За последние 10 - 15 лет в литературе по истории, выходящей в капиталистических странах, заметно поднялся удельный вес трудов по методологам и истории исторической науки. На эту тему публикуется большое количество новых работ и переизданий. По численности на первом месте стоят монографии, диссертации, статьи, посвященные виднейшим историкам прошлого - Ранке, Буркгардту, Маколею, Вольтеру, Гвиччардини и т. д., а также публикации материалов, относящихся к их жизни и деятельности. В данном обзоре мы не рассматриваем эту группу работ. Основные направления в этой области удобнее выяснить по общим трудам.

Констатируя повышенный интерес к методологии и историографии, буржуазные исследователи обычно не интересуются причинами этого явления. В. Олбрайт, правда, пытается дать какое-то объяснение. Отмечая низкий уровень исторических произведений, созданных за последние десятилетия "господствующим направлением исторического релятивизма" и "служащих целям политической пропаганды", он считает, что увлечение историей культуры и "философией истории" является своеобразной реакцией на кризис чисто политической историографии¹ . Действительно, кризис буржуазной исторической науки ярко проявился в трудах по истории политических событий. В этих трудах исторические факты наиболее откровенно искажаются в угоду интересам господствующих эксплуататорских классов. Но ведь и труды по истории культуры, а в еще большей мере работы, претендующие дать общие схемы всемирно-исторического процесса (например, столь нашумевший "синтез" Арнольда Тойнби), тоже являются выражением кризиса; в них особенно ясна антинаучность методологических принципов, лежащих в основе обработки исторического материала. Известный французский историк Люсьен Февр, сопоставив Тойнби со Шпенглером, недавно подверг убийственной критике обоих этих историков, одного - "христианина" и "пророка" либеральной английской буржуазии, другого - "язычника" и "пророка" фашистской немецкой буржуазии. В сущности, Л. Февр осудил все философско-исторические спекуляции подобного рода² .

Итак, причину повышенного интереса к методологии истории и историографии следует, очевидно, искать не в плохой репутации тех или иных категорий исторической литературы, а в общем кризисе всей буржуазной исторической мысли, вынужденной перед лицом марксизма укреплять свои позиции путем усиленной проверки и подновления своих, порядком поизносившихся методологических принципов.

Следует подчеркнуть, что о кризисе буржуазной исторической мысли первыми заговорили сами же буржуазные теоретики истории. Известно, что в 1931 г. Поль Валери, как бы подводя итог разрушительной критической работе 20-х годов, провозгласил: "История - наиболее опасный продукт, выработанный химией нашего интеллекта: она оправдывает все, что угодно, и абсолютно ничему не учит"³ . Такие взгляды и поныне настолько распространены на Западе, что Л. Февр счел нужным в 1953 г. снова выступить "претив упадочничества и пессимизма П. Валери в отношении истории". Л. Февр проникнут оптимистической верой в дальнейшее прогрессивное развитие исторической науки. Это получило отражение в общей тенденции всех его статей. Они посвящены научному творчеству Анри Берра, Камилла Жюллиана, Анри Пиренна, Гастона Рупнеля, Жоржа Эспина и др., а также воспоминаниям о героическом сыне Франции историке Марке Блоке и опубликованы под общим названием "Битва за историю".

Иные позиции занимает профессор Кембриджского университета Баттерфилд. В своей книге "Вигская интерпретация истории", вышедшей в 1931 г. и переизданной без всяких изменений в 1951 г., он пытается зачеркнуть все предшествующее развитие либерально-буржуазной историографии. Источник ее пороков Баттерфилд видит

¹ См. предисловие В. Ф. Олбрайта к книге Fr. Engel-Janosi. The growth of German Historicism. Baltimore. 1944.

² См. Lucien Febvre. Combats pour l'histoire. Paris. 1953. "Deux philosophies opportunistes: de Spengler a Toynbee".

³ Paul Valery. Regards sur le monde acfuel. 1931.

в том, что прошлое изучается в связи с интересами настоящего, что мерилом моральных ценностей остаются обветшалые понятия прогресса, победоносной революции и т. п. В этой связи интересно отмстить, как формулирует в 1950 г. основную идею книги Баттерфилда другой консервативный историк, Х. Р. Вильямсон: "Большая часть истории - это порочная сестра мифология, пропаганда. Никто не сделал больше Баттерфилда, чтобы доказать это. Разрушив взгляд на историю, имевший хождение в течение двух с половиной веков, он показал, как нелепо думать, будто весь исторический процесс ведет именно к тому месту во времени и пространстве, которое занимает сам историк"⁴ . К лагерю пессимистов и ликвидаторов истории как науки принадлежит немало других современных теоретиков. Достаточно назвать Раймона Арона, Реньера, целый отряд "экзистенциалистов" и "психоаналистов".

Однако для многих ученых опыт фашистского режима и второй мировой войны с ее последствиями не прошел даром. В буржуазной исторической мысли нашего времени можно обнаружить известные сдвиги. Лучше всего иллюстрировать это положение на примере Бенедетто Кроче. Историк, философ, литературовед, Б. Кроче сыграл видную роль в развитии итальянской культуры, в очищении ее от провинциализма и замкнутости⁵ . Выступал он и как антиклерикал, - собрание его сочинений включено Ватиканом еще в 1934 г. в известный "Index librorum prohibitorum"⁶ . Кроче являлся⁷ , пожалуй, одной из самых видных фигур буржуазной интеллигенции не только в Италии, но и за ее пределами. В то же время, будучи автором субъективно-идеалистической, заостренной против марксизма философской системы, он одно время сотрудничал с фашистами. Но с 1924 г., порвав с фашизмом, он со своими бывшими соратниками и учениками приступил к пересмотру в более либеральном духе некоторых своих взглядов. В его работах, вышедших в 20 - 30-х годах - "История Италии с 1871 до 1916 г.", "История Европы в XIX в.", "История как мысль и как действие", - имеются замаскированные нападки на политику и идеологию итальянского фашизма⁸ . Б. Кроче стремится примирить свои воззрения с либерально-позитивистским пониманием истории и дополняет свои прежние труды острой критикой реакционных направлений в буржуазной историографии. Так, в "Маргиналиях" (заметки на полях) к "Теории и истории историографии" он вскрывает внутреннюю противоречивость и бесплодность "экономического психологизма" Лампрехта, волюнтаризма и спиритуализма Бурдаха и Г. фон Белова. В его работе "История как мысль и как действие" специальная глава посвящена развенчанию кумиров буржуазной науки Ранке и Буркгардта. В итоге остроумного и местами блестящего анализа их литературного наследия Кроче приходит к выводу, что первый был только "приятным рассказчиком", а второй повинен в антиисторизме, порожденном его паническим страхом перед ростом демократии⁹ .

Оппозиция Б. Кроче против реакционных, в особенности фашистских, извращений истории с наибольшей страстностью и силой выражена в последнем издании его "Истории итальянской историографии"¹⁰ . Во втором томе этой работы дается "Приложение, относящееся к современному состоянию историографии Италии". В нем автор рассматривает развитие исторической науки с 1915 по 1945 год. В исторической литературе он различает труды "филологического" и "социально-политического" характера. Типичным представителем первого направления он считает Этторе Пайса. Его последнюю работу - "История Рима в период пунических войн" (1927) - он подвергает суровой критике за ее чисто фактологическое содержание, без всякой попытки

⁴ Herbert Butterfield. The Whig Interpretation of History. New York. 1951. Отрывок из письма Вильямсона с оценкой книги Баттерфилда см. на ее суперобложке.

⁵ "Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской коммунистической партии". М. 1953, стр. 78.

⁶ См. "Index librorum prohibitorum". Citta des Vaticano. 1948, p. 115.

⁷ Бенедетто Кроче умер в 1952 году.

⁸ "Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской коммунистической партии", стр. 317.

⁹ См. B. Croce. Teoria e storia della storiografia. Bari. 1948; его же. La storia come pensiero e come azione. Bari. 1938 (англ. перевод под названием "History as the story of Liberty". London. 1941). Ср. очерк Rich. V. Burks о Б. Кроче в книге "Some Historians of Modern Europe". 1942.

¹⁰ B. Croce. Storia della storiografia italiana nel secolo decimonono. Terza edizione riveduta. Vol. I-II. Bari. 1947.

осмысления событий. Он осуждает смешение Пайса истории с практической политикой, антинемецкие выпады Пайса во время первой мировой войны, обвинение всей немецкой исторической науки в чрезмерном критицизме в отношении римской анналистики, весьма странно звучащее в устах этого бывшего апостола гиперкритицизма Кроче особенно возмущают старания Пайса идеализировать "римский империализм", который якобы "приносил себя в жертву благу мира". Он без обиняков называет это фальсификацией истории. Намекая на господствовавшие в 20 - 30-х годах фашистские установки для историков, Кроче пишет: "Отвращение вызывает такой метод злоупотребления историей сообразно тому, куда ветер дует". Еще резче Кроче бичует Вольпе, перебежавшего из "крайней левой гегельянства к крайней правой", то есть в лагерь фашизма, и объявившего, что для него "важна нация, а не класс".

Не следует, однако, забывать, что критика некоторых реакционных историков сочетается у Кроче с нападками на прогрессивные направления итальянской исторической мысли. Итальянских историков, более или менее близких к марксизму, - Сальвемини, Каджезе, Барбагалло - он относит к "экономико-юридической школе", которую подвергает решительному "разносу" с позиций крайнего субъективного идеализма. Кроче, например, недоволен тем, что в монографии Каджезе "История Роберта Анжуйского и его эпохи" (1922) картина блеска двора и высокой культуры Неаполитанского королевства дается на фоне опустошенной, бесплодной земли, которую обрабатывают "отупевшие, голодные, дрожащие от лихорадки крестьяне". О" ратует за "лучшие критерии", позволяющие видеть в этой эпохе "нечто более высокое, чем муки бедности, злоупотребления землевладельцев, грабежи и преступления населения (?), бессилие короля и его правительства". Кроче утверждает, будто "экономико-юридическая школа, стоящая на позициях исторического материализма", ныне пала и уступает в Италии место "новому течению - морально-политической историографии", опирающейся на "победоносную идеалистическую философию". Но "признаком силы нового направления" для него служит лишь школьный учебник Омодео и произведения самого Кроче!

До конца своих дней Кроче остался противником марксизма. В 30 - 40-х годах его страшило то, что "голос коммунистической историографии уже начал слышаться в Европе". Кроче обвинял марксистов в том, что они стремятся "поставить борьбу за распределение богатств в центр исторического процесса", что они будто "грешат против полноты и достоинства духа", относя все прочее - религию, мораль, философию и поэзию - к области "воображения". Философско-историческое творчество Кроче весьма противоречиво, как и его политическая позиция умеренного либерала, претендующего на то, что он стоит "вне партий". Фактически он стоит вне действительности. Но его историографические работы, указывающие на необходимость философского осмысления процесса развития исторической науки, представляют известную ценность¹¹ . Следует иметь в виду, что многие исследователи видят в историографии ветвь или составную часть истории литературы. Статьи и разделы по историографии находят себе место в специальных литературоведческих и филологических журналах, в сводных трудах по истории античных, восточных или европейских национальных литератур. Немецкий литературовед Фридрих Гундольф даже сделал попытку теоретически обосновать такой подход к историографии, придавая чрезмерно большое значение роли художественно-изобразительных средств в творчестве историка. Его общий вывод сводится к тому, что "историография есть существенная часть литературы вообще"¹² . Такой вывод, по крайней мере у историков, не пользуется признанием.

¹¹ В августе - ноябре 1955 г. на страницах прогрессивного итальянского журнала "Contemporaneo" происходила содержательная дискуссия о Кроче и задачах марксистско-ленинской философии в борьбе с крочеанством. В дискуссии приняли участие ученые-марксисты М. Аликато, Л. Ломбардо-Радиче, Н. Бадалони и Г. Делла Вольпе. Подводя итоги дискуссии, М. Аликато справедливо дал отпор тем, кто пытается трактовать Кроче как "мертвую собаку". В действительности у Кроче имеется еще немало поклонников и защитников среди лучшей части итальянской буржуазной интеллигенции, ценящей в нем прежде всего выдающегося представителя национальной культуры. (См. посвященные различным сторонам творчества Кроче монографии: Renzo Raggiunti. La conoscenza storica. Analisi della logica crociana. Firenze. 1955; Mario Corsi. Le origini del pensiero di Benedetto Croce. 1955; Dario Faucci. Storicismo c mitafisica nel pensiero crociano. Firenze. 1955.)

¹² Friedrich Gundolf. Anfange deutscher Geschichtsschreibung. Amsterdam. 1938.

Историю исторической науки нередко смешивают с библиографией. Примерами могут служить не только старые известные труды Ланглуа и Вольфа, но и позднейшая работа В. Эккерманна "Новая историческая наука. Введение в ее изучение"¹³ . Следует отметить, что в 40-х годах текущего столетия вышло немало других работ, построенных также на принципе подчинения этой отрасли науки более узким задачам исторической библиографии¹⁴ .

Историю исторической науки часто смешивают и с источниковедением. Границы здесь, особенно для ранних периодов, действительно иногда неразличимы. Историю источниковедения вполне законно включать в историю исторической науки, но подменять историографический анализ источниковедческим недопустимо. Наиболее ярким примером смешения историографии с источниковедением является большой двухтомный труд американского медиевиста Дж. В. Томпсона¹⁵ . Нам уже приходилось указывать на порочность установок этого труда, обусловленных буржуазной методологией и политической реакционностью автора¹⁶ . Но, несмотря на это, книга Дж. В. Томпсона представляет собой наиболее полный справочник историографического, источниковедческого и историко-библиографического характера. Для специалистов по античности там имеется полезный обзор существующих в науке взглядов на происхождение и характер "Истории Августов" или на значение фрагментов Тимея как источника; историки, изучающие крестовые походы, найдут перечень европейских источников о каждом из походов, оценку важнейших общих и специальных трудов, историю научной разработки этой темы в историографическом и источниковедческом плане, материал о сирийских, арабских, армянских, персидских и монгольских хрониках, относящихся к эпохе крестовых походов, и т. п. Немало полезных для себя указаний получит и историк нового времени, например, по XVIII веку. Наряду с нелепыми выпадами против рационализма Просвещения, французской революции и т. д. в книге можно найти массу ценных сведений по частным вопросам историографии. Является ли все это подлинной историей исторической науки? Бесспорно, в труде Томпсона имеется много элементов историографии. Но в нем отсутствует картина прогрессивного развития исторической науки, выражающегося в закономерном движении исторической мысли и изменении представлений общества о своем прошлом, в накоплении и углублении исторических знаний, во все большем совершенствовании приемов исследования и критики источников, в общем расширении исторического кругозора. У Томпсона нет даже попытки показать смену исторических школ, что мы находим у Фютера или Кроче, как бы ошибочными были их объяснения¹⁷ .

¹³ См. Langlois. Manuel de la bibliographie historique 2 vol. Paris. 1901 - 1904; G. Wolf. Einfuhrung in das Studium der neueren Geschichte. Berlin. 1910; W. Eckermann. Neue Geschichtswissenschaft. Eine Einfuhrung in ihr Studium. Rudolfstadt. 1949. См. О. Васильева. Новый учебник для студентов-историков в Германской Демократической Республике. "Вопросы истории". 1951, N 10, стр. 117 - 127.

¹⁴ См. J. Sauvaget. L'introduction a l'histoire de l'Orient Musulman. Elements de bibliographie. Paris. 1942; Burzun, Holborn etc. The Interpretation of History. Princeton. 1943, и др.

¹⁵ James W. Thompson. A History of Historical writing. Vol. I-II. New York. 1942.

¹⁶ См. О. Вайнштейн. Дж. В. Томпсон. Историография. "Вопросы истории". 1946. N 11 - 12, стр. 153 - 155.

¹⁷ Ученики профессоров Чикагского университета Дж. В. Томпсона и Бернадотта Шмитта опубликовали под редакцией Шмитга сборник историографических очерков о некоторых крупных европейских историках ("Some Historians of Modern Europe. Essays in Historiography". University of Chicago Press. 1942). Сборник построен по чисто биографическому принципу; отдельные очерки ничем между собой не связаны; редактор даже не счел возможным устранить повторения или противоречия в суждениях разных авторов. Очерки весьма неравноценны, а отбор имен носит довольно случайный характер. Из 22 статей три посвящены Ключевскому, Милюкову и М. Н. Покровскому, остальные - французским (Олар, Галеви, Ганото, Лависс, Матьез, Сэ, Сеньобос), английским (Эшли, Фэрс, Эр. Лодж, Холанд Роуз, Темперлей), немецким (Дельбрюк, Эрих Маркс, Шмоллер), итальянским (Кроче, Руффини) и испанскому (Альтамира) историкам. Сходна по типу публикация Тюбингенского университета "Grosse Geschichtsdenker. "Hrsg. von R. Stadelmann" 1949), представляющая собрание этюдов о крупнейших историках от Геродота до Ранке, а также сборник историографических работ учеников проф. Скайлера "Some modern Historians of Britain. Essays in honor of R.L. Schuyler by some of his former students of Columbia Universe. New York. 1951.

Большой знаток итальянского Возрождения и немецкого гуманизма Карл Бранди (Западная Германия) выпустил краткий учебник "История исторической науки"¹⁸ . По ироническому замечанию французского критика, он попытался на 140 страницах изложить все развитие историографии, "от Геродота до Тарле"¹⁹ . В книге так много имен и названий, что даже крупнейшие историки мелькают и проносятся какими-то бледными тенями. Отбор материала подчас вызывает недоумение. Так, из новейших исследователей французской революции упоминается реакционер Обри, но ничего не говорится о прогрессивном историке Лефевре; есть Кропоткин, но забыта "русская школа" во главе с Лучицким, Ковалевским и Кареевым. Вся советская историческая наука представлена М. Н. Покровским и Е. В. Тарле. Автор проходит мимо исследований всех других советских историков. Из дореволюционных русских историков он упоминает только Ключевского, причем автор пишет, что пробелы в построениях Ключевского восполнены немецким историком Штелином (!). Впрочем, подобных курьезов в книге Бранди не так много; заметны усилия автора не обнаруживать слишком явно своих классовых или националистических симпатий и предрассудков. Данные им предельно сжатые характеристики отдельных этапов развития спорны или неверны, но все же заслуживают внимания.

Своего рода дополнением к обзору Бранди может служить книга другого профессора Боннского университета, Иоганна Тийссена, "История философии истории"²⁰ . Хотя автор пытается с ученым педантизмом обосновать "философию истории" как автономную науку, служащую параллелью (Seitenstuck) к "эмпирической исторической науке", а ее историю как параллель к истории историографии, однако по фактическому содержанию его книга является не чем иным, как очень кратким очерком развития исторической мысли от античности до наших дней²¹ . Несколько более подробно изложен материал начиная лишь с периода Просвещения. Здесь Тийссен находит две линии: одну, представленную Вольтером, Тюрго и Кондорсе, - типично просветительскую, ведущую затем к Конту и позитивизму; другую - намеченную Вика, Монтескье, Гердером и Мёзером, продолженную исторической школой права и романтизмом. Таким образом, автор устраняет из истории исторической мысли понятие перелома, аристократической реакции на французскую революцию. Он изображает историю исторической науки как медленное развитие, лишенное всяких признаков классовой и партийной борьбы. Из схемы Тийссена почти совсем выпал Ранке; ему явно предпочтен швейцарец Буркгардт, "великий историк", который в своих "Всемирно-исторических размышлениях" и в других трудах дал будто бы "подлинную философию истории" и, как подобает историку-философу, занимается не однократными явлениями, а только повторяющимся и типичным. В книге Тийссена уделено некоторое внимание и историческому материализму, с которым автор знаком главным образом по хрестоматии Крёнера. Карлейлю и Ницше, полностью отрицавшим историзм, отведено значительно больше места, чем Марксу. С другой стороны, в книге замалчиваются и некоторые реакционные направления; расизм представлен одним только Гобимо, а его продолжатели в Германии скромно обойдены молчанием. Что касается новейших течений, то о них сказано очень кратко и совершенно невразумительно. Книги Бранди и Тийссена написаны так, как будто за последние 15 лет никаких существенных изменений в мире не произошло.

Несколько иное впечатление оставляют труды тех немецких историков, который, "вальпургиева ночь" гитлеровского режима и похмелье 1945 г. заставили пересмотреть свои прежние позиции. Одним из таких историков является бывший профессор Венского университета Энгель-Яноси. В 1944 г. он выступил с книгой "Развитие немец-

¹⁸ Karl Brandi. Geschichte der Geschichtswissenschaft. Bonn. 1947. Второе издание (1952) несколько расширено включением разделов об изучении французской революции, истории периода национально-освободительных движений, о предпосылках первой мировой войны и о советской историографии.

¹⁹ См. H.J. Marrou. La metodologie historique: orientations actuelles. "Revue Historique". Vol. 209, avril-juin 1953.

²⁰ Dr. Johannes Thyssen. Geschichte der Geschichtsphilosophie. Bonn. 1954.

²¹ Книга И. Тийссена не идет ни в какое сравнение с капитальной и поныне сохранившей научную ценность работой буржуазного философа и историка Эрнста Трельча "Историзм и его проблемы" (см. E. Troeltsch. Historismus und seine Probleme. Tubingen. 1922).

кого историзма"²² , написанной в духе известной работы Фридриха Мейнеке "Возникновение историзма". Энгель-Яноси рассматривает главные тенденции в историографии XVIII-XIX вв. в зависимости от решения трех проблем истории: "развития", "индивидуальности" и "успеха". В эпоху Просвещения идея развития отождествлялась с идеей прогресса. Идея индивидуального, то есть особенного и неповторяющегося в истории, была оттеснена на задний план, а "успех" оценивался с помощью абсолютных моральных критериев. Но уже у Гердера впервые выступает принцип будущего историзма: "Все обусловлено временем и местом и относительно справедливо на своем месте". Гердер выдвинул также значение исторических индивидуальностей (нация, государство). После него В. Гумбольдт подчеркнул значение "идеи", стоящей за действиями личности, а просветительское понятие прогресса соединил с понятием успеха. Успех является для него доказательством того, что идея реализовалась в истории. К такому кругу мыслей, по утверждению автора, близок и Гете.

Из этих же посылок Энгель-Яноси выводит и романтическое направление и взгляды Ранке. Оригинальность последнего, по его мнению, состоит лишь в том, что Ранке первый выдвинул роль "великих держав" как индивидуальностей, взаимодействие которых (войны, дипломатия, культурные связи) составляет главное содержание исторического процесса. Ранке ставил ударение на "преемственность", на "великие традиции", защита которых есть важнейшая функция политической власти. Рост внешнего могущества, успех государства - "награда за моральную энергию". Этой концепции Энгель-Яноси противопоставляет, с одной стороны, взгляды Буркгардта, с другой - К. Маркса.

То обстоятельство, что буржуазный автор посвятил целую главу рассмотрению трудов Маркса, само по себе знаменательно. Энгель-Яноси отмечает, что Маркс "участвовал в формировании духовного климата немецкой мысли с середины XIX века", хотя и жил вне Германии. Довольно точно он излагает положения исторического материализма, обнаружив при этом знакомство с важнейшими трудами Маркса и Энгельса и весьма незначительное их понимание. Автор приходит к выводу, что марксистская концепция обладает крупными преимуществами по сравнению с методологией Гегеля и Ранке. "Экономический аспект истории, - заявляет он, - являясь в основе и социальным аспектом, дает (исследователю) сильную позицию при подходе к большей части исторических проблем". Это, как и другие аналогичные признания, Энгель-Яноси сопроводил рядом оговорок и, в частности, высказал ставшее тривиальным замечание насчет "односторонности" исторического материализма. Тем не менее предпочтение, сделанное Энгелем-Яноси Марксу по сравнению с Ранке, - факт знаменательный, свидетельствующий о наличии известных сдвигов я сознании части буржуазной интеллигенции.

В книге Энгель-Яноси, как и в других работах немецких авторов, "историзм" рассматривается в качестве наиболее ценного продукта немецкой философско-исторической мысли. В них игнорируется или даже прямо отрицается аналогичное и в значительной мере самостоятельное развитие этого направления в других странах. Клаус Докхорн посвятил специальную монографию выяснению тех путей, какими это великое создание "немецкого духа" распространилось в Англии²³ . Он ссылается на авторитет А. В. Уорда (редактора "Кембриджской истории английской литературы"), якобы установившего, что "не пробуждение национального сознания в период наполеоновских войн, не романтическая реакция против Просвещения, не влияние Вальтер-Скотта" повели к оживлению исторической науки в Англии, а "немецкая классическая филология". Больше того, рассматривая произведения ряда видных английских историков, он стремится доказать, что все эти историки вышли из немецкой исторической школы. Однако доказательства, приведенные Докхорном, едва ли могут быть признаны убедительными. Автор опирается не столько на анализ произведений английских авторов, сколько на такие факты, как обилие в этих произведениях сносок и цитат из немецкой исторической литературы, многочисленность английских переводов немецких трудов по истории и философии, личные связи английских историков. Из книга Докхорна мы узнаем, что жены Кембла и Крейтона были

²² Fr. Engel-Janosi. The Growth of German Historicism. Baltimore. 1944.

²³ Klaus Dockhorn. Der deutsche Historismus in England. Gottingen. 1950. (Hesperia. Ergazungsreihe: Schriften der englischen Philologie. Heft 14.)

немки, что лорд Актон является "сыном немецкой матери", а Метлэнд "воспитан немецкой гувернанткой"; о гувернантке Брайса автору ничего не известно, но зато он подчеркивает, что Брайс учился в Гейдельберге. В этой компании оказался и Павел Виноградов, который, по сведениям Докхорна, переселился в Англию не в 1911, а в 1884 г. " был учеником не московского профессора Герье, а Моммзена и Бруннера (!).

С помощью таких приемов автор пытается "доказать", что Кембл, Стеббс, Фримен, Грин, Сили, Крейтон и все другие ведущие английские историки XIX в. находились в полной зависимости от немецкой науки. Однако хорошо известно, что и историк древней Греции Грот, и историк древнего Рима Льюис, и медиевист Фримен не признавали себя учениками немецкой науки. Более того, они со своих либерально-буржуазных позиций боролись против ультраконсервативных и реакционно-монархических тенденций официальной германской историографии. Конечно, влияние немецкой буржуазной науки на историографию как в Англии, так и в других странах было значительно, но Докхорн непомерно раздул его и показал однобоко, игнорируя культурное взаимодействие между странами. Вместе с тем он вовсе умалчивает о влиянии на историческую науку немецких историков-марксистов, и прежде всего самих основоположников марксизма. Вероятно, работа Докхорна создавалась в удушливой атмосфере гитлеровского государства. Трудно поверить тому, что она увидела свет в 1950 г., ибо, как правило, все работы, вышедшие в Германии в послевоенный период, носят на себе печать пережитых потрясений и нередко выражают стремление оценить по-иному некоторые традиционные точки зрения²⁴ .

Такой пересмотр прежде всего коснулся Ранке. Отношение к его наследию может служить пробным камнем при оценке наблюдаемого сдвига. С этой точки зрения особенно показательна позиция Фридриха Мейнеке. В 1948 г. он выступил с докладом, который был издан Берлинской академией наук под заглавием "Ранке и Вуркгардт". Объявив этих историков "величайшими историческими мыслителями германской нации в XIX веке", Мейнеке подверг критике политические взгляды Ранке, его преклонение перед германским государством, необоснованный и опровергнутый историей оптимистический взгляд на будущее этого государства. "История, - заявляет Мейнеке, - показала ошибочность взглядов Ранке", а тем самым всей его исторической концепции. Мейнеке противопоставляет Ранке Буркгардта с его глубоким пессимизмом и отвращением к государству как "злой силе an sich", с его осуждением "революции сверху" (деятельности Бисмарка) и "революции снизу". Ссылаясь на опыт "последних 14 лет", Мейнеке заявляет, что "Буркгардт нам теперь внутренне ближе", чем Ранке, и что немецким историкам необходимо теперь "переучиться"²⁵ . Чтобы понять все значение этих высказываний, нужно вспомнить, что Мейнеке - последний доживший до наших дней непосредственный ученик Ранке. Этот крупный буржуазный ученый всю жизнь преклонялся перед своим учителем, как перед недосягаемым идеалом.

²⁴ Лео Штерн в своей интересной речи, опубликованной под названием "Современные задачи немецкой историографии", упоминает о "ламентациях ведущих немецких историков после катастрофы 1945 года". К сожалению, он не затрагивает вопроса о симптоматичных попытках ревизии некоторых старых историографических представлений отдельными представителями буржуазной науки в Западной Германии. См. Leo Stern. Gegenwartsaufgaben der deutschen Geschichtsschreibung. Berlin. 1952; сокращенный перевод см. "Вопросы истории", 1954, N 11. Это присуще в известной степени и содержательной, острой статье Л. Штерна "Deutschlands jungste Geschichte im Spiegel der burgerlichen und marxistischen Geschichtsschreibung ("Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft". 1955, H. 4.).

²⁵ Fr. Meinecke. Ranke und Burckhardt "Deutsche Akademie der Wissenschaften". Berlin. 1948. Vortrage und Schriften, H. 27. Этой статье предшествовала другая работа Мейнеке, "Немецкая катастрофа" (1946), в которой он пытается объяснить крушение гитлеровской Германии "перевесом национальных идеалов политической жизни" над всемирными культурными идеалами, вследствие чего развитие было переключено из сферы культуры в сферу политического могущества. Вальтер Гофер посвятил целую монографию выяснению эволюции Мейнеке после первой мировой войны и после прихода Гитлера к власти. Но самый последний этап эволюции Мейнеке от консервативного национализма и шовинизма к идеям международного культурного сотрудничества не показан. См. Hofer. Geschichtsschreibung und Weltanschauung. Betrachtungen zum Werk Fr. Meineckes. Munchen. 1950.

Вопрос о том, какой резонанс в ученом мире Запада подучила декларация Мейнеке, требует особого и более углубленного рассмотрения²⁶ . В данной статье мы обращаем внимание читателя только на одну большую работу Генриха Риттера фон Србик - "Дух и история от немецкого гуманизма до современности", которая посвящена Мейнеке и носит на себе отпечаток его взглядов и метода исследования²⁷ . Австрийский историк Србик - преданный ученик Ранке. В своем четырехтомном труде "Немецкое единство: идея и действительность" Србик оправдывает угнетательскую политику Габсбургов, а его капитальное исследование о Меттернихе является апологией этого матерого руководителя европейской реакции. И вот этот историк, защищавший прогнившую Габсбургскую монархию и проповедовавший великогерманскую идею, после катастрофы 1945 г. пишет историографический труд, на первых же страницах которого заявляет: "Мы отвергаем всякую мысль, что история как наука является лишь великим фундаментом политики"; исключить из истории элементы современности невозможно, но, в отличие от ученых "райха", необходимо всячески оберегать в ней "интересы истины и культурные ценности".

Как же сам Србик оберегает интересы истины и культурные ценности? Националистическое самодовольство мешает ему правильно понять значение успехов разных наций в области историографии. Правда, он дает развитие немецкой исторической мысли и науки на широком общеевропейском культурном фоне, что само по себе является довольно необычным для немецкой буржуазной истории историографии. Однако это относится преимущественно к средневековью, к эпохе гуманизма и к периоду Просвещения. В XIX же веке для Србика существует только немецкая историческая наука, которой, по его выражению, "принадлежит корона". Фактически он присуждает эту корону Ранке, "жрецу исторической истины", "гению и классику историографии", который "вечно будет жить в немецком народе". Следуя Мейнеке, Србик признает, что "Ранке знал прошлое, но был слеп в понимании будущего" и является "героем исторической науки, но не политики". Это, однако, не меняет общей апологетической оценки Равке. В столь же тенденциозном националистическом духе Србик оценивает и других видных немецких историков XIX века.

При рассмотрении предшествующих этапов развития исторической науки тенденциозность Србика проявляется не менее определенно. Например, в малоизвестном немецком гуманисте XVI в. Альберте Крантце он усматривает "тип немецкого историка, работающего по первоисточникам, проникнутого христианским религиозным духом... патриота и простого немецкого человека, свободного от тщеславия и фривольности, которыми отличаются столь многие итальянские гуманисты". Такое порочащее итальянский гуманизм сопоставление говорит само за себя. Основатель новой исторической школы Вольтер характеризуется Србиком как "зубоскалящий антиметафизик" и "фанатик Просвещения", а его программный труд "Опыт о нравах и духе народов" - как произведение, где "историческое прошлое обращено в патологию". Вольтеру, которого сам Србик характеризует как великого писателя, особенно ставится в вину, что он "выбросил бога из истории". Зато такие философы-обскуранты и мистики, как Франц фон Баадер и Эрнст фон Ласо (Lasaulx), неизвестно почему попавшие на страницы истории исторической науки, не подвергаются Србиком ни малейшей критике. Автор ставит им в заслугу то, что они снова... внедрили бога в историю.

Однако было бы ошибкой на этом основании не видеть в книге Србика ничего поучительного, представляющего интерес. Как типичный объективный идеалист Србик не отождествляет историю с "актом нашей мысли", а историческую мысль - с философией. Достижения историографии являются для него объективными показателями прогрессивного развития науки. Србик ставит перед собой задачу "показать прогресс знаний - первого существа всякой науки", замечая при этом, что такая задача не может быть решена, "пока не проработано развитие исследовательско-

²⁶ См. von Laue. Leopold Ranke. The formative Years. 1950; A. von Harnack. Ranke und Burckhardt. "Neue Rundschau", 1951. N 3; R. Hinton Thomas. L. von Ranke and Fr. Meinecke ("Contemporary Review". May 1952); Ferd. Shevill. Ranke: Rise, Decline and Persistence of a Reputation ("Journal of Modern History". September 1952) и др.

²⁷ Heinrich Ritter von Srbik. Geist und Geschichte von deutschen Hununismus bis zur Gegenwart. Munchen. 1950. В 1951 г. автор умер, и его труд остался незаконченным; обещанный второй том, в котором предполагалось довести изложение с конца XIX в. до нашего времени, не вышел в свет.

го метода". Его упреки по адресу Фютера и Кроче об игнорировании этого обстоятельства справедливы. Следует также отметить, что Србик включил в свой труд австрийскую историографию, обычно выпадавшую из поля зрения немецких исследователей, и даже элементы славянской историографии (в той мере, в какой она развивалась на землях бывшей Габсбургской монархии). Правда, при этом сильно пострадали и "Wahrheitswerte" и "Kulturwerte", но сама по себе инициатива Србика заслуживает внимания.

Србик рассматривает достижения исторической науки в связи с "великими историческими эпохами в жизни народа" " уделяет много места характеристике "политических состояний, стремлений, движений и их результатов". Было бы тщетно искать в работе Србика выяснение связей между развитием историографии и классовой борьбой и ее экономическими предпосылками. Не удивительно, что периодизация историографии носит у него произвольный, антинаучный характер.

Хорошей иллюстрацией того, какое влияние оказывает политический и жизненный опыт историка на постановку и решение некоторых историографических проблем, может служить небольшая работа Питера Гейла "От Ранке до Тойнби"²⁸ . Этот голландский историк, профессор сначала Лондонского (1920 - 1936), затем Лейденского университета, во время второй мировой войны провел более трех лет в Бухенвальде и других гитлеровских концлагерях. Гейл выдвигает некоторые новые масштабы для оценки эволюции буржуазной исторической мысли, не совсем обычные для защитника идеалистического понимания истории. В лекции о Ранке он доказывает, что так называемая "объективность" историка отнюдь не означает нейтрального отношения к прошлому. "Воздержание от критики не является признаком отсутствия убеждений, а само есть выражение убеждений", - заявляет Гейл по поводу пресловутого принципа "wie es eigentlich gewesen". Гейл считает, что труды Ранке представляют собой реакцию против французской революции. Враждебное отношение Ранке к буржуазной демократии и преклонение перед прусским полицейско-бюрократическим строем, по мнению Гейла, равнозначно призыву к установлению "тоталитарного режима". Гейл, однако, прав, отвергая утверждение одного американского журнала, будто бы Ранке был "идейным пионером нацизма".

По новизне материалов наиболее интересны главы о Маколее и Тойнби. Гейл показывает, что на работах Маколея не могло не отразиться то, что он был типичным идеологом промышленной буржуазии периода ее расцвета, противником вмешательства государства в отношения между рабочими и капиталистами. "В своем отношении к прошлому, - пишет Гейл, - Маколей стоит на глубоко неисторичной позиции". Что касается "синтеза" Тойнби, то Гейл решительно отвергает его как антинаучный. Система Тойнби, заявляет он, "не так опасна в политическом отношении, как система Шпенглера, но она не менее иррациональна и априористична". Гейла возмущают утверждения Тойнби и его последователей о невозможности создания национальной истории, которая якобы отжила свой век. Он утверждает, что национальная история не устарела, поскольку "компоненты западной цивилизации не менее реальны, чем ее единство". Гейл устанавливает связь между проблемами историографии и актуальными вопросами современности. Рассматривая творчество Ранке и Маколея, разделение Нидерландов на Бельгию и Голландию в освещении новейшей литературы, отношение французских историков к Талейрану и многие другие вопросы, Гейл делает выводы, звучащие как призыв к защите демократических традиций от натиска реакции.

К трудам по общей историографии должна быть отнесена и работа профессора Нью-Йоркского университета Фергюсона "Ренессанс в исторической мысли"²⁹ . В ней на примере проблемы итальянского Возрождения и гуманизма прослеживается смена школ и направлений в историографии на протяжении пяти столетий. Отношение этих школ к Возрождению является, по словам Фергюсона, "пробным камнем" для оценки различных этапов развития исторической мысли. Свою тему автор пони-

²⁸ Pieter Geyl. From Ranke to Toynbee. Five Lectures on Historians and Historiographical Problems. Northampton Mass. 1952 (Smith College Studies in History, Vol. XXXIX).

²⁹ Wallace K. Ferguson. The Renaissance in Historical Thought. Five centuries of Interpretation. New York. 1948.

мает очень широко. Так, останавливаясь на историографии XVI - XVIII вв., Фергюсон рассматривает не только различные концепции Ренессанса, но и "кальвинистское истолкование истории", и исторические взгляды Пьера Бейля или Целлария, и построения французских и английских рационалистов. Далеко за рамки своей темы он выходит и при рассмотрении эпохи Просвещения и романтизма. В центре внимания автора стоит концепция итальянского Возрождения, созданная Я. Буркгардтом, и ревизия этой концепции в XX веке. С удивлением приходится отметить, что в исключительно богатой библиографии работ по истории Возрождения, приводимой Фергюсоном, отсутствует упоминание об исследованиях русских ученых М. Карелина и А. Веселовского, внесших в науку некоторые новые точки зрения и давших много новых важных материалов.

Критика Буркгардта Фергюсоном заметно отличается от критики этого историка реакционными "ревизионистами". Анализ работы Буркгардта о "Культуре Возрождения в Италии" он заканчивает следующими словами: "Его Ренессанс ограничен Италией, а в Италии - высшей буржуазией. Буркгардт совсем опустил экономику Италии, недооценил значение экономических факторов, переоценил индивидуализм, аморальность и нерелигиозность общества Ренессанса, равно как и его творческую энергию. Весь его синтез покоится на непрочной основе, на сомнительном допущении, что существовал специфический дух, присущий всему итальянскому обществу на протяжении двух веков, дух, родившийся из мистической комбинации античного духа и итальянского Volksgeist".

Тщательно аргументируя свое критическое отношение к "реакции против буркгардтовской традиции", Фергюсон не подчеркивает, однако, реакционных, по преимуществу исходных позиций "ревизионистов". Стремление "ревизионистов" стереть всякие грани между Возрождением и предшествующим периодом средневековья, их крайне националистический подход при рассмотрении вопроса о происхождении Ренессанса не поставлены Фергюсоном в связь с усилением реакционного крыла буржуазной историографии в эпоху империализма, с общим кризисом буржуазной исторической мысли. Он не дает удовлетворительного объяснения стремлению современной науки учитывать "исключительно нематериальные факторы: эстетические формы идеологию, религиозное мировоззрение, психологические мотивы" и т. д. О марксистской концепции Возрождения Фергюсон ничего не хочет знать. В новейшем реакционном направлении Фергюсон видит "очень здоровую тенденцию, оправданную нашим современным убеждением в эволюционном характере всего исторического процесса". В споре между сторонниками и противниками "буркгардтовской традиции" по вопросу о том, является ли Возрождение "зарею новой эпохи" или простым продолжением средних веков, Фергюсон склоняется к "компромиссному решению", к банальной формуле "Ренессанс - переходная эпоха". Стоило ли для достижения такого конечного вывода предпринимать столь пространные изыскания? Наконец, в полном противоречии с предыдущими высказываниями Фергюсона находятся его утверждения о том, что дискуссия о сущности Возрождения, растянувшаяся на столетия, является лишь "уроком исторического релятивизма", то есть доказательством недостижимости объективной исторической истины. При этом упускается из виду, что в ходе этой дискуссии перед исследователями открывались все новые и новые черты в исторической действительности XIV-XVI вв., что ошибочные или необоснованные построения многих историков не мешали углублению и накоплению положительных званий, без которых невозможен подлинно научный и более полный синтез. При всей спорности, а частично и явной неправильности обобщающих положений и оценок труд Фергюсона сохраняет значение лучшего обзора литературы по истории Возрождения, весьма важного и для истории всей исторической науки³⁰ .

Нам остается рассмотреть некоторые более специальные произведения, не ставящие общих историографических проблем, а освещающие лишь некоторые стороны

³⁰ Этой же теме посвящена работа Нордхольда "Картина Ренессанса. Историографическое исследование". (H. Schulte Nordholl. Heet Beeld der Renaissance, een historiogrphische Studie. Amsterdam. 1948.) Нордхольд в отличие от Фергюсона выступает против ревизии Буркгардта. См. рецензию в "American Historical Review". 1949. Vol. 54. N 3.

или этапы развития исторической науки в отдельных странах. Оригинально построен "Обзор новой американской историографии", принадлежащий перу лондонского профессора Беллота³¹ . В этой книге подведены итоги работы американских историков над следующими проблемами внутренней истории США: колонии в XVIII в., революция и конституция, колонизация долины Миссисипи, конфликт Севера и Юга в период 1847 - 1877 гг., интеграция и реформы. Подведены также итоги разработки вопросов современной истории. В центре внимания автора так называемая "средне-западная" школа во главе с ее зачинателем Тернером. Каждая глава книги построена по следующему плану: постановка проблемы, разбор сначала общих, затем частных трудов, итоги исследовательской работы по данной проблеме. В конце каждой главы приводится подробная, частично аннотированная библиография. Вводная глава посвящена истории распространения новых "европейских" методов преподавания история в университетах США и возникновения исторических обществ в отдельных штатах. При всей буржуазной ограниченности автора книга интересна как опыт соединения историографических задач с задачами конкретного изложения важнейших вопросов внутренней истории США.

В более традиционном плане написана работа Густава Якобсона по истории шведской историографии в XIX веке³² . Она строится частично по биографическому принципу, частично по проблемам. Автор показывает, что шведская историография находилась под сильным влиянием германской, в частности школы Ранке, что в Швецию были перенесены из Германии споры между защитниками "культурной истории" (Лампрехт) и политическими историками. Научное изучение истории Швеции Якобсон датирует с 1855 г., когда появилась монография Карльсона "История Карла X Густава". Якобсон разбивает шведских историков на три группы. К первой он относит представителей "критической историографии" во главе с Карльсоном, Мальмстрёмом и Однером, ко второй - авторов узкоспециальных исследований (Тенгберг, Альквист и др.), к третьей - историков, "защищавших позиции актуальной политики" (А. Фрюксель и др.); это так называемая "Historia militans". Особая глава посвящена "научным войнам", то есть дискуссиям по отдельным проблемам. В ней рассматривается полемика шведских историков с Ранке и Дройзеном. В этих дискуссиях проявились политические интересы шведской буржуазии, ее борьба против притязаний аристократии и "ультрароялизма", переоценка исторического значения Карла XII, Густава III, Густава II Адольфа и т. п.

Книга английского медиевиста Макартни "Средневековые венгерские историки"³³ носит полуисточниковедческий, полуисториографический характер. В ней рассматриваются происхождение, композиция и содержание исторических произведений средне вековой Венгрии - хроник, анналов и житий, опубликованных в "Памятниках венгерской истории".

Несмотря на большое число общих и специальных работ по истории античной историографии, может принести известкую пользу книга французского ученого Лякруа "История в древности"³⁴ .Она состоит из двух частей. В первой части приводятся в оригиналах и французских переводах высказывания греческих и римских писателей по вопросам историографии. Особенно много материала взято из произведений Полибия. Его взгляды на историю расположены несколько хаотично по рубрикам: истолкование истории, объективность в истории, о композиции исторических работ, о стиле, устная традиция и очевидцы, случайность и причинность и т. д. Вторая часть представляет собой очерк, систематизирующий и разъясняющий приведенные в хрестоматии отрывки; она называется "Дух античной историографии".

Выдающимся новейшим трудом по специальной историографии является книга Франца Розенталя "История мусульманской историографии"³⁵ . Она состоит из трех

³¹ H. Hale Bellelot. American History and American Historians. A Review of Recent Contributions to the Interpretation of the History of the US. London. 1952.

³² Gustaf Jacob son. Fran Gejer till Hjarne. Studier i svensk historieskrivning under 1800-talet. Stockholm. 1945.

³³ C.A. Macartney. The Medieval Hungarian Historians. Cambridge University Press. 1953.

³⁴ Benott Lacroix. L'Histoire dans l'antiquite. Florilege suivi d'une etude. Paris. 1951.

³⁵ Frani Rosenthal. A History of Muslim Historiography. Leiden. 1952.

частей: 1) обзор развития мусульманской историографии; 2) перевод произведений аль Кафиджи, ас-Сахави и Ташкепрю-заде по теории и истории исторической литературы; 3) арабский текст этих произведений. Розенталь с самого начала предупреждает читателя, что он не имел цели создать историческую библиографию по образцу известных трудов Вистенфельда, Брокельмана или Бабингера или проанализировать источники; он стремится лишь показать развитие исторического знания, положение истории в системе наук и образования на мусульманском Востоке. Хронологическими рамками исследования служат X и XV века. Автор отмечает, что хотя в мусульманском ученом мире история никогда не признавалась научной отраслью знания и была "служанкой богословия", в исторической литературе мусульманских стран обсуждались теоретико-историографические вопросы. Свидетельством этого служат опубликованные Розенталем три арабоязычных произведения.

Рассматривая различные виды исторических произведений, Розенталь приходит к выводу, что "в течение многих веков мусульманская историография была выше всех современных ей немусульманских трудов... Она остается великолепным бессмертным гигантским памятником исследовательской мусульманской мысли в средние века". Зарубежные востоковеды называют труд Розенталя "пионерским". Они особенно отмечают обилие использованных в нем арабских рукописей³⁶ . Однако при всех высоких достоинствах работы Розенталя нельзя не отметить ее серьезного порока. Вместе с другими буржуазными востоковедами Розенталь рассматривает всю арабо-язычную литературу как арабскую или (по религиозному признаку) как мусульманскую. Между тем бесспорным является то, что она была литературой ряда народов Средней Азии и Ближнего Востока.

Из знакомства с новейшей историографической зарубежной литературой следует, что в капиталистических странах за последнее время значительно повысился интерес к истории исторической науки, усилились поиски критериев оценки исторической литературы, стремление осмыслить особенности развития историографии и его отдельных этапов; поле исследования расширено в разных направлениях, привлечены новые материалы, высказаны новые точки зрения, достигнут известный прогресс в понимании связей между развитием исторической науки и общественной жизни. Отходит в прошлое тактика замалчивания марксистско-ленинской исторической науки, хотя знакомство с ней все еще очень поверхностно. В новейшей исторической литературе налицо некоторые сдвиги, обусловленные политическим опытом последнего десятилетия, они оказали влияние на дальнейшее размежевание между реакционными и прогрессивными направлениями в историографии.

Вместе с тем в зарубежной буржуазной историографии имеет место полный разнобой в оценках и целых эпох и отдельных ведущих историков. Так, одни историки осуждают Буркгардта как виновника разрушения историзма и типичного представителя антиисторического мировоззрения, а другие провозглашают его творчество вершиной историзма. По-разному относятся авторы историографических работ и к Тойнби. Некоторые характеризуют его как величайшего после Ранке историка, в то время как другие называют Тойнби мастером фразы, фантазером, ничего общего не имеющим с наукой. Советские историки должны глубже знакомиться с современным состоянием зарубежной историографии, поддерживать все положительное и разоблачать все отрицательное в ней. Их долг - создать подлинно марксистскую историю исторической науки.

³⁶ См., например, рецензию в "Speculum", апрель 1954, ч. 1.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - О. Л. ВАЙНШТЕЙН:

Комментарии: