Libmonster ID: RU-8448
Автор(ы) публикации: П.Д. ТИЩЕНКО

О биоэтитке и биовласти

Термин "биоэтика" является многозначным неологизмом, предложенным Ван Ренсселером Потгером в книге "Биоэтика: мост в будущее" (1971 г.)(1). Для Поттера биоэтика представляла собой развитие в современных условиях экологических идей Альдо Леопольда и касалась прежде всего вопросов выживания человечества в условиях техногенной цивилизации. Однако так сложилось, что в современной литературе термин стал значительно чаще применяться к широкому кругу философских и этических проблем, возникающих в связи с бурным прогрессом медицины и биологических наук (от аборта и новых репродуктивных технологий до геномных исследований и гемотерапии).

В отличии от традиционной медицинской этики, биоэтика по своей сути и историческому происхождению междисциплинарна, а в определенном отношении и "пара дисциплинарна". Она формируется в ситуации, для которой характерно отсутствие единственного "духовного центра", единого легитимного сословия всеобщего. Философия, религия, наука, практическая мудрость "людей с улицы"(2) - оказываются равноправны и в равной степени (хотя в разном отношении) ответственны за разрешение проблем жизни и смерти, которые возникают в острейших биоэтических ситуациях. Важно учесть, что перед нами не просто случайное многообразие частных мнений, которое могло бы быть в принципе преодолено авторитетным экспертным заключением философа, богослова или ученого. Неустранимое многообразие ценностных ориентации и путей постижения идеи истины и блага является основополагающим фактом культуры конца XX - начала XXI в. и важнейшим идейным основанием биоэтики.

Власть экспертного знания (в области биомедицины - биовласть по терминологии Фуко) резко ограничивается сложной констелляцией силовых взаимодействий, реализующихся в пространстве публичного дискурса. К примеру, до середины века врач был единственным признаваемым


Статья выполнена также при финансовой поддержке Российского гуманитарного фонда. Грант N99-03-19676.

стр. 85


обществом "свидетелем" экзистенциальных событий начала жизни (рождения) и конца (смерти). Неслучайно, что до сих пор "свидетельство о рождении" и "свидетельство о смерти", определяющие "гражданское состояние" человека, выдаются на основе заключения врача. Медицина, опираясь на имеющиеся знания, самостоятельно решала вопрос о том, что собственно является событием рождения, а что событием смерти. Теперь "дефиниция смерти" устанавливается в качестве законодательного акта. Биовласть частично делегируется "делегатам" - представителям общества в законодательном собрании.

Другой пример. Насильственная госпитализация психиатрических больных на основании экспертного заключения психиатра была стандартной биотехнологией контроля девиантного поведения практически во всех странах. Больной был бесправным существом, полностью во власти врача. И злоупотребления были везде. Неслучайно термин "репрессивная психиатрия" возник не в СССР в связи с репрессиями против инакомыслящих, но на Западе. Причем имелся ввиду репрессивный характер именно "цивилизованной" психиатрии западных демократий. Сейчас правовой нормой повсеместно становится право психиатрического больного через суд опротестовать "приговор" врача. Судебное "слушание" получает приоритет перед экспертным "видением" сути дела. Суд, заслушав мнение разных экспертов, истца и ответчика - выносит свое решение, которое общество признает решающим. Не истина профессионала оказывается основанием решения, но некий житейский "здравый смысл", или некая "правда жизни", открытая через процедуру слушания "людям с улицы" (судья по отношению к врачебному экспертному знанию такой же "человек с улицы", как и простой дворник).

Этот децентрирующий сдвиг, возникающий в ответ на опознанную угрозу, исходящую, из самовластия научного разума, получает социальную институализацию. На уровне индивидуальных отношений врач - пациент формируется микросоциальный институт добровольного информированного согласия пациента как необходимого предусловия осуществления любого врачебного вмешательства. Власть принятия решения сдвигается от врача в систему коммуникации врач - пациент.

На "среднем" социальном уровне возникает институт "этических комитетов", которые формируются при больницах, научно-исследовательских центрах, политических и общественных организациях. В них входят эксперты не только в области биомедицины, но и других научных дисциплин, а также (непременно) представители общественности. Междисциплинарно организованные социальные институты уполномочиваются принимать решения относительно моральной допустимости тех или иных научных проектов, вырабатывать этические правила их реализации, обсуждать и принимать решения по конкретным

стр. 86


случаям возникающих в биомедицине моральных конфликтов. И здесь биовласть отслаивается от дискурса экспертного знания, сдвигаясь в просвет междисциплинарной коммуникации.

На макросоциальном уровне общепринятой нормой становится процедура предварительного публичного обсуждения любого законодательного проекта или любой государственной национальной программы. В частности эта норма в качестве обязательной зафиксирована в Конвенции Совета Европы "Биомедицина и права человека" 1996 г. В результате законодатель, принимая то или иное нормативное решение, вынужден учитывать не только экспертное, но и общественное мнение. Причем нередко последнее само получает социальное оформление в виде различных общественных движений (например, организации в защиту репродуктивных прав женщин или организации противников аборта). Так что и на этом макросоциальном уровне происходит сдвиг, отделяющий аппараты биовласти от дискурса научной истины, перемещая их в пространство междисциплинарного диалога.

Описанные выше три сдвига, затрагивающие всю толщу общественных отношений, свидетельствуют не только о формировании новой конфигурации биовласти, которая радикально отличается от того, что Фуко успел охарактеризовать для классической эпохи, но и в целом о фактическом историческом завершении цивилизационного "проекта модерна". Скомпрометирован центральный постулат модерна - "Знание [научной истины] = Сила". Причем не только теоретически (философская критика модерна идет достаточно давно), но, так сказать, социально практически, во-первых, в тотальности общественной жизни, а во-вторых, в тотальности биополитического контроля человеческой жизни. Этот второй аспект мной обсуждается подробно в другой, уже подготовленной к печати публикации. Здесь достаточно указать на три "крепежные узла" современной биовласти - контроль "существования" (границы между "людьми" и "вещьми" - еще нечеловеческим, собственно человеческим и уже нечеловеческим существованием), контроль "идентичности" (многообразие процедур установления различий между нормальным и патологическим) и контроль "числа" (демографическая политика).(3)

На месте моноцентричных социальных институтов в биомедицине, контролируемых монодисциплинарными дискурсами, появились эксцентричные институты, стабильное функционирование которых обеспечивается особого рода междисциплинарными дискурсами. Эти дискурсы синергетичны, поскольку в них отсутствует место "внешнего наблюдателя", способного дать универсальное ("всеобщее") описание происходящих событий из вне. Поэтому каждое "приватно-всеобщее" описание (от мнения экспертов никто не отказывается - оно просто приобретает статус "частного") само оказывается "внутрисистемным" событием и

стр. 87


меняет ее состояние. Например, описания психиатрического насилия изоляции, данное в работах Фуко и (до, помимо и независимо от него) активистами антипсихиатрического движения, создало режим визуализации этих специфических аппаратов доминирования. Последнее спровоцировало формирование целой "сети" сопротивления медикализованной власти, которая (имеется ввиду- сеть) включает "узлы" на макросоциальном (законодательство, ограничивающее всевластие психиатров), среднесоциальном (правозащитное движение) и микросоциальном уровне - интеллектуальное сопротивление граждан "инвалидизирующей" (в буквальном переводе - обесценивающей) демаркации на "норму" и "патологию". Поэтому, когда заводится речь о "контекстуалъности" научного или философского мышления, следует иметь ввиду не только предпосылочную нагруженность экспертных суждений, но и эффекты взаимодействия "средств наблюдения" с описываемой предметностью, эфекты соучастия философского описания в жизни описываемого феномена - в нашем случае, в жизни биомедицины.

Подчеркну важное обстоятельство - критика злоупотреблений биомедициной имеет длительную историю. "Записки врача" В. Вересаева опубликованы в начале XX в. По своей "обличительной" силе они не уступают опубликованному в современной литературе. Но тогда все обошлось небольшим скандалом в благородном врачебном семействе. Слово при всей силе не смогло затронуть молчаливо работающие аппараты медикализованной власти, ему нахватало чего-то экзистенциально значимого. То же самое случилось и с классической для современной биоэтики повестью Л. Толстого "Смерть Ивана Ильича", без ссылки на которую не обходится практически ни одно современное феноменологическое описание страдания. В начале века в Германии был разработан первый моральный кодекс проведения экспериментов на человеке. Но и он, несмотря на поддержку официальных властей, не оказал никакого влияния на реальную практику биомедицинского экспериментирования на людях, которая (если взглянуть на суть дела глазами биоэтики) до начала 60-х годов XX в. фактически приравнивала испытуемых к статусу лабораторных животных. Наука, занявшая место "Спасителя", требовала на свой алтарь человеческих "жертв". Для того, чтобы почувствовать в этих жертвоприношениях варварство - нужно было, чтобы Бог Науки "умер".

Я думаю, что возникшая в конце 60-х годов новая "общественная чувствительность" связана с судьбоносным "открытием" экологической проблемы. Научный разум попал под подозрение. Именно поэтому общественному взгляд} смогла открыться новая экзистенциальная угроза в биомедицине, что обеспечило успех вторжения философского и других внемедицинских дискурсов в пространство социальных практик, до того монопольно (монодисциплинарно) контролировавшихся биомедицинским

стр. 88


дискурсом. Врач, спасающий человека от угрозы патогенного влияния природных факторов, сам был признан особой угрозой для пациента. Философское слово (в форме дискурса моральной философии) вдруг приобрело власть, ограничив классический тип биовласти и вызвав его радикальное преобразование благодаря тому, что во-первых, дало средство диагностики этой угрозы (язык визуализации угрозы для жизни, достоинство и право пациентов), а во-вторых, разработала теоретические конструкты и социальные практики для защиты от нее (морально обоснованные процедуры, правила и принципы).

В пространстве силового взаимодействия морального и биомедицинского дискурсов как раз и возник феномен междисциплинарности. Это перекресток двух экзистенциальных угроз и соперничество двух экзистенциальных "забот". Биомедицина диагносцирует угрозу жизни человека со стороны природных стихий (инфекций, рака, атеросклероза, генетических аномалии и т.д.) и предлагает ему спасительную, основанную на власти научных знаний заботу о его здоровье. Биоэтика опознает угрозу в самовластьи биомедицинских "истин" и технологий и в свою очередь предлагает "заботу" о защите жизни, достоинства и прав пациентов. В результате "междисциплинарность" оказывается не просто "промежутком" между дисциплинами, но зоной экзистенциального конфликта между ними, зоной силового политического противостояния. Наиболее яркий пример тому дает международный проект "Геном человека", из одного источника финансирующий и конкретные научные исследования ДНК человека, и изучение моральных проблем, возникающих в ходе научного исследования, а так же могущих возникнуть при практическом применении полученных знаний в биомедицине. На эти же средства философы (к числу коих относится и автор статьи) участвуют в разработке моральных принципов и правил проведения научных исследований и медицинских манипуляций с человеческими генами.

Настройка на тему

Для того, чтобы с самого начала не упустить решающую особенность предлагаемого читателю обсуждения, приведу довольно пространную цитату Людвига Витгенштейна, которая должна звучать как настраивающий читательское "ухо" камертон: "Чем более пристально мы приглядываемся к реальному языку, тем резче проявляется конфликт между ним и нашим требованием. (Ведь кристальная чистота логики оказывается для нас недостижимой, она остается всего лишь требованием.) Это противостояние делается невыносимым; требование чистоты грозит превратиться в нечто пустое. Оно заводит нас на гладкий лед, где отсутствует трение, стало быть, условия в каком-то смысле становятся идеальными, но именно поэтому

стр. 89


мы не в состоянии двигаться. Мы хотим идти: тогда нам нужно трение. Назад на грубую почву!"(4)

Важно отметить, что внимательное чтение легко обнаруживает не одно движение - назад к "грубой почве", но одномоментно осуществляющихся два сдвига. Первый - "назад" (против инерции традиционного мышления) очевиден и на нем сконцентрировано внимание читателя. Второй - "вперед" (воспроизводящий традицию) - осуществляется в зоне читательского "слепого пятна". Ведь для "желающего идти" абсолютная гладкость есть абсолютное препятствие. Не просто шероховатости или неровности, вызывающие сопротивление - "трения", но непреодолимая стена, перпендикуляром вставшая на пути движения. Некая сверх "грубость" среды, вызывающая "нестерпимую" боль. Поэтому сдвиг, который с одной точки зрения маркируется как "назад", с другой точки зрения должен быть маркирован как сдвиг "вперед" - от препятствия к более ровной поверхности движения. Эта парадоксальная пульсация ("назад" - "вперед"), случающаяся в рассуждении не последовательно (сначала "назад", а потом "вперед"), но одномоментно, подробно обсуждена мной в другой работе(5).

В данном тексте мне важно сделать акцент на первом сдвиге - "назад на грубую почву", поскольку второй, как более привычный сам собой происходит в "набрасывающем предпонимании" читательского уха. Ведь обычай диктует обещание "облегчения" сложностей понимания, "преодоления затруднений", прояснения чего-то затемненного, выработки взаимопонимания и т.п. Да и язык, как бы ни рассуждать, сам ведет этим путем, обещающим достижение "гладкой поверхности" "логики" без "трения" противоречий и разноголосицы. Не считаю нужным сопротивляться этой инерции традиционного рассуждения. Однако, опираясь на интуицию Витгенштейна, попробую вправить как бы дополнительный "глаз" - точку зрения, отчет о случившемся с которой будет иметь прямо противоположные коннотации.

Встав на эту "точку зрения", мы обнаруживаем классический мир как бы вывернутым наизнанку. В нем целью междисциплинарного диалога оказывается не согласие, но спор, доведенный до предела "вражды" - гегелевской борьбы за признание. Прояснение обернется погружением в неразличимый мрак, который оказывается насущно важным удерживать как предусловие любого самого ясного и недвусмысленного договора. Общение вывернется из объятий "обобщения", обнаружив мощную витальную силу разобщения. Связь между людьми окажется прочной лишь в опоре на "разрыв".

Причем этот изнаночный мир возникает не как антитезис к лицевой стороне событий так, что оба можно схватить как тезис и антитезис в синтетическом единстве "диалектического противоречия", т.е. с некоторой точки зрения "всеобщего", на право свидетельствовать с которой

стр. 90


могли бы претендовать служители некоего особого "сословия всеобщего" (врачи, философы, богословы, шаманы, аятоллы, "биоэтики" и т.п.). В биоэтике, как уже сказано, места для обобщающей точки зрения нет: каждая точка зрения имеет такие же права на статус "всеобщей", как и все другие. Стоя на своем (на своих точках зрения), эксперты и "люди с улицы" устремляют осмысливающие взгляды "вглубь" биотехнологических "вещей" и "событий" с тем, чтобы потом, обогатившись знаниями, опытом и "смыслами", встретиться на "поверхности" гражданского конфликта, результатом которого становится формальный "социальный контракт".

Формальность и смысловая "пустота" контракта является необходимой "контрацепцией" против любого "концептуального" насилия, пытающегося "оплодотворить" невинную душу "другого" светом той истины, которая стремится из окошка моей (безусловно выдающейся и обобщающей) точки зрения...

О перформативном противоречии

Дойдя до этого места следует остановиться и, прежде чем двигаться дальше, ответить на напрашивающееся возражение, которое Юрген Хабермас обозначил как "перформативное противоречие", свойственное философии постмодерна. Здесь та же трудность, что и в логическом парадоксе лжеца. Само суждение: "я лгу" - не лжет, а адекватно выговаривает вполне определеннное обстояние дел. Аналогичным образом и в выше приведенных рассуждениях описание разрывов, поверхности, смысловой пустотности само имело (и ниже будет иметь) вид осмысления того, что происходит в биомедицине как секторе реальной жизни. Ведь я претендую на то, что "увидел" нечто, что другие не замечают (иначе - в чем смысл моей работы). Описывая, я невольно связываю и обобщаю. Поэтому попытка поставить вопрос и начать обсуждение проблемы "междисциплинарности" само оборачивается с неизбежностью формированием некоторой охватывающей своим взглядов все другие и в этом смысле "всеобщей" монодисциплинарной "точки зрения". В результате "междисциплинарность" снимается, оборачивается "видимостью", за которой прячется некая устойчивая "предметность", дисциплинированно удерживаемая не только в повторах своего имени-слова ("междисциплинарность"), но и в своем смысле - вопрошающем подходе к некоторой реальности.

Выход из положения может быть дан в нескольких вариантах. В любом случае следует уйти от понимания общения как "передачи смысла" от автора к читателю, к которому так или иначе привязана классическая философия (в том числе и философия Хабермаса). В предшествующих публикациях я уже пытался промыслить эффекты письма и чтения, используя метафоры "ковариантной редупликации" смысла,

стр. 91


эксперимента с коммуникативной средой(6), или схватки в борьбе за признание. Возможны и другие варианты.

В предварительном рассуждении будет достаточно сказать, что "описание" биовласти есть одновременно соучастие в ней и ее преобразование. Как описывающий, я фокусирую свое сознание "в точку зрения" отстраненного наблюдателя. Как соучаствующий, я актом описания изменяю то, что пытаюсь описать таким образом, что реальный результат неизбежно рассогласуется с моим осмысленным созерцающим ожиданием возможного эффекта. В реальном эффекте всегда есть "довесок", который принадлежит непредсказуемым последствиям самого акта описания, но в него- ввиду отсутствия самореферентности - не входит.

Причем только в этом моменте ускользания (отчаяния, которое неизбежно сменяет краткий миг наслаждения удачей "схватывания смысла") мне собственно и дан некий опыт соприкосновения с неподатливой плотностью бытия, сопротивляющейся любым претензиям "схватывающего" мышления. В ускользании монодисциплинарный взгляд трансгрессирует в ту странную область, которая как раз и может считаться междисциплинарной. Впрочем и сейчас, сказав слово "ускользание", легко застрять на нем, превратив в некое устойчивое усмотрение предмета. Между тем, как справедливо отмечает Л. Киященко в публикуемой рядом статье, в ситуации междисциплинарного диалога предметность начинает исчезать, как бы заново подводя к исторически первоначальному событию своего образования из некоторой недифференцированной материи естественного языка. К некоторой "грубой почве", отталкиваясь от которой наука и пытается построить "гладкие поверхности" логически связанных идеализации. Оказывается, что задача двинуться "назад" не столь тривиальна. Мое предположение о "соучастном" (если воспользоваться словцом М.М. Бахтина) мышлении как опыте размыкания за рамку монодисциплинарного видения требует дальнейшего проговора. Причем вполне естественно прежде всего обратить внимание на событие возникновения биоэтики как междисциплинарной области. Я думаю, что это событие связано с особого рода властью слов.

О власти слова

Агрессия введения. Власть слова начинается с той его "функции", которая в специализированном тексте обособляется в раздел статьи или книги под названием "введение". Ввиду обыденности употребления специфическое значение "введения" часто упускается из виду, хотя возможно именно такое почти непроизвольное "проглатывание" (или "заглатывание" - если иметь ввиду метафору рыбной ловли) смысла и достигает наибольшего эффекта. Между тем, в слове "введение" звучит

стр. 92


предупреждение об опасности, звучит угроза. Введение в тексте аналогично вводу войск, окупированию или захвату у читающего чего-то главного и родного. Введение вводит читающего или слушающего в проблему, овладевая вниманием. Насколько это событие захвата внимания принципиально подсказывает А.В. Ахутин, на основе серьезного филологического анализа исправляющий традиционный перевод Парменида следующим образом: "Одно и тоже - внимание и бытие". Поэтому захват внимания по сути оказывается захватом "бытия" читающего, его оккупацией "словом".

Что значит, что слово захватывает "бытие" человека читающего? С самого начала следует не упустить из виду, что большая часть опубликованных или произнесенных слов заканчиваются неудачей - даже если им и удается завладеть на время "ухом" слушающего или "глазом" читающего (что отнюдь не всегда и не каждому удается), то и при этом слово слишком часто как бы промахивается мимо болевой "точки" читающего, не затрагивает его доминирующих экзистенциальных переживаний. Выше приведенный пример с двумя гениальными произведениями Толстого и Вересаева, которые не затронули прочитавших их современников, весьма показателен. Одновременно он (пример) подсказывает нам, что собственно властвует в слове.

Слово властвует в том случае, если оно становится для читающего просветом, в котором одновременно обнаруживается и экзистенциальная угроза, и забота по защите от нее. Угроза обнаруживает в бытии человека некий изъян, нехватку, ущербность, уязвимость. Забота движима обещанием вернуть изъятое, дополнить нехватающее, компенсировать ущербное, защитить уязвимое. Слово врача и слово морального философа в биомедицине каждое по-своему захватывают и оккупируют внимание общества и индивидов именно вследствие своей экзистенциальной эффективности.

Слово властно принуждает, если оно помогает человеку быть при его наиболее экзистенциально значимой нужде. В чем эта нужда? И как она осуществляется через слово и в слове? Слово принуждает, поскольку встает между человеком и его нуждой. Нуждой исполниться. Слово становится условием исполнения этой базисной экзистенциальной нужды. К примеру, слово врача указывает на реально сущую или возможную нехватку (ущербность, боль) человеческого тела, которая нависает как угроза для жизни человека и исполнения его человеческого предназначения. В нем (в слове) пациент обнаруживает сострадательно обращенного к его боли "другого", готового деятельно оказать помощь в достижении исцеления.

Аналогичным образом и слово морального философа вторгается в биомедицинский дискурс не в виде нейтрального "информационного потока". Оно так же, как и слово врача, откликается на боль. Но эта

стр. 93


боль и это страдание не имеют физической природы, они чисто "моральны". Поэтому то, что оказывается уязвлено - это не тело, но самость человека. Биоэтика визуализирует "моральный ущерб", который самая что ни на есть благотворительная помощь врача может нанести автономии пациента (центральной инстанции моральной самоидентичности) в тот момент, когда будучи поглощена проблемами страдающего тела заключает личность человека в "скобки". Одновременно, диагносцировав возможный или реально нанесенный ущерб автономии пациента, биоэтика предлагает помощь в моральном "исцелении" - восстановлении полноты самодетерминации.

В общем виде этот аспект вопроса о власти слова проясняется Хайдегтером следующим образом. Нужда через слово исполняется поскольку оно сказывает - рассказывает (повествует) и показывает (представляет) принуждающее. "Старейшее слово для...власти слова, для речи, - пишет Хайдеггер, - называется logos; Сказ, который показывая, дает сущему явиться в это есть"(7). Это обеспечивается общим корнем "каз" для сказа и показа(8). Собственно говоря, движимые нехваткой и стремлением ее восполнить, - исцелиться (сделаться целым), мы не просто обращаемся к слову, но хотим, чтобы оно довысказало и допоказало (доказало) то, что нехватало - предмет нужды и влечения. Приставка "до" как раз и указывает на стремление к исполнению, не зря говорится достроить, доделать, додумать. Слово властно, доказательно, если оно сулит возможность принужденному исполнить нужду. Поэтому в зависимости от характера этой "нужды" будет различаться и доказательность: одно - для нуждающегося в математическом обосновании, другое - для присяжных и третье - для клянущихся в любви.

Несмотря на разнообразие возможных предметов нехватки, т.е. предметов влечения и нужды, слово, схватывая их в единственном слове "сказ" (обобщая), одновременно указывает внимательному взгляду и общую экзистенциальную архитектонику этих стремлений. Через "каз" происходит выдвижение "к" "аз" (к-аз), т.е. выдвижение к первому (аз - первая буква и цифра "1" в церковнославянском), но также и "Я" (аз семь грешен). Т.е. слово не только дает возможность для "нужды в целостности" присутствовать в "это есть", но и открывает место для говорящего-слушающего соприсутствовать в качестве себя самого - "Я". Это "Я" собственно и обнаруживает себя само как нечто реально сущее (страдающее и действующее), лишь будучи "отражено" в зеркале морального страдания и нужды, каковым и оказывается ближайшим образом философское слово.

Причем все эти экзистенциальные эффекты, связанные со словом, возникают не сразу, но постепенно разворачиваются в ответ на пути встречающиеся вопрошания. Первым шагом становится событие захвата

стр. 94


читательского внимания. Само же внимание, схваченное словом, "ведет" человека как поводырь слепого.

Слово и условное. Попробуем подойти несколько плотнее к специфической власти философского слова в биоэтике, которая наиболее рельефно проступает именно в ситуации "начала". Философия встраивается в современные биотехнологии в качестве особого языка, особого "логоса", в котором и через который осуществляется специфическая власть, преобразующая исследованный Фуко классический вариант биовласти в био-лого-власть. Поэтому, осмысливающий подход к биотехнологиям может быть осуществлен не только из вне (в статусе "мысли о" чем-то внешнем), но и имманентно - через разработку языка, который одномоментно является и материалом, и средством, и произведением философского дела.

Разработка языка - это особый труд, который сродни труду добытчиков, разрабатывающих месторождения полезных ископаемых. Искомое, или искапываемое в нашей разработке есть власть языка. Как уже отмечалось, в биотехнологиях эта власть прежде всего касается установления базисных экзистенциальных демаркаций человечекого мира, отделяющих собственно человеческое существование от "не-" человеческого (природных тел); "еще не-" человеческого (половых клеток, оплодотворенных яйцеклеток, эмбрионов, плодов); "не вполне" человеческого (недееспособных пациентов-детей, психиатрических больных, больных в бессознательном состоянии и т.д.); и "уже не-" человеческого (трупы). Биовласть контролирует границы мира настоящего человека, давая доступ в него одним существам, отказывая другим, ограничивая статус третьих и изгоняя четвертых. Слово "человек" оказывается ее главным инструментом. Даря некоему существу имя "человек", биовласть переводит его из разряда вещей, с которыми можно делать все что заблагорассудится (например как это делается в прибыльном "фетальном" бизнесе с человеческими абортусами), в охраняемый с древнейших времен заповедью "Не убий!" собственно человеческий статус. Изъятие этого дара имени (диагноз "смерти") вновь возвращает человеческое существо в мир вещей, например превращая в своеобразную "ферму органов" для трансплантаций.

Подойти к пониманию власти слова, на которой строится политика дарения, ограничения и отзыва дара имени "человек", позволяет уже цитированная выше небольшая работа Хайдеггера "Слово". Вот несколько решающих фрагментов: "...слово- даритель присутствования, т.е. бытия, в котором нечто является как существующее"(8); "Слово есть условие вещи как вещи. Мне хотелось бы назвать эту власть слова условленьем (Bedingnis). Условие есть существующее основание для чего-то существующего. Условие обосновывает и основывает. Оно удовлетворяет положению об основании. Но слово не обосновывает вещи. Слово допускает вещи присутствовать

стр. 95


как вещи. Пусть это допущение и называется условленьем."(9); "Власть слова вспыхивает как условленье веществования вещи"(10).

Первую фразу сначала надо прочесть, игнорируя предостережение и уточнение Хайдеггера, данное во второй фразе (имеется ввиду замена "условия" на "условленье"). Хайдеггер неслучайно оставил эту поверхностную формулировку, хотя мог бы сразу дать более глубокую и аутентичную - вторую. Через эту поверхность надо пройти и сохранить путь прохождения. Причем, поскольку введен в центральное для интерпретации слово дефис, то фразу надо читать как бы дважды, каждый раз получая разный смысл, а затем свести эту двуосмысленностъ в границы одной "игры" слов.

Условием обычно называется нечто наличное, устанавливающее возможность наличия чего-то другого. Деньги- условие покупки, кислород - условие жизни животных и т.д. В категориальном смысле "условие" относится к сфере возможности бытия предметов опыта. Слово, дающее возможность вещи быть, само есть нечто наличное - произносимое или записываемое, фонетическая или графическая вещь.

В каком смысле слово есть возможность "вещи как вещи"? Для этого в начале следует ответить на другой вопрос - чем отличается сочетание "вещи как вещи" просто от слова "вещь"? Что дает удвоение слова "вещь"? Удвоение предполагает, что "вещь" может быть "не как вещь". Это неравное себе бытие вещи есть ее становление. Слово, следовательно, есть возможность для находящейся в становлении "вещи не как вещи" стать собой (возникнуть) в качестве "вещи как вещи". Слово как бы собирает вещь "в себя" из неустойчивого состояния неравенства себе. Об этом и идет речь в третьем фрагменте. Отсюда также ясен смысл обсуждаемого Хайдеггером в той же статье "запрета", звучащего в одной строчке Гельдерлина: "Не быть вещам, где слова нет!"

Слово дарит или, как скажет в другом месте Хайдеггер, "одалживает" бытие вещи будучи его (не ее!) условием. Выше я пытался показать, что слово "человек", данное в дар особого рода вещи, наделяет ее собственно человеческим бытием. Основной недостаток многих популярных сегодня философем заключается в том, бытие человека берется как некая априорная предпосылка. Например, с моей точки зрения постановка вопроса об универсальных правах "человека" недостаточна вне рассмотрения политики "именования" человеком неких существ. В яростных дискуссиях вокруг проблемы аборта практически никто не опровергает фундаментальное экзистенциальное право человека на жизнь. Раздор идет вокруг вопроса о номинации нерожденного плода именем "человек". Врач, совершающий аборт, никогда не скажет, что он убивает "людей". Он лишь удаляет из тела женщины нечто, имеющее тот же социальный статус, что и "опухоль". Другой пример политики номинации - революционная борьба женщин начала века за право носить имя

стр. 96


"человек" (тургеневские "эмансипе" даже одевались по-мужски, неприменно курили) и "контрреволюционная" борьба современных феминисток, по сути направленная на отказ от этого сомнительного (ввиду нагруженности фаллоцентрическим содержанием) дара женщине имени "человек", которое во многих языках исходно имело смысл "мужчина" (как и сейчас в украинском).

Однако вернемся к следующему шагу рассуждения, который позволяет сделать процитированный выше хайдеггеровский текст.

Вновь перечтем первую процитированную фразу, сохранив слитность слова "условие", но поменяв его значение. Прислушаемся к тому, что слышал в нем Даль, который первым значением слова "условие" давал - "оговорка", некая фиктивная речь. Отсюда значение прилагательного "условное" и причастия "условно", обозначающие некое невсамделишное положение дел. Прочтем по Далю и получим любопытное суждение: "Слово есть оговорка вещи как вещи".

В обычной ситуации слово, дарящее бытие вещи, само при этом бытия не получает. Оно как тот свет, который, вспыхивая предъявляет вещь, высвечивает - делает видным, но сам остается невидим. Слово в этом смысле само еще "не есть". Слово "есть" (видно, появляется на свет) лишь в качестве "оговорки" - неравенства себе. Кто же оговаривается?- "вещь как вещь"! Окружающие нас вещи беззвучно вещают о самих себе. И эта беззвучность - верный признак их равенства себе (по крайней мере для метафизического сознания). Я вижу человека, _но слово "человек" не видно и не слышно. "Слово-человек" появляется в форме вопроса, когда самоочевидность "человека-вещи" нарушается (вещающая вещность "оговаривается", ее вещание становится непонятным), - например, в тумане, с большого расстояния, - человек ли это? или столб?, или вообще случайная игра света и тени? Не вижу, но слышу вопрошающие слова, их условность - отодвинутость от вещей. Иными словами, слово "есть", когда вещь дана в своем становлении, неравенстве с собой. Его присутствие свидетельствует о фатальной неудаче собрать в слове бытие вещи. Слово приобретает наблюдаемость в момент ускользания предметности, подставляя себя вместо предмета.

Полученный в результате "разработки" подборки хайдеггеровских фраз, смысл имеет важное методологическое содержание для понимания ситуации междисциплинарного диалога. До тех пор, пока мышление и действия человека ориентированы ясным моноцентричным (монодисциплинарным) видением предметного смысла, слова остаются безвидны. Наука поглощена "предметами". Когда же в силу исторических катаклизмов предметность начинает ускользать (как это было в начале века в физике), то возникает "проблема" языка. Примером может служить неопозитивистская программа реформы языка науки, неразрывно связанная с заботой о демаркации науки от не науки. Предмет физики (парадигмальной

стр. 97


науки) стал расползаться, обнаруживая массу "дыр" и "лакун", во мраке которых стала мерещиться пугающая научный разум "мистика". Возникла потребность в ясном языке, который бы был в состоянии удержать "вещи" физической реальности равными себе.

Аналогичным образом и генезис биоэтики неразрывно связан с проблематизацией предмета биомедицинского знания. "Берлинская стена", которая четко и ясно ограничивала "предмет" врачевания (приложения биовласти) в эпоху научного классицизма, оказалась разрушена на рубеже 60-х годов вследствие успехов самих биотехнологий. Я имею ввиду прежде всего недаром впечатлившие общество успехи с пересадкой сердца. Однако этот биотехнологический успех имел роковое метафизическое последствие для медицины - была разрушена естественная и самоочевидная граница отделявшая жизнь от смерти. Жизнь традиционно ассоциировалась с бьющимся сердцем. Теперь эта ассоциация распалась. Естественно данный предмет начал ускользать. На сцене появился метафизический монстр - "живой труп" (т.е. труп с бьющимся сердцем), а вместе с ним и сами слова -"жизнь", "смерть", "личность", "человек", "организм" и т.д., стали требовать разъяснений. Биоэтика возникла из нужды удержать распадающуюся тождественность "человека как человека". Однако возник парадокс - чем больше врачи, философы, богословы, юристы и другие "специалисты" трудились над прояснением содержания этих основополагающих слов, тем более неопределенным оно становилось. Повторялась ситуация, известная со времен. Августина. Пока человек не задумывается, к примеру, что такое "время" - он знает, что это такое. Как только задумается - начинает понимать, что не знает.

Биоэтика возникла из "задумчивости" биомедицины, ясно понявшей, что она потеряла предмет собственного понимания. По крайней мере в смысле естественной "очевидной" данности этого предмета. Теперь этот потерявший естественную стабильность предмет удерживается чисто "условно" - словом закона. Законодатель устанавливает - что общество считает "смертью". Через десять лет он может дать другое определение. Тем самым будет изменена граница между "человеком" и "вещью". Успехи генетики, новых репродуктивных технологий (внеутробное оплодотворение, суррогатное материнство), психофармакологии и т.д. и т.п. - все это самым решительным образом разрушает естественные традиционно данные границы человеческого существования (границы предмета врачебной заботы), одновременно создавая пространство власти слова.

Биоэтика как междисциплинарная наука строится на основании непрекращающихся споров, производя в качестве своего "конечного продукта" не некое устойчивое знание, но совокупность "условных" границ человеческого существования, которые фиксируются в законах, ведомственных инструкциях, международных декларациях (типа Всеобщая декларация "Геном и права человека" ЮНЕСКО), профессиональных моральных кодексах и т.д.

стр. 98


Причем, если биоэтика на начальном этапе своего развития еще жила желанием достижения "согласия", то сейчас становится очевидным, что чем дальше, тем расхождений больше, тем больше неопределенности, проблематичности в попытке уловить самые базисные определения (в смысле установления пределов) человеческого существования.

Тождественность человека самому себе оказывается на поверку условной конструкцией, временно возникающей на поверхности ожесточенного интеллектуального и социального конфликта, крайней (но неизбежной) формой которого является терроризм, проповедуемый особо рьяными противниками аборта.

Как уже выше подчеркивалось, не имея позиции внешнего наблюдателя, биоэтика не может быть стабилизирована за счет некоторого концептуального "схватывания". И все же ее нестабильность не приводит к распаду. Спорящие и даже враждующие стороны оказываются в странной "противоестественной связи", несмотря на невозможность согласия, обеспечивающей достаточно эффективную кооперацию. Подход к пониманию этого парадоксального феномена дает "эвристика страха", которая была разработана одним из учеников Хайдеггера - Хансом Йонасом.

Эвристика страха

Собственно говоря, основное, что требуется для уяснения данного феномена уже неоднократно сказано. В "начале" биоэтики как основании ее особой связанной со словом власти лежит открытие особого рода экзистенциальной угрозы. Это открытие парадоксально - угроза опознается именно там, где раньше самоочевидно виделось спасение человека - в могуществе научного разума. Упование на разум при этом сохраняется- технологии остаются желанными средствами облегчения жизни, избавления от страданий. Но в них же ясно видится и угроза. Возникает напряженный экзистенциальный конфликт, с огромной энергией разрешающийся в оппозиции, "диалоге" двух дискурсов (биомедицинского и биоэтического). Каждый из них имеет собственную технику визуализации угрозы и собственное "обещание" помощи. Каждый из них методически воспроизводит подход, названный Йонасом "эвристика страха".

Разрабатывая основания экологической этики в начале 60-х годов Йонас, в частности, писал: "Воображаемая "эвристика страха", которая приходит на смену предшествующим проекциям надежды, должна установить - какой вызов вероятно поставлен в данный момент перед нами и чего следует опасаться. Огромность этих вызовов, взятая в сочетании с неэффективностью предсказывающего знания, дает основание прагматическому правилу - предпочитать пророчества, сулящие угрозу, тем что предсказывают блаженство"(11). Это прагматика осмотрительной осторожности была призвана внести отрезвляющую подозрительность в господствовавшую еще в середине века технократическую эйфорию.

стр. 99


Она основывается не на научных знаниях и логических связках, но на экзистенциально более фундаментальных переживаниях.

"Пока угроза неизвестна, нам неясно - что следует оберегать и почему. Знание этого приходит помимо [научной] логики и методологии в форме прямого усмотрения того, что нам следует избегать. Потому что так уж мы устроены - зло более заметно чем добро, оно действует напрямую, более убедительно и меньше вызывает разногласий мнений, не так зависит от вкуса и самое главное - для своего вторжения не нуждается в нашей поддержке."(12) Именно непосредственное восприятие угрозы по Йонасу способно дать некое "общее" (но без всеобщего) основание для этики экологического движения, объединить в солидарное кооперативное действие людей, которые радикальным и фатальным образом категорически расходятся при любой попытке рационально сформулировать некоторые общие позитивные ценности. Угроза сплачивает, а надежда (поскольку каждый надеется по-своему) разводит в стороны: христиан в одну, мусульман в другую, буддистов в третью, а огромную (подавляющую в современном мире) толпу агностиков вообще забрасывает в мир без сторон и координат - в нем только временные, постоянно меняющиеся пунктиры демаркаций гражданского общества. Мною был рассмотрен особый фрагмент в сети этих пунктирных демаркаций, который продуцируется в зоне синергетической конфронтации биомедицинского и морального дискурсов - современная (постклассическая) конфигурация биовласти.


(1) Potter Van Rensselaer. Bioethics: Bridge to the Future. Prentice-Hall, inc. 1971.

(2) В биоэтике происходит возвращение "Простеца" (Симпличио) - персонажа культуры эпохи Возрождения. "Человек с улицы" вновь приобретает "право голоса", вступая во взаимоопределяющий (обосновывающий и устанавливающий пределы компетенции) диалог с носителями экспертного (медицинского) знания.

(3) Три точки приложения биовласти мной выделены в соответствии с работой: Heyd David. Genethics. Moral issues in the creation of people. Univercity of California Press, Berkley-Los Angeles - London, 1992.

(4)Витгенштейн Л'. Философские работы (часть 1). М., 1964. С. 126.

(5) Тищенко П.Д. Метафизические опыты с шарами мысли, клубком постмодернистских сюжетов из ниточки слов Льва Толстого, аутопсии текста // Онтология и эристемология синергетики. М., 1997.

(6)Тищенко П. Д. Метафизические опыты...(опыт 6), а также статья - Смерть: Событие и Смысл (наброски) // Событие и Смысл: синергетический опыт языка. М., 1998. (Серия 4).

(7) ХайдеггерМ. Время и бытие: статьи и выступления: М., 1993. С. 312.

(8) Там же. С. 306.

(9) Там же. С. 309.

(10) Там же. С. 310.

(11) Jonas H. The Imperative of Responsibility: In Search of an Ethics for the Technological Age. University of Chicago Press, Chicago, 1984.

(12) Ibid. P. 27


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/БИОЭТИКА-БИОВЛАСТЬ-И-СИНЕРГЕТИКА-МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОГО-ДИСКУРСА

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Larisa SenchenkoКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Senchenko

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

П.Д. ТИЩЕНКО, БИОЭТИКА, БИОВЛАСТЬ И СИНЕРГЕТИКА МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОГО ДИСКУРСА* // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 08.09.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/БИОЭТИКА-БИОВЛАСТЬ-И-СИНЕРГЕТИКА-МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОГО-ДИСКУРСА (дата обращения: 28.03.2024).

Автор(ы) публикации - П.Д. ТИЩЕНКО:

П.Д. ТИЩЕНКО → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Larisa Senchenko
Arkhangelsk, Россия
2281 просмотров рейтинг
08.09.2015 (3124 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
7 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
БИОЭТИКА, БИОВЛАСТЬ И СИНЕРГЕТИКА МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОГО ДИСКУРСА*
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android