Статья посвящена анализу взглядов историка М. Я. Геллера. В 1969 - 1996 гг. он регулярно публиковал в польском эмигрантском журнале "Kultura" аналитические обзоры советской (российской) печати, уделяя особое внимание отношениям СССР с Польшей, делая пространные исторические экскурсы и споря с польскими аналитиками и западными советологами. В частности, предметом полемики стали проблемы преемственности дореволюционной России и СССР, советизации польского общества.

The article considers the views of historian Mikhail Geller. In 1969 1996, he was regularly publishing analytical reviews of the Soviet (Russian) periodicals in the Polish emigrant journal "Kultura", paying special attention to the Soviet-Polish relations and making extensive historical digressions, and entering into a controversy with Polish analysts and western Sovietologists. For instance, one of the disputable topics was the continuity between the pre-revolutionary Russia and the USSR, or Sovietisation of the Polish society.

Ключевые слова: Польша, Россия, СССР, М. Я. Геллер, эмиграция, журнал "Kultura", исторический континуитет, тоталитаризм, homo soveticus, компаративистика, западная советология.

Политическая эмиграция издавна играла важную роль в истории России и Польши. Еще в XIX в. между российскими и польскими эмигрантами установились тесные контакты, выявившие как общность, так и отличие позиций. Эти традиции получили развитие после Второй мировой войны [1].

Среди польских эмигрантских изданий особое влияние получил ежемесячный литературно-политический журнал "Kultura", выходивший в Париже с 1947 г. под редакцией Ежи Гедройца (1906 - 2000), еще при жизни ставшего в Польше культовой фигурой. Считается, что в кругу авторов журнала сложились идеи, которые были восприняты постсоциалистической Польшей.

Советский историк Михаил Яковлевич Геллер (1922 - 1997) после освобождения из лагеря, где он отбывал срок по сфальсифицированному экономическому преступлению, выехал в Польшу в 1956 г., что стало возможным благодаря репатриации его жены, жившей до войны в Западной Белоруссии (г. Слоним). В Варшаве Геллер более десяти лет проработал в Польском агентстве печати, занимаясь составлением внутреннего бюллетеня по вопросам, связанным с СССР. Потом,

Горизонтов Леонид Ефремович - д-р ист. наук, профессор Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики".

Исследование осуществлено в рамках Программы "Научный фонд НИУ ВШЭ" в 2013 - 2014 гг., проект N 12 - 01 - 0222.

решив, что "довольно ПНР", он перебрался во Францию. Хотя Польша в среде советской интеллигенции имела репутацию своеобразного "окна в Европу", в конце 60-х годов XX в. там сложилась тяжелая морально-политическая атмосфера, характерной чертой которой стал рост антисемитских настроений [2]. Повлияли на решение уехать и чехословацкие события. Вместе с тем Геллер находил, что Польша ближе к западному миру, и считал проведенные в ней годы "декомпрессионной камерой", позволившей избежать кессонной болезни, которая грозила при непосредственном попадании на Запад из СССР [3. С. 77]. По свидетельству сына историка, "благодарность к Польше, понимание польских дел и привязанность к польским друзьям остались у отца навсегда" [3. С. 100].

Уже во время подготовки переезда имели место контакты с кругом журнала "Kultura" [4. S. 220]. Оказавшись в 1969 г. в Париже, Геллер сразу же получил возможность преподавать в Сорбонне, чему немало способствовала произошедшая тогда во Франции либерализация жизни, а также на постоянной основе публиковать в "Kulture" свои обзоры советской печати. Журнальная рубрика долгое время называлась "В советской печати". Тексты Геллера печатались под псевдонимом Адам Кручек - "в честь" функционера ПНР, казавшегося ему воплощением системы [3. С. 78]. Сотрудничество с журналом продолжалось более четверти века. В результате, по словам Геллера, сложилась "единственная хроника, единственное свидетельство о Советском Союзе, как его можно было увидеть из Парижа" [3. С. 157]. Часть обзоров перевел на польский язык сам Гедройц [4. S. 220].

В мемуарах Гедройц писал о Геллере: "Беседы с ним имели существенное значение для моего понимания Советского Союза, поскольку он знал эту страну по собственному опыту, а не из газет или из книг [...] Я регулярно говорю с ним обо всем, что касается России. Наши контакты очень частые и близкие". Советовался Гедройц с Геллером и по историческим вопросам. Редактор журнала "Kultura" отмечал, что Геллер "отлично знал польскую проблематику" и его деятельность "оказала огромное влияние на западное общественное мнение" [4. S. 196, 220; 3. С. 10]. Со своей стороны, Геллер очень высоко оценивал друзей и коллег из числа польских эмигрантов [3. С. 78].

Уже в 1982 г. анализ Геллером откликов советской печати на польские события был издан отдельной книгой в переводе на французский язык, а два года спустя опубликован в книжной серии журнала "Kultura" по-польски. Это был один из ранних опытов осмысления польского кризиса и, особенно, роли в нем советского фактора. Парижская "Kultura" фигурировала в тогдашней прессе СССР как один из вдохновителей беспорядков в Польше [5. С. 51]. В 1982 г. Геллер был лишен советского гражданства.

В результате многолетних почти ежемесячных публикаций Геллера в "Kulture" сложился обширный корпус текстов, который на языке оригинала издан в России в трех толстых томах под названием "Российские заметки". Последний по времени выхода в свет (2001) том, посвященный памяти Е. Гедройца, охватывает 1980-е годы, которые в истории Польши открывают создание "Солидарности" и завершают лишение коммунистов монополии на власть. В Советском Союзе за это десятилетие пройден не меньший путь от кульминации брежневского застоя до заката горбачевской перестройки.

Создавая хронику текущих событий (достаточно популярный жанр диссидентской и эмигрантской политической журналистики), Геллер прежде всего комментировал происходящее в СССР. Польша не являлась для историка предметом специального внимания: "польскими делами занимаются на других страницах журнала "Kultura"". "Я не могу считать себя знатоком новейшей польской журналистики", - подчеркивал он и даже признавался в том, что редко читает польскую прессу [5. С. 37, 542, 555]. Однако, помня о польском читателе своих комментариев и отдавая должное международному значению польского кризиса 1980-х годов,

Геллер живо откликался на связанные с его развитием события, особо подробно рассматривал советско-польские отношения, часто проводил параллели между Польшей и СССР. Компаративный подход вообще был присущ аналитике Геллера. Интересны наблюдения автора "Российских заметок" об асинхронности процессов демократизации в двух соседних странах.

Подобно западным кремлеведам, Геллер основывался на материалах доступной советской прессы, читая ее "между строк" и внимательно всматриваясь в используемую риторику. В условиях гласности периодика становилась все более информативной, на партийных и государственных форумах происходил оживленный обмен мнениями. Однако мемуары политических деятелей еще не были изданы, а стенограммы заседаний Политбюро рассекречены. Многие положения Геллера неизбежно носили характер догадок [6]. В отличие от значительной части западных советологов, как верно заметил Гедройц, он знал страну, о которой писал. Правда, долгое время в ней не был: в 1980-е годы Геллер не приезжал на родину ни разу.

Специфика комментариев определяется тем, что они принадлежат перу историка. Это яркий образец профессорской публицистики, написанной великолепным языком, остроумно, с большой эрудицией. Разбор современных процессов содержит многочисленные исторические экскурсы. Именно историю сознательно выбрал Геллер в качестве путеводной нити, помогающей не теряться в водовороте текущих событий [7. С. 30]. Его тексты заслуживают внимания как опыт изучения современной истории, о возможности написания которой сейчас ведутся споры.

"Эти тексты, - писал польский историк Т. Мянович, - не были только обзором прессы СССР, как было указано в названии рубрики. Они являли собой концентрацию всего того, что составляло сущность творчества Геллера. В них были спаяны исторический анализ, литературная критика, парадоксы интеллектуального эссе и яркая политическая публицистика. Писавшиеся для журнала "Kultura" "Кручеки" - это также квинтэссенция метода Михаила Геллера: он показывал советскую систему в ее двойственной природе - она у него и страшная, и гротесковая одновременно". Обзоры Геллера способствовали "преодолению старой схемы польско-российских отношений" [3. С. 138].

Следует отметить, что подготовка текстов для журнала "Kultura" не являлась главным занятием Геллера, который известен как автор обобщающих исследований, прежде всего по советской истории и литературе 1920 - 1930-х годов. Именно историю литературы он преподавал в Сорбонне, его диссертации посвящены литературному отражению мира лагерей и творчеству А. Платонова. На 1980-е годы приходится пик исследовательской активности Геллера по изучению советского периода: увидели свет такие его книги, как многотомная "Утопия у власти" (в соавторстве с другим эмигрантом Александром Некричем) и "Машина и винтики". В 1990 г. публикуется уже индивидуальная книга о Горбачеве "Седьмой секретарь", ставшая завершением "Утопии у власти".

В 1980-е годы книги Геллера стали известны в Польше и притом гораздо более широко, чем в СССР. "Все мои книги во время Чрезвычайного положения издавались массовым подпольным тиражом", - вспоминал он. Подсчитано, что "Утопия у власти" печаталась в польском самиздате 21 раз! [3. С. 152; 8. S. 301]. Однако работавшая в журнале "Kultura" Э. Савицкая имела основания поставить вопросы: "Не был ли Геллер нужнее польскому читателю именно в качестве Кручека? Не сильнее ли он воздействовал именно как Кручек на формирование взглядов на сущность советского тоталитаризма?" [3. С. 76].

Главным продуктом социализма Геллер считал формирование homo soveticus. Однако у польского общества низкая "температура кипения", при которой недовольство выливается в открытый протест: "история показала, что из всех "социа-

диетических народов" поляки закипают раньше всех". Согласно Геллеру, "особое место Польши в социалистическом лагере было связано со специфическими польско-русскими отношениями и религией" [5. С. 89 - 90, 170, 258]. События 1981 г. в Польше он характеризовал как мирную революцию, "подлинно народное движение" [5. С. 88, 106]. В СССР же, несмотря на крайне тяжелые условия жизни, народ продолжал безмолвствовать. Намеки советской пропаганды о том, что поляки "зажрались", получая помощь от СССР, имели тогда определенный успех [5. С. 97]. По словам Геллера, "Советский Союз - как и полагается первому в мире социалистическому государству - ушел далеко вперед в своем обесчеловечении" [5. С. 381].

В 1980 г. Геллер привел точку зрения А. Авторханова, полагавшего, что протестующие поляки многое заимствовали у советских диссидентов: само диссидентское движение, самиздат, даже свободные профсоюзы. Главная же польская новация состояла в соединении политического движения интеллигенции с социальным рабочим движением [5. С. 54 - 55]. СССР такого опыта не имел по крайней мере до лета 1989 г., когда забастовали шахтеры [5. С. 614 - 615, 647] и начались массовые уличные демонстрации. За время нахождения во главе КГБ Ю. В. Андропова диссидентское движение было разгромлено, причем в 1980-е годы репрессии даже ужесточились [5. С. ПО]. Геллер внимательно относился ко всем проявлениям "русского освободительного движения" (историк использовал термин XIX в.), отдавал дань мужеству диссидентов, отслеживал поддержку ими поляков и польское влияние на их искания в области программных установок и тактики [5. С. 164 - 165, 170 - 171].

В 1980 - 1981 гг. польские события Советский Союз не затронули. "Широкой поддержки движение "Солидарности" в СССР не имеет", что явилось следствием как состояния общества, восприимчивого к пропаганде, так и гонений против инакомыслящих [5. С. 96]. Польский опыт осваивает в первую очередь власть, для которой Польша становится своеобразным полигоном, где "испытываются возможности приспособления старой системы к новым условиям". В том числе это опыт диалога с церковью [5. С. 172, 563 - 564, 581]. "Польский опыт дал Горбачеву, - писал Геллер, - важный аргумент в нелегком процессе ликвидации брежневской партийной машины" [5. С. 419, 440]. В конце 1988 г. "польский "полигон" необычайно важен для Москвы, ибо сегодня только в Польше идет подлинная политическая борьба, борьба за власть". В 1989 г. о Польше пишут так много, как не писали со времен "Солидарности", и пишут иначе. "Сегодня видно, - отмечал Геллер, - что польский опыт многому научил московских руководителей в одной области: отношения с оппозицией. Сегодня видно, что польский опыт практически остался неизвестен советскому народу, рабочим" [5. С. 565,580 - 581].

"Особенность горбачевской революции в том, что она совершается по приказу сверху, по указаниям высшей инстанции", - считал Геллер. "Характерной чертой горбачевской "революции"", по его наблюдениям, было долгое "отсутствие серьезных социальных движений" [5. С. 614]. Даже когда в 1989 - 1990 гг. в СССР пробуждались массы и формировалась политическая оппозиция, главной оставалась перспектива "революции снизу" [5. С. 660], Геллер делал вывод, что курс Горбачева по-прежнему имеет решающее значение для развития ситуации. Архитектор перестройки "до сих пор еще не встретил подлинного организованного сопротивления попытке "перестроить" здание социализма, не меняя его фундамента" [5. С. 672].

По оценке Геллера, "реформаторская деятельность Горбачева [...] не отличается изобретательностью. Все то, что предлагается им, было уже испробовано раньше" [5. С. 552]. Симптоматично отрицательное отношение советского лидера к польскому опыту шоковой терапии. Дозировалась и гласность, долгое время

остававшаяся главной переменой в жизни страны. Ссылаясь на исторические прецеденты, Геллер настойчиво проводил мысль о том, что демонтажа системы не происходит, ее тоталитарный характер сохраняется.

Историк апеллировал к концепции тоталитаризма и подвергал критике теории модернизации и конвергенции, усилившие влияние в западной советологии в период перестройки. Он не верил в способность советского режима к эволюционному перерождению. Чтение советской прессы, полагал Геллер, - занятие "значительно более здоровое, чем чтение западной литературы о Советском Союзе", ибо первая обнаруживает намерения его руководителей [5. С. 42 - 43, 572 - 573]. Геллер принадлежал к тем, кто последовательно и жестко критиковал иллюзии западных политиков и советологов в отношении СССР. Будучи убежденным антикоммунистом, он называл СССР "последней на свете колониальной империей". Отсюда острота национального вопроса, в чем заключалось важное отличие СССР от Польши [5. С. 618, 656].

Скептические оценки сближали Геллера с А. Солженицыным, программу которого он считал утопической, и Б. Н. Ельциным, которому историк не симпатизировал, видя при этом разрушительный для СССР потенциал российского "ядра империи" и русского вопроса [5. С. 624, 674, 688 - 690, 697]. О Солженицыне Геллер написал ряд специальных работ, изданных отдельной книгой. Ценным является свидетельство историка о том, что Солженицын присылал ему рукопись своей программной статьи "Как нам обустроить Россию?", публикацией которой в 1990 г. "вермонтский отшельник" прервал свое длительное молчание по поводу происходящего на родине. В окончательный текст были внесены как мелкие, так и крупные поправки. Геллер выражал надежду, что "будущие биографы писателя займутся сравнением" [5. С. 688].

Особо внимательно Геллер отслеживал проявления рецидивов сталинизма. Не используя понятия исторической политики, он, по сути, рассматривал именно ее. Геллеру абсолютно чуждо увлечение Андроповым в качестве носителя исторической альтернативы для страны. Он высмеивал имевшие место в конце перестройки попытки раскрасить КГБ в "самые розовые краски" [5. С. 672]. Все это представляется весьма актуальным, выводя, в частности, на проблемы декоммунизации, которая составляет сейчас важное различие между Россией и Польшей (см. [9]). Геллер был явно обеспокоен мягкостью российских люстрационных инициатив [7. С. 143].

Горбачеву он не верил, придавая ключевое значение небывалой концентрации власти в руках последнего генерального секретаря. В своем восприятии архитектора перестройки Геллер ближе к советским гражданам, чем зарубежной общественности, в том числе польской, подверженной "горбомании". В различии общественного мнения в СССР и на Западе Геллер усматривал уникальность ситуации [5. С. 504 - 505; 7. С. 10, 20]. После распада Советского Союза он не изменил крайне негативной оценки Горбачева [3. С. 326; 7. С. 226]. Историк был свободен и от увлечения Ельциным [7. С. 14].

Комментарий Геллером перестроечных процессов не находил понимания у многих польских читателей журнала "Kultura", в том числе близких ему людей. Известный литературовед А. Дравич, в свое время способствовавший устройству Геллера в Сорбонну, назвал его "очернителем", осмеивающим "все попытки либерализации и демократизации России" [3. С. 32, 79 - 81]. В ту пору даже Л. Валенса, ведя переговоры с коммунистами, указывал, что по темпам реформирования СССР опережает Польшу.

Полемизировали с Геллером и на страницах журнала "Kultura". E. Гедройц передавал историку отклики на его статьи "Встреча третьего типа" и "Польский пример". Читатели оспаривали тезис о том, что Российская империя была "нормальным" государством: с их точки зрения, "Россия была, есть и будет

"ненормальной"". Геллер решительно восставал против стереотипов: "О дореволюционной России было написано немало чепухи. Но не больше, чем о других странах - таинственном Востоке, таинственной Азии. Однако все это не идет в сравнение с тем, что писали, главное же, что продолжают писать о Советском Союзе и соцстранах" [5. С. 258, 451].

Хотя французская советология в меньшей степени, чем американская, "заражена советскими настроениями", большинство историков во Франции также не были согласны с выводами Геллера. "Долгие годы, - свидетельствовал он, - я вел с коллегами - западными историками спор о характере Советского государства" [3. С. 158 - 159; 5. С. 553]. По его словам, "западные историки фальсифицируют советскую историю не хуже советских [...] Объяснение, сводящее политику Москвы к продолжению политики Петра I и Александра III, очень утешительно для западных политиков. Коммунистический Советский Союз превращается в знакомую империалистическую Россию - похожую на другие империалистические страны своего времени: все мы были такими, отсталая Россия немного задержалась, но расширит еще слегка свои пределы и успокоится [...] Иррациональность советской политики в том, что разрастающаяся империя не приносит Москве никакой реальной пользы [...] Жители советской метрополии не только не стали жить лучше, они живут хуже [...]". Однако СССР не может не расширять сферы своего влияния [5. С. 6 - 7].

"Я рассматриваю нынешнюю эпоху как эпоху зрелого тоталитаризма", - писал Геллер. Один из "редких мужественных голосов о том, что все-таки советская система - тоталитарная система", принадлежал югославскому диссиденту М. Джиласу. Позднее, уже в годы перестройки, Геллер поддерживал тех советских публицистов, которые, в отличие от подавляющего большинства западных советологов (в том числе одного из родоначальников теории тоталитаризма З. Бжезинского), продолжали писать о тоталитарной системе [5. С. 12, 247, 572 - 573, 671; З. С. 283].

Е. Борейша - польский историк, глубоко знающий дореволюционную империю и СССР, германский национал-социализм и итальянский фашизм, подобно Геллеру, квалифицировал советский режим как тоталитарный и задавался вопросом о континуитете российской истории. "Модные ныне теории, - писал он, - о прерывании российской нормальности и начинавшейся новой эпохи благосостояния и значительного цивилизационного прогресса под скипетром Романовых случайным путчем и системой, полностью навязанной многомиллионному населению, в то же время оправдывают миллионы активных строителей системы. Они освобождают сотни тысяч правящих сегодня в иных одеждах и цветах представителей советской номенклатуры от ответственности за нищету, пропаганду, террор и массовый геноцид" [10. С. 108].

Принципиально несогласный с тем, что СССР можно рассматривать как продолжение дореволюционной России, Геллер подчеркивал "особую роль поляков" в распространении этой советской дезинформации. "Наилучшее выражение она (интерпретация советской системы. - Л. Г.) нашла в заголовке труда замечательного историка Яна Кухажевского - "От белого царя (правильно: царизма. - Л. Г.) к красному", - отмечал Геллер в 1983 г. - Кухажевского легко понять: он писал свою историю России в 20-е годы, когда характер Советского Союза вполне мог обманывать, в особенности поляков, имевших многовековые счеты с Россией". "Синдромом Кухажевского" страдали историки, руководившие американской внешней политикой, такие как З. Бжезинский и Р. Пайпс [3. С. 139 - 140, 272 - 273]. Согласно Геллеру, во второй половине XIX - начале XX в. польские политики А. Велепольский и Р. Дмовский "могли разговаривать с русским оккупантом, ибо существовал единый язык". ""Советские люди", - считал он, - качественно не похожи на жителей Российской империи" [5. С. 95; 3. С. 274, 300].

Приход к власти А. Квасьневского в 1993 г. побудил Геллера сравнить тогдашних польских и российских наследников коммунистов. "В числе важнейших причин (успеха Квасьневского. - Л. Г.), - указывал историк, - советизация поляков, которую они, кажется, ни за что не хотят признавать. Скоро четверть века пишу я об этом на страницах "Культуры", вызывая, как правило, острые возражения читателей. "Советизация", процесс формирования человека, который чувствует себя дома в коммунистической системе, шла всюду, где коммунисты находились у власти" [7. С. 155 - 156]. "Есть много поляков, - свидетельствовал Геллер, - которые меня упрекали в том, что я распространял [...] понятие советского человека на них тоже, считая, что проблема не в том, что русский человек всегда любил рабство и его можно было превратить в советского человека, а что этот процесс шел, может быть, неодинаково быстро, с разной интенсивностью, но шел во всех странах нашего лагеря". "Когда я говорю гомо советикус, я имею в виду не только граждан первого в мире социалистического государства. "Советский человек" формируется всюду, где строят социализм" [3. С. 152, 329; 5. С. 19].

Внимание к "проблеме советского человека", проблеме "хомосоветизации" [3. С. 164; 5. С. 176 - 177] сближало Геллера с А. Зиновьевым, с которым, однако, у него имелись и существенные расхождения. С точки зрения Геллера, это прежде всего человек, не желающий свободы и лишенный выбора. Близкий друг историка Г. Херлинг-Грудзинский критиковал его за пессимизм и допущение возможности переделать человека: российско-польский спор переносился в плоскость философской антропологии [5. С. 19, 422; 3. С. 152].

Звучали в адрес Геллера и упреки в русофобии, несправедливость которых хорошо показывают воспоминания о нем [3. С. 92, 107, 109]. Подобно А. Михнику, его можно охарактеризовать как антисоветского русофила [11]. "Знание России, даже любовь к ней необходимы историку, занимающемуся Советским Союзом, коммунистической партией, - полагал Геллер. - Необходимы, но не достаточны. Вторым элементом являются знание и любовь западной культуры" [3. С. 173 - 174, 181]. В наилучшем положении находятся те немногие историки, которые родились и жили в России, а затем, эмигрировав, узнали Запад и смогли посмотреть на свою родину со стороны [3. С. 143].

"История Польши и история России, - говорил Геллер, - связаны настолько, что для того, чтобы по-настоящему писать историю России, необходимо знать историю Польши. И наоборот, история Польши непонятна даже полякам, если не знать историю России". Убежденный в "необходимости сочетать знание истории двух народов", Геллер полагал, что "самые лучшие, самые, так сказать, настоящие европейцы в лучшем смысле этого слова - это поляки, которые любят Россию, которые знают Россию" [3. С. 144, 156 - 157, 184]. Думается, геллерская формула может быть распространена и на отношение россиян к Польше.

Знаменательны последние слова политической хроники Геллера, написанные им за несколько дней до кончины о постсоветской России: "Идет формирование людей, обладающих нормальными человеческими качествами. Идет очень медленное, очень мучительное освобождение от советского наследства" [7. С. 311]. Лично знавший Геллера эмигрант В. Амурский спустя много лет после смерти историка справедливо заключил: "Неоценимым можно считать его вклад в сохранение и развитие в эмиграции польско-российских контактов и отношений" [12].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Gorizontow L. Aleksander Hercen jako historyk wspolczesnosci: watki polskie // Mysla i slowem. Polsko-rosyjski dyskurs ideowy XIX wieku. Warszawa, 2014; Gorizontov L. East European Studies on Harvard University during the "Cold War" Era (based upon memoirs by M.K. Dziewanowski) // East and West. History and Contemporary State of Eastern Studies. Warsaw, 2009.

2. Eisler J. Marzec 1968. Geneza. Przebieg. Konsekwencje. Warszawa, 1991.

3. Вместо мемуаров: Памяти М. Я. Геллера. М., 2000.

4. Giedroyc J. Autobiografia na cztery rece. Warszawa, 1994.

5. Геллер М. Я. Российские заметки 1980 - 1990. М., 2001.

6. Горизонтов Л. Е. Дефицит и "избыточность" в источниковом обеспечении исследований по современной истории // Гуманитарные чтения РГГУ-2010. Теория и методология гуманитарного знания. Россиеведение. Общественные функции гуманитарных наук. М., 2011.

7. Геллер М. Я. Российские заметки 1991 - 1996. М., 1998.

8. Sowinski P. Zakazana ksiajzka. Uczestnicy drugiego obiegu 1977 - 1989. Warszawa, 2011.

9. Горизонтов Л. Е. Восточноевропейский опыт в области прав человека // Культурные аспекты и правоприменительная практика в области прав человека в Европе. М., 2012.

10. Борейша Е. В. Итальянский фашизм, нацизм и сталинизм. Три тоталитаризма из перспективы XXI века // Европа. Журнал Польского института международных отношений. 2006. N 3.

11. Михник А. Антисоветский русофил. М.; Вроцлав, 2011.

12. Амурский В. Вспоминая Михаила Геллера // Новый журнал. Нью-Йорк, 2011. N264 (сетевая версия: www.newreviewinc.com).

Постоянный адрес данной публикации: