В "Вопросах истории" (2010, N 10) помещена статья А. В. Островского "О модернизации России в книге Б. Н. Миронова" - о моей книге "Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века" (М. 2010).

Статья Островского является хорошей иллюстрацией того, как профессиональный историк с докторской степенью может мыслить стереотипами и как стереотипы мешают увидеть в исторической действительности то, что противоречит парадигме, и искажают все, что ей противоречит.

В случае с моим оппонентом положение усугубляется тремя обстоятельствами. Во-первых. Он взялся рецензировать книгу, содержание и методология которой во многих случаях выходят за пределы его компетенции. Он не представляет себе, что такое историческая антропометрия, и слабо ориентируется в методике математико-статистического анализа. Даже его знания в аграрной истории, которой он некоторое время занимался, в значительной степени устарели.

Во-вторых. Последние 20 лет оппонент переквалифицировался из историка-аграрника в историка-детектива и стал искать черных кошек в черных комнатах - следы КГБ и спецслужб во всех событиях новейшей истории России. Очевидно, эта трудная работа повлияла на его исследовательскую манеру. Занимаясь проблемами, которые не обеспечены источниками, более того - обеспечены фальшивыми источниками, он перешел из царства научной истории в виртуальное царство спекуляций, домыслов и инсинуаций, где не является грехом очернить или оболванить известного политика, литератора или ученого, придумать факты, которых не было. Один пример из лаборатории рецензента. В одной из своих книг он приписывает М. С. Горбачеву следующие слова: "Целью всей моей жизни было уничтожение коммунизма. Именно для достижения этой цели я и использовал свое положение в партии и стране. Когда я лично познакомился с Западом, я понял, что не могу отступить от поставленной цели. А для ее достижения я должен был заменить все руководство КПСС и СССР, а также руководство всех социалистичеких стран"¹. Каков источник? Ссылка на популярные книги отставного разведчика Р. С. Красильникова и журналиста-международника Б. И. Чехонина; у того и другого никаких ссылок на источники вообще нет. По словам первого, эти слова были якобы сказаны "с трибуны в Американском университете в Анкаре в 1999 году", по словам второго - "в 2000 г. на семинаре американского университета в Турции". Каким нужно обладать легковерием и безответственностью, чтобы выдавать басни за факты, чтобы поверить, что М. С. Горбачев мог публично об этом сказать?! И подобных примеров в его исторических детективах множество. Этот новый стиль в полной мере проявился и в статье-рецензии.

В-третьих. Островский тенденциозен. Предполагаю, что в случае со мной движет им не личная неприязнь.

В своем ответе я постараюсь это доказать.

Миронов Борис Николаевич - доктор исторических наук, профессор истории и социологии. Санкт-Петербург.

Плоды дилетантизма

Я заинтересовался исторической антропометрией в начале 1990-х годов. Моя первая статья, где эта проблематика в какой-то степени была затронута, опубликована в 1995 г., книга в 2010 г. - после 15 лет работы в этой новой для меня области исторического знания. При этом я имел специальную подготовку в области математической статистики.

Кто виноват: биология или Миронов? Закономерность, согласно которой уровень жизни в решающей степени влияет на изменение антропометрических показателей, установлена биологами. Оспаривать биологические законы бесперспективно. Но если заявить, что Миронов, а не биологи, утверждает наличие этой закономерности, то тогда спорить легко. Поэтому читателю незаметно для него внушается: "Рост взрослого человека, по мнению Миронова, отражает условия его жизни с момента рождения до времени физического созревания" (с. 121). "По мнению Миронова, рост человека "зависит от чистой разницы между потребленной и израсходованной энергией в течение всей предшествующей жизни"" (с. 119). ""Из этого следует, - утверждает Миронов, - что высокие люди... в массе своей лучше питались, имели лучший уход, меньше болели и т.д., то есть в массе обладали более высоким уровнем жизни, чем люди низкого роста"" (с. 119). Еще раз заявляю: к моему сожалению, не мне принадлежит честь открытия зависимости между длиной тела и уровнем жизни. В ходе огромного числа экспериментов биологи установили, что, хотя наследственность объясняет 85% длины тела, изменения роста объясняются именно переменами в условиях жизни.

По мнению Островского, нельзя изменение роста приписывать только факторам среды, как это делаю я, так как есть и другие точки зрения (сведения о которых он черпает в моей книге), например о влиянии ультрафиолетовой радиации или мобильности людей (с. 122). Дискуссия о факторах векового, иди секулярного, тренда в изменении роста в основном закончилась. В настоящий момент достигнут консенсус относительно того, что факторы среды оказывают решающее воздействие на изменчивость среднего роста во времени и пространстве для больших социальных групп и популяций. Упомянутые Островским точки зрения, как и другие, например о влиянии высоты местности на длину тела, представляют в настоящее время исторический интерес².

Островскому кажется нелогичным и методологически противоречивым "привязывание" данных о росте к году рождения, а не к году измерения или времени физического созревания (с. 120 - 121). Данные о росте привязываются к году рождения для удобства анализа, причем не по моей инициативе, а потому что так принято в антропометрии. Конечный рост, достигаемый человеком в момент наступления полной физической зрелости, отражает условия жизни за весь период от рождения до момента измерения, а не в первый год жизни. Здесь нет никакого противоречия между теорией и практикой.

Островский приписывает мне ошибочный, находящийся в противоречии с исходными теоретическими посылками подход в анализе ростовых данных, согласно которому конечный рост отражает условия жизни только на первом году жизни, что лишает смысла весь анализ: "Соглашаясь с тем, что первый год для развития человека имеет большее значение, чем двадцатый, невольно задаешься вопросом, а для чего нужны были все рассуждения о том, что рост - это чистый остаток потребленной энергии за все время физического созревания. Более того, при новом подходе рост перестает играть объявленную роль "универсального показателя" благосостояния человека" (с. 121).

Рецензент не понял методики анализа ростовых данных и не разобрался, о чем идет речь в тексте книги на с. 89. Я говорю о том, что изменение роста (то есть разница, а не сама величина роста!) у когорты, рожденной в 1985 г. и измеренной в 2005 г., сравнительно с когортой, рожденной в 1984 г. и измеренной в 2004 г., объясняется условиями жизни только в двух годах - в 1984 и 2005-м. Действительно, период жизни первой когорты - 1984 - 2004 гг., а второй когорты - 1985 - 2005 годы. Два периода различаются только двумя годами, 1984 и 2005 гг., а восемнадцать лет жизни у них приходятся на одни и те же годы - 1985 - 2004. Вследствие этого разница в среднем росте двух когорт объясняется условиями жизни только в двух годах, 1984 и 2005-м. Из них роль первого года жизни существенно выше, чем двадцатого. Таким образом, в данном случае речь идет о том, какие годы объясняют изменение в росте двух смежных когорт, а не о том, какие годы влияют на средний конечный рост когорт. При сравнении среднего роста людей, принадлежащих к двум смежным когортам, изменение в среднем росте объясняется в основном первым годом жизни, но сама величина конечного роста - всеми годами жизни от рождения до момента измерения.

Новобранцы - не самые высокие мужчины. Островский полагает, что поскольку существовал ростовой ценз, то "данные о рекрутах и новобранцах могут характеризовать средний рост не всего "мужского населения", как утверждает автор, и даже не всего взрослого мужского населения, а только самых высоких мужчин" (с. 120).

Во-первых, ростовой ценз был не столь большим, особенно во второй половине XIX - начале XX в.: в 1730 - 1844 гг. - 160 см, в 1845 - 1853 гг. - 157,8 см, в 1854 - 1873 гг. - 155,6 см и в 1874 - 1914 гг. - 153,4 сантиметра. В 1918 г. ценз был вообще

отменен. Поэтому новобранцы отражали рост не самых высоких, а мужчин роста немного выше среднего.

Во-вторых, для XIX - начала XX в. индивидуальные данные на 54,9% относились к рабочим, измерения которых осуществлялись без всякого ростового ценза³.

В-третьих - и это самое главное - в антропометрии разработана методика устранения влияния ростового ценза, которая подробно изложена в параграфе "Цензурированная, или усеченная выборка"⁴. Эта методика позволила не только устранить влияние ростового ценза, но и унифицировать (стандартизировать) состав выборок за разные годы и выявить динамику роста максимально корректно. В книге средний рост приводится в двух вариантах - для новобранцев и всех мужчин, соответствующих определенному стандарту (в книге он называется, как принято в антропометрии, истинным, или ростом референтной группы). "Сырые" и скорректированные данные дают хорошо согласованную картину изменения среднего роста населения за 220 лет - лишнее свидетельство того, что обнаруженная динамика биоетатуса объективно существовала⁵.

Почему снижался ростовой ценз? Троекратное понижение ростового ценза с 1844 по 1874 г. вызывает у Островского подозрение, что сделать это "правительство заставил снизившийся в эти годы рост рекрутов" (с. 121).

В действительности понижение ростового ценза в XIX - начале XX в. - общеевропейское явление. Во Франции ростовой ценз с 1831 по 1872 г. понизился со 156 до 154 см, а в начале XX в. был отменен. В Германии во второй половине XVIII в. ростовой ценз составлял 170 см, в начале XIX в. понизился до 164, а с 1875 г. до 156. Причина понижения ценза состояла в стремлении увеличить контингент потенциальных новобранцев и выровнять бремя воинской повинности для населения, так как повышение ценза равносильно было дарованию низкорослым льготы по отбыванию обременительной повинности. В России дополнительной причиной служило стремление правительства привлечь в армию нерусские народности, которые в массе уступали в росте русским⁶.

Можно ли полагаться на выборочные данные? Островский ставит под сомнение выводы, полученные при обработке антропометрических данных: "Если картина изменений, относящихся к 1853 - 1892 гг., может быть близкой к действительности, то применительно к 1701 - 1850 и 1896 - 1915 гг. она во многом является гипотетической (в первом случае выборка составляет около 2%, во втором - не более 0,2%" (с. 120).

На самом деле средний рост в выборке зависит не от процента выборочных данных в генеральной совокупности, а от абсолютного числа данных и степени изменчивости роста у новобранцев, попавших в нашу выборку. Если бы все мужчины призывного возраста имели одинаковый рост, то для знания их истинного среднего роста достаточно сведений об одном рекруте, независимо от общей численности мужчин. В современной России социологи предсказывают итоги выборов, основываясь на опросе 1600 - 2000 человек, что составляет менее 0.002% от числа избирателей. В зависимости от числа данных выборка дает большую или меньшую погрешность, которая в статистике называется стандартной ошибкой средней. Ее величина приведена во всех таблицах с важными данными. Например, в табл. V.1⁷, на которую ссылается Островский, средний рост мужчин в возрасте 23 лет и старше, вычисленный по сведениям о 307 рекрутах, равнялся 164,8 см, а стандартная ошибка средней при доверительной вероятности 95% (или 0,95) - 0,69 сантиметра. Это означает, что действительный средний рост всего мужского населения, то есть в генеральной совокупности, находился в доверительном интервале от 164,11 см (164,8 - 0,69) до 165,49 см (164,8+0,69) при вероятности в 95%. Вероятность 95% означает, что из 100 выборок по 307 человек в 95 случаях средний рост мужчин будет обязательно находиться в указанном интервале 164,11 - 165,49 сантиметра.

Таким образом, все выборки дают погрешность, величину которой мы всегда точно знаем. Доверительный интервал может рассчитываться с разной доверительной вероятностью: чем выше вероятность, тем больше доверительный интервал, и наоборот⁸. Если мы имеем две выборки, относящиеся к одному пятилетию, то средние, вычисленные по данным первой и второй выборок, будут различаться, но различие, как правило, будет находиться в рамках доверительного интервала. Например, когда я сравнил средний рост по сведениям индивидуальных данных (первая выборка) со средним ростом по суммарным данным (вторая выборка) за одни и те же пятилетия - 1851 - 1855 гг., 1856 - 1860 гг. и т.д., то между ними, естественно, обнаружились расхождения, но не "принципиальные", как полагает Островский, а в рамках доверительных интервалов. Наличие расхождения между средними двух выборок свидетельствует не о том, что средние по индивидуальным данным не репрезентативны, как думает Островский, а о том, что они дают погрешность, поскольку вычислены по выборочным данным. Все это объяснено в книге⁹.

Иной оценки точности статистических данных наука предложить не может. Между прочим, все события в жизни человека имеют вероятностную природу, и мы всегда действуем, не будучи на 100% уверенными в успехе дела. Жизнь остановится, если будем бояться ошибок и ждать момента, когда вероятность счастливого окончания задуманного дела достигнет 100%. Согласно известной поговорке, "ни в чем нельзя быть уверенным, кроме смерти и налогов".

Итак, если не полагаться на выборочные данные, то сообщество историков должно самораспуститься.

Противоречия в источниках, расчетах или головах? Островский обнаружил якобы расхождение: при построении табл. V.1 и VI. использованы сведения о 247 тыс. лиц, в то время как база данных включает 306 тыс. (с. 120).

Противоречия нет. 306 тыс. - это число индивидуальных сведений о мужчинах и женщинах всех возрастов по всему периоду, 1701 - 1920 гг., то есть за 220 лет, а 247 тыс. (правильно 171,7 тыс.¹⁰) - это лишь число мужчин за 135 лет, 1701 - 1705, 1791 - 1920 гг., или за 105 лет, 1701 - 1805 гг. (правильно 94,6 тыс.¹¹). Кроме того, в обоих случаях речь идет о мужчинах старше 23 лет, которых было меньше, чем лиц всех возрастов.

Почему в книге на с. 160 я указываю на наличие в моей базе суммарных сведений о 10,3 млн. новобранцев, а в расчетах на с. 185 и 203 - 11,7 млн. (с. 121)?

10,3 млн. - это число новобранцев по Европейской России, Предкавказью и Сибири, а 11,7 млн. - с учетом Польши, Средней Азии и Кавказа¹². Сквозной анализ за все 220 лет осуществляется без трех последних регионов, поэтому сведения по ним за 1852 - 1892 гг. в общую сводку не включены.

Рецензент заметил, что данные о среднем росте новобранцев за 1853 - 1892 гг. в книге и моей статье 2002 г.¹³ "совершенно" различаются (с. 120). Для большей наглядности текст Островским превращен в табл. 1.

Таблица 1. Средний рост новобранцев по разным оценкам

На самом деле оценки вполне согласуются: обе обнаруживают повышение среднего роста российских мужчин во второй половине XIX в. почти на одну и ту же величину - на 2,9 и 3,0 см (стб. 2 и 4). Если годы рождения в обоих случаях сделать одинаковыми (стб. 6 и 7), то разница в среднем росте составит для всех пятилетий 2,5 см (стб. 8), и увеличение роста с 1850-х годов до начала 1890-х будет тоже одинаковым - 3 сантиметра. Таким образом, нельзя сказать, что две оценки дали "совершенно разные результаты"; напротив, они совершенно одинаково отразили тенденцию увеличения среднего роста новобранцев, причем на одну и ту же величину - на 3 сантиметра. Статья 2002 г., на которую ссылается Островский, посвящена проблеме питания и здоровья; антропометрия имела второстепенное значение - было важно выявить только тенденцию в изменении среднего роста во второй половине XIX века. В монографии меня в равной степени интересовали и тенденция и абсолютная величина роста, что потребовало специальных дополнительных изысканий, которые привели к следующему выводу. В статье 2002 г. при расчете среднего роста середины ростовых интервалов были определены ориентировочно (ввиду отсутствия сведений о том, как чиновники уездных воинских присутствий составляли агрегированные данные), что и привело к систематической погрешности в 2,5 сантиметра. Чтобы это установить, потребовалось найти делопроизводство уездных воинских присутствий и выяснить, как чиновники считали и объединяли первичные данные в ростовые группы¹⁴. В монографии обнаруженное расхождение исправлено и объяснено. Об этой и других погрешностях в моих ранних работах сделана специальная оговорка: "Увеличение базы данных и усовершенствованная за последние 12 лет методика анализа антропометрических данных потребовали внесения коррективов, которые и будут сделаны в настоящей монографии"¹⁵.

Еще раз повторю: и при сохранении, и при устранении систематической погрешности позитивная тенденция изменения среднего роста новобранцев в пореформенное время сохраняется, как и сама величина этого изменения - 3 сантиметра.

Репрезентативна ли моя база данных? Рецензент полагает, что нет, поскольку в ней преобладают сведения по великороссийским губерниям и регионам (с. 120). На

самом деле информационная база представительна. Как показывают расчеты для 1852- 1892 гг., когда имелись сведения по всей империи, различия в среднем росте в великороссийских регионах и всей империи составляли лишь 0.1 см (табл. 2).

Таблица 2. Сравнение среднего роста в восьми великороссийских регионах и во всей империи в 1851 - 1890 гг. (без Польши и Финляндии)

Следовательно, хотя имеющиеся данные в географическом отношении имеют перекос в сторону великороссийских губерний, их вполне достаточно для получения адекватной действительности картины о динамике роста как в России в целом (без Польши, Финляндии, Средней Азии и Кавказа), так и в ее регионах. А изучение роста в последних четырех регионах не входило в мою задачу¹⁶.

К вопросу о статистической компетентности

Рецензент утверждает, что "в основе почти всех рассмотренных сенсационных "открытий" автора лежит ошибочная методика" (с. 137).

Встречая тотальную некорректность расчетов, предлагаемых Островским, вспоминаешь крылатые слова: "Чем кумушек считать трудиться..." Действительно, что бы Островский ни проверял и какие бы перерасчеты ни делал, он везде допускает ошибки, а в некоторых случаях не останавливается перед подтасовками, подменой одних данных другими и приписыванием мне сведений, которые сам сочинил.

Контент-анализ материалов Комиссии 1872 года. По моим расчетам, из 372 экспертов, ответивших на вопрос анкеты Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства в России 1872 - 1873 гг. о питании крестьян после крестьянской реформы, улучшение питания отметили 40,1% респондентов, незначительное ухудшение - 9,1% и 50,8% не заметили изменений. Подсчет Островского привел его к другим результатам: "Позитивная тенденция была характерна лишь для четверти губерний, по которым были получены сведения. На остальной территории - три четверти обследованных губерний - никаких перемен к лучшему отмечено не было" (с. 135). В чем дело и кто виноват?

Расчеты Островского неверны, потому что он применил неправильную методику статистической обработки ответов экспертов. Из каждой губернии было от 4 до 35 респондентов, имевших разные точки зрения. Все их ответы невозможно и нельзя свести к одному из вариантов - "улучшалось", "ухудшалось" или "не изменилось", как это сделал Островский. В ситуации плюрализма мнений за единицу счета следует принять не губернию, а голос одного эксперта, как требует методика контент-анализа и как сделано мною¹⁷. В результате я учитывал мнение каждого из 372 респондентов, высказавшихся по вопросу питания, а Островский всех экспертов из одной губернии объединял в одну группу, несмотря на различие мнений, непонятно по какому критерию. Что получилось, судите сами.

Островский утверждает: "В Екатеринославской губернии зафиксировано, что "потребление мяса между крестьянами не увеличивается" и пища вообще "мало улучшается"".

Между тем о питании высказалось 4 эксперта. Первый указал: "Потребление мяса между крестьянами не увеличивается и пища их мало улучшается". Этот ответ можно трактовать так: питание улучшается, но мало или медленно. Второй эксперт полагал, что "потребление мяса в общей массе увеличивается". Третий утверждал: "В пище перемены не заметно". Четвертый показал: "Потребление мяса в народе не увеличивается вследствие большой привычки к мучной пище, и заменяется свиным салом, которое легче доставать и сохранять"¹⁸.

В Таврической, Полтавской, Саратовской, Нижегородской губерниях, по утверждению Островского, получен стандартный ответ: "пища крестьян не улучшается и потребление мяса не увеличивается", что неверно.

На самом деле 15 экспертов из Таврической губернии отметили: "Потребление мяса между крестьянами заметно увеличилось". Один из них указал: "Употребление сала, рыбы и отчасти мяса составляет теперь уже не редкость, а насущную потребность населения". Двое из 15 указали причины: "Усилившиеся против прежнего рабо-

ты и проявившееся в народе сознание, что, лишая себя хорошей пищи, рабочий истощает свои силы и становится вследствие того менее способным к труду". И только один эксперт заявил: "Потребление мяса уменьшилось"¹⁹. В Полтавской губернии, с одной стороны, 6 респондентов отметили: "Пища крестьян улучшается", "мяса потребляется ими больше, чем прежде", "больше заводят живности, сало употребляют постоянно, свинину и баранину сами для себя разводят". С другой стороны, 5 экспертов не заметили изменений в пище²⁰. 4 эксперта из Симбирской губернии засвидетельствовали улучшение пищи, а 5 не отметили изменений²¹, по Нижегородской губернии - соответственно 8 и 7²². И так по каждой губернии. На такие подсчеты рецензента полагаться нельзя.

Сколько дней в году работали крестьяне? Островский не согласен с моими расчетами числа рабочих дней и с тем, что увеличение количества дней нерабочих является признаком роста благосостояния крестьянства (с. 135).

Методика расчета общего числа нерабочих дней, которые, кроме национальных и местных праздников, включали также семейные праздники, болезни, ненастные дни, поездки на базар или ярмарку, подробно объяснена в моей книге "Социальная история" (т. 2, с. 305 - 314), на которую есть ссылка. Я использовал четыре разных способа: (1) по данным "Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости", (2) по данным кадастровых комиссий Министерства государственных имуществ (МГИ), которые в 21 губернии хронометрировали трудовые затраты крестьян, (3) по данным об избытке рабочей силы в деревне, (4) по данным хронометража крестьянских работ земскими статистиками. И все они дали похожие результаты: общее число нерабочих дней с 1850-х годов по начало XX в. увеличилось с 230 до 258, а рабочих, наоборот, уменьшилось со 135 до 107.

В моей новой книге приведены дополнительные сведения о рабочем времени, которые обобщили А. В. Чаянов и А. Н. Челинцев. По их расчетам, в начале XX в. доля рабочих дней в году не превышала 50%. Если все время, затраченное на работу в крестьянском хозяйстве, перевести на число рабочих дней взрослого мужчины, то окажется, что в Тамбовской губернии оно составляло от 70 до 84 дней; в Смоленской губернии - от 70 до 103 дней. В Московской губернии занятость сельскохозяйственными работами в течение года ограничивалась 104 днями, промыслами - 30 днями, в Харьковской - соответственно 86 и 16 днями, в Вологодской - 88 и 66 днями²³. Если мы от общего числа дней в году отнимем число рабочих и празднично-воскресных дней, то мы и получим искомое число нерабочих дней - не праздничных, но и не рабочих дней.

Коварный индекс цен: повышалась ли реальная зарплата? Основываясь на индексе цен, рассчитанном С. Г. Струмилиным и якобы "скорректированным Ю. И. Кирьяновым" (на самом деле Кирьянов просто заимствовал индекс у Струмилина), рецензент утверждает, что реальная заработная плата фабричных рабочих в 1897 - 1913 гг. понизилась (с. 137), в то время как мой расчет говорит о ее повышении.

Статистическая наука рекомендует анализировать среднюю зарплату за несколько лет и учитывать инфляцию. Поскольку у нас всего 17 лет, то, чтобы обнаружить динамику, рассчитаем среднюю зарплату по 4-летиям, а поправку на инфляцию возьмем по сведениям Института экономических исследований Госплана СССР (ИЭИ). Расчет показывает, что с 1897 - 1901 гг. по 1910 - 1913 гг. реальная зарплата и строителей столицы, и фабричных рабочих России повысилась на 5% (табл. 3).

Таблица 3. Индекс реальной зарплаты строителей Петербурга и фабричных рабочих России в 1897 - 1913 гг. (1897 - 1901 гг. = 100)

Источники: СТРУМИЛИН С. Г. Очерки экономической истории России и СССР. М. 1967. С. 82, 89, 94.

У Кирьянова сведения о зарплате фабричных рабочих не за каждый год, а только на 6 дат, причем величина зарплаты сильно отличается от данных Струмилина, а начальная и конечная номинальная зарплата дается в интервале: в 1897 г. - 183- 187 руб., в 1913 г. - 264 - 291 руб. в год. Если взять середины интервалов - 185 руб. и 278 руб. в год и сделать поправку на инфляцию, то налицо реальное повышение зарплаты с 1897 по 1913 г. примерно на 4 - 7%. Это и дало основание Кирьянову констатировать небольшое повышение жизненного уровня рабочих в пореформенное время в целом и в "период империализма" в частности. Выражен этот вывод очень осторожно, учитывая, что книга издавалась в 1979 г.: "Жизненный уровень рабочего класса имел все же тенденцию к повышению... Реальная зарплата отдель-

ных отрядов и категорий рабочих России несколько повысилась, в известной мерс улучшилось питание рабочих, жилищно-бытовые условия. К этому следует добавить некоторое улучшение медицинского обслуживания и страхового обеспечения. Все эти процессы происходили на фоне сокращения в большинстве отраслей производства продолжительности рабочего дня и года"²⁴.

Таким образом, вопреки утверждениям Островского, данные и Струмилина и Кирьянова говорят о небольшом повышении реальной зарплаты в 1897 - 1914 годах.

Увеличивались ли расходы на алкоголь? Рецензент полагает, что нет, так как, хотя расходы в пореформенное время номинально возросли в 2,5 раза, повышение цен на водку 1,5 раза и значительное обесценение рубля оставили реальные расходы на прежнем уровне (с. 136). Это заключение ошибочно.

Во-первых, если учитывается рост номинальных цен на водку, то обесценение рубля брать в расчет не нужно: рост цен учитывает также и обесценение рубля. Во-вторых, согласно моему расчету, с 1863 г. по 1906 - 1910 гг. расходы на водку увеличились в 2,6 раза²⁵, а не в 2,5 раза, как пишет рецензент. За этот период общий индекс цен увеличился в 1,6 раза²⁶, а не в 1,5 раза, как утверждает Островский. В результате в реальном выражении расходы на алкоголь возросли в 1,6 раза (2,6 : 1,6). Подобное было возможно только в том случае, если доходы и, значит, уровень жизни крестьян возросли. Это подтверждается, в частности, тем, что с 1885 г. по 1913 г. в расчете на душу населения и в постоянных ценах производство потребительских товаров, по расчетам известного экономиста В. Е. Варзара, возросло в 1,7 раза, а оборот внутренней торговли в империи, по расчету С. Г. Струмилина, - тоже в 1,7²⁷.

Росло ли производство сельскохозяйственной продукции в 1900 - 1913 годах? Я полагаю, что увеличилось абсолютно и на душу населения, номинально и реально (то есть в постоянных ценах). Рецензент утверждает, что производство увеличилось номинально почти в 2 раза (с 3,8 до 7,4 млрд. руб.), но реально (с поправкой на инфляцию, которую он принимает в 48%) - лишь на 32%, а на душу населения - на 4,5%, так как население 50 губерний Европейской России с 1900 г. по 1913 г. увеличилось якобы с 98,4 до 124,6 млн. (с. 134).

На самом деле, с 1900 по 1913 г., по сведениям ИЭИ, индекс цен сельскохозяйственных товаров в Петербурге вырос на 29%²⁸, а население 50 губерний Европейской России - на 24% (с 98,4 до 121,8 млн)²⁹, следовательно, производство сельскохозяйственной продукции на душу населения за 13 лет увеличилось на 22% (7,4 : 3,8 : 1,29 : 1,22). Это весьма значительный прирост. Западные эксперты также считают, что прирост продукции на душу населения в 1880 - 1905 гг. составлял около 1% в год³⁰.

Выкупная операция: проиграли ли крестьяне? Рецензент находится во власти стереотипа, согласно которому в ходе отмены крепостного права крестьяне были ограблены государством и помещиками, и потому не согласен с моими расчетами, показывающими, что крестьяне в конечном итоге, то есть в момент отмены выкупных платежей в 1907 г., выиграли от выкупной операции (с. 132).

В тексте монографии подробно обоснован мой вывод. Надельная земля выкупалась по цене, установленной "Положениями о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости" - 26,87 руб. за десятину. Однако в 1907 - 1910 гг., сразу после отмены выкупных платежей, средняя рыночная цена десятины земли равнялась 93,4 руб. - в 3,48 раза выше; десятина надельной земли стоила 64 руб. - в 2,4 раза выше³¹. При этом реальный выигрыш или проигрыш крестьян от выкупной операции зависел от инфляции. С 1854 - 1858 гг. по 1903 - 1905 гг. номинальные цены на землю выросли в 7,33 раза, а общий индекс цен - в 1,64 раза³². Следовательно, с поправкой на инфляцию (64%) реальные цены на землю выросли в 4,5 раза (7,33 : 1,64) и действительный выигрыш от выкупной операции к 1906 г. был реальным, а не виртуальным.

Даже если учесть, что, кроме выкупных платежей (867 млн. руб.), крестьяне заплатили еще 703 млн. руб. процентов, вследствие чего десятина надельной земли обошлась им в 48,5 руб. за десятину (с. 132), они в итоге все равно выиграли. 48,5 руб. - это в 1,9 раза ниже средней цены десятины земли (93,4 : 48,5) и в 1,3 раза ниже цены крестьянской земли в 1907 - 1910 гг. (64 : 48,5). Не забудем также, что в течение 45 лет, 1861 - 1906 гг., надельная земля кормила, поила и одевала крестьян и что в начале XX в. она превратилась, по словам известного либерального экономиста Л. В. Ходского, в огромный капитал в буржуазном смысле, способный при надлежащей охране его обеспечить благополучие земледельцев³³.

Расслоение и дифференциация по доходам. По мнению рецензента, "в картину процветания пореформенной деревни" не вписывается процесс раскрестьянивания, о чем можно судить по увеличению доли безлошадных крестьян с 27,3% с 1888- 1891 гг. до 31,6% в 1912 г. (с. 137).

Много было пролито слез народниками по этому поводу. Критик смешивает два разных явления - раскрестьянивание и обеднение. Индустриализация и урбанизация - два ключевых, прогрессивных и необходимых процесса модернизации в любой стране - неизбежно ведут к раскрестьяниванию, но не обязательно к обеднению. Малоземельный или безземельный крестьянин - не обязательно бедный, так как может иметь значительные заработки вне крестьянского хозяйства. Как показано в книге, уже в 1850-е годы доля промыслов в общей сумме дохода крестьянства колебалась от 25% до 55% в нечерноземных губерниях и от 12% до 28% - в черноземных.

Разработка бюджетных данных пореформенного времени показала, что доля доходов от промыслов составила в среднем около 20%³⁴. Единственным надежным критерием обеднения может быть отрицательная динамика общего дохода хозяйства, но имеющиеся данные этого не подтверждают.

При измерении уровня и динамики дифференциации надежным критерием является группировка крестьянских хозяйств по доходу, но сведений о последнем недостаточно. Оценки расслоения по числу лошадей и посевам одинаково уязвимы. Степень дифференциации крестьянства в пореформенное время возрастала, но тем не менее на рубеже XIX-XX вв., если ее оценивать наиболее адекватным способом - коэффициентом Джини по доходу на душу населения, оставалась невысокой - 0.133- 0.206. Большинство дореволюционных и западных исследователей, специально изучавших этот вопрос, полагают, что крестьянство до самой революции 1917 г. оставалось в имущественном и социальном отношениях довольно однородной массой и имело лишь зачатки так называемого буржуазного расслоения. Именно поэтому в 1897 г. доля рабочих и прислуги в возрасте 15 лет и старше, для которых работа по найму служила главным средством к существованию, составляла лишь около 10,9% для всей империи и 11,1% - для 50 губерний Европейской России³⁵.

Чтобы получить представление об уровне имущественной дифференциации среди всего населения, я рассчитал на 1901 - 1904 гг. децильный коэффициент дифференциации доходов населения, показывающий, во сколько раз доходы 10% наиболее обеспеченных превышают доходы 10% наименее обеспеченных. Коэффициент составил около 6, и его следует признатьумеренным и социально безопасным. В начале XX в. в большинстве западноевропейских стран уровень имущественного неравенства был выше, чем в России. Например, в США децильный коэффициент дифференциации в 1913- 1917 гг. находился в интервале 16 - 18, в Великобритании - еще выше. В Советском Союзе в 1990 г. децильный коэффициент дифференциации составлял 4 - 5, в постсоветской России поднялся до 15 - 17³⁶.

Много шума из ничего

Есть в рецензии примеры того, как сюжеты, не представляющие принципиального значения в данной работе, но являющиеся легкой мишенью для нападок и дающие богатую пищу для спекуляций, выносятся на первый план и превращаются в вопросы первостепенной важности.

Урожайная статистика. 28% рецензии Островский посвятил главным образом доказательству того, что предлагаемая мною 10%-ная поправка в официальные данные сборов хлебов и картофеля не нужна, так как официальная статистика достоверна.

Вопрос о поправках в официальную урожайную статистику давно является дискуссионным. Все согласны с тем, что она занижала сборы хлебов, только степень этого оценивалась по-разному. По мнению специалистов XIX в., губернаторские отчеты XIX - начала XX в. преуменьшали сборы хлебов на 10 - 20% (главным образом из-за неточных сведений об урожайности). Поскольку для всего XIX в. мною использованы данные губернаторских отчетов, то в них была внесена поправка, но - минимальная, равная 10%.

Сведения за 1909 - 1913 гг. основаны на данных ЦСК. Предполагается, что они более надежны, чем сведения губернаторских отчетов. Вполне возможно. Но и ЦСК занижал сборы - на величину, которая одними оценивается в 7 - 10%, а некоторыми - в 19%. Зарубежные исследователи вносят в данные ЦСК поправку в 7 - 10%³⁷. О занижении урожайных сведений свидетельствует и транспортная статистика 1901 - 1913 гг.: в ряде случаев она зафиксировала вывоз из губерний хлеба, в 1,5 - 2,8 раза превосходивший весь его сбор. Причина - в сознательном занижении земледельцами урожайных сведений по причине страха увеличения налогов³⁸. Нельзя забывать, что в 1875 г. был введен поземельный налог, создавший у крестьян дополнительный стимул для занижения площади посевов, и что они не умели быстро и правильно мерить землю.

К сожалению, нельзя установить точную меру искажения сбора хлебов из-за отсутствия надежного эталона для сравнения. Но можно получить приблизительное представление о степени искажения посевов, сравнив данные ЦСК и сельскохозяйственной переписи 1916 г. (табл. 4).

Посевы по сведениям переписи и ЦСК различались по всем хлебам весьма существенно, иногда преуменьшая их в 8,4 раза (по пшенице в Северном регионе) или преувеличивая в 6,1 раза (по картофелю в Приуральском регионе). При таком разнобое нельзя уверенно полагаться на урожайную статистику - это мировая закономерность. При учете, неизмеримо более совершенном, чем 100 - 150 лет назад, точных данных также нет. Например, в США статистические данные, разрабатываемые двумя главными центрами сельскохозяйственной статистики, Бюро цензов и Министерством сельского хозяйства, в 1950-е годы отличались друг от друга по уборочной площади основных культур от (+)0,6 до (-)26,4%, по производству - от (+)6,0 до (-)13,4%³⁹. Что же говорить о России XIX - начала XX века?!

Занижение российской статистикой сведений о сборе хлебов можно подвести под понятие теневой экономики, под которой подразумеваются не учитываемые официальной статистикой производство, потребление, обмен и распределение материальных благ. Как утверждают специалисты, теневая экономика в том или ином виде присутствует во всех странах и сопутствует человечеству на протяжении веков. По

Таблица 4. Посевная площадь по сведениям ЦСК. и сельскохозяйственной переписи 1916 г. (данные ЦСК 100)*

* Полужирным выделены максимальные и минимальные расхождения.

Источники: Производство, перевозки и потребление хлебов в России: 1909 - 1913 гг. Вып. 1. Пг. 1917, с. X; вып. 2. Пг. 1917, с. VII.

весьма ориентировочным расчетам, во второй половине 1990-х годов в развитых странах теневая экономика была эквивалентна в среднем 12% ВВП, в странах с переходной экономикой - 23%, а в развивающихся - 39% ВВП. По данным Всемирного банка, доля теневой экономики в ВВП 162 стран мира в 1999 - 2007 гг. составила в среднем 34,5%. Теневой сектор в России, по данным МВД РФ, равнялся в 1990 - 1991 гг. 10- 11%, в 1993 г. - 27%, в 1996 г. - 46%, в 2003 г. - 20 - 25% ВВП, по оценкам Госкомстата - примерно в 2 раза меньше, а Всемирного банка, наоборот, - в 2 раза выше (в 1999 - 2007 годы - 48,6% ВВП)⁴⁰. Таким образом, урожайная статистика в XIX - начале XX в. занижала сбор хлебов в стране примерно на 20%, что соответствует доле теневой экономики в ВВП современной России по оценке Госкомстата. Таким образом, коррекция урожайных сведений требуется, но в российском варианте достаточно поправки в 5 - 6%, чтобы полностью исчез дефицит хлеба. В 1801 - 1913 гг. в пяти 10-летиях собранного хлеба хватало для удовлетворения всех потребностей населения без поправочного коэффициента, в десяти - дефицит составлял 6% и лишь в 1820-е годы - 9% (табл. 5).

Таблица 5. Оценка потребления хлеба и картофеля населением в 50 губерниях Европейской России в 1801 - 1860 годах

Следовательно, следует оспаривать не 10-, а 5 - 6%-ную поправку. Но это бесперспективно, потому что официальная статистика урожаи занижала, а численность населения в пореформенное время завышала (главным образом вследствие двойного счета мигрантов) на 5 - 10%⁴¹. Уже только из-за этого сборы хлебов на душу населения являются дополнительно преуменьшенными на 5 - 10%.

Ввиду недостатка сведений по всей империи хлебный баланс рассчитывался по 50 губерниям Европейской России, при этом хлебный экспорт учитывался из всей империи (из-за невозможности определить, из каких губерний экспортировался хлеб). Между тем плодородные губернии, не входившие в число 50, - Кубанская, Ставропольская, Терская, Черноморская, Енисейская, Тобольская и Томская, обладали большими хлебными излишками, которые поступали на экспорт и в губернии, испытывавшие дефицит хлеба. В 1894 - 1895 гг. только три губернии - Кубанская, Ставропольская и Терская - давали около 9% всего экспортируемого из России хлеба, а в 1909 - 1913 гг. - 12%⁴².

Итак, возражения против поправок в сборы хлебов нельзя признать сколько-нибудь резонными.

Как лошади едва не съели русский народ. По утверждению рецензента, "самым слабым звеном" в моих расчетах хлебного баланса является заниженная фуражная норма для лошадей и необоснованная хлебная норма для людей (с. 124, 128).

Нормы потребления хлеба и фуража рассчитаны на основе сведений кадастровых комиссий МГИ 1850-х годов, установивших категории работников, долю их в населении и нормы потребления ими хлеба⁴³ и фуража⁴⁴. В среднем в год на душу мужского пола - 258 кг, женского - 216 кг, для обоих полов - 237 кг в год; на одну лошадь - 2,5 четверти овса, или около 50 кг на душу населения (табл. 6).

Таблица 6. Категории работников в деревне и нормы потребления ими хлеба в 1850-е годы

Эти нормы мало изменились в пореформенное время. Министерство государственных имуществ и ЦСК до 1892 г. за норму на едока принимали 12,12 пуда (199 кг) зерна и картофеля в переводе на зерно, с 1892 г. - 13 пудов (213 кг)⁴⁵. Известный экономист А. А. Кауфман оценивал реальное личное потребление хлеба на питание в начале XX в. в России в 12 пудов на едока, в Германии - 14,2, во Франции - 12,3, в Англии - 9,4, в США - 7,2 пуда⁴⁶.

В книге в табл. VI.8 на с. 284 приведен расчет потребного хлеба и фуража в год на едока - 287 кг (237 кг + 50 кг). А 18 кг - это дополнительное зерно, предназначенное для корма птицы и другой живности в крестьянском дворе, а также для ежегодного внесения в хлебные запасные магазины в размере полпуда на душу населения⁴⁷. Сказанное в равной мере относится и к расчетам хлебного баланса для пореформенного времени в табл. VI. 12 на с. 293. К сожалению, примечание, объясняющее расчеты в таблицах, при подготовке рукописи к печати было удалено, а подлежащие (название соответствующих боковиков таблицы) в табл. VI.8 и VI.12 остались без изменения.

"Справочная книжка русского сельского хозяина на 1883 г." определила дневную норму овса для одной лошади в 8,8 фунтов (3,6 кг), Временное правительство в 1917 г. - в 8 фунтов (3,3 кг), а Красная армия в 1921 г. - в 10 фунтов (4,1 кг). Рецензент полагает, что именно эти нормы и нужно принять за эталон. В таком случае в год следовало расходовать соответственно 1314 кг (3,6 х 365), 1205 кг (3,3 х 365) или 1497 кг (4,1 х 365) на лошадь, то есть в 4,7 - 5,9 раза больше, чем фактически шло на питание населения в начале XX в. - 254 кг⁴⁸. Могло ли сельское хозяйство страны удовлетворить такую потребность?

Безусловно нет. В 1881 - 1890 гг. в 50 губерниях Европейской России в среднем в год собиралось 12,9 млн. т озимых и 14,7 млн. т яровых, всего 27,6 млн. тонн. Лошадей насчитывалось в 1880 г. 16,5 млн. и в 1890 г. - 18,0 млн⁴⁹. Им на фураж по норме 1887 г. в 1314 кг требовалось 21,7 млн. т и 23,6 млн. т соответственно. Следовательно, лошади должны были съесть 79 - 85% всего произведенного в стране зерна!!! А если взять нормы фуража Красной армии, то на лошадей ушло бы 90% собранного зерна в 1880 г. и 97% в 1890 году. Вся Россия должна была бы вымереть. Лошади "съели" бы людей!

Откуда же такие высокие фуражные нормы? Это нормы для хороших кавалерийских или взрослых рабочих лошадей в дни больших физических нагрузок. Между тем в крестьянском хозяйстве лошади были выносливыми, но скромными в своих потребностях; их кормили овсом только в страдную для лошадей пору, да и тогда по нормам ниже идеальных. Кроме того, 20% всех лошадей приходилось на молодняк, который кормился подругам нормам⁵⁰.

По мнению Островского (с. 124), не следовало включать овес в расчет продовольственного баланса. С этим нельзя согласиться. Сведения о повсеместном и значительном употреблении овса в пищу крестьянами приведены в 9-й главе монографии на с. 449. Кроме того, когда хочется кушать, то и овес - прекрасная еда. Величина потребления овса изменялась по губерниям и зависела от структуры посевов, но всюду блюда из овса составляли обычную крестьянскую пищу.

Бюджетные исследования крестьянских хозяйств. Рецензент подсчитал (с. 134), что, по сведениям Н. Н. Кореневской, в пореформенное время было обследовано около 10 тыс. крестьянских хозяйств: 6682 до 1901 г. и 3140 в 1901 - 1914 гг., а я использовал сведения только о 1717.

На самом деле, Кореневская упоминает 11 555 бюджетов, из них 7270 для периода до 1901 г., 4026 - для 1901 - 1914 гг. и 259 - для 1914 - 1917 годов⁵¹. По ее словам, далеко не все они содержали сведения о доходах и расходах крестьянских хозяйств; "многие материалы или вовсе не обрабатывались или обрабатывались неправильно вследствие неправильных теоретических позиций"⁵². Ее поддерживает Чаянов: "В целом довоенная бюджетная практика ограничивалась только собиранием и элементарной обработкой бюджетных данных"⁵³. Для правильной оценки соотношения доходов и расходов в крестьянском хозяйстве следовало отобрать адекватный задаче материал. Это сделала Комиссия 1901 г., результатами работы которой я и воспользовался. Она выявила 2822 бюджета по Европейской России, содержащих необходимые данные, но из них можно было воспользоваться лишь 1788 (из них 1717 относились к земледельческим хозяйствам), так как остальные имели дефекты (неполнота, умозрительный или выводной характер приводимых данных и др.)⁵⁴.

Что касается 1901 - 1914 гг., то обработка 3045 бюджетов требует большого специального исследования, что не входило в мою задачу. Впрочем, в тех случаях, когда необходимые данные имеются, они показывают, что дефицита бюджета не наблюдалось. Например, обследование 243 крестьянских хозяйств Вологодской губернии в 1910 г. показало, что крестьянам всех имущественных групп удавалось сводить расходы с доходами без дефицита⁵⁵.

Не следует, однако, думать, что бюджетная статистика дает нам идеальные данные, на которые можно полагаться на 100%. По мнению Чаянова и другого крупного эксперта С. А. Первушина, даже бюджеты, полученные экспедиционным путем, могут показать лишь "тенденции"⁵⁶, а в случае недоверия крестьян к исследователям - дать совершенно недостоверную картину⁵⁷. Как показано в моей книге и еще более полно М. А. Давыдовым, в пореформенное время крестьянство не испытывало доверия к статистикам, что, между прочим, было также и причиной занижения урожайных данных⁵⁸.

Смещалось ли налоговое бремя на зажиточные слои горожан? Островский утверждает, что автор книги "ничем не аргументирует очень важное утверждение", что в пореформенное время происходило перераспределение налогового бремени в интересах крестьян и что податное бремя сместилось с крестьян на городские слои (с. 133). На самом деле необходимые доказательства приведены. По расчету, сделанному в Министерстве финансов в 1859 г., "высшие классы", или неподатные сословия, обеспечивали поступление в казну 17% доходов (главным образом за счет косвенных налогов), а "низшие классы", или податные сословия - 76%; 7% государственных доходов приносили монетная, горная и другие регалии и государственное имущество. В 1887 г. эти источники доходов соотносились как 38:55:7. Из общей суммы собственно налогов на высшие классы в 1859 г. приходилось 18%, на низшие - 82%, а в 1887 г., соответственно, - 41% и 59%. Другими словами, тяжесть налогов для высших классов увеличилась почти в 2,3 раза. В книге есть также ссылка на специальную работу М. К. Шацилло, в которой доказывается, что в результате налоговой политики С. Ю. Витте податное бремя в значительной степени переместилось с крестьянства на относительно зажиточные городские слои⁵⁹. Показано, что тяжесть косвенных налогов ложилась преимущественно на город: "Спички, нефть, табак, сахар и даже водка потреблялись в большей степени в городе. Например, питейный доход с сельского населения в 1901 г. дал в государственный бюджет лишь 30,2% общего питейного дохода этого года, то есть 30,2%; в 1912 г. - 26,9%⁶⁰.

По моим расчетам, на душу населения в 1912 г. с крестьян взималось налогов и платежей примерно в 10,9 раза меньше, чем с горожан, - 6,17 руб. против 66,93 рубля. Привожу полностью этот расчет (табл. 7).

Таблица 7. Налоги и сборы с крестьян и горожан в 50 губерниях Европейской России в 1912 году.

Подсчитано по: ВАЙНШТЕЙН А. Л. Избранные труды. Кн. 1. М. 2000, с. 83 - 86 (платежи крестьянства); Ежегодник России: 1912 г. СПб. 1913. Отд. I, с. 47, 50, 53, 55, 57, 59, 61 (население); Ежегодник Министерства финасов. Вып. 1912 года. Пг. 1914, с. 62 - 63, 94 - 95, 112, 124- 125, 128, 133, 143, 145 (государственные налоги); Доходы и расходы земств 40 губерний по сметам на 1912 год. СПб. 1914, с. XXIV, XXIX; Отчет о денежных оборотах городских касс за 1901 год. СПб. 1904, с. 64 - 65 (местные городские налоги за 1901 г.); Свод сведений о поступлении и взимании казенных и общественных окладных сборов за 1910 - 1912 гг. СПб. 1915, с. XXIII.

В табл. 7 приведены налоги и сборы по отдельным статьям на душу крестьянского населения по данным А. Л. Вайнштейна, а на душу всего населения - по моему расчету по официальным сведениям, с использованием методики Вайнштейна. Опираясь на них, я сопоставил бремя налогов для крестьян и горожан. Сравнительно с горожанами, крестьяне платили прямых налогов (с учетом вненадельной аренды) в 5,5 раза меньше, косвенных (вместе с алкоголем) - в 9,7 раза меньше, по всем налогам и платежам, имевшим налоговый характер, - в 10,9 раза меньше. В отечественной историографии принято арендные платежи с крестьян относить к числу налогов, что, вообще говоря, неверно. Но даже если и отнести аренду к налогам, крестьяне на душу населения платили налогов в 6,9 раз меньше, чем горожане.

Отсюда не следует, что тяжесть налогов у крестьян была меньше, чем у горожан: нужно учесть также платежеспособность тех и других, а также знать остаток средств после уплаты налогов. Однако благодаря смещению податного бремени с крестьян на зажиточные слои горожан и повышению значения косвенного обложения, в пореформенный период на покрытие прямых налогов крестьяне стали расходовать меньше средств, а на поддержание биостатуса - больше⁶¹.

Маленькие хитрости с большими последствиями

Немало в рецензии примеров и того, как пустяковые оплошности, действительные или мнимые, раздуваются до крупных ошибок.

Рецензент обнаружил якобы страшное противоречие в моих расчетах, которое, по его мнению, подрывает все мои оценки тяжести налогов и повинностей крестьян в первой половине XIX века. На с. 302 монографии величина натуральных повинностей (постойной и дорожной) оценена в 61,75 коп. сер. на мужскую душу, а на с. 317 - 318 - в 3,52 руб. Рецензент расценил это как "сознательное искажение" с целью приукрасить положение крестьян (с. 129). В действительности, на с. 302 речь идет только о натуральных (постойной, подводной и дорожной) повинностях, а на с. 317 - 318 - о всех денежных и натуральных повинностях в пользу государства. Но рецензент имел некоторое основание истолковать текст на с. 318 так, как он это сделал, из-за опечатки.

Напечатано: "В 1849 г. в среднем по 44 губерниям они платили оброчную подать казне, подушную подать государству на общую сумму 3,56 руб. сер. и несли наравне с помещичьими крестьянами натуральные государственные повинности в переводе на деньги на сумму в 3,52 руб. сер. на душу мужского населения".

Правильно: "В 1849 г. в среднем по 44 губерниям они платили оброчную подать казне 3,56 руб. сер., подушную подать государству и несли наравне с помещичьими

крестьянами натуральные государственные повинности - всего на общую сумму в 3,52 руб. сер. на душу мужского населения".

Однако на предыдущей с. 317 указано, что 3,52 руб. - это общая сумма денежных и государственных платежей: "По официальным данным, в 1849 г. в среднем по 44 губерниям Европейской России все денежные платежи помещичьих крестьян в пользу государства достигали 1,47 руб. сер. на душу мужского населения, натуральные повинности без рекрутской (постойная, подводная и дорожная) в переводе на деньги - 62 коп. сер., рекрутская повинность - примерно 1,43 руб. сер. в год (табл. VI. 18). Все - денежные и натуральные - государственные повинности составляли 3,52 руб. сер. на душу мужского населения". В табл. VI.24 на с. 314 указано, что средняя величина натуральных повинностей в нечерноземных губерниях составляла 89 копеек. Во всех моих расчетах за среднюю величину натуральных повинностей по России принимается 62 копейки⁶².

Эксплуатируя эту опечатку, Островский делает фантастические расчеты, которые должны привести читателя к мысли о том, что тяжесть повинностей не только у государственных, но также и у помещичьих крестьян не уменьшалась, как доказываю я, а увеличивались (с. 130). Разумеется, все эти спекуляции ввиду ложного основания не имеют смысла и вводят читателя в заблуждение.

Данные о величине натуральных повинностей - не расчетные, а "натуральные" - они прямо взяты из источника, на который я ссылаюсь в тексте: Российский государственный исторический архив, ф. 869, оп. 1, д. 789. Таблицы к Статистическому атласу, составленному в МВД. 1850 г., л. 27. Источник прямо показывает, что натуральные повинности действительно были невелики и составляли именно ту сумму - 61 3/4 (округленно 62) коп. сер. на душу населения, которую я привожу⁶³.

Опечатка, разумеется, лежащая на моей совести, никак не повлияла на расчеты и выводы. Внимательный и доброжелательный читатель легко понял бы, что это опечатка, потому что на 16 страницах (302 - 318) идет адекватный анализ всех приведенных данных, исходя из величины натуральных повинностей 62 копейки. Но недоброжелательный читатель усмотрел в опечатке "сознательное искажение", следуя тенденции - даже в хорошем видеть плохое и не замечать того, что не согласуется со стереотипами.

Как тяжела была барщина? Рецензент считает (с. 130, 131), что накануне отмены крепостного права барщина составляла 140 дней в год на тягло (брачную пару) - 70 дней мужских и 70 женских, а я якобы безо всякого обоснования уменьшаю ее до 70 рабочих дней в год.

На самом деле перевод формальных, или номинальных, 140 дней барщины с тягла в реальные 70 дней строго обоснован. При подготовке условий отмены крепостного права губернские Редакционные комиссии установили единую для всей России норму компенсационных рабочих дней за барщину, ставшую законом: за высший душевой надел крестьяне обязаны были отрабатывать 70 рабочих дней в год - 40 мужских и 30 женских. Можно ли допустить, что Редакционные комиссии, состоявшие из помещиков, уменьшили реальную норму отработки в 2 раза - со 140 до 70 дней в год? Конечно, нет. Барщина в 140 дней в год была "теоретической" и не фиксированной, а 70 рабочих дней по закону - реальными и фиксированными⁶⁴.

Если нет ошибки, ее надо выдумать. Рецензент утверждает, что данные о чистом сборе зерновых в моих табл. VI.10 и VI.12 на с. 287 и 293 расходятся, и в доказательство приводит следующую табл. 8 (с. 128).

Таблица 8. Чистый сбор зерновых и картофеля в Европейской России на душу населения (кг в год)

* Этих данных в моей табл. VI.12 нет.

На самом деле данные в третьей строке составленной Островским таблицы подсчитаны самим рецензентом; их нет в моей табл. VI.12 (на с. 293). Он "забывает" об этом упомянуть, как и о том, что в табл. VI.10 речь идет об официальных сведениях, а в табл. VI.12 - о скорректированных мною данных (касающихся сбора хлеба, урожайности и населения) - официальные и исправленные данные не могут совпадать.

Манипуляции с картофелем. Согласно моему расчету, колебания продовольственных остатков и среднего роста крестьянства в 1801 - 1860-е годы происходили согласованно (строки 2 и 3 в табл. 9).

Таблица 9. Продовольственные остатки и средний рост мужчин Европейской России в 1801 - 1860 годах.

Рецензенту захотелось доказать, что связи между ростом людей и продовольствием в действительности нет. С этой целью сборы хлебов и картофеля за 1840-е и 1850-е годы он уменьшает на 10% (строка 4) и объединяет десятилетия в двадцатилетия (строка 5). В результате такой манипуляции с данными согласованность в колебаниях роста и продовольствия исчезла (строка 7). В своих расчетах Островский допускает три ошибки (с. 124).

Во-первых, нельзя оценку продовольствия и фуража за 1840 - 1850-е годы уменьшать на 10% - якобы для исключения из нее картофеля. Таким способом величина продовольственно-фуражных остатков в это двадцатилетие искусственно уменьшается на 10%, в результате чего данные за 1801 - 1840 и за 1841 - 1860 годы становятся несопоставимыми. В конце XVIII в. посадки картофеля по всей стране "вряд ли превышали несколько десятков тысяч га", в 1830-е годы, по самым оптимистическим прогнозам, - около 160 тыс. десятин⁶⁵, в 1850-е - 688 тыс. десятин. При этом даже в 1850-е годы доля картофеля в сборе зерновых и картофеля (при переводе его в зерно в пропорции 3:1) составляла лишь 3,2%⁶⁶. Следовательно, при той же урожайности, как и в 1850-е годы, сборы картофеля в 1830-е годы со 160 тыс. десятин могли дать не более 0,7% общего сбора зерновых и картофеля.

Во-вторых, если Островскому хотелось для 1840 - 1850-х годов разделить продовольственные запасы на зерновую и картофельную части, то нельзя было их уменьшать на 10%, так как еще в 1850-е годы доля картофеля в сборе зерновых и картофеля (при переводе его в зерно в пропорции 3 : 1) составила 3,2%, в 1870-е - 5,6%. Когда я писал в книге (с. 286), что после массовой интродукции картофеля в 1840-е годы продовольственный потенциал крестьянского хозяйства увеличился на 10%, то имел в виду долю картофеля в посевах и сборах, а не его долю в питании. В 1850-е годы на картофель приходилось около 10% сборов зерновых и картофеля, но с точки зрения калорийной ценности - в 3 раза меньше - 3,2%.

В-третьих, мои расчеты хлебного баланса строились на 10-летней основе, поэтому и все расчеты критика должны также строиться на десятилетних, а не 20- или 30-летних интервалах.

Таким образом, заключение Островского, что "динамика роста рекрутов не связана с "успехами" зернового производства" - результат манипуляций с данными.

Неправильные ссылки. Рецензент постоянно упрекает меня в том, что в моей книге ссылки на литературу и источники либо отсутствуют, либо сделаны неверно. Все его обвинения не имеют ни малейшего основания.

Например, он пишет, что я не привел ссылки на источники о сборах хлебов в первой половине XIX в., а ссылка на Зябловского неверна (с. 123). На самом деле все источники о сборах хлебов указаны в табл. VI.7 на с. 280 и сносках 7, 31 главы VI на с. 354, 355. В частности, Зябловский привел данные о сборе хлебов за 1820-е годы, Кеппен, Протопопов и Тенгоборский за 1830-е. Сноски на работы Зябловского в моей монографии приведены верно. Это Островский перепутал два разных труда этого автора. Методика же моего расчета объяснена на с. 284 - 285.

Рецензент не мог понять, откуда получены сведения для построения хлебного баланса за 1861 - 1900 гг. (с. 125). Но источники указаны в примечании к табл. VI.12 на с. 293.

Островский утверждает, что нет источников о фактическом потреблении хлеба в дореволюционной России (с. 126). На самом деле есть. Они собраны в ходе бюджетных обследований в 1896 - 1916 гг, как для горожан, так и для крестьян и приведены в табл. IX.10 и IX.16 на с. 443, 460.

Вот особенно примечательный пример тенденциозной критики. Рецензент утверждает (с. 125), что в табл. VI.12 ссылки на страницы из книги А. С. Нифонтова не точны: у меня указаны с. 143 и 211, а следовало - с. 155, 183, 225, 267. На самом деле ссылки верны, причем у меня указаны не две, а три страницы - 143, 211 и 310. Причем именно с. 310, которую Островский "не заметил", - самая информативная: там приводится не только расчет хлебного баланса, но и данные о валовых сборах по сведениям губернаторских отчетов. О таком пустяке не стоило бы и говорить. Однако

вкупе с другими подтасовками и трюками, о которых шла речь выше, это свидетельствует о предвзятости рецензента.

Кто стоит за спиной Миронова? Островский полагает, что "рецензируемая книга представляет собой социальный заказ, имеющий целью придать научную видимость представлениям, будто накануне 1917 г. в России все обстояло благополучно. И если бы не либералы, если бы не революционеры, свергнувшие монархию, все было бы еще лучше" (с. 138).

Как уже упоминалось, в последние 20 лет творческие усилия Островского сконцентрированы на доказательстве того, что все важные события постсоветского периода в России направляла рука отечественных и зарубежных спецслужб⁶⁷, в том числе именно они стояли за спиной А. И. Солженицына, А. Д. Сахарова, М. С. Горбачева и других деятелей перестройки⁶⁸. Островский пишет: "Кто осуществлял программу перестройки? Кто направлял огонь по штабам? Кто разрабатывал планы самоистребительной идеологической внутренней войны? Кто провоцировал национальные конфликты? Кто выводил диссидентское движение из подполья? Кто готовил и осуществлял "бархатные" революции? КГБ. Учреждение, которое должно было стоять на страже интересов советской империи, вольно или невольно стало одним из ее могильщиков"⁶⁹.

Рецензенту всюду мерещатся тайные силы и социальные заказы, как у человека с манией преследования. Не удивлюсь, если в следующий раз в качестве тайного заказчика моей книги он укажет на спецслужбы, масонов или Государственный департамент США.

Почему произошли русские революции?

Рецензент недоумевает, почему при столь "благостном", "процветающем" состоянии российской деревни произошли революции (с. 125, 137) - революции-де могут происходить только как следствие невыносимого положения трудящихся.

Оценка состояния российской деревни как процветающего принадлежит Островскому. Это еще один способ недобросовестной полемики - исказить точку зрения оппонента, а потом ее критиковать. Я нигде не утверждаю, что Россия стала государством всеобщего благоденствия, что деревня процветала, а рабочие были счастливы. Я говорю лишь о позитивной тенденции в развитии страны. Россияне, несмотря на прогресс, не стали богатыми к началу первой мировой войны, о чем и сказано прямо в книге на с. 662: "Во избежание недоразумений и неверных толкований этого вывода (о повышении уровня жизни. - Б. М.), подчеркну: из моих расчетов не следует, что широкие массы российского населения, прежде всего крестьянство, в пореформенное время благоденствовали или даже жили зажиточно. Они жили по-прежнему небогато, как, впрочем, и большинство населения других европейских стран, уступая лишь наиболее развитым из них. Но уровень их жизни, несмотря на циклические колебания, имел позитивную тенденцию - медленно, но верно увеличиваться, обусловливаясь общей благоприятной экономической ситуацией в стране". Высокий уровень жизни и процветание - совсем не то же, что тенденция повышения уровня жизни.

Следуя классикам теории модернизации⁷⁰, в качестве главного критерия ее успешности я принимаю улучшение условий жизни. Поскольку российская модернизация привела к росту благосостояния населения, ее следует признать успешной, несмотря на все издержки. Почему же успешная в целом модернизация прервалась революцией? Как показали исследования, в модернизации, даже успешной, заключено множество подводных камней, проблем и опасностей для социума⁷¹. Россия не стала исключением. Модернизация протекала неравномерно, в различной степени охватывая экономические, социальные, этнические, территориальные сегменты общества; город больше, чем деревню, промышленность больше, чем сельское хозяйство. Наблюдались побочные разрушительные последствия в форме роста социальной напряженности, девиантности, насилия, преступности и т.д. На этой основе возникали серьезные противоречия и конфликты. Рост экономики стал дестабилизирующим фактором даже в большей степени, чем стагнация, так как вызвал изменения в ожиданиях, образцах потребления, социальных отношениях и политической культуре, которые подрывали традиционные устои старого режима. Если бедность плодит голодных, то улучшения вызывают более высокие ожидания. Военные трудности после длительного периода повышения уровня жизни также послужили важным фактором революции.

Таким образом, именно высокие темпы и успехи модернизации создавали новые противоречия, порождали новые проблемы, вызывали временные и локальные кризисы, которые при неблагоприятных обстоятельствах перерастали в большие, а при благоприятных могли бы благополучно разрешиться. Революции на фоне бесспорных успехов модернизации - один из главных и принципиальных выводов книги. Он подтверждает адекватность теории модернизации при объяснении как истории России в период империи, так и происхождения русских революций. Общество, находящееся в процессе трансформации от традиционализма к современности, является хрупкой структурой вследствие болезненности перестройки и роста напряженности и конфликтности. Серьезные испытания переносятся с трудом, и при перенапряжении сил возможна революция как откат в прошлое или как прыжок в будущее. Таким невыносимым испытанием и стала первая мировая война - к этому все более склоняются как российские, так и зарубежные ученые.

"Слона-то я и не приметил"

Рецензент утверждает: "Нет в книге "новых источников", позволяющих пересмотреть сложившиеся представления о материальном положении основной массы населения дореволюционной России" (с. 137). Приходится напомнить, что сделано в монографии впервые в историографии.

1. Извлечены из архивов, обработаны и введены в научный оборот антропометрические сведения о мужском населении России за 1701 - 1920 гг. и о женском населении за 1811 - 1890 годы. Для XIX - начала XX в., помимо данных о росте, привлечены данные об их весе, обхвате груди и становой силе. Только ввод этой информации в компьютер потребовал около 10 тыс. часов работы. Анализ столь обширной базы антропометрических данных позволяет получить полное и объективное представление об изменении биостатуса и уровня жизни в России за 220 лет, в том числе в региональном измерении.

2. Рассчитан индекс потребительских цен и зарплаты за 210 лет, 1703 - 1913 годы. До сих пор имелись индексы цен и заработной платы только для второй половины XIX - начала XX века.

3. Оценено бремя рекрутской повинности в 1701 - 1874 годах.

4. Рассчитан децильный коэффициент дифференциации доходов населения на начало XX века.

5. Рассчитан индекс человеческого развития в России за 1861 - 1913 годы.

6. Рассчитано потребление и расходы населения на водку в России за 1851 - 1910 годы.

7. Проанализирована отечественная и зарубежная историография уровня жизни в имперской России.

8. Дан анализ современного состояния мировой исторической антропометрии как нового направления в науке и рассмотрена историография антропометрических исследований в России в XIX - начале XX в. и в 1917 - 2007 годах.

9. Создано краткое теоретическое и методическое руководство для изучения исторической антропометрии.

10. Проведен количественный анализ питания, воинского брака и смертности в XIX - начале XX в. под углом зрения благосостояния.

11. Выполнен количественный анализ (контент-анализ) содержания материалов Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства 1872 - 1873 гг. и Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности 1902 - 1905 гг., что позволило узнать мнения современников о положении крестьянства.

12. При анализе всех указанных проблем использовалась самая современная методика анализа.

Не заметив слонов, рецензент, естественно, пропустил и зверюшек поменьше. О некоторых шла речь выше. Добавим еще четыре.

Рецензент утверждает, что выявленные мною сведения "почти на 100% относятся к мужчинам, а среди мужского населения на 99% характеризуют рост военнослужащих" (с. 120). Можно только изумляться, как рецензент не заметил в книге целые параграфы - §11 "Банк информации о женщинах" в 4-й главе, где на с. 204 я даю характеристику индивидуальным сведениям о 34 424 женщинах, родившихся в 1801- 1910 гг.; §1г "Изменение среднего роста женщин" в 6-й главе, где на с. 278 - 279 проведен анализ этих данных; §13в "Состав рабочих и новобранцев" в 4-й главе, с. 226 - 229, где описывается база данных о рабочих. В книге использованы (на с. 160, 162 - 163, 271 и др.) измерения 114 201 рабочих 1800 - 1880-х годов рождения, на них приходилось 54,9% всех индивидуальных сведений за 1801 - 1920 годы.

"Как Миронов определял "индекс петербургских потребительских цен", неизвестно", - заявляет рецензент (с. 137). Вновь он пропустил целый параграф - §1, "Источники и методика их обработки" в 10-й главе, где на с. 503 - 511 подробно рассказано о методике расчета индекса цен.

Как сведения о сборах хлеба и картофеля в четвертях были преобразованы в пуды и каков источник данных за 1860-е годы? - недоумевает рецензент (с. 123). Нифонтов в своей книге, которая хорошо известна Островскому, приводит данные о валовых сборах хлебов в Европейской России за 1871 - 1900 гг. в объемном и весовом измерении, которые показывают, что комбинированная четверть зерновых, включавшая все хлеба, весила от 7,65 до 7, 74 пуд, а четверть картофеля 9,0 - 9,3 пуда⁷². Пользуясь этим соотношением, данные о сборах хлебов в первой половине XIX в. были переведены в метрические меры. Нифонтов заимствовал эти данные из материалов Комиссии 1901 г., где приведены и сведения о сборе хлебов и картофеля в пудах за 1861 - 1870 годы⁷³.

У непредубежденного читателя не должно остаться сомнений в том, что оппонент преследовал не только научные, но и околонаучные цели - дискредитировать, насколько возможно, книгу и ее автора. Я подробно разобрал все приемы дискредитации и основные возражения и замечания, высказанные в рецензии, по существу. С большинством из них я не согласился, но это не означает, что я их проигнорировал. Игнорировать - это не заметить, а признать несостоятельными после тщательного анализа - это обратить пристальное на них внимание. Точно так же я поступил с замечаниями, высказанными мне раньше, - аргументированно ответил⁷⁴, вопреки утверждению Островского, что я их проигнорировал (с. 137).

В чистом остатке рецензент - при всем экстраординарном старании - обнаружил в книге, содержащей 911 страниц и 227 таблиц, две опечатки (с натуральными повинностями в 1849 г. и с названием двух подлежащих в таблице хлебного баланса за 1861 - 1913 гг.). Считаю резонными его пожелания, чтобы я дал разъяснение причин расхождения антропометрических данных в книге и в более ранних работах, подробнее объяснил, как рассчитывались нормы потребления хлеба людьми и фуража лошадьми, а также пояснил, почему общее число суммарных данных в двух местах книги указывается по-разному. Рецензент правильно назвал ряд моих выводов "открытиями", хотя и не смог дать им объективную оценку. Его конструктивные замечания я безусловно учту при переиздании книги.

Разумеется, мои выводы и расчеты не подводят окончательный итог дискуссии. Любая проблема, затронутая в книге, заслуживает дальнейшего изучения. Однако введение в оборот огромного массива антропометрических данных изменяет источниковедческую ситуацию в социально-экономической истории России периода империи. В настоящий момент антропометрические данные - самые точные и полные из всех имеющихся, и поэтому именно они должны стать эталоном при оценке надежности разных источников, пока не будут найдены более точные. Это относится к урожайной статистике, потреблению, заработной плате, доходам, налоговому прессу и другим показателям, которые характеризуют уровень жизни. С высокой степенью вероятности можно полагать, что антропометрические данные позволили правильно определить основные тенденции в изменении уровня жизни России XVIII - начала XX века. Расширение информационной базы позволит уточнить периодизацию, степень и направления изменения биостатуса и уровня жизни в отдельные пятилетия, но вряд ли внесет коренные изменения в полученную картину. Особенно это относится к пореформенному времени, 1861 - 1914 годам. Таким образом, на мой взгляд, мы должны исходить из того, что на протяжении большей части XVIII в. происходило снижение уровня жизни, а с конца XVIII в. и до первой мировой войны - его повышение и что происхождение русских революций следует искать не в обнищании населения, а в сфере политики, культуры, демографии, социальной психологии и мобильности.

Примечания

1. ОСТРОВСКИЙ А. В. Солженицын: Прощание с мифом. М. 2004, с. 569.

2. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции в имперской России. М. 2010, с. 136 - 137.

3. Там же, с. 160, 162 - 163.

4. Там же, с. 102 - 105.

5. Там же, с. 241 - 242, 272 - 273, 622 - 624.

6. РЕДИГЕР А. Комплектование и устройство вооруженной силы. Ч. 1. СПб. 1912, с. 256 - 257.

7. МИРОНОВ Б. Н. Ук. соч., с. 242.

8. О стандартной ошибке средней в выборке см.: Количественные методы в исторических исследованиях. М. 1984, с. 108 - 127.

9. МИРОНОВ Б. Н. Ук. соч., с. 185 - 186.

10. Там же, с. 273.

11. Там же, с. 242.

12. Там же, с. 193 - 195.

13. МИРОНОВ Б. Н. "Сыт конь - богатырь, голоден - сирота": питание, здоровье и рост населения России во второй половине XIX - начале XX в. - Отечественная история, 2002, N 2.

14. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 176 - 178.

15. Там же, с. 139. См. также с. 72, 897.

16. Там же, с. 195, табл. IV.22.

17. МИРОНОВ Б. Н. История в цифрах: Математика в исторических исследованиях. Л. 1991, с. 14 - 18.

18. Доклад высочайше учрежденной Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности в России. СПб. 1873. Приложение I, с. 241 (Доклад Комиссии 1872 г.).

19. Там же, с. 241 - 242.

20. Там же, с. 239.

21. Там же, с. 231.

22. Там же, с. 230 - 231.

23. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 662.

24. КИРЬЯНОВ Ю. И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX - начало XX в.). М. 1979, с. 104, 270 - 271.

25. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 556.

26. СТРУМИЛИН С. Г. Очерки экономической истории России и СССР. М. 1966, с. 82.

27. Там же; СТРУМИЛИН С. Г. Статистика и экономика. М. 1979, с. 444; Статистический ежегодник России 1916 г. М. 1918, с. 85; МАСЛОВ П. П. Критический анализ буржуазных статистических публикаций. М. 1955, с. 459.

28. СТРУМИЛИН С. Г. Очерки экономической истории России и СССР, с. 89 - 90. Другие авторы оценивают рост цен за 1900 - 1913 гг. в интервале от 19% до 32%. Небольшие различия объясняется тем, что в расчетах участвовало разное число товаров. См. также: КОХН М. П. Русские индексы цен. М. 1926, с. 7 - 12.

29. РАШИН А. Г. Население России за 100 лет (1811 - 1913 гг.). М. 1956, с. 47. Островский принимает завышенную численность населения на 1913 г. в 124,6 млн, не указывая источник.

30. ГРЕГОРИ П. Экономический рост Российской империи (Конец XIX - начало XX в.). М. 2003, с. 34.

31. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 318 - 321.

32. СТРУМИЛИН С. Г. Очерки экономической истории России и СССР, с. 82.

33. ХОДСКИЙ Л. В. Земля и земледелец: Экономическое и статистическое исследование. Т. 2. СПб. 1891, С. 313 - 314.

34. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 306, 325.

35. Там же, с. 655.

36. Там же, с. 540, 567, 682.

37. ГРЕГОРИ П. Ук. соч., с. 111, 115.

38. ДАВЫДОВ М. А. Всероссийский рынок в конце XIX - начале XX в. и железнодорожная статистика. СПб. 2010, с. 230 - 254.

39. МОРГЕНШТЕРН О. О точности экономико-статистических наблюдений. М. 1968, с. 190- 203.

40. РАДАЕВ В. Теневая экономика России: изменение контуров - Pro et contra, 1999, т. 4, N 1, с. 5 - 24; Теневая экономика: экономический и социальный аспекты. М. 1999, с. 67- 91; В тени российской экономики - Forbes.ru. 6 сентября 2010.

41. Согласно В. Михайловскому и А. Л. Вайнштейну и С. А. Новосельскому - на 5%, по С. Н. Прокоповичу - на 9,6% (ВАЙНШТЕЙН А. Л. Избр. труды. Кн. 1. М. 2000, с. 86; НОВОСЕЛЬСКИЙ С. А. Обзор главнейших данных по демографии и санитарной статистике России. В кн.: Календарь для врачей всех ведомств на 1916 год. Ч. 2. Пг. 1916, с. 16).

42. Подсчитано по: ДАВЫДОВ М. А. Ук. соч., с. 159, 167.

43. О составе и движении населения по губерниям Нижегородской и Ярославской. СПб. 1861. Ярославская губерния, с. 82 - 85; Хозяйственно-статистические материалы, собираемые комиссиями и отрядами уравнения денежных сборов с государственных крестьян. Вып. 2. СПб. 1857, с. 2. Доля каждой категории в населении откорректирована по данным переписи 1897 г.: Общий свод по империи результатов разработки данных первой всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 г. Т. 1. СПб. 1905, с. 64 - 67. Некоторые комиссии применяли несколько другое разделение работников на возрастные группы, что мало влияет на среднюю норму потребления. Я взял наибольшую норму.

44. Материалы для статистики России, собираемые по ведомству Министерства государственных имуществ. Вып. 1. СПб. 1858, с. 2, 17 - 18; Хозяйственно-статистические материалы. Вып. 2. Ведомость IV.

45. Временник ЦСК МВД, 1894, N 34, с. 2; Материалы высочайше учрежденной 16 ноября 1901 г. Комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 г. по 1901 г. благосостояния сельского населения среднеземледельческих губерний сравнительно с другими местностями Европейской России. Ч. 3. СПб. 1903, с. 72 (Материалы Комиссии 1901 г.).

46. Цит. по: ТЮКАВКИН В. Г. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа. М. 2001, с. 65 - 70.

47. ЗЯБЛОВСКИЙ Е. Российская статистика. Ч. 2. М. 1832, с. 16; Хлебные запасные магазины. В кн.: Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 37. СПб. 1903, с. 426 - 428.

48. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 292.

49. Материалы Комиссии 1901 г. Ч. 1, с. 176, 210.

50. Там же, с. 210.

51. КОРЕНЕВСКАЯ Н. Н. Бюджетные обследования крестьянских хозяйств в дореволюционной России. М. 1954, с. 116, 140 - 153.

52. Там же, с. 13, 84, 117.

53. ЧАЯНОВ А. В. Избр. труды. М. 1991, с. 51, 66, 98.

54. Материалы Комиссии 1901 г. Ч. 3, с. 40.

55. КОРЕНЕВСКАЯ Н. Н. Ук. соч., с. 129.

56. ЧАЯНОВ А. В. Ук. соч., с. 351.

57. Там же, с. 190.

58. ДАВЫДОВ М. А. Ук. соч., с. 230 - 244.

59. ШАЦИЛО М. К. Эволюция налоговой системы России в XIX в. В кн.: Экономическая история. Ежегодник. 2002. М. 2003, с. 376.

60. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 324.

61. Там же, с. 324 - 325.

62. Там же, с. 302 - 318.

63. Копия архивного документа на моем сайте: (http://bmironov.spb.ru)

Ввиду многократной пересъемки названия столбцов читаются с трудом: 3-й - Общая стоимость всех натуральных повинностей на губернию (Итого 12 766 216 руб.), 4-й - Стоимость всех натуральных повинностей, падающих на душу (Итого 61 1/2 коп.), 5-й - В том числе стоимость постойной повинности на душу (Итого 26 коп.), 6-й - В том числе стоимость подворной повинности на душу (Итого 23 1/2 коп.), 7-й - В том числе стоимость дорожной повинности на душу населения (Итого 12 1/2 коп.).

64. МИРОНОВ Б. Н. Благосостояние населения и революции, с. 316.

65. ЛЕХНОВИЧ В. С. К истории культуры картофеля в России. В кн.: Материалы по истории земледелия в СССР. Сб. 2. М. -Л. 1956, с. 322, 364.

66. НИФОНТОВ А. С. Зерновое производство России во второй половине XIX века. М. 1974, с. 89, 183. Посевы картофеля оценены путем деления сбора картофеля в четвертях на расход картофеля на десятину посева, равного 72,7 пуда, или 8 четвертям: Материалы Комиссии 1901 г. Ч. 1, с. 176.

67. ОСТРОВСКИЙ А. В. Солженицын, с. 570.

68. ОСТРОВСКИЙ А. В. Кто поставил Горбачева? М. 2010, с. 519.

69. ОСТРОВСКИЙ А. В. Солженицын, с. 570.

70. TIRYAKIAN Е. The changing centers of modernity. In: Comparative social dynamics. Boulder, Co. 1985, p. 131 - 147.

71. Patterns of modernity. N.Y. 1987; EISENSTADT S.N. Revolution and the transformation of societies. N.Y. 1978; Social change and modernization. Berlin- N.Y. 1995; HUNTINGTON S.P. Political order in changing societies. Princeton. 1968; DAVIES J.С Toward a theory of revolution. - American sociological review. February 1962. Vol. 27, p. 6.

72. НИФОНТОВ А. С. Ук. соч., с. 266, 270, 279.

73. Материалы Комиссии 1901 г. Ч. 1, с. 177.

74. О причинах Русской революции. М. 2010.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Б. Н. Миронов:

Комментарии: