Иллюстрации:
Libmonster ID: RU-6809

A. MATHIEZ. La reaction thermidorienne. (Revue des cours et conferences, N 9, 10, 11, 13, 16 за 1928 год).

После опубликования третьего выпуска своей "французской революции", посвященного периоду террора, - "La terreur" - Матьез приступил к работе над эпохой термидорианской реакции. Ряд статей, помещенных в Revue des cours et conferences за текущий год, является повидимому изложением курса, читанного им в 1927/28 акад. году и, очевидно, ляжет в основу следующего выпуска, охватывающего эпоху с 9 термидора II года по 4 брюмера IV года; рецензируемые же статьи доведены до вандемьера III года. Здесь Матьез оставляет в силе свои прежние, несколько противоречивые концепции о причинах 9 термидора. С одной стороны, он утверждает, что Робеспьер "перешел за пределы демократической политики" и "стоял на пути к социальной революции, что и явилось одной из причин его падения" (стр. 2); с другой - характеризуя "прежних друзей Дантона", составивших ядро антиробеспьеровской коалиции, - этих "беззастенчивых дельцов, старавшихся спасти свою голову и увлекших за собой "равнину", Матьез указывает, что между этими "монтаньярами-дельцами" и "монтаньярами принципа", тоже сыгравшими свою роль в дни 9 - 10 термидора, "общим было только отрицание". В чем же собственно заключались "принципы" и программа этих последних (в частности, напр., Бильо-Варенна) - Матьез не освещает.

Вообще, наперекор собственному утверждению о том, что все эпохи одинаково интересны для историка и что период термидорианской реакции, когда "личные интересы взяли верх над вопросами общественного спасения", совершенно незаслуженно оставляется в тени, - сам Матьез трактует о нем с значительно меньшей живостью и интересом, чем обычно. В первых статьях Матьез ограничивается лишь обзором основных мер и декретов этого периода (гораздо более подробно изложенных Оларом в его "Политической истории французской революции") и почти не выходит за рамки Конвента. Только в последней статье, где Матьез говорит о Парижской Коммуне, Электоральном клубе, салонах и прессе термидорианской эпохи, изложение сразу становится гораздо более оживленным.

Замена Генерального Совета Коммуны двумя чисто административными комиссиями, разделение Парижа на 12 округов, вместо прежних 48 секций, фактическое устранение неимущих из секционных собраний, вследствие отмены вознаграждения в 40 су за присутствие на заседании, уничтожение прежних Революционных Комитетов с заменой их 12 Комитетами, подлежащими переизбранию каждые три месяца, наконец, закрытие Якобинского клуба и процесс Каррье - все это складывается у Матьеза в одну стройную и красочную картину наступившей реакции.

Напрасны попытки Комитета Общественного Спасения сохранить в силе "революционное правительство": - рядом декретов у "правительственных комитетов" отнимаются основные прерогативы и полномочия: "Равнина", напуганная диктатурой Ком. Общ. Сп., стремится во что бы то ни стало удержать руководство всеми делами за общим собранием членов Конвента.

Особенно интересны у Матьеза страницы, характеризующие сходную в этот период позицию Варле, Бабефа и даже Фрерона, возобновившего свой "Orateur du peuple" призывом к Марату помочь "спасти родину, искоренить модерантизм и аристократию, которые принимают новые формы" (стр. 676). Матьез указывает, что больше месяца "последние гебертисты, прежние кордельеры, поддерживали Фрерона" и "вместе с ним боролись против последователей Робеспьера и якобинцев" (стр. 677). Так, в Электоральном клубе Варле восхваляет Лекуантра за выдвинутое им обвинение против членов прежнего К. О. С., а Бабеф в N 4 своего "Journal de la liberte" резко протестует против исключения Фрерона и Тальена из Якобинского клуба и предлагает включить их в свой "батальон защитников прессы".

Однако, здесь имеются и нередкие для Матьеза преувеличения - вроде, напр., утверждения о том, что, "прежде чем восстановить предместья против

стр. 243

золотой молодежи, Бабеф был одним из первых вождей (chefs) этой последней" (стр. 686).

Что касается положения дел и отклика на 9-е термидора в департаментах, то этот вопрос остается совершенно незатронутым; быть может ему будет уделено внимание в следующих статьях Матьеза.

Н. Фрейберг.

* * *

Проф. ПАВЛО CMIPHOB. Волзький шлях i стародав руси (нариси з руськоi iсторii VI - IX вв.). Украiнська Академия Наук, Збiрник iсторично-фiлологiчного вiддiлу N 75. У Киiвi, 1928. Стр. 228 1 нен.

Проф. ПАВЕЛ СМИРНОВ. Волжский путь и древние русы (Очерки русской истории VI - IX вв.). Украинская Академия Наук, Сборник историкофилологического Отдела, N 75, Киев, 1928, С. 228+1 нен.

Рецензируемая книга является результатом тщательного изучения всех имеющихся в нашем распоряжении источников для предистории древней Руси; в результате этого изучения автор приходит к созданию оригинальной концепции, стройной и строго обдуманной, хотя и спорной. Справедливо замечая, что традиционное изучение русской истории, начинающееся с IX столетия и в хронологических рамках начальной летописи оставляет без внимания генезис русского государства и что, с другой стороны, возведение истоков русской истории к скифам и греческим колониям приводит к смешению русской истории с историей Восточной Европы вообще, автор начинает свое исследование с VI в., когда источники впервые упоминают о русском племени. Для раскрытия этих темных веков русского прошлого он оперирует материалом лингвистическим, археологическим и литературным - известиями русских, скандинавских и восточных памятников. Скудность и зачастую ненадежность источников заставляет его, при мозаическом построении его концепции, обращать особенное внимание на характер и особенности каждого источника в отдельности, и самое исследование он ведет от одного типа источников к другому.

Как Рос или Рус, Волга появляется у анонимного греческого географа V в. и в арабско-персидских источниках IX - Х и позднейших веков. Впрочем, указание автора на устойчивость подобного именования в позднейших иностранных памятниках вплоть до XVI в. не кажется особенно серьезным аргументом, ибо здесь могла иметь место некоторая географическая традиция, ибо остается непонятным и необ'ясненным П. Смирновым, почему имя "Рус", обозначая Волгу у иностранцев, совершенно забылось в памяти самих русских. Обстоятельство это, однако, заслуживает внимания. Переходя далее к изучению археологических данных, П. Смирнов подробно останавливается на сходстве приволжских и скандинавских культур, несомненно, свидетельствующем о давнишнем знакомстве скандинавов с Волгой, служившей им транзитным путем на Восток и, до проложения днепровского пути, в Византию. Скандинавы не только проходили по Волге, но и колонизовали ее, и следы длительного их влияния археология находит в среде приволжского финского населения. Не все приводимые автором примеры в равной степени убедительны, но общая их совокупность, несомненно, подтверждает тезис автора об исконной скандинавской колонизации Поволжья, начало которой он относит к VI в. Принимая во внимание, что у Иорнанда (VI в.) среди подвластных готам народов значатся некие "роце", а у Захарии Ритора (VI в.) упоминается народ "рос", П. Смирнов делает предположение, что племенное название руссов произошло от названия Волги - "Рос", как "болгары" произошли от "Волги", и относится к норманским колонизаторам.

В этом толковании не совсем ясен следующий пункт. Сам автор принимает возможность финского происхождения интересующего его имени, при чем переводит его, как "речные люди". Скандинавы, однако, не могли явиться в представлении коренного приволжского населения "речными людьми" или, более того, специфически "волжскими людьми", ибо, когда бы они ни появились на Волге, они должны были считаться пришельцами. Связь между именем реки и народа остается неясной, хотя, как показывает автор далее, древняя Русь имела к Волге несомненное отношение задолго до появления на этой реке первых представителей славянства.

Переходя далее к письменным источникам и, в первую очередь, к "Повести временных лет", П. Смирнов исходит из положения, что нет оснований недооценивать географические познания летописца. Последний говорил ясно и определительно, и только позднейшие ученые, в угоду своим историческим конструкциям, затемнили и исказили бесспорные указания летописи. Отмечая, что в перечне народов "Яфетовой части" Русь появляется в качестве исконного, дославянского обитателя этих стран и в племенном отношении примыкает к варягам, автор интерпретирует слова летописи, что варяги сидят по берегам Балтийского моря "семо к востоку до предела Симова" в желательном для себя смысле и приходит к заключению,

стр. 244

что Русь - восточные варяги, сидевшие до Волги, заселявшие, таким образом, северную часть великого волжеского пути. Приводя попытки историков прошлого века истолковать эти географические сообщения, он указывает на их ошибочность и дает карту расселения восточных варягов. Эти свои соображения он подтверждает и материалом скандинавских саг, идентифицируя упоминаемую в них часть Великой Швеции - Рюсаланд с приволжской Русью.

Большая часть книги посвящена анализу восточных сказаний, анализу очень тщательному, но имеющему в основном один неискоренимый дефект. Сопоставляя известия арабских и персидских ученых, устанавливая их хронологию и взаимную зависимость, П. Смирнов пользуется не оригиналами, а переводами и вынужден следовать то за одними, то за другими ориенталистами. Мы не в состоянии уличить автора в каких-нибудь искажениях, но его внутреннее убеждение в собственной правоте не всегда передается читателю, не являющемуся специалистом востоковедом. Решающее слово, конечно, принадлежит последним, но у историка, знакомого с русским материалом, невольно возникает сомнение в методологических приемах автора, когда на с. 152 последний для подкрепления своей довольно спорной гипотезы об исторических моментах, лежащих в основании легенды о призвании князей, ссылается на Ипатьевский список, отдавая ему, вслед за В. М. Истриным, предпочтение перед Лаврентьевским. Соображения акад. Истрина не является в науке общепризнанными, и удовлетвориться ссылкой на них нельзя. Повторяем, подобные приемы способны вселить недоверие к построениям автора, но самая предлагаемая им схема заслуживает большого внимания.

П. Смирнов устанавливает три основных традиции восточных памятников в отношение древних руссов: 1) хазаро- персидская легенда VII - VIII в.в. о расселении сынов Яфета, среди которых поименованы и руссы и словяне, 2) рассказ IX в. об острове, на котором живут руссы и 3) традиция Х в., сообщающая о существовании у руссов трех племен с тремя царями. Относясь к хазаро-персидской легенде только как к легенде, автор тем не менее считает возможным привести ее в качестве подтверждения древности русских поселений на Волге, независимости руссов от славян и неавтохтонности их на Поволожье. Подкрепление этой легенды автор видит в "Церковной истории" Захарии Ритора, которую он склонен интерпретировать рационалистически, и в других источниках. Переходя затем ко второй традиции, говорящей о русском острове и русском каганате, П. Смирнов считает, что в первоисточнике ее лежат рассказы двух очевидцев - славянина, описавшего быт руссов с славянской тенденциозностью и путешественника-монотеиста быть может еврейского купца. Источники этой традиции относятся к первой половине IX в. Под островом автор считает возможным видеть Волго-Окское междуречье, где и находился русский каганат, подчинивший себе основное финское население и некоторые славянские племена. Распад каганата относится автором к концу первой половины IX в., причиной его явилось нашествие с Уральских гор венгров. Результатом этого нашествия было посольство в Византию, о котором сообщает Вертинская летопись, а отголоски его и последовавшей реэмиграции руссов на северо-запад, в Новгород и Скандинавию, сохранились, по мнению автора, в сказании о призвании князей, в мотиве изгнания и возвращения варягов. Эта гипотеза автора, равно как и рационалистическое истолкование мест, по которым рассаживаются Рюриковы братья, кажутся довольно мало убедительными. Заставлять летописца XI в. помнить о событиях первой половины IX в. и воспоминания эти выражать не в каких-нибудь определенных сообщениях, а в каких-то глухих намеках - явное перенапряжение материала. В легенде о призвании князей мы, скорее, склонны видеть выражение политических тенденций новгородского летописания XI в., обоснование им исконных прав Новгорода на территорию, ранее с Новгородом связанную (и в этом смысле мы вполне согласны с проф. Смирновым), а во времена летописца подвергшуюся натиску со стороны киевских князей.

Третья традиция восточных памятников, относящаяся к началу Х в. и говорящая о трех русских племенах, возникает уже после падения каганата и имеет своим первоисточником труд аль-Джейхани, в дальнейшем использованный многими последующими учеными. Анализ географических известий заставляет автора признать, что и третья традиция помещает древних руссов в Приволжских местах. Однако, к этому времени, в результате венгерского нашествия, уже произошло расселение руссов, что отразилось и в сочинении Константина Багрянородного, именующего Поднепровскую Русь "внешней Русью", и в житиях Стефана Суромского и Георгия Амастридского, повествующих о появлении руссов на Черноморском побережьи. Оставались они, однако, и на месте каганата и оттуда совершали походы, о которых сообщают Ибн-Хаукаль и другие писатели. В обосновании последнего соображения П. Смирнов опирается на летописную хронологию походов Святослава - источник, впрочем, такого доверия не заслуживающий. Что же касается трех племен, то все они на-

стр. 245

ходились в приволжском русском центре, и там же был и центральный город одного из них Кутаба-Кокияна. Отождествлять последний с Киевом нельзя, последний появился в результате русской диаспоры, и имя это было занесено переселенцами. Получается своеобразный Ключевский навыворот.

Остатки Приволжской Руси сохранились до XIII в. - следы их автор находит в летописной Пургасовой Руси, побежденной князем Юрием Всеволодовичем в 1221 г.

Таковы основные черты этого интереснейшего построения, являющегося попыткой пересмотреть вопрос о "древнейших судьбах русского племени" под совершенно новым углом зрения. Ряд положений автора, особенно, в той части, где он утверждает связь скандинавского северо-запада с русским северо-востоком, можно признать несомненными фактами, тоже, впрочем, еще недостаточно изученными. Другие кажутся сомнительными. Книге профессора П. Смирнова суждено стать предметом длительных споров, но в соответствующей литературе она займет почетное место. И вместе с тем она является наглядным показателем необходимости заново пересмотреть весь начальный период русской истории. Правда, по отношению к векам, которых касается автор, этого нельзя сделать без дальнейшего развития наук, частично послуживших и рецензируемому исследованию, -археологии и лингвистики.

И. Троцкий.

* * *

Краеведение в руках буржуазных ученых. Московский край в его прошлом.

Очерки по социальной и экономической истории XVI - XIX веков. Под редакцией проф. С. В. Бахрушина. (Труды О-ва Изучения Московской губ. Вып. I). Стр. 128+1. Цена 1 р. 50 к.1

"Выяснение задач и методов исторического изучения отдельных областей является сейчас очередным вопросом в научном краеведении. Этот вопрос стоит особенно остро в виду усиления интереса к прошлому своего края, которое наблюдается в населении в связи с оживлением политической и общественной деятельности на местах", - таким заявлением редактора (С. В. Бахрушина) начинается сборник.

Формулировка весьма осторожная! Какое это "население" проявляет столь "острый интерес" к "исключительно важным" (см. ниже) вопросам такой "актуальности", как XV - XVI - XVII - XVIII века, которым посвящено 6 из 7 статей краеведческого сборника?!

"Новые научные требования, которым далеко не удовлетворяет старый тип местных хроник, выдвигают на первый план изучение истории отдельных уездов и городов в новом краеведческом направлении". Какие же это "новые научные требования"? Не марксизм ли, случайно? Не современность ли? О, нет! Иллюстрациями "новых научных требований" являются - из напечатанных в сборнике - статьи Тихомирова и Воронкова (о них ниже), да еще доклады... о московской архитектуре. "Специально методу такого рода историко-краеведческих исследований" "посвящены были доклады", так сказать, методологические инструкции... М. Я. Феноменова о писцовых книгах и С. В. Бахрушина об Александровой слободе!

Конечно, "в связи с происходящей на наших глазах величайшей социальной революцией", нельзя не сделать некоторых, скажем мягко, намеков в сторону "нового". "Из отдельных вопросов краевой истории, - пишет редактор сборника, - которые в настоящее время приобретают исключительную важность в связи с современными задачами экономического строительства, особенное внимание краеведов привлекает изучение истории хозяйства края и, в первую очередь, местной промышленности"2 . "Наконец, в связи с... революцией, на очереди стоит история отдельных групп населения (почему не "классов"?! - В. З .), как тех, которые выступили сейчас на первый план в политической (!?) жизни страны, так и тех, значение которых рушилось под ударами революции". Любопытная формулировка! Однако же изучение истории "групп населения..., которые выступили сейчас на первый план" (рабочего класса?), не слишком интересует культурно- историческую секцию О-ва Изучения Моск. губ. "Внимание членов Секции было направлено, главным образом, к уяснению мало изученного быта старого купечества".

После этих, хотя осторожных и написанных несколько архаическим языком, строчек, мы, кажется, можем со-


1 Содержание сборника: М. Н. Тихомиров, Села и деревни Дмитровского края в XV - XVI вв.; А. И. Воронков, Кашира в XVII в.; Г. А. Новицкий, Первые московские мануфактуры XVII века по обработке кожи; Е. А. Звягинцев, Московский купец-компанейщик Михаила Гусятников и его род; К. В. Сивков, Подмосковная вотчина середины XVIII века; П. С. Шереметев, Крепостная суконная фабрика в селе Остафьеве 1768 - 1861; Б. Б. Кафенгауз, Купеческие мемуары.

2 Надо ли добавлять, что изучается преимущественно история отдельных предприятий до XIX века.

стр. 246

гласиться с С. В. Бахрушиным, что "простое перечисление работ Культурно-Исторической Секции О-ва достаточно показывает направление и план ее деятельности". Добавим от себя: даже более "направление", чем "план"! Обратимся к сборнику, который должен "посильно отразить" работу секции. Не будем делать поспешных заключений, выслушаем авторов.

Первая статья из отмеченных редактором, как отвечающих "новым научным требованиям", статья М. Н. Тихомирова о селениях Дмитровского края в XV - XVI вв. является небольшим введением к историко-географическому словарю (и карте селений, выполненной технически довольно плохо), почему ее нельзя судить строго. Сам автор сознает, что взял "из истории селений" "формальные стороны" и опустил - за недостатком материала - "вопросы сельского хозяйства и быта" (с. 5). Перейдем к следующей, тоже рекомендованной, статье А. И. Воронкова "Кашира в XVII в.". Автор этой статьи детально рассказывает о перенесении города в начале XVII в. на другой берег Оки, о постройке укреплений, при чем его интересует главным образом по каким современным улицам проходили валы и т. п.1 .

Зато "историю хозяйства" автор излагает довольно неполно и с воздержанием от выводов. Приведенные автором материалы рисуют падение втрое в XVII в. числа ратных людей (продвижение засечной черты на юг), значительный рост посадских и такжю не-посадских торговцев (духовенства, пушкарей, дворников "и пр.), выдвижение "лутчих" в гостинную сотню, но в то же время разорение "молодчих" ("кормятца наимуичи по людям"), ремесленный характер производства, при чем ремесленников автор почему-то именует "промышленниками", отход посадских людей от пахоты и рост хлебной торговли с Москвой на больших стругах. Однако, автор только приводит - довольно хаотически - эти материалы, не комментируя их; значения расслоения посада он вовсе не замечает. В этом смысле старые работы по "экономическому быту", - Миклашевского, Белоцерковского и др. о тех же южных окраин, когда и "социальной революции" не было, - стоят, безусловно, выше. Белоцерковский2 , напр., работу которого вскользь упоминает автор, рисует связную картину хозяйственной эволюции с ростом торговой колонизации, и на основе связи с вотчинным хозяйством и расслоения посада, его интересует лицо "дворников" и др. социальных групп посадского населения и т. д. Ничего этого мы в рекомендованной статье Воронкова не найдем, хотя схема Белоцерковского оказала на него влияние. Вывод: научные методы разработки материала у нашего автора оказались, невзирая на революцию, не только не ушедшими вперед, а даже подавшимися вспять по сравнению с дореволюционными и домарксистскими серьезными монографиями. Общее нежелание современной буржуазной историографии делать выводы и обобщения дополняются здесь специфическим краеведческим провинциализмом доброго местного "старожила". И хотя "старожил" взялся за работу с прекрасным желанием последовать "новым научным требованиям", но получилось у него ужасно похоже на... "старый тип местных хроник".

Если историю хозяйства еще изучали в старой России, то на историю "местной промышленности", действительно, почти не обращали внимания. "В работах Секции, - по уверению предисловия, - нашли себе отражение и первые попытки создать казенную фабрику в XVII - XVIII в. при помощи иностранных специалистов, и крепостная вотчинная фабрика, и возникновение фабрики купеческой, и, наконец, развал частной фабрики после Октября 1917 г. и смена ее фабрикой советской". Действительно всеоб'емлющая программа! Но эта программа есть только росчерк редакторского пера. В сборнике, по крайней мере, мы находим только статью Г. А. Новицкого о сафьянном и кожевенном заводах Алексея Михайловича (1660 - 70 гг.) и П. С. Шереметева о крепостной суконной фабрике в Остафьеве конца XVIII - нач. XIX в.

Научная ценность этих статей неодинакова. Хотя работа Г. А. Новицкого развивает подробнее факты, уже освещенные в литературе, и основана главным образом на изданных еще в 1904 г. материалах3 , довольно скудных и однообразных, хотя некоторые обобщения автора кажутся слабо обоснованными, но самое это стремление к обобщениям в подобном сборнике привлекает внимание. Описав примитивную технику производства и положение рабочих на сафьянной мануфактуре, руководимой выписанными мастерами-армянами, небольшой (до 10 рабочих), но


1 Напр.: "Северная линия вала мало заметна, она вероятно соединяла конец Рудневской улицы с площадкой дома Госбанка" (с. 40). Очень важное для науки сведение!

2 Белоцерковский, Тула и Тульский уезд в XVI и XVII вв., Киев, 1915. Глава II.

3 Заозерский, Царь Алексей Михайлович в своем хозяйстве, П. 1917. Книга сафьянного завода - в III томе дел Тайного приказа (Русск. Истор. Б-ка, т. 23, 1904).

стр. 247

интересной, как предшественница мануфактур XVIII в., автор делает заключение о... предпосылках меркантилизма. Неблагоприятность рынка сбыта вела к охранительной политике1 . Самое стремление построить такой вывод закономерно, но сделать его на основе одного небольшого предприятия, обращенного к тому же лицом на Восток (в смысле конкуренции), несколько поспешно. Впрочем, надо согласиться с автором, что "детальное изучение истории отдельных мануфактур второй половины XVII века все более и более освещает и уясняет своеобразные приемы и взгляды, характерные для московского меркантилизма" (с. 57). Мануфактуры и меркантилизм Петра выросли, конечно, не на пустом месте.

Статья П. С. Шереметева об Остафьевской фабрике не является собственно научной работой, и появление ее в сборнике вызывает недоумение. Из статьи мы узнаем, что основана была мануфактура в 1750 или 1760 гг. тогдашним владельцем Остафьева купцом Козьмой Матвеевым, который владел еще одной фабрикой, завел овцеводство, имел земли и крепостных. В 1786 - 92 гг. ф-кой владел б. компаньон Матвеева, московский купец Сухарев, а затем ф-ка перешла к А. И. и (в 1807) П. А. Вяземскому, известному писателю. Любопытно, что после 1812 г. Карамзин советовал отдать ф-ку в аренду купцам и, действительно, еще в 1840 гг. ф-ка арендуется купцами (с. 98, 99). Уже в 1820 гг. на ф-ке были машины, приводившиеся в движение от одного конного привода (ровенирная, чесальная, стригальная и др.), выписаны механики-иностранцы. Далее в статье следует лирическое отступление о письмах управляющего ф-кой в 1840 гг. - Д. Муромцева, его "идеологии вольноотпущенного", "смелости" и пр., а попутно - и гораздо более важные сведения, что ф-ка в начале 40 гг. была расширена (1843 г. - 47 машин при 1 конном приводе и 42 стана), работала по полугоду на купца Ив. Тр. Прохорова, изделия ее доходили до Кяхты, а обслуживалась она, как половиной крепостного мужского населения села Остафьева, так и приходившими (костромскими) крестьянами. Вслед за этим почему-то рассказано о пожаре на двух соседних фабриках и могиле Муромцева, затем - с одинаковым вниманием - о мыслях Вяземского о влиянии ф-к и на население, об орудиях, сохранившихся в музее, и - очень бессвязно - о воспоминаниях бывших крепостных рабочих. Заканчивается статья перечнем суконных фабрик района и тощим "выводом": "Остафьевская крепостная фабрика породила обширные мануфактуры с усовершенствованной техникой"... (с. 104). В статье, совершенно очевидно, нет ни плана, ни самого примитивного понимания важного и неважного. Автора даже странно упрекать, что он не заметил вопросов о роли купеческого капитала в крепостной ф-ке, об эволюции м-ры, рынке для нее, о купеческом землевладении и т. п. Данная статья скорее напоминает беглые заметки экскурсовода обо всем понемногу и без всякого порядка2 .

Помещение этих двух статей выдает руководителей "секции" с головой: никакого плана и замысла по изучению местной промышленности у них нет, а если есть - то чисто бумажный. Самое важное и интересное - архивы отдельных фабрик - не разработано. Что мы узнаем, напр., об Орехово-Зуевских фабриках Морозовых и т. п.? Ничего. А это первая задача историка-краеведа, большая и благодарная научная и политико-воспитательная (жизнь рабочих в старину) работа. Такую работу можно проделать хорошо только, применив марксистский метод.

В сборнике имеются также любопытные работы о купеческом быте. Статья Е. А. Звягинцева изображает эволюцию купеческого рода Гусятниковых, крупных московских купцов XVIII в. Этот род вышел из купцов гостинной сотни XVII в. и имел своим крупнейшим представителем в 40 - 70 г.г. XVIII в. Михаилу Гусягникова, откупщика, фабриканта (шляпная ф-ка, работавшая на казну и на рынок, 2 полотняных ф-ки и пр.), купца, домовладельца, типичного представителя торгового капитала XVIII в. Наиболее замечательный из его сыновей Петр Михайлович, "именитый купец", был уже в меньшей степени приобретателем, зато он был "вхожим в культурную дворянскую среду" с. 69), владельцам имения и театралом. Еще больше к дворянству приблизился один из внуков Михаилы Гусятникова - Николай Михайлович (ум. в 1852 г.): "это был человек с европейскими замашками и вкусами, вращавшийся больше в земледельческой среде


1 Вот рассуждения автора по этому вопросу: московские сафьяны обходились по 20 алт. юфть, а персидские того же качества стоили 6 - 7 алт. или несколько дороже. "При таких экономических условиях состояние рынка сбыта не было благоприятным для развития русской мануфактуры. Вполне естественно, что ее дальнейшие судьбы вполне зависели от укрепления политики охранительных начал"... (с. 56 - 57).

2 Кстати сказать, статья облегчит и довольно небрежное редактирование сборника: обещанной карты ф-к района (с. 103) не оказывается; помечена гл. "I", но напрасно искать гл. II, и т. д.

стр. 248

и отвернувшийся от купечества" (с. 71); англоман, учредитель московского о-ва сельского хозяйства; он завел травосеяние в своих имениях и пропагандировал улучшенные с.-х. орудия ("орало"). Часть рода Гусятниковых "возвысилась" до дворянства, часть спустилась к мещанству, произошел процесс "раскупечения" (с. 72), купеческие дела пришли в упадок. Однако, этот процесс "европеизации" и "раскупечения", известного сближения купечества и дворянства изображен автором довольно изолированно, и хотя в конце и брошено замечание, что подобное развитие обусловлено "общей эволюцией русского купечества и общества", но что это за "эволюция" - автор не выясняет.

Отчасти выяснение этого вопроса содержится в положительно интересной по материалу статье Б. Б. Кафенгауза о купеческих мемуарах, основанной на изучении мемуаров, опубликованных в "Русском Архиве" и "Русской Старине" и вышедших отдельными изданиями. Задачей своего очерка автор считает: "обратить внимание на этот не затронутый еще исследователями (вернее, слабо затронутый - В. З .) ценный исторический источник. Преимущественное значение его заключается в отражении конкретных черт быта торгово- промышленного класса (автор не всегда достаточно четко отделяет купца от фабриканта - В. З .) и культурной эволюции, пережитой им на протяжении XIX столетия" (с. 127). Несомненно, центральным событием в истории русского капитализма XIX в. был переход к машинному производству, добивший старые предприятия торгово- капиталистического типа и давший место промышленному капитализму как таковому. Этот факт отмечает, хотя и не с тою силою, как надлежит, и Б. Б. Кафенгауз: промышленный перелом уже с 40-х гг. приводит к бытовому культурному, политическому перелому1 ."Негоцианты" XVIII столетия (Полевой), коммерсанты и фабриканты начала XIX в., выбившиеся в люди из торговцев "походячим торгом" и мальчиков в лавках (К. Крестовников, И. Щукин, П. Вишняков), отчасти - из крепостных крестьян (Н. Шипов, И. Голышев), подвергавшихся обирательствам помещиков и чиновников - вот предки купцов и фабрикантов второй половины XIX в. Отсюда - такие люди, как Вишняков, были скупы, в семейном быту "самодержавны", религиозны и консервативны; очень ярко этот мир обрисован в женских мемуарах (М. Рыбникова, А. Волкова).

С 40 гг. заметен перелом. Крестовниковы заводят ткацкое производство на туркестанском хлопке, стеариновый завод в Казани (по мысли, поданной известным проф. Киттары), Н. Найденов и др. учреждают Московский торговый банк. Даже в провинции организуются промышленные предприятия (ткацкая фабрика Н. Чукмалдина в Тюмени). Капиталисты- промышленники деятельно защищают свои классовые интересы, политически организуются. От верноподданного знаменитого разговора купца Н. Рыбникова с Николаем I в 1833 г. о протекционизме до полицейской слежки, учрежденной московским ген.-губернатором Закревским за сторонником "эмансипации" В. Кокоревым в 1857 г. и до яркой защиты - в печати и правительственных комиссиях - протекционистской политики в 50 и 60 гг. - лежит большое расстояние. Автор справедливо упрекает М. Н. Соболева, П. А. Берлина2 и др. в слабом использовании купеческих мемуаров. В 1864 - 68 гг., напр., московские купцы проявили небывалую активность по поводу германского предложения 1864 г. о таможенном союзе. Н. Найденов вспоминает о с'езде 195 фабрикантов и экономистов (Бабст, Чижов) 14 января 1865 года, о посылке депутации московских фабрикантов на заседания правительственной комиссии в СПБ (под председательством Неболсина), где "мы" ("московские депутаты") считались "оппозицией во всем" (стр. 120). Промышленники (Морозов, Лямин и др.), с участием И. Аксакова, издавали даже газеты "Москва" и "Москвич" для защиты своих интересов. В купечестве образовалась активная группа, "молодая партия", по выражению Н. Найденова. Фабриканты сорвали и проект ограничения рабочего дня малолетних (1871 г.). Правительству эта "молодая партия", совместно с либералами-дворянами, ог-


1 "Уже с 40 годов, и особенно с середины XIX века, наступило время усиленного роста промышленности, мануфактурный характер производства начинает заменяться чисто фабричным. Этот скачек в сторону капитализма, производственного и финансового (лучше сказать: промышленного - В. З .), нашел свое отражение в любопытнейших страницах купеческих мемуаров. Едва ли не наиболее важное значение этого источника заключается как в изображении этого перелома в хозяйственной деятельности, так и отражения его в домашнем быту и политическом значении купечества (фабрикантов - В. З .)" (с. 110); ср. В. И. Ленин, Развитие капитализма в России, гл. VII, парагр. ХII; Н. Рожков, Прохоровская мануфактура за первые 40 лет ее существования, "Историк-марксист", т. VI, 1927.

2 М. Н. Соболев, Таможенная политика России во второй пол. XIX века (Томск, 1911); П. А. Берлин, Русская буржуазия и т. д.

стр. 249

правила политический адрес (купечество при этом настаивало на привилегиях для себя, но было против либеральных свобод). Бытовой перелом хорошо рисуется поездками за границу (бр. Крестовниковы) знакомствами со знатью усвоением западно-европейской и дворянской культуры (М. и С. Вишняковы, Н. Крестовников), заграничным бонвиванством (П. Щукин), стремлением к коллекционированию (П. Щукин, А. Бахрушин, П. Третьяков и др.) и прямо к руководящему участию в искусстве (К. Станиславский и Художественный Театр), а также стремлением женщины к образованию (Волкова, Дьяконова)1 .

Этот перелом - несомненное отражение нашего "промышленного переворота". Он очень любопытен и показывает то воздействие буржуазии на политику и даже искусство, которое слабо еще изучено. Но не следует петь дифирамбов цивилизаторской якобы роли наших промышленников: при всей экономической прогрессивности капитализма, носители его в наших условиях оказывались в основном политически пассивными, агрессивно настроенными против рабочего законодательства и т. д. Не нашей буржуазии было встать во главе общественного движения, - как утверждали меньшевики, - это ясно чувствуешь из купеческих мемуаров... Но жизнь вождя революции - пролетариата - еще не успела заинтересовать московских краеведов...

Интересную работу дал К. В. Сивков о "подмосковной вотчине середины XVIII в." - селе Павловском, знаменитом своим "бунтом", в свое время кратко описанном еще С. М. Соловьевым2 . Интерес работы не только в детальном описании хозяйства вотчины и положения и бунта крестьян, но и в использовании нового рода источников, к которым исследователи не прибегали - отписных книг XVIII века. Известно, что наши систематические источники по сельскому хозяйству, наши кадастры, писцовые и переписные книги обрываются на конце XVII в. Материалы ревизий не могут дать соответствующих сведений (их могли бы отчасти дать "экономические примечания" 1740 гг., но они относятся к позднейшему времени), архивы отдельных вотчин недостаточны и не изучены. Отписные книги - т. е. описи имений после конфискации - известны уже были в научной литературе, правда, для более раннего периода3 . Но заслуги К. В. Сивкова заключается в привлечении к изучению отписных книг первой пол. XVIII в., дающих, хотя и случайно подобранный, но богатый и разнообразный материал4 . Этот материал позволил дать социальную характеристику восстания крестьян. Крестьянство в вотчине 1740 гг. оказывается довольно расслоенным на ряду с зажиточными, имеются бобыли и фабричные; кроме полеводства, развиты промыслы. Восстание крестьян произошло в 1743 г. (после конфискации), а затем в 1750 - 1752 гг., благодаря злоупотреблениям вотчинной администрации (А. и И. Матинских), руководилось зажиточными крестьянами, сопровождалось чрезвычайно драматическими моментами (сходами, отказом выдавать войскам кр-н для наказания батогами, посылкой 153 чел. в Москву для просьбы о "милостивом суде", - как все это характерно для крестьянского бунта!) и окончилось жестким подавлением, постоем войск и поркой...

Мы рассмотрели более или менее детально московский краеведческий сборник. Нельзя не признать его состав не только довольно разнообразным, но и случайным - как тематически, так и по ценности статей и методологически. Остается фактом, что даже при наличии пары ценных статей (которых, однако, тоже нельзя считать марксистскими; заметим кстати - даже некоторые марксисты, выступая совместно с буржуазными учеными, имеют склонность замазывать, скрывать свои классовые, марксистские черты), сборник не отвечает актуальным запросам - ни методологически, ни тематически. Сеть наших провинциальных научных учреждений, учебных заведений и о- в, сеть наших музеев и т. д., - как это видно не только по изданиям ленинградского и московского исторических музеев5 - служит часто прибежищем буржуазной профессуре и ее ученикам, где совершенно бесконтрольно, хотя и очень осторожно, проводится буржуазная идеология. Марксистам-историкам пора обратить на это внимание.


1 Уже в 40 и 50 гг. мы можем отметить на примере Прохоровых - см. "Материалы к истории Прохоровской Трехгорной М-ры", М. 1915 (упомянуто и Б. Б. Кафенгаузом), полемику в "Северной Пчеле" 1856 - 57 гг. и в "Московских Ведомостях" против фритредеров (ст. И. Вернадского в "Русском Вестнике"); ср. В. Зельцер, Прохоровы и "Прохоровка" в 30 - 40 гг. XIX в. ("Ученые Записки" И-та Истории РАНИОН. т. V, М. 1928).

2 С. М. Соловьев, История России, V, 758.

3 См., напр., Самоквасов, Архивный материал.

4 По отписным книгам К. В. Сивков произвел и отчасти опубликовал ряд исследований.

5 "Труды" Московского Исторического Музея, вып. I - IV (вып. IV - 1928 г.). О ленинградском сборнике см. мою рецензию в "Ист. Маркс.", т. VIII.

стр. 250

Конечно, современная буржуазная историография кое-чему научилась; она опасается делать печатно выводы, строить концепции, - это опасно1 ; она пытается ограничиться пересказом материала. Но старое нутро осталось, и даже в сборниках с невинными статьями и осторожными предисловиями глядит на нас такая идеология, что диву даешься, как же это Московский Совет, под высоким покровительством которого издан сборник, не удосужился посмотреть, что и как издается под его эгидою. Наука истории, - тот слеп, кто не видит этого! - есть участок классовой борьбы...

В. Зельцер.

* * *

М. М. КЛЕВЕНСКИЙ. Ишутинский кружок и покушение Каракозова. Второе просмотренное издание. Издательство Всесоюзного Общества политкаторжан и сс.-поселенцев. М. 1928 г., стр. 56, цена 20 коп.

Брошюра М. М. Клевенского, выход первого издания которой не был отмечен на страницах наших исторических журналов, входит в состав "дешевой библиотеки" журнала "Каторга и Ссылка" и по типу своему должна быть отнесена к изданиям популярным, рассчитанным на широкую массу читателей, обладающих лишь минимальными сведениями по истории нашего революционного прошлого. Требование популярности брошюра тов. Клевенского удовлетворяет в полной мере. Написанная очень сжато, ясным и понятным для малоподготовленных читателей языком, она является безусловно ценным приобретением нашей популярной литературы по истории революционного движения и в силу этого может быть вполне рекомендована для библиотек соответствующего типа.

Однако брошюра тов. Клевенского имеет значение не только для тех малоподготовленных читателей, для которых она непосредственно предназначена, но и для читателей, занимающихся специально историей революционного движения. Кружок ишутинцев, которому она посвящена, до сих пор не получил достаточного освещения в нашей историко- революционной литературе. Да и архивные материалы, необходимые для такого освещения, до сих пор не опубликованы. Правда, недавно вышло такое в высшей степени важное и ценное издание, каким является выпущенный Центрархивом 1-й том стенографического отчета по делу Каракозова и его товарищей. Однако этот том, содержащий в себе очень много интересного материала для освещения истории террористического кружка "Ад" и покушения Каракозова на Александра II, дает сравнительно очень немного сведений об общей истории ишутинской "Организации", о ее возникновении и развитии, о разнообразных революционных предприятиях ишутинцев, об их идеологии и т. д.

Вот почему брошюра Клевенского, основанная на тщательной проработке громадного архивного материала, собранного во время следствия и суда по делу Каракозова и его товарищей, содержит в себе ряд новых, до сих пор неизвестных сведений о кружке Ишутина и в этом отношении представляет значительный интерес не только для тех читателей, для которых она непосредственно предназначена.

Общее определение роли ишутинского кружка в революционном движении того времени дано тов. Клевенским вполне правильно. Кружок этот Клевенский рассматривает как один из наиболее ранних представителей народнического движения, устанавливая при этом ряд моментов, в которых ишутинцы предвосхищали народников 70-х годов. Не менее правильно тов. Клевенский отмечает, что петербургская группа, возглавлявшаяся Худяковым, стояла на несколько иной позиции, чем московский кружок; в отличие от Ишутина и его товарищей Худяков понимал значение политической борьбы и не боялся буржуазной конституции. Очень интересно то, что говорит Клевенский о разногласиях в московском кружке и о той оппозиции, которую Ишутин встречал со стороны умеренной части кружка, возглавлявшейся Мотковым и высказывавшейся за необходимость ограничить действия кружка исключительно пропагандой.

Имеются в брошюре Клевенского две досадные неточности. Одна - маловажная: умерший в 1925 г. Черкезов не был последним из судившихся по делу Каракозова; до сих пор жив один из участников этого процесса - Ф. Борисов. Другая неточность имеет более серьезный характер. Клевенский пишет: "Ишутинцы были верными последователями Чернышевского". Это утверждение нуждается в оговорке. Действительно, ишутинцы считали себя последователями Чернышевского, но были ими в столь же малой степени, как и позднейшие народники. Общественно-политические взгляды Чернышевского они воспринимали не целиком, а лишь отчасти; из миросозерцания Чернышевского они заимствовали лишь наиболее слабые его стороны.

Б. Козьмин.


1 Ср. поучительный пример: идеалистическая книжка С. Б. Веселовского о вотчинном режиме и рецензия А. Е. Преснякова на нее.

стр. 251

Н. Л. СЕРГИЕВСКИЙ. "Рабочий". Газета партии русских соц.-демократов (благоевцев), 1885 г. Отдел Ленинградского Областного Комитета ВКП(б) по изучению истории Октябрьской революции и ВКП(б). "Прибой". Ленинград. 1928 г., стр. 84.

Тов. Сергиевский, занимающийся специально историей народничества и соц.-демократии 80 годов, опубликовал текст двух номеров "Рабочего", органа "Партии русских соц. - демократов", известной больше под именем группы Благоева. В вводной статье т. Сергиевский, анализируя программы группы "Освобождение Труда", "Партии русских с. -д.", статьи "Рабочего" и другие документы, исходившие от группы Благоева (напр., письма группы Плеханову и "Народной Воле"), приходит к заключению, что 1) "первые социал- демократы в отличие от социал-демократов конца 80 и 90 годов, проповедовали социал-демократизм лассальянский, что 2) на благоевскую программу большое влияние оказала Готская программа Германской социал-демократии (чего нельзя сказать о чернопередельцах, от которых отчасти ведут свое начало благоевцы), что 3) в отличие от Готской программы и от программы группы "Освобождение Труда" благоевская программа провозглашает братский союз рабочих и крестьян, как одинаково заинтересованных в социализме (и в этом смысле благоевцы предвосхитили эту идею большевиков), что 4) благоевцы находились под большим влиянием Прудона, что 5) они были научными социалистами, так сказать, потенциальными, а на деле возлагали надежды на государственный социализм, что 6) лавризм благоевцев надо искать не в критически-мыслящей личности, а в том, что они придавали преувеличенное значение знанию, и что 7) "Проект программы русских социал-демократов" (1885 г.) группы "Освобождение Труда" был написан Плехановым под большим влиянием благоевцев и в ответ на предложение "партии русских с. -д." выработать общую для обеих групп программу.

Кроме этих выводов т. Сергиевский дает хотя и краткий, но наиболее точный и полный (по сравнению с другими попытками описать группу Благоева) очерк истории и состава "партии русских с. -д." (этот очерк дан на основании новых архивных материалов, легших в основу другой большой работы т. Сергиевского о благоевцах, уже находящейся в печати; жаль только, что т. Сергиевский нигде не делает ссылок на эти архивные данные).

Отдавая дань остроумию, проницательности и остроте мысли тов. Сергиевского, приходится, однако, с некоторыми выводами его не согласиться. Здесь прежде всего приходится остановиться на утверждении, что благоевцы взяли у Лаврова только его веру в большое значение знания и отринули концепцию "критически-мыслящей личности". Внимательно вчитываясь в передовую статью второго номера "Рабочего, принадлежащую, по словам тов. Сергиевского, П. А. Латышеву, мы как раз и находим здесь "критически-мыслящую личность" Лаврова. Емельян Пугачев рисуется здесь такой личностью. Он, по мнению Латышева, и ведет толпу именно потому, что обладает критическою способностью доискиваться причин замечаемых нами явлений. Не только знание, но и критика - основные качества вождя по мнению Латышева, а как известно и Лавровская "критически- мыслящая личность", "герой" именно этими качествами отличалась от окружающей ее толпы. Далее Пугачев, - герой, вождь, он ведет за собой толпу точно также, как ведет за собой толпу Лавровская личность и герой Михайловского. Да и не были бы благоевцы новыми народниками, как называет их тов. Сергиевский, если бы они не верили в силу критически- мыслящей личности, во имя высшей нравственности приносящей себя в жертву. А мораль, как это видно из программы благоевцев, была положена благоевцами в основу их представления о государстве. Государство, по мнению благоевцев, должно осуществить какую-то высшую мораль и в основе этого государства лежит какое-то высшее моральное начало.

Тов. Сергиевский называет благоевцев "новыми народниками, заменившими формулой западно-европейского развития отмершую и автоматически отпавшую старую народническую формулу самобытного развития". Это хорошо и правильно сказано. С этим согласуется и то замечание, что благоевцы проповедывали союз пролетариата и крестьян, как носителей социализма. Это тоже хорошо сказано: как народники, благоевцы иначе и не могли представляет себе крестьянина, как носителем социализма. Все это верно, но едва ли верно то, что эта идея благоевцев - идея большевиков: ведь большевики никогда не представляли себе крестьянина носителем социализма. Союз рабочих и крестьян Ленина, это совсем не тот союз, который проповедывали благоевцы, ведь если отожествить эти две концепции, то придется признать, что Ленинская концепция - народническая концепция. Однако мысль тов. Сергиевского о том, что идея союза рабочих и крестьян была в программе благоевцев верна и интересна, как верно и замечательно указание тов. Сергиевского на то, что идея эта

стр. 252

была списана благоевцами у автора (тоже, конечно, народника) "опыта обоснования программы народников". Только, пожалуй, отца этой идеи нужно искать еще раньше в недрах народничества 70-х годов: ведь еще в 1876 г. неизвестный автор рассуждения по поводу Казанской демонстрации 1876 г. пришел к такой же идее союза не крестьян с рабочими, а рабочих с крестьянами. Это любопытный пример того, как живы некоторые идеи прошлого даже в период самых резких изменений социально- экономических условий жизни, заслуживает самого тщательного изучения и сопоставления с некоторыми идеями и не такого уж отдаленного прошлого.

Публикация тов. Сергиевского ценный вклад в науку истории русского революционного движения и составляет интереснейшее звено в цепи всех работ, которые вышли из- под пера тов. Сергиевского и которые, будем надеяться, не закончатся ни новой его работой о группе Благоева, ни другими работами о народничестве, а завершатся исчерпывающим исследыванием о переходном периоде русского революционного движения 80-х годов.

В. Невский.

* * *

И. К. МИХАЙЛОВ. Четверть века подпольщика. Гиз, М. -Л., 1928, с. 227, ц. 2 руб.

Революционная автобиография старого большевика- подпольщика имеет двоякий интерес. Живо написанные мемуары, восстанавливающие неповторимую бытовую и жизненную обстановку тех лет, когда в непосредственной борьбе, в напряженной схватке со старым миром складывалась железная когорта ленинской партии, вырабатывался тип профессионального революционера, - имеют громадное воспитательное значение для той смены из рабоче-крестьянской молодежи, которая по словам В. И. Ленина "и увидит коммунистическое общество и сама будет строить это общество" (т. XVII. стр. 328).

С другой стороны, мемуары, конечно, соответственным образом препарированные, могут являться и ценным историческим документом, без которого не может обойтись и историк нашей партии.

Мемуары т. Михайлова вряд ли могут служить второй цели. Описывая одну из наиболее интересных страниц из нашего прошлого, автор не вышел за рамки автобиографии, не сумел свою собственную жизнь дать на фоне того широкого общественного движения, той массовой борьбы рабочего класса, без которого жизнь, - пусть даже самая замечательная, - отдельного человека теряет свое общественное значение. Отдельные факты и события, которые описывает т. Михайлов, в нашей исторической литературе достаточно известны, и в этом отношении опять- таки книга т. Михайлова для историка ничего не дает.

Но в качестве воспитательного материала книга, несомненно, может принести пользу.

Автор рисует процесс созревания личности рабочего- революционера от шестилетнего мальчугана-сорванца до профессионального революционера-большевика.

Интересны революционные выступления рабочей молодежи, работа в кружках, эмиграция и т. д.

Немногими словами автору удалось набросать живой портрет Ильича, показав его на диспуте с народниками (стр. 76).

Прекрасно описано собрание трэд-юниона, членом которого стал т. Михайлов по приезде в Англию (стр. 85). Замечательна фигура трусливого либерала, готового при первой опасности не только отречься от малейшей помощи революционеру, но идущего и на предательство, лишь бы доказать свою благонадежность (стр. 135).

Таких счастливых мест в книге воспоминаний т. Михайлова не мало, и они делают книгу полезной и интересной для молодого читателя.

Приходится, однако, пожалеть, что книга не подверглась авторитетной истпартовской редакции, в результате чего получился ряд неприятных ляпсусов, искажений и неточностей.

На стр. 17 т. Михайлов пишет: "Идеи, носителями которых были арестованные, не были загнаны в тюрьму вместе с ними: слова рабочего Петра Алексеева на суде: "Идеи на штыки не улавливаются", - характеризовали создавшуюся в Колпине обстановку".

Здесь автор слова Софьи Бардиной приписывает Петру Алексееву. Правда, оба они судились по одному и тому же процессу "50-ти", но смешивать их не полагается вообще, а тем более в книге, рассчитанной на массового читателя.

На следующей, 18 стр. - аналогичный ляпсус: "Не редкость услышать гимн на смерть Чернышевского:

"Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью погиб"...

Опять смешение студента Чернышева, замученного в тюрьме, с писателем-революционером Чернышевским. Таких ляпсусов в книге разбросано довольно много.

Более существенной является ошибка автора, допущенная им при описании разногласий между большевиками и меньшевиками (стр. 97). Он формулирует разногласия такими, какими они были на 2 с'езде и непосредственно

стр. 253

после него. Но у автора речь идет ведь уже о революции 1905 года, когда уже имели место и 3 с'езд партии и Женевская конференция, когда разногласия по таким вопросам, как вопрос о вооруженном восстании и участии во временном революционном правительстве, были основными, определившими "две тактики социал-демократии в революции". Об этих тактических, актуальных разногласиях у т. Михайлова ни слова.

Своевременная авторитетная редакция значительно подняла бы ценность книги. Внешне она оформлена довольно прилично. К числу дефектов в этом отношении следует отнести то, что книга не разделена на главы. 227 страниц идут сплошным текстом, что затрудняет чтение книги.

Л. Мамет.

* * *

З. И. МИРКИН, СССР, царские долги и наши контр- претензии. Гиз, М.-Л., 1928, стр. 124+II, цена 70 коп.

Сейчас, когда оживилась деятельность зарубежных кредиторов старой царской России, появление книжки, посвященной вопросу о царских долгах и наших контр- претензиях, нужно считать как нельзя более своевременным. Однако, З. И. Миркин не вполне справился с задачей.

Начиная с изложения главнейших моментов, характеризующих обстоятельства заключения царским правительством иностранных займов, автор переходит к Октябрьской революции, уничтожившей старые долги, и вооруженной интервенции, при помощи которой кредиторы пытались восстановить свои "потерянные права". Делая это совершенно правильное указание на значение интервенции, З. И. Миркин все же впадает в крайность, совершенно искажающую истинный смысл интервенции. По его словам: "наравне с военно-политическими соображениями - выходом России из войны - главной движущей силой интервенции было стремление восстановить уничтоженные революцией царские обязательства, вернуть отнятые ею заводы, шахты, земли". Нет спору - стремление восстановить уничтоженные революцией царские обязательства имело большое значение для инициаторов интервенции, но считать это стремление главной движущей силой также наивно, как наивно предпологать, что в организации интервенции решающую роль играли военно-политические соображения, связанные с выходом России из войны. Ведь нельзя забывать, говоря об интервенции, то огромное значение, которое имело стремление уничтожить советскую власть, как источник революционного воздействия на страны империалистического мира... Именно здесь нужно искать основную причину непримиримой политики англичан, французов и других империалистов по отношению к советскому режиму.

Главная часть брошюры посвящена изложению истории переговоров советского правительства с главнейшими странами-кредиторами. Автор подробно останавливается на Каннских решениях союзников, на Генуэзской и Гаагской конференциях. Затем отдельно рассматривается вопрос об англо-советских и франко-советских переговорах и соглашениях, а также и об отношениях с другими странами в связи с вопросом о долгах.

В этой части брошюры читатель найдет изложение основных фактов, но изложение это сухое, переобремененное длиннейшими цитатами из официальных документов.

Так нельзя писать популярных брошюр! Массовый, малоподготовленный читатель такой брошюры читать не станет, а специалисту она не дает ничего нового. Впрочем, нельзя отнять от автора, что ему удалось сгруппировать уже опубликованный в широкой печати, но разрозненный материал по вопросу о претензиях к СССР.

Жаль, что автор, видимо знакомый с вопросом о советских контр-претензиях, очень скуп на слова, говоря по этому поводу. А между тем этот вопрос стоило бы изложить гораздо подробнее, так как он в нашей печати пока очень мало освещен, в то время, как основные факты советско- союзнических переговоров неоднократно излагались многими авторами.

Наконец, нельзя не отметить и некоторые фактические погрешности: перепутанные даты. Например, декрет ВЦИКа об аннулировании государственных займов был издан не 21 января 1918 г., а 10 февраля (н/стиля). Затем национализация банков была проведена не "почти одновременно с аннулированием займов", а за полтора месяца до этого - еще 27 декабря (н/ст.) 1917 г.

Ал. Гуковский.

* * *

БИБЛИОГРАФИЯ ВОСТОКА. Вып. I.

История. Научная Ассоциация востоковедения при ЦИК СССР. Москва, 1928 г.

"Издаваемый сейчас первый выпуск "Библиография Востока" - говорится в предисловии к рецензируемой нами книге - посвященный истории, содержит критический обзор книг и журнальных статей, вышедших на русском языке за время с революции 1917 г. и по 1925 г. включительно". Книга распадается на следующие отделы: I. Вспомогательные науки. История наук. II. Общие работы. III. Яфетидология; затем следует 26 отделов, посвященных отдельным странам древнего и современного Востока,

стр. 254

отдел империализма, колониального и национального вопросов и отделы рукописей, музеев, некрологов и т. п. Книга снабжена алфавитным и предметным указателями и дополнена предварительным систематическим перечнем русских книг и журнальных статей по Востоку, появившихся в 1926 г. и за первую половину 1927 г. "Библиография" содержит более 2000 названий, из них около 1500 критически обработанных.

Уже этот небольшой перечень содержания первого выпуска "Библиографии Востока" показывает, что рецензируемая нами книга представляет собою ценнейшее издание, которое займет важное место в деле изучения Востока. Ни в одной отрасли современного научного знания нет таких зияющих пробелов, как в области востоковедения, особенно же остро в ней чувствуется отсутствие библиографических указателей, которое приводит к тому, что и тот бедный материал, который имеется по этим вопросам, может быть использован исследователем только после долгих и мучительных поисков. Это делает "Библиографию Востока" очень важной научной работой, значение которой выходит далеко за пределы простой каталогизации всем известных книг: она представляет собою первое обобщение тех достижений, которые сделало советское востоковедение за первые 8 лет революции.

Если принять во внимание отсутствие каких бы то ни было предварительных работ (исключая "Книжную летопись") в области библиографирования тех материалов, которые собраны в "Библиографии Востока", необходимо признать высокий уровень проделанной работы. Правда, отдельные пропуски имеются: пропущена, напр., книжка I. Хороших "Якуты", Иркутск, 1924 г. Изд. ВСОРГО, I том сборника "Бурятоведение", Верхне-Удинск, 1925 г.; книга Ф. Махарадзе - "Диктатура меньшевистской партии в Грузии", Гиз, 1920 г.; этот список можно было бы продолжить.

Эти пропуски в таком издании совершенно неизбежны. Поэтому мы считаем необходимым остановиться не на них, а на других вполне исправимых недостатках "Библиографии" - на ее систематизации и на аннотациях.

Начнем с систематизации. Та разбивка на отделы, которая произведена в "Библиографии", не вызывает никаких сомнений. Однако принципы расположения материала внутри отделов не могут не возбудить недоумения. Материал расположен не по алфавиту, однако, совершенно невозможно установить, по какому же признаку он расположен. Берем наугад несколько примеров: Отдел "Восточные народности Приволжья" начинается с книг, посвященных археологии края; "Кавказ" открывает книга Ставровского "Закавказье после Октября", "Афганистан" начинается с военной географии, "Средняя Азия" - с национально-территориального размежевания Советской Средней Азии, "Турки и Турция" - с архитектуры Константинополя. Соответственно с этими различными началами отделов материал внутри них разгруппирован самым разнообразным образом. Такая же "беспринципность" царит и внутри отделов. Например: N 481. И. Орбели. Фрагмент крестного камня с арабской надписью в Тифлисе. N 482. А. Барби. В стране ужаса. Мученица Армения (впечатление 1916 года). N 483. И. Орбели. О двух терминах в надписях Ани. Или: N 521. М. Кудяков. Очерки по истории Казанского ханства. N 521 а. И. Бороздин. Современный Татарстан. N 522. А. С. Вахидов. Ярлык хана Сахиб-Гирея.

Таким же отсутствием единого принципа страдают и аннотации. Некоторые из них представляют собою просто оглавление книги (напр.: N 526. Атнагулов. Башкирия. Один из выпусков серии "Республики и области СССР". Делится на четыре главы: "Башкирия до русской колонизации" и т. д.). Другие излагают содержание книги (напр.: N 913. А. Ходоров. Мировой империализм и Китай. "В этом труде большое внимание уделено Среднему Китаю, в особенности экономическому положению его. Северному Китаю посвящена первая часть книги (53 стр.). Задача книги учет об'ективных условий, созданных в процессе развития производительных сил"... и т. д.). Наконец, третьи являются рецензиями, дающими оценку книг (напр., 730. Б. Я. Владимирцов. Монгольский сборник рассказов из Panca tantra. "Первая серьезная и самостоятельная попытка развернуть несколько страниц монгольского повествования"... и т. д.). Эта разнообразность аннотаций, разнообразность, в которой не может быть установлено никаких закономерностей, чрезвычайно понижает ценность критической обработки книг, проделанной составителями "Библиографии".

Наряду с этим, некоторые из аннотаций просто неудачны. Напр., в N 1256: М. Лазерсон. Национальность и государственный строй. Об этой книге, автор которой ставит своей задачей обосновать правильность национальной политики Временного Правительства, аннотация говорит: ..."работа устарела (!) и может иметь только историческое значение". И это все. Ни слова о политическом смысле книги. В ряде случаев из аннотаций не видно того, какое собственно отношение имеет книга к вопросам истории востока. Примеры: N 1203. В. Кряжин. Борьба держав в Средиземном море. "Статья разбирает попытки, сделанные Италией после вой-

стр. 255

ны для расширения своих владений на Средиземном море за счет Греции, Юго-Славии и Франции". Наличие этой статьи в библиографическом указателе, не ставящем себе целью регистрации всех статей о послевоенной империалистской борьбе, при такой аннотации совершенно непонятно. То же относится и к N 1220. Д. Пеппер. Вопрос об Англо- Американском империалистском сотрудничестве. Аннотация: "Англо-Американское сотрудничество не является единственным "стержнем" современного мирового положения. Англо-Американское соперничество - более сильная тенденция, могущая привести к столкновению между обеими странами". Но как же эта статья может быть использована человеком, изучающим Восток? Как раз этого аннотация и не говорит.

Наконец, некоторые из, аннотаций просто представляют собою никому непонятный неряшливый набор слов. Что говорит читателю следующий отзыв о книге М. Марголина - "Вавилон, Иерусалим, Александрия"? "Изящный обзор культурной и особенно религиозной жизни древнего мира с громадным перевесом (где? - в обзоре, культурной жизни или же в древнем мире? - Л. Д.), вклада еврейства и особенно его профетизма. Схематизация иногда сильно мешает (кому? - Л. Д.), особенно в небольшом введении относительно Вавилона и Египта - бодрый трудовой элемент которых совершенно оставлен в тени... дабы не озарять мрачной картины гнета и насилий".

Мы остановились на этих недостатках отнюдь не для того, чтоб уменьшить значение того важнейшего научного достижения, которое сделала "Научная Ассоциация Востоковедения", выпуская "Библиографию Востока". Вопреки этим недостаткам и отдельным ляпсусам, "Библиография Востока" будет необходимейшим справочником в работе научных учреждений и научных работников и практиков, связанных с изучением Востока.

Л. Д.

* * *

И. И. МЕЩАНИНОВ. Халдоведение. История древнего Вана, включая древнейшие сведения о Закавказье. Система письма и чтение клинописных текстов халдов- урартов. Изд. Общества обследования и изучения Азербайджана. Баку. 1927 г. Стр. VII + 274, ц. 3 р.

Из всех стран классического Востока, где некогда практиковалось клинописное письмо, в русской научной литературе больше всего посчастливилось древнему Ванскому царству. Богатый эпиграфический материал, часть которого собрана в пределах Советского Закавказья, уже с конца XIX века служил предметам ученых изысканий ряда крупнейших русских ориенталистов-историков и лингвистов, среди которых нужно отметить имена М. В. Никольского, Б. А. Тураева, В. С. Голенищева и Н. Я. Марра. Их труды по халдоведекию составляют одну из наиболее блестящих глав в истории русского востоковедения.

Книга ленинградского профессора И. И. Мещанинова является капитальным трудом, наиболее полным и разработанным не только в русской, но и во всей иностранной литературе по истории древних стран, лежавших на верховьях Ефрата, Тигра, Куры и Аракса, включая сюда и бассейны величайших озер Передней Азии - Севанта, Вана и Урмии. Автор не только использовал эпиграфические халдские и ассирийские источники, а также обширную литературу, которая насчитывает уже свыше 100 лет своего существования, сведя все эти материалы в одно целое, но и сам сделал значительный вклад в науку своими археологическими и лингвистическими исследованиями в области культур Закавказья и сопредельных районов. Поскольку исторические источники о халдах в значительной части сводятся лишь к эпиграфике, вполне естественно, что лингвистике уделена в рецензируемом труде львиная доля. И. И. Мещанинов - один из ближайших и наиболее талантливых учеников Н. Я. Марра, - всецело базируется на положениях и методологии яфетидологии, не только обобщая результаты исследований своего учителя, но также совершенно самостоятельно выдвигая и разрабатывая целый ряд проблем халдского языка. В этом отношении рецензируемая книга завершает многолетние специальные исследования автора, печатавшиеся в различных научных изданиях, главным образом, на страницах "Яфетического сборника", и является блестящей, первой, если не считать работ самого Марра, яфетидологической монографией.

Вся книга проф. Мещанинова может быть разделена на три части: I. - История древнего Вана, где прослеживаются исторические судьбы Наири-Урартру-Биайны с древнейших времен (XIV в. до Хр. э.) до конца независимости (VI в. до Хр. э.) (с. 7 - 68); II. - Исследования по эпиграфике и языку халдских надписей, где приведены основные данные о внешнем виде и графике этих надписей, таблицы алфавита и об'яснения к ним, фонетика и грамматика стр. 64 - 164 и 213 - 230), и Ill. - Разбор и перевод важнейших и наиболее характерных текстов, приведенных в фотоснимках, транскрипции, переводе. Эта же часть включает в себя и подробный анализ текстов, а также краткий халдо-русский словарь (стр. 164 - 213 и 231 - 265).

стр. 256

Развивая основные положения Н. Я. Марра о клинописном языке древнего Вана проф. Мещанянов характеризует этот язык, как язык яфетический, шипяще-спирантного типа, представителями которого в настоящее время являются живые на Кавказе языки: сванский, мегрельский и чанский. Яфетидологически изучая язык халдов, автор излагает материалы и ведет свой анализ настолько ясно и в то же время методологически выдержано, что пользование этой частью его работы является незатруднительным и для неспециалиста являясь тем самым хорошим введением в изучение яфетических клинописных языков - эламского, шумерского и др.

Древнейшие письменные источники о халдах - ассирийские надписи - восходят к XIV веку до нашей эры. Впервые в сообщениях о походах царя Ашурубаллита (1410 - 1393) мы находим упоминание северной по отношению к Ассирии гористой местности, именуемой странами Наири. Отсюда, чем ближе к нашему времени, тем все более частыми делаются ассирийские сообщения об этих странах, о многочисленных завоевательных и карательных экспедициях царей Ассирии в пределы Наири, где они с трудом добивались покорности от многочисленных правителей различных областей, ныне являющихся пограничной зоной СССР, Турции и Персии. В 884 г. до Хр. э. в ассирийских анналах впервые появляется наименование Урарту, которое потом отождествляется с именем Наири, постепенно вовсе его вытесняет. От этого же времени мы имеем и древнейшие из дошедших до нас халдские надписи, а именно гравированные на камне ассирийские по языку надписи царя Урарту Сардура, сына Лутипра. С последней четверти IX века ассирийский язык в халдских надписях заменяется собственным - халдским языком, но знаки остаются прежними. Такое положение оставалось до конца древнего Вана, последним историческим памятником которого являются надписи царя Русы III, сына Еримены (начало VI века до Хр. э.). Чрезвычайно характерно, что в халдских надписях имя Урарту нигде не упоминается. Халды, которых ассирийцы упорно именуют урартами, совершенно игнорируют это наименование, называя себя халдами, их цари в древнейших своих надписях называют себя царями Наири и Шура, а затем царями страны Биайна.

Устанавливая синхронистическое соответствие ванских царей с царями Ассирии, проф. Мещанинов дает твердые основы хронологии халдского царства в рамках 884 - 606 г. до Хр. э.

Эти три столетия в истории древнего Вана были периодом бесконечных войн, то победоносных, то кончавшихся жестокими поражениями, с окружающими соседями, главным образом с Ассирией. В надписях халдских царей мы находим ряд весьма важных данных для истории всей передней Азии того времени. В числе народов-друзей и врагов Биайны выступают и ассирийцы, и Элам, и киммерийцы, и скифы, и лидяне, и мидяне и др. Особенно интересны сведения, относящиеся к нынешнему Закавказью. Сообщения о походах ванских царей рисуют нам весьма оживленную экономическую и политическую жизнь целого ряда мелких государств в пределах двуречья Куры и Аракса. В свете этих данных сама история древнего Вана предстает перед нами как часть единой истории переднеазийского мира, связанного внутренним единством социально-экономической, политической и культурной жизни. Через халдов Советское Закавказье увязывается с одной стороны с хеттами и другими народами Малой Азии, а с другой стороны - с древним Эламом. Отражением хозяйственно-политической связи этих стран является языковая близость населявших их народов. Эти моменты выявлены в книге проф. Мещанинова с достаточной отчетливостью и составляют одно из главных ее достоинств. Гораздо слабее удался автору собственно- исторический очерк древнего Вана, который в книге свелся к почти голой хронике политических событий - хозяйственно- культурная сторона истории древнего Вана едва лишь намечена.

Несмотря на недостаточность материалов, все же основные и характерные черты социально-экономического быта древнего Вана могут быть уже в настоящее время выявлены, и эта задача, в ряду других, стоит перед исследователями- марксистами.

Из числа технических недочетов книги проф. Мещанинова нужно отметить отсутствие библиографии вопроса.

В. Аптекарь

* * *

А. Н. ЖИЛИНСКАЯ. К вопросам методологии и методики обществоведения. Выпуск I. Изд-во "Кубуч". Л., 1928, стр. 207.

До сих пор в нашей советской методической литературе, посвященной вопросам преподавания обществоведения, преобладали мотивы чрезвычайно утилитарного свойства: как и каким способом наилучшим образом организовать педагогический процесс. Хотя для всякого марксиста аксиомой является положение о примате методологии над методикой, наши авторы-методисты в большинстве своем были беззаботны по части методологических требований.

стр. 257

Поэтому всякая попытка обосновать методику обществоведения под углом зрения требований марксистской методологии, на основе развернутой системы принципов исторического материализма должна заслуживать серьезного внимания. Это тем более важно, что, по словам А. Н. Жилинской, "до настоящего времени еще не встречалось в литературе попытки проверить, в каких формах возможно установить связь между теорией исторической диалектики и методикой обществоведения" (стр. 43). И хотя автор рецензируемой книги скромно полагает, что "можно считать оправданной ту большую работу, которую собирается проделать он" (стр. 43), - мы склонны подвергнуть это утверждение сомнению.

Попытаемся показать это.

Основное требование, которое всегда пред'является к научному исследованию, - а на такое претендует А. Жилинская (см. ее предисловие), - это четкость, определенность и научная выдержанность основных положений, которыми оперирует автор. Как раз в этой области у нашего автора господствует порядочная путаница. Задавшись целью "научно обосновать методику школьного обществоведения", А. Жилинская с самого начала должна была заняться выяснением того, что она собирается научно обосновывать. И с первой же страницы работы терминологическая ясность и определенность оставляет нашего автора. В предисловии (стр. V) автор декларирует основной принцип, который отличает обществоведение от социологии: "Социология является строго теоретической наукой о законах развития общества, - пишет она, - под обществоведением же мы понимаем не только теоретическое исследование, но и руководство к социальному действию с целью создать новый общественный строй". Нам нет необходимости опровергать такое противопоставление социологии и обществоведения, ибо сам автор делает это в своей книге на стр. 12 - 14, когда говорит о марксистском понимании науки, как о руководстве к действию. Очевидно, для марксиста невозможно обосновать обществоведение, как особую науку, базируясь на этом признаке. Последуем за автором в его попытке обосновать "обществоведение, как особую науку", здесь же только отметим, что противопоставление обществоведения социологии - не выдерживает никакой критики. На стр. 9 автор пытается дать новое "определение обществоведения с точки зрения марксизма": "Обществоведение есть наука о строении и о законах развития человеческих обществ". И далее продолжает: "В определении предмета обществоведения мы ясно различаем две стороны: структурную и динамическую". В скобках отметим, что это деление очень напоминает контовское деление на общественную статику и общественную динамику и с точки зрения научного познания мало помогает уяснению истины. Стоит только вдуматься в цитированное нами определение и сравнить его с приведенным в начале, чтобы прийти к заключению, против которого борется наш автор: обществоведение=социологии. Но если так выходит вопреки воле нашего автора, тогда зачем же понадобилось "огород городить", вводить новую терминологическую путаницу и "методологически обосновывать" обществоведение? Есть ли в этом вообще необходимость - открывать давно открытые Америки? Автор без устали твердит, что "теория исторического материализма не дает всего необходимого методологии обществоведения", что "для создания теории обществоведческого знания необходима дальнейшая спецификация положений исторического материализма применительно к особенностям материала, охватывающего в равной мере факты современности и истории" (стр. VI). А на самом деле вся его сложная теоретическая постройка не дает ничего принципиально нового и специфического, что бы не вошло в железный инвентарь исторического материализма. Автор тщится убедить нас в том, что он не занимается систематическим изложением марксистской социологии, т. е. исторического материализма, а фактически он занимается как раз этим и, как мы увидим, не всегда удачно. На с. 84, занимаясь вопросом "об основных источниках науки обществоведения", А. Жилинская вновь выдает себя с головой такой формулировкой: "обществоведение имеет своим предметом общественно-экономические формации, законы их зарождения, функционирования и перехода в высшую форму, превращения в другой социальный организм". Каков же тогда предмет социологии, спросим мы автора? Мы напрасно искали бы во всей книге другого содержания "обществоведения". Но попытаемся подойти к вопросу с другого конца. Мы видели, что никакой другой науки, кроме социологии, ничего "специфического", "обществоведческого", несмотря на широковещательные обещания автора, он нам в своих определениях не дал. Может быть анализ книги со стороны ее содержания даст нам возможность, выявить "специфические особенности" этой "науки"?

Первая часть книги посвящена краткому очерку методологии общественных наук и трактует основные вопросы исторического материализма: базис и надстройка, производительные силы и классы, случайность и необходимость, общественный процесс и исторический.

стр. 258

факт и т. д. И здесь ничего специфического, "обществоведческого" нет. В любом курсе исторического материализма мы найдем более или менее исчерпанными все эти вопросы. Так что и с этой стороны никакой особой науки у автора не получилось, а вышла изрядная путаница и смешение понятий. Основной грех всех построений автора заключается в том, что школьное обществоведение, как предмет преподавания, он во что бы то ни стало хочет превратить в какую-то особую науку, со специфическими методами и об'ектом изучения. Конечно, у автора ничего не получается, ибо никакой особой марксистской науки, кроме социологии, нет и быть не может. Ибо нельзя же всерьез считать школьное обществоведение - комплекс обществоведческих дисциплин (начатки политэкономии, истории, экономгеографии и политграмоты) - за особую науку. Лучшим доказательством того положения, что обществоведение является комплексом обществоведческих дисциплин, построенным под углом зрения педагогической целесообразности, служит то, что в программах наших вузов, где студентов вводят в научную лабораторию мысли, вооружают научными методами самостоятельной работы, такого комплекса не существует. Он распадается на свои составные части. Этого никак не хочет понять А. Жилинская. Вот почему, когда она в своей книге переходит к рассмотрению вопроса "об отношении исторической диалектики к методике обществоведения", у нее получается сплошная неразбериха. Совершенно бесспорное для марксиста положение о том, что марксистская социология, т. е. исторический материализм является методом для более конкретной науки-истории, А. Жилинская запутывает так, что незаметно для себя попадает в об'ятия суб'ективизма и идеализма. Что должно означать такое утверждение автора: "Обществоведение само по себе не обосновывает закономерности общественно-исторического процесса, а пользуется им (кем пользуется? процессом, закономерностью или чем-либо? - А. С.), как методом, полученным из более общей науки, из теории исторической диалектики" (стр. 45). Продолжая это утверждение, автор пишет: "между теорией исторической диалектики и методикой обществоведения, таким образом, намечается определенная связь, - историческая диалектика, как наука более общая и абстрактная, должна дать методике обществоведения руководящие указания". Это положение имеет смысл только в том случае, если под "обществоведением" понимать какую-то конкретную науку. Но ведь А. Жилинская пыталась, как мы видели выше, под обществоведением протащить какую-то новую "науку". Стоит только прочитать следующий абзац на той же 45 стр. книги, чтобы убедиться, что у автора здесь идет речь об истории, как науке. Но при чем же тут тогда "методика обществоведения"? В конец запутался наш автор.

Но, посмотрим, как раз'ясняет бесспорное положение об истмате и истории наш автор. "Историческая диалектика" "не изучает исторических фактов, но она дает метод для изучения исторических фактов. Она принципиально (!) предшествует (!), (что это за "принципиальное предшествие", - ведает один аллах да автор книги. - А. С .) изучению исторических фактов" стр. 45). Или далее: "принципы получаются не из фактов, а предшествуют изучению фактов, они привносятся в изучение фактов". Откуда "привносятся"? - спросим мы автора. Что они высасываются из пальца, что ли? Знаменитое положение Энгельса: "принципы являются не исходным пунктом исследования, но его конечным результатом, они не применяются к природе и истории человечества, но абстрагируются из той и из другой; не природа и мир человеческий движутся по принципам, но принципы справедливы лишь постольку, поскольку согласуются с природой и историей (Анти-Дюринг, I отдел, 12 глава) - наш автор "углубил" до того, что впал в чистейший идеализм.

Смеем уверить А. Жилинскую: совсем неоправданный труд!

Возьмем другой пример из параграфа "Принципы исторической диалектики в методике обществоведения". На стр. 48 автор пишет: "Общая наука о законах развития общества выдвигает и анализирует несколько основных, коренных положений, которые мы можем формулировать применительно к задачам изучения и преподавания обществоведения следующим образом: 1) общественный процесс надо понимать, как закономерный процесс, 2) общественные явления нужно рассматривать в причинно- следственной связи, 3) общественные явления находятся в состоянии непрерывного изменения..., 4) на всем протяжении известных нам исторических периодов в жизни человеческих обществ мы должны исходить из допущения, что в основном физическая природа человека остается неизменной". Прежде всего заметим, что истмат устанавливает "коренные положения", независимо от "задач изучения и преподавания обществоведения". Эти "коренные положения" имеют значение для всякой науки, изучающей общественные явления, и они достаточно популярно развиты в таких распространенных курсах, как напр. "Теория исторического материализма" Н. И. Буха-

стр. 259

рина. Так что нет необходимости в книге, которая ставит перед собою задачу "дальнейшей спецификации положений истмата применительно к особенностям материала, охватывающего в равной мере факты современности и истории" (предисл. стр. VI) вновь и вновь, к тому же не совсем удачно, возвращаться к тем же вопросам. Но, если уж автор считает необходимым этим делом заниматься, тогда почему он ограничивается формулировкой и обоснованием только этих положений, которые, конечно, не исчерпывают основных положений истмата? Если откинуть четвертое положение о неизменности физической природы человека, - положение, страдающее метафизичностью и по существу дела не необходимое, то эти основные положения сводятся к закономерности, причинности и развитию. Это, конечно, понимает и сам автор я в следующем параграфе "Основные методологические понятия обществоведения" подвергает анализу такие понятия, как "общественный процесс", "общественное отношение", "производственное отношение" и т. п. Мы отказываемся понимать, почему последнее относится к "основным методологическим понятиям обществоведения", а первые три положения к "исторической диалектике", зачем вообще понадобилось автору такое" деление на "методологические понятия" и "принципы исторической диалектики". В тех методологических понятиях, которыми оперирует А. Жилинская, ведь нет ничего специфического, ибо с ними имеет дело всякая общественная наука.

Но посмотрим, как "трактует" А. Жилинская основные принципы исторической диалектики. Остановимся только на одном примере. Первое: детерминизм и "случайность" в общественных явлениях. Изложив в 10 - 15 строчках чрезвычайно бегло и неполно взгляд "большинства ученых, как марксистов, так и не марксистов" (стр. 50), в том числе сославшись на Спинозу, Плеханова и Бухарина, автор пишет: "Однако, мы увидим далее, что эти взгляды не вполне соответствуют ходу мыслей Маркса; они очень упрощают марксистское понимание случайности" (стр. 51). Сказано это очень тонко, хотя и не совсем внятно: означает ли это неправильное истолкование положений Маркса и Энгельса, или это только "не соответствует ходу мыслей". Автор при этом ссылается на две цитаты из Плеханова и Бухарина, которые утверждают: "случайность есть нечто относительное; она является лишь в точке пересечения необходимых процессов" и "общество в своем развитии так же подчинено закономерности, как и все на свете". В подтверждение своей мысли автор приводит цитату из письма Маркса к Кугельману от 17/IV 1876 г. Но разве эта цитата противоречит тому, что утверждает, вслед за Энгельсом, Плеханов и Бухарин? Нисколько! Маркс, утверждая, что "история имела бы мистический характер, если бы случайности не играли никакой роли", имеет в виду, прежде всего, механическое понимание истории, ее предопределенности, которая принимает в этом смысле мистический характер. Автор воюет с ветряными мельницами, когда приписывает Г. В. Плеханову, а вслед за ним и Н. И. Бухарину взгляд на общественный процесс как на механический и фаталистический.

Наша рецензия и без того затянулась, хотя мы не исчерпали и сотой доли всех премудростей настоящего "труда". Но мы не можем пройти мимо еще двух утверждений автора: о содержании обществоведения и о современности и истории.

На стр. 77 А. Жилинская выдвигает лозунг "Не люди и вещи, а отношения между людьми, - вот руководящий лозунг обществоведения", а немного ранее - (стр. 76) провозглашает: "нужно подготовить учащихся обращать внимание и фиксировать в своем создании не образы людей и даже не формы их производственной деятельности, а главным образом, те общественные отношения, которые создаются между людьми в процессе производства". Если даже стать на точку зрения А. Жилинской в трактовке обществоведения, как "истории и современности", то схоластикой, а не требованиями марксистской методологии веет от этого лозунга. Автор предлагает обществоведу-педагогу изучать с детьми и подростками производственные отношения общества, отвлекаясь как от формы производственной деятельности, так и от людей. Если, вообще, говоря, такая абстракция возможна, то только на высоком уровне такой теоретической науки, как политическая экономия. Но ведь обществоведение не политэкономия и детскому сознанию чужды абстракции такой высоты. А. Жилинская воюет с педагогами, "для которых все еще остается важным усвоение учащимися ряда исторических событий из политической или социальной жизни, хронологических дат, имен, действующих лиц и прочее" (стр. 75). Но спросим автора: разве социальный факт исчерпывается производственными отношениями, а "отношения между людьми" - "общественными отношениями, которые создаются между людьми в процессе производства"? В этом нет ни грана марксизма. Ибо марксизм в истории и современности не только не изгоняет политическую историю и действующих лиц, но ставит их в центре научного анализа. "Всякая классовая борьба есть борьба политическая".

стр. 260

Наконец, последний перл: "Если подавляющее большинство методистов думало и продолжает думать, что история научает нас понимать современность, то марксистская точка зрения может быть формулирована прямо противоположным образом - изучение современности помогает нам понять историческое прошлое" (стр. 84). И хотя А. Жилинская тут же приглашает читателя, для того, чтобы "исчезла парадоксальность этого положения" (стр. 85), сравнить научную позицию историка с "положением зоолога, желающего понять строение и действие допотопных животных", мы не последуем за ней по той простой причине, что нельзя уподоблять исторический социальный факт - допотопному животному. Наш автор полагает, что "возражения против этого положения основываются на капитальном недоразумении" (стр. 87), мы же склонны думать, что выдвинутый им тезис - "капитальное недоразумение" с точки зрения марксизма. Ибо только "недоразумением" можно об'яснить то обстоятельство, что наш автор зачисляет М. Н. Покровского в сторонники провозглашенного А. Жилинской тезиса. Точка зрения М. Н. Покровского, развитая им в ряде работ и в частности в сборнике статей "Марксизм и особенности исторического развития России" (откуда приводит А. Жилинская небольшую цитату), имеет отношение совсем к другому вопросу - к историческим теориям, к категориям идеологических надстроек, к историографии, а вовсе не к истории, как марксистской науке. М. Н. Покровский в ряде своих работ говорит как раз обратное тому, что утверждает наш автор. "Прошлое мы изучаем именно для того, чтобы, понять то, что происходит теперь" ("Русск. истор. в своем сжатом очерке"); "в системе общего коммунистического образования факты прошлого могут иметь значение лишь как материал для настоящего" и т. д. Мы могли бы без конца удлинить перечень цитат из работ М. Н. Покровского, но хватит и этого. Сошлемся только на Маркса, который в "Немецкой идеологии" писал: "Мы знаем одну единственную науку - науку истории".

Мы вскрыли только одну сторону "капитального недоразумения". Но есть здесь и другая сторона, которая заключается в том, что А. Жилинская спутала методический прием школьного обучения - от современности к прошлому (с которым тоже позволительно спорить!) с научным приемом работы, превратив методический вопрос в методологический.

На этом мы считаем необходимым закончить нашу рецензию. Мы совсем не касались специальной части книги - методической. В этом нет необходимости в данном случае. Некоторые вопросы, рассмотренные нами из теоретической части, дают представление и обо всем "труде".

А. Слуцкий

 


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/РЕЦЕНЗИИ-2015-08-15

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Vladislav KorolevКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Korolev

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

РЕЦЕНЗИИ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 15.08.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/РЕЦЕНЗИИ-2015-08-15 (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Vladislav Korolev
Moscow, Россия
1021 просмотров рейтинг
15.08.2015 (3148 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
6 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
РЕЦЕНЗИИ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android