Г. В. МЕЛИХОВ. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.). М. Изд-во "Наука". 1974. 246 стр. Тираж 4000. Цена 1 руб. 08 коп. И. С. ЕРМАЧЕНКО. Политика маньчжурской династии Цин в Южной и Северной Монголии в XVII в. М. Изд-во "Наука". 1974. 196 стр. Тираж 1700. Цена 1 руб. 07 коп.

Советская историческая наука пополнилась двумя новыми исследованиями, посвященными интересным и малоизученным страницам международных отношений на Дальнем Востоке в XVII веке. Эти работы подготовлены кандидатами исторических наук старшим научным сотрудником Института научной информации по общественным наукам АН СССР И. С. Ермаченко и старшим научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений АН СССР Г. В. Мелиховым. Их книги дополняют и обогащают друг друга, помогая читателю составить всестороннее представление об агрессивной направленности возникшего в начале XVII в. в Южной Маньчжурии и распространившего затем свою власть на Китай маньчжуро-цинского

стр. 166

государства¹ , с тех принципах и методах, с помощью которых маньчжуро-китайское правительство строило свои отношения с северными и северо-западными соседями.

Оба исследования основаны прежде всего на тщательном изучении китайских источников, содержащих большое количество оригинальных документов описываемого времени - указов и предписаний императорского двора, писем, докладов, решений военных и государственных советов и т. д. Среди использованных материалов следует в первую очередь назвать "Да Цин личао шилу" - наиболее подробную хронику событий политической жизни, Не предназначавшуюся для широкой огласки. Каждый из названных авторов привлек широкий круг источников и научной литературы, освещающих специфические вопросы, связанные с избранными для исследования темами. В частности, следует отметить использование И. С. Ермаченко переводных монгольских источников, а Г. В. Мелиховым - переводных маньчжурских трудов и русских документов. Широта источниковой базы позволила обоим авторам обоснованно определить свой критический подход к некоторым версиям китайских источников. Это очень важно, ибо в последнее время в маоистской историографии наметилась тенденция произвольно толковать исторические материалы для подкрепления неправомерных претензий к соседним народам и государствам.

При всей тематической близости и хронологической синхронности работы Г. В. Мелихова и И. С. Ермаченко представляют собой самостоятельные, законченные исследования с четко разграниченной проблематикой. Г. В. Мелихов останавливается на вопросе о консолидации Маньчжурского государства и его территориальной экспансии в бассейне рек Сунгари, Нонни (Нунцзян) и Амура. И. С. Ермаченко освещает отношения маньчжуро-цинского правительства с ханствами Центральной и Восточной Монголии. Поэтому целесообразно будет остановиться на каждой из этих работ в отдельности.

Начнем с работы Г. В. Мелихова, так как в ней наиболее подробно излагаются моменты, связанные с появлением Маньчжурского государства И его первыми внешнеполитическими шагами. Автор показывает, что среди чжурчжэньских племен, заселявших районы, сопредельные китайскому Ляодуну (крайняя северо-восточная провинция китайской империи Мин в 1368 - 1644 гг.), в 80-х годах XVI в. начался процесс образования маньчжурской народности. Он был ускорен постепенным усилением племени, возглавляемого Нурхаци. Оно-то и послужило ядром, вокруг которого складывалось Маньчжурское государство (позже, после 1616 г., оно получило наименование Маньчжоу). Усиление его сопровождалось постоянными войнами с соседними племенами и их грабежом, ибо вследствие низкого развития производительных сил военная Добыча приобретала для маньчжуров весьма важное значение.

В завоевательных войнах Нурхаци автор выделяет четыре последовательных этапа, связанных с подчинением тех или иных племен (стр. 32, 34, 37, 40). В результате с 1583 по 1626 г. Нурхаци удалось объединить под своей властью все сопредельные первоначальному ядру Маньчжоу чжурчжэньские племена (стр. 47). Параллельно с этим у маньчжуров шло формирование раннефеодальных отношений, складывались своеобразные формы административной и хозяйственной организации - появлялась военизированная система "знамен" и "нюру" (условно "рот"), утверждалась собственная письменность, оформлялась ханская власть, избиралась столица; создавались зачатки органов управления. Вместе с тем, как отмечает Г. В. Мелихов, уже на раннем этапе формирования маньчжурской государственности определенное влияние на нее оказывали образцы и нормы соседнего Китая (стр. 42).

Отвечая на вопрос о месте зарождения Маньчжурского государства, автор подчеркивает, что складывание маньчжурской народности и оформление государства происходило на территории, прилегавшей с востока к Ляодуну, а позже - с началом завоеваний в Китае и перенесением столицы в Мукден - распространилось и на территорию бывшего Ляодуна. Иначе говоря, "исконные земли" маньчжурских властелинов лежали в южной и юго-восточной части так называемого района Северо-Востока (Дунбэя - впоследствии именовавшегося также Маньчжурией), позднейшей, то есть включившей в себя Китай, империи Цин (стр. 49, 52, 193). Остальные обширные про-

¹ В 1616 г. Нурхаци, возглавивший объединение маньчжурских племен, объявил себя ханом владений Маньчжоу, провозгласив основание династии Поздняя Цзинь. В 1636 г. наследовавший ему Абахай принял императорский титул, переименовав династию в Цин. С 1644 г. эта династия утвердилась в Пекине, постепенно распространив свою власть на весь Китай.

стр. 167

странства Северо-Востока в конце XVI - начале XVII в. были заселены монголами (на юго-западе района) и многочисленными племенами эвенкийской, тунгусо-маньчжурской, монгольской групп, а также другими малыми народностями (в бассейне рек Нонни, Средней и Нижней Сунгари и Амура). Описанию расселения этих племен, отличавшихся от маньчжуров по своему этническому происхождению, языку и социальным порядкам, в монографии посвящен специальный раздел (стр. 47 - 54).

Как отмечает Г. В. Мелихов, указанные племена стали объектом нападений и грабежа со стороны маньчжуров уже на раннем этапе образования Маньчжурского государства. Однако агрессивные действия последних в отношении этих племен особенно усиливаются в 30-е -40-е годы XVII века. В этот период маньчжуры совершают серию военных походов на отдаленные от их собственных владений районы Северо-Востока. На богатом и разнообразном материале китайских источников автор показывает, что основной целью этих походов был захват пленных и насильственное переселение их на территорию Маньчжоу. Такая тактика определялась бедностью Маньчжурского государства материальными и людскими ресурсами. Это государство нуждалось для продолжения своей завоевательной политики в дополнительном притоке воинов и производителей материальных ценностей. В связи с такого рода целями данные походы не ставили задач захвата отдаленных от маньчжурского домена районов. Поэтому не удивительно, что в китайских источниках ничего не говорится о каких-либо попытках колонизации этих районов: маньчжуры не оставляли здесь своих гарнизонов, не сажали наместников, не пытались очертить границы "покоренных" областей. Наоборот, стремление завоевателей угонять население с насиженных мест на свою территорию свидетельствует, как отмечает Г. В. Мелихов, об отсутствии у маньчжуров не только сил для колонизации "внешних" пространств, но и в ту пору самих стремлений к такой колонизации (стр. 62). Единственным исключением можно считать оставление после 1636 г. маньчжурского военного гарнизона в крепости Нингута (на среднем течении р. Муданьцзян), которая с этого времени становится базой для военных походов на более отдаленные племена. Но административного включения "Нингутинского края" в состав империи Цин (равно как и четкого определения его границ) непосредственно вслед за этим не последовало.

Эти выводы автора представляются весьма важными, поскольку некоторые китайские историки пытались использовать описанные походы для обоснования "исконности" территориальных прав маньчжуро-китайских владык на весь Северо-Восток (стр. 74). Как аргументированно показано в работе Г. В. Мелихова, такой подход противоречит данным ранних (то есть неискаженных) китайских источников.

Несколько сложнее представляется автору вопрос о "покорности" отдаленных племен маньчжурским владыкам, о чем не раз упоминается в источниках. Однако в данном случае мы имеем дело не с реальной, а номинальной зависимостью. Восприняв китайскую доктрину построения отношений с окружающими странами и народами как с "низшими", маньчжурский двор произвольно объявлял своими "подданными" всех, с кем поддерживал какие- либо внешние контакты (стр. 75). В подтверждение этого все посланцы из иноземных краев именовались "данниками", а привозимые ими товары и подарки - "данью". Это, естественно, распространялось и на многочисленные племена Северо-Востока, которые в силу экономических интересов или же, опасаясь военного нападения, поддерживали с маньчжурами посольские и торговые связи. Все это в известной мере отмечается Г. В. Мелиховым. Можно было бы лишь пожелать, чтобы в его работе более четко прозвучал тот известный факт, что подобное положение ничуть не являлось проявлением каких-либо "особых" отношений с племенами Северо-Востока. В целом же можно вполне солидаризироваться с заключением автора о чисто номинальном характере влияния маньчжурского двора на районы Северо-Востока, не вошедшие в его домен, а следовательно, и о непригодности использования подобной "покорности" в качестве оснований для более поздних территориальных претензий Цинов.

Все приведенные выше выводы подкрепляются характеристикой положения, сложившегося на Северо-Востоке со второй половины 40-х годов XVII в., когда основные усилия маньчжурского двора обратились на завоевание Китая. С этого времени прежний маньчжурский домен пустеет, наступает экономический упадок, военные походы на отдаленные племена почти прекращаются, и общее политическое влияние маньчжуров на Северо-Востоке резко ослабевает. В то

стр. 168

же время маньчжурские власти, сохраняя за собой резерв на случай отхода из Китая, решительно препятствовали колонизации своего домена китайским населением. В этой связи Г. В. Мелихов считает "непоследовательным" шагом цинского правительства отправку китайских ссыльных на жительство в Нингуту, что наблюдается после 1655 г. (стр. 88). Однако здесь есть все же прямая последовательность: эта акция лишний раз доказывает, что маньчжуры не считали Нингуту своим "исконным" владением и поэтому не боялись селить здесь китайцев.

Возрождение маньчжуро-цинской активности на Северо-Востоке, как справедливо отмечается в монографии, было связано с появлением на Амуре русских поселенцев. Возраставшее влияние Русского государства вызвало опасения цинского двора, поставившего своей задачей вытеснить русских с земель, никогда ранее не принадлежавших ни маньчжурам, ни Китаю. Автор показывает, что вплоть до начала 80-х годов XVII в. между русскими владениями на Амуре и империей Цин существовала обширная нейтральная зона (стр. 114, 194). Представление о границах Цинской империи дает построенный в 1678 - 1684 гг. "Ивовый палисад" - полоса пограничных укреплений. Он охватывал опять-таки лишь территорию Ляодуна и бывшего коренного маньчжурского домена (см. карты на стр. 107 и 133). Территории за пределами "Ивового палисада" официально именовались зарубежными или же внешними (стр. 108). Реальную власть цинской администрации вне "Ивового палисада" можно проследить лишь в районе Нингуты и основанного в 1674 г. Гирина (см. карту на стр. 107). Что же касается обширных пространств севернее Сунгари, по рекам Нонни и Амуру, то вплоть до 80-х годов XVII в. они не принадлежали цинскому правительству (стр. 52, 113, 189, 194- 195). Помимо прочих доказательств этого, Г. В. Мелихов приводит данные, свидетельствующие, что маньчжуры к указанному времени имели весьма смутные географические представления о многих районах Северо-Востока (стр. 120).

Претензии на отмеченные пространства вплоть до Амура (и даже далее) были заявлены Цинами в момент подготовки ими агрессии против русских поселенцев. Это была целенаправленная акция, составная часть дипломатической подготовки императорским двором нападения на Албааин. Поэтому появление в официальных цинских документах того времени упоминаний об "исконном" обладании маньчжурами всем Северо-Востоком является сознательной фальсификацией, а те места в источниках, которые передают эти документы, не заслуживают доверия (стр. 134, 163, 195). Эта точка зрения, получившая обоснование в работе Г. В. Мелихова, заслуживает пристального внимания.

Последняя глава монографии посвящена цинской экспансии в Приамурье в 80-е годы XVII века. Основной целью этого наступления была борьба с русскими поселенцами. Читатель найдет в работе подробные данные о тщательной подготовке маньчжуро-китайцев к походу на Албазин (стр. 134-167), а также китайские материалы, проливающие дополнительный свет на уже разрабатывавшиеся в советской литературе вопросы об осаде и сожжении Албазина (стр. 167 - 184) и Нерчинских переговорах 1689 г. (стр. 185 - 193). Г. В. Мелихов квалифицирует действия Цинской империи на Амуре в 80-х годах XVII в, как территориальную экспансию и агрессию и в то же время отмечает, что эти действия явились хронологически первой попыткой маньчжуров закрепиться в данном районе (стр. 195).

Описывая военное проникновение Циноз на Амур, Г. В. Мелихов неоднократно упоминает о той роли, которую играли в этих событиях отношения маньчжурского двора с халхасами, то есть северными монголами (стр. 156, 189). И здесь мы соприкасаемся с тематикой монографии И. С. Ермаченко, где воссоздается яркая картина утверждения маньчжурами, а позже маньчжуро- китайцами своего владычества в Южной и Северной Монголии.

Основное внимание И. С. Ермаченко сосредоточивает на внешнеполитических целях, преследовавшихся маньчжуро-цинским правительством в отношении монголов, и тех методах, которые оно применяло для достижения указанных целей. Автор приходит к заключению, что уже на раннем этапе маньчжуро- монгольских отношений внешняя политика названного правительства носила агрессивный, экспансионистский характер, что было связано с особенностями консолидации Маньчжурского государства, складывавшегося как военно- племенное объединение, которое развивалось и укреплялось за счет войн с соседними народами. В дальнейшем же, по мере расширения и закрепления маньчжурского господства в Китае, внешнеполитические устремления империи Цин, оставаясь агрессивными, все более и более воспринимали черты традиционной китай-

стр. 169

ской доктрины внешних сношений и решались с помощью характерных для Китая дипломатических приемов. Показ такой трансформации составляет одну из несомненных удач исследования.

Касаясь вопроса о возникновении первых официальных контактов между маньчжурами и ханствами Южной Монголии на рубеже XVI-XVII вв., И. С. Ермаченко подчеркивает, что они возникли на равноправной основе и осуществлялись в традиционных для феодальной дипломатии формах посольских связей и брачных союзов (стр. 24 - 25). Вскоре после столкновения интересов маньчжурских и монгольских феодалов в приграничных областях Северного Китая маньчжурская сторона перешла к постоянному военному и дипломатическому давлению на своих монгольских соседей. При этом знаменательно, что, совершая походы против одних ханств, маньчжуры всячески пытались нейтрализовать и привлечь на свою сторону других монгольских властителей. Феодальная раздробленность Монголии в описываемый период весьма способствовала этому. В дальнейшем тактика придержания раскола среди монгольских феодалов, недопущения усиления какого-либо из мелких владений и, наконец, использования военной силы монголов в борьбе с монголами же превращается в основу политики, проводимой здесь маньчжуро-цинским правительством (стр. 33, 35, 45).

Такая тактика приносила свои плоды: походы в Южную Монголию, начавшиеся в 30-х годах XVII в., завершились успехом, Одновременно, навязывая своим пособникам среди монгольских феодалов союзнические отношения, маньчжуры прилагали постоянные дипломатические усилия к превращению этих связей в неравноправные, где роль сюзерена играла маньчжурская сторона. И. С,. Ермаченко считает, что такая тактика деления на союзников уже в начале 30-х годов XVII в. стала постепенно превращать их в вассалов, зависимых от маньчжурских властелинов (стр. 49 - 50). Однако окончательное завершение этот процесс получил лишь после разгрома Чахарского ханства в }63(5 году. Падение этого ханства, вокруг которого намечалось объединение сил южных монголов в их борьбе с маньчжурской агрессией, открыло дорогу к установлению во всей Южной Монголии маньчжурской административной системы (знаменная система), юрисдикции и постоянного контроля цинского двора (стр. 69). В связи с этими событиями в работе опровергается версия феодальных китайских историков о стремлении южномонгольских феодалов "искать защиты" у маньчжуров от посягательств чахарского хана (стр. 9, 178).

Методы, крторые применялись маньчжуро-цинским правительством в отношениях с северомонгольскими ханствами (Халхой), во многом были сходны с описанными выше, но в то же время здесь прослеживается гораздо большая роль взятых маньчжурами на вооружение методов традиционной китайской дипломатии, что не удивительно, ибо после 1644 г. маньчжурское владычество закрепляется в Китае. Краеугольным камнем традиционной китайской внешнеполитической доктрины было, как известно, рассмотрение своей страны как "высшего" государства и стремление к установлению неравноправных связей со всеми иноземными народами. Оценивая применявшиеся маньчжурами в отношениях с Халхой методы, И. С. Ермаченко характеризует их как сплав прежних маньчжурских норм и китайских принципов (стр. 107).

Автор выделяет четыре основных этапа в маньчжуро-халхасских отношениях описываемого периода. Первый охватывает 30-е - 40-е годы XVII столетия и характеризуется, с одной стороны, поддержанием посольских и торговых связей, а с другой - первым военным вторжением маньчжуро-цинских войск в Халху в 1646 году. По документам данного времени И. С. Ермаченко удалось проследить, что уже на этом раннем этапе выявилось стремление цинской дипломатии внести в отношения с халхасами элемент обязательности, что должно было символизировать признание последними своего зависимого от цинского двора положения, а также появились намерения подчинить всю Северную Монголию цинскому господству (стр. 76 - 77).

На втором этапе, охватывающем примерно 50-e годы XVII в.., дипломатическое давление маньчжуро-цинов усиливается. Халхасским владетельным феодалам ставятся ультимативные требования q возвращении перебежчиков и присылке заложников, предлагается "принести клятву о союзе", фактически служившую шагом к признанию зависимости от Цинов, в посольских отношениях делается упор на обязательность определенной дани от монгольской стороны, вводится характерная для традиционной китайской дипломатии строгая регламентация дипломатических и торговых связей. Благодаря военным угрозам, угрозам прекратить торговлю, а также продолжавшейся

стр. 170

тактике раскола монгольских феодалов в сочетании с описанным давлением цинскому правительству удается в середине 50-х годов XVII в. добиться от халхасов некоторых уступок: согласия на принесение установленной дани (хотя и символической) и принятия рядом владетельных феодалов титулов "дзасак", что подразумевало несение определенных обязанностей перед цинским двором. В результате, как считает И. С. Ермаченко, отношения между обеими сторонами к концу 50-х годов XVII в. принимают форму номинальной зависимости халхасских феодалов (стр. 106).

В 60-е - середине 80-х годов XVII в., выделяемых автором в третий из названных этапов, цинские власти продолжали проводить курс на сохранение и упрочение номинального вассалитета северомонгольских ханов и, неизменно лелея отдаленную мечту об окончательном покорении Халхи, настойчиво пытались усилить свой контроль и вмешательство в ее внутриполитические дела стр. 108 - 109). И. С. Ермаченко справедливо считает, что известная осторожность цинского правительства в эти два с половиной десятилетия (оттяжка прямого вторжения, попытки выступать арбитром в примирении феодальных усобиц среди монгольских ханов) связана с его беспокойством относительно появления русских поселенцев на Амуре и подготовкой враждебных акций против них (см. стр. 108).

Этот мотив, однако, не всегда достаточно полно отражен в исследовании. Между тем через его призму можно еще полнее осветить некоторые детали описываемых событий. Например, говоря о причинах заинтересованности цинского правительства в прекращении междоусобной борьбы в Халхе в начале 80-х годов XVII в., автор ограничивается лишь мнением И. Я. Златкина об опасениях маньчжуров в отношении использования этих феодальных раздоров ойратским (западномонгольским) ханом Галданом (стр. 118). Соглашаясь с этой точкой зрения, можно, однако, предположить, что данные опасения не были единственными, цинские власти боялись также, что междоусобицы в Халхе без "надлежащего" контроля со стороны Цинов могут привести в конечном итоге к объединению Северной Монголии вокруг кого-либо из враждующих ханов. А обеспечить такой контроль в тот момент Цины не могли, так как их агрессия на какое-то время была направлена против русских поселенцев на Амуре. Поддержание "статус-кво" в; Халхе в этих условиях должно было рассматриваться как дополнительное обеспечение албазинской авантюры цинских властей в Приамурье. Такой подход к проблеме помогает лучше уяснить цели маньчжуро-цинского посольства в Халху и к ойратам в 1682 г. (стр. 112 - 113). Отсутствие четко сформулированных, конкретных задач этого посольства в официальных китайских документах восполняется тем обстоятельством, что именно в это время готовилось первое нападение маньчжуро-китайцев на Албазин. Наконец, наиболее решительные действия цинских властей по захвату Северной Монголии наблюдались как раз после заключения Нерчинского договора с Россией (1689 г.). Взаимосвязанность этих событий (может быть, не столь рельефно) отмечается И. С. Ермаченко (стр. 141).

Последний, четвертый этап, выделяемый автором, ограничивается 1687 - 1691 гг. и характеризуется включением Северной Монголии в состав Цинской империи. Воспользовавшись конфликтом между халхасскими феодалами и Галданом, цинское правительство не предоставило помощи своим номинальным вассалам до тех пор, пока те, оказавшись в критическом положении, вынуждены были пойти на реальное подчинение маньчжурскому двору. И. С. Ермаченко справедливо подчеркивает вынужденность этого шага северомонгольских феодалов, во многом обусловленного позицией Цинов и давлением с их стороны. В связи с этим она отмечает несостоятельность и тенденциозность версии китайских источников о якобы добровольном эхождении халхасов в состав империи Цин (стр. 9, 130). Анализ документов и событий, развивает автор свою мысль, позволяет прийти к заключению, что даже на Долоннорском съезде 1691 г. (происходившем после предварительного согласия халхасов подчиниться маньчжурам и призванном оформить и закрепить это подчинение) цинская сторона инспирировала "добровольное" и "единодушное" желание северомонгольских властителей войти в империю Цин на положении, аналогичном южномонгольским феодалам (стр. 150, 153).

Большой интерес вызывает рассмотрение И. С. Ермаченко малоизученных вопросов административного и законодательного устройства в подчиненной цинской власти Монголии. Говоря о распространении здесь маньчжурской системы знамен, автор указывает, что основным назначением данной

стр. 171

системы было держать все монгольское население в постоянной зависимости от центральной власти и под ее строгим контролем (стр. 158). Поддержанию контроля над монгольскими феодалами способствовали и проводившиеся в принудительном порядке съезды местной знати. Ту же цель - всемерное ограничение самостоятельности - преследовало и специально разработанное цинскими властями особое законодательство для монгольских подданных. Анализируя его направленность, автор заключает, что оно лишало монгольских дзасаков всей полноты власти на подведомственных им территориях (стр. 165), отнимало у монголов свободу передвижения по своим кочевьям, право вступать в самостоятельные внешнеполитические и торговые связи, приобретать оружие, ограничивало их религиозные права и так далее. Вместе с тем, отмечает И. С. Ермаченко, цинское правительство с помощью вводимого правопорядка отнюдь не стремилось подорвать социальные связи монгольского общества и укрепляло в Монголии не только свою власть, но и существовавшие там феодальные отношения (стр. 171). Тенденция идти навстречу социальным интересам монгольских феодалов определяется автором как один из методов цинских властей в их борьбе за подчинение Монголии (стр. 139 - 140).

В заключение И. С. Ермаченко еще раз подчеркивает агрессивный характер политики маньчжуро-цинского правительства в отношении Южной и Северной Монголии в XVII в. и в этой связи пишет о несостоятельности попыток современных китайских авторов рассматривать описанные выше события как усмирение маньчжурскими правителями окраинных территорий Цинской империи.

Подводя итог, можно еще раз оценить работы Г. В. Мелихова и И. С. Ермаченко как исследования, имеющие большое научное и политическое значение.

Постоянный адрес данной публикации: