История, стб. 273 - 724. М. 1947.

Первые статьи раздела "История": "Развитие изучения истории СССР" и "Истерия СССР до конца 18 в." (стб. 273 - 470) - принадлежат перу проф. Н. Л. Рубинштейна.

Перед автором их стояла задача подвести итоги научному изучению с марксистско-ленинских позиций героического прошлого русского народа, равно как и других народов Советского Союза, наметить основные этапы их исторического развития, показать тот вклад, который сделан русским народом в мировую культуру. Такой очерк должен быть проникнут партийностью и проводить решительную борьбу со всеми враждебными советской науке теориями, с проявлениями буржуазного объективизма и космополитизма.

Рассматривая статьи Н. Л. Рубинштейна, приходится отметить, что они не отвечают указанным требованиям, так как всё содержание их основано на буржуазно-космополитической концепции автора.

Изложению истории СССР Н. Л. Рубинштейн предпосылает историографический очерк. Первым пороком этого очерка является то, что в нём не показаны самостоятельные пути развития русской исторической науки. Напротив, автор утверждает, что изучение прошлого русского народа шло под влиянием заимствования идей западноевропейских историков. Автор не только затушёвывает ту борьбу, которую вели русские историки XVIII в. с ложными теориями немецких псевдоучёных, но доказывает тесное содружество тех и других. Основоположниками норманской теории происхождения Русского государства назван В. Н. Татищев вместе с Г. З. Байером (стб. 303). Гениальный русский учёный М. В. Ломоносов упоминается Н. Л. Рубинштейном лишь как историк, поставивший "новую проблему - параллелизма между историей России и историей Западной Европы" (стб. 275). О борьбе Ломоносова с немецким засильем в Академии наук в статье нет ни слова. В один ряд поставлены Г. Ф. Миллер, М. М. Щербатов, Н. И. Новиков, И. Н. Болтин, А. Л. Шлецер. Всё это, по словам Н. Л. Рубинштейна, историки, "продолжавшие дальнейшую разработку вопросов", поставленных В. Н. Татищевым (стб. 275). Однако известно, что Шлецер изо всех сил старался скомпрометировать достижения Татищева.

Развитие буржуазной исторической науки в первой половине XIX в., с точки зрения Н. Л. Рубинштейна, представляло собой "отражение" двух направлений западноевропейской историографии: "социального", французского, и "философско-мистического", немецкого романтизма. Вследствие такого подхода автором совершенно искажается картина развития русской исторической науки.

Вторым серьёзным пороком статьи Н. Л. Рубинштейна надо признать то, что он затушёвывает борьбу прогрессивных и реакционных идей в исторической науке XVIII-XIX веков. Таким образом, Н. Л. Рубинштейн утверждает ложную теорию "единого потока" развития исторической науки и не показывает отражения классовой борьбы в области идеологии. Автор останавливается на характеристике трудов дворянских и буржуазных историков Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, К. Д. Кавелина, Б. И. Чичерина, В. О. Ключевского и др., но совершенно игнорирует исторические труды декабристов и революционных демократов В. Г. Белинского и А. И. Герцена. Имя Н. М. Добролюбова им только названо. О роли Чернышевского в изучении русской истории сказано только, что он "подошёл к разрешению ряда важней-

ших вопросов русской истории 18 и 19 вв. с позиций экономического материализма" (стб. 280). Таким образом, передовая русская историческая наука XIX в., наука, которую создавали революционные демократы, Н. Л. Рубинштейном или вообще игнорируется или преподносится так, что её значение извращается и умаляется.

Третий порок статьи Н. Л. Рубинштейна заключается в неверной характеристике буржуазной историографии периода её кризиса. Не давая правильного освещения этого кризиса, Н. Л. Рубинштейн, напротив, пытается подчеркнуть прогрессивность отдельных буржуазных историков конца XIX - начала XX века. Н. П. Павлов-Сильванский, как утверждает он, вышел "за рамки формализма юридической школы и буржуазной ограниченности", "вплотную подошёл к созданию новой концепции русской истории", установил "общую закономерность исторического развития России в образовании и последовательном разложении феодального строя", осмыслил "переход от феодального строя к буржуазному" (стб. 282). Словом, по мнению Н. Л. Рубинштейна, Павлов-Сильванский был близок к марксизму. Но ведь мы хорошо знаем, что работы Павлова-Сильванского, появившиеся в те же годы, что и гениальный труд В. И. Ленина "Развитие капитализма в России", написаны с позиций, противоположных ленинским. Ленин дал классическую формулировку четырёх признаков феодального способа производства. Работа же Павлова-Сильванского исходит из представления о феодализме как о системе юридических институтов и построена на применении свойственного буржуазной историографии сравнительно-исторического метода. В отношении А. С. Лаппо-Данилевского сказано только, что ему принадлежит крупное место в изучении истории России XVIII в. (стб. 280). Между тем Лаппо-Данилевский является автором "Методологии истории", написанной с идеалистических позиций неокантианской философской школы. Эта книга появилась в годы столыпинской реакции и отражала настроения реакционной интеллигенции, испугавшейся революции. В этой книге выражено то самое мировоззрение, против которого боролся В. И. Ленин в своём классическом труде "Материализм и эмпириокритицизм" Об этом Н. Л. Рубинштейн не говорит.

Три указанных порока статьи Н. Л. Рубинштейна влекут за собой четвёртый, главнейший. Автор не только не показывает, что советская марксистско-ленинская историческая наука представляет собой принципиально новый этап в развитии русской историографии, но даже выдвигает теорию преемственности буржуазных и марксистско-ленинских идей в исторической науке. Автор говорит не о том, что марксистско-ленинская наука развивалась в борьбе против буржуазной, а о том, что "марксистско-ленинская разработка русской истории" уже в конце XIX - начале XX в. "оказала влияние на тематику буржуазной исторической литературы" (стб. 281). По словам Н. Л. Рубинштейна, буржуазная наука делала только "единичные попытки возродить старые идеалистические концепции государственной школы" (там же). К числу этих "единичных попыток" автор относит "Очерки по истории русской культуры" П. Н. Милюкова, совершенно не раскрывая лица последнего как идеолога империализма.

Не только в историографическом очерке, но и в ряде других разделов своей статьи автор проводит мысль о том, что советская историческая наука не преодолевает, а лишь развивает дальше теоретические предпосылки буржуазных историков. В стб. 334 читаем: "Современной советской историографией показана несостоятельность утверждений об организующем и даже прогрессивном влиянии Золотой Орды на развитие Русского государства, идущих ещё от Карамзина. Они были справедливо опровергнуты крупнейшими русскими историками, начиная с Соловьёва, но не раз возрождались вплоть до Покровского и его школы". Таким образом, Н. Л. Рубинштейн считает, что советские историки лишь должны были преодолеть взгляды Покровского, с тем чтобы вернуться к концепции Соловьёва. В стб. 352 автор указывает, что "крупнейшие буржуазные историки С. М. Соловьёв, С. Ф. Платонов, А. Е. Пресняков, Н. П. Павлов-Сильванский видели в деятельности Ивана III и Василия III только конец предшествующего периода, ликвидацию политической раздробленности, а формирование новых отношений начинали с Ивана IV. Эта последняя точка зрения получила дальнейшее развитие в советской историографии, начинавшей с Ивана IV переход к феодально-абсолютистскому (самодержавному) строго и процесс превращения России в многонациональное государство". Н. Л. Рубинштейн обращает

здесь внимание исключительно на голую хронологию, на исходный момент для периодизации, а не на принципиальную разницу в основах периодизации, принятых советскими и буржуазными историками. В стб. 375 говорится, что "экономический кризис конца 16 века был отмечен В. О. Ключевским и вслед за ним Н. А. Рожковым; изучение его было вновь поставлено в советской историографии Б. Д. Грековым. В буржуазной историографии политическому кризису конца 16 - начала 17 вв. посвящено специальное исследование С. Ф. Платонова". Словом, разграничения методологических позиций историков советских и буржуазных Н. Л. Рубинштейн не проводит.

В целом надо сказать, что в рецензируемой статье воспроизведена та же самая космополитическая и проникнутая преклонением перед буржуазной наукой схема, которую мы находим в большом курсе "Русской историографии" Н. Л. Рубинштейна. Заканчивая анализ историографических разделов статьи Н. Л. Рубинштейна, следует отметить, что слишком бросается в глаза подчёркивание- им собственного ведущего места в разработке ряда основных проблем истории СССР. В стб. 284 Н. Л. Рубинштейн говорит о своей роли "в научном изучении с марксистско-ленинских позиций" социально-экономического развития России и "в создании фундаментальных работ обобщающего значения" по историографии. В стб. 287 он называет себя и П. Г. Любомирова основоположниками научного изучения "вопроса о формировании капиталистического уклада в России во второй половине 18 века". В стб. 308 читаем: "Только советская историография дала систематическое освещение русского феодализма и показала его складывание в Киевской Руси". И в скобках указано имя Н. Л. Рубинштейна рядом с именами Б. Д. Грекова и С. В. Юшкова. Н. Л. Рубинштейном, как говорит он сам, "положено качало" разработке вопроса о национально-освободительном движении против польских интервентов XVII в. (стб. 383). Им же вместе с покойным В. И. Пичета и Н. Н. Петровским "разрешаются важнейшие вопросы украинской истории 17 в." (стб. 406).

Эти заявления совершенно необоснованны: ряд разделов в статье Н. Л. Рубинштейна, посвященной истории СССР, заслуживает серьёзной критики. В разделе "Первобытно-общинный строй" автор в основном рассматривает не историю производительных сил и производственных отношений, а смену археологических "культур". Поэтому изложение носит формальный характер. Преодолеть этот формализм можно, лишь положив в основу периодизацию истории первобытного общества, указанную Энгельсом в его книге "Происхождение семьи, частной собственности и государства", и характеристику первобытно-общинного строя, данную И. В. Сталиным в работе "О диалектическом и историческом материализме".

Автор не приводит и сталинской характеристики рабовладельческого строя. Поэтому в его изложении не раскрыты классовые основы рабовладельческого государства Урарту. Н. Л. Рубинштейн говорит о завоевательной и строительной деятельности ванских царей (стб. 294), описывает развалины урартийских крепостей (стб. 295), но совершенно не останавливается на производственных отношениях в урартийском обществе.

Лишена принципиальности постановка проблемы этногенеза славянства. Автор не должен был ограничиваться простым указанием на то, что "старые (?) теории иммиграции славянства в качестве сложившегося народа из какой-то прародины... можно считать отброшенными" и что "не могут быть приняты и попытки искать непосредственных предков славян в каком-нибудь из древних племён, населявших Восточную Европу" (стб. 302). Вопрос о славянском этногенезе надо было поставить на принципиальную высоту и разрешить его в свете указаний И. В. Сталина о происхождении племён, пародов и нации¹ . Индоевропейской теории, используемой фашистскими и профашистскими фальсификаторами истории, следовало противопоставить учение Марра об автохтонности славянства. Те измышления по вопросу о славянском этногенезе, которые мы находим в американской и английской литературе, враждебной по отношению к советской науке, требуют особенного внимания к этой проблеме. Как показывает приложенная к статье карта, автор целиком стоит на точке зрения немецких националистов и фашистов о мнимом господстве готов в III-IV вв. н. э.

¹ См. И. Стали и. Марксизм И национально-колониальный вопрос, стр. 4-10. М. 1934.

над множеством племён Восточной Европы, от Ильменя до Крыма, что давно уже опровергнуто советской наукой.

Явно недооценивает Н. Л. Рубинштейн и значения борьбы с норманской "теорией" происхождения Русского государства. Он считает, что эта "теория" в её новейшей интерпретации (уже со времён Шахматова) "сводится лишь к вопросу о происхождении имени "русь", а "реальное влияние норманского-варяжского - элемента на развитие древней Русской земли, как противоречащее всей исторической действительности, решительно отвергается" (стб. 303). Автор опять-таки забывает о тех враждебных в отношении русского народа выводах, которые делают американские и английские адепты норманизма типа Вернадского, Чадвик и т. д.

Серьёзные возражения встречают разделы, .посвященные Киевскому государству. В стб. 310, говоря о развитии феодальных отношений в Киевской Руси, автор указывает: "Последовательный глубокий процесс разложения родовой организации на семейные хозяйства... в условиях сложившегося феодализма в передовых странах культурного мира (Византия, арабы) - определил непосредственный переход к феодализму Киевской Руси (так же, как и народов северной части Западной Европы), минуя рабовладельческую (античную) формацию".

Следовательно, по мнению Н. Л. Рубинштейна, развитие феодальных отношений в Киевской Руси объясняется внешним воздействием Византии и арабов. Такое объяснение не является марксистским.

Правильно констатируя тот факт, что славяне миновали в своём развитии стадию рабовладельческого строя, автор игнорирует весьма важное историческое явление, раскрытое в исследованиях Б. Д. Грекова: цивилизующую роль славян, носителей общинного строя, обновивших гибнущую античную рабовладельческую цивилизацию.

Не всегда правильно изображаются автором русско-византийские отношения в X веке. В стб. 312 он пишет: "По призыву Византии, Святослав вступил в Дунайскую Болгарию и после блестящих военных побед задумал даже обосноваться на Дунае. Однако ему нехватило для этого сил в условиях неожиданно изменившейся конъюнктуры на Балканах. В 972 г. он вынужден был отойти на Русь и был убит печенегами у Днепровских порогов (973)". Здесь не показана действительная сущность политики Византии, которая "призывом" Святослава в Болгарию стремилась обескровить и Русь и Болгарию. Смерть Святослава от руки печенегов выступает как случайное событие, а не как акт убийства, подготовленный византийским правительством. В стб. 313, где речь идёт о расширении международных связей Руси при Владимире Святославиче, в порядке лишь простого перечня приведены такие факты, как брак Владимира с византийской царевной Анной и посольства в Киев римского папы и германского императора. Но при таком изложении утрачивается политическое значение брака Владимира как победы Руси над германской дипломатией при Византийском дворе и как средства противодействия агрессии воинствующего католицизма.

Не может удовлетворить раздел о культуре Киевской Руси, построенный следующим образом. Рассказав о русской культуре до принятия христианства, автор пишет: "Дальнейшее развитие русской культуры шло в тесном взаимодействии с западноевропейской и восточной культурой. Первым посредником явилось византийское и болгарское духовенство" (стб. 321). Далее автор ведёт речь о знании русскими князьями иностранных языков и организации переводческой деятельности при Софийском соборе и княжеском дворе и только затем уже о таких памятниках русской культуры, как Начальная летопись, Изборник Святослава, "проповеди" митрополита Иллариона, и т. д.

Нельзя рассматривать русскую культуру лишь как результат влияния Запада и Византии. Неправильно также начинать изучение культуры с произведений не оригинальной, а переводной литературы. Неверной надо признать и оценку русских памятников, данную Н. Л. Рубинштейном. Начальная летопись возникла не вследствие "посреднической деятельности византийского духовенства", как пишет Н. Л. Рубинштейн; Д. С. Лихачёв доказал, что, напротив, древнейший летописный свод был создав в борьбе с византийским духовенством. "Слово о законе и благодати" Иллариона -это не просто "проповедь", а агитационное произведение, направленное против претензий Византийской империи на политическую гегемонию над Русью.

В разделе, посвященном борьбе с немецко-рыцарской агрессией и татаро-монгольским нашествием, Н. Л. Рубинштейн не подчёркивает ту мысль, что русский народ, на своих плечах вынесший тяжесть нашествия завоевателей, тем самым отвратил удар от Западной Европы. Эта историческая заслуга русского народа стирается в следующей, недостаточно чёткой формулировке: "В 1240 г., разорив Киев и Галицко-Волынское княжество, татаро-монгольская орда вторглась в Центральную Европу, но была встречена сильным войском, возглавлявшимся чешским королём Вацлавом I, и, уже ослабленная предшествующей борьбой с Русью, повернула обратно в южнорусскую степь" (стб. 332).

Говоря об объединении русских земель в XIV-XV вв., Н. Л. Рубинштейн пишет: "Национальная природа государственных образований феодального периода, указанная И В. Сталиным, поставила перед советской наукой вопрос о складывании и развитии русской (великорусской) народности или национальности и затем нации (равно украинской и белорусской)" (стб. 325). Но правильно указав на необходимость постановки и решения вопроса о формировании русского народа, автор однако, не уделяет этому вопросу места в своей статье.

Неверной надо признать оценку феодальной войны второй четверти XV в, как "княжеской смуты" (стб. 342). Эта война представляла собой серьёзный и решающий этап в процессе создания Русского централизованного государства.

При изучении "ересей" как формы городского движения XIV-XV вв. (стб. 343) надо было исходить из характеристики средневековой "бюргерской ереси", данной Энгельсом² .

Рассматривая вопрос об образовании Русского централизованного государства, Н. Л. Рубинштейн предлагает периодизацию, которая вызывает возражения. По мнению автора, с середины XVI в. начинается "феодально-абсолютистский порядок", "определяющийся прежде всего развитием самодержавия, началом ограничения Боярской думы и возникновением Земских соборов" (стб. 363). Между тем В. И. Ленин ясно различал монархию XVII в. с боярской думой и чиновничьи-дворянскую монархию XVIII века³ . Исключительно путанны и схоластичны рассуждения Н. Л. Рубинштейна по поводу характера Русского централизованного государства. Он говорит о возможности двоякого понимания национального характера Русского государства: в широком и узком смысле. В широком смысле, по мнению Н. Л. Рубинштейна, можно говорить "о государстве с единым или преобладающим русским населением", в узком смысле речь должна идти о типе "централизованного государства, складывающегося на определённой национальной (или многонациональной) основе" (стб. 353). Эти рассуждения Н. Л. Рубинштейн пытается подтвердить ссылкой на высказывания И. В. Сталина. Между тем И. В. Сталин не говорит ни о каких двух "пониманиях" Русского, централизованного государства. Он совершенно чётко указывает, что на востоке Европы "сложились междунациональные государства, государства, состоящие из нескольких национальностей", и что "роль объединителя национальностей" в России взяли на себя великороссы⁴ .

В разделе, посвященном польско-шведской интервенции начала XVII в., дано неправильное объяснение выступлению Лжедмитрия I: "Выступление Лжедмитрия I связано, с одной стороны, с интригой московских бояр против Бориса Годунова, с другой - с агрессивными замыслами авантюристических элементов в Польше" (стб. 379). Автор воспроизводит здесь точку зрения буржуазной историографии (особенно ярко выраженную в работах С. Ф. Платонова) на Лжедмитрия как на боярскую креатуру и тем самым умаляет роль польских интервентов. Агрессивные намерения польских магнатов и шляхты отодвинуты им на второй план.

Изобилуют искажениями разделы, посвященные идеологии и культуре XVII века. "К числу наиболее ярких памятников политической мысли" Н. Л. Рубинштейн относит прежде всего сочинение Григория Котошихина "О России в царствование Алексея Михайловича", "представляющее суровую критику тогдашней отсталости Русского государства и тем самым требовавшее широких реформ" (стб. 399). Таким образом, Н. Л. Рубинштейн превозносит тенденциозную и враждебную России книгу государ-

² См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. VIII, стр. 128 - 129.

³ См. Лени н. Соч. Т. XV, стр. 83. 3-е изд.

⁴ См. И. Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос, стр. 10.

ственного изменника, выдавая её за памятник передовой общественной мысли. Дальше, в плане "единого потока", автор перечисляет ряд произведений, относящихся "к смутным событиям начала 17 в>, городским восстаниям средины столетия, дворцовой борьбе конца 17 века. Классовый подход к явлениям в области идеологии здесь отсутствует. Непонятно, почему среди публицистики, относящейся ко времени крестьянской войны и польско-шведской интервенции, Н. Л. Рубинштейн выбирает именно мемуары Хворостинина, скомпрометировавшего себя близостью к ставленнику польских интервентов Лжедмитрию I и в дальнейшем собиравшегося бежать из России в Польшу.

Характеризуя культуру и быт, автор исходит из космополитической концепции, согласно которой развитие русской культуры определялось заимствованиями с Запада. Автор много говорит о западноевропейском влиянии на русскую науку и совершенно умалчивает о том вкладе, который сделала Россия в мировую науку. Почему, в самом деле, отмечая знакомство русских с "Космографией" Меркатора или атласом Блеу, Н. Л. Рубинштейн не упоминает о том, что московская картография была использована западноевропейской наукой (карты Герритса, Герберштейна и т. д.)?

История народов СССР не показана Н. Л. Рубинштейном в органической связи с общей историей Русского государства XVI-XVII веков. Данные по истории нерусских народов приведены в виде формального, механического придатка к изложению основных явлений общеисторического процесса.

Ряд серьёзных возражений вызывает раздел "Россия в период петровских преобразований" (стб. 413). Касаясь историографии вопроса, Н. Л. Рубинштейн приводит концепцию "наиболее глубокого представителя русской буржуазной историографии" - С. М. Соловьёва, - согласно которой "эпоха петровских преобразований открывает новый период русской истории и как бы служит прообразом буржуазных реформ 60-х гг." XIX в., хотя в то же время тесно связана с историей XVII века. По мнению Н. Л. Рубинштейна, "противоречие, отражающееся в этом двойном определении, было значительно углублено последующей буржуазной историографией" и "получило диалектическое разрешение в марксистско-ленинской историографии, в трудах Ленина и Сталина, связавших преобразования Петра с противоречиями русской действительности начала 18 в." (стб. 413). Но Н. Л. Рубинштейн не вскрывает принципиальной разницы в подходе к изучению реформ Петра I со стороны буржуазной историографии и со стороны марксистско-ленинской исторической науки.

Ленинская характеристика феодальной абсолютной монархии XVIII в. не лежит в основе тех разделов статьи Н. Л. Рубинштейна, которые посвящены изложению реформ Петра. Автор правильно отвергает "характеристику монархии Петра как системы просвещённого абсолютизма", данную М. М. Богословским (стб. 422), отвергает и взгляд на политику Петра как на "систему надклассового государства", предложенный Б. И. Сыромятниковым (стб. 413). Нб он не противопоставляет этим буржуазным концепциям ленинское понимание абсолютизма XVIII в. в противоположность самодержавию с боярской думой XVII века. Петровские реформы рассматриваются автором вне связи с историей классовой борьбы. Поэтому непонятной в изложении Н. Л. Рубинштейна остаётся, например, губернская реформа Петра 1708 г., оторванная от восстания К. Булавина (стб. 423). Введение подушной подати рассматривается Н. Л. Рубинштейном только в плане "изменения системы финансового управления" (стб. 423), а не с точки зрения дальнейшего расширения и углубления крепостнических отношений. Не показана связь реорганизации государственного устройства и управления при Петре с теми потребностями социально-экономического и политического развития Русского государства, которые наметились ещё к концу XVII века.

При описании башкирских восстаний начала XVIII в. Н. Л. Рубинштейн не раскрыл противоположности интересов башкирских феодалов, с одной стороны, и непосредственных производителей - с другой. Если последние выступали против феодально-крепостнического гнёта и движение их носило прогрессивный характер, то первые преследовали реакционные цели отторжения от России Поволжья и Прикамья при помощи Крыма и Турции.

Не могут удовлетворить читателя разделы о культуре первой четверти XVIII века. Во-первых, явно переоценивается автором западное влияние. Истоки реформ Петра

автор видит в его связях с Немецкой слободой: Пётр "получил образование в новом духе, в широком общении с иностранцами из соседней с его излюбленной резиденцией - Преображенским дворцом - "Немецкой" слободы. Это воспитание подготовило его к будущим преобразованиям и военной деятельности" (стб. 415). И далее Н. Л. Рубинштейн подчёркивает восприятие русскими господствующими классами западноевропейской культуры (стб. 427). Конечно, нельзя отрицать того, что иногда в "дворянских домах крепостной быт причудливо сочетался с европейским "политесом" (там же). Но читателя интересуют не эти наносные явления внешнего быта дворянской верхушки, а самобытное прогрессивное развитие культуры русского народа, национальное творчество русского народа. Во-вторых, вызывает возражение тот принцип "единого потока", который положен автором в основу изложения истории русской культуры, науки и искусства первой четверти XVIII века. Культура церковная и светская, дворянская и купеческая, культура выходцев из дворянских низов - всё это представлено Н. Л. Рубинштейном в сплошном потоке имён: Магницкий, Посошков, Скорняков, Писарев, Татищев, Феофан Прокопович, Кантемир и т. д.

Явно недооценивает Н. Л. Рубинштейн феодальную оппозицию реформам Петра, вылившуюся в дело царевича Алексея. Большинство боярства, пишет автор, "брюзжало, иногда роптало, но постепенно перестраивалось" (стб. 428). Между тем в действительности Алексей возглавлял серьёзный заговор, нити которого связывали внутреннюю боярскую оппозицию в России с западноевропейской интервенцией.

Раздел "Ближайшие преемники Петра I (1725 - 1762)" построен главным образом в плане изложения династической борьбы и смены царей на престоле. В этом разделе отсутствует настоящий анализ социально-экономических явлений, хотя автор и говорит, что "не смена царей определяла путь исторического развития России", а "накопление необходимых материальных ресурсов", "оформление деятельных сил этого дальнейшего развития" (стб. 429). Автор не объясняет, почему экономическая политика второй четверти XVIII в "была, по сути дела, прямым продолжением петровской политики" (стб. 430), а "петровская правительственная система", напротив, подвергалась нарушениям (стб. 429). Не показана крепостническая политика русского царизма и размах крестьянского движения. Н. Л. Рубинштейн не раскрывает также значения дела А. П. Волынского как проявления борьбы с немецким засильем во времена бироновщины, отмечая лишь очень неясно, что с именем Волынского "связывается представление о попытках продолжить петровскую традицию". Автор явно умаляет значение дела Волынского, расценивая его как "результат дворцовой борьбы" (стб. 431).

Много внимания уделено в статье Н. Л. Рубинштейна социально-экономическому и политическому развитию России в середине и второй половине XVIII века. Автор рассматривает вторую половину XVIII в, как "период оформления капиталистического уклада в России", формирования класса буржуазии и рабочего класса (стб. 434, 443 - 444). Вызывает возражение прежде всего историографическая часть этого раздела, в которой Н. Л. Рубинштейн, не отмечая принципиальной разницы между буржуазной историографией и марксистско-ленинской исторической наукой, не подвергает должной критике работы П. Г. Любомирова. Напротив, Н. Л. Рубинштейн указывает, что советская историография в лице П. Г. Любомирова, "исходя из положений ленинского труда "Развитие капитализма в России", подошла к систематическому изучению складывания капиталистических отношений в России 18 в." (стб. 434). Этот тезис не может быть принят. Несмотря на большие заслуги Любомирова в изучении экономической истории России XVIII в., он не владел марксистско-ленинской теорией, что мешало правильности его выводов. Собственные выводы Н. Л. Рубинштейна в этом разделе лишены чёткости и убедительности. Это объясняется в значительной мере малой изученностью рассматриваемого автором вопроса. Автор ставит своей задачей показать "решающее значение второй половины 18 в." в процессе складывания капиталистических отношений в России (стб. 434). Сделать это можно было, только показав в должной мере характер социально-экономического развития в первой половине столетия. Между тем соответствующий параграф в разделе, посвященном первой половине XVIII в., вообще отсутствует, если не считать параграфа о "социально-экономической политике" Петра I (стб. 420). С другой стороны, в пределах второй половины XVIII в. не намечена та решающая грань, после

которой процесс формирования капиталистического уклада выступал уже в достаточно чётких очертаниях. Вряд ли можно давать одинаковую сценку "середине и второй половине" XVIII в. (стб. 434).

Решительны; возражения вызывает дальнейшее построение рассматриваемого раздели: Автор сначала говорит о крестьянской войне под руководством Ем. Пугачёва (стб, - 446) и уже затем - о внутренней политике Екатерины II, начиная с 60-х годов XVIII в. (стб. 449). Этот недостаток выходит за рамки чисто конструктивного. При таком построении нельзя по-настоящему показать значение реформ 70 - 80-х голо?. XVIII в. ("Учреждение для управления губерний", жалованная грамота дворянству) как мероприятий, направленных на укрепление дворянской диктатуры после подавления крестьянской войны 1773 - 1775 годов.

Внешнюю политику Екатерины II Н. Л. Рубинштейн трактует так же, как сё трактовал ещё С. М. Соловьёв (стб. 457). Автору следовало бы показать, чем принципиально отличается марксистско-ленинская оценка внешней политики России второй половины XVIII в. от оценки буржуазной историографии. В частности, при изучении русско-турецких войн второй половины XVIII в. надо было показать захватнические тенденции и намерения русского царизма и в то же время объективно прогрессивные результаты этих войн.

В разделе "Идеология и культура в 18 в." (стб. 462) основное, что вызывает возражения, - это отсутствие показа "двух национальных культур"⁵ . Автор говорит, что "развитие русской культуры в 18 в. носило не узко дворянский, а общенародный характер" (стб. 462). Но в классовом обществе не может быть единой, "общенародной" культуры. Между тем в изложении Н. Л. Рубинштейна культура отличается именно бесклассовым характером, изложение построена в плане "единого потока". Так, говоря о развитии в России экономической науки, автор в одном ряду приводит имена М. Чулкова, Н. А. Третьякова, А. Н. Радищева, Г. Шторха, А. Т. Болотова (стб. 466). Совершенно недопустимой является данная автором характеристика представителей передовой революционно-демократической мысли и их произведений. Так, "Путешествие из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева, яркое публицистическое произведение, направленное против самодержавия и крепостного права, расценивается Н. Л. Рубинштейном как образец "сентиментального путешествия" на русской почве, пронизанного в то же время элементами нарождающегося реализма" (стб. 467). В соответствии со своей общей концепцией Н. Л. Рубинштейн переоценивает роль английского и немецкого влияния на русскую науку, считая, что экономическая наука в России развивалась "в духе классической политической экономии А. Смита" (стб. 465 - 466), а в исторической науке сказалось влияние Миллера и Шлецера (стб. 466) и т. д.

В целом надо сказать, что для нового издания "Большой советской энциклопедии" статья для этого раздела должна быть написана заново.

*

Раздел "Россия в 19 в." (стб. 470 - 567) принадлежит перу С. С. Дмитриева. Автор в основном верно освещает процесс исторического развития России, подробно характеризует экономическое состояние страны, правильно определяет главные направления внутренней политики царизма. Большое место уделяет он освещению русского освободительного движения, вскрывая причины, вызвавшие появление на исторической арене первых двух поколений революционеров - дворянских революционеров и революционных разночинцев. Освещено и возникновение пролетарского революционного движения.

Много места уделяет С. С. Дмитриев славянскому вопросу, подчеркивая горячие симпатии передовых слоев русского общества к судьбам славянских народов и отмечая при этом объективно-освободительное значение русско-турецкой войны, хотя царизму, угнетавшему народы России, "субъективно были чужды и неприемлемы освободительные задачи в отношении народов Балканского полуострова" (стб. 549 - 550).

Наконец, значительное внимание уделяет автор русской культуре и науке. Характеризуя быстрый расцвет русской культуры и науки в XIX в., С. С. Дмитриев начинает изложение этой главы (стб. 553 - 567) с ленинского определения двух нацио-

⁵ См. Ленин. Соч. Т. XVII, стр. 113. 3-е изд.

нальных культур (стб. 554). Автор убедительно показывает огромное значение передовой русской культуры, создавшей непревзойдённые образцы во всех областях искусства, а также роль русской науки, имеющей приоритет в мировой науке, в ряде важнейших её отраслей (Менделеев, Сеченов, Попов, Тимирязев и др.). Специальный раздел этой главы посвящен влиянию русской культуры на развитие культуры народов России.

С. С. Дмитриев указывает на огромное значение трудов советских учёных в деле изучения истории России XIX века (стб. 471).

Однако очерк С. С. Дмитриева не лишён и. ряда ошибок по принципиальным вопросам.

Нельзя согласиться с автором в оценке им отдельных сторон внутренней политики Александра I. С. С. Дмитриев указывает, что царизм принуждён был "итти на весьма крупные уступки "духу времени" (стб. 478). Во-первых, в статье, предназначенной для широких слоев советских читателей, необходимо было бы остановиться на раскрытии понятия "дух времени". Надо было чётко сказать, что это был период развития капиталистических отношений в недрах разлагавшегося феодально-крепостнического строя. Одним из непосредственных проявлений этого процесса являлся рост массового крестьянского движения, что главным образом и заставляло царизм идти на некоторые уступки в страхе перед возможностью революционного взрыва. Именно это и служило причиной "либерального" курса Александра I. В очерке же С. С. Дмитриева это положение не подчёркивается. Так, характеризуя внутреннюю политику Александра I после войны 1812 г., автор пишет: "Реакционной была и внутренняя политика последних 10 лет царствования Александра I. Правда, в начале этого периода... у Александра порой бывали кратковременные возвраты к туманным либерально-реформаторским затеям начала царствования" (стб. 488). И далее он сообщает о речи Александра I в Варшавском сейме в 1818 г., в которой Александр заявлял о своём желании распространить конституционное устройство на все "вверенные ему страны", а также о поручении Канкрину и Киселёву составить проект освобождения крестьян. В подобной интерпретации остаётся для читателя неясным, что непосредственной причиной этих колебаний царя являлся страх перед нараставшим недовольством в стране и в первую очередь перед крестьянским движением, принявшим в 1818 г. огромный размах на Дону.

Во-вторых, автор преувеличивает значение уступок Александра I. Так, характеризуя указ 20 февраля 1803 г., он говорит: "Практическое его значение было невелико. Но это был первый царский указ, предусматривавший не дальнейшее закрепощение, а некоторое частичное ослабление крепостного права" (стб. 479, разрядка моя. - П. З.). Нельзя согласиться с подобной трактовкой указа о вольных хлебопашцах. Этот закон вовсе не ослаблял, хотя бы и частично, крепостного права. Вызванный развитием буржуазных отношений, он, не затрагивая основ крепостного права, являлся прежде всего уступкой тем кругам помещиков, которые считали для себя выгодным переход к вольнонаёмному труду.

В освещении внутренней политики Николая I и деятельности правительства по отношению к крестьянству нет достаточной ясности. Говоря о результатах реформы государственных крестьян, автор пишет: "Но все эти положительные мероприятия осуществлялись новым министерством за счёт государственной деревни, на плечи которой реформа взвалила новые тяготы сборов. Реформа сопровождалась крупным волнением крестьян" (стб. 494). Подобная оценка является неполной: причиной крестьянских волнений являлось не только увеличение податей и сборов. Реформа привела к усилению административного произвола, в результате чего получил распространение самый разнузданный грабёж крестьян чиновниками нового ведомства. Положение государственных крестьян в стране не улучшилось, а ухудшилось. Этот факт признавал даже шеф жандармов Бенкендорф, который во всеподданнейшем отчёте за 1843 г. писал: "Теперь остаётся решить, улучшилось ли их положение с учреждением над ними нового управления. Этот вопрос разрешили сами крестьяне. Беспокойство, возникшее в прошедшем году между ними в Олонецкой, Вятской, Пермской, Казанской и Московской губерниях, имело два главных повода: притеснения и поборы чиновников государственных имуществ и желание остаться по-старому под ведением земской полиции, которая если не более заботилась о благе крестьян, то, по крайней мере, не так дорого им стоила, ибо прежде целый уезд жертвовал для одного исправника и двух-трёх заседателей,

а ныне за счёт крестьян живут десятки чиновников"⁶ . Таким образом, отрицательное значение реформы государственных крестьян заключалось не только в увеличении финансового гнёта.

Освещение общественного движения 30 - 40-х годов также содержит ряд ошибок принципиального характера. О содержании идейной борьбы 40-х годов С. С. Дмитриев пишет: "Борьба славянофилов и западников, философско-публицистическая и литературно-критическая деятельность Герцена и Белинского составили главное содержание общественно-идейной жизни 40-х годов" (стб. 497).

В действительности же общественно-идейная жизнь 40-х годов характеризовалась не борьбой славянофилов и западников, а борьбой двух направлений русской общественной мысли: либерально-реформистского, к которому, несмотря на их различие относились как западники, так и славянофилы, и революционно-демократического (Белинский и Герцен). По всем основным вопросам они стояли на противоположных позициях. Первые, будучи противниками крепостного права, являлись сторонниками реформ. Тем самым они исключали путь революционной борьбы с царизмом; в области же философии они стояли на идеалистических позициях. Вторые являлись революционерами, противниками реформистского пути; философские воззрения их были материалистическими. Таким образом, разграничительная линия проходила не между западниками и славянофилами, а между представителями основных направлений русской общественной мысли: либерального и революционного. Подтверждением правильности подобной точки зрения является и тот факт, что в период нарастания революционной ситуации в конце 50-х годов расхождения между западниками и славянофилами утратили свою остроту и они окончательно объединились в едином лагере либерализма.

Неточно освещена автором история Кирилло-Мефодиевского общества (именуемого С. С. Дмитриевым, по установившейся традиции, "братством"). Автор ничего не говорит как о тактических позициях кирилло-мефодиевцев, так и о существовавших внутри Общества разногласиях. Вследствие этого у читателя может возникнуть представление, что Костомаров, Кулиш и Шевченко стояли на одинаковых тактических позициях. Кирилло-Мефодиевское общество руководствовалось либерально-реформистской тактикой, однако часть его членов (Гулак, Навроцкий, Савич) определённо колебалась в сторону революционных методов борьбы. Что же касается Шевченко, примыкавшего к Обществу, то он стоял целиком на революционных позициях, о чём достаточно убедительно свидетельствует сам Костомаров в своей "Автобиографии".

Таким образам, и в Кирилло-Мефодиевском обществе, несмотря на кратковременность его существования, мы наблюдаем оформление двух направлений: либерально-реформистского во главе с Костомаровым и Кулишем и революционно-демократического во главе с Шевченко.

В главе "Пореформенная Россия" мы обнаруживаем также ряд неточностей и отдельных ошибочных положений, особенно в разделе, посвященном буржуазным реформам.

Характеризуя позицию "Колокола" в период подготовки реформы, автор пишет: "За освобождение крестьян выступал и издаваемый Герценом в Лондоне с 1/VII - 1857 г. "Колокол" (стб. 512). Подобная характеристика позиции "Колокола" недостаточна, так как не определяет существа позиции Герцена в период подготовки отмены крепостного права. За освобождение крестьян выступали в тот период и многочисленные газеты либерального лагеря и даже сам Н. П. Погодин. Автору необходимо было указать, что "Колокол" не только выступал за отмену крепостного права, но и стоял на точке зрения защиты интересов крестьянства. Характеризуя достаточно подробно революционное и общественное движение в 60-е годы, автор не приводит вместе с тем основного принципиального положения Ленина о борьбе "двух исторических тенденций": Чернышевского и либералов, - характеризовавших собой расстановку классовых сил а пореформенный период и определивших "исход борьбы за новую Россию"⁷ .

Следует также указать на нечёткое определение причин, вызвавших необходимость буржуазных реформ после отмены крепостного права. Автор пишет: "Вступление России в "капиталистический период" её истории привело в 60-х и отчасти 70-х

⁶ "Крестьянское движение 1827 - 1869". Под ред. Мороховца, Вып. 1-й, стр. 53. М. 1931.

⁷ В. И. Ленин. Соч. Т. 17, стр. 96. 4-е изд.

годах к вынужденному созданию самодержавием важнейших основ буржуазного порядка" (стб. 518 - 519). Автор не упоминает одного из основных факторов, обусловившего осуществление реформы: усиление крестьянского движения и рост демократического движения.

Существенную ошибку допускает автор в характеристике земской реформы. Отмечая положительную роль земства в области развития народного образования, медицинской и ветеринарной помощи, содействия развитию кустарной промышленности, сельскохозяйственной статистики и т. д. и характеризуя словами В. И. Ленина жалкое состояние земских учреждений, автор вместе с тем не останавливается на реакционной стороне земских учреждений, представлявших собой, по характеристике В. И. Ленина, "кусочек конституции.. посредством которого русское "общество" отманивали от конституции. Это, - продолжает Ленин, - именно такая, сравнительно очень маловажная, позиция, которую самодержавие уступило растущему демократизму, чтобы сохранить за собой главные позиции, чтобы разделить и разъединить тех, кто требовал преобразований политических"⁸ . На этой стороне вопроса автору необходимо было остановиться.

Нельзя согласиться с автором и в характеристике Устава 1 января 1874 г., которым, по его мнению, была введена всеобщая воинская повинность. Правильнее было бы сказать, что этой реформой введена была не всеобщая (даже в буржуазном смысле), а всесословная воинская повинность так как известная часть населения освобождалась от несения воинской службы (отдельные народы Средней Азии и Севера, менониты, отдельные категории кантонистов и т. д., не говоря уже о многочисленных отступлениях от закона для представителей господствующих классов). Надо к тому же заметить, что и сам инициатор реформы Д. А. Милютин называл воинскую повинность не всеобщей, а всесословной.

Наконец, характеризуя правительственные колебания 1879 - начала 1881 г., автор не говорит, что они выражали собой "кризис верхов", являвшийся одним из компонентов революционной ситуации в тот период. Только значительно ниже автор косвенно указывает на это, приводя высказывание В. И. Ленина о том, что второй раз, после отмены крепостного права, "волна революционного прибоя была отбита"⁹ .

Переходя к освещению автором вопросов внешней политики, необходимо также сделать несколько замечаний.

Характеризуя позицию царизма в период создания Бисмарком милитаристической Германии, С. С. Дмитриев объясняет благожелательную позицию царизма в этом вопросе лишь тем, что "Александр II был признателен Пруссии за "помощь" в 1863 г. и считал нужным в свою очередь оказать помощь Пруссии в её политике" (стб. 547). Подобное объяснение неверно. В основе политики Александра II в отношении Германии лежали его пруссофильские взгляды, преклонение перед своим дядей Вильгельмом I, причём вся эта политика, основанная исключительно на династических интересах, в корне противоречила национальным интересам России.

Автор допускает ошибку в характеристике отношения русского общества к делу освобождения славянских народов: он не разграничивает в нём двух противоположных лагерей: широких слоев русского народа, горячо симпатизировавшего делу освобождения славян и оказывавшего им свою бескорыстную помощь, с одной стороны, и реакционных панславистов вкупе с различными авантюристами типа Черняева и Фадеева, руководствовавшихся далеко не бескорыстными целями, - с другой.

Таковы серьёзные недостатки, имеющиеся в очерке С. С. Дмитриева.

*

Статьи "Россия в начале 20 в." и "Советский период истории СССР" (стб. 567 - 742), написанные проф. И. Разгоном, требуют резкой критики. Это порочные, антипатриотические статьи, которые содержат ряд серьёзных ошибок космополитического характера.

Проф. Разгон принижает роль нашего государства в мировой истории. Он замалчивает всемирноисторическое значение России как родины ленинизма и как центра

⁸ Ленин. Соч. Т. IV, стр. 152. 3-е изд.

⁹ Ленин. Соч. Т. 5, стр. 41. 4-е изд.

мирового революционного движения, затушевывает руководящую роль русского народа среди всех народов нашей страны. Проф. Разгон не показывает русский пролетариат как самый революционный класс в мире. Он игнорирует международный характер и всемирно-историческое значение Октябрьской социалистической революции, открывшей новую эру в истории человечества.

И. Разгон не освещает важнейший вопрос - о постепенном переходе СССР от социализма к коммунизму. Автор отходит от принципа большевистской партийности; классовый анализ исторических фактов и их политическую оценку он подменяет объективистским фактологическим приёмом изложения истории. Рассмотрим подробнее эти моменты.

Важнейшим фактором, наложившим свой отпечаток ни весь дальнейший ход мировой истории, является перемещение в конце XIX и начале XX в, центра мирового революционного движения в Россию. И. В. Сталин неоднократно указывал, что именно благодаря перемещению центра мирового революционного движения в Россию, благодаря тому, что только в России существовала реальная сила, могущая разрешить противоречия империализма революционным путём, Россия стала родиной теории и тактики пролетарской революции, а вождь русского пролетариата Ленин стал творцом этой теории и тактики и вождём международного пролетариата.

Умалчивая о России как центре мирового революционного движения, И. Разгон тем самым умаляет её выдающуюся роль во всемирной истории, принижает её значение как ведущей страны, впервые проложившей путь всему человечеству к пролетарской революции и построению социализма, принижает роль русского пролетариата, а также умаляет международное значение борьбы и деятельности большевистской партии.

Проф. Разгон в данном случае прибегает к излюбленному приёму безродных космополитов, подвизавшихся в области литературы и театральной критики. Фактов, показывающих величие и славу нашей Родины, нашего народа, т. е. таких фактов, на которых воспитывается советский патриотизм, И. Разгон просто не касается. Он счёл возможным даже не упомянуть о международном значении Великой Октябрьской социалистической революции, на что неоднократно указывали Ленин и Сталин. Известно, что этому вопросу И. В. Сталин посвятил специальную работу "Международный характер Октябрьской революции", написанную к десятилетию Октября. В этой классической работе И. В. Сталин указывает: "Октябрьская революция не есть только революция "в национальных рамках". Она есть, прежде всего, революция интернационального, мирового порядка, ибо она означает коренной поворот во всемирной истории человечества от старого, капиталистического, мира к новому, социалистическому, миру"¹⁰ .

В статье И. Разгона не показано принципиальное отличие Октябрьской революции от других революций, которые были в истории народов, и тем самым затушёван её социалистический характер. И. В. Сталин указывает, что Октябрьская революция принципиально отличается от всех предыдущих революций: "Она ставит своей целью не замену одной формы эксплоатации другой формой эксплоатации, одной группы эксплоататоров другой группой эксплоататоров, а уничтожение всякой эксплоатации человека человеком, уничтожение всех и всяких эксплоататорских групп, установление диктатуры пролетариата, установление власти самого революционного класса из всех существовавших до сих пор угнетённых классов, организацию нового бесклассового социалистического общества"¹¹ .

Затушёвывая социалистический характер Октябрьской революции, И. Разгон не раскрывает мероприятий советской власти по экспроприации экспроприаторов, по национализации крупной промышленности, железных дорог, торгового флота и т. д., а там, где касается этого вопроса, он извращает его в духе бухаринской "теории" мирного врастания капитализма в социализм. "В том случае, - пишет И. Разгон, - когда предприниматели бросали свои предприятия или саботировали их работу, срывали её, Советское правительство вынуждено было секвестрировать их. Предприятия в таком случае переходили в управление рабочих" (сто. 638).

¹⁰ И. Сталин "Вопросы ленинизма", стр. 175. 11-е изд.

¹¹ Там же.

Таким образом, И. Разгон изображает национализацию крупной промышленности не как определённую политику диктатуры пролетариата, а как "вынужденные" действия советского правительства, которые притом же ограничивались секвестрированием.

Известно, что ещё VI съезд партии утвердил экономическую платформу большевиков, в которой было намечено проведение национализации банков и крупной промышленности. В декабре 1917 г. постановлением Совнаркома за подписью И. В, Сталина Путиловский завод был передан в собственность Российской республики. Этим актом было положено начало национализации крупной промышленности.

Кроме того И. Разгон совершенно не говорит о том, что Великая Октябрьская социалистическая революция спасла нашу Родину от порабощения её иностранными империалистами.

Как антипатриотическую вылазку необходимо рассматривать также стремление проф. Разгона принизить выдающееся значение великого русского народа. Говоря о причинах победы Советской страны в годы гражданской войны и иностранной интервенции, Разгон ни словом не обмолвился о роли и значении Центральной России как цитадели революции и об особой роли русского народа в деле защиты завоеваний Октября и разгрома интервентов и белогвардейцев.

В статье "К военному положению на Юге", относящейся к 1920 г., анализируя причины поражения контрреволюции, И. В. Сталин писал: "Внутренняя Россия с её промышленными и культурно-политическими центрами - Москва и Петроград, - с однородным в национальном отношении населением, по преимуществу русским, - превратилась в базу революции". И далее: "В противоположность окраинам внутренняя Россия открывает совершенно иную картину. Во-первых, в национальном отношении она едина и спаяна, ибо девять десятых её населения состоит из великороссов. Во-вторых, достижение классового единства живой среды, питающей фронт и непосредственный тыл советских войск, облегчается наличием в ней популярного среди крестьянства петроградско-московского пролетариата, тесно сплачивающего его вокруг Советского правительства.

Этим, между прочим, и объясняется тот поразительный контакт между тылом и фронтом Советской России, которым никогда не блистало правительство Колчака-Деникина: достаточно Советскому правительству кликнуть клич о помощи фронту, чтобы Россия мигом выставила целый хоровод новых полков.

В этом же нужно искать источник той поразительной силы и беспримерной упругости, которую обычно проявляет Советская Россия в критические минуты.

Здесь же следует искать объяснения того непонятного для просвещённых шаманов Антанты факта, что "контрреволюционные войска, дойдя до известных пределов (до пределов внутренней России!), неминуемо терпят катастрофу..."¹² .

Стремясь принизить и умалить заслуги великого русского народа, И. Разгон не показывает его выдающейся роли в образовании Советского Союза, не показывает той всесторонней бескорыстной помощи, которую оказывал русский народ всем братским республикам. Всё, что смог сказать И. Разгон об этой помощи, вложено в такую стереотипную фразу: "Центральная власть организовала всестороннюю помощь народам, слабым в экономическом и отсталым в культурном отношениях" (стб. 674). И это - всё, больше ни слова не говорится о помощи великого русского народа братским республикам в деле их возрождения и развития. Мало того, И. Разгон ухитрился умолчать о помощи, которую оказали после Великой Отечественной войны братские республики, и прежде всего РСФСР, республикам, пострадавшим от вражеского нашествия немецко-фашистских захватчиков.

Став на путь объективистского, прагматического изложения истории, позабыв принцип большевистской партийности в науке, И. Разгон не дал научно правильного, партийного освещения борьбы большевистской партии против троцкистско-бухаринских врагов народа - этого передового отряда фашизма. Мало того, И. Разгон скатывается к прямому обелению, выгораживанию Троцкого и его сообщников. Так, в стб. 658, где речь идёт о разгроме второго похода Антанты, мы читаем: "Главное командование во главе с Троцким преступно не справлялось (?!) с задачами борьбы с Деникиным".

¹² И. Сталин. Соч. Т. 4, стр. 285 - 238.

Это-всё, что мог сказать И. Разгон о преступной, контрреволюционной деятельности этого заклятого врага советского народа. Поступив так, И. Разгон не показывает читателю факта умышленного развала, преднамеренной дезорганизации Троцким Южного фронта в 1919 г., не сообщает читателю факты расстрела Троцким многим политработников, умышленного создания паники и чувства безнадёжности в войсках. Проф. Разгон, по существу, фальсифицирует историю, когда пишет, что Пермская катастрофа Восточного фронта зимой 1918 - 1919 г. была результатом лишь "серьёзных недостатков" (?!) "в формировании и руководстве советскими войсками" со стороны Троцкого (стб. 652). Проф. Разгон предательское руководство Троцкого в армии, вредительское искривление военной политики партии Троцким и троцкистами лживо преподносит читателю всего лишь как "серьёзные недостатки". Проф. Разгон смазывает роль В. И. Ленина и И. В. Сталина как создателей и руководителей советских вооружённых сил, организаторов побед на фронтах гражданской войны, приписывая руководство советскими войсками предателю Троцкому.

В статье И. Разгона нет политической оценки классовых корней антисоветской, контрреволюционной троцкистско-бухаринской группы. Он не показывает, что эта группа являлась выразительницей интересов остатков разбитых, но ещё не уничтоженных эксплоататорских классов внутри нашей страны и интересов чёрных сил международной империалистическом реакции, агентурой которой она являлась. Правда, И. Разгон упоминает о связях этой группы с иностранными разведками, но освещает всё деле так, что троцкистско-бухаринские предатели выглядят у него второстепенными врагами, с которыми легко можно было справиться. На первый план выдвигается им "экономическая интервенция, вредительская деятельность "Промпартии", к которой, дескать, "тесно примыкали (!) "правые" и троцкисты" (стб. 684). Проф. Разгон обходит прямое указание И. В. Сталина о том, что "зиновьевцы и троцкисты объединяют вокруг себя все враждебные буржуазные элементы"¹³ , и зачисляет их в число лишь "тесно примыкающих" к враждебным элементам.

Мало того, И. Разгон скрыл от читателей тот факт, что троцкисты готовили контрреволюционный переворот, организовав военный заговор против советской власти.

Нельзя правильно осветить колоссальную роль большевистской партии и лично И. В. Сталина в деле создания в нашей стране социалистического общества, не показав, от какой опасности они избавили нашу страну, наш народ, разгромив и выкорчевав все змеиные гнёзда троцкистско-бухаринских изменников и предателей. Всякое затушёвывание исторической важности и классового содержания борьбы большевиков против троцкистов и бухаринцев является умалением роли нашей партии в деле построения социализма. Как видно, проф. Разгон стал именно на этот путь.

Проф. Разгон не осветил величайшей роли вождей нашей партии и советского народа Ленина и Сталина в деле создания первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян, в деле строительства социализма в нашей стране, в деле защиты нашей Родины от внешних и внутренних врагов. И. Разгон ничего не говорит о В. И. Ленине как о главе советского государства, он не показывает И. В. Сталина как вдохновителя и организатора побед советского народа в годы мирного социалистического строительства и в годы Великой Отечественной войны. Он, например, пишет о выступлении товарища Сталина по радио 3 июля 1941 г. следующее: "Сталин призвал весь советский народ на освободительную войну за социалистическую родину, на защиту завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции" (стб. 703). И. Разгон не показывает, что в своём историческом выступлении по радио 3 июля 1941 г. товарищ Сталин не ограничился только призывом, а дал конкретный план действий, указал на средства и методы борьбы нашего народа с жестоким и коварным врагом, поднял и вдохновил наш народ на священную, освободительную войну. Проф. Разгон ничего не говорит читателю о том, что И. В. Сталин планировал, организовывал и руководил решающими сражениями Советской Армии в годы Великой Отечественной войны.

Товарищ Сталин учит, что "историческая наука... должна, прежде всего, заняться историей производителей материальных благ, историей трудящихся масс, историей

¹³ И. Сталин. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников, стр. 6. Партиздат ЦК ВКП(б). 1937.

народов"¹⁴ . Это указание товарища Сталина проф. Разгоном не выполнено. Лишь кратко упоминая о том, что изменения в экономике привели к изменениям в классовой структуре советского общества, что совершенно новыми стали рабочий класс, крестьянство и трудовая интеллигенция, он не раскрывает существа этих изменений; не показывает новые качества советских людей, воспитанных партией Ленина - Сталина.

Советские люди, изменяя окружающий мир, сами непрерывно изменяются. Об этом В. М. Молотов говорил: "Следует признать, что важнейшим завоеванием нашей революции является новый духовный облик и идейный рост людей, как советских патриотов... В этом заключается, действительно, величайший успех Октябрьской революции, который имеет всемирно-историческое значение. Теперь советские люди не те, какими они были 30 лет назад"¹⁵ .

За годы советской власти неузнаваемо изменилось общественное и материальное положение трудящихся нашей страны. Изменились быт, традиции, неизмеримо вырос политический и культурный уровень советского народа. В нашей стране сформировался новый человек, резко отличающийся от человека капиталистического общества своим общественным положением, своими мировоззрением, нравственностью, характером, волей и т. д. Он по-новому относится к труду, к социалистической собственности, к своим обязанностям перед государством. Он повседневно проявляет активность, самоотверженность, энтузиазм и инициативу в борьбе за победу коммунизма. Он страстно любит свою Родину и беззаветно предан советскому правительству, коммунистической партии и великому вождю - Сталину.

Изменился также облик городов и сёл нашей страны.

Всё это необходимо было раскрыть как достижения социалистического общества. Социалистическое общество должно быть показано всесторонне, как живой организм, путём освещения жизни и деятельности трудящихся масс Советского Союза.

И. Разгон а своей статье не показывает завершения строительства социализма и постепенного перехода к коммунизму в СССР, поверхностно освещает вопросы развития социалистической промышленности. Например, при описании выполнения планов сталинских пятилеток он ие указывает, что за первую пятилетку было построено, восстановлено и введено в строй 1500 промышленных предприятий, за вторую - 4500 и за три года третьей пятилетки - 3 тыс., не показав, таким образом, увеличения объёма строительства крупных предприятий из пятилетки в пятилетку.

Им не показано, что за период сталинских пятилеток в корне изменилась техническая оснащённость нашей промышленности, что в Советском Союзе самый высокий в мире уровень оснащения промышленности наиболее передовой техникой производства, что на предприятиях социалистической промышленности механизированы наиболее трудоёмкие процессы работ. Совершенно не показан рост машиностроительной промышленности, которая является ключом к реконструкции всего народного хозяйства страны. Обходится молчанием вопрос о том, что в нашей стране заново создана мощная станкостроительная промышленность и изготовляются самые сложные и технически совершенные станки. Не показаны достижения советской науки и техники по автоматизации производственных процессов, вплоть до создания заводов-автоматов.

Таким образом, небывалый рост промышленности за годы сталинских пятилеток, тот скачок, "при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной - в индустриальную"¹⁶ , освещен в статье И. Разгона очень слабы и поверхностно. Так же бегло освещен сталинский план восстановления и развития народного хозяйства СССР в послевоенной пятилетке.

Величественная программа нового мощного подъёма народного хозяйства и дальнейшей борьбы за постепенный переход к коммунизму, изложенная товарищем Сталиным в его речи перед избирателями Сталинского избирательного округа гор. Москвы 9 февраля 1946 г., совершенно не нашла своего отражения в статье И. Разгона.

В статьях И. Разгона совершенно не отражено сталинское учение о движущих силах советского социалистического общества. И. В. Сталин учит, что этими движущи-

¹⁴ "История ВКП(б). Краткий курс", стр. 116.

¹⁵ В. М. Молотов. Тридцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции, стр. 27. Огиз. Госполитиздат. 1947.

¹⁶ И. В. Сталин. Речь на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы 9 февраля 1946 года, стр. 15, Огиз. Госполитиздат. 1946.

ми силами являются морально-политическое единство советского народа, дружба народов СССР и животворный советский патриотизм.

В докладе "27-ая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции", характеризуя великий подвиг советского народа в Отечественной войне. И. В. Сталин говорил: "Трудовые подвиги советских людей в тылу, равно как и немеркнущие ратные подвиги наших воинов на фронте, имеют своим источником горячий и животворный советский патриотизм.

Сила советского патриотизма состоит в том, что он имеет своей основой не расовые или националистические предрассудки, а глубокую преданность и верность народа своей советской Родине, братское содружество трудящихся всех наций нашей страны"¹⁷ .

При изложении вопросов международного положения Советского Союза И. Разгон допускает ряд грубых космополитических ошибок. Так, говоря о Брестском мире, он утверждает, что "Советская Россия защищала интересы бывших союзников царской России" (стб. 640). Это - явное извращение действительности. Советская Россия вела борьбу не за интересы Англии и Франции, а за интересы первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян, за свободу и независимость нашего народа.

Такие же грубые извращения истории допускает И. Разгон при изложении международного положен 1-я СССР в период после второй мировой войны. Замазывая роль англо-американского империализма в развязывании второй мировой войны, И. Разгон обходит молчанием сталинскую характеристику причин её возникновения. Не раскрывая провокационной политики Англии, Франции и США, стремившихся развязать войну Германии против СССР, И. Разгон тем самым Затушёвывает роль и значение той последовательной борьбы за мир, которую вела наша страна накануне второй мировой войны. В ещё большей степени это стремление принизить роль СССР в борьбе за мир проявляется тогда, когда проф. Разгон пытается излагать послевоенный период истории нашей Родины. В равной мере здесь бросаются в глаза извращения им истории в угоду англо-американским поджигателям войны.

Стоя на космополитических позициях, И. Разгон просмотрел раскол мира на два противоположных лагеря - лагерь антиимпериалистический и демократический, возглавляемый СССР, и лагерь империалистический и антидемократический, возглавляемый США. Он просмотрел также интервенцию США и Англии в Греции и в Китае; США и Голландии в Индонезии. Он ничего не пишет о развёрнутой экономической, военной и идеологической экспансии англо-американского империализма во всём мире, о том, что США создают сеть военно-морских и воздушных баз вокруг СССР, явно готовясь к войне против нашей Родины.

Дополнительный том Большой Советской Энциклопедии - СССР - подписан к печати 4 октября 1947 г., когда уже было очевидно, что американское правительство встало на путь агрессивной и антисоветской политики. Нашло ли это соответствующее освещение в статье И. Разгона? Нет, не нашло. Вот что пишет И. Разгон: "Некоторые круги (?!) за границей, враждебные демократии и стремившиеся к срыву международного сотрудничества, среди которых главная роль принадлежала У. Черчиллю, выступили с предложением о создании "Соединённых Штатов Западной Европы" - антисоветского блока с участием Германии" (стб. 735 - 736). Этим, по ^мнению И. Разгона, и ограничивается веч антисоветская политика поджигателей войны. При этом у него выходит, что антисоветская политика - не государственная политика правительств США и Англии, а лишь частная инициатива "некоторых кругов", и если верить проф. Разгону, то в США вообще нет реакционных сил, они есть только в Европе, ибо под "заграницей" И. Разгон понимает только Европу (стб. 737). Создаётся впечатление при чтении статьи И. Разгона, что ни американские бизнесмены республиканской и демократической партий, ни английские лейбористы, ни французские правые социалисты и им подобные не ведут борьбы против СССР. Космополитические идейки мешают И. Разгону дать должное освещение авантюристической политики "холодной войны", проводимой США.

Но и этого проф. Разгону мало. В своём пресмыкательстве перед заграницей (у не-

¹⁷ И. Сталин. О. Великой Отечественной войне Советского Союза, стр. 141 - 142. М. 1946.

го, например, нигде нет даже слов "англо-американские поджигатели войны") он идёт дальше. Вот что он пишет: "Значительная работа проводилась советским правительством, совместно с союзными правительствами (разрядка наша. - Ф., Б.), в деле демилитаризации и демократизации стран фашистского блока" (стб. 736). Вместо того чтобы показать диаметральную противоположность подлинно демократической и миролюбивой политики Советского Союза по отношению к Германии политике империалистических государств, И. Разгон отождествляет её: если и есть между ними разница, так только в том, что в советских зонах, по мнению И. Разгона эта политика "достигла наиболее значительных успехов" (там же).

И. Разгон извращает историю также тогда, когда пишет об отношении англо-американских империалистов к странам народной демократии. Он пишет: "Международная политика Англии и Америки в отношении стран народной демократии не всегда является дружелюбной" (?!), - хотя всему миру известно, что США и Англия ведут политику развязывания новой империалистической войны против СССР и стран народной демократии.

Как видно из всего сказанного, И. Разгон фальсифицирует не только прошлое нашей Родины, но и современную мировую историю.

Отмеченные извращения не исчерпывают всех пороков статей проф. Разгона. Но сказанное достаточно свидетельствует о том, что эти антинаучные статьи ни в какой мере не отвечают требованиям большевистского освещения истории советского общества.

*

От редакции.

Критический разбор статей раздела "История" в томе БСЭ "Союз Советских Социалистических Республик" показывает, что статьи Н. Рубинштейна и И. Разгона отражают буржуазно-космополитические взгляды авторов и не могут быть использованы при переиздании БСЭ.

Статья С. Дмитриева содержит ошибки буржуазно-объективистского характера и нуждается в серьёзной переработке.

Похожие публикации: L^Россия L^World Y G

Публикатор:

German Ivanov → Контакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Ivanov

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир) • Google • Yandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Л. ЧЕРЕПНИН, П. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ, С. ФИНОГЕЕВ, П. БОГАЧЁВ, БОЛЬШАЯ СОВЕТСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ. СОЮЗ СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК. ИСТОРИЯ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 15.11.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/БОЛЬШАЯ-СОВЕТСКАЯ-ЭНЦИКЛОПЕДИЯ-СОЮЗ-СОВЕТСКИХ-СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ-РЕСПУБЛИК-ИСТОРИЯ (дата обращения: 24.04.2024).

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Л. ЧЕРЕПНИН, П. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ, С. ФИНОГЕЕВ, П. БОГАЧЁВ:

Л. ЧЕРЕПНИН, П. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ, С. ФИНОГЕЕВ, П. БОГАЧЁВ → другие работы, поиск: Либмонстр - Россия • Либмонстр - мир • Google • Yandex

Комментарии: