По М. Веберу, наука не в состоянии обосновывать и преподавать ценности и идеалы; напротив, она должна делать только одно, а именно: помогать каждому отдельному человеку "отдавать самому себе отчет в глубинном смысле своего собственного деяния"¹ . Соответственно этому на науку всегда ложится огромная моральная ответственность.

Мало найдется таких объектов, при рассмотрении которых вопрос о моральной ответственности науки вставал бы острее, чем роль исторической науки и социальных наук при национал-социализме. Это - та щепетильная тема, к изучению которой следует подходить осторожно, затрагивая, по существу, лишь ее отдельные стороны. Однако сегодня, когда непосредственных участников тех событий в большинстве своем уже нет в живых, а молодое поколение может узнать об этих событиях только как уже о принадлежащих истории, требуются ответы на поставленные вопросы. Так, настоятельнее, чем когда-либо ранее, необходим ответ на вопрос, почему историческая наука, а в расширительном аспекте гуманитарные и социальные науки как таковые оказали сравнительно незначительное сопротивление подъему национал- социализма, а после прихода его к власти отчасти даже добровольно подверглись нацистской унификации. Но широкомасштабных штудий, которые не ограничивались бы только институционными условиями состояния науки при национал-социализме и импрессионистской критикой идеологии, а освещали бы идеологическую деформацию исторической науки во взаимосвязи с развитием этих дисциплин в европейской науке² , пока еще не хватает.

По известным нам данным, до 1933 г. очень немногие маститые историки были близки к национал-социализму, и тщетно искать среди

МОММЗЕН Вольфганг - профессор университета им. Генриха Гейне в Дюссельдорфе, председатель Союза германских историков. Перу В. Моммзена принадлежат многочисленные работы, и среди них - "Макс Вебер и его время", "Британия и Германия. 1800 - 1914 гг.", "Европейский империализм" и др.

¹ Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre. Tubingen. 1922, S. 550.

² Schreiner K. Fuhrer, Rasse, Reich. In: Wissenschaft im Dritten Reich. Frankfurt a. M. 1985; Faulenbach B. Die "nationale Revolution" und die deutsche Geschichte. In: Die nationalsozialistische Machtergreifung. Paderborn-Munchen - Wien - Zurich. 1984; Erdmann K. D. Die Okomene der Historiker. Gottingen. 1987; Heiber H. Walter Frank und sein Reichsinstitut fur Geschichte des neuen Deutschlands. Stuttgart. 1966; Graus F. Geschichtsschreibung und Nationalsozialismus. - Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte (далее - VfZ, 1969, N 17; Werner K. -F. Das NS - Geschichtsbild und die deutsche Geschichtswissenschaft. Stuttgart. 1967; Schieder T. Die deutsche Geschichtswissenschaft im Spiegel des NS. -Historische Zeitschrift (далее -HZ), 1959 N 189; Heimpel H. Geschichte und Geschichtswissenschaft. -VJH, 1957, Jg. 5.

стр. 3

них членов нацистской партии. В некотором отношении питомником будущих национал-социалистских историков являлся Исторический семинар К. А. фон Мюллера, но даже он может быть скорее причислен к той эстетизирующей мюнхенской элите из кругов крупной буржуазии, которая тяготела к правоконсервативным, националистическим, в "фёлькишских"* границах, взглядам, но не может быть охарактеризована как профашистская, а тем более как национал-социалистская.

В области социологии следовало бы вспомнить здесь о Г. Фрейере. Хотя по политическим взглядам его следует считать национал-консерватором, он был близок к тому "Кружку действия", который приветствовал приход национал- социалистов к власти, видя в этом шанс основать принципиально новый, ориентированный на государство общественный строй, призванный, с точки зрения этого историка, сменить изживший себя строй буржуазно-либеральный. Но Фрейер никогда не был членом НСДАП и после кратковременного сближения с национал-социалистским движением политически вскоре отошел от него.

Случаев непосредственного коллаборационистского сотрудничества представителей исторической науки или социальных наук с национал- социалистами до их прихода к власти, по сути дела, вообще не было. Скорее всего потому, что НСДАП и не в последнюю очередь сам Гитлер в научных и преподавательских кругах считались малореспектабельными. Однако следует исходить из того, что немецкая историческая наука межвоенного периода в своем подавляющем большинстве ориентировалась на прошлое кайзеровской Германии и решительно отвергала демократическую Веймарскую республику, в лучшем случае считая ее временным явлением. Таким образом, можно констатировать растущее с середины 20-х годов влияние на нее великогерманских и "фёлькишских" тенденций, которые в некоторых отношениях прокладывали пути взглядам национал-социализма. Утверждения, что западноевропейский принцип самоопределения неприменим к Восточной Европе, и здесь, напротив, могут осуществляться только наднациональные формы государственной организации под главенством немцев, как правило, усиливали интерес к изучению Восточной Европы -так называемый остфоршунг.

Тяжело приходилось в 20-е годы сравнительно небольшому числу последовательно демократических историков, к которому принадлежали, скажем, В. Гётц, В. Валентин, Л. Бергштрессер или И. Цикурш. Но они не могли оказывать на историческую науку доминирующего влияния своими факультативными курсами.

Непросто обстояло дело с развитием в 20-е годы социальных наук³ . По сравнению с исторической наукой социология в гораздо большей степени занимала позитивную позицию в отношении индустриального капитализма и современного плюралистического общества, хотя порой и прибегала к его критике, исходя из марксистской перспективы.

Но в 20-е годы общие для всех общественных наук условия менялись и здесь. Наряду с социологами, придерживавшимися традиций М. Вебера, появились и другие, теоретические системы которых все более критически направлялись против современной индустриальной цивилизации и предназначались для массового общества своего времени. Вместо принципиально индивидуалистических методов М. Вебера

* Немецкое "volkisch" - народный, народнический, "почвеннический" - собирательное понятие для обозначения наиболее националистических и шовинистических направлений расистского толка, которым охотно воспользовались нацисты в качестве одного из основных элементов своей идеологии и политики. Отсюда и название центрального органа НСДАП - "Volkischer Beobachter".

³ См. Lepsius M. R. Die Soziologie der Zwischenkriegszeit: Entwicklungstendenzen und Beurteilugskriterien. - Kolner Zeitschrift fur Soziologie und Sozialpsychologie, 1981, Sonderheft N 23.

стр. 4

все сильнее стали проявляться зачатки органологических и коллективистских: на одном конце политического спектра - у Л. Визе, а на другом - у О. Шпанна.

А. Вебер, брат М. Вебера, развивал культур-социологию, которая рассматривала цивилизацию и культуру как противоречивые понятия и выступала против дальнейшего поступательного развития промышленного, отличающегося крайним разделением труда, бюрократического индустриального общества. Фрейер в конечном счете категорически отмежевался от традиций буржуазной социологии веберианского толка, указав "в качестве ее задачи определение путей подъема нового авторитарного строя, который сменил бы классовое общество вместе с его либеральными элементами. Фрейер охарактеризовал под этим углом зрения свои социологические усилия как "целиком и полностью антилиберальное дело"⁴ , как идейную позицию, радикально противостоящую идеологии буржуазного общества.

Таким образом, в известном смысле можно говорить о кризисе принципа рациональности в науке уже к 1933 г., который был усилен драматическими событиями в политической жизни, происшедшими со времени мирового экономического кризиса. К этим факторам можно отнести всевозраставшее давление, которое оказывало на научно-преподавательский состав университетов студенческое движение. Начиная с 1932 г. национал-социалисты главенствовали - в студенческой среде, добившись превращения ее в тогдашних условиях в чрезвычайно действенный инструмент идеологического и политического давления на профессуру. В 1932 г. в Бреслау под давлением агрессивных студенческих демонстраций был смещен со своей должности ученый еврейского происхождения Г. Кон, причем коллеги-профессора даже не решились публично вступиться за него.

Но все это отнюдь не объясняет, почему германские университеты во многих случаях еще до того, как со стороны компетентных властей, а также НСДАП и ее ведущих организаций были предприняты шаги в направлении унификации этих университетов, сами приспособились к новым условиям путем замены своих ведущих преподавателей. Начало этому положил сразу же после 12 марта 1933 г. Кёльнский университет - один из немногих вновь основанных городских университетов, - который до того считался форпостом не только демократической мысли, но и современных исследований в области социальных наук. Дабы предвосхитить действия властей, здесь по собственной инициативе были назначены новый ректор и новые деканы, которые никак не были связаны с демократическими порядками Веймарской республики⁵ . Во Франкфурте-на-Майне опасались, как бы новые правители, не долго думая, не закрыли университет, который в гораздо большей степени, чем какой-либо иной, выражал дух Веймара. Ход событий заблаговременно взял в свои руки государственный комиссар - со всеми вытекающими для профессуры и научно- исследовательских институтов последствиями⁶ .

Процесс унификации, сопровождавшийся предпринятой гораздо более важной по своим воздействиям самоунификацией значительной части профессуры, бесцеремонно поддерживался и усиливался устранением нежелательных ученых по политическим мотивам или из-за их еврейского происхождения. В появившейся в 1939 г. хронике Франкфуртского университета им. Иоганна Вольфганга Гёте это именовалось

⁴ Freyer H. Soziologie als Wirklichkeitswissenschaft: Logische Grundlegung des Systems der Soziologie. Leipzig. 1930, S. 258.

⁵ Cm. Heimbuchel B. Die neue Universitat. - Kolner Universitatsgeschichte, 1988, Bd. II, S. 588ff.

⁶ Cm. Hammerstein H. Die Johann Wolfgang Goethe-Universitat Frankfurt am Main. Bd. I. Frankfurt a. M. 1989, S. 289ff.

стр. 5

так: "Искоренение еврейских и политически неблагонадежных элементов преподавательского состава"⁷ . Поначалу здесь парадоксальным образом происходило нечто обратное: ученых еврейского происхождения, от которых иначе избавиться было нельзя, в качестве первого шага к их увольнению переводили именно во Франкфуртский университет. Недаром его куратор протестовал против подобной практики, которую не без оснований рассматривал как прелюдию к расформированию данного университета⁸ .

Последствия вынужденной унификации и вызванной ею эмиграции многих ученых, причем не только еврейского происхождения, для немецкой науки 30-х годов, более того, и для сегодняшнего дня переоценить трудно. Разумеется, новые обладатели власти немедленно уволили или отодвинули на задний план таких видных представителей демократически-либерального направления германской историографии межвоенного периода (не говоря уже о немногих представителях марксистских левых), как А. Розенберг, В. Гётц, В. Валентин и Г. Майер. Другие же (О. Хинтце, который ради спасения жены полуеврейского происхождения покинул "Historische Zeitschrift", или И. Цикурш) были вынуждены уйти в своего рода внутреннюю эмиграцию; пока им и разрешалось преподавать, но постепенно их лишали возможности публиковать свои исследования. Среди тех, кого заставили уйти во внутреннюю эмиграцию, - многие ученые с известными именами; часть их только в послевоенные годы достигла вершины своей научной карьеры и сегодня принадлежит к числу наиболее видных представителей мировой исторической науки. Это Х. Блесслау, Ф. Жильбер, Х. Хольборн, Г. Голдшмит, З. Хелльман, Г. Барон, Э. Канторовиц, В. Левизон, Э. Тойблер, Р. Заломон и не в последнюю очередь Г. Розенберг.

Для социологии и других социальных наук последствия кровопускания, произведенного путем вытеснения многих видных научных деятелей, причем не только иудейского вероисповедания, были гораздо более тяжелыми. Разумеется, тотчас же был расформирован ненавистный Институт социальных исследований во Франкфурте-на-Майне, а работавшие в нем ученые (прежде всего Т. Адорне, М. Хоркхаймер, А. Лёве и Л. Лёвенталь) были вынуждены эмигрировать. Менее жестоко поступили с кёльнским Институтом социальных исследований, в котором видели оплот либерального и демократического мышления: здесь социологию все же сохранили как научную дисциплину.

Кроме того, целое поколение молодых, но уже достигших определенного уровня ученых, в том числе социологов, которых следовало считать подрастающей сменой, было вынуждено покинуть страну. К ним принадлежал, в частности, К. Манхайм, один из наиболее ярких продолжателей известной всему миру традиции М. Вебера. Это кровопускание привело к тому, что традиция теоретически ориентированной макросоциологии в Германии после 1933 г. была почти полностью парализована. Научные корпорации, за весьма немногими исключениями, не оказали никакого сопротивления устранению еврейских, а также иных ученых; наоборот, своим примиренчеством они надеялись избежать худшего.

Бреши, образовавшиеся в результате эмиграции, оказались слишком труднозаполнимыми, что тогда вряд ли считали необходимым. К тому же эмиграция многих ведущих историков и представителей социальных наук вызвала (особенно во вред левым) такое искажение всего политического спектра, последствия которого ощущаются до на-

⁷ См. Chronik der Johann Wolfgang Goethe-Universitat zu Frankfurt am Main fur den Zeitraum vom 1. April 1933, bis 31. Marz 1939. Frankfurt a. M. 1939, S. 6.

⁸ Cm. Die braune Machtergreifung. Universitat Frankfurt 1930 - 1945. Frankfurt a. M. [1989], S. 6; Hammerstein H. Op. cit, S. 283 - 285.

стр. 6

ших дней. Нечего и говорить, что это еще более ослабило сопротивление оставшихся, и они позволили увлечь себя волной "национальной революции" 1933 года.

Однако готовность значительной части историков, а также социологов приспособиться к новым условиям частично объяснялась их ошибочным национал-консервативным пониманием характера и целей национал- социализма. Как известно, представители элиты вильгельмовских времен провозгласили в ситуации 1933 г. стратегию, которую кратко сформулировал Ф. Папен: использовать Гитлера в качестве "барабанщика" для установления нового авторитарного строя; при этом они были твердо уверены, что тот позволит втиснуть себя в определенные ими "рамки".

Аналогичным образом часть национал-консервативных историков видела во взятии национал-социализмом власти осуществление собственных, давно вынашиваемых целей, и прежде всего - восстановление величия и мощи германского рейха. Например, И. Халлер опубликовал Іапреля 1933 г. - ко дню рождения Бисмарка - статью, в которой восхвалял взятие власти Гитлером как воплощение германской идеи в жизнь, а самого его бурно приветствовал как законного преемника основателя рейха. Халлер считал, что с приходом нацистов к власти положено новое начало, покинут ложный путь и снова обретен верный, "тот путь, который берет свое начало из тех источников, откуда черпал силу для своих деяний Бисмарк... Только человек из народа, подлинный народный трибун смог стать тем, кто пробудил это движение, указал ему правильную дорогу и привел его к цели. Сегодня он стоит на том самом месте, на котором стоял Бисмарк, как его наследник, как продолжатель его дела и, более того, да поможет ему Бог! - как завершитель этого дела".

Одновременно Халлер превозносил день Потсдама* как символ совпадения интересов староконсервативного, прусско-германского и национал- социалистского движения⁹ . Подобные навязывания своей дружбы национал-социализму поначалу преследовали цель оказать помощь стратегии "введения [Гитлера] в рамки" со стороны консервативных идеологий. Впоследствии эта тактика была отброшена, но на начальном этапе она содействовала беспрепятственному приспособлению к духу времени.

И без того слабый либеральный лагерь германских историков особенно пострадал от взятия власти национал-социалистами. Национал-социализм сумел в значительной мере завоевать поддержку широких масс населения и лишь с трудом укладывался в либеральное политическое понимание исторического процесса этими историками. "Мы живем в такое время, которое больше не либерально и не может быть либеральным", - заявил марбургский ученый В. Моммзен. В веймарский период он был последовательным сторонником демократического строя, одновременно допуская, что эпоха буржуазного либерализма миновала и переориентация стала неизбежной¹⁰ .

Подобным образом медиевист Г. Хаймпель считал, что "под гнетом нынешней судьбы" должен выступать за коренное перетолкование истории средневекового рейха в духе времени¹¹ . Более молодые представи-

* В тот день, 21 марта 1933 г., после торжественного государственного акта в потсдамской гарнизонной церкви - усыпальнице прусских королей - престарелый рейхс-президент П. фон Гинденбург обменялся символическим рукопожатием с фюрером и рейхсканцлером Адольфом Гитлером, скрепив тем союз реакционных сил Германии.

⁹ См. Haller J. Reden und Aufsatze zur Geschichte und Politik. Stuttgart - Brl. 1934, S. 376 - 381.

¹⁰ См. Mommsen W. Volk und Staat in der deutschen Geschichte. Frankfurt a. M. 1933, S. 10.

¹¹ Cm. Fleckenstein J. Gedenkrede auf Hermann Heimpel. In: In memoriam Hermann Heimpel. Gottingen. 1989, S. 34f.

стр. 7

тели либерального лагеря германских историков (если только они не эмигрировали добровольно или были вынуждены это сделать, как Х. Хольборн и Г. Гатцке, а также Г. Розенберг), учитывая их последовательно национальное мировоззрение, частично также оказались охваченными царившим в 1933 г. настроением "национального пробуждения". Во всяком случае, у них отсутствовали твердые идейные устои, чтобы противостоять национал- социалистскому духу времени, а крах веймарской системы их тяжело угнетал. Лишь спустя годы они вернулись к сравнительно более трезвому и объективному взгляду на вещи¹² .

Только один консервативный лагерь имел твердые идейные позиции, оказавшиеся довольно устойчивыми к воздействию национал-социализма, пытавшегося затянуть представителей этого лагеря в свой идейный водоворот. Национально-консервативное мышление Г. Риттера подкреплялось строго протестантским представлением о мироустройстве, которое служило ему опорой против некоторых необоснованных обвинений, выдвигавшихся в то время. Кроме того, альтернативу национал-социализму он видел только в авторитарном государственном строе, который был бы в состоянии обуздать деструктивные тенденции масс, точно так же, как и "демонию власти", посредством строгой самодисциплины прусско-протестантского обязательного толка.

Но четкое противопоставление подобному же явлению у национал-социализма было видно только для находящихся внутри, а по отношению к внешнему миру оно могло быть понято как оправдание великодержавной политики силы в традиции Бисмарка и Фридриха Великого скорее в качестве позиции, конформистской к системе. Впрочем, как в истории и социологии, так и не в последнюю очередь в философии имелись ученые, использовавшие политическую ситуацию для утверждения собственного научного направления и даже для того, чтобы пытаться предписывать национал-социалистскому движению идеологические пути.

В исторической науке это первоначально делалось скорее в целях обороны, с мыслью о необходимости поддержать умеренные и консервативные элементы в правительстве и НСДАП против радикальных группировок. Этому же служила, в частности, мужественная речь Г. Онкена, произнесенная им в 1934 г. в Прусской Академии наук. В ней он хотя и высказался решительно за признание "национальной революции" 1933 г., но вместе с тем осторожно выступил против "иконоборцев", которые, как правило, появляются в революционные эпохи. Онкен в принципе согласился с необходимостью пересмотреть понимание германской истории, но старался при этом положить конец допускаемым здесь крайностям. "В этом всеобщем стремлении к переоценке, - говорил он, - проявляется то, что можно было наблюдать и на более ранних примерах: одновременное сочетание плодотворных новых мыслей и правильных акцентов с обусловленным временем произволом, который в отдельных случаях не останавливается ни перед рискованными гипотезами, ни перед сфальсифицированным материалом. Задача исторической науки - оставаясь верной своему принципу познания, а также сознавая свой национальный долг, занять определенную позицию в отношении этих новаций, и историография не может отнестись к выполнению этого долга слишком несерьезно. Борьба за интерпретацию национальной истории никогда не является чисто внутренним делом одного отдельного народа; она охватывает одновременно универсальные жизненные ценности, в которых мы имеем свой компонент вместе с другими народами. Именно мы, немцы, великая история которых свершалась в самой всеобъемлющей взаимосвязи с историей других народов, не должны считать, будто можем целиком оставаться в своем

¹² Ibid., S. 35f.

стр. 8

собственном кругу, когда мы словом своим разрушаем статуи древних германских императоров и символы сообщества христианских народов"¹³ .

Здесь в Онкене говорит либерально-консервативный ранкеанец, который при осторожной идентификации с принципами национальной великодержавной политики и национал-социалистского движения стремится указать на европейскую обусловленность германской внешней политики, при этом ища пути отступления исторической науки на линию чистой научности. Это привело к тому, что в страстную полемику включился В. Франк, который выдвинулся в число ведущих национал-социалистских идеологов истории. В крайне резкой статье, опубликованной в "Volkischer Beobachter" от 3 - 4 февраля 1935 г. и прямо направленной против Онкена, он обрушился на тех историков, которые лишь по причинам своего оппортунизма бросаются на шею господствующим в данный момент силам, на деле же не отождествляя себя лично с национал- социалистскими идеалами. "Вместо того, чтобы поставить себя на службу свершившимся великим событиям, сегодня этот релятивирующий мировоззренческий метод снова используется для того, чтобы сделаться судьей над нацистским движением. Подлинная объективность принадлежит национал- социалистской науке"¹⁴ .

В дальнейшем В. Франк предпринял попытку занять альтернативную позицию в отношении господствующей исторической науки, создав "Национал- социалистский Имперский институт германской истории", чтобы окончательно избавиться таким образом от предшествующей академической и университетской науки с ее якобы изжившим себя идеалом объективности и традиционалистскими воззрениями и обеспечить себе научное признание со стороны своей ученой корпорации. Это признание ему с полной готовностью предоставили такие корифеи, как Э. Маркс, Ф. Гартунг, Г. Зибель и К. А. Мюллер, хотя в остальном они никоим образом не могли бы считаться верными последователями нацистского режима. Это были национал-консервативные историки, в большинстве своем заключившие свой собственный мир с режимом, всего лишь предав Версаль и Веймар и начав рассматривать приход национал-социалистов к власти в 1933 г, как логическое завершение германской истории.

Членами Консультативного совета Имперского института германской истории являлись такие историки, как В. Шюсслер, Р. Хён, Г. А. Райн, Э. Р. Хубер, Р. Кремер, К. Штединг, Э. Анрих, Э. Ботценхарт и Э. Хёльцле. К более молодым принадлежали, в частности, Р. Штадельман и Ф. Фишер; первый уже в 1933 г. заявил; "Молодость призывает к трудам на поприще исследования в духе национальной революции"¹⁵ .

Тем не менее попытка до основания "революционизировать" историческую науку в национал-социалистском духе провалилась, хотя и удалось поставить в ней на ключевые позиции нацистских или же близко стоящих к НСДАП ученых. Так, Ф. Майнеке был заменен на посту редактора "Historische Zeitschrift" К. А. Мюллером, открывшим первый же номер выпущенного под его эгидой журнала достойным сожаления вступительным словом, в котором говорилось: "Она (то есть историческая наука. - В. М.) должна, опережая все другие науки, утверждать тот дух, который оживает ныне в нашем народе, участвовать в формировании нового облика германства для грядущего

¹³ Wandlungen des Geschichtsbilds in revolutionaren Epochen. - HZ, 1959. N 189.

¹⁴ Цит. по: Rothfels H. Die Geschichtswissenschaft in den 30er Jahren. In: Flitner A. Deutsches Geistesleben und Nationalsozialismus. Tubingen. 1965, S. 107.

¹⁵ Stadelmann R. Das geschichtliche Selbstbewufitsein der Nation. In: Vom Erbe der Neuzeit. Bd. I. Leipzig. 1942, S. 29.

стр. 9

времени"¹⁶ . Точно так же в "Monumenta Hermaniae Historica" был введен новый человек - Т. Майер. И, наконец, Франку даже удалось путем безобразных интриг добиться досрочной отправки на пенсию влиятельного директора Имперского архива А. Браккмана, которого он считал представителем якобы отжившей буржуазно-либеральной исторической науки. И это несмотря на то, что тот с большой готовностью подвизался как исполнительный подручный восточной политики нового режима.

Однако в целом создать, помимо представителей разрешенной исторической науки, действительно новую форму национал-социалистской историографии не удалось. XV конгресс германских историков в Эрфурте в 1937 г., который сам Франк назвал "первым публичным испытанием" с целью доказать, привел ли вообще к каким-либо результатам и насколько далеко уже в осязаемой форме продвинулся идейный спор "гильдии" с "нацией", "научного познания - с политическим образом мыслей"¹⁷ , отнюдь не увенчался блестящим успехом¹⁸ .

Довольно путаный доклад К. Штединга о "политической истории и истории культуры" был воспринят с интересом, но лишь немногие стали его последователями. Речь Штединга в защиту "Ренессанса средневекового государственного и общественного строя на новом уровне" с утверждением, что "эпоха либеральной буржуазии" якобы подошла к концу, была принята более или менее сдержанно, хотя его выпады против истории культуры "как историографии народов, не имеющих своей истории и существующей только у отпавших от рейха и тем самым лишившихся истории народов", противоречили широко распространенным в традиционной историографии взглядам¹⁹ .

Такие сообщения, как, скажем, Хёфлера, о "проблеме германского континуитета", в котором тот пытался обосновать преемственность раннесредневекового германского строя вплоть до современности, обнаружили свою несостоятельность при первом же столкновении с твердыми фактами квалифицированной медиевистской критики²⁰ . Г. Риттер написал на экземпляре печатного варианта этого доклада, опубликованного в "Historische Zeitschrift": "Отдельные интересные германистско-фольклорные наблюдения в области дальнейшего существования древнегерманских религиозных обычаев раздуты до "нового исторического мышления" и поданы с сильным утрированием критики научных традиций"²¹ .

Реферат же В. Шюсслера "Срединная Европа как идея и действительность" хотя и являлся дурным и весьма характерным примером раболепного заискивания историков перед национал-социалистским духом времени в сочетании с политической слепотой, вновь продолжал традицию национал-консервативного "остфоршунга", направленного против принципа самоопределения наций в Восточной Европе, и придавал всему национал-социалистский характер. "Вероятность прочного установления нового порядка и освобождения срединноевропейского пространства", - утверждал Шюсслер, при следовании "национально-государственному мышлению Французской революции невозможна... ибо оно не допускает признания чуждой народности в собственной государственной сфере, а имеет целью ее подавление и уничтожение. Она

¹⁶ HZ, 1936, N 153, S. 2.

¹⁷ Frank W. Historie und Leben. Hamburg. 1937, S. 5.

¹⁸ См. Botzenhard W. Der 15. Deutsche Historikertag in Erfurt. -HZ, 1937, N 156, S. 659ff.

¹⁹ Cm. Heiber H. Op. cit., S. 508f; Schumann P. Die deutschen Historikertage von 1893 - 1937. Marburg - Lahn. 1974, S. 406 - 434.

²⁰ Hofler O. Das germanische Kontinuitatsproblem. Hamburg. 1937.

²¹ HZ, 1937, N 156. Экземпляр хранится в библиотеке университета им. Генриха Гейне в Дюссельдорфе.

стр. 10

осуществима только в духе установления "фёлькишского" нового порядка, провозглашенного Адольфом Гитлером в его великих политических речах в качестве принципа национал-социалистской политики, поскольку только такая политика готова и в состоянии уважать право другой народности на жизнь"²² .

Все это было, вне всякого сомнения, не в духе радикальных планов В. Франка. Наоборот, стало ясно, что историческая наука, по крайней мере пока, выступала за радикальную революцию только в терминологии и в выборе тем, но отнюдь не в своей сущности, причем в меньшей мере по причинам мировоззрения, чем в силу традиции и корпоративного духа. Поэтому не случайно в 1937 г. произошел крупный конфликт в связи с выступлением на Международном конгрессе исторических наук Г. Риттера, который подверг критике чересчур "фёлькишскую" интерпретацию Лютера историком О. Шеелем, доказав ее несостоятельность. Франк обвинил Риттера во "вредном для рейха поведении", однако в конечном счете не смог нанести серьезного ущерба его позиции как национал-консервативного историка, имеющего сильное протестантское прикрытие с тыла.

Попытка фронтального "революционизирования" исторической науки фракцией национал-социалистов (которая, правда, вскоре увидела своего конкурента в лице А. Розенберга), по существу, провалилась. Еще в 1935 г. Х. Даннебауэр в своей лекции при вступлении в должность категорически заявил: "Часто слышащееся сегодня требование, что историческая наука должна переучиваться и переоценивать ценности, является необоснованным именно в области древней германской истории"²³ .

В смежных науках дела тоже, с точки зрения национал-социалистов, отнюдь шли не полностью в их духе, хотя первоначально это и могло выглядеть несколько иначе.

Президентом Германского общества социологии (в надежде таким образом отразить слишком жесткое вмешательство национал-социалистов в сферу научной деятельности) был избран Г. Фрейер²⁴ . Ожидания Фрейера, что настало время для такой "германской социологии", которая в отличие от социологии 20-х годов будет ориентироваться на модель более сильного авторитарного государства, оказались преждевременными. Ему сразу же пришлось вступить в конкуренцию с идущей на буксире у национал- социалистов, а вскоре ставшей действовать вместе с СС группой социологов, которые под руководством Р. Хёна хотели целиком и полностью превратить социологию в господствующую науку на службе национал-социализма. Фрейер исходил из предпосылки, что национал-социализм даст базу для внедрения национал-государственных взглядов в государство и общество, как это мыслилось уже в начале 30-х годов "Кружком действия". Но открыто проявившаяся во время путча Рема радикализация нацистского режима поколебала его иллюзии и в конце концов привела его к отходу от текущих дел социологической науки.

Философы поначалу тоже полагали, что сумеют использовать национал- социализм для распространения собственных философских взглядов. М. Хайдэггер согласился на немедленное избрание его ректором Фрайбургского университета, полностью признав национал-социалистскую систему в надежде, что это приведет к победному шествию его философского направления. Более того, он, как недавно показал Г. Люга, даже, кажется, считал, что может идеологически указывать

²² Цит. по: Der 15. Deutsche Historikertag in Erfurt. - HZ, 1937, N 156, S. 666.

²³ Werner K. - F. Op. cit., S. 48.

²⁴ Muller J. Z. Enttauschung und Zweideutigkeit. - Geschichte und Gesellschaft, 1986, N 12.

стр. 11

пути национал-социализму или, как сам Хайдэггер выразился в беседе с Ясперсом, "вести фюрера"²⁵ . Аналогично и Германское общество философии, которое в наследии Хуссерля и неокантианства представляло философию ценностей, также предложило себя национал-социалистам в качестве поставщика идеологии. И это направление, к которому принадлежали, в частности, Б. Баух, Н. Хартман, Т. Литт и О. Шпанн, надеялось, что таким образом философию ценностей можно будет сделать господствующим в Германском рейхе философским направлением.

Правда, во всех этих случаях оказалось, что заигрывание и сближение с национал-социалистской системой и ее идеологией, не затрагивающее сущности философских систем, а лишь скользившее по их поверхности, не стоило того. В то время имелось сравнительно немного мыслителей, которых в конечном счете можно было бы назвать национал-социалистскими философами в узком смысле слова, как это с определенными оговорками можно сказать в отношении Э. Крикка, которому было суждено сделать при национал- социализме блестящую карьеру. Однако приспособление к существующим условиям со стороны ученых ведущих философских направлений дало режиму в критический момент его стабилизации дополнительные основания для своего признания. В результате это привело к тому, что стало совершенно невозможно выступить против режима с идейным оружием в руках.

Но следует сказать, что стремления национал-социализма принципиально привести историческую науку, социологию и философию на позиции национал- социалистского мышления в начальный период в значительной мере оказались безрезультатными. Однако в последующем начался процесс усиливающейся адаптации как исторической науки, так и социологии к духу времени. Одновременно, так сказать через заднюю дверь, в традиционную науку удалось проникнуть национал-социалистской идеологии, во многом приукрашенной и признанной унаследованными от прошлого ритуалами объективности.

В области социальных наук дело дошло до почти полного прекращения исследований по макросоциологии, хотя она еще в 20-х годах занимала в них доминирующее место. Только молодой А. Гелен выступил с антропологически ориентированными теориями о "руководящих структурах", весьма близкими к официальной национал-социалистской идеологии²⁶ . Вследствие этого социологии удалось окончательно завоевать признание в качестве господствующей эмпирической науки на службе национал-социализма.

Эмпирическое социальное исследование, как сказали бы теперь, служившее внедрению национал-социалистской идеологии, контролю над населением и анализу социальных, этнических и расовых условий, прежде всего за пределами германских границ, а также территорий Европы, стало предпочтительным полем деятельности профессиональных социологов²⁷ . Институты эмпирической социологии самого различного характера появлялись словно грибы после дождя; немалое число их находилось непосредственно на службе национал-социалистских учреждений или формирований, и прежде всего СС. В силу этого социологии (правда, ценой отказа от ядра ее научной задачи - критического анализа существующих общественных порядков) удалось не только укрепить свои позиции в третьем рейхе, но в некотором отношении и расширить их.

²⁵ Luga H. Philosophy and National Socialism. - Vortrag vor der American Philosophical Association, 23. Marz 1989, S. 9; Martin Heidegger und das Dritte Reich. Darmstadt. 1989.

²⁶ Gehlen A. Ein Bild vom Menschen. - Geist der Zeit, 19.VI.1941.

²⁷ См. материалистическое, но весьма расплывчатое по аргументации и тяготеющее к слишком общим оценкам исследование: Rammstedt O. Deutsche Soziologie 1933 - 1945. Frankfurta. М. 1986.

стр. 12

Об исторической науке сказать это в той же мере нельзя. Хотя до более глубоких вторжений в ее научную систему после того, как сорвалась фронтальная атака В. Франка, дело не дошло, произошло постепенное сближение ее с позициями национал-социализма. За исключением немногих историки не вступали в полемические споры с национал-социалистской публицистикой, а предпочитали окапываться в своей специальности для круговой обороны. Число тех, кто по политическим мотивам или, оставаясь верным научным принципам, отказывался служить системе и не проявлял готовности к приспособлению, было крайне незначительно, хотя случалось и так, что ученые ставили на карту свою карьеру.

Наиболее сильную группу образовали те, кто в своей понятийной сфере, в своей постановке вопросов и в своих оценках шел на уступки духу времени, но не идя при этом на измену принципам своей научной работы. Число же настоящих, убежденных национал-социалистов, которым до краха национал-социалистской системы так и не удалось действительно выдвинуться на ключевые позиции в своей научной дисциплине, было небольшим. Тем не менее происходила добровольная унификация на почве разрабатываемых тем и руководящих в каждом отдельном случае понятий; создавались основы таких методологических подходов, которые, по меньшей мере формально, шли навстречу национал-социалистской иерархии ценностей.

В определенной мере 30-е годы были блестящим периодом исследования истории средневековья. Парадоксально, но поворот, совершившийся в общественном сознании против либерального понятия государства, наиболее ярко выраженный Шмиттом, во многих отношениях благоприятствовал развитию новых процессов в области медиевистики. В исследованиях этого периода истории государство как носитель монополии узаконенного применения насилия уходит на второй план и, наоборот, усилено внимание к первичным господствующим образованиям в общественной сфере, к племенам, к аристократическим элитам, к народу.

Своим первым крупным подходом к созданию новой истории средних веков, основные положения которой сформулированы в книге "Земля и господство" (1939 г.), О. Бруннер обязан собственному пониманию процессов общественного развития после 1933 года. "Политический переворот последнего десятилетия, - писал он, - освободил нас от гнета давно готового рухнуть мира. Историческая обусловленность либерального правового государства сегодня очевидна. Его претензия быть той окончательной формой политического строя, из которой могут быть почерпнуты имеющие всеобщее применение масштабы и представления для понимания современности, отпала. Тем самым для истории открыт путь к новому постижению прошлого и вместе с тем для служения настоящему"²⁸ .

Заслуга Бруннера заключается в том, что ему удалось глубоко проникнуть в своеобразие средневековых господствующих образований; он указал на региональные и даже локальные основы осуществления господства в тот период истории и средневековой правовой практики, которые уже не являлись образцом для современной государственности, но имели важную первоначальную природу. По терминологии Бруннера, это было следствием первичных жизненных порядков народа. Сам Бруннер сделал из результатов исследований такой вывод: "История народа - вот веление времени"²⁹ . В новом издании своей книги в 1959 г. он заменил понятие "история народа" понятием "структурная

²⁸ См. Oexle O. G. Sozialgeschichte - Begriffsgeschichte - Wissenschaftsgeschichte. - VSWG, 1984, N 71, S. 320.

²⁹ Brunner O. Land und Herrschaft. Briinn - Miinchen. 1942, S. 261.

стр. 13

история", которое он заимствовал у В. Конце, кстати с большим успехом. Амбивалентность этих положений, которые Бруннер стремился вывести из современных каждому из них понятий при помощи утонченного метода, слишком очевидна. Они могли бы, даже должны были до 1945 г. "считаться вкладом в историческое обоснование германского государства фюрерского типа"³⁰ .

В соответствии с этим широкий интерес в 30-е годы к истории средневекового землевладения, интенсивное изучение различных форм этого землевладения, государств типа "личностных объединений" в противоположность современному институциональному государству не могут рассматриваться без учета тогдашней исторической ситуации. С одной стороны, именно медиевистика неоднократно, с энергией и гражданской непосредственностью, выступала против тех исторических легенд, которые были пущены в обиход национал-социалистами. Так, К. Эрдманн не оставил живого места от национал- социалистских легенд, связанных с раскопками мнимой гробницы Генриха I в Кведлинбургском соборе, которую Гиммлер приказал сделать местом посвящения в СС. Столь же мало оставила медиевистика и от легенды о "саксонском мяснике" Карле Великом. Но, с другой стороны, коренные элементы национал-социалистской картины истории уже тогда проникли в достаточно серьезные медиевистские исследования. Так, косвенное историческое признание услужливо было дано национал-социалистскому мифу о фюрере, поскольку принцип повиновения и верности, характерный для средневековых вассальных отношений, трактовался как предтеча "принципа фюрерства", или же средневековый социальный строй интерпретировался как соответствие нацистскому "народному сообществу".

В целом же тогдашнее толкование истории средневековья, хотя и осторожно, по большей части избегая радикальных односторонностей, но все же однозначно одобряло тезис о континуитете средневекового и третьего рейха вплоть до тысячелетнего. Самой же радикальной являлась, пожалуй, концепция Т. Майера, изложенная в его докладе 30 января 1940 г.: "Великогерманский рейх возобновляет вновь свое историческое развитие там, где ему 700 лет назад дали остановиться Штауфены"³¹ .

В области новой истории картина предстает более размытой. В целом можно констатировать усиление националистических толкований германской истории, причем зачастую с более решительной конфронтацией с традиционными либеральными интерпретациями, однако без ярко выраженных национал- социалистских позиций, за исключением носящих своего рода ритуальный характер предисловий и заключительных замечаний.

Это прежде всего относится к так называемой большой политике, то есть к сфере взаимоотношений великих держав³² . Защита или оправдание позиций и притязаний Германии или прежних германских государств в отношении соперничающих с ними народов и государств вполне отвечали линии национально-политической борьбы немецких историков против Версальского договора и так называемой лжи о вине за [первую] мировую войну.

Подобное случилось даже с самим А. Вегерером - он попал под сильный обстрел за свой тезис, что 1914 г. нельзя считать виной за

³⁰ Schreiner K. Op. cit., S. 261.

³¹ Ibid., S. 200.

³² См. Platzhoff W. Die Theorie von der Mordbefugnis der Obrigkeit im XVI. Jahrhundert. - Historische Studien, Hf. 54, Brl. 1906; ejusd. Frankreich und die deutschen Protestanten in den Jahren 1570 - 1573. In: Historische Bibliothek. Bd. 28. Munchen - Brl. 1912; ejusd. Geschichte des europaischen Staatensystems 1559 - 1660. Munchen - Brl. 1928.

стр. 14

войну ни для одной из воевавших сторон: мол, уже давно установлено, что державы Антанты готовили войну задолго до ее начала. Таким же образом во все новых вариантах пропагандировался тезис о "коварном Альбионе", который при помощи своей политики европейского баланса и использования других народов в качестве своей "континентальной шпаги" воспрепятствовал свободному развитию Европы и Германского рейха.

Хорошим примером такого косвенного приспособленчества к духу времени служит В. Платцхоф, который после отставки Крикка стал ректором Франкфуртского университета³³ . Платцхоф приобрел репутацию историка европейской системы государств, принадлежащего к неокантианской школе; его научные публикации нацистского времени выходят за рамки прежних работ, когда он стремился соответственно приспособить оценки событий к требованиям того времени. Так, в статье о "континентальной политике Англии" в сборнике "Рейх и Европа" (1941 г.) он рассматривает британскую политику, начиная с образования Германской империи, как постоянно возобновляемую попытку "возможно сильнее сузить жизненное пространство немецкого народа и подорвать его позицию в Центральной Европе". "Эта война (вторая мировая. - В. М.) ведется не только за право немецкого народа на жизнь, но и за самоопределение Европы и ее независимость от Англии"³⁴ . Подобные высказывания вряд ли выходили тогда за рамки принятого. Несмотря на свою скорее обычную линию в науке, Платцхоф был услужливым помощником и исполнителем требований официальной политики как в своей роли ректора университета, так и члена его комитета, а затем с 1936 г. - преемника К. Бранди на посту председателя Союза германских историков. В частности, он обеспечил уже в 1933 г. кооптацию в этот комитет угодных нацистам историков, а также, устранение ставших нежелательными для новых правителей представителей немецкой историографии из международных органов исторической науки. Несмотря на свои вполне верноподданнические выступления в качестве ректора и свои усилия по расширению преподавательского состава, как можно более конформистского в отношении режима, а также различных институтов, чтобы избавить Франкфуртский университет от репутации марксистского, Платцхоф (если сравнивать его с Крикком) никоим образом не был умеренным по своим воззрениям национал-социалистом, а являлся хорошо приспособившимся национал-консерватором, который, правда, делал все для того, чтобы содействовать целям своих начальников. Но имя таким, как он, - легион!

Если до тех пор в германской историографии несомненный перевес имело малогерманскОе направление, то теперь наступило благословенное время для тех историков, которые выражали великогерманские взгляды, как, скажем, Шюсслер или О. Вестфаль. Великогерманская интерпретация германской истории получила подкрепление и солидное моральное признание, особенно благодаря труду австрийского историка Г. Р. Србика, который, к большой досаде национал-социалистского истэблишмента, вступил в полемику даже с самим Франком. С переноса центра тяжести в сфере национальной историографии с национального государства на народность началось, с известной необходимостью, расширение интереса ко всем немцам, особенно проживавшим за пределами рейха. Сразу стало надобно защищать образование Бисмарком Германской империи со ссылкой на то, что тот, исходя из общегерманских интересов, предпочел объединение германской сферы в более узком ее понимании. Не обязательно прибегая к "фёлькишским" и раси-

³³ См. Hammerstein H. Op. cit., S. 449 - 453; Heiber H. Op. cit., S. 709.

³⁴ Das Reich und Europa. Leipzig. 1941, S. 118f.

стр. 15

стским аргументам, историки нового времени в выборе своих перспектив вели себя по отношению к национал-социалистскому духу времени конформистски.

Правда, наиболее резко это проявилось в германском "остфоршунге", который под непосредственным влиянием режима позволил превратить себя в послушное орудие национал-социалистской политики угнетения народов Восточной и Центральной Европы. М. Бургляйт недавно довольно подробно изучил деятельность различных учреждений германского "остфоршунга", особенно "Северогерманского исследовательского сообщества" и "Бюро публикаций" - одного из филиалов Имперского архива. Оба учреждения возглавлялись могущественным и очень влиятельным директором этого архива Браккманом³⁵ . В этих учреждениях были собраны многочисленные специалисты в области истории восточноевропейских стран, готовые научными средствами подкрепить политику нацистских властей в отношении Польши, а затем и других народов Восточной Европы.

Первые ростки этих устремлений относятся к 20-м годам. Их цель - насколько возможно это было сделать при помощи оружия науки, утвердить и усилить германство в Восточной Европе, а впоследствии во все большей мере и борьбу против стремлений противостоящих народов или национальных групп к своей эмансипации. Так, к примеру, считалось, что публикация научных работ о сорбских* языках не представляет никакого научного интереса, ибо они все равно обречены на вымирание.

Все эти весьма многообразные проявления немецкой активности увенчались оказанием научной помощи неограниченному властелину генерал- губернаторства в Польше Г. Франку и содействием в создании "Германского университета" в Познани, первостепенной задачей которого должно было стать научное и пропагандистское обоснование господства немцев в Восточной Европе.

Активизация "остфоршунга" должна была сочетаться с деятельностью названных выше многочисленных учреждений в области социальных наук, перед которыми были поставлены такого же рода "фёлькишские" задачи. В любом случае можно сказать, что здесь подвизались в большинстве своем лишь второразрядные историки (кроме Браккмана, который до своего ухода организовывал и направлял активные действия "Северогерманского исследовательского сообщества", а позже поддерживал тесные контакты с национал-социалистскими властями в Восточной и Центральной Европе, особенно с СС). Однако иногда встречаются и известные имена, например Аубина, а также Конце и Виттрама.

С началом второй мировой войны тяга к приспособлению в выборе тем, терминологии и оценке хода событий возобладала повсюду. Теперь дало себя знать то, что хотя историки, как целое, до известной степени отразили первый натиск идеологической "унификации" (в том, в чем она выходила за рамки обычных национальных и национал-консервативных моделей трактовки), потеряв при этом несколько важных научных бастионов, все же под давлением условий оказались не в состоянии сопротивляться "тихой унификации". "Военно-научные", как тогда говорили, темы, работы о зарубежном германстве, биографические труды в духе Ф. Ницше (в большинстве своем в шовинистическом духе), героическое восстание 1812 г. против наполеоновского господства - вот таковы были тогда предпочтительные темы. Явно "фёлькишски" аргументированные описания и статьи и теперь оставались исклю-

³⁵ См. Germany Turns Eastward. Cambridge. 1988.

* Сорбы - немецкое наименование полабских (приэльбских) славян (лужичан), пользовавшихся в ГДР культурной автономией с центром в г. Баутцен.

стр. 16

чением, но эта аргументация все более учитывалась и в серьезных научных публикациях.

Хорошее представление об этом стремлении дает появившееся в 1943 г. издание памяти К- А. Мюллера под названием "Ступени и перипетии германского единства" - пожалуй, одна из последних имеющих широкий характер публикаций военного времени. К тому же она почти свободна от прямых декламаторских заискиваний перед национал-социалистским режимом, но все же по выбору темы и всему своему стилю, несомненно, является далеко идущим приспособлением к духу времени. Г. Франц попытался в своем эссе об "истории и расе" объяснить историю периода Реформации, выводя ее из расовых конфликтов. Э. Ботценхардт изображал выдвинутую П. де Лагардом программу господства немцев "от Эмса до устья Дуная, от Меца почти вплоть до Буга" как признание текущей национал-социалистской "политики большого пространства".

В остальном же преобладали такие темы германской национальной истории, которые по своей аргументации держались в рамках обычного научного стандарта, но по своим основным понятиям (особенно таким, как "германская народность", "германская народная сила", "всегерманская общность судьбы") явно перенимали руководящие идеологические понятия дня. Впрочем, и здесь не было недостатка в косвенных аргументах, которые должны были служить укреплению военного духа. Так, К. Раумер, которого никак нельзя считать приверженцем национал-социализма, полагал, что в "решающем вопросе исторического испытания, удастся ли народу утвердиться в борьбе за свое существование в схватке с другими народами", историком проявляется "масштаб его способности к оценкам"³⁶ . Это было сознательным и сомнительным приспособлением к пропагандировавшейся в последние годы войны идеологии, призывавшей "держаться до победного конца!".

Даже у таких решительных противников национал-социалистского режима, как Риттер (один из немногих историков, поддерживавших контакты с движением Сопротивления), тщетно искать более решительные и открытые формы борьбы против национал-социалистской трактовки истории. Исследование Риттер а "Могущественное государство и утопия" (Мюнхен, 1940 г., изданное в 1947 г. под названием "Демония власти") представляло собой, в сущности, оправдание великодержавной политики крупного могущественного государства в традициях национал-консервативной историографии, но с категорической ссылкой на то, что Германский рейх в отличие от Англии занимает так называемое угрожаемое срединное положение, которое исключает либеральную форму государственного строя. Сравнительно скрытые предостережения от беспринципной, пренебрегающей моральными постулатами любого политического акта, великодержавной политики (от которой, как показывают его письма, Риттер ожидал целительного политического действия³⁷ ) значительно отступили здесь на задний план перед тезисом, по сути своей подерживающим антианглийскую тенденцию национал-социалистской пропаганды.

Написанная Риттером в 1936 г. и неоднократно переиздававшаяся биография Фридриха Великого, в которой он стремился противопоста-

³⁶ Muller K. A. Stufen und Wandlungen der deutschen Einheit. Stuttgart. 1943, S. 135.

³⁷ См. его письмо Г. Онкену от 15 мая 1940 г.: "Работа, глубочайшим внутренним смыслом которой является полускрытое ядро полемики с современной политикой могущества (скажем отчетливее, с господствующей ныне в мире, страшнее, чем когда-либо, демонией власти), - вот что внутренне чрезвычайно интенсивно занимает и возбуждает меня" (Schwabe K., Reichard R. Ein politischer Historiker in seinen Briefen. Boppard. 1984, S. 350).

стр. 17

вить нацистским властителям контробраз ответственной, рационально закалькулированной великодержавной политики, сознающей притом свои пределы³⁸ , должна была, предположительно, вызвать у широкой публики, принявшей этот труд восторженно, скорее понимание именно этого, нежели сублимированный призыв держаться до последнего.

В целом же перед нами возникает картина удручающая. Правда, прямые попытки национал-социализма привести историческую науку на его идеологические позиции были малоуспешными прежде всего из-за того скудного интеллектуального потенциала, который он смог привнести в нее. В области же социологии, которая вследствие потери значительной части своих ведущих ученых была ослаблена по существу, вторжения национал-социализма были крупнее и, как кажется, возымели большие последствия. Эта еще молодая и не окрепшая в своих методологических канонах научная дисциплина лишилась почти всех своих научных представителей - таких, как К. Манхайм, Т. Гайгер, З. Ландсхут, Т. Адорно, А. Заломон и З. Нойман.

Историческая же наука, которая могла опереться на прочно устоявшуюся научную традицию, первоначально оказалась в положении более благополучном. И все же ей не хватило методологического, прежде всего идейного, противовеса, чтобы защитить себя от более или менее далеко идущей "унификации" в соответствии с идеологическими предписаниями и потребностями национал-социалистской системы. В некотором отношении именно методологическое учение идеалистического историзма с верой во внутреннюю осмысленность истории, а также в то, что историк способен почерпнуть критерии оценок, исходя из самого исторического процесса, послужило отправным пунктом постепенного приспособленчества к тенденциям режима.

Правда, отдельным исследователям или группам удалось "забаррикадироваться" в своих специальных областях исследований и таким образом отразить посягательства режима. Но распространенное убеждение, что нельзя отказываться служить своему государству по собственным национально- политическим мотивам, привело к тому, что линия границы с национал- социалистской идеологией становилась все более размытой - тенденция, которая во время второй мировой войны стала господствующей.

Уже тогдашним современникам было известно, чем в конечном итоге все это кончится. Г. Аубин, сам принявший значительное участие в действиях германского "остфоршунга" в эру национал-социализма, полагая, что активная германизация в Восточной Европе может быть отделена от национал- социалистской политики насилия в отношении соседних восточноевропейских народов, писал 25 января 1939 г. А. Браккману: "В том, куда направляет свои паруса с недавних пор молодежь, Вы, как я вижу, сомневаетесь столь же мало, сколь и я. Эти люди ждут не дождутся, как бы им поскорее удариться в безудержный империализм. Обратите внимание, как быстро Оттон I и Фридрих I поднимаются на щит, ибо они дали пример тому, как следует устанавливать "германский порядок". Эти люди лишают немецкую науку последнего кредита"³⁹ . Добавить к этому нечего.

³⁸ См. письмо Г. Онкену от 25 сентября 1935 г. (ibid., S. 282).

³⁹ См. Burleigh. Germany, S. 155. Anm. 2.

Постоянный адрес данной публикации: