Превращение социальной стихии в податливый "объект" системных преобразований зависит от субъекта перемен. Этот субъект должен обладать инициативой, волей и твердым намерением воплотить задуманное "в материале". Ни один потенциальный субъект преобразований не в состоянии осуществить на земле чистую, умозрительную утопию в духе Платона или Кампанеллы. У него иная задача: дать обществу импульс к развитию, исправить те осознанные социальные недостатки, которые тревожат социум и разрушают основы общественного строя. Активный реформатор исходит из предположения, что социальная система, в отличие от живого организма, не способна сама, естественным путем разрешать внутренние противоречия. Субъект преобразований уверен, что без ощутимой доли насилия или авторитарного принуждения общество не выйдет из кризисной ситуации.

Естественное течение событий приводит любое общество, не ставшее лидером мирового развития, на грань социально-экономического кризиса. Овладение этим стихийным процессом, изменение его русла составляет главное содержание системной реформационной политики. В этом пункте взгляды убежденного реформатора совпадают с идеологией заговорщика-революционера. Но в отличие от стихийного революционера, истинный реформатор никогда не выберет путь вооруженной перетряски общества. Девизом идеалиста-бунтаря является известный тезис "ввяжемся в борьбу, а там посмотрим". Напротив, разумный реформатор предпочтет сначала выработать план действий и завербовать себе сторонни-

стр. 85

ков во всех слоях общества, и только потом он объявит о начале "нового курса".

Суть реформаторской политики - максимальное улучшение социального строя с минимальными побочными издержками. Тогда как любой сторонник революционного насилия стремится к захвату политической власти, к подчинению себе всего противостоящего ему общества. Социальные сдвиги, происходящие в обществе после смены правящей элиты, интересуют революционера лишь как побочное средство укрепления господства. Таким образом, одинаково признавая необходимость "управляемого" вмешательства в общественные процессы, реформатор и революционер далеко расходятся в остальных пунктах своего мировоззрения.

Степень свободы революционера определяется количеством и качеством послушной ему вооруженной силы, а также тем, насколько созрел "текущий момент" для открытого восстания. Свобода реформатора зависит от гораздо большего количества объективных факторов. Первый из них - личное, ответственное самосознание, побуждающее его идти против воли инертного большинства. Другие факторы таковы: объективный социальный "запрос" на реформу, наличие материальных ресурсов для ее исполнения, сплоченность и единство правящей элиты (или ее активной части), эффективность государственных институтов, поддержка со стороны трудового населения.

Субъект управляемых перемен, замечающий изъяны общественного строя и признающий отсталость своей страны, избирает ту политику, которая позволяет решать наиболее актуальные, на его взгляд, задачи. В зависимости от уровня самосознания, индивидуального и коллективного, а также от того, сложилась благоприятная обстановка для реформ или нет, реформатор вырабатывает одну из трех возможных линий поведения.

Во-первых, потенциальный субъект перемен может спонтанно реагировать на обострившийся кризис или межсословный конфликт. В этой ситуации побудительным мотивом к реформе станет простое, эгоистическое желание сохранить исходное положение в общественной иерархии. Рефлекторно, полуавтоматически отзываясь на давление обстоятельств, субъект преобразований не способен взять их под контроль. Подобная зависимая политика не приносит позитивных, материальных плодов.

Во-вторых, проводник реформы имеет шанс занять отстраненную, взвешенную позицию, отказываясь от преследования узкокорыстных групповых интересов. Следствием такого выбора будет

стр. 86

ограниченная, охранительно-консервативная задача, предполагающая поддержание порядка и спокойствия в государстве. Сбалансированное, умиротворенное состояние общества, достигнутое в короткий срок, вот идеал "охранительной" реформы. Данный вариант преобразовательной политики имеет позитивный потенциал, но не разрешает скрытых проблем, а значит, не снимает опасность катаклизма, а только отодвигает его в неопределенное будущее.

В-третьих, тот потенциальный субъект "управляемых" перемен, который ставит интересы общества выше личных и корпоративных, способен занять революционную позицию. Исходя из нее, он постарается изменить облик общества мирным способом, действуя решительно и сообразно заранее намеченному плану. Если целью такого политика-реформатора будет корректировка отдельных, болезненных сегментов общественного строя, то его реформа неизбежно примет вид "технического" или "учрежденческого" преобразования. Если же проводник "управляемых" перемен стремится к кардинальным преобразованиям, затрагивающим все целостные и атомарные структуры, то его политика приобретет свойства структурной реформы.

Группа ответственных реформаторов, добившихся высоких постов, прекрасно справляется с проведением преобразований. Но влиятельные государственные чиновники, изначально находящиеся у власти, редко становятся инициаторами структурных перемен. Инициаторы и субъекты управляемых перемен на разных этапах преобразований выполняют различные функции. Реальные инициаторы перемен обычно не обладают распорядительной властью, но являются носителями общественного авторитета. Инициатору хорошо видны кризисные узлы, проблемные точки и вытекающие отсюда способы разрешения социального напряжения. Дополнительная функция инициаторов заключается в том, что они доходчиво и компетентно переводят на язык, понятный широкой публике, самые радикальные или утопические социальные теории. Выявив наилучшее направление развития, инициаторы реформ оформляют свое представление о перспективах общественного развития в виде систематизированной, обоснованной программы.

Часто инициаторы склоняются к утопическому, идеалистическому восприятию общественного пространства, но их сила состоит в том, что они разумно соизмеряют идеал с приземленной действительностью. Крайние утописты-критики не готовы быть инициаторами реальных преобразований, поскольку они неадекватно

стр. 87

оценивают реформационный потенциал общества и часто приписывают конкретному, социальному организму те свойства, которые существуют только в их воображении. Впрочем, чрезмерный житейский прагматизм тоже противопоказан инициаторам. Погруженность в обыденные, хозяйственные вопросы сковывает творческую фантазию и не позволяет выдвинуть захватывающий, радикальный проект управляемых изменений.

Если говорить о профессиональном облике образцового инициатора структурной реформы, то чаще всего его роль исполняет интеллектуальное крыло "третьего сословия": инженеры, адвокаты, профессора, независимые правительственные консультанты и т.п. Следовательно, инициаторами перемен оказываются те социально ответственные индивиды, которые уже перестали быть отвлеченными критиками-утопистами, но еще не стали (или не захотели стать) прагматичными руководителями.

В условиях системного кризиса инициаторы перемен выполняют три главные, просветительские задачи:

1. Указывают потенциальный и сбалансированный вектор развития.

2. Вырабатывают первые, черновые наброски реформационного проекта.

3. Убеждают правящую элиту в необходимости скорейших управляемых изменений. Предварительная, изыскательская работа инициаторов становится востребованной в тот момент, когда общество и особенно активная часть правящей элиты (если таковая, конечно, имеется) осознает, что без системных, эпохальных перемен невозможно двигаться вперед и сохранять достигнутое.

Особый исторический смысл деятельность инициаторов приобретает при подготовке управляемой революции. Для проведения технической, популистской или декларативной реформы не нужны компетентные инициаторы и их детально разработанные проекты. Если инициаторы продвигают проект структурной реформы, а правящая элита готова только на технические или декларативные преобразования, то ценность предлагаемой инициаторами программы снижается до минимума. Чтобы заниматься реальными переменами, надо иметь организационный талант, обладать особым складом ума и, конечно, - быть членом правящей политической группы. Такими способностями обладают не столько инициаторы, сколько субъекты или проводники реформ.

Проводники реформ являются выходцами из "авторитетного" правящего класса. У них слабо развито ощущение долгосрочных

стр. 88

перспектив, и они, начиная преобразования, с осторожностью делают первый шаг к системным переменам. Зато им хватает воли, власти и упорства для того, чтобы направить течение общественной жизни в заданное русло. Получив интеллектуальный импульс от инициаторов управляемой революции, компетентные проводники реформ быстро преодолевают свою начальную инертность и замешательство.

Большинство кардинальных реформ, проведенных в России в XIX и в начале XX в., стартовало с известным опозданием. Но и начавшись, эти реформы нередко сбивались с заданного курса и шли с вынужденными остановками. Освобождение крестьян в 1861 г. и судебно-земская реформа Александра II, финансовая реформа С. Ю. Витте, земельный "передел" П. А. Столыпина - эти преобразования проводились вяло и с оглядкой на консервативное крыло земельной аристократии. Инертность и колебания при осуществлении реформ есть удел не только патриархального самодержавия и российского дворянства. Передовые, индустриальные страны (за исключением Великобритании) тоже начинали системные реформы с изрядным опозданием. В США две главнейшие реформы: "реконструкция" Юга после гражданской войны и "новый курс" Ф. Д. Рузвельта проводились с ощутимой задержкой. В итоге, социалистическая политика Рузвельта осталась незавершенной, а реальную реформу судебной и правовой системы южных штатов провело правительство президента Л. Джонсона во второй половине 60-х годов XX в. То же произошло и в Германии, где социально-экономическая реформа, инициированная Бисмарком, затянулась на полвека, но так и не была завершена к началу первой мировой войны.

Конечно, у правящей элиты много времени занимает переработка и адаптация первоначального плана реформ, предложенного инициаторами. Но еще больше времени у них уходит на "моральную" подготовку, а также на согласование реформационных мероприятий со всеми группировками правящего класса. В этом ее отличие от сторонников насильственного социального переворота. Насильственные революционеры перестраивают общественный строй, исходя не из умозрительных идеалов, а из практической или политической целесообразности. Все массовые, стихийные революции заканчиваются одним: приходом к власти нового правящего меньшинства, которое почти всегда оказывается более жестоким и своенравным, чем его свергнутый предшественник. Роберт Михельс, сформулировавший знаменитый "железный закон олигархии", был

стр. 89

твердо убежден, что революция не имеет позитивных перспектив. Он, в частности, утверждал: "Могут победить социалисты, но не социализм, который гибнет в момент торжества своих адептов" [1].

Субъекты реформы, осуществляющие мирные преобразования, всегда входят в состав правящего класса. Им нет нужды бороться за власть, поскольку они уже являются ее "частицей". Однако, давая характеристику проводникам структурных перемен, необходимо иметь в виду, что субъект реформы и бюрократический аппарат - это явления разного порядка. Сам по себе высокопоставленный чиновник, даже исправный и толковый, не готов быть полноценным субъектом общественных преобразований. Рациональная бюрократия опутана бесчисленными циркулярами, инструкциями и негласными аппаратными нормами, ее творческий потенциал близок нулю. Чинопочитание, скованность, восприятие окружающей мира через призму "зарегистрированного документа" ограничивают инициативу средней и высшей бюрократии. Бюрократия не имеет артикулированной воли и является инструментом в руках реальной, правящей элиты.

То, что воля правящего класса не тождественна "воле", а точнее - карьерным устремлениям государственных чиновников, - давно доказанный факт. Вспомним, например, классическое противостояние большевиков и партийно-государственной бюрократии, которое тревожило В. И. Ленина в начале 20-х годов XX в. Чиновник, будь он премьер-министром или президентом, заведомо не обладает никаким служебным или политическим суверенитетом.

Подчиненное положение государственной бюрократии мало зависит от типа политического режима. В авторитарном обществе, где государство часто исполняет особую распорядительную функцию, а в политической сфере нередко устанавливается диктатура, властью обладают не чиновники, а уполномоченные представители правящего класса. В этом отношении показательна ситуация, сложившаяся в Испании 50-х и 60-х годах XX в., где, несмотря на видимую тиранию верховной государственной власти, подлинным могуществом обладали пять аристократическо-финансовых групп, обозначаемых словосочетанием "cinco grandes" ("пять семейств")[2].

Бесправное, в смысле принятия самостоятельных решений, положение верховной бюрократии усугубляется тем, что высшие бюрократические чины, включая премьер-министра, а в некоторых странах и президента, подотчетны парламенту, зависят от одобрения партийного большинства. Здесь проходит граница, отличающая либеральное государство от иных форм общественного управ-

стр. 90

ления. Единовластные монархи России, Германии и в меньшей степени, Австро-Венгрии управляли бюрократией, но сами чиновниками не являлись. Их творческая воля, если, конечно, она присутствовала у монарха, была непререкаема и обязательна. Власть коронованного правителя связывали только религиозные догмы и понятия высшей "справедливости". В результате монарх был той живой персоной, которая негласно (а в некоторых ситуациях и законно) олицетворяла совокупную волю правящей элиты, куда помимо дворянства и духовенства могла входить и буржуазия.

По сравнению с ранней индустриальной монархией в либеральной республике первое лицо не обладает абсолютной независимостью и не имеет права выражать волю напрямую, без согласования с правящим классом. Право на власть высшего чиновника (президента, премьер-министра или председателя парламента) гарантируется только законодательно, через присвоение ему формального статуса должностного лица. Этот изначально легальный статус дает возможность президенту стать или диктатором, как в Южной Корее и Тайване конца 70-х, или послушным исполнителем воли правящего меньшинства, как в большинстве современных государств.

Каждый президент или премьер-министр имеет вне должностные, иррациональные атрибуты распорядительной власти. К ним относятся завоеванный всенародный авторитет, признание со стороны оппозиции, личная харизма и т.п. Но эти качества не присваиваются индивидом, занявшим высший пост, автоматически. Их надо заработать личным усердием и трудом. Сила этих качеств зависит от того, насколько точно данный руководитель выражает совокупную волю властвующей элиты. Если правящая элита ослаблена, разобщена, фрагментарна, она, естественно, не в состоянии формулировать какую-либо коллективную волю. Тогда ориентиром для правителя станут устремления замкнутой, узкой группировки или клана, приведшего его к власти.

Субъектом общественного развития, а значит, и потенциальным субъектом реформы будет только тот правящий класс, который, с одной стороны, имеет собственную волю, а с другой - умеет согласовывать эту волю с объективным вектором социального движения. Однако не следует обозначать термином "субъект реформы" весь правящий класс. К категории "проводников" управляемой революции относятся только те группировки элиты, которые обладают устойчивым самосознанием, ответственностью и целеустремленностью.

стр. 91

Дальнейшую классификацию субъектов реформ мы выстроим, принимая во внимание три момента. Сначала мы выясним, насколько политика реформ, проводимая элитной группой, родственна или, напротив, чужда общественной традиции и культуре. Затем определим степень "принудительности" преобразований, начатых той или иной группой, т.е. уточним, использует ли субъект реформ прямые насильственные средства: армию, суды, чрезвычайное законодательство или больше полагается на убедительность программы, на массовую поддержку народа. Наконец, мы обратимся к идеологии и внутренней структуре правящего меньшинства. Для чего следует выявить степень сплоченности и монолитности коллективного субъекта, а также раскрыть то, на чем эта сплоченность основана: на чувстве формального (армейского) долга, на утилитарном интересе или на боевом, партийном духе.

Среди всех субъектов перемен, осуществляющих в современную эпоху структурные преобразования, самым чужеродным по отношению к реформируемому обществу является оккупационная армия. Она занимает первое место среди субъектов реформ по применению насильственных средств и второе - по внутренней сплоченности. Для деградирующего правящего класса оккупированной страны призвание или вторжение иностранной армии - самый прямолинейный, самый драматичный и самый доступный способ радикальных преобразований. Нередко, впрочем, иностранная армия передовых держав оккупирует чужую территорию сама вследствие военного поражения противника. Военное поражение и последующая оккупация страны не всегда завершаются структурной и какой-либо позитивной реформой. Часто оккупационные войска заинтересованы в скорейшем и бесповоротном разложении поверженного врага. Но триумф промышленной цивилизации и рационально-"либерального" права ограничил возможности оккупационных войск.

Первыми в XX столетии приступили к реформированию завоеванного пространства японские войска в Корее и на территории Манчжурии. Преобразовательный запал японских военных, однако, оказался не слишком сильным: их реформы были непоследовательны и сопровождались массовым террором против гражданских лиц. Проводя "промышленный переворот" в Корее или строя фабрики и железные дороги в Манчжурии, японцы не планировали давать занятым странам независимость даже в отдаленном будущем. Поэтому японские преобразования на оккупированных землях надо считать продолжением внутренней японской реформы,

стр. 92

начавшейся после революции мэйдзи, а не внешним воздействием.

Более дальновидной и корректной при осуществлении послевоенных реформ была армия США, захватившие в 1945 г. всю Японию и две трети Западной Германии. Именно американских военных можно назвать первой оккупационной армией, оказавшейся полноценным субъектом структурных преобразований. Генеральный штаб оккупационных войск стал коллективным лидером, взявшим на себя ответственность за будущее проигравших войну стран. Безусловно, ни в Японии, ни в Германии американским войскам не удалось бы провести запланированные преобразования без поддержки местной, компромиссно настроенной элиты. И все же национальные элиты играли вспомогательную роль и не выражали самостоятельной воли.

Оккупационная армия США заставила поверженный правящий класс обоих государств принять проект реформ, который больше соответствовал представлениям американцев о "благополучном" и "справедливом" обществе. Главные параметры будущего социального строя: рыночная экономика, либерально-парламентская система, международная зависимость были установлены оккупационным генеральным штабом. Техническим инструментом реформы стали расквартированные по крупным и средним городам дивизии. Оккупационная администрация, подменявшая функции национального государства и опиравшаяся на авторитет военной мощи, создала чрезвычайное законодательство, выпустила закон о "денацификации", отрегулировала вопросы собственности и решила иные подготовительные задачи. Первой целью американской армии было создание нового немецкого и японского обществ, выстроенных по западному, "гражданскому" образцу. Не менее важной задачей стало разрушение военной промышленности и привязка оккупированных стран к экономике США. В итоге, в Германии были достигнуты все цели, а в Японии задача была решена только наполовину. К концу 50-х годов в Японии, по сути, возродился прежний социальный авторитаризм, тщательно закамуфлированный режимом "парламентской демократии" и лишенный имперских претензий.

Строго говоря, иностранная армия, посланная на завоевание и преобразование чужой территории, не является полноправным субъектом перемен. Это проводник преобразований, за спиной которого просматривается правящий класс государства, выигравшего войну. Инициатива, а значит, и воля оккупационной армии, скована гражданским руководством метрополии. Поэтому будет

стр. 93

правильно классифицировать оккупационные силы как специфический субъект реформы, чья политическая воля проистекает не из него самого, а из внешнего, гражданского источника.

Армия, конечно, может стать полноправным субъектом структурных реформ, но только в том случае, если это национальная армия и если она действует в собственной стране. Здесь, впрочем, тоже не обходится без определенной дозы "авторитарного" насилия. Ведь национальные вооруженные силы, подобно оккупационной армии, используют прямое принуждение для захвата власти. В тех странах, где за последние 50 лет национальная армия приходила к власти, она достигала это путем военного переворота. Отстранив от правления "провалившееся" гражданское правительство, армия вводит на территории государства военные порядки, подменяющие цивильное законодательство.

Истинной волей и инициативой в данном случае обладает тоже не вся армия: от рядового до главнокомандующего, а лишь ее верхушка, представленная генералитетом и высшими штабными чинами. Как на запасной "эшелон" власти, частично ущемленный в правах, генералитет опирается на нижестоящих офицеров среднего звена, начиная со звания майора. Отклонения от этого армейского правила редки и имеют место лишь в патримониальных или архаических обществах, где бывает так, что группа сержантов навязывает свою политику вышестоящему начальству. Особняком здесь стоит относительно развитая Греция, в которой вследствие переворота 1967 г. власть захватили "черные полковники". Однако и в Греции генералитет принимал участие в заговоре, пусть и косвенное. Во всяком случае, без его молчаливого одобрения нижестоящие чины не сумели бы вывести на улицу танки.

Завладев государственным аппаратом, военные оказывают давление на противостоящее им общество тремя способами: идеологическим, репрессивным и политическим. Насильственное подавление общественного недовольства распространяется на всех гражданских лиц, саботирующих действия новой власти. Для чего используется традиционные методы военной комендатуры: арест, высылка, дневное патрулирование, введение комендантского часа и т.п. Идеологическая обработка общественного мнения требует большей гибкости и лояльности, поэтому она удается военным хуже.

Инструменты прямого и массового устрашения армия использует только на начальном этапе, пока общество еще не привыкло к изменившейся обстановке. Затем открытое насилие трансформируется в избирательное и тайное орудие принуждения. С помощью

стр. 94

этого инструмента, а также посредством издания особых законов и корректировки конституции армия легализует политический статус. Дополнительно военная власть укрепляет положение через учреждение специальных институтов "общественного контроля", где главные места занимают старшие офицерские чины. Политическим средством контроля над массами становится зависимая оппозиция, создающая видимость конкурентной борьбы. Так, в Бразилии военные участвовали в создании "Бразильского демократического движения", которое 15 лет формально противостояло армейскому режиму.

Приступая к структурным преобразованиям, генералитет неизбежно усиливает репрессивное и политическое давление. Не имея полного контроля над общественной жизнью, армия не может проводить успешные реформы, что наглядно показывает опыт Аргентины, Бразилии или Турции. Но наиболее ярко стабилизирующая функция армии проявилась в Чили в начале 70-х, когда страна из-за хаотических, популистских, плохо продуманных реформ С. Альенде была поставлена на грань политического распада[3]. Избирательное насилие, ограничение "гражданских прав" и всевластие армейского устава есть неизбежная предпосылка реформ в тех обществах, где военные становятся субъектом кардинальных преобразований.

Оккупационная администрация прибегает к чрезвычайным, насильственным мерам на захваченной территории, руководствуясь правом "победителя". Национальная армия использует насилие с оглядкой и с большой осторожностью, оправдывая репрессии своим "мессианством" и "заботой" о всеобщем благе. Идеолог чилийской диктатуры Ф. А. Энсина убеждал своих сторонников, что "динамичная аристократия", в состав которой по определению входит офицерский корпус, обязана руководить страной и должна нести цивилизацию инертной массе населения[4]. Из чего следует, что в том авторитарном обществе, где отсутствует зрелый правящий класс, или в том, где он безнадежно расколот, офицерская каста не имеет права отказаться от воздействия на общественные структуры. Военные заставляют присягать на верность родине всех граждан, независимо от их формального отношения к воинской службе. Нарушение этой присяги наказывается по законам армейской дисциплины, а не по правилам "гражданского" общежития.

Армии индустриальных стран отличаются корпоративной замкнутостью и консерватизмом. При этом ценностные ориентиры армейской реформационной политики бывают противоположны-

стр. 95

ми: охранительными, либеральными или социалистическими. Армия, взявшая на себя ответственность за социальные реформы, выбирает ту или иную модель преобразований, руководствуясь не идеалами военного корпоративного мировоззрения, а исходя из текущей социальной потребности. Среди потенциальных проводников реформы армия, пожалуй, есть самый нейтральный и идеологически уравновешенный субъект перемен. Военные, решившиеся на управление обществом, избирают тот реформационный курс, который, по их мнению, быстрее и лучше приведет их страну к процветанию.

По этой причине "армейская" структурная реформа в разных странах приобретает разнородные формы. Иногда военные обращаются к национальной и патриархальной аристократической традиции, как это было в первое десятилетие правления Франко. Порой генералитет старается проводить надклассовую социальную политику, объединяющую общество на основе народных культурных идеалов. Нечто похожее происходило в Бразилии при маршале У. Кастело Бранко. Еще чаще офицерский корпус, захвативший власть, ведет страну по пути революционных, либеральных перемен, приближающих общество к "гражданскому" состоянию. Явно либеральные реформы осуществляли военные в Португалии в 1974 г., в Южной Корее конца 70-х и в Чили начата 80-х годов.

Потенциал военных как радикальных реформаторов в разных странах не одинаков. При сопутствующих обстоятельствах генералитет может захватить власть почти в любом государстве. Чтобы начать всеобъемлющие преобразования, используя при этом армию или офицерский корпус как главный инструмент реформы, необходимо соблюдение нескольких условий. Первое из них - это профессионализм и клановая сплоченность военных. Профессионализм и сплоченность армии зависит от того, насколько высока техническая боеспособность армии, насколько совершенна структура ее управления, насколько высок престиж армейской службы в обществе. Второе условие - это доверие к военным со стороны большей части населения. Голая армейская "авторитарность", не подкрепленная "авторитетностью", малопродуктивна и разрушительна. Третье условие связано с выбором момента военного переворота. Армия по праву берет на себя роль проводника реформ только в том случае, если отстраняет гражданское правительство от власти в ситуации всеобщего, неразрешимого обычными средствами кризиса. Подобным образом это происходило в Аргентине в 1955 г., в Чили в 1973 г. и в Турции в 1980 г.

стр. 96

Военные реформаторы совершают много ошибок, в том числе и непоправимых, но им присуще в той или иной мере чувство чести и ответственности. Третий потенциальный субъект преобразований, заменяющий генералитет в тех странах, где военные слабы или отстранены от влияния на общественные дела, напротив, по своей природе своекорыстен и беспринципен. Здесь имеются в виду буржуазно-компрадорские группы, предпочитающие идеальным ценностям сиюминутную материальную выгоду. Вмешиваясь в процессы социального развития, они менее всего преследуют общественно значимые цели и редко выходят за рамки обыденного финансово-экономического мировоззрения.

Указанный субъект реформ выберет структурные кардинальные перемены только под давлением чрезвычайных обстоятельств. Его стратегическая задача проста: он хочет прочнее утвердить свои имущественные права и приобрести новые. Попутное изменение социальных структур буржуа-компрадор считает неизбежной платой за сохранение своего богатства и влияния. Политическая власть привлекает этого субъекта не сама по себе, а как средство для дальнейшего обогащения.

Членами буржуазно-компрадорских групп становятся финансисты, крупные промышленники, экспортеры природного сырья, высокооплачиваемые юристы, законодатели. Родовое происхождение, а также образование для членов этих группировок имеет меньшее значение, чем накопленное иди приобретенное состояние. Компрадорская буржуазия имеет наибольший политический вес в тех индустриальных странах среднего уровня развития, где сохранились пережитки патриархального прошлого: крупное землевладение, архаические формы социальных отношений, сословное деление и т.п. Промышленная и торговая буржуазия завладела прочными позициями в "замкнутых" и "скованных" на рубеже 50-х и 60-х годов XX столетия. Она утвердилась в Португалии за два десятилетия до "революции" 1974 г., в Испании - в начале 60-х, в Турции - в период политической анархии 70-х. Не везде, впрочем, компрадорская буржуазия сохранила свое влияние. Так, в Турции эта группировка была удалена от руководства в результате военного переворота 1980 г. В Португалии, Испании, а также в Мексике и Бразилии компрадорские кланы отчасти преобразовались в национальную буржуазию, увеличив при этом экономическое могущество, но растеряв реформаторский потенциал.

Компрадорские группы избирают в качестве политического идеала ценности либерально-правового государства. Причем их

стр. 97

совершенно не смущает тот факт, что современное гражданское общество опирается не только на индустриальную систему, но и на западноевропейскую, фаустовскую парадигму. В либеральной идеологии компрадорскую элиту привлекает не гуманитарное содержание, а ее нормативная, юридическая оболочка, которая позволяет крупным собственникам эффективнее защищать права на приобретенное имущество.

С точки зрения либерализма компрадоры-буржуа, ставшие субъектом реформы, имеют несомненные преимущества перед национальной армией. Компрадорская элита использует в своей политике легальные, правовые средства, подкрепленные негласным, не афишируемым давлением и "черным" подкупом. Прямые репрессии или чрезвычайные юридические меры не входят в арсенал борьбы компрадорских группировок. Демонстративная притворная легальность компрадорской политики придает крупным собственникам ореол "демократов". Эта показная легальность, вызванная осторожностью и своекорыстием, укрепляет престиж компрадоров-реформаторов, создает им пусть ограниченный, но видимый общественный авторитет. Однако надо помнить, что крупные собственники, завладевшие государством, удаляют массы от участия в управлении не менее жестко и последовательно, чем армейский генералитет.

Особенностью компрадорской реформационной политики является ее полная согласованность с идеологией индустриализма. Крупные собственники лояльно и с уважительным трепетом воспринимают массовую унифицированную субкультуру. Они крайне отрицательно относятся ко всем первичным культурным ценностям нации, которые, по их мнению, сковывают и усложняют течение деловой жизни. Иллюзорный "превратный" облик современной потребительской экономики вполне устраивает компрадорскую буржуазию. Денежный счет - вот единственная мера эффективности труда, науки и культуры, которую признают реформаторы-буржуа. Приземленный прагматизм компрадорской элиты позволяет им успешно решать некоторые экономические и технологические проблемы национального развития, но задачи, не связанные с возрастанием финансово-промышленного капитала, крупные собственники решают обычно очень плохо.

В целом, компрадорские группировки, проводящие реформы, склоняются к полумерам, предпочитая рутину и цикличное воспроизводство - прорыву, а тактические колебания - твердому курсу. Они чаще и легче выбирают фрагментарные, технические ре-

стр. 98

формы в экономическом и правовом секторе и с неохотой приступают к революционным структурным переменам. Если компрадор-буржуа становится проводником управляемой революции, то он, как правило, ведет общество к материальному благосостоянию и к гражданскому (формальному или реальному) равноправию. Именно компрадорские группировки подталкивали франкистскую Испанию к либерализации, осуществляли модернизацию Южной Корее в 80-х и "демократизировали" Тайвань в 90-х. Удачное завершение "либеральных" реформ в этих странах объясняется не настойчивостью и устремленностью крупных буржуа, а тем, что иного варианта у перечисленных государств не было. Они обязаны были стать "современными". В противном случае их ожидал коллапс и гражданская война.

Если в обществе нет ответственной армии с развитым кастовым духом и в нем отсутствуют крупные собственники, тогда на роль проводников реформы начинают претендовать честолюбивые личности и группы, пропагандирующие локальные, религиозно-этнические ценности. Эти инициативные индивиды объединяются в сплоченные полулегальные или подпольные союзы под началом харизматического вождя или под руководством ординарного, но компетентного лидера. Чтобы приступить к управляемым переменам, указанным группам достаточно прийти к власти легальным способом: через процедуру парламентских выборов.

Если по каким-либо причинам избирательная система и государственная бюрократия препятствуют вхождению во власть, то этническая или религиозно ориентированная группировка прибегает к уличному давлению, принимающему вид шествий, забастовок или массовых митингов. Эти стихийные по форме мероприятия редко перерастают в вооруженное восстание. Ведь в отличие от маргинальных революционеров религиозно-этнические лидеры всегда входят в состав правящего класса.

Уникальный случай Ирана, где в 1979 г. исламские богословы откровенно противопоставили себя правящему режиму, не является исключением. В Иране "исламскую революцию" спровоцировал глубинный раскол правящего класса на "западников" и "националистов". Ориентированная на Запад часть правящей элиты попыталась удалить от власти идейных оппонентов в лице высшего и среднего духовенства. Рассчитывая на популярность реформ, проводимых шахом, а заодно, уповая на верность мощной армии, правящая верхушка в какой-то момент утратила инстинкт самосохранения. Вооруженное восстание против шаха было иницииро-

стр. 99

вано ближним окружением суверена, предавшим его задолго до начала народных бунтов и приезда в страну мятежника Хомейни[5]. Подлинная управляемая революция произошла в Иране не в 1979 г., а в период с 1980-го по 1986-й годы, когда интеллектуальное и политическое господство в обществе завоевали улемы-богословы.

Стратегической задачей религиозно-этнической элиты является либо установление теократического государства по типу халифата, либо создание националистического, традиционалистского государства. В современную эпоху индустриальное общество не может быть выстроено вокруг "голой" националистической идеи. В итоге большинство национальных движений приобретает клерикально-догматический характер. Священнослужители, облеченные саном или, как в исламской традиции, обладающие признанным авторитетом, неизбежно лишают государство светского характера, придавая ему ортодоксальные, теократические свойства. В исламской политике светское и духовное начало, обогащенное идеей мирового халифата, вообще сливаются в нерасторжимое целое.

Религиозно-этнические элиты, претендующие на роль субъектов преобразований, обладают выдающейся организационной сплоченностью. Их энергичность, целеустремленность и готовность идти на жертвы ради достижения теократического идеала достойна уважения. Однако зрелая индустриальная система исподволь сковывает их инициативу, а порой и безнадежно ослабляет политические позиции. Даже в исламском мире религиозно-этнические элиты стандартизируются и превращаются в своеобразные околобуржуазные прослойки. Современная тенденция к "распаковыванию" и смешиванию локальных культур уменьшает шанс религиозно-этнических элит на завоевание абсолютной власти.

Религиозно-этнические элиты обычно выбирают организационную структуру, выстроенную по образцу религиозных орденов. Но это у них получается не слишком хорошо. "Орденские" принципы стали моделью организации другого субъекта перемен: современной мобилизационной партии. По качеству монолитности, ответственности и целенаправленности доминирующая мобилизационная партия не имеет аналогов. Она является, пожалуй, самым эффективным и творческим субъектом управляемой революции. Партия, стремящаяся провести структурную реформу, должна быть централизована, дисциплинирована, а ее рядовые члены обязаны без оговорок принимать социальный идеал, предложенный партийным руководством. Образцом левой доминирующей партии слу-

стр. 100

жит ВКП(б) периода 30-х - начала 50-х годов, СЕПГ в Восточной Германии и современная Коммунистическая партия Китая. В некоммунистическом мире мобилизационные реформаторские качества были присущи тайваньской партии Гоминьдан, партии Народного действия в Сингапуре (до конца 80-х) и Перонистской партии Аргентины до 1955 г.

Мирная, парламентская процедура не всегда приводит мобилизационную партию на вершину государственной пирамиды. Нередко она приходит к власти посредством вооруженного заговора или с помощью союзной, иностранной армии. Тем не менее насильственная, стихийная революция не является сверхзадачей подобной организации. Необходимо строго различать два типа мобилизационных партий: заговорщические и реформационные. Партия заговорщиков состоит из маргинальных субэлит, претендующих на господство, и она заинтересована прежде всего в свержении "старой" элиты. Общественное переустройство для такой партии есть средство укрепления завоеванных позиций. Для реформационной партии, напротив, структурные преобразования служат самоцелью. Эта партия не откажется от политики реформ даже под угрозой массовых протестов и отстранения от власти.

Конечно, реформационные партии не возникают на пустом месте. Часто они являются преемниками заговорщических организаций. Когда вопрос о власти решен окончательно, перед заговорщической партией возникает дилемма: продолжать борьбу за пределами национальных границ, экспортируя "мировую революцию" или заниматься внутренними преобразованиями. Выбор внутренних реформ дается партии заговорщиков с большим трудом: иногда это приводит к идеологическому расколу и партийным чисткам. Нечто похожее произошло с ВКП(б) в 1927 - 1929 гг., когда вместо курса на продолжение "мировой революции" партийная масса была переориентирована на системные реформы внутри страны, а упрямые радикалы, вроде Льва Троцкого, были смещены с постов. Подобная трансформация случилась и с Партией народного действия Сингапура, которая во второй половине 60-х годов отказалась от радикальной, революционно-социалистической политики, выбрав курс на системные структурно-экономические реформы.

Отказ партийного руководства от заговорщической, повстанческой тактики и переход к реформаторской стратегии получил название "революционного термидора". Этот "термидор" симво-

стр. 101

лизирует закат революционной, повстанческой эстетики и начало мирного этапа радикальных преобразований. Государственная власть мобилизационной партии, выбравшей системные реформы, теряет классовый смысл, превращаясь в тотальное средство системных преобразований.

Доминирующая партия не доверяет временным соратникам, не допускает политической конкуренции и не желает делить свою власть с посторонними, потому форма ее правления неизбежно принимает вид однопартийной диктатуры. В этой обстановке правящий класс превращается в единую партию или, наоборот, господствующая партия поглощает правящую элиту без остатка. Несогласные с генеральной линией лишаются политических прав, а значит, утрачивают всякое влияние. Ассимилируя или низвергая "старые" элиты, доминирующая партия стремится объединить вокруг руководящего ядра активных и авторитетных индивидов, способных организовывать массу. Лидеры мобилизационных партий прекрасно знают, что масса сама, без помощи вождей и партий, не способна управлять государством [б].

Отгораживаясь номенклатурными барьерами от представителей "старых" элит, мобилизационная партия не старается слиться с руководимым ей народом. Между "партийцами" и трудовыми массами обязательно сохраняется дистанция, подчеркивающая избранное положение новой касты. Настоящая мобилизационная партия не походит на аморфный народный фронт или на безликое профсоюзное объединение. Сохраняя монолитность и обособленность, доминирующая партия становится самым продуктивным субъектом преобразований. Мобилизационная партия имеет четкую программу, ее члены знают, чего хотят, и уверены в грядущем триумфе избранных идей. Для осуществления поставленных целей партия готова использовать все инструменты, включая механизм выборочных репрессий. Мобилизационная партия - единственная общественная сила, которая соединяет в одном лице и качества инициатора, и свойства проводника системной реформы. Действующая мобилизационная партия является целостной и собранной организацией, физическая дискретность ее состава сполна компенсируется единством цели и партийной воли.

Резюмируя сказанное, отметим, что коллективный проводник реформы должен быть правящим, безраздельно властвующим субъектом, иначе его намерения не будут осуществлены. При отсутствии властвующего субъекта, готового целенаправленно распоряжаться судьбой общества, никакие преобразования не могут быть

стр. 102

доведены до конца. Бюрократический аппарат не в состоянии проводить осмысленные системные реформы. Его удел - частные, технические и декларативные перемены, не приносящие общественно значимых результатов. Государство, несмотря на его видимую распорядительную мощь, по природе пассивно и инфантильно. Поэтому полноценный субъект реформы образуется не столько из должностной бюрократии, сколько из широкого круга господствующей элиты.

Мы знаем теперь, что в зависимости от того, какие группы правящего класса образуют субъект перемен, различаются пять потенциальных проводников структурных реформ: 1) оккупационные силы, выражающие волю иностранного правительства;

2) высший и средний офицерский корпус национальной армии;

3) компрадорская буржуазия; 4) религиозно-этнические группировки; 5) мобилизационная партия. Наихудшим субъектом перемен, с точки зрения самостоятельности развития, следует признать оккупационную армию. В долгосрочной перспективе усилия армии-победительницы, как это показывает опыт Германии и Японии, приносят выдающиеся экономические плоды. Реформа, инициированная иностранным государством, подрывает суверенитет нации и лишает ее исторического права на собственный выбор.

Компрадорская буржуазия ведет более ответственную национальную политику, но ее результаты схожи с действиями оккупационной армии. Структурные реформы, руководимые крупной буржуазией, не приводят к торжеству идеи "народного блага". Более продуктивным реформатором является офицерский корпус национальной армии, который способен, хоть и с издержками, проводить революционные преобразования. Менее эффективны действия религиозно-этнической элиты, ибо она в условиях индустриальной системы не способна воплощать в жизнь ортодоксальный общественный идеал. Самым же успешным проводником структурных преобразований является мобилизационная доминирующая партия. Только этот субъект реформ готов к жестким и целенаправленным, долгосрочным действиям, которые придают обществу качественно новый импульс к развитию. Авторитарный социум превращается в податливый объект управляемого развития под воздействием именно доминирующей партии. Более того, доминирующая партия выполняет одновременно функцию инициатора и проводника реформы, что облегчает выбор правильного направления и ускоряет ход преобразований.

стр. 103

ЛИТЕРАТУРА

1. Michels R. Political Parties. A Sociological Study of the Oligarchical Tendecies of Modern Democracy. Dover, 1959. P. 391.

2. Baklanoff E.N. The economic transformation of Spain and Portugal. N. Y., 1978. P. 18.

3. Вускович Вильгануэва И. С. Влияние неолиберальных концепций на экономическую политику военной хунты Чили. Автореф.дис.канд. эконом.наук. М., 1985. С. 11.

4. Шульговский А. Ф. Армия и политика в Латинской Америке. М., 1979. С. 488.

5. Tullock G. Autocracy. Dodrecht, 1987. P. 52

6. Дюверже М. Политические партии. М., 2002. С. 321.

Постоянный адрес данной публикации: