В конце XX в. историков привлекает уже не только событийная сторона прошлого, но и проблемы массовой и индивидуальной психологии, их взаимосвязи в контексте эпохи, их влияние на исторические процессы. В реальной жизни действуют не бездушные носители идей, а живые люди, обуреваемые страстями, обладающие специфическими чертами личности, влияющими на их отношения с окружением, что особенно важно при изучении истории развития замкнутых коллективов и узких социальных слоев. Знания о мотивах человеческой деятельности будут неполны без учета столь важных факторов, как сложившиеся в данном кругу традиции, нормы поведения, типичные реакции, оценки, формальная и неформальная иерархия и механизмы продвижения в ней. Эти новые требования, выдвинутые современной исторической наукой, показывают события в ином освещении; такой подход позволяет существенно обогатить сложившуюся картину исторической действительности.

В данном аспекте особую ценность приобретает история революционного народничества 70-х годов XIX века. Естественный интерес к вопросам социальной истории сочетается здесь с невниманием к особенностям общественной психологии эпохи и к индивидуальным стремлениям, чаяниям и переживаниям ее представителей. Это обстоятельство, а также общее падение интереса к истории революционных и социалистических учений, и определяют особенности положения избранной нами темы в современной отечественной историографии ¹ . Прозвучавший в 1991 г. призыв к пересмотру концепции революционного народничества ² не встретил отклика.

В зарубежной же историографии существует глубокая традиция исследования революционного народничества, демонстрирующая множественность подходов и методологических принципов. В частности, большое внимание уделяется именно социально-психологическим аспектам. Во второй половине XX в. получило распространение понимание народничества не как движения, имевшего узкополитические цели, а, скорее, как "субкультуры", своеобразной духовной среды обитания молодежи пореформенной эпохи. Некоторые зарубежные исследователи пришли к выводу о возможности проведения параллелей между обитателями "общих квартир" 1870-х годов в России и "бунтующим поколением" 1960-х в Европе и Америке. Д. Броуэр подчеркивает, в частности, что подъем молодежного радикализ-

Калинчук Сергей Викторович - аспирант Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена.

стр. 46

ма и усиление разночинских групп среди учащейся молодежи находились не в прямой, а в обратной зависимости друг от друга, то есть истоки революционного движения следует искать в социальном положении самой учащейся молодежи, а не формировавших ее общественных групп и классов ³ . Этот подход еще несколько лет назад в отечественной историографии считался совершенно неприемлемым ⁴ .

Однако подобный взгляд на революционное народничество весьма перспективен. Избегая рискованных исторических параллелей, нельзя, тем не менее, пренебречь возможностью проанализировать молодежную субкультуру 1870-х с ее символизмом, эмоциональностью, ее специфической этикой, построенной на "конфликте поколений", ее особым образом жизни и системой эстетических ценностей, исходя из сложившегося к концу XX в. опыта изучения подобных общественных явлений. Еще В. И. Ленин характеризовал народничество не просто как определенное социалистическое учение или общественное движение, а гораздо шире - как "целое миросозерцание" ⁵ , присущее нескольким поколениям русских революционеров. Во всяком случае, представляется оправданным предпринять попытку обрисовать народническую среду 70-х годов XIX в., ее внутренний быт, ценности, традиции и эволюцию.

В исторической и мемуарной литературе революционное движение той поры предстает как совокупность довольно рыхлых организаций, возникших на основе объединения последователей различных доктрин, в основном представлявших учащуюся молодежь. Этим, однако, не исчерпывается его состояние; при дальнейшем рассмотрении на передний план выступает, если можно так выразиться, эмоциональный фон отношений молодых революционеров. Это целый мир, названный уже выше подпольной молодежной субкультурой, топография которой определялась сетью "общих квартир", "коммун", являвшихся своего рода перевалочными пунктами в странствиях неприкаянного студенчества и одновременно центрами молодежного общения "семидесятников", куда заходили "без всякого дела, а лишь затем, чтобы узнать новости и вообще побеседовать" ⁶ .

Именно такое впечатление создают многочисленные описания этих квартир, оставленные участниками народнического движения. "Неделями, а то и месяцами жили, как на бивуаке, на этой квартире молодые люди, не только расставшиеся со своим прошлым и с часа на час собиравшиеся "идти в народ", но уже и ходившие туда", - такой предстает "общая квартира" в воспоминаниях Л. Г. Дейча. Едва ли не главной чертой этой субкультуры было ее стремление полностью противопоставить себя "буржуазной среде" со всеми ее атрибутами, нашедшее свое выражение в ненависти к "городской культуре", потребности "порвать всякие связи с "погрязшим в разврате миром"" ⁷ . Отмечаемая И. Паперно у предшествующего поколения протестующей молодежи - нигилистов-"шестидесятников", эта особенность сознания легко обнаруживается и у их преемников - народников-"семидесятников", хотя и в несколько иных проявлениях. Популярная в 70-е годы теория М. А. Бакунина, апеллировавшая скорее к чувственной, эмоциональной стороне личности молодого человека, поставила задачу полного разрушения эксплуататорской цивилизации, основанной на угнетении огромного большинства во имя привилегированного меньшинства. На смену этой разрушенной цивилизации должна прийти новая культура, которая станет достоянием всех трудящихся, - так, по воспоминаниям В. Н. Фигнер, звучала проповедь молодых бакунистов. Вполне закономерным выглядит в этом контексте отмечаемое мемуаристами особое душевное состояние обитателей подпольной среды: им было присуще "веселое, именинное или сопряженное с подобным торжеством настроение" ⁸ .

Чувствуя себя не столько носителями определенной политической программы, сколько творцами новой культуры, молодые революционеры воспринимали мир через призму этой культуры и соответствующим образом стремились организовать свой быт. Творение нового быта в настоящем едва ли не превалировало над борьбой за новые социальные условия в будущем ⁹ . Очевидно, что для людей, следовавших подобного рода

стр. 47

взглядам, социальной нормой становилось состояние неприкаянности, "отщепенства", жизненной неустроенности со всеми его характерными чертами- спаньем на полу "где и как попало", вызывающим внешним видом, презрением к традиционным ценностям, манерами, выдержанными в духе пощечины общественному вкусу ¹⁰ . В идейной платформе бакунизма находили свое выражение свойственные молодости радикализм, склонность к выбору наиболее быстрых и простых путей решения сложных вопросов, стремление к самостоятельности и противопоставлению себя миру "отцов". Указанные факторы становились решающими при определении отношения участников движения к явлениям внешнего для них мира. Революционная бунтарская среда 1870-х годов встречала новичка "по одежке" и узнавала своих "по походке".

Небрежение к своему костюму и большая страсть к пышной растительности на голове, по-видимому, являлись общими для большинства бунтарей того времени. Н. А. Морозов, описывая первую встречу с Д. И. Клеменцем, С. М. Кравчинским и другими видными народниками в 1874 г., подчеркивал, что в их обществе "не было ни одного безусого и безбородого", хотя мало кому из присутствовавших гам минуло 25 лет. П. Б. Аксельрод уже в возрасте 20 лет носил бороду. Дейч пишет в своих воспоминаниях о том, что "многие из нас тогда редко прибегали к ножницам и гребню, почему наши волосы находились в "живописном беспорядке"", и появление на людях "в нечесаном и растрепанном виде" стало, по наблюдению Морозова, отличительной чертой "нигилизма". Страницы мемуаров "семидесятников" изобилуют портретами юных бородачей, посещавших "общие квартиры" ¹¹ .

Предпринятое в середине 70-х годов "хождение в народ" сформировало и специфический костюм революционера. С незначительными вариациями бунтарская "мода" на одежду сохранялась до конца десятилетия и сводилась к стандартному набору элементов. "В парусиновой блузе с кушаком, в высоких ботфортах, с длинными волосами, в темных очках", так описывает И. Гецов типичного социалиста-революционера той поры. Потребности конспирации и пропаганды в крестьянской и рабочей среде требовали от интеллигента умения принимать соответствующий облик. Как "типичный симбирский мужичок в засаленной фуражке, черном кафтане нараспашку, под которым виднелась пестрядинная крестьянская рубаха навыпуск, в жилете с медными пуговицами и в синих полосатых портках, вправленных в смазные сапоги", предстал перед Морозовым Клеменц. "Смазные сапоги" являлись своего рода культовым элементом: Я. В. Стефанович, описывая свой внешний вид в середине 70-х годов, вспоминает именно о них. Не укрылась эта революционная мода и от такого тонкого наблюдателя, как Ф. М. Достоевский, который обратил внимание на "сапоги" еще в 60-е годы ¹² .

Юношеское преклонение перед атрибутикой, ничуть не удивительное в молодежной среде, неприязнь ко всем внешним проявлениям "благовоспитанности" были столь сильны, что революционер-бакунист мог по одному только этому критерию вынести отрицательное суждение о человеке. Так было со Стефановичем, побывавшим в 1874 г. на собрании украинофилов в Галиции и не встретившим там "студента ни единого". Еще не вступив в разговор с собравшимися, еще не выяснив даже их политических взглядов, Стефанович уже "пришел в некоторое смущение; когда швейцар настоятельно потребовал, чтобы я снял пальто, на что я никак не соглашался... я уж совсем было хотел поворотить оглобли! " ¹³ ,- рассказывал он позже в одном из писем. Собрание отпугнуло его именно своим респектабельным внешним видом, тем, что представленные на нем "профессора, адвокаты, священники" принадлежали к чуждой ему среде, а "прекрасные апартаменты", "шикарное кресло" и швейцар слишком резко контрастировали с привычной ему молодежной субкультурой.

Подобным же образом относились молодые бакунисты и к другим ценностям "буржуазной цивилизации" образованию, карьере, этикету. Лозунгом того времени стало "сожжение за собой кораблей", что требо-

стр. 48

вало разрыва с системой высшего образования как с символом привилегированного общественного положения. "Никакой научной подготовки, никаких университетов... Надо повернуться спиной не только к сословным привилегиям, но и к "официальной науке"", - формулировал это умонастроение Аксельрод. Многие, подобно В. К. Дебогорию-Мокриевичу, приписывали университетскому диплому "деморализующее влияние", поскольку он стимулировал возможность "жить не трудом" ¹⁴ . Прилежный же студент зарабатывал репутацию человека ненадежного, в лучшем случае лишь сочувствующего революционному делу.

Равным образом среди бунтарей не ценилась и начитанность, в особенности чтение "легальных публицистов" так как внимания, по мнению революционеров, заслуживали лишь писатели-эмигранты, литераторы же, оставшиеся в России, не выразили своего протеста против существующего общественного строя и тем самым косвенно поддерживали его. Вследствие этого из круга чтения бунтарей совершенно исключались "толстые" журналы и беллетристика, а внимание их привлекали в основном сочинения по истории революционных движений и крестьянских выступлений в России и Западной Европе, а также так называемые "тенденциозные" произведения - книги революционных демократов, основоположников народничества, экономистов, социологов и деятелей европейского революционного движения. Некоторые бакунисты, особенно южане, вообще игнорировали печатное слово и отказывались признать какую-либо пользу для народа от обучения грамоте, находя ее скорее вредной, чем полезной ¹⁵ . Вызванная в основном двумя факторами - бакунинским отрицанием "официальной науки" и неприятием взглядов и манеры поведения "недостаточно революционных" лавристов, эта "библиофобия" прочно вошла в систему ценностей народников 70-х годов.

У этой среды была своя иерархия, хотя и не формальная. Память о нечаевской истории была живуча, и всякое стремление к структурированию своего нелегального быта, к созданию централизованной организации вызывало у них отвращение. "При одном лишь упоминании об "организации", а тем более "централистической", многим из нас уже рисовалась мистификация Нечаева" ¹⁶ , - вспоминал Дейч. Тем не мене среди революционеров существовало своего рода распределение по "ступеням" иерархической лестницы. Продвижение по ней и, соответственно, степень посвященности в дела революционеров определялись тем, насколько данное лицо было связано с пресловутой "буржуазной средой". Различались так называемые "сочувствующие", то есть студенты, еще не покинувшие стен своих учебных заведений; лица, готовившиеся отправиться "в народ"; наконец, испытанные пропагандисты, имевшие уже опыт революционной работы среди крестьян и успевшие пройти через тюремное заключение ¹⁷ .

С появлением подпольной народнической прессы и началом проведения народниками различных противоправительственных акций, будь то политическая демонстрация или первые террористические акты, в среде молодых революционеров возникли свои "знаменитости", воспринимавшиеся также как своего рода иерархическая группа на вершине подпольного Олимпа. Не обладая никакими властными полномочиями, воздействуя на окружение исключительно силой авторитета, эти неформальные лидеры способны были не только определять политику народнических организаций, но и влиять на "сочувствующих" и начинающих революционеров. Отношения между "знаменитостями" и "новичками" выступали в качестве одного из факторов, определявших развитие народнической среды.

Революционная народническая среда 1870-х годов, существуя как бы изолированно от внешнего мира, с которым сознательно порвала, жила по собственным законам и правилам, демонстрируя их лишь тогда, когда речь заходила об интеграции в нее "новичка". Молодой человек, успевший, как правило, ознакомиться с нелегальной литературой и даже составивший себе определенное мировоззрение, при попытке войти в эту среду сталкивался в первую очередь со своего рода "проверкой на пригодность", которой его подвергали не какие-либо руководящие структуры

стр. 49

революционных организаций (за отсутствием таковых), а вся подпольная среда в целом, в лице каждого ее представителя, и далеко не просто было выйти из этого испытания с честью. Ему подвергались все "новички" и, в частности, появившийся в народнических кругах около 1875 г. студент Горного института Георгий Плеханов.

Двадцатилетний Плеханов нимало не соответствовал тому стереотипу революционера, который сложился в сознании участников движения. Несоответствие это наблюдалось практически по всем признакам, начиная с внешнего вида и заканчивая кругом чтения. Дейч, знакомство которого с Плехановым произошло весной 1876 г., отмечал, что "внешностью, а также манерами, обращением и даже костюмом Плеханов... нисколько не походил на "нигилиста": он одевался чисто, аккуратно, но без малейшей претензии на франтовство; волосы причесывал назад, небольшую темно-русую бороду своевременно подстригал... Плеханов отличался от большинства из нас также вежливостью, корректностью; производил впечатление "благовоспитанного молодого человека", ну, а наши "нигилистические замашки" приобрели тогда громкую известность". Это послужило причиной того, что, хотя Дейч и прожил на квартире Плеханова несколько недель, никакой духовной близости между ними не возникло. Плеханов готовился к переводным экзаменам в институте; Плеханов читал "толстые" журналы и специальные руководства по различным наукам; Плеханов имел странную для революционера привычку в минуты хорошего настроения напевать опереточные арии. Все это в совокупности произвело на Дейча крайне отрицательное впечатление; он принял Плеханова за "лавриста", "сухого книжника", "карьериста", способного стать в лучшем случае сочувствующим революционерам профессором, но никак не самоотверженным борцом с существующим строем. По всей видимости, мнение, сложившееся у Дейча о Плеханове, разделялось и другими участниками движения, дистанцировавшими его от себя на ступеньку "сочувствующих" Со своей стороны, Плеханов до конца 1876 г. также не стремился сблизиться с бунтарями, причем главным препятствием этому выступали причины нравственно-этического и эстетического характера: он считал бунтарей "неаккуратными, не держащими своих обещаний" ¹⁸ . Недоумение у Плеханова вызывало воинствующее невежество бунтарей, их неприязнь к дисциплине, к которой он сам был приучен еще в бытность свою учащимся военной гимназии, любовь к пустым разговорам, не имевшим иной цели, кроме самовыражения говоривших. Наконец, внешний вид бунтарей, по всей видимости, тоже Плеханову не импонировал, и даже позже, когда участие в пропаганде среди рабочих вынудило его в целях конспирации надеть косоворотку и пресловутые сапоги, предпочтение он отдавал все-таки иной эстетике. В 1879 г. в Ростове-на-Дону, где Плеханов скрывался во время подготовки покушения А. К. Соловьева на Александра II, даже работая в пролетарской среде, он предпочитал, по воспоминаниям Р. М. Плехановой, выглядеть "мещанином", носить "приличный костюм, картуз", походя на "молодого купчика средней зажиточности", а не на рабочего и уж тем паче не на революционера-бунтаря ¹⁹ .

Любопытно, что члены кружка лавристов, к которому в 1876-1877 гг. была близка будущая жена Плеханова, относились к нему весьма недружелюбно именно за его бакунистские взгляды ²⁰ , в то время как бакунисты, формировавшие основную массу обитателей "общих квартир" ²¹ , отвергали своего единомышленника именно за его принадлежность к другой культурной среде. Перед ним еще стояла задача войти в подпольную иерархию и утвердиться в ней. Пока же он производил впечатление "застенчивого, конфузливого юноши", сторонящегося резких и грубых бакунистов. "С первых дней своей революционной деятельности... он не попадал, если можно так выразиться, в тон того настроения, того движения, которое в данный период было господствующим" ²² - писал Дейч, не отрицавший, кстати, возможности ученой карьеры для Плеханова вплоть до 1879 года.

Однако вхождение в подпольную иерархию требовало отказа от наиболее существенных атрибутов привилегированности, препятствовавших

стр. 50

сближению с революционной средой. Первой жертвой оказалась научная карьера, возможно, перспективного молодого ученого. Вторым актом "сожжения кораблей" был переход на нелегальное положение после демонстрации у Казанского собора 6 декабря 1876 года. Очевидно, что авторитет Плеханова после этих событий несказанно поднялся; изменилось и его место в неформальной иерархии.

Сам этот момент совпал со спадом революционного движения, связанным с разгромом первой волны "хождения в народ". Закончился период "бури и натиска", ряды революционеров поредели, в неформальной иерархии возникло много "вакантных мест". Плеханов, с благоговением смотревший на знаменитых революционеров - Д. А. Клеменца, С. Ф. Ковалика, С. М. Кравчинского - и не сближавшийся активно с бакунистами отчасти потому, что не чувствовал за собой морального права становиться в один ряд с этими прославленными личностями, пострадавшими за свои убеждения, гораздо комфортнее чувствовал себя в кружке М. А. Натансона, ни один из членов которого не успел к тому времени приобрести известность ²³ .

Для народников 1876 г. оказался переломным во всех отношениях: движение стало приобретать определенные формы, из мира "общих квартир" начало выкристаллизовываться подобие политической организации. Новое состояние подпольной субкультуры требовало нового типа людей - теоретиков и практиков-организаторов, а привычки, образ жизни, круг ценностей "семидесятника" нимало не соответствовали этим потребностям времени. Поэтому на первый план выдвинулись нетипичные представители движения - такие, как "собиратель" разрозненных народнических кружков Натансон, "книжник" и эрудит Плеханов или А. Д. Михайлов, одним из первых среди народников обративший внимание на элементарные требования конспирации, отказавшийся от обычного "нигилистического" наряда и выдвинувший идею организационного централизма ²⁴ . Умные, талантливые, убежденные и образованные, преданные поставленной ими перед собой цели, эти поистине незаурядные личности вполне заслуженно заняли ведущее положение в революционных кругах. Одаренный публицист, обладавший математическим складом ума, Плеханов и непревзойденный организатор Михайлов практически одновременно влились в подпольную среду, и не удивительно, что вскоре их стала связывать тесная личная дружба ²⁵ , прервавшаяся только после Воронежского съезда, когда идейные разногласия встали на пути человеческих отношений.

В землевольческий период их сближали не только убеждения и конспиративная деятельность, но и общее для них отрицательное отношение к тем характерным чертам народнической психологии, которые мешали выработке четко сформулированной программы и формированию партийных структур. Недавние чужаки среди революционеров, они смогли возглавить движение как вследствие своих исключительных качеств и способностей, так и потому, что типичные "семидесятники" несли в себе лишь деструктивное, разрушительное, но не созидательное начало. Несоответствие стандарту в данном случае оборачивалось огромным преимуществом, облегчавшим превращение еще недавно никому не известных студентов - в лидеров наиболее влиятельной народнической организации. Ситуация существенно изменилась к 1879 г., когда выросшая из кружка Натансона организация "Земля и воля" оказалась на грани раскола.

Традиционное для отечественной историографии объяснение причин распада этой организации выглядит следующим образом: часть народников разочаровалась в программе пропаганды революционных идей среди крестьян и выдвинула новую доктрину, сводившуюся к признанию необходимости свергнуть правительство, ослабленное систематическим террором, и передать власть представительным органам, выражающим интересы народа ²⁶ . Другая часть народников, не признав сразу правоту "террористов", сохраняла верность традициям землевольчества, постепенно эволюционируя в сторону принятия идеи политической борьбы в народовольческой или марксистской ее интерпретации. Идейная сторона

стр. 51

конфликта между двумя фракциями освещена ²⁷ , и нет необходимости специально останавливаться на этом вопросе. Однако есть и другая сторона: участники столкновения были в первую очередь людьми, притом молодыми, и идейная убежденность сочеталась у них с самыми разнообразными чувствами и эмоциями, ранее не привлекавшими внимания отечественных исследователей, хотя без учета этого фактора история развития конфликта будет неполной.

Ряд народнических мемуаристов, описывая нравственное состояние народников перед Липецким и Воронежским съездами, акцентирует внимание не на разочарованности революционеров в крестьянах, а скорее на чувстве усталости от постоянного пребывания в чуждой им среде, в отрыве от себе подобных. "Скука одолевать их стала страшная, и потому приглашение в Липецк было принято ими как избавление от татарского ига", - такой запомнилась М. Ф. Фроленко деревенская жизнь А. И. Баранникова и М. Н. Ошаниной в 1879 году. Еще более красочный пример приводит О. В. Аптекман, рассказывая о душевном состоянии О. Е. Николаева летом 1879 года: "Его потянуло в город с неотразимой силой. "Не могу больше жить в деревне, - заявил мне "Егорыч", - знаешь: совсем обалдел! Тоска порой берет, хоть ревмя реви! Хочется поговорить со своим человеком, книжку почитать - совсем одичал! Раз - поверишь ли? - захотелось на нашем языке поговорить, и я обратился к печке и стал говорить с ней, воображая, что с своим веду разговор!" " ²⁸ . Эти примеры не единичны, и очевидно, что упадок сил народников в 1879 г. в немалой степени провоцировался их отрывом от традиционной для них среды обитания, представленной "общими квартирами", эмигрантскими собраниями и другими центрами неформального общения.

Народникам стало невыносимо скучно в деревне, и это наблюдение в равной степени относится как к сторонникам, так и к противникам террористической тактики: и те, и другие жаждали вернуться в город, в привычные условия жизни, в то время как молодость и горячность толкали многих из них на все более радикальные пути борьбы. Косвенное свидетельство об этом сохранилось в воспоминаниях Фроленко. "Для всех ясней и ясней становилось, что тут дело идет уже не об единичном факте, не об одном Александре I, а намечается целое новое направление, могущее передвинуть центр деятельности землевольцев вместо деревни в города" ²⁹ , - отмечал он.

Обозначившееся к 1879 г. идейное размежевание между сторонниками террора ("политиками") и сторонниками продолжения работы в деревне, которого, несмотря ни на что, не последовало ("деревенщиками"), не было непримиримым. Помимо того, что даже на Воронежском съезде существовала группа "колеблющихся" (Т. И. Лебедева, С. Л. Перовская, Фигнер ³⁰ ), обращает на себя внимание то обстоятельство, что среди "деревенщиков" отношение к террористическим методам борьбы не было однозначно отрицательным. Это можно сказать о В. И. Засулич, считающейся одной из родоначальниц революционного террора в России, о Дейче и Стефановиче, организовавших покушение на провокатора Гориновича, об М. Р. Попове - одном из участников убийства провокатора Рейштейна и инициаторе внесения в программу "Земли и воли" пункта о необходимости активизации аграрного террора, об А. А. Хотинском, который во время освобождения из-под ареста А. К. Преснякова едва не пустил в ход кастет. Чернопеределец Н. И. Щедрин, один из организаторов Южно-Русского рабочего союза в Киеве в 1880 г., в деле канцелярии Министерства внутренних дел характеризуется "по присутствию злой воли, решимости и безнравственности... не менее серьезным тех злодеев, которые совершили страшное преступление 1 марта", а о самом союзе в том же деле говорится, что в его программу "входит, между прочим, и убийство, как средство для достижения преступных целей партии". А Аптекман, оказавшийся в тюрьме в январе 1880 г., угрожал надзиравшему за ним полицейскому офицеру судьбой убитого террористами шефа жандармов Мезенцева ³¹ .

В то же время на момент раскола "Земли и воли" идея захвата власти,

стр. 52

отстаиваемая в основном выходцами с юга России, по всей видимости, не представляла еще собой оформившейся доктрины. Липецкий съезд, положивший начало фактическому существованию "Народной воли", по воспоминаниям Фроленко, "не задавался целью создать новую программу, так как он имел в виду действовать еще под знаменем программы землевольческой", в то время как "заговор, переворот, захват власти с передачей ее народу - все это высказывалось, обсуждалось, но все это... имело место лишь как доказательство, как мотив у отдельных лиц, что с помощью сильной боевой организации и такие вещи возможны". На это же обстоятельство обращал внимание и Аксельрод, отмечавший, что вплоть до 1 марта 1881 г. руководящие документы народовольцев "резко противоречили мысли о захвате власти", да и сама эта идея стала распространяться в народовольческих кругах "уже после разрушения старого "Исполнительного комитета"". По меткому выражению А. С. Бережанского, став "политиками", сторонники радикальной тактики еще не стали государственниками ³² . Решения Воронежского съезда носили в значительной степени компромиссный характер ³³ , и конфликт между "политиками" и "деревенщиками" выглядел как личное столкновение представителей "террористов" с непримиримым ортодоксом Плехановым, уход которого со съезда позволил восстановить согласие если не в идейном, то по крайней мере в организационном плане.

Какова же в таком случае причина разделения "Земли и Воли", происшедшего в августе 1879 года? Народнические мемуаристы дают различные ответы на этот вопрос. Некоторые из них обращают внимание на психологический климат в народнической среде накануне раскола и на личные чувства главных участников и выразителей размежевания "террористов" и "деревенщиков". "Раскол этот отнюдь не был вызван необходимостью, - вспоминал Аптекман. - Ни общая ситуация - особенно обострившаяся тогда борьба между единственно борющимися в тот момент общественными силами: революционными группами - с одной стороны, и правительственной организацией - с другой, - ни взаимные отношения членов общества "Земля и воля"... ни какие-либо существенные разногласия принципиального и тактического характера на самом деле не вызывали неизбежно этот раскол. Тогда, 42 года тому назад, раскол казался будто неизбежным: страсти разгорались, вмешивалось много субъективных моментов, начиная с уязвленного самолюбия и кончая личной антипатией (...исключительно среди редакторской группы "Земли и воли")" ³⁴ . Протестовавший против оценок Аптекмана Дейч, тем не менее, сам нарисовал похожую картину внутренних отношений в землевольческом ядре накануне его раскола. В частности, он обращает внимание на тот факт, что фракцию "деревенщиков" составляли люди, обладавшие наибольшим на тот момент авторитетом в революционной среде: оратор демонстрации 6 декабря 1876 г. Плеханов, легендарная Засулич, имевшая, по выражению мемуариста, "всемирную известность", участники Чигиринского заговора Стефанович и сам Дейч. К ним следует прибавить обладавшего устойчивым авторитетом в эмигрантских кругах Аксельрода, присоединившегося к "деревенщикам" уже после распада "Земли и воли", "Помню, как мне лично приходилось тогда слышать даже от самих народовольцев признания, что "в отношении знаменитостей" они, конечно, не могут с нами равняться", - подытоживает Дейч. Напротив, ядро "террористов" составляли лица, обладавшие лишь локальной известностью или не обладавшие вообще никакой. А. И. Желябов, Ошанина, Е. Д. Сергеева и Фигнер вообще не являлись членами организации до Воронежского съезда (впрочем, как и Засулич, Дейч и Стефанович, но эти последние сами отказались от предложенного им еще в 1878 г. вступления в ее ряды в преддверии эмиграции). "Очень немногие члены даже нашей революционной среды знали хотя бы по именам, например, Ошанину и В. Фигнер, несколько больше были известны Перовская и Желябов, как бывшие "чайковцы", привлекавшиеся по процессу 193-х, но не игравшие на нем ни первых, ни вторых ролей... Михайлов позже стал известен, а В. Фигнер только в 1883 г. приобрела широкую

стр. 53

известность" ³⁵ . Можно не согласиться с оценкой роли Михайлова в организации и деятельности землевольческого центра, данной Дейчем. Однако вполне вероятно, что эмигранту Дейчу, как и многим рядовым народникам, имя этого гения конспирации действительно известно не было.

Налицо, таким образом, своеобразный конфликт сформировавшейся за три года землевольческой и околоземлевольческой элиты, людей, завоевавших прочный авторитет в подпольной среде, утвердивших свое положение в неформальной иерархии, - с претендующими на такой же иерархический рост рядовыми членами и представителями периферийных групп, причем иногда, как в случае с Желябовым и Перовской, совсем недавно исповедовавших довольно умеренные взгляды.

Первым нарастание этой новой волны почувствовал Плеханов, со свойственной ему уже в столь молодом возрасте политической прозорливостью предвидевший бесперспективность новой тактики и неминуемый разгром народнического движения в случае сосредоточения всех его сил на терроре. В то же время Плеханову не было чуждо ничто человеческое, и своим уходом с Воронежского съезда он выразил готовность пожертвовать даже членством в организации, но удержать за собой завоеванную им роль идейного лидера. Постепенная утрата им этого положения к лету 1879 г. стала очевидной. Аптекман вспоминает, как при составлении пятого номера "Земли и воли" статья Плеханова о террористической борьбе, уже им написанная, была отвергнута в пользу статьи Л. А. Тихомирова, встреченной революционной молодежью с большим энтузиазмом. Плеханов, видимо, уже освоившийся с ролью ведущего народнического теоретика, воспринял публицистический триумф Тихомирова - новичка, вступившего в организацию в конце 1879 г., - как вызов себе, тем более что в литературном отношении последний не обладал такими талантами, как первый. Отсюда отмечаемое Аптекманом "соревнование, сначала скрытое, а потом и явное... неприязнь, антипатия и прочие трения, омрачавшие редакцию "Земли и воли"". Зато в новой организации, сложившейся к осени 1879 г., Плеханов мог не опасаться конкуренции со стороны других претендентов на звание духовного вождя подполья: несмотря на "звездный" состав редакции "Черного передела", единственным его членом, склонным и способным к литературной деятельности и разработке теоретических вопросов, был он сам (не считая Аптекмана, публицистический талант которого был "открыт" самим же Плехановым). "Он впервые являлся главным, если не сказать - единственным идейным руководителем вновь возникшей народнической организации" и вследствие этого "чувствовал себя прекрасно", - вспоминал Дейч ³⁶ .

Есть основания полагать, что первые шаги к выделению из "зараженной" терроризмом "Земли и воли" начали предпринимать не "политики", а "деревенщики", причем не летом, а еще в феврале 1879 года. В частности, на это указывает приобретение в этом месяце того самого печатного станка, на котором зимой 1879/80 г. набирался первый номер "Черного передела". Станок был добыт через арестованного в марте 1880 г. В. А. Переплетчикова, причем целью ставилось оборудовать подпольную типографию, чтобы издавать газету с более умеренным направлением, чем "Земля и воля" ³⁷ . Именно в феврале 1879 г. вышел в свет четвертый номер "Земли и воли", содержавший материалы определенно террористической направленности. Станок хранился у Переплетчикова до декабря, когда и был отправлен заказчику. Печатание же первого номера "Черного передела" началось в середине января 1880 г., и маловероятно, что за это время станок успел перейти в чьи-либо чужие руки, тем более что факт приобретения станка непосредственно у Переплетчикова подтверждает в своих воспоминаниях Е. Н. Ковальская. Согласно материалам дознания, заказчик станка, передавший Переплетчикову 800 руб. на его приобретение, и получатель заказа были одним и тем же лицом ³⁸ , то есть одним из арестованных по делу чернопередельческой типографии в январе 1880 г. либо их поверенным. Таким образом, речь должна идти о круге старых землевольцев Аптекмана, Н. А. Короткевича, Г. М. Тищенко, в который входила и хозяйка подполь-

стр. 54

ной печатни М. К. Крылова. Последняя, профессиональный типограф, весной 1879 г. отказалась набирать материалы террористической направленности, чем положила конец выпуску газеты "Земля и воля" ³⁹ , и издание народнической прессы целиком оказалось в руках "террориста" Морозова.

Не последнюю роль в развитии отношений землевольцев в период распада организации играл и такой "нетрадиционный" фактор, как личные обиды. Еще во время разработки плана покушения Соловьева на Александра II (2 апреля 1879 г.) "деревенщики", в том числе Плеханов, В. Н. Игнатов и М. Р. Попов, считавшие этот террористический акт бесперспективным, настаивали на личной встрече с Соловьевым, надеясь отговорить его от задуманного. "Террористы" Морозов, Михайлов, А. И. Зунделевич, А. А. Квятковский и Тихомиров всячески препятствовали этой встрече, уверяя, что решение Соловьева убить царя является окончательным, что было, как выяснилось впоследствии, неправдой: Соловьев колебался, и такой сильный оратор, каким заслуженно считался Плеханов, очевидно, мог добиться желаемого в случае личного контакта. Когда же до "деревенщиков" дошли слухи об организации внутри "Земли и воли" еще одного тайного общества - "Свобода или смерть", чаша их терпения переполнилась. Оба эти поступка оценивались даже не с идейной точки зрения, а как пример нетоварищеского поведения, не укладывавшегося в рамки народнической этики. Подобно Стефановичу, другие народники тоже признавали хитрость только в "политике", но никак не в отношениях между "своими" ⁴⁰ . Организация Чигиринского заговора, основанного на обмане, была вполне простительна, но создание "общества в обществе", законспирированного от товарищей, являлось совершенно неприемлемым. Этот поступок бывших соратников настолько возмутил Плеханова, что у него сформировалась настоящая идиосинкразия по отношению к "террористам", а впоследствии и к народовольцам. Даже в 1882-1883 гг., когда заграничные чернопередельцы согласились пойти на контакт с "Народной волей", а многие их единомышленники в России, примкнувшие к "Черному переделу" в конце 1879- начале 1880-х годов, не участвовавшие в Воронежском съезде и лишенные вследствие этого "комплекса обиды" на "террористов", вступили в их организацию, Плеханов продолжал упорствовать, провоцируя конфликты и стремясь поддерживать напряженность в межфракционных отношениях ⁴¹ . Обсуждая с народовольцами перспективы помещения в "Вестнике Народной воли" статьи "Социализм и политическая борьба", Плеханов категорически отказывался изъять из ее текста высказывания, оскорбительные для "террористов", в чем был поддержан Дейчем. Однако, когда статья вышла в качестве издания группы "Освобождение труда", именно эти фрагменты, вызывавшие негодование народовольцев, оказались исключенными самим Плехановым, что свидетельствует о непринципиальном характере конфликта.

Как тогда, так и позже Плеханов зачастую проявлял неспособность к компромиссу с инакомыслящими - просто в силу склада характера; это отмечали и его друзья, и противники. О болезненном самолюбии лидера "Черного передела", его нетерпимости к мнению оппонента свидетельствуют воспоминания Тихомирова. Ульянов-Ленин, познакомившийся с Плехановым через два десятка лет после описываемых событий, также был неприятно поражен такими его чертами, как "абсолютная нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы". Плеханов откровенно заявлял, что не допускает даже мысли о возможности дискуссии на страницах революционного издания, снова провоцировал конфликты - теперь уже в редакции будущей "Искры", и вообще явно проявлял диктаторские наклонности (показательно, что эту нелестную характеристику Плеханову дал человек, наделенный диктаторскими наклонностями едва ли не в большей степени, чем сам Плеханов). Напротив, когда его молодые товарищи, настойчиво и упорно проводившие линию на консолидацию социал-демократических сил, добились на этом поприще определенных успехов и Плеханов оказался в меньшинстве, он фактически самоустранился от дальнейшей организационной работы в редакции, что очень напоминало

стр. 55

его поведение в 1879 году. "Невероятная резкость Г. В. просто как-то инстинктивно толкает на протест, на защиту его противников", - констатировал Ленин, а Засулич, по-прежнему входившая в ближайшее окружение Плеханова, сокрушенно признавала, что "Жорж всегда был такой" ⁴² . Нет ничего удивительного в том, что Плеханов придерживался подобного стиля поведения и с народовольцами в 1879 и 1883 году. Это было тем более просто, что последние сами давали немало поводов упрекать их в непорядочности и нравственном макиавеллизме, например, перехватом писем Стефановича Дейчу в 1883 году.

В межфракционные отношения неотъемлемым элементом вторгались эмоциональные факторы: невыдержанность, агрессивность поведения, раздражительность еще очень молодых людей, у которых особенности неустойчивой психики усугублялись испытываемыми в течение долгого времени материальной нуждой и чувством постоянной опасности. Подобный психологический фон нередко провоцировал их на необдуманные высказывания и опрометчивые поступки. И в 1879, и в 1883 году в отношениях "деревенщиков" и "политиков" этические моменты играли не меньшую роль, чем политические. И если, формулируя свое отношение к Желябову после Воронежского съезда, Плеханов обращал внимание на то, что его оппонент - "споспешник либералов", "конституционалист, буржуазный революционер", то бывшим товарищам по "Земле и воле" достался полный набор эпитетов, считавшихся в народнической среде не столько политическими характеристиками, сколько синонимами непорядочности и неразборчивости в методах борьбы: "Некоторых он называл "якобинцами", "бланкистами" или "ткачевцами", людьми, на все способными, для которых "цель оправдывает средства"": "С такими лицами - говорил он, - у нас нет и не может быть ничего общего" ⁴³ . Уже вследствие такой позиции Плеханова, выражавшего мнение "деревенщиков", ни существование "Земли и воли" в 1879 г., ни ее воссоединение в 1883 г., когда изменившиеся взгляды Плеханова допускали компромисс с "террористами", становились невозможными.

Субъективное отношение какого-либо народника к целесообразности ревизии землевольческой программы и перспективности того или иного варианта народнической теории не определяли еще его членства в той или иной организации. А. А. Хотинский, как и многие чернопередельцы, обнаружив, что "народничество... спело свою песенку", что в революционной среде господствуют "новые настроения, новые идеи" ⁴⁴ , и находя раскол "Земли и воли" неизбежным и даже необходимым, не примкнул к набиравшей популярности "Народной воле", предпочитая оставаться в привычном персональном и идейном окружении. Противоречивая в теоретическом отношении, позиция таких "деревенщиков" оказывалась устойчивой в практическом применении: "Черный передел" выступил в качестве центра консолидации самых разнородных элементов, по различным причинам не поддержавших "террористов" ⁴⁵ , в качестве центра, вокруг которого группировались "звезды" народнического подполья, чей статус был поколеблен энергичными и деятельными "политиками".

Разумеется, эволюция радикального революционного движения в России не определялась только личными конфликтами и борьбой за лидерство в подпольной среде. Подобная точка зрения фактически воспроизводила бы главный принцип историографии предыдущих десятилетий, склонной связывать любое общественное явление с действием какой-либо одной причины. По всей видимости, речь должна идти о многообразных причинно-следственных связях, определявших существование и развитие народнического движения. Главной составляющей этого многообразия являлись идейные разногласия, детально исследованные в работах ряда историков. Но народничество 70-х годов XIX века было сложным переплетением людских судеб, стремлений и интересов, по разным причинам люди оказывались причастными к жизни подпольной субкультуры, разными обстоятельствами обусловливались их продвижение в неформальной иерархии народников, принадлежность к тем или иным организациям, взаимоотношения с товарищами и противниками. Как и каждый человек, революционер-

стр. 56

"семидесятник" не был свободен от предрассудков, привычек, психологических комплексов, связанных с происхождением, воспитанием и образованием. Усвоив этику, свойственную окружавшей его среде, "семидесятник" откликался на события внутри и вне этой среды реакциями, которые можно назвать типичными. Стремление же к социализации, к удовлетворению потребности в общении, к завоеванию и укреплению своего авторитета можно назвать еще одним фактором, влиявшим на развитие отношений в народнической среде. Тесно переплетаясь с чисто идейными проблемами, с эволюцией народнической доктрины под воздействием различных социалистических теорий и собственной политической практики, а также с возрастными особенностями психики молодых подпольщиков, все перечисленные факторы и формировали внешний вид того сложного социального явления, которое именуется движением революционного народничества.

Примечания

¹ ТРОИЦКИЙ Н. А. "Народная Воля" перед царским судом. Саратов. 1983; ХЕВРОЛИНА В. М. Революционно-демократическая печать о внешней политике России и международных отношениях. М. 1986; ПАНТИН И. К. ПЛИМАК Е. Г. ХОРОС В. Г. Революционная традиция в России. М. 1986; ПИРУМОВА Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М. 1990; БЕРЕЖАНСКИЙ А. С. Г. В. Плеханов: от народничества к марксизму. Воронеж. 1990; ТЮТЮКИН С. В. Г. В. Плеханов. Судьба русского марксиста. М. 1997; КАН Г. С. Народная воля. М. 1997.

² АНТОНОВ В. Ф. Народничество в России: утопия или отвергнутые возможности? - Вопросы истории,1991,N 1,с.19.

³ BROWER D. R. Training the Nihilists. N. Y. 1975, p. 36, 115-116.

⁴ КАРПАЧЕВ М. Д. Истоки российской революции. М. 1991; ЩЕТИНИНА Г. И. Студенчество и революционное движение в России. М. 1987 с. 9 - 10.

⁵ Ленинский сборник 19, с. 237.

⁶ ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов. Материалы для биографии. Вып. 1. М. 1922, с. 23.

⁷ Там же, с. 19; АКСЕЛЬРОД П. Б. Пережитое и передуманное. Кн. 1. Берлин. 1923, с. 110.

⁸ ПАПЕРНО И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М. 1996, с. 18 - 19; ФИГНЕР В. Н. Полное собрание сочинений в 7 тт. Т. 1. М. 1932, с. 80; ДЕЙЧ Л. Г. "Черный Передел". В кн.: Историко-революционный сборник. Т. 2. Л. 1924, с. 291; Воспоминания Вл. Дебогория-Мокриевича. СПб. 1906, с. 73.

⁹ Особенно ярко это настроение проявилось у Дебогория- Мокриевича. См.: Воспоминания Вл. Дебогория-Мокриевича, с. 71.

¹⁰ АКСЕЛЬРОД П. Б. Ук. соч., с. 109; см. также: ПЛЕХАНОВ Г. В. Сочинения. Т. 1. М. -Пг. 1923,с. 155.

¹¹ МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. I. М. 1947, с. 87, 90; ДЕЙЧ Л. Г. Роль евреев в русском революционном движении. Т. 1. М. -Л. 1926, с. 201; его же. Г. В. Плеханов. Материалы для биографии, с. 6; АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х годов. Пг. 1924, с. 204, 244; ДЕЙЧ Л. Г. "Черный передел", с. 294, 295; СТЕПНЯК-КРАВЧИНСКИЙ С. М. Подпольная Россия. М. 1960, с. 65, 75.

¹² ГЕЦОВ И. Типография "Черного передела". В кн.: Группа "Освобождение труда". Сб. 1. М. 1924, с. 125; МОРОЗОВ Н. А. Ук. соч., с. 88; БАЗАНОВ В. Русские революционные демократы и народознание. Л. 1974, с. 395. Колоритные описания костюма "семидесятника" оставили также Плеханов и П. А. Кропоткин (ПЛЕХАНОВ Г. В. Русский рабочий в революционном движении. Л. 1989, с. 65; КРОПОТКИН П. А. Записки революционера. М. 1990, с.292).

¹³ Архив Дома Плеханова (АДП), ф. 1097 (Л. Г. Дейч), оп. 1, д. 739 (АД.5/366.26). Письма Я. В. Стефановича В. Стефановичу.

¹⁴ АКСЕЛЬРОД П. Б. Ук. соч., с. 111, 113; ДЕЙЧ Л. Г. "Черный передел", с. 285; ДЕБОГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Ук. соч., с. 74.

¹⁵ ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов. Материалы для биографии, с. 24; АКСЕЛЬРОД П. Б. Ук. соч., с. 113.

¹⁶ АДП, ф. 1097, on. 1, д. 40, л. 4 (ДЕЙЧ Л. Г. Якобинцы и федералисты). См. также: ДЕБОГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Ук. соч., с. 76.

¹⁷ ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов, с. 18-19; АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х годов, с. 129; РУСАНОВ Н. С. На Родине. М. 1931, с. 116.

стр. 57

¹⁸ ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов, с. 6, 28; АДП, ф. 1097, oп. 1, д. 117, л. 3 (ДЕЙЧ Л. Г. Молодость Г. В. Плеханова).

¹⁹ ПЛЕХАНОВА Р. М. Моя жизнь. - Вопросы истории, 1970, N 12, с. 112.

²⁰ Там же, N 11, с. 107.

²¹ Аксельрод, например, указывает, что в Киеве бакунисты и лавристы некоторое время пользовались одной "общей квартирой", хозяйкой которой была Е. К. Брешковская. Однако сам мемуарист, по-видимому, рассматривает лавристов как пришлый элемент в этой "коммуне" (АКСЕЛЬРОД П. Б. Ук., соч., с. 108-109).

²² ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов, с. 23; АДП, ф. 1097, oп. 1, д. 111, л. 1 (ДЕЙЧ Л. Г. Отличительные свойства Г. В. Плеханова).

²³ ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов, с. 48, 20.

²⁴ ПЛЕХАНОВ Г. В. Соч. Т. 1, с. 106, 162-163.

²⁵ ТЮТЮКИН С. В. Ук. соч., с. 42-43.

²⁶ Эта версия фигурирует даже в монографиях последних лет. См.: МАЛИНИН В. А. История русского утопического социализма. М. 1991, с. 172- 176.

²⁷ См. ВОЛК С. С. Народная воля. М, 1966, с. 74-94; БЕРЕЖАНСКИЙ А. С. Ук. соч., с. 88-91, 96-97; ТЮТЮКИН С. В. Ук. соч., с. 48-50.

²⁸ ФРОЛЕНКО М. Ф. Липецкий и Воронежский съезды. - Былое, 1907, N 1, с. 70; АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х годов, с. 383.

²⁹ ФРОЛЕНКО М. Ф. Ук. соч., с. 68; см. также: АПТЕКМАН О. В. "Черный передел". В кн.: Памятники агитационной литературы. Т. 1. М. -Л. 1923; "Черный передел". Орган социалистов-федералистов. 1880-1881, с. 40.

³⁰ ДЕЙЧ Л. Г. "Черный передел". В кн.: Историко-революционный сборник, т. 2, с. 280.

³¹ Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 1727, oп. 1. д. 5, л. 15об-16, 8об.; ф. 109, 3-я экспедиция, 1880 год, д. 144, ч. 1, л. 76об.

³² ФРОЛЕНКО М. Ф. Ук. соч., с. 74-75; Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1410, oп, 3, д. 36, л. 7об; БЕРЕЖАНСКИЙ А. С. Ук. соч., с. 89.

³³ АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х годов, с. 372.

³⁴ АПТЕКМАН О. В. "Черный передел", с. 6.

³⁵ ДЕЙЧ Л. Г. "Черный передел". В кн.: Историко-революционный сборник, т. 2, с. 285, 282.

³⁶ ТЮТЮКИН С. В. Ук. соч., с. 489; АПТЕКМАН О. В. "Черный передел", с. 62-63; ДЕЙЧ Л. Г. "Черный передел", с. 284. Об отсутствии конкуренции Плеханову на литературном поприще говорит также Аптекман: по его свидетельству, рядом с Плехановым даже среди сторонников "Черного передела" можно было поставить лишь Аксельрода, но никак не Дейча или Стефановича. (АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х годов, с. 387). Не удивительно, что когда речь зашла о разработке программных вопросов, главными антагонистами в рядах "Черного передела" оказались именно Плеханов и Аксельрод.

³⁷ ГАРФ, ф. 109, 3-я экспедиция, 1880 г., д. 144, ч. 1, л. 92-92об.

³⁸ КОВАЛЬСКАЯ Е. Н. Первая типография "Черного Передела". - Каторга и ссылка, 1929, N 1 (50), с. 61; ГАРФ, ф. 94, oп. 1, д. 8, л. 28об.

³⁹ ДЕЙЧ Л. Г. "Черный передел", с. 294.

⁴⁰ См.: СТЕПНЯК-КРАВЧИНСКИЙ С. М. Ук. соч., с. 53.

⁴¹ Эти настроения Плеханова и некоторых других чернопередельцев нашли отражение в переписке тех лет (см.: Письма Л. Г. Дейча к П. Б. Аксельроду. В кн.: Группа "Освобождение труда". Сб. 1, с. 179). О сознательном стремлении Плеханова углубить конфликт с народовольцами говорит и представитель противоположного лагеря - Тихомиров (ТИХОМИРОВ Л. А. Плеханов и его друзья. Л. 1925, с. 33-34). Подробно об этом конфликте см.: СЕВАЛКИН Д. М. К вопросу о причинах возникновения группы "Освобождение труда". В кн.: III Плехановские чтения. СПб. 1993, с. 74, 79.

⁴² ТИХОМИРОВ Л. А. Ук. соч., с. 18, 36; Ленинский сборник 1, с. 38, 40, 51.

⁴³ ДЕЙЧ Л. Г. Г. В. Плеханов, с. 47, ПЛЕХАНОВА Р. М. Ук. соч. - Вопросы истории, 1970, N 12, с.113.

⁴⁴ АПТЕКМАН О. В. Общество "Земля и воля" 70-х годов, с. 255.

⁴⁵ Дейч оставил интересное наблюдение об отношении к идее цареубийства землевольцев еврейского происхождения. Он отмечает, что большинство евреев-революционеров, участвовавших в образовании "Народной воли" и "Черного передела", примкнули к последнему, так как не считали Александра II, допустившего некоторые уступки в национальной политике по отношению к еврейскому населению, достойным такой ужасной участи, как физическое уничтожение (ДЕЙЧ Л. Г. Роль евреев в русском революционном движении, с. 28).

Постоянный адрес данной публикации: