СПб. "Европейский дом". 2006. 570 с.

В последние годы интерес к описанию жизни простого или "маленького человека" вызван изучением истории повседневности. Эта тема представлена монографией доктора исторических наук, профессора Европейского института в Санкт-Петербурге С. В. Ярова. В ней подробно анализируется конформизм и его место в стратегии выживания в постреволюционной России. Анализ проведен на материале Петрограда. Однако полученные данные в значительной мере отражают ситуацию по стране в целом.

Как историческая наука понимает и трактует конформизм? На этот вопрос, в первую очередь, и стремится ответить на страницах своей новой

стр. 166

монографии Яров. Под конформизмом он понимает систему условий, ритуалов, сценариев, языковых предпочтений, способствовавших внедрению большевизма в толщу российского общества, обращению обывателей в новую для себя реальность. Говоря о целях исследовательской работы, Яров пишет: "Необходимо было выявить, как люди становились частицей нового режима, как "вживались" они в эпоху ломки общественных устоев, как приспосабливались к ее языку, стереотипам и правилам игры - и определить, было ли это приспособление вынужденным или желанным, искренним или фальшивым, осознанным или невольным".

В самом, деле, чтобы понять процесс массовой "большевизации" мышления после революции, важно рассмотреть те механизмы, через которые режим "вживлял" в сознание населения новое понимание окружающего мира. Среди таких механизмов, активно использовавшихся советскими властями, особое место занимали различные формы агитации и пропаганды. Наибольший интерес представляет проделанный автором скрупулезный разбор системы аргументации, используемой властями. Вряд ли агитация и политическая "накачка" населения имели поражающий воображение размах, если бы за этим не стояла четко выстроенная система аргументов, объясняющих, почему население должно доверять и принимать все то, что ему вещают власть предержащие. Эффект мог бы быть прямо противоположным по сравнению с тем, на который рассчитывали инициаторы тех или иных пропагандистских кампаний.

Из всего множества проблем, по которым шел диалог между руководителями и населением Петрограда в первые послереволюционные годы, автор выделяет такие важнейшие, как, например, власть, привилегии, утрата населением льгот после перехода от военного коммунизма к нэпу. И первое, с чем сталкивается автор, это чрезмерная хаотичность, с которой первоначально большевистская власть пыталась агитировать за свои мероприятия. Линия поведения агитаторов и представителей власти в тех или иных случаях создавалась импульсивно, мало подчинялась логике. Что касается аргументации, то она сплошь и рядом не выглядела достаточно последовательной, а пропагандистские приемы удивляли своим примитивизмом. Лишь постепенно в речах и статьях штатных "бойцов идеологического фронта" начинает выстраиваться более или менее целостная картина, но и она не была лишена противоречий, поскольку жизнь менялась так быстро, что даже виртуозный большевистский идеологический аппарат не поспевал за ней.

Вторая часть книги посвящена лабораториям конформизма, тем социальным структурам и явлениям, через которые "маленький человек" пытался приспособиться к "большой действительности", "врасти" в нее. Яров подробно анализирует роль таких социальных институтов, как клубы, библиотеки, театры. Учреждения культуры попадали в поле зрения исследователей неоднократно. Поэтому наиболее интересным представляется затронутая автором проблема языка как конформистской лаборатории. Пожалуй, соответствующая глава второй части монографии может считаться ключевой по своему научному значению. Проблема языка давно привлекает внимание исследователей своей философской глубиной. Как неоднократно отмечалось, революция сопровождалась глубокими изменениями в языке. Но как это происходило? Почему люди стремились "забыть" свой прежний язык-язык символов, образов, нравственных установок, религиозных воззрений, мировоззренческих предпочтений, - и заменить его на новый, нередко гораздо более грубый и примитивный?

С одной стороны Яров показывает, что язык большевизма для очень многих оказался вполне привычным. Еще до своего рождения он начал проникать в сознание людей, поскольку являлся частью языка либеральной и социалистической интеллигенции, которая на протяжении нескольких десятилетий навязывала определенные языковые штампы и символы населению. Умелая демагогия, использование привычных языковых конструкций, об этом говорится в монографии, в период гражданской войны ставили большевиков в более выгодное положение, нежели их оппонентов. Массы же, подстраиваясь под победителей, иногда даже чисто интуитивно, но нередко вполне сознательно впитывали их язык. Отметим важность еще одного авторского вывода, относящегося к числу наиболее плодотворных, а именно принципиальный характер замечания о том, что использование политизированного языка служило одним из самых действенных инструментов большевизации.

Заключительная часть книги конкретизирует лаборатории конформизма, которые были свойственны различным социальным слоям жителей города на Неве. Прежде всего речь идет об интеллигенции и рабочих. Оба эти слоя сыграли решающую роль в прошлом, когда еще только нарождались первые революционные мифы, речевые обороты и когда революционные сдвиги еще не приняли критического для всей страны размаха. Когда же революция прошлась по судьбам каждого из них, жители прежней столицы должны были осмыслить содеянное при их непосредственном участии, приспособиться к радикально иной среде обитания. И представители интеллигенции, и рабочие прошли свой путь, но сделали это по-разному.

стр. 167

Автор выделяет несколько этапов сотрудничества интеллигенции с властью, а также специфические формы проявления взаимодействия между ними. Первый этап Яров определяет как "технократический", когда интеллигенция продолжала свою деятельность, но при этом не выражала сколько-нибудь серьезную поддержку новому режиму. Подобный подход, уже в силу своей двойственности, являлся проявлением политического приспособленчества, позволявшим интеллигенции выполнять свои служебные обязанности, лишь слегка подстраиваясь под существующие в стране порядки. При этом политика понималась как нечто низменное, недостойное людей высокой духовности. Практически интеллигенция просто не имела простора для маневра, поскольку к революции она подошла разобщенной, без единой платформы и собственных лидеров. В то же время первый опыт "делового сотрудничества" с новой властью складывался чуть ли не "автоматически", поскольку многие предприятия и заведения продолжали финансироваться по уже установившимся прежде схемам и после прихода к власти большевиков.

Следующий этап сотрудничества интеллигенции с властью автор определяет как "идеологический". На этом этапе передача опыта и знаний становилась уже одним из элементов политической поддержки режима. Яров показывает, что первоначально эта поддержка преимущественно была молчаливой: люди не выражали признания нового режима, но и не отстаивали свое право на оппозицию.

В дальнейшем этого становилось недостаточным. Автор верно уловил момент, когда представители интеллигенции переходили от неполитических мотивов оправдания своего служения большевистскому режиму к политическим. Для этого многим приходилось изобретать целые философские и мировоззренческие схемы, чтобы оправдать свое поведение в глазах окружающих, а главное - самооправдаться.

Большевики объявили рабочих титульным классом, но на практике расплачиваться за свою гегемонию им приходилось отсутствием куска хлеба и милитаризацией труда. Как в таких условиях следовало вести себя простому человеку, чтобы поддержать собственное существование, и что предпринимали власти для того, чтобы навязать рабочим уготованную им роль "ведущего класса в социалистическом государстве"? Умело и вместе с тем весьма деликатно решает автор вопрос о репрессивных мерах государства, направленных на поддержание конформистских настроений среди рабочих. Проблема репрессивности советского режима на заре его существования является сегодня одной из наиболее острых, дискуссионных. Как отмечает Яров, репрессивная политика по отношению к рабочим прошла несколько этапов. Всплески репрессивности приходятся на наиболее сложные для большевиков периоды - зиму-лето 1918 г., март 1919 г. и февраль 1921 года. Вначале большевики вели себя более или менее лояльно к настроениям в рабочей среде, но постепенно методы подавления недовольства становились все более решительными и разнообразными. В то же время на поведение рабочих в огромной мере влияла угроза применения к ним насилия, нежели само насилие, поскольку большевики нуждались в поддержке рабочих и не решались заходить слишком далеко в своей конфронтации с рабочим классом, поскольку поражение советского режима в городах означало бы его полное поражение.

Большевики располагали и другими, менее очевидными, но не менее действенными средствами, с помощью которых власть укрепляла конформизм рабочих. К их числу автор относит такие, как профессиональные связи, а также традиционные для рабочих формы самоорганизации. Участвуя в деятельности своих профсоюзов, получая от них разнообразную помощь и поддержку в решении тех или иных, в основном бытовых вопросов, рабочие начинали поддерживать советский режим, поскольку профсоюзы как массовая общественная организация после победы Октября 1917 г. выражали доверие большевикам, призвали рабочих прекратить всякие забастовки. В дальнейшем отношения партии большевиков и профсоюзов складывались далеко не всегда гладко, но общий вектор их развития был уже предопределен. Не случайно поэтому критики большевиков стали называть профсоюзы государственными, привязывая тем самым рабочих к советскому режиму и менявшимся на их глазах нормам трудового поведения. Приучая массы к конформизму (одновременно с этим обучая их новому политизированному языку), общезаводские рабочие собрания - чему бы они ни были посвящены: ликвидации ли неграмотности, повышению производительности труда или решению продовольственного вопроса - принимали решения с четким политическим подтекстом, как правило, в пользу властей. Тем самым завод, фабрика, цех становились всеобъемлющей конформистской лабораторией.

Как и всякое исследование, посвященное новой для научных изысканий проблематике, работа Ярова может вызвать многочисленные вопросы. Можно, например, поставить перед автором вопрос, почему в качестве конформистских лабораторий им рассмотрен достаточно ограниченный круг социальных институтов. Те-

стр. 168

атры, клубы, библиотеки играли ту же роль и об этом пишет автор, но как быть с кино - "важнейшим из искусств", к тому же очень тесно связанным с театром "родственными узами"? Говоря о большевизации населения Петрограда и страны в целом, нельзя не признать того факта, что эта государственная работа наибольший успех имела у молодежи. Поэтому своей доли внимания заслуживает и школа, которая почему-то выпала из поля зрения автора. Можно было бы высказать и ряд других замечаний концептуального характера. Автор, увлеченный воздействием большевистской пропаганды на массы, нередко недооценивает тот факт, что она сама видоизменялась под воздействием импульсов, которые шли сверху.

Как представляется, большевизация населения проходила во взаимной увязке с процессами трансформации самой большевистской партии. Классическим примером может служит знаменитый лозунг революции 1917 г. о рабочем контроле. Вовсе не большевики навязали его массам, наоборот, массовая поддержка на протяжении всего революционного периода питерскими рабочими идей рабочего самоуправления заставила большевиков отказаться от некоторых марксистских догм и выдвинуть лозунг "фабрики - рабочим". Без несомненной способности большевиков к социальной мимикрии они вряд ли смогли стать правящей партией и настолько широко распространить свое влияние.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Д. О. ЧУРАКОВ:

Комментарии: