В редакции "Вопросов истории" состоялась беседа главного редактора чл.-кор. АН СССР А. А. Искендерова с членом общества "Мемориал" Д. Г. Юрасовым, который на протяжении ряда лет занимается собиранием сведений о жертвах сталинских репрессий.

А. А. Искендеров . Когда и как Вы пришли к предмету сегодняшних занятий?

Д. Г. Юрасов. Историей я начал интересоваться еще в школе и уже тогда почувствовал недостаточность той информации, которую содержали учебники. Стал читать научную литературу. В Советской исторической энциклопедии я обратил внимание на неполноту биографических справок о видных политических деятелях советского перио -

стр. 160

да нашей истории. В большинстве своем они заканчивались стандартной формулировкой: "незаконно репрессирован" (иногда добавлялось - "в условиях культа личности" и "посмертно реабилитирован"). Потом я обратился к Литературной энциклопедии, затем к разным изданиям Большой Советской Энциклопедии. Я обнаружил, что в издании, вышедшем уже при Л. И. Брежневе, исчезает формулировка "незаконно репрессирован".

В ходе своих разысканий я составлял списки репрессированных политических деятелей, писателей, военных, ученых. Постепенно они все более расширялись за счет сведений, почерпнутых из работ по истории КПСС, Великой Октябрьской социалистической революции, гражданской войны, индустриализации и коллективизации. Однако о судьбе многих упомянутых в этих работах деятелей ничего не говорилось.

Когда я обратился в Центральный государственный архив Октябрьской революции (ЦГАОР), работники его, узнав о чем идет речь, отказались помогать мне в сборе информации.

После окончания школы в 1981 г. я устроился на работу в ЦГАОР, в хранилище специальных фондов. Впрочем, в само хранилище меня не пускали, а нужные для работы дела приносили в отдельную комнату. Иногда мне удавалось все-таки проникать и в хранилище, где я обнаружил материалы Центральной контрольной комиссии ВКП(б) с 1918 по 1934 г., документы НКВД (в частности, приказы по личному составу наркомата). Моя заинтересованность в этих материалах была замечена и мне было сделано строгое предупреждение, после чего я был переведен в полусекретное архивохранилище административно- контрольных и судебно-политических органов СССР. Здесь были материалы ЧК и НКВД с 1918 по 1930 г., Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию злодеяний немецко- фашистских захватчиков на территории СССР, Инюрколлегии, Верховного суда, Прокуратуры, НК РКИ, Комиссии советского контроля - Госконтроля СССР. Среди них были личные дела работников этих органов, в том числе и с пометкой "изъято НКВД". В документах Верховного суда хранились дела и по реабилитации жертв сталинского террора, проводившейся после XX съезда КПСС.

К 1982 г. у меня собралось свыше 20000 карточек, составленных на основе разных источников, в том числе и архивных (до работы в архиве у меня их было около 7000).

А. И. Совпадали ли данные, почерпнутые в книгах и журналах, с архивными?

Д. Ю. Не все. Я уже тогда установил, что многие дела на наиболее известных политических деятелей в этот архив зачастую вообще не попадали.

А. И. Много ли осталось в живых из числа тех, что были в Вашей картотеке?

Д. Ю. Нет, всего несколько человек.

А. И. Занимались ли Вы судьбой делегатов XVII съезда ВКП(б)?

Д. Ю. Да, я располагаю более полными списками, чем Л. С. Шаумян.

После военной службы, в 1985 г. я поступил на работу в архив Военной коллегии Верховного суда СССР. В нем около 2,6 млн. дел. Все документы здесь находятся в целости и сохранности (со дня образования Военной коллегии). Правда, многие дела до сих пор еще не обработаны и хранятся без нумерации и описей. Об этом, по сути дела ведомственном, архиве мало кто из историков, писателей и журналистов знает. Он находится на особом, привилегированном положении, так же как и архивы КГБ, МВД. Особенно интересны материалы Военной коллегии, которая судила, а впоследствии, в другом, конечно, составе, занималась и реабилитацией. Представьте себе такой гроссбух страниц на 600 - 700, где подшиты протоколы заседаний Военной коллегии, указан состав суда, перечислены осужденные и указано, по каким делам, а в заключении стоит зловещая фраза: "Приговорен к высшей мере. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит".

А. И. Сколько осужденных могло проходить за одно заседание?

Д. Ю. И 100, и 300... Очень много было групповых дел.

А. И. На всех ли заседаниях присутствовали обвиняемые? Некоторые приговоры выносились, очевидно, заочно?

Д. Ю. В протоколах заседаний Военной коллегии обычно указывалось, что именно показал во время суда тот или иной обвиняемый. Но в материалах выездных сессий, которые возглавляли заместители Ульриха, осужденные перечислены целыми списками.

стр. 161

Их, очевидно, вообще не вызывали на заседания коллегии. В качестве примера можно привести выездные сессии в Хабаровске по делу о "вредительстве" на железной дороге, которая осудила сразу 200 человек; в г. Свободном Амурской обл. в 1938 г., во время которой были осуждены и приговорены к высшей мере наказания около 500 человек сразу. Я работал с третьими экземплярами списков лиц, по которым приговоры были уже приведены в исполнение. (Первый экземпляр шел в ЦК ВКП(б), Сталину, второй - в НКВД, Ежову.)

А. И. В этих списках приговоренных к высшей мере наказания были только особо выдающиеся лица или и рядовые граждане?

Д. Ю. В них были внесены все, чьи дела рассматривались Военной коллегией как судом высшей инстанции.

А. И. Значит, Сталин знал, сколько людей расстреляно?

Д. Ю. Конечно, знал. Правда, на тех списках, что я держал в руках, нет пометок Сталина или Ворошилова. (Подобные документы хранятся, по-видимому, в других архивах.) В документах же Военной коллегии обычно делалась примерно такая запись: "За 26 октября 1938 г. приведены в исполнение приговоры в отношении.., по Москве.., по Ленинграду.., по Еревану..", и далее шли бесконечные списки приговоренных с указанием даты, когда они были расстреляны.

Меня интересовали, впрочем, и реабилитационные материалы. Что они собой представляют? Это папки, в которых десятки тысяч страниц машинописного текста. Они именуются как надзорные производства Военной коллегии на архивно-следственные дела. В этих папках подшиты протесты главного военного прокурора, определения Военной коллегии или Верховного суда. В протесте военного прокурора значилось: "проверкой от такого-то числа и месяца 1956 г. установлено: 1) Следствие велось незаконными методами. 2) Свидетели, дававшие показания, отказались от ранее данных. 3) Лица, проходившие по сопредельным делам, в настоящее время реабилитированы. 4) Следователи, проводившие расследование, в настоящее время осуждены за нарушение социалистической законности в органах НКВД" и т. д. Далее излагались конкретные мотивы дела, предъявленные обвинения, реакция на них обвиняемого, подписал ли он их или нет, что показал и как разваливалось дело в процессе проверки и реабилитации. Очень важны реабилитационные определения, из которых можно получить достаточно подробную информацию по сфабрикованным делам.

Когда нам говорят, что нет документов, позволяющих судить о размерах репрессий, то это не соответствует действительности.

На основании документов Военной коллегии можно было установить, что с 1935 по 1940 г. было осуждено 50 тыс. человек, приведены в исполнение приговоры к высшей мере в отношении 37 тыс. человек. За период с 1953 по 1957 г. было реабилитировано Военной коллегией 48 тыс. человек, то есть абсолютное большинство осужденных.

А. И. А осужденные "тройками" сюда не входили?

Д. Ю. Нет, здесь были документы только на тех, кто проходил через Военную коллегию или военные трибуналы какого- либо округа.

А. И. Какова была мотивация: за что обвиняли человека? Был ли тут какой-то единый стереотип?

Д. Ю. В документах содержится определенный набор обвинений: участие в шпионаже, диверсиях, контрреволюционной деятельности, контрреволюционном саботаже и т. д.

А. И. Вы и сейчас продолжаете работать в том архиве?

Д. Ю. Нет, в 1986 г. у меня выкрали мою записную книжку, после чего вызвали в спецотдел, лишили допуска, уволили с работы и исключили из института. С 1987 г. я начал заниматься своей легализацией, легализацией своих материалов.

А. И. Где вы сейчас работаете?

Д. Ю. В обществе "Мемориал", а также по договорам с журналами и газетами. Кроме того, выступаю с лекциями, езжу по стране. Начал готовить книгу.

А. И. О чем?

Д. Ю. Рабочее название "1937 год, только факты, только имена", но думаю, что оно изменится, поскольку в ней говорится не только о 1937 годе. В книге будут главы о руководящем составе Совнаркома, наркоматов, ЦК ВЛКСМ, ЦК ВКП(б), обкомов,

стр. 162

крайкомов, об "Обществе старых большевиков" (из 1300 его членов было расстреляно 500), "Обществе бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев" и т. д. Я думаю, что это будет полезный справочный материал для историков.

Когда я был уволен из архива, у меня было 100 тыс. карточек. Сейчас около 165 тыс., да подготовительный материал имеется еще на 30 тыс., то есть всего около 200 тыс. карточек.

А. И. У внесенных в Вашу картотеку репрессированных лиц были и есть ли родственники, их близкие? Знают ли они о существовании Вашей картотеки? Переписываются ли с Вами?

Д. Ю. Я веду обширную переписку с родственниками репрессированных. Многие просят помочь найти своих близких. Стараюсь ответить всем. Если же не располагаю собственной информацией, советую, куда им следует обратиться. Надо иметь в виду, что только по моей картотеке 20 - 25% родственников репрессированных не знают до сих пор о судьбе своих родных. К тому же сама система такой информации отработана у нас пока крайне слабо.

А. И. Как Вы считаете, можно ли вообще установить на основании собранных Вами данных какие-то тенденции, какую-то закономерность в этой кампании репрессий?

Д. Ю. Я пришел к выводу, что юридическая подоснова этих репрессий была отработана крепко. Если читать только документы, то ни к чему нельзя придраться. Обвиняемым по закону было запрещено возбуждать ходатайства о помиловании, если они проходили по делам, связанным с террористическими актами, саботажем, вредительством и т. д. Только в 58-й статье УК РСФСР из 14 пунктов 10 предусматривали высшую меру наказания. Дела оформлялись по шаблону: "Входил в контрреволюционную организацию", действующую, допустим, в Москве на базе такого-то завода. "Завербован..." и т. д. А эта "контрреволюционная организация" входила, скажем, в правотроцкистский блок, руководители которого были расстреляны в 1938 году. И далее шла цепочка.

А. И. Нельзя ли определить регионы, где репрессии были наиболее сильными?

Д. Ю. По моим данным, огромное число людей пострадало, например, в Закавказье. Здесь "тройки" и "двойки" приговаривали к смерти целые селения. Часто людей осуждали по национальной принадлежности (как, например, латышей по обвинению в "шпионаже" в пользу буржуазной Латвии). Были директивы НКВД 1938 г. о привлечении к уголовной ответственности латышей, поляков, немцев, эстонцев, финнов, карелов.

А. И. В чем Вы видите сейчас свой долг как историка?

Д. Ю. Я вижу его в том, чтобы продолжать собирать - по разным архивам - необходимую информацию, а затем переходить от фактов к выводам, аналитическим обобщениям, раскрывающим причины репрессий, условий, сделавших их возможными. То есть через судьбы конкретных людей выйти на эту проблему.

Постоянный адрес данной публикации: