"Deutschland-England 1933 - 1939". Die Dokumente des deutschen Friedenswillens. Herausgegeben von Prof. Dr. Fritz Berber. 1940. Essener Verlagsabstalt.

"Германия-Англия 1933 - 1939 гг.". Документы о германских мирных намерениях. Изданы проф. доктором Фрицем Бербером.

Вышедшая в 1940 г. в Германии книга "Германия - Англия 1933 - 1939 гг." представляет собой сборник документов, характеризующих англо- германские отношения на протяжении последних 7 лет, предшествовавших возникновению новой империалистической войны в Европе. Книга содержит 106 документов, из которых 13 публикуются впервые. Большинство документов приведено в выдержках, и каждому из них предпосланы комментарии, составленные известным германским публицистом, руководителем Института внешней политики д-ром Фрицем Бербером.

В течение этих 7 лет катастрофически обострились все империалистические противоречия, рухнула сложная система послевоенного "мира" с ее Лигой наций и целой паутиной взаимных договоров, гарантий, блоков и соглашений. На глазах у Англии снова вырастал ее смертельно опасный империалистический соперник - Германия. Приход к власти в Германии национал-социалистов знаменовал собой во внешней политике курс на полную ликвидацию версальского диктата. Перед английской дипломатией стал вопрос о выборе пути. По мнению Ф. Бербера, начиная с 1933 г. Англия, не задумываясь, пошла по пути окружения Германии и изоляции ее.

"Эти документы, - пишет Ф. Бербер, - с полной ясностью выявляют военную цель Англии, направленную к тому, чтобы отбросить Германию назад к Версалю, наложить на нее цепи, еще более тяжкие чем цепи Версаля". Исходя из этой оценки, Ф. Бербер старается в своих комментариях наметить единую линию английской политики, линию, неизменно враждебную Германии. Сейчас уже нельзя сомневаться в том, что "генеральной" линией английской внешней политики перед европейской войной была линия на столкновение Германии и СССР, с тем чтобы всемерно ослабить эти два великих государства Европы: Это было мечтой английских империалистов, которую они лелеяли еще задолго до войны 1939 года. Исходя из этих устремлений, Англия вплоть до начала 1939 г. делала ставку на усиление Германии, надеясь использовать ее силы в борьбе против СССР, с тем чтобы в этой же борьбе сокрушить ее мощь. Эта линия английской политики находит достаточно подтверждений в приводимых Бербером документах.

Документы 1933 г., которыми начинается книга, касаются главным образом двух событий: конференции по разоружению и выхода Германии из Лиги наций. Участвуя в работах конференции по разоружению, Германия выдвинула требование признания за ней равноправия. Франция, сопротивляясь этим требованиям, настаивала на гарантии ее безопасности. Английская точка зрения была четко сформулирована министром иностранных дел Джоном Саймоном в речи по радио 7 июня 1933 г. (N 5). "Речь идет о том, - сказал Саймон в своем выступлении, - чтобы согласовать стремление Германии к равноправию с французскими требованиями безопасности". Признавая, однако, за Германией равноправие в вооружениях, Англия отказалась дать Франции гарантии безопасности. Как известно, эта тактика Англии привела конференцию к краху и выходу Германии из Лиги наций.

Прямым результатом краха конференции по разоружению явилась еще более усилившаяся гонка вооружений. Как известно, 16 марта 1935 г. германское правительство объявило о введении всеобщей воинской повинности и восстановлении своих вооруженных сил (N 15). Этот акт Германии коренным образом изменил международную ситуацию. Вместо слабой, разоруженной Германии появилась мощная держава, вновь способная заявить о своих претензиях. Англия заявила протест в ноте от 18 марта 1935 г. (N 16), Но тайна политики Англии была раскрыта английской прессой. "Следует попытаться понять, - писал реакционный журналист Уорд Прайс в "Daily Mail", - положение Германии, пойти ей навстречу во всех пунктах, которые не наносят ущерба нашим интересам, и, обменявшись с ней обязательствами

по гарантированию существующих границ, предоставить ей свободу действий на востоке Европы". Не возражая против усиления сухопутных вооруженных сил Германии, Англия в то же время старалась застраховать себя от возможной опасности со стороны Германии в воздухе и на море.

Обеспокоенная угрозой нового морского соперничества с Германией, Англия в июне 1935 г. пошла с последней на морское соглашение, установившее пропорцию между германским и английским флотом, как 35:100 (N 20). Встревоженная одновременно быстрым ростом германской авиации, Англия выдвинула идею заключения так называемого воздушного пакта. Настаивая на скорейшем его подписании, английский министр иностранных дел Самюэль Хор в своем выступлении 11 июля 1935 г. в палате общин всячески пытался рассеять опасения, что подобный пакт может увеличить опасность войны на востоке Европы (N 21).

Характерно, что, по английскому плану, Советский Союз исключался из числа участников воздушного пакта. Однако идея пакта повисла в воздухе, так как Германия, уже опередившая Англию в строительстве воздушных сил, восприняла с полным равнодушием предложения англичан.

Истинный смысл английской политики описываемого периода нашел чрезвычайно правильную оценку на страницах английского журнала "Time and Tide". Женевский корреспондент газеты "Manchester Gardian" Роберт Делл писал в этом журнале 13 июля 1935 г.: "На континенте создалось почти всеобщее мнение, что цели английской политики заключаются в следующем: укрепить Германию таким образом, чтобы уравновесить влияние Франции и СССР; избежать конкуренции Германии на море и ее притязаний на колонии, предоставив Гитлеру свободу действий в Восточной Европе, и, наконец, поощрять агрессивные планы Германии и Японии против Советской России. Так думают почти все американцы, с которыми я разговаривал на эту тему".

7 марта 1936 г. Германия ввела свои вооруженные силы в рейнскую демилитаризованную зону и одновременно объявила о расторжении локарнских соглашений 1925 года. Англия, будучи гарантом локарнского договора, отказалась от выполнения своих гарантийных обязательств. Выступивший в палате общин 26 марта 1936 г. Идеи призвал "создать атмосферу доверия, в которой могли бы иметь место переговоры" (N 32).

В 1937 г. пост британского премьер-министра занял Невиль Чемберлен, затративший огромные усилия, для того чтобы удалить войну от английских берегов на далекие европейские поля. С приходом Чемберлена к власти указанные тенденции английской внешней политики приняли законченный характер. Они вылились в целую доктрину так называемой политики "невмешательства". Цель этой политики состояла в том, чтобы "...дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, - выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, "в интересах мира", и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия"¹ .

В конце 1937 г. английское правительство попыталось установить более тесный контакт с Германией. В ноябре в Берлин отправляется со специальной миссией лорд Галифакс. Передавая по приезде свои впечатления от берлинского визита, Галифакс говорил о двухлетней годовщине англо-германской дружбы.

Большая часть английской печати встретила поездку Галифакса в Берлин весьма отрицательно. Особенно резкие нападки она вызвала со стороны газеты "Manchester Gardian", которая утверждала, что политика, проводимая правительством Чемберлена, приведет к ослаблению связей с союзниками. Дипломатический обозреватель газеты утверждал, что в процессе переговоров Германия якобы в числе других выдвинула следующие главные условия: 1) Германия готова вступить в Лигу наций, если будет осуществлен ряд условий, относящихся к определенным пунктам версальского договора, и признан итальянский суверенитет над Абиссинией; 2) Германия требует от Англии реорганизации чешского государства по образцу швейцарской союзной системы, при которой Судетская область войдет туда в качестве кантона; 3) Германия не будет в течение 6 лет затрагивать колониального вопроса.

Газета "Manchester Gardian" требовала отклонения этих предложении, так как принятие их означало бы, по мнению газеты, "кризис англо-французских отношений" и помешало бы англо-американским отношениям (N 46).

Хотя утверждения газеты "Manchester Gardian" были официально опровергнуты в Берлине, но по ходу последующих событий их можно считать во многом правдоподобными.

Чемберлен в своем выступлении в палате общин 21 декабря 1937 г., опровергая также постановку Германией каких бы то ни было конкретных условий, все же подчеркнул, что в результате переговоров Галифакса в Берлине для английского правительства стали ясны те вопросы, от разрешения которых зависит возможность "сотрудничества двух наций вместо неприязни и недоверия" (N 48).

Начатые в конце 1937 г. переговоры с Германией Англия продолжала и в начале 1938 г. через своего посла в Берлине Невиля Гендерсона. В одной из бесед с германским министром иностранных дел Нейратом Гендерсон заверил его в том, что английское правительство "твердо решило пойти навстречу Германии в колониальном вопросе", но для его разрешения требуется, чтобы "германская сторона пошла при этих переговорах на некоторые компенсации". Одновременно Гендерсон сделал предложение Германии вновь возвратиться в Лигу наций, которая будет при этом реорганизована (N 49).

¹ И. Сталин. Отчетный доклад на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б), стр. 13. Госполитиздат. 1939.

Идея реорганизации Лиги наций, которую несколько позже развил сам Чемберлен в одном из своих выступлений в Бирмингаме (апрель 1938 г.), как известно, сводилась к окончательному срыву фронта коллективной безопасности. План английских консерваторов был рассчитан на вовлечение Германии в Лигу наций, которая в реорганизованном виде явилась бы штабом организации войны против СССР. Как раз в период англо- германских переговоров, 11 марта 1938 г., германские войска вступили в Австрию - и последняя была объявлена частью Германской империи.

Отношение Англии к австрийским событиям нашло выражение в речи Чемберлена 8 апреля 1938 г. в Бирмингаме. "Я не думаю, - заявил он, - что народ нашей страны может быть одержим желанием препятствовать стремлению двух государств объединиться". Дальнейшие планы английского империализма были связаны с чехословацким вопросом. Отсюда рождается план - во что бы то ни стало оторвать Чехо-Словакию от Советского Союза, план так называемой нейтрализации Чехо-Словакии.

В своем выступлении 26 июля 1938 г. Чемберлен выразил твердую уверенность в том, что чехословацкий вопрос будет разрешен мирным путем и тем самым "откроется дорога ко всеобщему умиротворению". Усилия английской дипломатии, как известно, увенчались полным успехом. Состоялось пресловутое соглашение четырех держав (Англия, Германия, Франция и Италия) в Мюнхене. Чемберлен обменялся с Гитлером обязательством - "никогда не вести воины друг с другом, разрешать все спорные вопросы консультативным путем для вечного и полного сохранения мира в Европе" (стр. 157). Комментируя поведение Чемберлена в Мюнхене, Ф. Бербер видит в этом только маневр, рассчитанный на отсрочку военного столкновения ввиду неподготовленности к нему Англии.

С этой оценкой английской политики в период Мюнхена нельзя согласиться. Англия надеялась откупиться от германских претензий и толкнуть Германию на восток, против СССР. Не случайно вслед за Мюнхеном англо- американская и французская печать подняла подозрительный шум о германских планах присоединения Советской Украины к Закарпатской Украине, шум, который, по словам товарища Сталина, "имел своей целью поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований"¹ . Очень скоро, однако, деятели той же самой прессы начали писать о том, что "немцы жестоко их "разочаровали", так как, вместо того, чтобы двинуться дальше на восток, против Советского Союза, они, видите ли, повернули на запад и требуют себе колоний"² .

Действительно, Гитлер, выступая в рейхстаге 30 января 1939 г., заявил, что "Германия не имеет к Англии и Франции никаких территориальных притязаний, кроме возвращения наших колоний" (N 76). Но английскому министру колоний Малькольму Макдональду этот вопрос казался трудно разрешимым, так как он "зависит от других великих держав и самих колониальных народов", которые, мол, сами должны выразить свою волю (N 71). Выдвинув колониальные требования, Германия одновременно предприняла дальнейшие шаги по укреплению своих позиций в Центральной Европе. Весной 1939 г. рухнул мюнхенский договор, памятник "миротворческих" усилий Чемберлена. Возможность военного столкновения в Европе стала реальной, как никогда. При этом война пошла явно не по тому пути, который уготовили ей правящие круги Англии. Надежды на германо-советские столкновения оказались призрачными.

Все более вероятным становился взрыв войны на западе Европы, а не на востоке. Запоздалое сознание краха всех своих политических расчетов заставило английских империалистов круто сменить вехи своей внешней политики. От политики сотрудничества с Германией Англия поворачивает весной 1939 г. к политике военной и дипломатической подготовки войны с ней. Выступая 17 марта 1939 г. в Бирмингаме, Чемберлен выразил возмущение оккупацией Чехо-Словакии и сделал воинственное заявление о том, что Англия готова защищать демократию и отклонить всякие притязания на мировое господство (N 80). Через три дня министр иностранных дел Галифакс отрекся в палате лордов от мюнхенской политики, признав ее ошибочной (N 81). Английское правительство отказалось принять немецкого торгового представителя. Невиль Гендерсон (английский посол в Германии. - А. Г.) был вызван в Лондон для доклада. 22 марта Англия обменялась с Францией нотами о взаимной помощи в случае военного нападения Германии. 31 марта Чемберлен информировал палату общин о том, что английское правительство взяло обязательство перед Польшей об оказании ей военной поддержки в случае угрозы ее независимости (N 82).

Такого же характера гарантии были даны Англией 13 апреля Греции и Румынии с одновременным предоставлением этим странам финансовой помощи ввиде займов. В конце апреля англо-германские отношения обострились еще больше в связи с отказом Германии от морского соглашения с Англией, заключенного в 1935 г. (N 86). Все свидетельствовало о быстром приближении войны. 22 августа 1939 г., в момент крайнего обострения германо-польских отношений, Чемберлен обратился с личным письмом к Гитлеру, в котором подчеркнул, что Англия намерена выполнить взятые на себя по отношению к Польше обязательства.

Чемберлен предложил начать непосредственные переговоры между Берлином

¹ И. Сталин. Отчетный доклад на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б), стр. 14.

² Там же, стр. 15.

и Варшавой, с тем чтобы достигнутое соглашение было гарантировано другими державами. Одновременно 24 августа Чемберлен заявил в палате общин о подготовке мобилизации. В интервью с английским послом Невилем Гендерсоном 25 августа Гитлер заявил, что польские провокации стали нестерпимы и что проблема Данцига и коридора должна быть разрешена. Гитлер предлагал следующие основы установления мира: 1) ограниченные колониальные требования Германии должны быть обсуждены мирным путем и могут быть выполнены в длительные сроки; 2) обязательства Германии по отношению к Италии остаются неприкосновенными; 3) Германия имеет твердую решимость не вступать никогда более в конфликт с Россией.

"Фюрер, - говорилось в интервью, - готов заключить с Англией соглашения, которые, как это уже подчеркивалось, не только гарантируют существование Британской империи при всех обстоятельствах в той мере, в какой это зависит от Германии, но они также будут заключать в случае необходимости заверение Британской империи о германской помощи, независимо от того, где такая помощь окажется необходимой" (N 94).

28 августа английское правительство ответило на эти заявления Гитлера меморандумом, переданным последнему через английского посла в 10 ч. 30 м. вечера. В этом меморандуме было заявлено желание мирного разрешения германо-польского конфликта и вновь повторено предложение Чемберлена от 22 августа о непосредственных переговорах между Германией и Польшей.

Делая вторично подобное предложение, Чемберлен заранее мог рассчитывать на упорное сопротивление со стороны Польши, опиравшейся на англо- французские гарантии. В английской "Синей книге" мы находим заявление английского посла в Варшаве Кеннарда о том, что польское правительство не примет германских условий, так как "теперь она (Польша. - А. Г.) имеет Великобританию в качестве союзника, Франция подтвердила свою готовность оказать ей помощь, а мировая общественность единодушно... поддерживает Польшу в ее сопротивлении навязываемому ей соглашению".

Польское правительство фактически сорвало эти переговоры, объявив 30 августа всеобщую мобилизацию. В ночь на 1 сентября началась германо- польская война. 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии. Так началась европейская война. Это был неизбежный финал английской политики за весь описываемый период. И когда в октябре 1940 г. Гитлер обратился к Англии с мирными предложениями (N 105), последняя их отвергла, взяв на себя таким образом ответственность за продолжение войны.

А. Георгиев

ВОЛГИН В. Социальные и политические идеи во Франции (1748 - 1789). Изд-во АН СССР. 1940.

Новая работа акад. В. П. Волгина является первой в нашей литературе попыткой дать связный и детальный анализ социальных и политических идей "века просвещения" под углом зрения марксистско-ленинского учения. Но и в немарксистской исторической литературе при изобилии отдельных монографических исследований, посвященных тем или иным писателям и мыслителям этой эпохи или отдельным частным вопросам, не так уж много серьезных работ сводного характера. Работа Р. Виппера¹ является, скорее, собранием отдельных очерков, или "характеристик", как выражается сам автор. Книга Рокена² посвящена не общественным учениям, в собственном смысле этого слова, а росту оппозиционных настроений во Франции на фоне исторических событий начиная с эпохи регентства и до созыва Генеральных штатов. Книга Эспинаса³ тоже является собранием отдельных очерков о социальных идеях как дореволюционного периода, так и эпохи революции, причем добрая ее половина отведена Бабефу и бабувизму. Новое произведение Морнэ⁴ является, безусловно, ценным и наиболее капитальным исследованием о распространении перед революцией "философских" идей. Автор шаг за шагом изучает распространение нового мировоззрения и новой, "гуманитарной" морали, а также новых социально-политических концепций среди различных слоев французского общества как в Париже, так и в провинции и роль и влияние в этом отношении прессы, академий, литературных обществ, преподавания и т. п. Рассмотрение самых этих идей занимает поэтому в его работе подчиненное место, причем большое внимание автор уделяет второстепенным и третьестепенным писателям, которыми интересуется опять-таки с точки зрения популяризации в широких кругах общества тех или иных воззрений. В противоположность Морнэ, Сэ⁵ пытался дать подробный и связный анализ различных направлений социально-политической мысли во Франции в XVIII в., но несмотря на удачное обобщение накопленного материала обнаруживает часто полную методологическую беспомощность.

Работа В. П. Волгина распадаемся на две части. В первых четырех главах книги рас-

¹ Виппер Р. "Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв.". М. 1900.

² Рокен Ф. "Движение общественной мысли во Франции в XVIII в.". СПБ. 19-J2.

³ Espinas A. "La Philosophie sociale du XVIII siède et la révolution". Paris. 1898.

⁴ Mornet D. "Les origines intellectuelles de la révolution française (1715 - 1787)". 3-eme ed. Paris. 1938.

⁵ Sée H. "L'évolution de la pensée politique en France au XVIII siècie". Paris. 1925.

сматриваются социальные идеи второй половины XVIII столетия. Автор начинает с учений, идеализировавших буржуазный порядок. К таковым прежде всего относится учение физиократов. Руководствуясь известными указаниями К. Маркса в "Теориях прибавочной стоимости", В. П. Волгин дает сжатую, но всестороннюю характеристику их воззрений, начиная с теории естественного права и кончая их экономическими взглядами. Он обращает специальное внимание на учение физиократов об общественных классах - на схему трехчленного деления общества Кенэ и дальнейшее развитие этой схемы Тюрго, различавшим уже в классе земледельцев капиталистических фермеров и батраков, а в торгово-промышленном классе - предпринимателей и наемных рабочих.

Особо следует подчеркнуть, что В. П. Волгин вполне обоснованно отделяет группу Гурнэ, которую часто отождествляли с физиократами, от физиократической школы в собственном смысле этого слова, поскольку сторонники Гурнэ, резко критикуя экономическую политику меркантилистов и провозглашая знаменитый лозунг "Laissez faire, laissez passer", отвергли в то же время учение Кенэ о "чистом продукте" и "производительности" земледелия и "непроизводительности" промышленности.

Крупнейшим идеологом мелкой буржуазии "века просвещения" был, несомненно, Руссо. В противоположность физиократам Руссо не признает собственность естественным правом, хотя практически объявляет ее незыблемой основой общественного порядка. Он считает возможным вмешательство государства в хозяйственную жизнь в целях предотвращения накопления слишком больших богатств. Прогрессивный налог на имущество, налог на предметы роскоши и ограничение наследственных прав - таковы средства, которые предлагает Руссо для смягчения существующего общественного неравенства. Более радикальные меры уравнительного характера ввиде запрещения частной торговли и установления максимума земельной собственности рекомендует он для экономически неразвитых обществ вроде Корсики.

Из многочисленных представителей руссоистской школы В. П. Волгин останавливается на Госселене, выдвинувшем в своем произведении "Размышления гражданина", появившемся накануне революции, в 1787 г., проект уравнительного земельного передела в самой Франции. Следует лишь добавить, что Госселен при этом не был одинок. В конце 80-х годов подобные идеи "черного передела", предвещавшие проекты "аграрного закона" эпохи революции, пропагандировались и Бабефом в его "Постоянном кадастре", и Ретифом де ля Бретон в его проекте "Тесмограф", и другими.

Против экономического либерализма физиократов боролась не только школа Руссо: "Против буржуазно-либеральных идеалов современных ему просветителей и против начинающегося господства буржуазии"¹ вел борьбу и такой оригинальный мыслитель, как Ленге, резко критиковавший уже систему наемного труда, хотя он, по словам К. Маркса, и облекал свою критику в "реакционную оболочку", превознося рабство и рассматривая социальную революцию как наихудшую катастрофу. Даже такой человек, как Неккер, всецело стоявший на ПОЧЕЄ буржуазного строя, обосновывая в полемике с физиократами необходимость государственного регулирования хлебной торговли, критиковал принцип экономической свободы.

Советский исследователь обращает, естественно, особое внимание на идеи и доктрины XVIII в., которые обычно или вовсе игнорируются буржуазными учеными или отодвигаются ими на второй план. Речь идет о коммунистических теориях, свидетельствующих "о смутных чувствах недовольства и возмущения, о смутных чаяниях, которые растут в среде пролетариата и предпролетариата" (стр. 62). Крупнейшим представителем коммунистической теории XVIII в., безусловно, является Морелли, "Кодекс природы" которого оказал самое непосредственное влияние на идейное формирование Бабефа. Свой коммунизм Морелли обосновывает, однако, чисто рационалистически, как соответствующий природе "разумный и естественный порядок", для осуществления которого достаточно лишь просветить людей.

Близок к Морелли в своей социальной теории и аббат Мабли, также признающий коммунизм идеальным общественным строем. Но в своих практических предложениях он выступает лишь с уравнительной программой в руссоистском духе. Коммунистические идеи пропагандировались и целым рядом других второстепенных писателей, из коих В. П. Волгин специально останавливается на Буасселе, в произведении которого - "Катехизис человеческого рода" - делается уже попытка наметить переходные мероприятия для достижения коммунизма.

Несомненный интерес представляют также кооперативные проекты этой эпохи, среди авторов которых В. П. Волгин справедливо выделяет такого интересного и своеобразного писателя, как сын крестьянина и бывший типографский рабочий Ретиф де ля Бретон. Добавим лишь, что характеристика Ретифа как автора кооперативных проектов верна только для предреволюционного периода. В эпоху революции Ре-тиф, уже и до этого признававший своим теоретическим идеалом коммунизм, окончательно переходит на коммунистические позиции и открыто причисляет себя в эпоху заговора Бабефа к "реслубликанцам-демократам-коммунистам".

Вторая часть работы В. П. Волгина посвящена рассмотрению политических теорий "века просвещения".

Характеризуя теорию "просвещенного абсолютизма", автор детально останавливается на политическом учении физиократов,

¹ К. Маркс "Теории прибавочной стоимости". Т. I, стр. 57. Партиздат. 1936.

давших эту теорию в наиболее разработанной, наиболее последовательной форме. "Легальный деспотизм" физиократов представлял не идеализацию "старых порядков", а, наоборот, должен был, по их мнению, стать орудием буржуазного переустройства общества, что, конечно, являлось политической утопией, как то доказали реформаторские попытки Тюрго.

Наряду с "просвещенным абсолютизмом" большое влияние на буржуазные оппозиционные круги имела и теория ограниченной монархии, родоначальником и авторитетнейшим представителем которой был Монтескье. В. П. Волгин весьма тщательно анализирует "Дух законов" - "громадное собрание афоризмов, иногда очень тонких и остроумных, зачастую противоречивых" (стр. 98). Но при всей противоречивости высказываний Монтескье несомненно, что к деспотизму он относится резко отрицательно, к республике питает симпатии чисто платонического характера и явное предпочтение отдает английским политическим порядкам, своеобразно им интерпретируемым и стилизуемым в торийском духе. Программа Монтескье, этого убежденного представителя теории политического компромисса, была, таким образом, крайне умеренной, но она пользовалась большим влиянием среди буржуазных политиков в первый период революции.

Ограниченная монархия являлась также политическим идеалом энциклопедистов, выдвигавших уже и идею народного суверенитета. Но идея эта получила свое полное развитие в демократической теории, наиболее выдающимся представителем которой был Руссо. Идеи общественного договора и народного суверенитета проведены им с исключительной последовательностью. "Именно в той форме, какую им придал Руссо, эти идеи были усвоены подлинными республиканцами эпохи революции - якобинцами" (стр. 149). Но Руссо - не единственный поборник демократической теории: и для Мабли источником верховной власти являлся народ. В противоположность Руссо, Мабли отвергал систему прямого народного законодательства и защищал идею народного представительства, причем, однако, высказывался как будто за известное ограничение избирательного права. Его политическим идеалом была республика или, в крайнем случае, такая монархия, в которой король был бы лишен всякой реальной власти и сохранял лишь декоративно-символическое значение.

Заключительную главу своей работы В. П. Волгин посвящает буржуазному радикализму накануне революции в лине Кондорсэ, выдвигавшего уже лозунг созыва национального собрания, и Сийеса, обосновывавшего права третьего сословия.

Свою работу В. П. Волгин ограничивает, как видим, определенными рамками.

Прежде всего автор справедливо ограничивается рассмотрением лишь прогрессивных социальных и политических идей XVIII в., не касаясь реакционной идеологии, защищавшей старые устои, хотя, конечно, и идеи этой категории принадлежат к социальным и политическим идеям изучаемой им эпохи в широком смысле этого слова. В XVIII в. наряду с направлением "философским" было направление "антифилософское". Фрерон со своим журналом "Année littéraire", Ривароль еще со своими дореволюционными произведениями, критик Клеман, Сабатье, Лефран, поэты Жильбер, Треогат, Шассеньон и многие другие составляли целую "антифилософскую" группу, боровшуюся за традиционное мировоззрение и "старых богов". Все они не только защищали традиционное религиозное мировоззрение и основанную на нем мораль против "разрушительной" критики "философов", но одновременно не менее рьяно и подчас искренне превозносили, обосновывали и идеализировали старые политические и социальные порядки: обожествляли королевскую власть, защищали привилегии дворянства, боролись против идей равенства и свободы, клеймили английский парламентаризм, провозглашали социальное неравенство божественным установлением. Для современных тенденций буржуазной науки характерно внимание, уделяемое в последнее время этой реакционной идеологии "века просвещения"¹ . Думается, однако, что, отнюдь не идя по этому пути, не мешало бы все же для полноты картины и лучшего уяснения характера идейной борьбы накануне революции сказать несколько слов и об этом течении французской общественной мысли предреволюционного периода.

В книге В. П. Волгина мы не находим также анализа не только безусловно интересных и значимых общественных воззрений французских материалистов Гельвеция и Гольбаха (хотя последний имеет даже специальные трактаты, посвященные "социальной системе" и "истинным принципам правительства"), но из ее рамок фактически выпадает даже Вольтер.

Вольтеру В. П. Волгин посвящает буквально всего несколько строк. Так, говоря об идеях "просвещенного абсолютизма", он мимоходом замечает: "Идеализация "просвещенного монарха" нашла свое отражение также в многочисленных политических произведениях и исторических трудах Вольтера, несмотря на высказываемые им иногда симпатии к английской конституции. Не без основания А. Сорель называет "Dictionnaire philosophique" программой просвещенного абсолютизма" (стр. 89). Столь же случайно имя Вольтера упоминается и в других местах (стр. 97 и 159).

Можно, конечно, согласиться с В. П. Волгиным, что "Вольтер отнюдь не был политическим теоретиком" (стр. 159) в смысле отсутствия у него систематического изложения политических и социальных доктрин. Ничего подобного "Духу законов" и "Общественному ДОГОВОРУ" мы у Вольтера, разумеется, найти не можем. Свои политические воззрения Вольтер распыляет по многочисленным "философским" произведе-

¹ См., например, ценное по собранным материалам исследование К. Wais "Das antiphilosophische Weltbild des französischen Sturm und Drang 1760 - 1789". Berlin. 1934.

ниям, брошюрам, памфлетам. Самая большая систематизация, на какую он способен, - это дать в своем "Философском словаре" пояснение таким общественно-политическим терминам и понятиям, как власть, демократия, правительство, свобода печати, равенство, налоги, собственность и т. п.

Но Вольтер имел, несомненно, свою систему политических воззрений. Как убедительно показал Сэ в своих работах¹ , то была именно вполне определенная система взглядов, а отнюдь не хаотическое нагромождение различных, подчас противоречивых идей, как полагали некоторые исследователи. При этом Вольтер вовсе не был банальным поклонником "просвещенной" абсолютной монархии. Отнюдь не будучи демократом, не считая возможным участие в управлении "тех, кто не имеет ни земель, ни домов", считая республику, теоретически им восхваляемую, пригодной лишь для маленьких государств, Вольтер вполне определенно защищал идею ограниченной монархии, обеспечивающей прежде всего гражданские свободы: свободу совести, свободу мысли, свободу и неприкосновенность личности, - "права человека", как выражался подчас он сам. Он готов был примириться с монархом-"философом", гарантирующим своим подданным эти права, но абсолютизм не был его политическим идеалом. Настойчивая пропаганда им английских конституционных порядков отнюдь не носила у него теоретического характера. Вольтер упорно подчеркивал и обосновывал превосходство подобной политической системы, действительно способной обеспечить "естественные права" граждан. Только подобный политический режим он считал незыблемым, предсказывая неизбежное крушение старых порядков в других странах. "Нужно полагать, - писал он в своем "Философском словаре", - что конституция, определившая права короля, знати и народа и при которой каждому обеспечивается безопасность, будет существовать столько же, сколько будет существовать само человечество (choses humaines). Нужно также полагать, что все государства, не основанные на подобных принципах, испытывают революции".

Столь же определенны и социальные воззрения Вольтера, хотя они также не были им нигде систематизированы. Право собственности - одно из тех "естественных прав", которые он защищает неустанно. Его знаменитая вражда с Руссо не носила характера личной ссоры, а имела, несомненно, гораздо более глубокие корни и была непосредственно связана с различными классовыми настроениями обоих корифеев "века просвещения". Издеваясь над Руссо, Вольтер не случайно называл его не только "необщественным животным" и "шарлатаном", но и "босяком, которому бы хотелось, чтобы все богачи были ограблены бедняками". Вольтер был непоколебимо убежден в необходимости общественного неравенства и защищал эту идею со всей решительностью и последовательностью: "На нашем несчастном земном шаре невозможно, чтобы люди, живущие в обществе, не были разделены на два класса: класс богатых, который повелевает, класс бедняков, который служит".

Отсутствие в книге В. П. Волгина детального анализа социально- политических взглядов Вольтера не может поэтому не вызывать у читателя недоумения, тем более что В. П. Волгин рассматривает ведь политические воззрения энциклопедистов, тоже нигде не систематизированные и разбросанные по различным статьям "Энциклопедии". С другой стороны, В. П. Волгин касается в своей работе и характерного для эпохи рационалистического мировоззрения и вопросов философии истории, разбирая, например, теорию общественного прогресса Тюрго. Но ведь Вольтер-автор "Опыта о нравах и духе народов"- замечательной попытки противопоставить старой, официальной католической философии истерии, философии истории Боссюэ новую, рационалистическую концепцию, сводящую исторический процесс не к осуществлению божьей воли, а к торжеству человеческого разума и освобождению человечества от гнета религиозных и иных предрассудков.

В своей работе В. П. Волгин ограничивается рассмотрением исключительно политических и экономических трактатов "века просвещения". В результате из поля зрения автора выпадают все произведения беллетристического и полубеллетристического характера, в частности столь многочисленные и характерные для XVIII столетия социальные утопии. А между тем можно ведь вполне согласиться с мнением Морнэ² , тщательно изучившего всю литературную продукцию Франции этой эпохи, что как раз такие произведения и, в частности, разного рода "философские" повествования давали наилучшую возможность избегать преследования властей и, переносясь в Китай, Персию или на какой-нибудь неизвестный остров и рассказывая о браминах и мандаринах, излагать свои мнения, не страшась репрессий. Это особенно относится к отражению в литературных произведениях революционных настроений.

Лишь в самом конце своей книги, "подводя итоги", В. П. Волгин, упоминая о революционных настроениях масс, добавляет: "В литературу такие лозунги и такие настроения проникали очень редко. Наиболее яркую и откровенную их формулировку, напоминающую Мелье, мы находим в задержанном властями памфлете "Совершенный монарх". Памфлет призывает народы к восстанию, чтобы "передавить чудовищ, пожирающих их существование". "Несчастные народы! - восклицает автор памфлета. - Вас держат на цепи, умейте же по крайней мере уничтожить своих тиранов. Пусть это будет отныне вашим девиза, и короли будут трепетать перед вами!.. Есть эпоха страшная, кровавая, но она предвестник свободы: я говорю о гражданской войне". В других произведениях предреволюци-

¹ См. Sée H. "Les idées politiques de Voltaire" "Revue historique", 1908, и "L'évoluton de la pensée politique en France au XVIII siècle", p. 103 - 133.

² Mornet. Op. cit., p. 119, 251.

онного периода: у Марата, у Карра, у Мерсье - это понятие гражданской войны тоже встречается, но в форме, более неопределенной. "При этом Марат приходит к пессимистическим выводам насчет возможности народного восстания" (стр. 182 - 183).

Отметим, кстати, вкравшуюся в этот абзац неточность. Слова о страшной и кровавой эпохе, которые В. П. Волгин относит к наиболее ярким и откровенным формулировкам революционных настроений, содержатся не в памфлете "Совершенный монарх", а в утопии "Год 2440-й" Мерсье, у которого, по словам В. П. Волгина, "понятие гражданской войны" встречается "в форме, более неопределенной". Но существенно, конечно, не это.

В 50-х, 60-х и 70-х годах мысль о революции приходила в голову очень немногим. Руссо теоретически оправдывал возникновение революции и даже предвидел наступление века революций. Мабли признавал право народа на восстание. Но, как вполне справедливо указывает В. П. Волгин, тот же Руссо протестовал против беспорядков, производимых "отупевшей чернью", и тот же Мабли боялся смут, связанных с народными восстаниями. В 80-х годах, однако, мы встречаем уже гораздо более безоговорочное признание революции как орудия общественного переустройства и прямые намеки и надежды на грядущий общественный переворот.

То было время, когда Мерсье писал в своем известном примечании в утопии "Год 2440-й": "При известном состоянии бывает эпоха, становящаяся неизбежной; эпоха страшная, кровавая, но предвестник свободы. Я говорю о гражданской войне. Во время такой эпохи возвышаются все великие люди: одни - нападающие на свободу, другие - ее защищающие. Гражданская война раскрывает даже самые скрытые таланты. Возвышаются необыкновенные люди, кажущиеся достойными повелевать людьми. Это - ужасное лекарство. Но после оцепенения государства, онемения душ оно становится необходимым"¹ .

То было время, когда Ретиф предвещал социальный переворот - "она придет, быть может (и я желаю ее, несмотря на бедствия, которые будут ее сопровождать), она придет, быть может, эта страшная революция, когда полезный человек почувствует свое значение..."² , - предвидел день, когда бедняки поднимут руку на своих тиранов³ , и угрожал общественным верхам войной жаков⁴ .

То было время, когда Бабеф писал Дюбуа де Фоссе, что для "великой революции" необходимы "великие перемены", что для радикального общественного переустройства "придется королям лишиться их корон, а всем титулованным и привилегированным - чинов, мест и должностей"⁵ .

Интересно отметить, что подобные революционные настроения характерны в 80-х годах для представителей мелкобуржуазной и плебейской интеллигенции, мечтавших о ликвидации социального неравенства и о коренном переустройстве общества на эгалитарных, а подчас уже и коммунистических основах, - для лиц, впоследствии непосредственно связанных с "Социальным клубом" и заговором Бабефа.

Буржуазный радикализм даже накануне революции носил реформистский характер. Но наряду с буржуазным радикализмом был и мелкобуржуазно- плебейский радикализм, отдельные представители которого доходили уже до крайне резкой социальной критики и отражали революционные настроения народных масс. Эти настроения, однако, находили свое выражение не в политических трактатах, а в различного рода социальных утопиях и вообще в произведениях, носивших (по своей внешней форме) полубеллетристический или даже просто беллетристический характер.

Книга В. П. Волгина, являющаяся серьезным научным исследованием, как бы подводит итог многолетней работы автора над изучением истории французской общественной мысли XVIII века. Выводы автора, сделанные на основе тщательного изучения первоисточников, даны в сжатых, четких и ясных формулировках. Автором использованы основные высказывания классиков марксизма-ленинизма как об отдельных представителях "просветительной" философии, так и об эпохе в целом.

Можно выразить лишь пожелание, чтобы при новом издании рамки книги были несколько расширены. Но и в своем теперешнем виде работа В. П. Волгина является лучшим в нашей исторической литературе исследованием о социальных и политических учениях во Франции накануне революции. Это - ценное пособие для всякого, изучающего идеологию столь плодотворного в идейном отношении французского "века просвещения", когда "религия, взгляды на природу, общество, государственный строй - все подвергалось беспощаднейшей критике", когда "все прежние формы общества и государства, все традиционные представления, признанные неразумными, были отброшены, как старый хлам"⁶ .

А. Иоаннисян

¹ "L'an deux mille quatre cent quarante. Rêve s'il en fut jamais". Nouvelle éditon éxactement corrigée et eugmentée d'un volume. T. I. Londies, MDCCLXXXV, p. 284, прим. "а". Это примечание находится в 36-й главе, посвященной "формам правительства", в которой Мерсье высказывает также мысль, что "все на этом свете - революции".

² "Les Contemporaines". T. II, р. 391 - 392. Leipsick. 1781.

³ "La Decouverte australe". T. III, p. 66. Leipsick. 1781.

⁴ "Les Nuits de Paris". T. VII, p. 2908 - 2909. Londres. 1789.

⁵ "Pages choisies de Babeuf", p. 62. Paris. 1935.

⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XV, стр. 507 - 508.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: