Тема "Власть и общество" необыкновенно интересна и драматична. С началом Восточного кризиса в 1875 г. всю Российскую империю охватила волна солидарности с южными славянами, солидарности не словесной и душевной, а энергичной и действенной. В храмах, после проповеди священника, на сельских сходах, в земских управах, в городских думах, на дворянских собраниях проводился сбор денег на нужды восставших. Только Московский и Петербургский славянские комитеты пожертвовали 1.5 млн. руб. Закупалось оружие, снаряжение и медикаменты, на Балканы отправлялись полевые лазареты. В сербскую армию вступили 5 тыс. добровольцев, в том числе сотни офицеров действительной службы, им сохранялись чины и выслуга лет. Россия встала горой на защиту славян, "низы" и "верхи" общества смешались, все сочувствовали повстанцам, не останавливаясь для этого перед войной.

Оппозиции, как организованной силы, не существовало. Но ведь на правителях всегда лежит обязанность слушаться не сердца, а ума, хладнокровно взвесить, к чему война может привести. Опытные политики пребывали в тревоге. Александру II принадлежат слова, что он не менее других сочувствует христианам Турции, но ставит выше всего интересы своей страны, поэтому не может втянуться в европейскую войну. И над ним, и над канцлером А. М. Горчаковым довлел синдром крымской катастрофы, они сознавали, что на защиту Османской империи встанут Великобритания и Австро-Венгрия, и тогда -европейское побоище с непредсказуемыми последствиями. Министры внутренних дел и государственных имуществ разделяли эти опасения. Министр финансов М. Х. Рейтерн, который многие годы "после Крыма" вытаскивал страну из долговой ямы, подал записку на высочайшее имя, предрекая, в случае новой войны, финансовый крах, хозяйственный кризис, вынужденный отказ от проведения реформ и развитие революционного движения [1. С. 165 - 166]. Он запросился в отставку, но получил отказ.

Одинокие противники войны были прижаты к стене. Приведу здесь отрывок из письма ПА. Вяземского другу (с просьбой не сжигать его): "Все, что

Виноградов Владилен Николаевич - д-р ист. наук, главный научный сотрудник Института славяноведения РАН.

Работа подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (проект N 07 - 01 - 00191а: История Балкан. Судьбоносное двадцатилетие 1856 - 1878).

делается по Восточному вопросу - настоящий и головоломный кошмар. Правительства не видать и не слыхать, а на сцене X и XX с компаниею, они распоряжаются судьбами России и Европы. Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель... Лучше иметь для нас сбоку старую Турцию, слабую, дряхлую, нежели молодую, сильную, демократическую Славянию, которая будет нас опасаться, но любить нас не будет" [1. С. 296 - 299].

Трубадуром вступления в войну выступал Ф. М. Достоевский в своем "Дневнике писателя": пора "такому огромному великану, как Россия, выйти, наконец, из запертой своей комнаты, в которой он уже дорос до потолка, на простор, дохнуть вольным воздухом морей и океанов". "Война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы задыхаемся, сидя в немощи растления и духовной тесноте". Федор Михайлович был красноречив: "Великий восточный орел взлетел над миром. Не покорять, не расширять границы он хочет, а освободить и восстановить угнетенных и забитых, дать им всякую жизнь на благо человечества...". Противников войны он называл "общечеловеками" и "самооплевниками" [2. С. 65, 94 - 95].

Объявление войны 12 (24) апреля 1877 г. сопровождалось бурными проявлениями народного торжества - ликующие толпы шли по улицам Москвы и Петербурга, люди бросались друг другу в объятия. В первый раз в истории России общество втянуло самодержавие в войну, во всяком случае, выступило решающим фактором втягивания.

Война выдалась тяжелая, кровавая и победоносная. После взятия российскими и румынскими войсками Плевны Дунайская армия форсировала Балканский хребет и неодолимым потоком хлынула на Болгарскую равнину. А на дипломатическом фронте сгустились тучи, предвещавшие войну европейскую. Опытная отечественная дипломатия и сам император заранее отреклись от каких-либо захватнических побуждений на Балканах. Александр II в беседе с британским военным агентом полковником Ф. Уэлсли заверил его своим честным словом, что не собирается присоединять к России Константинополь, канцлер А. М. Горчаков подтвердил это в официальных демаршах в Лондоне; что же касается проливов Босфор и Дарданеллы, он предлагал решить вопросы судоходства в них с общего согласия держав. Чтобы обеспечить нейтралитет Австро-Венгрии - пошли на тяжелую жертву, согласившись, по Будапештской конвенции 1877 г., на бессрочную оккупацию провинции Босния и Герцеговина ее войсками и отказавшись от планов создания большого славянского государства (см. подробнее [3]).

Все хитроумные дипломатические комбинации полетели кувырком, когда российские войска спустились с Балканских гор и устремились к Адрианополю и Стамбулу. Лондон и Вена встали на защиту Высокой Порты. Суть их требований сводилась к тому, чтобы мирное урегулирование проводилось под контролем держав. И нотными протестами дело не ограничивалось. 13 февраля (н. ст.) 1878 г. эскадра адмирала Хорнби (шесть броненосцев и фрегат), в нарушение существовавших норм международного права, вошла в Дарданеллы и бросила якорь в Мраморном море. Подписанный 19 февраля (3 марта) в Сан-Стефано прелиминарный мирный договор кабинеты Лондона и Вены встретили градом протестов, требуя его пересмотра. Тут обнаружилась ахиллесова пята победоносной Дунайской армии - она имела на вооружении лишь полевые пушки, безвредные для британских кораблей. Перетащить через кручи Балканских гор тяжелые орудия, единственно способные поразить огнем

бронированные чудища, было немыслимо, своей броненосной эскадры в Черном море не существовало и в помине. И отсутствовала какая-либо возможность выдворить суда адмирала Хорнби из Проливов либо помешать их прорыву в Черное море. Сложилась взрывоопасная ситуация - приблизительное равенство российских и турецких сил на берегу, готовая к вступлению в действие английская эскадра в Мраморном море плюс концентрация австро-венгерской армии на порубежье в Галиции.

Царское правительство встало перед мучительным выбором: или согласие на пересмотр условий Сан-Стефано, или почти неизбежная война с коалицией Великобритании, Австро-Венгрии, Турции и, как позже обнаружилось, Румынии. Потенциальные враги не собирались повторять печальный опыт Карла XII и Наполеона и вторгаться в Россию. Предстояла война иного рода, война на истощение, в которой все козыри находились в британских руках. Владычица морей могла задушить российскую торговлю, закрыв Босфор и Дарданеллы, перерезав морские пути, подвергнув блокаде берега в Черном и Белом морях, на Балтике и в Тихом океане. Это, как и предсказывал Рейтерн, грозило финансовым дефолтом и погружением казны в пучину долгов. И, как следствие, вынужденное прекращение реформ и увековечение отсталости страны. Сама Великобритания могла спокойно и в полной безопасности отсиживаться на островах.

Австро-Венгрия, в отличие от Англии, была вполне доступна для российской армии. Выговорив, по Будапештской конвенции, необыкновенно благоприятные условия за свой нейтралитет, она соблюдать его не собиралась. Еще на совещании у кайзера Франца-Иосифа в ноябре 1876 г. обсуждался план похода против России, когда, как надеялись, Дунайская армия застрянет на Балканах. Глава венского внешнеполитического ведомства граф Д. Андраши вел себя так, будто Будапештской конвенции не существовало и занимался переговорами с Форин офис о военном сотрудничестве [4. S. 333 - 345]. В ответ на осторожный российский зондаж в Берлине канцлер О. Бисмарк дал понять, что разгрома Австро-Венгрии рейх не допустит. Итак, один предполагаемый противник, Великобритания, был недосягаем, второй, Габсбургская монархия, находился под защитой Германской империи. Более безнадежную ситуацию было трудно даже придумать, единственным результатом войны представлялось разорение страны.

Общественность продолжала упиваться победами, ведущие генералы пребывали в тревоге и возлагали надежды на дипломатию. Великий князь Николай Николаевич, получив в ответ на британское вторжение в Проливы приказ вступить в Константинополь, телеграфировал брату-царю 12 февраля: "Я не считал себя вправе добровольно вызывать столкновение с Великобританией, в то время как нашей дипломатией делались всевозможные попытки к улаживанию затруднений и к предотвращению пагубной для нас войны". Военный министр Д. А. Милютин призывал не "рисковать новой войной против половины Европы", которая не могла бы "доставить нам более, чем теперь, выгодный мир и более поддержать "достоинство" России". Он полагал: "Мы не можем более сражаться. Мы не можем ни по военным, ни по финансовым соображениям" [5].

Из Лондона, от посла П. А. Шувалова, поступали вести одна хуже другой. Он сообщал о наличии "некоего заговора полусумасшедшей бабы (королевы Виктории. - В. В.) с министром, не лишенным дарований, но выродившимся в

политического клоуна" (премьера Б. Дизраэли. - В. В.). "Воинственный дух все растет, британцы усматривают только две возможные альтернативы - либо война с Россией, либо унижение Англии". Близкая к правительству газета "Daily Telegraph" била в барабан: "Какой бы "мир" ни был подписан в Сан-Стефано, он останется клочком бумаги, пока не будет представлен на всеобщее обсуждение; если же этого не произойдет, честно и открыто, лучшими британскими представителями явятся наш флот и наша армия, будь то с союзниками или без них" [6. Д. 80. Л. 592]. Общественность страны потонула в волнах шовинизма.

Чтобы избежать грозящей катастрофы, самодержавие, смирив гордыню, согласилось представить прелиминарный договор на суд держав, зная заранее, что он подвергнется пересмотру.

Поездка князя А. М. Горчакова в Каноссу с адресом Берлин, Унтер ден Линден, участие его в конгрессе во главе российской делегации иногда приписывается его старческому тщеславию - "старый пес решил доказать хозяину, что у него еще есть зубы" [7. С. 377]. На наш взгляд, подобные утверждения -напраслина. На конгрессе Германию представлял канцлер, Англию - премьер-министр, Австро-Венгрию и Францию - главы внешнеполитических ведомств. Негоже было бы для России быть представленной "всего лишь" послом, да и Н. П. Игнатьев, наиболее компетентный в посольском корпусе в балканских делах, являлся в глазах оппонентов персоной non grata, как творец Сан-Стефано. Так что выбора у Александра II, по большому счету, не существовало. Горчаков отправился в путь с самыми мрачными предчувствиями -"доигрывать партию в заранее проигранном положении" - и столкнулся в германской столице со "злой волей почти всей Европы" [8. С. 327].

Решения конгресса обрушились на пребывавшую в эйфории российскую общественность словно гром с ясного неба: Болгария по сравнению со Сан-Стефано была урезана в три раза, только ее северная часть обрела государственность, а южная, под именем Восточная Румелия, получила лишь автономию. Босния и Герцеговина подверглись бессрочной австрийской оккупации, англичане утвердились на острове Кипр, основав там свою военно-морскую базу. Канцлер и его коллеги превратились в "козлов отпущения" за крушение несбывшихся надежд общественности на полную перекройку карты Балкан и утверждение здесь российской гегемонии. Родилась легенда (живущая и поныне) о том, что дипломатия похоронила в Берлине победоносный российский меч. На несчастных участников конгресса обрушился шквал резких, оскорбительных, исполненных личных выпадов газетных статей. На общем шумном фоне особо отличился златоуст славянофилов И. С. Аксаков, витийствовавший перед московскими единомышленниками: западные державы "срывают с России победный венец" и водружают вместо него "шутовскую с гремушками шапку. Слово немеет, мысль останавливается перед этим колобродством русских дипломатических умов, перед этой грандиозностью раболепия" [9. С. 8, 20].

Трезвые голоса звучали редко и приглушенно. В августовской книжке (1878 г.) журнала "Вестник Европы", появилась статья, автор которой доказывал, что никакой катастрофы в Берлине не произошло, что объединение двух Болгарий не за горами и не беда, что отменены некоторые нереальные, а потому и неисполнимые статьи Сан-Стефанского договора [10. С. 214]. Другие либеральные органы успокаивали опечаленную публику - беда не так велика, впадать в отчаяние не надо, и, что показательно, в деловом плане обсуждали

задачи утверждения на Балканах в новых условиях. Полно и аргументированно точку зрения противников создания неких славянских суперобъединений и сокрушения для этого Османской империи выразил публицист и общественный деятель Б. Н. Чичерин в записке "Берлинский конгресс перед русским общественным мнением", обнаруженной в бумагах императрицы Марии Александровны после ее смерти и опубликованной много десятилетий спустя. Чичерин утверждал в ней: присоединение Константинополя "было бы не усилением, а ослаблением России. Центр тяжести перенесся бы с севера на юг, в нерусские земли. Если Россия должна остаться Россией, она не может сойти со своего места и стать у Средиземноморья" (здесь помета царской рукой: "Совершенно справедливо"). Не следует преждевременно разрушать ослабевшую Османскую империю, на ее развалинах возникнут "бесчисленные затруднения от незрелых и сталкивающихся друг с другом народов, к чему соединилось бы неизбежное соперничество европейских держав", и в перспективе Балканы ожидает превращение во взрывоопасную зону. Лучше подождать, пока "дряхлое тело" Турции развалится само собой. Сан-Стефанский договор Чичерин считал плодом "филантропии, либерализма" и представления о мессианской миссии России, но эти "газетные ярлычки служат плохими руководителями в политике". Чичерин полагал, что "государственные люди, подписавшие Берлинский трактат, несомненно, потеряли в России популярность, но они имеют право на благодарность русского человека" [11. С. 414 - 420, 422].

В Лондоне "героев конгресса" премьер-министра Б. Дизраэли (графа Биконсфилда) и главу Форин офис маркиза Р. Солсбери удостоили высокого ордена Подвязки, палата общин и лорды образовали своего род хвалебный хор в их честь. Но по ходу прений в диссонанс прочим ораторам прозвучал голос лидера либеральной оппозиции графа Д. Грэнвилла: "Воистину, я понять не могу - неужели можно рассматривать Берлинский договор иначе, как предоставляющий России все то, что она действительно хотела или желала получить" [6. Д. 74. Л. 431].

Полемический гам в обстановке накала страстей - не та среда, в которой появляются здравые суждении. Трактат имел множество недостатков, но все же деревья не должны заслонять леса. Договор нуждается в спокойной, серьезной и взвешенной оценке без всяких эмоциональных и запальчивых суждений, коим грешили "постконгрессовые" дискуссии, и не с точки зрения несбывшихся надежд, а в соотнесении с довоенной ситуацией. И тогда перед взором предстает совсем иная картина.

Россия залечила последние раны Крымской войны, вернув себе Южную Бессарабию. В Закавказье она присоединила Карс, Ардаган и обладающий хорошей естественной гаванью Батум. Закончилось полувековое противоборство с Британией на Балканах, рухнула доктрина status quo о неприкосновенности турецких владений в Юго-Восточной Европе. Османская империя получила удар, от которого уже не смогла оправиться. В Берлине, после 500-летнего перерыва, была восстановлена государственность болгарского народа. При этом, однако, произошло противоестественное разделение страны на северную и южную, но уже тогда создавались предпосылки не то что для возможного, но для неизбежного их объединения, что и произошло через семь лет.

Можно сказать, что по большому счету отступление в Берлине произошло лишь в деле создания большой, с выходом к Черному и Средиземному морям, Болгарии. Самодержавие не пошло ради этого на развязывание европейской

войны с Англией, Австро-Венгрией, Турцией и Румынией, безнадежной с самого начала. Следует учитывать и еще одно немаловажное обстоятельство: против создания "Сан-Стефанской Болгарии" выступали не только западные державы, но, по разным причинам, румыны, сербы, греки и албанцы. Они считали намеченное разграничение односторонне благоприятным для Болгарии и не учитывающим расселение этносов. Над этим стоит задуматься. Уже в те годы полковник Г. И. Бобриков, уполномоченный командования в Сербии, человек, хорошо знакомый с балканскими делами, высказывал мнение, что Сан-Стефанский договор восстановил против России не только западные державы, но и народы, во имя которых было поднято оружие. Он создал почву для распрей на полуострове [12].

Необходимо сразу же сделать одно замечание в связи с точкой зрения полковника - сказанное им относилось лишь к болгарским сюжетам, в целом же весь блок положений Сан-Стефанского договора, в урезанном виде вошедший в Берлинский трактат, заложил основы нового миропорядка на Балканах и, как таковой, заслуживает самой высокой оценки.

И венец всего - появление на карте полуострова трех международно признанных независимых государств, Сербии, Румынии и Черногории. В 1876 г. подобное представлялось недостижимым. Величие достигнутого особенно рельефно, если вспомнить о провале попыток достигнуть желаемого на дипломатической стезе, без свиста пуль и разрыва снарядов. Румынские правители с этой целью отмежевались от борьбы южных славян и заверили султана в своей лояльности. На фоне свирепой расправы с апрельским 1876 г. восстанием в Болгарии это звучало утешительно для Высокой Порты. 16 июня министр иностранных дел М. Когэлничану отправил в Стамбул перечень уступок, которые Бухарест хотел бы получить в знак признательности за свое хорошее поведение. Слово "независимость" он употребить не решился, а воспользовался неизвестной в международном праве формулой - "признание индивидуальности" Румынии. Однако перечисленные семь пожеланий, в том числе прием представителя княжества в Константинополе в дипломатический корпус, признание неприкосновенности румынской территории, право выдачи национальных паспортов, - в совокупности давали стране статус независимого государства [13. Р. 296, 299 - 300]. Ответа Когэлничану не удостоился. А в провозглашенной в декабре 1876 г. турецкой конституции Румыния объявлялась привилегированной провинцией султаната. В условиях надвигавшейся русско-турецкой войны перед страной открывались два пути - либо военное сотрудничество с Россией и достижение в союзе с нею независимости, либо превращение в поле сражений между двумя армиями, царской и султанской, без всякой надежды на изменение ее государственного статуса. Выбор первого пути был естественен.

Составляя первые наброски мирного урегулирования (июнь 1877 г.), канцлер А. М. Горчаков предусматривал в них лишь территориальное расширение Сербии и Черногории [14. С. 25]. Предоставление им международно признанной независимости стало возможно лишь после победоносной войны.

Общественность немногочисленные холодные и сухие доводы не принимала, и руководствовалась горячим чувством: налицо провал на конгрессе, допущенный нерадивой и неспособной дипломатией. Обида поселилась в памяти народа всерьез и надолго. Постепенно газетная и журнальная полемика стихла, но заложенные в ее ходе оценки перекочевали на страницы мемуаристики, юбилейных изданий, популярных книг и даже научной литературы. Прошло

50 лет, и великий князь Александр Михайлович, находясь в эмиграции, изобличал А. М. Горчакова "со товарищи": "Русские дипломаты еще раз подтвердили свою репутацию непревзойденной глупости..." [15. С. 24]. В 1950 г. автор солидной монографии Н. И. Беляев в очередной раз раскритиковал отечественную дипломатию: "Угрозы войной не были основаны на реальной возможности ... и являлись лишь игрой на нервах русского правительства" [16. С. 326]. В том же духе высказывался автор ценного исследования С. Л. Чернов: "Демарши английского флота в проливах, вотирование военного бюджета, мобилизация резервистов... являлись не более чем демонстрацией "военных мускулов" Лондона, преследовавшей цель запугать и оказать давление на царское правительство, вынудить его к уступкам" [14. С. 69]. Недавно та же нота прозвучала со страниц газеты "Известия": "Европа не имела ресурсов для войны с Россией" (!!! Имела, даже в изобилии!) Войска "были готовы войти в Константинополь. Казалось бы, сбывается вековая мечта всех православных народов. Но российское правительство, что называется, "взяли на понт"" [17]. Император Александр капитулировал.

Выходящий миллионным тиражом журнал "Вокруг света" считает возможным говорить о "берлинском позоре" [18. С. 109]. И уж совсем дурной бульварщиной отдают оценки в книге О. Г. Игнатьева: "Дряхлый канцлер России глазами хлопал, глядя, как представители великих держав уничтожают Сан-Стефано" [19. С. 186]. Но это уже, как говорится, ниже всякой критики.

Общие веяния не миновали коллективных трудов и учебных пособий. Солидная монография "Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - нач. XX в." отличается взвешенностью оценок (автор соответствующих глав - Н. С. Киняпина): условия Сан-Стефано "предлагали такое решение Восточного вопроса, которое было чревато новой войной". В книге, однако, перечисляется столько недостатков Берлинского трактата, что его результаты выглядят скромно: "Антирусская и антиславянская деятельность Англии, Австро-Венгрии и Турции на конгрессе не могла зачеркнуть положительного значения войны для балканских народов" [20. С. 235, 232]

Та же тенденция просматривается в учебной литературе. Утверждение: царское правительство несколько преувеличивало нависшую угрозу войны [21. С. 184] навевает читателю мысль - а не стоило ли идти ва-банк, навстречу войне с половиной Европы? Формула: "Условия Берлинского конгресса попирали интересы балканских народов и были чреваты новым конфликтом" [22. С. 332] повергает в изумление. Международное признание независимости трех стран, увеличение сербской территории на 11 тыс. кв. км. по сравнению с почти девятью тысячами, полагавшимися по договору в Сан-Стефано, что это - "попрание интересов"?

И, наконец, последнее. Общественность, недовольная тем, что она считала неудачей, мечтала о реванше. И, после Берлина, началось своего рода мифотворчество на балканские сюжеты, которому с особым упоением предавались славянофилы. Сергей Данилович Сказкин писал о сложившейся ситуации кратко и сурово: "Не было ни армии, ни флота, ни денег. Российское правительство даже не помышляло ставить какие-либо серьезные балканские вопросы. Оно ограничивало свою активность в 80-е годы обороной от возможного наступления Англии в случае развала Турции, и отнюдь не мечтало получить "ключи от своего дома"" [23. С. 159, 213 - 214] в виде Черноморских проливов. Но чувство неудовлетворенности и горечи в общественности не

рассасывалось, и недовольство обратилось против властей предержащих, включая власть высшую: "Война, которая должна была принести единение, принесла очередное разочарование в царе". И в брешь между обществом и властью устремились террористы. А прожектеры сооружали воздушные замки. Философ К. Н. Леонтьев строил планы образования Восточноправославного союза с центром в Царьграде, как он на древнерусский манер именовал Константинополь. Идеолог панславизма Н. Я. Данилевский мечтал о создании Восточнохристианского союза со столицей в Константинополе. Обсуждаемые способы достижения цели конкретностью не отличались, брошенная фраза: "Видно, путь к Босфору и Дарданеллам идет через Дели и Калькутту" свидетельствует о том, что Данилевский не исключал и похода в Индию в случае войны с Великобританией. И. С. Аксаков, явно витая в облаках, допускал, при определенных условиях, возможность добиться согласия Лондона на утверждение России в Проливах. А. А. Киреев был скромнее и полагал, что занятие "какой-нибудь квадратной мили в Константинополе или Дарданелльском проливе" международного переполоха не вызовет. М. Д. Скобелев в записке, опубликованной после его смерти, просто утверждал: "Россия должна владеть Босфором" [10. С. 172 - 175, 177].

Министерство иностранных дел взрастило собственного сочинителя мертворожденных схем овладения Босфором в лице посла в Стамбуле А. И. Нелидова. Александр Иванович, начиная с 1881 г., подал четыре записки на сию тему, Александр III ему душевно сочувствовал, но понимал, что все они пришлись не ко времени [24. С. 95 - 113]. Любая попытка в этом плане требовала по крайней мере наличия броненосной эскадры, не на пароходах же общества Доброфлот было осуществлять вторжение в Проливы, а броненосного флота в Севастополе как не было, так и не будет вплоть до середины 1890-х годов.

130 лет миновало со времени осады Плевны, "сиденья на Шипке" и стремительного броска Дунайской армии к Константинополю, а все нет согласья по поводу оценки прошедшей войны. Историки и публицисты придерживаются разных мнений, общественность, похоже, все еще в плену легенды о нерадивой дипломатии, не сумевшей отстоять на конгрессе плоды победы. Представляется, что сблизить мнения можно одним путем - прекратить противопоставление блистательного Сан-Стефанского договора и достойного жалости Берлинского трактата, представить их как звенья одной цепи умиротворения, в которой Сан-Стефано сыграл роль fait accompli, свершившегося факта, так что в труднейшей обстановке международной изоляции отечественной дипломатии удалось в Берлине отстоять основы заключенного Н. П. Игнатьевым акта.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Татишев С. С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. М., 1996. Т. 2.

2. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Л., 1983. Т. 25.

3. Виноградов В. Н. Герои Шипки и туманы Лондона // Новая и новейшая история. 1979. N6; 1980. N1.

4. Dioszegi I. Die Aussenpolitik der Osterreich-Ungarischen Monarchie 1871 - 1877. Wien, 1985.

5. Особое прибавление к описанию русско-турецкой войны на Балканском полуострове. СПб., 1900. С. 114 - 115; Дневник Д. А. Милютина. М.. 1950. Т. 3. С. 35; Красный архив. 1933. N4. С. 101.

6. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. Канцелярия. 1878.

7. Радзинский Э. С. Александр П. Жизнь и смерть. М., 2007.

8. Канцлер А. М. Горчаков. М., 1998.

9. Аксаков И. С. Речь, произнесенная в Московском славянском благотворительном обществе. Берлин, 1878.

10. Хевролина В. М. Власть и общество 1878 - 1894. М., 1999.

11. Сказкин С. Д. Дипломатия А. М. Горчакова в последние годы его канцлерства // Международные отношения. Политика. Дипломатия. М., 1964.

12. Новая и новейшая история. 1979. N 2. С. 83; Виноградов В. Н. Русско-турецкая война 1877 - 1878 г. Военный триумф и драма умиротворения // Новая и новейшая история. 2007. N 6; Бобринов Г. И. Записки. СПб., 1913. С. 93.

13. Kogalniceanu M. Texte social-politice alese. Bucuresti, 1967.

14. Чернов С. Л. Россия на завершающем этапе Восточного кризиса 1875 - 1878 г. М., 1984.

15. Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. М., 1991.

16. Беляев Н. И. Русско-турецкая война 1877 - 1878 г. М., 1950.

17. Известия. 27 II 2007.

18. Вокруг света. 2007. N 4.

19. Игнатьев О. Г. Сын России, заступник славян. М., 1991.

20. Восточный вопрос во внешней политике России. М., 1978.

21. Новая история 1870 - 1918. М., 1973.

22. Новая история. Второй период. М., 1976.

23. Сказкин С. Д. Конец австро-германо-русского союза. М., 1974.

24. В "пороховом погребе Европы". М., 2003.

Постоянный адрес данной публикации: