В последнее время в печати, в письмах читателей, на различных научных и читательских конференциях поднимается вопрос о кризисе отечественной исторической науки, особенно ее теоретической базы. В то же время интерес историков к разработке теоретических проблем своей науки заметно ослабевает.

29 октября 1991 г. в редакции журнала "Вопросы истории" проходил "круглый стол", посвященный указанной проблеме.

Дискуссию открыл главный редактор журнала, чл. -корр. Российской АН А. А. Искендеров. Он отметил, что, хотя все признают наличие глубокого кризиса нашей науки, недостаточно внимания обращается на то, что кризис этот сильнее всего поразил именно теорию исторического познания. Сейчас нужен прямой и четкий ответ на вопрос: насколько методология, которой придерживалось большинство отечественных историков, отвечает современным требованиям, позволяет ли она получить полную и объективную информацию о прошлом. Многие положения марксистской теории ("история - есть борьба классов", "революции - локомотивы истории" и т. п.) делали упор на противостояние и борьбу социальных сил. Путь общественного прогресса выглядел при этом как череда войн, революций, социальных и национальных конфликтов. Вырабатывалось предвзято негативное отношение к эволюционному пути развития и реформам вообще. В результате огромные пласты истории, целые общественные движения и течения общественной мысли оказывались вне поля зрения историков. Утвердилось во многом схематизированное восприятие прошлого, в котором преобладали две краски - черная и белая, исчезало богатейшее многоцветье, многообразие общественной жизни прошлых эпох.

В этой же связи следует выяснить, насколько оправдали себя попытки подогнать российскую действительность под схемы западного развития, что неизбежно влекло за собой во многом искаженные представления о прошлом России, ее историческом опыте, специфике ее общественного развития.

Поскольку подходы и концепции исторической мысли, складывавшиеся в России, нередко не совпадали с марксистскими схемами и догмами, достижения крупнейших русских историков XIX - начала XX в. игнорировались, а часто третировались, замалчивались или извращались. Это было прямым насилием над отечественной историографией. Вот почему кризис нашей исторической науки корнями своими уходит к тем далеким годам, когда все ее исследования, по существу, замкнулись на одной - "единственно верной" - концепции.

Для того чтобы совершить теоретический прорыв в исторической науке, нужно, по- видимому, прежде всего приступить к выработке принципиально новых подходов к прошлому, опирающихся на критическое осмысление всего опыта исторической науки - отечественной и зарубежной, в том числе и практики использования историками формационного

стр. 159

принципа, опыта цивилизационного подхода к истории общества. Во всяком случае нельзя допустить, чтобы действительно насущная проблема цивилизационного подхода была сведена к простой смене названий и терминов.

Надо четко определить те сферы исторической науки, где несоответствия между методологией и результатами конкретно-исторических исследований обнаруживаются особенно резко, где поиск объективной истины подменялся мифотворчеством.

Наша отечественная наука - часть мировой исторической науки. Вот почему необходимо ответить и на такой вопрос: в какой мере и что могут наши историки использовать для совершенствования своего методологического арсенала из мировой исторической науки и при этом не оказаться в положении нерадивых учеников, повторяющих зады западной историографии.

Доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН И. Л. Фадеева отнесла к числу важных теоретико-методологических проблем уточнение категорий и терминов исторической науки, совершенствование методики сравнительно- исторических исследований. Она отметила, что многие наши историки знают лишь ту трактовку марксизма, которая была дана российскими социал-демократами. Между тем марксизм сложился на основе усвоения достижений мировой общественной мысли и сам представляет этап в ее развитии. Конечно, наследие марксизма неоднозначно, но, думается, еще не раз придется возвращаться к таким трудам Маркса и Энгельса, как "Формы, предшествующие капиталистическому производству", работы о семье и государстве, о специфике общественных движений на Востоке. Уже дискуссии обществоведов в 30-х и 60-х годах об азиатском способе производства показали ограниченность пятичленной формационной схемы. Истоки цивилизационного подхода к истории коренятся очень глубоко, причем это относится не только к западной, но и к восточной историографии. Если бы удалось разработать достаточно емкую теорию цивилизации, она позволила бы объяснить, почему те или иные общества, пережив сильнейшие социальные потрясения, стремятся вернуться к формам, существовавшим до этого.

По мнению акад. В. Л. Янина, необходимо выяснить, насколько теория марксизма способна выполнять роль инструмента познания. Сложилась практика смотреть на марксизм, как на резервуар, откуда всегда можно почерпнуть "руководящие указания" для своих штудий. Возможно, этот подход мог быть уместным для специалистов, изучающих ближайшие к нашему времени эпохи. Что же касается истории Древней Руси, то здесь у историков было больше свободы. Собственно марксистская наука мало что дает для понимания российского феодализма, которому никто из исследователей так и не смог пока дать четкого определения. Янин отметил, что современный историк не сможет и в дальнейшем обойтись без трех положений марксизма, которые вполне оправдали себя: учение о развитии человечества по восходящей линии; учение о классовой борьбе (но, разумеется, не как о всеобъемлющей форме развития общества); и, наконец, тезис о примате экономики над политикой. Так, исследование новгородской государственности подтвердило, что реформы управления проводились здесь именно тогда, когда происходило очередное обострение классовых противоречий или когда с особой силой проявляло себя самосознание того или иного класса.

У исследователей русского средневековья крайне бедна источниковая база, если иметь в виду, конечно, первоисточники, синхронные происходившим событиям, а не летописи, которые принадлежат к источникам скорее литературным. Самые ранние летописи, передающие в исправленном виде не дошедшие до нас источники XII в. (они, как правило, сгорели во время пожаров), датируются концом XIII - началом XIV века. Но летопись - это одновременно и документ и литературное произведение, в котором события описываются сквозь призму авторского восприятия, изложение пропитано последующей историей, да к тому же еще мифологией и элементами из западных хроник. И так продолжалось до Н. М. Карамзина, который сам называл свою "Историю государства Российского" исторической поэмой. Это блестящее литературное произведение, в котором главный герой - сама история.

В России история как наука начинается примерно с П. М. Строева (1796 - 1876), когда она отделяется от литературы и возникает потребность в том, чтобы отразить разные версии событий прошлого. Однако мы до сих пор живем представлениями, сложившимися еще в XVIII веке. Поскольку отсутствуют древнейшие памятники письма, синхронные событиям, наша лингвистика длительное время питается богослужебной литературой, написанной в основном на старославянском языке, в который местами врывается и язык древнерусский. Книги эти одинаковы и в Киеве, и в Новгороде. Отсюда - представление о единстве вое-

стр. 160

точнославянского языка, а также о том, что расселение восточных славян шло из одного центра - из Приднепровья. И только во времена монгольского нашествия, в эпоху феодальной раздробленности начинается кристаллизация диалектов. Такое представление заложено и в учебниках. Слова Олега в отношении Киева "се буди мати градомъ русъским" трактуются именно в этом смысле, между тем как на самом деле эта фраза означает: здесь будет теперь моя резиденция.

Основываясь на подобном представлении, некоторые наши исследователи берут немногочисленные киевские свидетельства, явно недостаточные для реконструкции целостной системы мифологических представлений языческого периода; к ним добавляются сведения, почерпнутые из новгородских, смоленских, рязанских, а также из словацких, югославянских, болгарских и других источников, и конструируется некое общее представление о славянском язычестве, не имеющее ничего общего с действительностью. А между тем север и юг Восточной Европы резко отличаются по своим природным условиям: на севере, где солнца было мало, преобладали солнечные культы, а на юге, где его хватало, но недоставало воды, - купальские культы, которые в дальнейшем соединяются друг с другом.

Новейшие исследования показали, что в Новгороде в XI в. существовал особый диалект, отличавшийся от южнорусского 30 признаками, аналоги которым находят в Южной Балтике. Складывается совершенно иное, нежели прежде, представление о процессе расселения славян в Восточной Европе. На севере существовала особая славянская ветвь и расселение славян здесь происходило с берегов Балтики. И у этих ветвей восточного славянства были разные традиции - на севере республиканский, вечевой строй, а на юге - великокняжеское правление. Тогда и процесс возникновения Киевского государства выглядит по-иному: сначала было объединение Севера и Юга, потом единое государство подчиняет себе эти регионы, после чего Древнерусская держава начинает распадаться.

Мы сталкиваемся с неправильным использованием сравнительно-исторического подхода, усугубленным к тому же марксистским постулатом об общих законах развития общества. На этом основании о событиях на Руси в XII в. судят по западным источникам, цитатам из Маркса, Энгельса и Ленина, относящимся к другим народам, регионам. С 30-х годов историческая наука чрезмерно увлеклась теорией, что, в частности, привело и к тому, что на длительное время ослабли интерес и внимание к источниковедению. После Великой Отечественной войны эта отрасль стала подниматься, но мы пока многого не знаем, не освоили еще массу архивных материалов. Думается, сейчас главное - даже не развитие теории, а накопление знания. Пока мы будем бедны источниками, никакая теория нам не поможет, мы все равно будем оставаться в плену мифов.

По мнению директора Института этнологии и антропологии РАН, доктора исторических наук В. А. Тишкова, наша историческая наука была одержима абсолютизацией методологических конструкций и "историческим синтезом", что являлось своеобразной формой академического тоталитаризма. Сейчас надо быть крайне осторожным и осмотрительным, чтобы одна система догм не сменилась другой, отличающейся от первой только знаками.

Историческая наука очень серьезно больна. Мы пропустили колоссальный прорыв, происшедший за последние 20 - 30 лет в мировом обществознании. Сейчас у нас публикуются западные работы, которые должны были быть, усвоены нашими историками еще на вузовской скамье и которые по современным мировым меркам - вчерашний день исторической эпистемологии. Конечно, все эти труды останутся в арсенале нашей науки, но главное все же состоит в том, чтобы подойти к современным гуманитарным знаниям с позиции постмодернистской философской антропологии, эпистемологического анализа, в развитие которых большой вклад внесли и наши соотечественники. Без этого нам не выйти на современный научный уровень.

История - это не только прошлое людей, но и конструкции, созданные историками. К тому же нельзя забывать, что общественная практика зачастую выступает как воплощение определенных теоретических конструкций. В свое время были, например, сконструированы определенные схемы взаимоотношений народов Закавказья, а потом на этой основе разыгрались кровавые конфликты. Независимые государства Средней Азии образовались на основе определенной политики конструирования социалистических наций. А между тем в этом регионе только после провозглашения Конституции СССР 1936 г. начался мощный процесс этнической консолидации, охвативший и массовое сознание. Итак, мы имеем ту историю, которую сами творим. Вот почему диалог, который историк ведет с прошлым, гораздо богаче и глубже, чем мы это подчас себе представляем.

стр. 161

Высказываются разные суждения насчет возможности воссоздания исторической правды. По мнению В. А. Тишкова, многие беды нашей историографии связаны не только с издержками марксистского догматизма, но и с влиянием позитивизма. Политический режим, существовавший в стране, благоприятствовал утверждению механистического ньютоновского видения мира, недостаточность которого сейчас ощущается особенно остро. Мы не можем адекватно восстановить события прошлого, просто повернув часы в обратную сторону. Часть информации исчезает безвозвратно - по законам энтропии. Последствия сегодняшней деятельности людей в более или менее отдаленном будущем непредсказуемы, непредвидимы. Они могут даже повернуть ход истории целых народов (Чернобыльская катастрофа несравнима, например, по своим последствиям ни с каким нашествием).

Современному историку должен быть присущ здоровый релятивизм, известная саморефлексия, и это отнюдь не означает отказа от научности истории. История никогда не порывала с литературой - в историческом сочинении всегда есть литературный текст. Историк не может заявлять претензии на то, что он добился единственно правильного, объективного отражения прошлого, не подлежащего критике. И такие категории, как формации, нации и классы, - это прежде всего создаваемые нами умственные конструкции. Историк работает в определенном интеллектуальном поле, и здесь особое значение приобретает язык, сама форма коммуникации, связывающая между собой историков. В ряде случаев этот язык (например, в этнографии) принял совершенно закрытый характер; общение исследователей друг с другом происходит на уровне принятых ими дефиниций, зачастую уродующих и искажающих конкретно-исторический материал.

Мы болезненно относимся к необходимости пересмотра существующих концепций, хотя нормальная научная этика предполагает, что в любом академическом сообществе такой пересмотр происходит периодически и представляет собой совершенно естественное явление. Историк должен, конечно, стремиться к тому, чтобы достичь адекватности написанного им текста реальному ходу истории, но мысль о том, что этого можно достигнуть на самом деле, - заблуждение. Более того, такой результат означал бы смерть истории как науки. В этом смысле каждое поколение пишет свою историю.

Доктор исторических наук А. Я. Гуревич (Институт всеобщей истории РАН) заметил: вопрос "что есть истина?" постоянно встает перед историком. И в истории, как и в других науках, мы знаем лишь то, что можем познать. Всякая историческая реконструкция (восстановление прошлого - "как это было на самом деле") есть не что иное, как определенная конструкция видения мира, относительно которой историки достигли определенного консенсуса. Сама постановка вопроса об объективности исторических знаний некорректна. Вот почему одной из важнейших в методологии истории является проблема самосознания историка, его гносеологического статуса.

Школа "Анналов" совершила, как известно, переворот в познавательном статусе истории как науки: в 60 - 70-х годах была признана активная роль историка как познающего субъекта. Впрочем, сами исследователи далеко не всегда осознают роль собственной интеллектуальной активности. Сплошь и рядом они пребывают в наивно-позитивистской убежденности, что все зависит от источника, хотя сами они осмысливают прошлое в Категориях, унаследованных от предшественников.

Говорят, что в последнее время история была слишком теоретизирована. Марксизм действительно привил нам вкус к теории и теоретическому подходу (даже если мы не хотим признавать его необходимости). Но надо четко разграничить философию истории и системный анализ социальной действительности. Постулированная Марксом системность стала неотъемлемым элементом многих современных подходов к истории, в том числе и очень далеких от марксизма. Многое в развитии мировой исторической мысли прошло мимо нас, но нельзя сразу подняться на высшую ступень, не пройдя предыдущие, не освоив позитивный опыт, накопленный современной наукой в разных странах.

Термины отражают сложившуюся систему понятий. Вот почему, когда говорят о понятийном арсенале историков, надо исходить прежде всего из применимости того или иного термина к реальной исторической ситуации. Это относится и к таким понятиям, как "общество", "цивилизация", "личность", имеющим конкретное историческое содержание. Каждая эпоха имела свою систему понятий, по-своему отражавшую картину окружающего мира. Исторический источник, будь то колесо, грамота, трактат, - это продукт сознательной деятельности людей. Но это не окно, через которое очень просто увидеть прошлое, а сложно-преломляющая призма, и если мы хотим ослабить эффект ее преломления, следует использовать целую систему источников.

стр. 162

Доктор исторических наук В. А. Дьяков (Институт славяноведения и балканистики РАН) подчеркнул, что современное поколение историков унаследовало от своих предшественников убежденность в том, что исторический процесс имеет объективный характер. Его ход, разумеется, не предопределен заранее данными закономерностями, но обусловлен сочетанием биологических, географических, социальных факторов. Равнодействующая этих факторов и воплощена в направленности исторического процесса. Задача историка, не навязывая этому процессу свои концепции, прослеживать его объективное движение.

Однако нельзя игнорировать и другую сторону проблемы: взаимоотношение между историком и источником, исследователем и происходящим событием, прошлым и современностью. Польский ученый Е. Топольский писал о внеисточниковом знании, содержание которого формируется под воздействием господствующего в обществе менталитета, существующих научных теорий и т. п. Речь, таким образом, идет о правильном понимании соотношения субъекта и объекта в историческом познании.

Сейчас мы переживаем полосу теоретического безвременья, а задача состоит в том, чтобы научиться жить и работать в условиях плюрализма и в сфере методологии. Нельзя выбросить из нашего арсенала такие категории, как "класс", "нация", "общественно- экономическая формация", "социальный организм". Содержание этих категорий не могло не измениться, и они поэтому требуют новых дефиниций. Классы, например, и рабочий класс в том числе, приобрели сложную, многослойную структуру, которой не имели в прошлом.

Марксизм однозначно отводил приоритет социальному фактору в его взаимоотношениях с национальным, игнорируя при этом такие ситуации, когда решающая роль принадлежала именно последнему, например в условиях национально-освободительных движений, национальных революций, оборонительных войн, когда складывалось единство разных социальных слоев. Пребывая в плену марксистского догматизма, историки отказывались признавать существование наций с неполным социальным составом (то есть таких, в которых отсутствуют - в силу определенных причин - либо буржуазия, либо дворянство, либо крестьянство).

Дьяков остановился на характеристике и значении категории "социальный организм". Такой категорией является государство, которое нельзя связывать только с диктатурой и насилием одного класса над другими. Оно выполняет важные позитивные функции, сплачивая, объединяя различные части общества, разрешая возникающие в нем противоречия. Этот социальный организм выполняет многообразные функции - и управление обществом, и регулирование производства, и обеспечение функционирования культурной сферы; он вырабатывает свой менталитет. Имеется много примеров таких социальных организмов, которые в условиях научно-технической революции и демократии обеспечивают баланс внутренних противоречий общества, снимают их антагонистический характер. Эта теоретическая конструкция позволяет исследователю сбалансировать действие материальных факторов, культурных интересов, менталитета в изучаемом им целостном объекте, не разделяя его на отдельные составные - материальную, социальную, политическую, культурную.

По мнению Дьякова, противопоставление формационного и цивилизационного подходов неоправдано. Они не исключают, а дополняют друг друга. Цивилизационный подход дает возможность лучше понять взаимодействие материальных, духовных и иных компонентов истории. Но и в формационном подходе первоначально была заложена идея соединения различных элементов исторического процесса, а не только соотношения производительных сил и производственных отношений.

Доктор исторических наук Е. Б. Черняк (Институт всеобщей истории РАН) сказал, что в основе исторической науки (как и обществоведения в целом) лежит определенная система аксиом, которые, однако, не всегда самоочевидны. Если начать оспаривать познаваемость социального процесса и делать акцент на ограниченных возможностях человеческого сознания, то историю как науку можно загнать в тупик. Материалистическое понимание ее нельзя сводить к взглядам Маркса и постулатам исторического материализма. Это наследие западного обществознания, всей науки XIX-XX веков. Прямой гносеологической связи между историческим материализмом, теорией научного социализма и политической экономией не существует. Фактически исторический материализм - это освоение того же материала, которым занимается политэкономия и теория социализма, только на более высоком уровне абстракции - на уровне глобального исторического процесса.

Опыт истории, и особенно истории второй половины XX в., подтвердил, по мнению

стр. 163

Черняка, что именно способ производства - важнейший критерий исторического развития. В XIX в. задача общественных наук состояла в том, чтобы свести к одной, базовой, причине плюралистическое по своей сути развитие общества. А сейчас мы достигли такого уровня, когда можем и должны видеть всю многогранность исторического процесса. Это надо учитывать и при попытках определить взаимоотношение понятий "общественно-экономическая формация" и "цивилизация". Формация включает в себя и материальные и духовные аспекты общественного развития, а цивилизационный подход переносит нас на более высокий уровень, включающий и такие автономные к главной линии развития и обычно недооцениваемые нами элементы, как этнические и природные. Собственно, учитывая формационные ступени, мы получаем возможность рассматривать цивилизационное развитие как процесс.

К сожалению, пока вместо разработки целостной теории цивилизаций ученые ограничиваются призывами изучать культуру, менталитет и т. п., не имея при этом достаточно ясного представления о сущности цивилизационного процесса. Для того чтобы добиться какого-то консенсуса, надо, очевидно, понять соотношение между различными факторами цивилизационного развития, субординацию и систему категорий, отражающих цивилизационный уровень исторического процесса. Возможно, правомерно и такое понятие, как "межцивилизационная революция", какой, например, была в свое время победа ислама. Следует изучить и разный уровень и типы цивилизационного развития - континентальные, региональные и др., разработать методику и принципы сравнительного изучения цивилизаций. На этой основе можно было бы переосмыслить важнейшие события всемирной истории, характер и значение разных эпох. Дальнейший прогресс исторической науки связан с изучением исторического процесса на цивилизационном уровне.

Тогда, в частности, станет еще более очевидной недостаточность классового анализа, который фактически обращен только к отдельным периодам, отмеченным резким обострением противостояния классов. Мало еще используются методы, выражающие человеческое измерение исторического процесса. Революционный процесс нового времени в большинстве случаев рассматривается исключительно как переход от одного господствующего способа производства к другому, между тем как на самом деле происходила смена одного баланса укладов другим их балансом. Реальный исторический процесс имел более сложный характер, чем нам до сих пор представляется.

Профессор МГУ доктор исторических наук В. И. Кузищин подчеркнул, что сейчас происходит дискредитация истории в общественном мнении, которая сопровождается разгулом непрофессионализма и дилетантизма. Профессиональным историкам предстоят тяжелые годы, когда будет идти выработка современных научных концепций. Сложность этой задачи связана во многом с тем, что решать ее приходится под мощным прессом сильно политизированного общественного мнения. Кризис нашей исторической науки связан прежде всего с крушением системы основополагающих марксистских догм.

В ходе нашего "круглого стола", отметил Кузищин, уже проявились два подхода: разумный релятивизм и релятивизм абсолютизированный. По его мнению, предпочтителен первый, поскольку историк должен все же придерживаться некоторых положений, истинность которых доказана временем. Вместе с тем нужны новые подходы. Необходим пересмотр достаточно глубоко укоренившегося положения о монизме исторического процесса, который оправдывал однопартийный подход к нему, будь то с позиций марксизма, или той же школы "Анналов", или, скажем, идей М. Вебера.

Новые подходы будут плодотворными, если историки откажутся от односторонней ориентации. Любая теоретическая схема открывает только часть истины. Следует разумно сочетать, после соответствующей переработки, наиболее оправдавшие себя методологические положения. Думается, сейчас вполне уместна разумная эклектика, она в какой-то мере поможет выбраться из того теоретического хаоса и создать теорию, обладающую определенной устойчивостью.

Кузищин остановился также на вопросе о пересмотре некоторых положений марксистской теории общественно-экономических формаций применительно к истории античности. Сам этот термин - общественно-экономическая формация - представляется сегодня устаревшим, хотя понятие формации как особого качественного состояния общества и следует сохранить. Выдвижение во всех случаях на первый план способа производства, как решающего социально-экономического фактора, противоречит результатам конкретно-исторических исследований. Вот почему стоит подумать о новом термине - "историческая формация", - который бы учитывал важную роль образа жизни - личности, отдельных социальных групп, всего общества - вне производственной сферы. Представ-

стр. 164

ляется, что категория "историческая формация" вполне соответствует и требованиям цивилизационного подхода.

Следует также отказаться от примитивной схемы "надстройка - базис", ориентирующей на то, что последний всегда главный, а первая - второстепенная в развитии общества. Действительный исторический процесс неизмеримо более сложен. Достаточно напомнить, что в отдельные периоды на первый план выходят, например, политические факторы.

Думается, нужен новый подход и к теории прогресса, в первую очередь с позиции общечеловеческих ценностей, достигнутых в процессе всего общественного развития и имеющих абсолютное значение, таких, например, как демократия, основные принципы которой были сформулированы еще в древнегреческом полисе, или собственность на землю, которая получила юридическое оформление уже в римском праве. Эти и подобные им понятия и принципы формировались в узловых пунктах исторического прогресса и приобретали в дальнейшем абсолютную значимость.

Кандидат исторических наук Т. Д. Сергеева (Российская театральная академия) говорила о междисциплинарных связях истории и призвала, учитывая опыт западной историографии, расширять систему этих связей, включая в них лингвистику, психологию, географию. Преодолению кризиса отечественной исторической науки во многом способствовало бы дальнейшее развитие достижений культурно-исторической школы (Н. И. Стороженко, Л. Н. Карсавина, М. С. Корелина, А. Н. Веселовского и др.). Она подчеркнула плодотворность эстетического начала в творчестве историков. Для формирования современного массового исторического сознания очень важно сотрудничество историков с деятелями литературы, театра, кино, изобразительного искусства.

Кандидат исторических наук А. И. Миллер (Институт славяноведения и балканистики РАН) заявил, что многие факторы, обусловившие современный кризис исторической науки, все еще действуют. Мы по-прежнему мало знаем о тех теоретических концепциях, которые разрабатываются в западной исторической науке.

Слабость марксистской методологии особенно наглядно проявилась в неспособности объяснить, что же произошло с Россией. Западные работы по истории России и СССР разбирались по определенному шаблону: излагалась - в более или менее извращенном виде - концепция западного автора, затем шла разоблачительная критика и в заключение делался вывод, что данная концепция к подлинному научному исследованию не приложима. К сожалению, эта парадигма до сих пор фигурирует в некоторых изданиях Института научной информации по общественным наукам РАН.

Обычно лейтмотивом подобных изданий является мысль, что Россия-де - страна особая и изучение ее с помощью теорий, рожденных западной исторической мыслью, невозможно. Эвристический потенциал тезиса об особом характере русского пути, по мнению Миллера, очень невелик, уже по той причине, что для осмысления самой этой специфики надо рассмотреть историю России с позиций теорий "модернизации", "догоняющего или зависимого" развития и др.

История нового времени вообще может быть понята как история уже сложившейся мировой системы. В свое время этим пытался заниматься Б. Ф. Поршнев, задававший вопрос: "Мыслима ли история одной страны?" Теория "модернизации" освободила бы нас от жесткого формационного подхода и позволила объективно рассмотреть влияние, оказываемое передовыми странами на полупериферийные и полностью периферийные. Только тогда можно дать убедительный ответ на вопрос, что же действительно специфического было в российской истории.

По мнению Миллера, такие категории, как феодализм, капитализм, социализм, во многом исчерпали свои эвристические возможности, которые и прежде были весьма ограниченными. Но кризис исторической науки будет еще более углубляться, если историки начнут пользоваться разными категориями и терминами и перестанут вообще понимать друг друга. Преодоление этого кризиса вряд ли возможно в ближайшие годы. Надо обрести какую-то устойчивость, восстановить научные связи, а главное - освоить опыт мировой науки, накапливавшийся на протяжении всего XX века. Только после этого возникнут предпосылки для серьезного продвижения вперед.

Доктор исторических наук А. В. Кива (Институт востоковедения РАН) высказал мнение, что наши историки не могут еще мыслить иначе, как по-марксистски, поскольку не располагают другим категориальным аппаратом. Между тем некоторые положения марксизма оказались по существу несостоятельными. К ним можно отнести идею об отмирании государства, положения о разделении труда, о негативной роли частной собственности.

стр. 165

Ложной оказалась и абсолютизация какого-нибудь единственного подхода к истории - национального, религиозного или классового. К тому же она дополнялась обычно ставкой на насилие, стремлением использовать самые примитивные методы для решения возникавших перед обществом вопросов. Фактически марксизм, пришедший к нам от народников и с помощью большевиков, явился реакцией традиционного общества на капиталистическую модель развития.

Но нельзя отрицать и того, что марксизм как работающая утопия сыграл свою роль в истории - на этой теории выросла социал-демократия и организованное рабочее движение. Маркс и Энгельс, гениально уловившие момент, когда в современном им обществе назревал протест против капиталистической реальности, сами попали в философско- психологическую ловушку, начав сравнивать реальную жизнь (с органически присущими ей конфликтами) с искусственно сконструированным идеалом. Они предложили свою упрощенную модель действительности, выдвинув давно ожидаемые массами лозунги. Наше сознание подверглось сильному влиянию этой утопии.

Итоги обсуждений подвел А. А. Искендеров, который указал на полезность состоявшегося обмена мнений, на высказанную участниками "круглого стола" неудовлетворенность состоянием разработки теоретико-методологических проблем исторической науки. Необходимо продолжать поиски выхода из нынешнего кризиса исторической науки, не уходя при этом от методологических проблем. Редакция журнала "Вопросы истории" имеет в виду подготовить к публикации серию соответствующих материалов и рассчитывает на помощь участников "круглого стола" и всех заинтересованных в этом историков.

Постоянный адрес данной публикации: