. В Саратове масса вузов, поступайте там в любой".

Ситуация складывалась напряженная: в Москве я остановилась у друзей моих родителей - Виктора Николаевича и Валентины Глебовны Филипповых. Хотя куранты уже отсчитывали послевоенное время, до отмены карточной системы было еще далеко, и я ощущала себя нахлебницей в семье приютивших меня людей. Но сдаваться перед трудностями - не в моем характере. Я решила восстановить справедливость: не зря же еще в школе штудировала Конституцию СССР, знала права и обязанности советского гражданина, помнила, что каждый человек, получивший аттестат зрелости, имеет право поступить в любой вуз Советского Союза.

Недолго думая, я пошла в приемную Верховного Совета и записалась на прием к своему депутату, который баллотировался по Саратовской области - академику Борису Дмитриевичу Грекову. Он - историк, специалист по Древней Руси, равный его покойному коллеге - Дмитрию Сергеевичу Лихачеву и ныне активно работающему Борису Александровичу Рыбакову.

Выслушав мою печаль-обиду, он вызвал секретаря и попросил соединить его с директором Института востоковедения. Телефонный разговор был краток и конкретен: "Передо мной сидит милая девочка с косичками, волжанка из Саратова, которая окончила школу с медалью и хочет изучать Восток. У нее есть все основания стать студенткой вашего института, тем более, что иногородним отводится три процента мест от общего числа абитуриентов".

...Это был подлинный счастливый случай, и я всю жизнь вспоминаю с благодарностью Б.Д. Грекова, седовласого исполина с лучезарным взглядом, излучающим добро. На следующий день после "переговоров в высших сферах" я вновь предстала перед чиновником приемной комиссии Института. Какая дивная метаморфоза произошла с ним; растерянная улыбка, сплошная вежливость: одна анкета, как простыня, другая - форма 3, какой-то бланк N 8 - все сразу к моим услугам. Медалисты обладали льготами: они освобождались от общих вступительных экзаменов, но, учитывая специфику нестандартного вуза, впрочем, как в МГИМО, им все-таки еще предстояло пройти "два круга ада": собеседование и экзамен по иностранному языку.

"Председателем по собеседованию" оказался небезызвестный востоковед, специалист по бурято-монгольской лингвистике Гарма Данцаранович Санжев, "прославившийся" в 1950 году тем, что на его вопросы давал ответ Сталин в работе "Марксизм и вопросы языкознания". Он взял в руки папку с документами, пролистал мое "Дело", и его раскосые глаза, в которых сверкнула искорка любопытства, остановились на мне: "Вы из Саратова... Я уверен, что большинство саратовцев не знают, почему их город так называется. А вы можете сказать?"

Да, я могла сказать и даже рассказать. Еще давно во времена татаро-монгольского нашествия, захватчики облюбовали на берегу Волги уютное место у подножия горы и лагуны реки. Гора, сложенная из твердого песчаника, была желтого цвета. Ее прозвали Сары-тау, что в переводе с татарского означает "Желтая гора". С годами поселение, выросшее близ Сары-тау, превратилось в город Саратов.

Санжеев одобрительно улыбнулся, глаза его совсем превратились в узкие щелочки, и, сказав: "правильно", отпустил меня.

Еще через пару дней я держала экзамен по иностранному, если быть более точной, по немецкому языку. До сих пор помню: со мной сдавали еще две девушки-медалистки Иветта Галкина и Марина Щеголева. Каждая из нас получила по пятерке. Как говаривал английский писатель Джордж Оруэлл: все люди равны, только одни равнее других. У милых новых знакомых была московская прописка, и они не ведали ничего о моих мытарствах. Иветта Галкина и Марина Щеголева поступили на турецкое отделение, где вместе с ними в течение пяти лет учился остроумный, общительный молодой человек по имени Леонид Медведко. Пять лет он просидел вместе с ними на одной студенческой скамье, а предложение на пятом курсе сделал мне, студентке с индийского отделения. Но это уже было впоследствии, а до того еще существовали бурные пять лет незабываемой студенческой жизни.

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ

Мечта осуществилась! Я стала студенткой Московского института востоковедения. Конечно, я хотела бы изучать язык хинди - государственный язык Индии, но меня определили в группу урду - это государственный язык Пакистана. В политической жизни Индостана в ночь с 14-го на 15 августа 1947 года произошло важное событие: национально- освободительное движение победило. То, к чему индийский народ стремился долгие годы, свершилось: Индия добилась независимости, но какой ценой! Английские власти, покидая колонию, спровоцировали раскол страны по конфессиональному принципу. Произошла трагедия: индусо- мусульманская рознь превратилась в чудовищное кровопролитие. Образовались два государства: Пакистан (14 августа) и Индия (15 августа). Вероятно, астрология в моей судьбе сыграла определенную роль: мой знак зодиака - лев, и родилась я 14 августа, поэтому и выпал на мою долю урду. Если по рассеянности мне случится забыть свою дату рождения, то передачи по радио и телевидению, возвещающие об очередной годовщине независимости Индии и Пакистана, напоминают мне каждый раз, что это и мой день. Да и по восточному календарю я родилась в год змеи - в Индии она священна. Тема о детях, родившихся в Индии в ночь с 14-го на 15 августа 1947 года, легла в основу сюжета лучшего романа Салмана Рушди "Дети полуночи" (1981 год), за который впервые индийский писатель получил Букеровскую премию. (*)

Наша группа урду состояла из 14 человек: 10 мужчин и 4 женщины. По возрасту она делилась на две категории: участники войны (Зинаида Белова, Николай Глебов, Петр Гурнов, Борис Коробов, Юрий Логунов, Игорь Марчуков, Николай Марьин, Иван Седов) - их восемь и группа из шести молодых, вчерашних школьников: Маргарита Жданова, Галина Иванова, Елена Калинникова, Борис Клюев, Александр Медовой и Юрий Фирсов. Предпочтение в Институте в первую

* О жизни и творчестве Салмана Рушди читайте статьи Е. Калинниковой в журнале "Азия и Африка сегодня" за 1997 год в N 1,2,11.

стр. 58

очередь оказывалось фронтовикам и членам коммунистической партии.

Я, увы, не относилась ни к тем, ни к другим и никакими привилегиями не пользовалась.

Еще когда я "проходила собеседование" при поступлении в Институт, меня предупредили, что на общежитие я не имею права претендовать, так как даже далеко не все участники войны обеспечены жилплощадью. Да я и не настаивала. Тем более, что мои родители боялись "тлетворного влияния" на их "воспитанную девочку". Они интуитивно угадали атмосферу, царившую в общежитии, с таким художественным блеском и чувством юмора описанную в своих мемуарах в журнале "Восток" Петром Шаститко, которого я знаю уже полвека. Он учился курсом младше, хотя был старше и побывал на войне.

Родители хотели, чтобы я сняла у какой-нибудь старушки уголок и скромно занималась по студенческой программе, как год назад успешно штудировала школьные дисциплины в "спокойном волжском захолустье". Деньги "на постой" мне обещали высылать родители. И я действительно сняла уголок в квартире Анисьи Васильевны Горбуновой на Смоленской площади, в доме, где находится "Гастроном". Да-да, тот самый, в котором сейчас расположилась по-хозяйски иностранная фирма. По иронии судьбы ее имя похоже на мою фамилию и легко запоминается: "Калинка", далее Стокман. В этом доме, Арбат 54/2, в квартире 144 на четвертом этаже я прожила несколько лет. Спала я на хозяйском сундуке, поверх которого лежал ватный матрац, а занималась и выводила каракули на урду за обычным кухонным столом. Полку для книг купила на скудную стипендию и повесила над сундуком.

Конечно, было трудновато. Война закончилась пару лет назад, но с ликвидацией карточной системы что-то медлили. Беда состояла в том, что мои продуктовые карточки находились по месту прописки, далеко от Москвы. Мама целую неделю подкапливала хлеб и каждую субботу отсылала мне из Саратова с проводницами буханку черного хлеба, за которой я каждое воскресенье ездила на Павелецкий вокзал и старалась растянуть ее на неделю. Вот таким непростым был мой путь в востоковедение.

Незабываемы первые в моей жизни учителя. Как Антонина Михайловна Уварова - учительница первая моя саратовской школы - живет в душе, так и образы педагогов высшей школы храню в памяти. Очень колоритная фигура Баси Абрамовны Сороки: кругленькая, маленького роста, с короткой стрижкой черной копны волос. Это я от нее впервые на урду услышала вопрос: "Тумхара нам кия хэ?" ("Как тебя зовут? Какое твое имя?") И я с замиранием сердца отвечала: "Мера нам Лена хэ" ("Меня зовут Лена").

Изучая язык урду, я делала "открытия". Я ощутила чувство гордости, когда узнала, что набор звуков, составляющих мое имя "лена", в хинди и урду, а вернее, в разговорном языке хиндустани, означает инфинитив глагола "брать", "взять", "получать", "приобретать". Глагол "лена" - один из самых активных, относящихся к сложно-интенсивной группе, исполняющей функции образующих глаголов, и я к нему чувствовала особое расположение.

Когда на последующих занятиях другой преподаватель урду - Даут Али-Датт - единственный индиец, подлинный носитель индийских языков, к которому студенты ездили из Сокольников на Сретенку на практические занятия, задал нам урок: придумать предложение с интенсивными глаголами, то я такую мудреную фразу закрутила, что сразу возвела ее, если не в афоризм, то в девиз своей студенческой жизни: "Я должна приобрести как можно больше знаний от преподавателей Института востоковедения", что звучало на языке урду следующим образом: "Мадрасе улу-лум шаркия ке муалимон се бахут се илм мудже лена чахие".

Даут Али-Датт страдал ревматизмом ног и всегда держал их на скамье в тепле, параллельно полу. От неожиданности произнесенных мною слов он начал нервно поправлять плед на ногах, широко раскрыл глаза, и на фоне желтых белков четко выступили огромные зрачки, похожие на черную смородину. Эффект возымел действие, и он поставил "мою заумь" в пример другим студентам.

На старших курсах нам преподавали замечательные педагоги: С.К. Городникова, Ю.Л. Лавриненко, Л.Б. Ки-биркштис, Е.В. Паевская, Л.И. Юревич, Г.А. Шмидт, О.Н. Прудков и другие. Однако виртуозами признавались два специалиста: по исламове-дению - остроумнейший Е.А. Беляев и по политэкономии капитализма - Э.Я. Брегель. Они всегда читали лекции с вдохновением, при переполненных аудиториях. Нередко их выступления завершались аплодисментами студентов.

Наш Московский институт востоковедения (МИВ) был расположен в удивительно живописном месте: в Сокольническом парке, и весной добрые педагоги иногда выносили языковые занятия "на природу", где "трава молодая, лесной малахит" приводила всех в восторг, а усвояемость новых слов у студентов резко повышалась. Такой метод способствовал сплочению коллектива.

стр. 59

Иногда после занятий (наш "пленэр" обычно совпадал с последними часами по расписанию) мы задерживались в хлорофилловом царстве и расслаблялись в лучах ласкового солнца. Кто-то из мужчин снимал рубашку и загорал, а девушки из желтых одуванчиков плели веночки.

Но особенной популярностью пользовались "языковые вечера", к которым мы тщательно готовились. Они были своеобразным годовым отчетом и показателем прогресса каждого востоковедного отделения. В моду вошел "Гимн демократической молодежи" с его запоминающимися словами: "Дети разных народов, мы мечтою о мире живем". Им открывался каждый вечер, и гимн звучал поочередно на китайском, японском, турецком и других языках. На хинди он начинался: "Науджаван ке дил се". Подготовка была добросовестной, и все подходили к этому делу с чувством ответственности. Однажды перед нами встала проблема костюмов для индийского группового танца. Требовалось, если не сварить суп из топора, то из обычной ткани сотворить шесть парадных сари. Как известно, голь на выдумки хитра. В кабинете директора Института на окнах висели шторы из тончайшего белого шелка. Шесть полотнищ с разрешения директора роздали на пару дней "индийским танцовщицам" Бордуковой, Понащатенко, Ждановой, Калинниковой, Ивановой, Колыхаловой. Надо было их постирать и погладить. Из папье-маше, как по мановению волшебной палочки, удалось соорудить кувшины, и танец индийских девушек, что "по воду шли", удался на славу.

Регулярно заботясь о духовном совершенствовании молодого поколения, дирекция Института поощряла работу комсомольского бюро во главе с секретарем Игорем Беляевым, а главное, культмассового сектора и его руководителя - Юрия Мазура. Результатом их усилий были просветительские встречи с выдающимися личностями, "дарящими разум людям".

Своеобразным оказался вечер с "окающим" поэтом Владимиром Солоухиным, тогда еще только начинавшим свою "стихотворную карьеру". Он призывал бороться за чистоту нашего "великого и могучего" русского языка.

Запомнилась и другая встреча - с писателем Ильей Эренбургом, который приехал на вечер с одной из своих 13 трубок и не вынимал ее изо рта. В этом чувствовалось какое- то пренебрежение к аудитории. А еще одно обстоятельство меня совсем разочаровало. Я была без ума от его антифашистского романа "Буря", а героиню Мадо считала своим кумиром, идеальной женщиной, перед которой преклонялась. И вдруг... я узнаю из его циничного признания, что свою собаку он назвал Мадо. Какое кощунство! Я не смогла ему простить этот цинизм и даже лишила себя удовольствия взять у него автограф.

Однако просто неописуемый ажиотаж вызвал вечер в 1951 году, на котором присутствовал турецкий писатель и поэт Назым Хикмет, только что освобожденный из застенков Бурсы. Назым был первым иностранцем, общественным деятелем, выступившим с трибуны нашего актового зала: рыжеволосый, кудрявый турок с голубыми глазами, полный восточного темперамента, переполненный эмоциями от встречи с нами. Его неожиданное вторжение в наш коллектив стало приятным сюрпризом для всех, но особенно для студентов с турецкого отделения, которые приготовили ему подарок. Многие из них: Радий Фиш, Игорь Печенев, Леонид Медведко - все, между прочим, в дальнейшем ставшие членами Союза писателей, прочли русские переводы стихов знаменитого поэта. Через полгода они вручили ему первый поэтический сборник стихов на русском языке, а переводы Музы Павловой, Давида Самойлова, Бориса Слуцкого, скомпонованные в сборник, последовали уже потом.

Успехом в Институте пользовалась стенная газета "Молодой востоковед". В ней освещалась жизнь нашего коллектива, его достижения на политической стезе: отмечались достижения наших лучших пропагандистов и агитаторов, особенно во время избирательных кампаний. Особенно популярна была последняя колонка, отведенная под сатиру, юмор и спорт. С большим интересом воспринимались шаржи, под которыми обычно была подпись, а то и рифмованная строка.

На китайском отделении института училась чета Солнцевых: Вадим и Нина. Правда, они были постарше. Тогда еще среди нас мало насчитывалось "женатиков". О них ходила легенда: еще в детстве они встретились в Китае, где жили их родители. Романтика детской дружбы прошла через отрочество, юность и завершилась счастливой "встречей перед алтарем". А вот подпись под графическим портретом Вадима "И на Солнцеве есть пятна" вызвала противоречивые суждения. Автор заинтриговал, но не поставил точки над "i". Возможно, здесь подразумевалась какая-то незначительная провинность, а может быть, в соответствии с русской пословицей "ради красного словца не пожалели даже молодца". Но судьба "дюжего молодца" претерпела удачную метаморфозу: сначала Вадим Михайлович занимал два десятка лет карьерный пост замдиректора нашего ИВАНа, а последнюю дюжину лет вплоть до своей кончины возглавлял Институт языкознания РАН. И, кроме пигментных, иных пятен на нем не было.

Следующий рисунок-гротеск, пожалуй, самый сатирический и даже саркастический. Когда-то "золотой медалист" Леша Гаретовский одновременно со мной поступил в Институт. Он усердно изучал хинди, увлекался альпинизмом, но... с некоторых пор что-то стало препятствовать его успешным занятиям. "Закавыка" заключалась в том, что он обнаружил пристрастие не только к Индии, но и к спиртным напиткам. На индийском вечере из кармана его брюк уродливо торчало горлышко бутылки. Художник удачно съязвил, изобразив студента, карабкающегося с альпенштоком по огромной коньячной бутылке и стремящегося заглянуть в жерло- горлышко вулкана, а под шаржем подпись:

"Гаретовский очень рад:

Влез на самый "Арарат ".

Очень жаль, что Гаретовский так и не покорил вершин индийских Гималаев ни в буквальном, ни в переносном смысле. Альпинизм, как и наука, - занятие для сильных и смелых.

(Продолжение следует)

Постоянный адрес данной публикации: