Глава XIV. Первые месяцы революции

Блажен, кто посетил сей мир 
В его минуты роковые! 
Его призвали всеблагие 
Как собеседника на пир. 
Он их высоких зрелищ зритель, 
Он в их совет допущен был - 
И заживо, как небожитель, 
Из чаши их бессмертье пил!

Не раз перечитывал я эти тютчевские строки во дни своей молодости, но лишь после падения в России монархии до меня дошел их подлинный смысл. Блажен тот, кому выпало на долю пережить роковые поворотные годы в мировой истории, ибо он получает возможность заглянуть в глубь истории человечества, стать свидетелем того, как разрушается мир старый и возникает новый. Он видит, что главное течение человеческих дел определяется не столько экономическими "законами", сколько столкновением воль людей, противоборствующих в стремлении создать новую жизнь на обломках старой.

С момента падения монархии в феврале 1917 г. до наступившего в октябре того же года краха свободной России я был в центре событий. Я действительно оказался в их фокусе, в центре, вокруг которого бушевал водоворот человеческих страстей и противоречивых амбиций и шла титаническая борьба за создание нового государства, политические и социальные принципы которого коренным образом отличались от тех, что определяли жизнь в прежней Российской империи. Для населения страны падение монархии произошло совершенно неожиданно, в критический момент полностью неудачной войны России с Германией, и сопровождалось столь же неожиданным развалом всей административной государственной машины. Перед нами встала задача создать совершенную структуру нового государства.

С первых же дней существования Временного правительства в его адрес стали поступать из всех уголков России, из больших городов и далеких деревень, а также с фронта многочисленные приветственные послания с выражением поддержки. Однако наряду с ними со всех концов страны приходили и тревожные сообщения о параличе местной власти, о полном развале административного аппарата и полиции. Казалось, Россия вот- вот погрязнет в мятежах, грабежах и неконтролируемом насилии. Если бы это и впрямь произошло, страна тотчас потерпела бы поражение от германской и австрийской армий.

Но этого не произошло и главным образом потому, что подавляющее большинство Населения, независимо от классовой, религиозной или расовой принадлежности, осознавало, что крушение монархии - это

Продолжение. См. Вопросы истории, 1990, NN 6 - 11.

стр. 131

кульминация долгой и нелегкой борьбы за освобождение, которая определяла главное содержание современной истории. Поэтому на какой-то момент все групповые, классовые и личные интересы были отброшены в сторону, а все разногласия забыты. Как писал в те дни князь Е. Н. Трубецкой, Февральская революция стала уникальным явлением в истории, поскольку в ней приняли участие все слои общества. То был исторический момент, породивший "мою" Россию - идеальную Россию, которая заняла место России, оскверненной и загаженной Распутиным и ненавистной всем монархией.

Непопулярные чиновные лица были буквально сметены со своих постов, а многие из них убиты или ранены. Рабочие на заводах, прекратив работу, принялись устранять неугодных им управляющих и инженеров, вывозя их в тачках за пределы предприятий. В некоторых районах крестьяне, памятуя о 1905 - 1906 годах, стали на свой лад решать аграрный вопрос, изгоняя помещиков и захватывая их земли. В городах самочинные "защитники свободы" начали проводить аресты "контрреволюционеров" наряду с теми, кто был замешан в грабежах. После трех лет войны до предела уставшие на фронте солдаты отказывались подчиняться своим офицерам и продолжать сражаться с врагом.

Перед Временным правительством стояло четыре наиболее важные задачи. Вот они в порядке очередности: 1) продолжить защиту страны; 2) воссоздать по всей стране действенный административный аппарат; 3) провести многие коренные политические и социальные реформы; 4) подготовиться к преобразованию России из крайне централизованного в союзное государство.

Весной 1917 г. положение России, как внутреннее, так и международное, стало настолько критическим, что задача быстрейшего выполнения этой программы приобрела жизненно важное значение для сохранения самого существования страны. Но осуществить ее предстояло в стране, политически и социально совершенно непохожей на ту Россию, в которой зародилось и появилось на свет новое правительство. Это правительство, как указал в своей речи Милюков в первый день революции, было призвано осуществить программу Прогрессивного блока. Но Прогрессивного блока как такового уже более не существовало. С падением монархии социальная структура страны неузнаваемо изменилась. На авансцене политической жизни неожиданно оказалось подавляющее большинство населения, ранее лишенное каких-либо прав принимать участие в управлении страной. В то же время средние классы, которые до этого играли позитивную и активную роль в экономической и политической жизни страны, были отброшены на задворки, а помещичья аристократия, столь тесно связанная со старым режимом, и вовсе исчезла со сцены.

В этих условиях новой Россией могли руководить лишь такие люди, которые безусловно понимали, что призваны управлять не вчерашней Россией, а той новой, что стремится к осуществлению вековых чаяний русского народа, то есть к демократическому правлению, которое основывало свою деятельность на законе и социальной справедливости. Именно эту главную цель революции видели перед собой все, за немногим исключением, члены нового правительства - те представители "высшего среднего класса", которые, по твердым убеждениям левых социалистических доктринеров, были призваны управлять от имени "буржуазии". По мнению этих левых, 27 февраля 1917 года знаменовало лишь начало "жирондистской" стадии революции. При очевидной абсурдности этой идеи она имела самые тяжкие, фатальные последствия для будущего.

Мои воспоминания о первых неделях существования Временного правительства связаны с самым счастливым временем моей полити-

стр. 132

ческой карьеры. Из 11 членов этого правительства 10 принадлежали к либеральной и умеренно-консервативной партиям. Я был единственным социалистом, и левая пресса вскоре стала иронически называть меня "заложником демократии". Наш председатель, князь Львов, вел свое происхождение от Рюриковичей, следовательно, принадлежал к старейшему роду, который правил Россией 700 лет. И тем не менее он всю свою жизнь стремился улучшить участь крестьян и в течение длительного времени являлся активным участником борьбы против быстро разлагающегося монархического абсолютизма. В Союзе земств он настойчиво отстаивал право крестьян быть представленными в политической жизни страны. Он стал одним из основателей либерального течения в земствах, которое с начала века играло роль авангарда в борьбе за конституцию, кульминацией которой был Манифест 17 октября 1905 года. По натуре это был застенчивый, сдержанный человек, который мало говорил, но был прекрасным слушателем. Он обладал выдающимся организаторским талантом, и его огромный моральный авторитет проявил себя в создании им Всероссийского Союза земств. Князь Львов никогда не был партийным человеком и после кратковременного сотрудничества в I Думе с партией "народной свободы" он уже никогда не входил ни в какие партии, ни в политические или заговорщические организации. В этом глубоко религиозном человеке было что-то славянофильское и толстовское. Приказам он предпочитал убеждение и на заседаниях кабинета всегда стремился побудить нас к общему согласию. Его часто обвиняли в слабоволии. Такое обвинение было абсолютно безосновательным, в чем я и убедился, познакомившись с ним в декабре 1916 года. Он "слепо", как утверждал Гучков, верил в конечную победу демократии, в способность русского народа играть созидательную роль в делах государства. И не уставал и на людях и в частных разговорах повторять слова: "Не теряйте присутствия духа, сохраняйте веру в свободу России!"

Я до сих пор с трудом понимаю, каким образом с самого первого заседания кабинета мы в своих дискуссиях достигали немедленного и полного согласия относительно того, что следует предпринять. Всех нас объединяло чувство долга, которое мы ставили превыше принадлежности к какой-либо партии. К сожалению, это чувство оказалось недолговечным, и в дальнейшем Временное правительство не отличалось более такой убежденностью, солидарностью и взаимным доверием, однако факт остается фактом: в первый месяц революции каждый из нас, правильно или неправильно, руководствовался единственным соображением - высшими интересами нации.

Некоторые мои личные друзья, коих я знал с первых дней существования Временного правительства, не раз говорили мне потом, что это было лишь мое воображение, что мы никогда не были едины. Как бы то ни было, но первые дни революционных преобразований в России запечатлелись в моем сознании как ощущение свершившегося чуда. И думается, что подобное ощущение испытали даже наиболее рационально мыслящие из нас люди.

В поразительно короткий период времени мы смогли заложить основы не только демократического управления, но и всей новой социальной системы, которая гарантировала ведущую роль в делах нации трудящимся массам и которая впервые ликвидировала все политические, социальные и этнические ограничения. Иначе и быть не могло по той простой причине, что эта новая система явилась прямым отражением воли бесспорного большинства населения.

В библиотеке Гуверовского института хранятся оригиналы стенограмм заседаний Временного правительства. Просматривая их много лет спустя, я сам был поражен огромным объемом законодательных

стр. 133

актов, принятых в первые два месяца после Февральской революции. Как нам удалось добиться столь многого в такой короткий срок? Ведь в конце концов помимо принятия законов правительство должно было заниматься продолжением войны и улаживать бесчисленные повседневные административные дела. Более того, в залы Мариинского дворца и приемные министров непрерывным потоком шли посетители и делегации, представители местных органов новой власти и национальных меньшинств. Это было невероятно трудное, горячее время, время бесконечных дневных и ночных заседаний кабинета, всевозможных конференций и выступлений на массовых митингах.

В первые недели после революции ни один министр нового правительства не мог позволить себе отказаться от участия в таких митингах по той простой причине, что потрясенные и обеспокоенные быстрым поворотом событий люди жаждали вновь обрести уверенность, послушав правдивый отчет о происходящем непосредственно из уст членов нового правительства, которому, как они полагали, можно доверять. В этом вихре безумной активности мы тем не менее умудрились утвердить огромное количество новых законов и не в последнюю очередь потому, что наш предшествующий опыт общественной деятельности дал нам возможность хорошо узнать чаяния и нужды всех слоев населения.

Все мы, за исключением князя Львова, Терещенко и Мануйлова, обрели такой опыт, когда, в качестве депутатов Думы, объехали всю Россию вдоль и поперек. Князь Львов тоже глубоко понимал проблемы местного управления, долгие годы находясь на службе в земстве. Бывший ректор Московского университета, член редколлегии ведущей либеральной газеты "Русские ведомости" Мануйлов был экспертом в области просвещения. Самый молодой член правительства, Терещенко, был ведущей фигурой в промышленном мире Юга России, а во время войны вместе с А. И. Коноваловым занял пост заместителя председателя Военно-промышленного комитета, возглавляемого А. И. Гучковым. Кроме того, у него были хорошие связи в военных кругах и в петроградском обществе.

Наряду с большим опытом членов нового правительства, важную роль в проведении столь обширной и бурной законодательной деятельности сыграло то обстоятельство, что практически все высшие чиновники прежних министерств и других правительственных учреждений остались при новой власти на своих местах и, за редким исключением, работали с огромным энтузиазмом. Многие из них часто трудились ночи напролет, готовя проекты новых законов и предложения по реформам. Их глубокие познания и подготовленность находились на самом высоком уровне, и крайне прискорбно, что позднее, в мае, некоторые из вновь назначенных министров от социалистических партий начали заменять этих опытных гражданских служащих своими коллегами по партии, которые не имели ни малейшего представления о работе правительственных учреждений.

Несмотря на все трудности, порожденные войной и развалом старой администрации, Временное правительство провело в жизнь с одобрения всей страны широкую законодательную программу, заложив тем самым прочные основы для преобразования России в развитое государство. Даже Ленин, готовясь в октябре к захвату власти, не мог не воздать должного проделанной нами работе, написав: "Революция сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала передовые страны"**. Конечно же, Ленин при этом обвинил

* Большой чистке Временное правительство подвергло лишь Министерство внутренних дел. Практически все высшие чиновники были смещены со своих постов и заменены новыми.

** Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34, с. 198 (прим. ред. ).

стр. 134

Временное правительство во всех смертных грехах капитализма и в той же статье, из которой взята вышеприведенная цитата, он ни словом не упомянул о глубоких, социальных реформах - аграрной и в области рабочего законодательства, которые оно провело в жизнь. До нынешнего дня молодое поколение в России остается в неведении относительно того, что за короткий промежуток времени после Февральской революции Временное правительство предоставило народам России не только политическую свободу, но и социальную систему, защищавшую человеческое достоинство и гарантирующую материальное благосостояние.

Для полного ознакомления с законодательной деятельностью Временного правительства читатель может обратиться к изданным мною документам по этому вопросу*, а здесь я лишь подытожу главные моменты. Первостепенную важность, конечно же, имели политические и гражданские права. Была установлена независимость судов и судей. Были ликвидированы все "специальные" суды, а все "политические" дела или дела, связанные с государственной безопасностью, отныне стали подлежать рассмотрению в суде присяжных, как и все обычные уголовные дела. Были отменены все религиозные, этнические и сословные ограничения, провозглашена полная свобода совести. Восстановлена независимость православной церкви и в марте созван специальный церковный совет для подготовки собора, который подтвердил бы автономию церкви. Собор этот открылся 15 августа. Всем другим церквам, сектам и религиям была предоставлена полная свобода обращать людей в свою веру. Женщинам были предоставлены равные с мужчинами политические и гражданские права.

При участии представителей всех партий, всех общественных организаций и всех этнических групп был разработан закон о выборах в Учредительное собрание, в основу которого были положены всеобщее избирательное право и пропорциональное представительство. На мой взгляд, однако, включение в закон пропорционального представительства явилось ошибкой. На тех же избирательных принципах было основано городское и сельское самоуправление.

Закон о кооперативах предусматривал включение кооперативного движения в экономическую систему страны как одного из ее компонентов. Между прочим, следует отметить, что закон о кооперативах, как и законы о профсоюзах и местных органах управления, готовился представителями всех этих организаций. И вообще Временное правительство стремилось привлечь к работе по созданию нового порядка как можно больше людей, тем самым исподволь внушая гражданам чувство ответственности за судьбу всей страны.

В области экономической и социальной реформ главным вопросом был, конечно, вопрос о земле. Меры, предложенные Временным правительством, носили революционный характер, ибо предусматривали полную передачу земли тем, кто ее обрабатывает. Всего через три недели после падения монархии новое правительство опубликовало декрет об аграрной реформе. Он был подготовлен новым министром земледелия членом либеральной кадетской партии А. И. Шингаревым. Временное правительство стремилось предоставить разработку важнейших деталей реформы именно тем, кто в ней был более всего заинтересован. Для этого был создан Главный земельный комитет с отделениями по всей стране, члены которых выбирались на основе нового избирательного закона. И пока вырабатывались детали реформы, всеми текущими делами, связанными с землей, занимались эти местные земельные комитеты.

* The Russian Provisional Government. 1917. Stanford. 1961.

стр. 135

20 мая Главный земельный комитет опубликовал директиву об общих принципах, положенных в основу будущей реформы. В соответствии с новыми потребностями нашей экономики, с пожеланиями большинства крестьян и программами всех демократических партий страны основным принципом предстоящей земельной реформы должна была стать передача всей обрабатываемой земли тем, кто ее обрабатывает.

Это недвусмысленное решение в пользу крестьян вызвало ярость крупных помещиков, и их стремление воспрепятствовать развитию революции в деревне стало одним из тех мотивов, которые привели к попытке свергнуть в августе Временное правительство. Большевики, со своей стороны, пытаясь помешать мирному ходу земельной реформы, всеми силами стремились вызвать в этот переходный период анархию и замешательство в крестьянских массах. Действуя по инструкциям Ленина, им удалось летом и осенью 1917 г. побудить наиболее отсталые и невежественные элементы в деревне взять осуществление закона в свои руки, что вылилось в разграбление помещичьих усадеб, уничтожение и разворовывание зерна.

Естественно, Временное правительство, опираясь на поддержку всех демократических и социалистических партий, стремилось помешать, прибегая иногда к силе оружия, злонамеренному подрыву этой, величайшей в истории Европы, аграрной реформы. Некоторые весьма влиятельные деятели демократических и социалистических партий, как внутри России, так и за рубежом, позднее писали, что Временное правительство проводило в жизнь земельную реформу "слишком медленно". Но они так и не смогли объяснить, как ее можно было осуществить быстрее на бескрайних просторах России, в разгар ужасной войны и в самую горячую пору сбора урожая, от которого в предстоящем году зависело продовольственное снабжение армии, да и всей страны.

Ожидалось, что к осени земельные комитеты завершат подготовительную работу и правительство внесет законопроект о земельной реформе на утверждение Учредительного собрания. А весной 1918 г. земля законным путем будет передана крестьянам, и они не станут, как это случилось позднее, рабами одного-единственного землевладельца - государства.

Трудовое законодательство Временного правительства предоставило рабочим независимость и беспрецедентные права. Все эти права им предстояло утратить при большевистском режиме "рабочих и крестьян". Несмотря на военное время, Гучков немедленно ввел на всех государственных оборонных предприятиях 8-часовой рабочий день, о котором до тех пор не слышали нигде в мире. В результате его инициативы этот распорядок стал нормой и на промышленных предприятиях всего частного сектора. По предложению министра торговли и промышленности А. И. Коновалова промышленники достигли соглашения с Петроградским Советом о 8-часовом рабочем дне. Были созданы арбитражные суды, а рабочие комитеты* и профсоюзы получили

* 5 сентября 1915 г. в швейцарском городе Циммервальде открылась международная конференция европейских социалистов. Задачей конференции являлось объединение тех политических партий и групп, которые оказались в состоянии раскола после распада II Интернационала в начале войны 1914 года. В принятой резолюции конференция отразила свою половинчатую позицию. Точка зрения "циммервальдцев" может быть выражена одной фразой: мы не стоим ни за поражение, ни за оборону; мы занимаем нейтральную позицию в империалистической войне капиталистических государств. Их целью было - организовать рабочих на борьбу за быстрое окончание войны без победителей и побежденных. После Февральской революции большинство русских "циммервальдцев" признали необходимость защиты России, однако многие из них психологически не были готовы к сотрудничеству с "буржуазной демократией". И. Г. Церетели и В. М. Чернов, занимая руководящее положение в партиях (РСДРП и партии социалистов- революционеров. - Прим. ред .), до самой революции неколебимо придерживались циммервальдской программы.

стр. 136

практически политую автономию. Временное правительство сделало все, что было в его силах, чтобы обеспечить равноправное положение организованной рабочей силы и промышленников.

В заключение хотел бы сказать несколько слов о деятельности Временного правительства при решении трудного вопроса о национальных меньшинствах. Временное правительство признало, что свободная демократическая Россия не может оставаться централизованным государством, и немедленно осуществило практические меры по отказу от политики угнетения, которую проводил старый режим в отношении нерусских народов империи. В первые же дни после падения монархии оно провозгласило независимость Польши и восстановило полную автономию Финляндии. Летом автономия была предоставлена также Украине. Несколько ранее, в марте, к участию в работе новой администрации на Кавказе, в Туркестане и в Балтийских губерниях были привлечены представители различных национальностей всей империи. В начале июля была создана комиссия для выработки необходимых законов в целях преобразования России на основах федерализма.

Из этих кратких заметок о внутренней политике Временного правительства можно видеть, что установление в России политической демократии одновременно привело к торжеству социальной демократии. По возвращении в Россию в 1917 году Ленин сказал: "Из всех воюющих держав Россия сегодня самая свободная страна в Европе, и нет никакого угнетения масс"*.

Вопрос о власти

Если вся деятельность правительства, те реформы, которые я описал выше, в конечном счете не дали результатов, то это в значительной степени объясняется тем, что Временное правительство оказалось неспособным решить проблему создания стабильного демократического режима для осуществления и закрепления этих реформ. В этой связи характерно третье заседание Временного правительства, состоявшееся днем 4 марта, о котором я сохранил самые живые воспоминания. В тот раз мы впервые собрались вне стен Таврического дворца, вдали от революционного водоворота, бурлящего вокруг здания Думы. Вместо этого мы встретились в министерстве внутренних дел, где находилась резиденция князя Львова**.

Я помню ту торжественную тишину, которая царила в просторном конференц-зале, где мы сидели, ощущая на себе тяжелые взгляды дюжины прежних министров старого режима, чьи портреты висели на стенах. Полагаю, именно там, в окружении портретов прежних властителей, а не восторженной революционной толпы в Думе, каждый из нас вдруг впервые осознал всю меру своей причастности к тому, что произошло в России за последние несколько дней, и чудовищную тяжесть лежавшей на нас ответственности.

Князь Львов еще не приехал, однако никому из нас не хотелось, как это было всегда прежде, вести какие-либо разговоры. Наконец из внутренних комнат появился князь Львов с кипой телеграмм в руке. Не поздоровавшись, по своему обычаю, с каждым в отдельности он

* В апрельских тезисах В. И. Ленин писал, имея в виду переход ко второму этапу революции: "Этот переход характеризуется, с одной стороны, максимумом легальности (Россия сейчас самая свободная страна в мире из воюющих стран), с другой стороны, отсутствием насилия над массами" (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 31, с. 114. - Прим. ред .).

** Помимо поста премьер-министра, князь Львов взял себе портфель министра внутренних дел.

стр. 137

направился прямо к своему креслу и, положив перед собой телеграммы, сказал: "Поглядите, что происходит, господа. Со вчерашнего дня подобные телеграммы в огромном количестве поступают со всех концов Европейской России. И это не те послания с выражением поддержки, которые все вы читали. Это - официальные сообщения из губернских центров и многих более мелких городов. В них говорится примерно одно и то же: после первого известия о падении монархии, местная власть, начиная с губернатора и кончая последним полицейским, разбежалась, а те чиновники, особенно в полиции, которые или не захотели или не успели убежать вовремя, арестованы всякого рода самозваными революционными властями и общественными комитетами".

Воцарилась мертвая тишина, каждый напряженно думал о том, что предпринять. Здесь мы находились в центре борьбы, а огромные пространства страны попали в руки абсолютно неизвестных людей! Не помню, кто нарушил тишину: "Да ведь то же самое происходит здесь, в Петрограде, и тем не менее нам удалось восстановить хоть какую-то власть!" Очнувшись от оцепенения, все возбужденно заговорили. Забыл подробности, однако отчетливо помню выводы, которые с необычной для него уверенностью сделал князь Львов: "Нам следует полностью забыть о прежней администрации - любое обращение к ней психологически совершенно невозможно. Однако без управления Россия погибнет. Администрация ушла, но народ остался. И народу не однажды приходилось в прошлом переживать подобные трудности. Посмотрите, например, на Москву... К нам поступили сведения, что демократическим партиям с помощью членов городской думы и кооперативов вполне удалось стабилизировать обстановку... Нам, центральному правительству, бессмысленно отдавать приказы, если на местах нет властей, способных их выполнять. Господа, мы должны проявить терпение. Мы должны сохранить веру в здравый смысл, государственность и лояльность народов России".

Слушая Львова, я впервые осознал, что его великая сила проистекала из веры в простого человека, она напоминала веру Кутузова в простого солдата. Нам действительно не оставалось ничего другого, кроме веры в народ, терпения и отнюдь не героического понимания того, что назад у нас дороги нет. Даже при самом большом желании мы не могли бы передать кому-либо власть - по той простой причине, что передать ее было некому!

К концу заседания мы пришли к согласию, что для создания нового аппарата управления нам следует прежде всего установить связь с надежными людьми в губерниях и уполномочить их занять место бывших губернаторов для преобразования механизма местного управления. Туда, где таких людей не найдется, немедленно направить достойных представителей из Петрограда. Двумя неделями позже, когда выяснилась полная несостоятельность отправки "комиссаров" из Петрограда и передачи функций прежних губернаторов председателям местных земств, было принято решение назначать в качестве комиссаров Временного правительства тех местных жителей, которых выбрали или рекомендовали местные комитеты общественных организаций. По примеру Москвы, в такие комитеты, как правило, входили представители всех относящихся к делу учреждений и организаций.

За этот метод назначения местных представителей нового правительства князь Львов впоследствии подвергся нападкам критиков, обвинявших его в "мягкотелости" и отсутствии административных навыков. Однако никто из его критиков, как в самом правительстве, так и вне его, не смогли предложить какой-либо другой путь создания механизма местной администрации в условиях, когда центральное правительство России вообще не располагало какими бы то ни было средст-

стр. 138

вами для усиления своей власти. В тот период демагогам не составляло особого труда толкнуть рабочих и солдат, утративших чувство дисциплины, на путь любых крайностей, и в эти первые недели после революции разрушительные силы нередко мешали развитию процесса упрочения новой государственной и социальной структуры.

Как можно было вести борьбу с этими разрушительными силами, не имея пулеметов, о которых так мечтал В. В. Шульгин, один из самых разумных консервативных членов Думы, примкнувших к Прогрессивному блоку? Как можно было погасить волну слепой ненависти ко всему, что хоть отдаленно напоминало о прежнем царском режиме, ненависти, которую теперь огульно обратили против любой власти? Новое правительство было лишено какой-либо физической возможности навязать свою волю и единственным инструментом убеждения, находившимся в его распоряжении, было живое слово. Мильтон писал когда-то, что слово - великая сила, которую можно направить и на созидание, и на разрушение. В первые дни революции живое слово играло огромную роль - и на ниве добра, и на ниве зла.

Для нового правительства, стремившегося в условиях хаоса создать порядок, особенно важно было понять потенциальные возможности такого оружия и использовать его в созидательных целях. Мало было писать и обнародовать сверхумные манифесты и статьи в газетах. Мало было создать новую административную машину. Надо было также, постоянно используя живое слово, противостоять силам разрушения, пробуждать в людях чувство личной ответственности перед нацией в целом.

В силу того, что обстоятельства вознесли меня во время революции на вершину власти и в силу того, что мое имя в глазах народа стало своего рода символом новой жизни в условиях свободы, именно на мою долю выпало вести полемику в массах. Но у меня было немало союзников. Вместе со мной эту полемическую борьбу вели сотни тысяч людей из всех слоев населения, от скромных сельских учителей до московских профессоров.

В самые первые дни революции правительство направило меня на военно-морскую базу в Кронштадте. Разъяренная толпа матросов буквально на клочки разорвала командующего Кронштадтской крепости адмирала Вирена, убила несколько офицеров и бросила сотни других в тюрьму, предварительно зверски избив их. Передо мной стояла задача добиться освобождения этих офицеров, безвинно пострадавших от рук матросов. Кроме живого слова в моем распоряжении не было никаких других средств убеждения.

Я прибыл туда с двумя адъютантами и, игнорируя все предупреждения, направился прямо на главную площадь Кронштадта, где проходили все митинги восставших матросов. Меня встретила зловещая тишина, взорвавшаяся злобными криками, едва я начал говорить. Было ясно, что вожаки матросов задались целью сорвать мое выступление. Когда шум немного стих, я заявил, что прибыл по поручению Временного правительства, чтобы разобраться в происшедшем. Тут же поднялся один из вожаков и стал рассказывать о "зверствах", которым подвергались матросы в Кронштадте.

Я знал, что адмирал Вирен был из числа сторонников жесткой дисциплины и, возможно, проявлял излишнюю требовательность к своим офицерам и матросам, однако я также знал, что он никогда не допускал физических расправ и конечно же не совершал никаких зверств. Эту свою точку зрения я и изложил в ответной речи, которая произвела определенный эффект. Прибегнув только к силе слов, я смог внести успокоение в разъяренную толпу, и хотя мне не удалось добиться осво-

стр. 139

бождения всех арестованных офицеров, тем не менее десятерым из двадцати разрешили выехать в Петроград*.

Князь Львов, как правило, обращался именно ко мне с просьбой отправиться в тот или иной район беспорядков с тем, чтобы живым словом сбить волну анархических настроений и оказать моральную поддержку здоровым и созидательным силам. Опираясь на собственный опыт и на выводы тех, кто с той же миссией ездил по стране, я с полным правом могу утверждать, что огромное большинство населения городов и деревень в первые месяцы Февральской революции было практически не подвержено влиянию демагогов и смутьянов.

Большинство людей с огромным воодушевлением занималось работой по созданию новой жизни. В течение летних месяцев 1917 г. прошло бесчисленное множество митингов и конференций с участием представителей всех слоев общества, которые стремились выработать свои собственные планы коренных преобразований во всех областях экономической, социальной и культурной жизни страны. Они буквально засыпали правительство самыми разнообразными резолюциями и предложениями. Население России быстро приобщалось к процессу строительства новой жизни. И все это происходило не в противодействии правительству, а в полном согласии с ним.

Совет

Теперь коснусь весьма щекотливого вопроса об отношениях между Временным правительством и Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. К нему и сводился наиболее важный аспект всей проблемы власти после революции.

Члены правительства пришли к полному согласию относительно насущной необходимости как можно скорее включить в состав правительства представителей социалистических партий, поскольку их высокий политический и моральный авторитет в армии и среди гражданского трудящегося населения в значительной мере упрочил бы стабильность нового правительства. Нам представлялось необходимым сгладить ложное впечатление, будто русская демократия расколота на два лагеря - "революционный" и "буржуазный".

Упрочению такого впечатления способствовали сами руководители Петроградского Совета, которые руководствовались при этом не столько истинными настроениями народа в целом, сколько своей партийной идеологией. Свое отношение к "буржуазному" Временному правительству они продемонстрировали в одной из первых резолюций Исполнительного комитета, в которой выражалась готовность поддержать новое правительство лишь "до тех пор, пока оно не посягает на права рабочих, завоеванные в результате революции". Столь сдержанное отношение Петроградского Совета породило парадоксальное и нетерпимое положение, при котором новое национальное правительство ставилось в подчинение или, по меньшей мере, в зависимость от доброй воли местных органов, которые, пользуясь влиянием среди определенных слоев населения, способны были поставить под вопрос само существование законно созданного правительства.

Следует иметь в виду одно весьма важное обстоятельство: утром 27 февраля двухсоттысячный Петроградский гарнизон, абсолютно сбитый с толку происшедшими событиями, оказался без офицеров. Совет

* Борьба за освобождение офицеров длилась вплоть до июля, когда последним из них разрешили выехать в Петроград. В этой связи хотел бы отметить, что Кронштадт, как, впрочем, и Гельсингфорс, Свеаборг, Рига и сам Петроград были очагами германской и большевистской активности. Мы в правительстве обычно между собой называли треугольник, образованный этими городами, "гнилым углом" России.

стр. 140

еще не был провозглашен, и в городе царил хаос. Было бы естественно, если бы восставшие солдаты обратились за руководством к Думе, единственному тогда учреждению, пользовавшемуся каким-то моральным авторитетом. Однако в тот момент в Думе не оказалось ни одного офицера, у которого хватило бы смелости и здравого смысла взять на себя командование гарнизоном, как это сделал в Москве подполковник Грузинов*. Городская Дума в Петрограде не имела никакого престижа, а различные общественные организации оказались неспособны создать в первый день революции какое-либо подобие административного центра, представлявшего демократические партии и организации. Хотя Временный комитет Думы тоже колебался, брать ли на себя эту задачу, все ведущие политические и общественные деятели поспешили предложить Думе свои услуги по восстановлению порядка в городе.

После полудня к Думе стали стекаться те представители социалистических партий, которые случайно оказались в Петрограде в этот день революции. Их мысли, естественно, обратились к Совету, возникшему в Санкт-Петербурге осенью 1905 г. и сыгравшему столь фатальную роль в революционных событиях того года.

У меня в памяти еще живо воспоминание о нашей встрече с М. В. Родзянко в одном из коридоров Таврического дворца приблизительно в 3 часа пополудни того же дня. Он сообщил, что член Думы от меньшевиков Скобелев обратился к нему с просьбой предоставить помещение для создания Совета рабочих депутатов, дабы содействовать поддержанию порядка на предприятиях. "Как вы считаете, - спросил Родзянко, - это не опасно?" "Что ж в этом опасного? - ответил я. - Кто-то же должен в конце концов заняться рабочими". "Наверное, вы правы, - заметил Родзянко. - Бог знает, что творится в городе, никто не работает, а мы, между прочим, находимся в состоянии войны".

Те, что проявили инициативу по созданию Совета, получили помещение, о котором просили, - большой зал Бюджетной комиссии и прилегающий к нему кабинет прежнего председателя комиссии. Не прошло и нескольких часов, как небольшая группа людей, имевших солидный опыт организационной и подпольной работы, создала временный Исполнительный комитет Совета. К нему примкнули Гвоздев и несколько его товарищей, только что вышедших из тюрьмы. Незадолго перед тем из заключения освободился и ветеран Носарь-Хрусталев, прославившийся в качестве председателя Совета в 1905 году и после того преданный полному забвению. Не найдя общего языка с членами нового Совета, он вскоре уехал в провинцию. К вечеру было опубликовано обращение к рабочим всех петроградских заводов и фабрик, призывающее избрать своих делегатов и немедленно направить их в Думу на заседание Совета.

Здесь не место для подробного рассказа, как был создан Совет, однако хотел бы подчеркнуть, что его первый Исполнительный комитет был сформирован не на основе выборов, а просто на основе кооптации. К вечеру его состав, куда первоначально вошли социалисты-революционеры и меньшевики, расширился за счет представителей народных социалистов и трудовиков. Большевики в создании Совета никакого участия не приняли и даже отнеслись к нему враждебно, поскольку существование его, видимо, не входило в их планы. Впрочем, ближе к ночи они тоже передумали, и в Исполнительный комитет вошли Молотов, Шляпников и еще один или два их представителя.

С появлением большевиков сама сущность Совета как-то неожиданно изменилась. По предложению Молотова, было решено, несмотря на протесты меньшевиков и некоторых социалистов-революционеров,

* Председатель московской губернской земской управы.

стр. 141

обратиться ко всем частям Петроградского гарнизона с предложением направить в Совет своих депутатов. В результате возникла организация рабочих, в которой из трех тысяч членов две трети составляли солдаты и лишь одну тысячу - рабочие.

Размышляя о прошлом, не могу не вспомнить тогдашнего своего ощущения, что большевики, внезапно изменив свои позиции в отношении Совета, смогли добиться преобладания в нем депутатов от солдат, что открыло большевикам прямой доступ в казармы и во фронтовые части. И, конечно же, это также дало большевикам и другим лидерам Совета, таким, как Стеклов, который им симпатизировал, действенное средство для ведения политической борьбы, прежде всего в столице, где гарнизон был особенно велик. Весьма знаменательно, что Стеклов настаивал на включении в постановление Временного правительства пункта, запрещающего вывод из Петрограда тех воинских частей, которые, как считалось, приняли участие в борьбе против монархии.

Еще одним важным преимуществом Совета было размещение его в Таврическом дворце. В глазах политически неискушенных обывателей из-за непосредственной близости Совета к новому правительству этот институт представлялся им в какой-то мере равнозначным правительству и посему обладавшим властью в пределах всей страны. Более того, весьма условный и сдержанный характер той поддержки, которую оказывал Совет новой власти, неизбежно порождал некоторое подозрение в глазах рабочих и солдат относительно нашего истинно демократического правительства как в сущности "буржуазного" по своим действиям.

В этом меня окончательно убедила моя официальная поездка в Москву, которую я совершил 7 марта от имени Временного правительства. Когда я встретился с членами Московского Совета рабочих, его председатель заявил мне: "Мы приветствуем вас как заместителя председателя Петроградского Совета рабочих депутатов. Рабочие не желают, чтобы их представители входили в состав нового кабинета. Однако мы знаем, что пока вы являетесь его членом, мы избавлены от предательства. Мы вам доверяем"*. Такое выражение доверия только одному члену правительства, а не кабинету в целом было абсолютно недопустимо и в открытой форме отражало опасность, заключенную в той ограниченной поддержке, которую оказывал Совет новой власти. Из "благожелательной оппозиции" Совет превратился в источник безответственной критики нового правительства, которое он обвинял во всякого рода "буржуазных" грехах.

Я не хочу вообще отрицать положительные аспекты работы, проделанной Советом. Помимо того, что Совет добился восстановления дисциплины не только на заводах, но и в военных казармах, он внес огромный вклад в организацию регулярного снабжения Петрограда продовольствием, а также сыграл в высшей степени плодотворную роль в подготовке преобразовательных реформ во всех сферах. Его представители также предприняли попытки, не всегда, правда, успешные, восстановить нормальные отношения между солдатами и офицерами. Как Петроградский, так и Московский Советы направили на фронт многих мужественных и достойных людей, которые действовали в качестве комиссаров в различных фронтовых комитетах.

Повседневная критика, которую газета Совета "Известия" обращала в адрес правительства, была и полезна и необходима, и правительство не боялось и не отвергало ее. Подобная критика, исходившая тогда со всех сторон, - как от Исполнительного комитета Думы, так и от правой прессы, - являлась неизбежным спутником демократии. Вред

* Цитируется по газете "Русское слово" (Москва), 8 марта 1917 года.

стр. 142

приносило, лишь намеренное распространение лжи в целях подстрекательства масс. Распространялись слухи, будто правительство намерено возродить различные аспекты ненавистного прошлого. К счастью, в условиях неограниченной свободы печати общественное мнение, в частности, наиболее ответственные органы демократической и социалистической прессы, как правило, легко справлялось с такого рода экстремистской демагогией.

Основная трудность в отношениях с Советом заключалась в том, что руководители тех социалистических партий, которые возглавляли его, не ограничивались разумной критикой действий правительства, а стремились вмешиваться в дела политические, хотя они и отрицали это на словах, на деле же часто забывали о границе между критикой и вмешательством. Нередко они вели себя так, словно были облечены государственной властью, пытаясь даже вести свою собственную внешнюю политику, обвиняя правительство в "империалистических" замыслах.

Наилучшим образом характеризуют этот произвол Исполнительного комитета некоторые подробности его вмешательства в наши отношения с бывшим царем и его семьей. Подписав акт отречения, Николай II 3 марта вскоре после полуночи выехал из Пскова в расположение Ставки в Могилеве, чтобы попрощаться со своими подчиненными, которые проработали под его руководством почти два года. Хотя переезд совершался в личном поезде и в сопровождении обычной свиты, сам этот факт не вызвал никакого беспокойства ни в правительстве, ни в Думе, поскольку бывший царь был теперь в полной изоляции и не мог предпринять каких-либо самостоятельных шагов.

Вечером 3 марта в Таврическом дворце проходило второе заседание правительства. В какой-то момент, не помню точно время, меня вызвал с заседания член Исполнительного комитета Совета Зензинов. Не скрывая чувства тревоги, он спешил предупредить меня, что среди членов Совета царит глубокое возмущение нежеланием правительства воспрепятствовать поездке в Ставку бывшего царя. Он сообщил, что подстрекаемый одним из его членов - большевиком (я полагаю, Молотовым) Совет принял резолюцию о том, что бывший царь и его семья подлежат аресту, а произвести этот арест должно правительство совместно с Советом. Резолюция предлагала также князю Львову определить позицию правительства на тот случай, если оно откажется действовать и Совет сам осуществит арест. Зензинов также предупредил, что в любой момент для переговоров с правительством могут прибыть Чхеидзе и Скобелев, которые с этой целью были делегированы Советом.

Я немедленно возвратился в зал, где проходило заседание правительства, и сообщил о разговоре с Зензиновым. Кто-то, помнится, это был Гучков, сказал, что в свете бушующей ненависти к старому режиму нет ничего удивительного в беспокойстве солдат и рабочих по поводу поездки бывшего царя, тем не менее, нам следует решительно пресечь любые попытки Петроградского Совета присвоить себе правительственные функции. Поскольку все согласились с такой точкой зрения, мы просили князя Львова объяснить делегатам от Совета, что, по твердому убеждению правительства, бывший царь не имеет никаких замыслов против нового режима, а решение относительно его будущего будет принято в ближайшие несколько дней. Ему также поручили передать им, что до сих пор нет никаких оснований для принятия каких-либо мер против других членов царской фамилии, поскольку все они искренне осуждали все, что происходило при дворе последние несколько лет. Как сообщил нам позднее князь Львов, его беседа с Чхеидзе и Скобелевым была дружелюбной.

стр. 143

Вопрос о судьбе свергнутого монарха был в высшей степени болезненным. В течение двух месяцев после падения империи так называемая желтая пресса развернула злобную кампанию по дискредитации бывшего царя и его супруги, стремясь возбудить среди рабочих, солдат и обывателей чувства ненависти и мщения. Фантастические и порой совершенно недостойные описания дворцовой жизни стали появляться в различных газетах, даже в тех, которые до последнего дня старого режима являлись "полуофициальным" голосом правительства и извлекали немалую выгоду из своей преданности короне. Либеральная и демократическая пресса в своих критических комментариях по поводу свергнутого монарха избегала духа сенсационности, но и в ней иногда появлялись статьи крайне сомнительного свойства, хотя и написанные авторами, которые были известны как трезвомыслящие. Мы, конечно, отдавали себе отчет в том, что правление Николая II давало обильную пищу, питавшую эту кампанию ненависти. Трагедия в Кронштадте*, эксцессы на Балтийском флоте и на фронте были и раньше серьезным сигналом. По сравнению с другими членами правительства я был значительно лучше осведомлен о господствующих в экстремистских левых кругах настроениях и пришел к твердому убеждению о необходимости предпринять все от меня зависящее, чтобы не допустить сползания к якобинскому террору.

4 марта, на следующий день после предпринятой Советом попытки вмешаться в решение судьбы бывшего царя, умеренная позиция правительства в этом вопросе получила неожиданное и беспрецедентное в истории подкрепление. В то утро генерал М. В. Алексеев связался из Ставки по прямой линии с князем Львовым и сообщил, что накануне вечером Николай II передал ему листок бумаги с текстом своего послания князю Львову. Оно начиналось без всякого обращения и, по словам Алексеева, суть его сводилась к следующему: Отрекшийся от престола царь поручил мне передать Вам следующие его просьбы. Во-первых, разрешить ему и его свите беспрепятственный проезд в Царское Село для воссоединения с больными членами его семьи. Во-вторых, гарантировать безопасность временного пребывания там ему, его семье и свите вплоть до выздоровления детей. В-третьих, предоставить и гарантировать беспрепятственный переезд в Романов (Мурманск)** для него самого, его семьи и свиты. Передавая Вашему превосходительству изложенные мне просьбы, я настоятельно прошу правительство в возможно кратчайшие сроки принять решение по вышеизложенным вопросам, которые представляют особо важное значение как для Ставки, так и для самого отрекшегося царя. В послании Николая содержалась и четвертая просьба: возвратиться после окончания войны в Россию для постоянного проживания в крымской Ливадии***. Генерал Алексеев не зачитал по телефону четвертой просьбы, видимо, считая ее в высшей степени наивной.

Однако этот документ открывал дорогу к разрешению проблемы. Сам царь предложил решение, достойное правительства свободной России. 5 марта генерал Алексеев направил Львову и Родзянко телеграмму с просьбой ускорить отъезд из Ставки бывшего царя и направить представителей для сопровождения его в Царское Село, отметив, что чем скорее это произойдет, тем лучше будет и для Ставки, и для самого бывшего царя.

* Имеется в виду суд над матросами-большевиками, который вызвал стачку 120 тыс. рабочих столицы в конце октября 1916 г. (прим. ред .).

** То есть в порт для отбытия в Англию.

*** The Russian Provisional Government. Vol. 1, p. 177. Точный текст телеграммы Алексеева см.: Февральская революция 1917 г. Документы Ставки Верховного главнокомандующего и штаба главнокомандующего армий Северного фронта. - Красный архив, 1927, N 3(22), с. 53 - 54 (прим. ред .).

стр. 144

Становилось совершенно очевидным, что прежний царь сможет оставаться в России, лишь находясь под стражей. Вечером 7 марта в Могилев была отправлена делегация из четырех представителей различных думских партий* с инструкцией взять царя под стражу и препроводить его в Царское Село. 8 марта правительство опубликовало декрет, в котором приказывало взять бывшего царя под стражу, определив местом его пребывания Александровский дворец в Царском Селе. Все приготовления по содержанию бывшего царя под арестом возлагались на генерала Л. Г. Корнилова, который был отозван с фронта и назначен командующим войсками Петроградского военного округа.

Когда 7 марта я выступал в Московском Совете, рабочие обрушили на меня град агрессивных вопросов, в том числе и таких: "Почему Николая Николаевича назначили главнокомандующим и почему Николаю II разрешено свободно ездить по всей России?". Такие вопросы, несомненно, были продиктованы чувством враждебности к правительству, и меня обеспокоил тот размах, который подобные настроения, характерные для Петроградского Совета, получили в Москве. Я понимал, что мой ответ рабочим должен быть четким, недвусмысленным и решительным: "Великий князь Николай Николаевич был назначен Николаем II еще до его отречения, однако он не останется на посту верховного главнокомандующего. Сейчас Николай II в моих руках, руках генерал- прокурора. И я скажу вам, товарищи, что до сих пор русская революция протекала бескровно, и я не хочу, не позволю омрачить ее. Маратом русской революции я никогда не буду... В самом непродолжительном времени Николай II под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и оттуда на пароходе отправится в Англию".

Это мое заявление (как и подобное сообщение князя Львова, переданное им Чхеидзе) о решении правительства просить правительство Великобритании предоставить убежище Николаю II** вызвало бурю возмущения против правительства в Исполнительном комитете Петроградского Совета. Если бы лидеры Совета были заинтересованы в разумном и ненасильственном решении судьбы бывшего царя, они бы, конечно, поддержали выводы правительства, однако у большинства его членов были совсем другие замыслы. Они хотели бросить его в Петропавловскую крепость и затем повторить драму Французской революции, публично совершив казнь тирана. Это становится очевидным при ознакомлении с гневным заявлением Исполкома от 9 марта, в котором "предписывается" принятие мер, по самой своей природе входящих только в компетенцию правительства, занятие войсками всех ключевых станций на пути следования бывшего царя; передача по телеграфу во все города ордера на арест бывшего царя, заключение его после ареста в Трубецкой бастион Петропавловской крепости и т. д.

В 11.30 утра 9 марта бывший царь, сопровождаемый четырьмя делегатами Думы, прибыл на станцию в Царское Село. Он был встречен комендантами дворца и города и отправлен на их попечение в Александровский дворец, где его встретила жена и больные корью дети.

Позже, вечером того же дня, в Царское Село прибыл также представитель Исполнительного комитета Совета в сопровождении воинских подразделений на бронеавтомобилях. Этот представитель, С. Масловский***, имел предписание арестовать Николая II и отвезти его в Петроград - то ли в Совет, то ли прямо в Петропавловскую крепость, это

* А. Бубликов, С. Грибунин, И. Калинин, В. Вершинин (прим. ред. ).

** Милюков встречался по этому вопросу 6 или 7 марта с английским послом Бьюкененом, а 10 марта Бьюкенен получил из Лондона телеграмму с положительным ответом.

*** Эсер С. Д. Масловский, впоследствии советский писатель С. Д. Мстиславский (прим. ред. ).

стр. 145

так никогда и не стало известно. К счастью, этот опасный шаг, имевший целью узурпировать власть правительства, завершился полным провалом. Воинские части во главе с офицерами, расположенные в Царском Селе, категорически отказались передать бывшего царя Масловскому, пока тот не предъявит ордер на арест за подписью генерала Корнилова, который нес перед правительством ответственность за безопасность бывшего царя и его семьи. Пытаясь выпутаться из глупого положения, Масловский заявил, что приехал лишь для проверки надежности охраны, однако в своем отчете Исполнительному комитету Совета от 10 марта он, в противоречии со своим утверждением, заявил, что бывшего царя ему "не передали".

Эта открытая попытка Петроградского Совета противопоставить себя правительству явилась единственным эпизодом, который дал повод возникновению легенды о "двоевластии", легенды, придуманной врагами правительства как справа, так и слева, будто оно делило власть с Советом. С моей же точки зрения, этот случай лишь еще раз доказывает, что подобные попытки вмешательства не представляли угрозы моральному авторитету нового правительства. Экспедиция Масловского в Царское Село потерпела фиаско потому, что не получила народной поддержки, и потому, что угроза Совета порвать отношения с правительством не возымела никакого действия. Теперь мы почувствовали, что страна на нашей стороне и мы сможем преодолеть растущую тенденцию к распаду дисциплины, к анархии. Мы почувствовали, что все здоровые и созидательные силы в стране инстинктивно тянутся к единственному центру государственной власти. И, конечно же, очень важным обстоятельством было то, что даже жители Петрограда в те лихорадочные дни между 8 и 10 марта не проявили ни малейшей симпатии к бессмысленному кривлянию самозваных руководителей едва оформившегося Совета.

Мое ощущение, что наше правительство действует в полном согласии с народом, подтвердилось в тот день 7 марта, который я провел в Москве. Обращаясь к представителям различных общественных организаций с изложением платформы нашего правительства, я мог видеть своими глазами, что эта платформа соответствует стихийному стремлению людей самим выработать новую политическую и социальную систему взглядов и осуществить великие чаяния России о свободе, за которые отдано столько лет борьбы. Когда, например, выступая в комитете общественных организаций, я говорил о том, что в ближайшее время правительство опубликует декрет об отмене смертной казни за политические преступления и все такого рода дела будут впредь подлежать рассмотрению в суде присяжных, мои слова были встречены с огромным и всеобщим воодушевлением*.

Возвратившись в Петроград из этой памятной поездки в Москву, я не успел даже доложить правительству об ее итогах, как в мой кабинет зашел адъютант и сказал, что со мной хочет увидеться Стеклов. В то время он был одним из наиболее влиятельных членов Исполкома Совета, занимая при этом пост главного редактора "Известий". Это был наглый и довольно грубый человек. Без всякой подготовки он объявил, что Исполком в высшей степени недоволен моим заявлением в Москве о ближайшей отмене смертной казни и настоятельно рекомендовал нам во избежание серьезных разногласий с Советом еще раз обдумать свое решение. Если мне не изменяет память, встреча со Стекловым состоялась 8 марта, во всяком случае, до поездки Масловского в Царское Село. Слова Стеклова произвели на меня крайне тя-

* В Москве я посетил Польский демократический клуб и объявил там, что в ближайшие дни правительство опубликует декларацию о восстановлении независимости Польши.

стр. 146

гостное впечатление, поскольку все образованные русские люди, включая меньшевиков и эсеров, всегда выступали против смертной казни. И, например, во времена так называемого столыпинского террора все они присоединили свой голос к движению протеста против смертной казни. Однако у меня не было никакого желания входить в обсуждение этого вопроса с моим посетителем. Я поблагодарил его за предупреждение и сказал, что сообщу о нем правительству. На этом и закончилась наша беседа.

На следующий день я рассказал о визите Стеклова Скобелеву и Зинзинову и просил их убедить членов Исполкома Совета отказаться от протестов против отмены смертной казни - решения, с одобрением встреченного по всей стране. Каково же было мое удивление, когда они сказали, что не имеют ни малейшего представления о заявлении Стеклова. "Тогда еще более важно выяснить, что же происходит! - воскликнул я. - И постарайтесь сделать это как можно быстрее. Со своей стороны, я задержу опубликование декрета, чтобы не поставить Совет в неловкое положение". Судя по всему, кое-кто из членов Исполкома склонялся к идее якобинского террора и предпочитал действовать в вопросе о смертной казни за спиной своих коллег. Вскоре мне сообщили, что Совет не выступит с протестом против опубликования декрета. В стенографических отчетах о заседаниях Исполкома нет вовсе упоминаний о вопросе, касающемся отмены смертной казни. Очевидно, после провала попытки арестовать царя и заключить его в Петропавловскую крепость проблема смертной казни перестала волновать Стеклова и его компанию.

Как я уже отмечал, этот запутанный эпизод с царем был единственной серьезной попыткой Совета выступить в роли правительства. После провала миссии Масловского руководители Совета осознали беспочвенность своих прямых Посягательств на власть "буржуазного" правительства и сочли за лучшее в данных условиях попытаться влиять на ход событий путем тщательного "контроля" за деятельностью нового правительства. Такой курс нашел свое выражение в создании так называемой контактной комиссии, в задачи которой входил обмен информацией и установление связей между Советом и правительством. Не припомню, кому в Исполкоме Совета пришла в голову такая идея, однако, без сомнения, она возникла вследствие озабоченности членов Исполкома по поводу недостатка информации о том, что происходило в стране.

Что касается меня, то я от всего сердца поддержал этот план, поскольку, на мой взгляд, он представлял желанный первый шаг на пути осуществления моей надежды на включение в состав правительства представителей социалистических партий. В стенографическом отчете о заседании кабинета 10 марта зафиксировано мое предложение, чтобы князь Львов, Терещенко (министр финансов) и Некрасов (министр транспорта) представляли правительство в предлагаемой контактной комиссии. Такое предложение явилось результатом предварительных консультаций, состоявшихся накануне на закрытом заседании кабинета*. Со стороны Совета в состав контактной комиссии вошли меньшевики Чхеидзе, Скобелев, Стеклов и Суханов, а также эсер Филиповский**.

* Следует отметить, что с самого начала мы взяли за правило обсуждать основные вопросы внутренней и внешней политики на закрытых заседаниях кабинета, т. е. без ведения секретариатом протокола, как это делалось на обычных "открытых" заседаниях. На закрытых совещаниях фиксировалось лишь кто внес то или иное предложение без изложения сути его обсуждения. Таким образом, в отчете от 10 марта имеется лишь простое упоминание о принятии моего предложения.

** К ним позднее присоединился Церетели, один из лидеров социал-демократической фракции во II Думе, который в 1907 г. был отправлен на каторгу и возвратился в

стр. 147

Сам я редко принимал участие в заседаниях контактной комиссии частично из-за того, что много времени проводил в поездках по стране, но также из-за позиции, занятой делегатами Совета, особенно Стекловым, которого князь Львов переносил с великим трудом. Терпеливость князя Львова на проходивших переговорах была вознаграждена: удалось избежать многих потенциально неприятных конфликтов, а лидеры Совета проявляли более ответственный подход к событиям и к политике правительства, которую они теперь понимали гораздо лучше.

Тем временем положение в стране становилось все более невыносимым и для всех членов правительства стало ясно, что снять растущую напряженность в стране можно лишь, изменив состав Временного правительства с тем, чтобы более реально отразить действительную расстановку сил в стране, включив в состав кабинета представителей социалистических партий. Один только Милюков упорно отстаивал свою идею, что вся власть должна принадлежать исключительно представителям Прогрессивного блока. Как это ни странно, но именно его взглядам на внешнюю политику суждено было ускорить кризис, приведший к изменению состава правительства.

По своей натуре Милюков был скорее ученым, нежели политиком. Не обладай он темпераментом бойца, который привел его на политическую арену, он скорее всего сделал бы карьеру выдающегося ученого. Вследствие своей природной склонности ко всему относиться с исторической точки зрения, Милюков и политические события склонен был рассматривать скорее в плане перспективы, то есть через призму книжных знаний и исторических документов. Такое отсутствие реальной политической интуиции в обстановке стабильности не имело бы большого значения, но в переживаемый в те дни критический момент истории могло привести к почти катастрофическим последствиям. Весьма прискорбным было то обстоятельство, что Милюков занял пост министра иностранных дел, исполненный решимости проводить в основных чертах ту же империалистическую политику, которой придерживался при старом режиме его предшественник Сазонов. Осенью 1916 г. такая политика была вполне приемлема для некоторых членов Прогрессивного блока, однако в марте 1917 г. она уже, мягко выражаясь, безнадежно устарела.

Вскоре между Милюковым и остальными членами Временного правительства обнаружились резкие противоречия во взглядах на цели войны. Хорошо помню закрытое заседание кабинета в самые первые дни его существования, на котором эти разногласия проявились с полной очевидностью. Милюков докладывал о секретных соглашениях, заключенных в первые годы войны русским императорским правительством с Англией, Францией и Италией. Соглашения предусматривали грандиозный раздел завоеванных трофеев между Францией, Англией и Россией. Согласно этим секретным соглашениям, Россия получала не только долгожданные Босфор и Дарданеллы, но и обширные территории в Малой Азии.

Сообщение Милюкова поразило нас. Однако каково же было наше удивление, когда он рассказал нам о соглашении с Италией от 1915 г., согласно которому Италии в награду за вступление в войну на стороне Антанты были обещаны славянские территории вдоль всего

Петроград в середине марта 1917 года. Он входил в состав так называемой Сибирской фракции Циммервальдской группы, которая заняла весьма странную позицию в отношении войны, выразившуюся в формуле: "Мы - не пораженцы и не оборонцы, мы занимаем нейтральную позицию по отношению к борьбе двух империалистических лагерей". Церетели был одаренным, энергичным и мужественным человеком, который вскоре стал одним из лидеров "революционной демократии" и соответственно признал необходимость защищать родину.

стр. 148

Адриатического моря. Владимир Львов, человек крайне консервативного склада ума, вскочил с места и, возбужденно размахивая руками, воскликнул: "Мы никогда, никогда не признаем этих соглашений!". В обстановке всеобщего возбуждения лишь Милюков сохранил спокойствие и хладнокровие. В конце концов после бурных дебатов было принято решение тем или иным способом убедить наших западных союзников в необходимости пересмотреть эти соглашения и уж во всяком случае привести нашу политику в согласие с новыми убеждениями нашей общественности, теми убеждениями, которые никак не вписывались в дипломатические формулы прежних правящих кругов и политику бывшего министра иностранных дел Сазонова.

Кто-то из нас напомнил Милюкову об одном важном инциденте из недавнего прошлого. Произошел он на втором заседании кабинета, когда мы еще располагались в здании Думы. 22 февраля поступила телеграмма французского правительства, в которой выражалось согласие на аннексию Россией австрийских и германских провинций Польши в обмен на согласие царского правительства на аннексию Францией левого берега Рейна. Мы тогда приняли решение игнорировать это предложение и немедленно вступить в переговоры с представителями польского народа с целью восстановления независимости этой страны.

Однако Милюков оставался глух ко всем соображениям. Вскоре на одном из закрытых заседаний кабинета произошла резкая перепалка между Милюковым и Гучковым, совпавшая по времени с выступлениями Милюкова по вопросу о Дарданеллах в духе Сазонова, которые могли привести к опасным последствиям из-за острой реакции на них в демократических кругах общественности. Защищая свою позицию, Милюков сказал: "Победа - это Константинополь, а Константинополь - это победа, и посему людям все время необходимо напоминать о Константинополе". На это Гучков резко возразил: "Если победа - это Константинополь, тогда говорите только о победе, поскольку победа возможна и без Константинополя, а Константинополь невозможен без победы... Думайте что хотите, но говорите лишь о том, что содействует укреплению морального духа на фронте".

Назойливость, с какой Милюков возвращался к одной и той же теме о Дарданеллах, озадачивала. Ведь он, как и Гучков и я, прекрасно знал, что генерал Алексеев из военных соображений был против любых авантюр в зоне проливов. Более того, как историк он наверняка был знаком с выводом генерала Куропаткина, который еще в 1910 г. в своей книге "Задачи русской армии" писал, что России "не только невыгодно присоединять к себе Константинополь и Дарданеллы, но такое присоединение неизбежно ослабит ее и создаст опасность долгой вооруженной борьбы за удержание этого опасного приобретения"*.

На 24 марта было назначено заседание контактной комиссии, чтобы обсудить с представителями Совета во всей совокупности вопрос о целях войны. Однако это не помешало Милюкову дать накануне журналистам интервью с изложением своих взглядов по этому вопросу. По моим указаниям, на следующее утро газеты опубликовали заявление о том, что Милюков выражал не взгляды Временного правительства, а свои собственные.

В результате такой акции делегаты от Совета еще до начала встречи поняли, что не смогут упрекнуть все правительство в том, будто оно придерживается взглядов Милюкова. Лидеры Совета смогли таким образом принять in toto торжественную декларацию о целях

* Куропаткин А. Н. Задачи русской армии. Т. II. СПб. 1910, с. 525 (прим. ред. ).

стр. 149

войны, которую правительство опубликовало 27 марта*. Основные принципы, определяющие наши цели в войне, были изложены следующим образом: "Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом теперь же заявить, что цель свободной России - Не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счет других народов. Он не стремится к порабощению и угнетению кого бы то ни было".

Примечательно, что этот текст был выработан правительством за исключением слов: "не насильственный захват чужих территорий", которые были включены по настоянию руководителей Совета. Они не внесли каких-либо существенных изменений в декларацию, однако сам этот факт позволил представителям Совета в контактной комиссии заявить позднее в Совете, что, настаивая на этом, они не допустили, чтобы "буржуазные империалисты" (и в частности Гучков) впоследствии искажали или неверно истолковывали смысл этого документа. В действительности ни сам Гучков, ни консервативные круги, которые он представлял, не имели в то время ни малейшего желания преследовать какие-либо "империалистические" цели.

К несчастью, Милюков не разделял стремления правительства не накалять страсти вокруг вопроса о целях войны. После опубликования правительственной декларации он дал понять, что не считает себя как министра иностранных дел связанным этим документом. Столь сенсационное заявление вызвало поток взаимных обвинений, в результате чего был нанесен огромный ущерб авторитету правительства, несмотря на его успехи в деле достижения взаимопонимания с Советом. Взрыв ненависти к Милюкову в левых кругах подчеркнул ненадежность положения правительства. Упрямство министра иностранных дел породило кризис доверия, который был неизбежен с самого первого дня революции, поскольку проистекал из противоречия между составом правительства и соотношением сил в стране. Чтобы не дать России пережить новый и еще более опасный кризис, необходимо было устранить это противоречие.

Неоднократные публичные выступления Милюкова с изложением его личных взглядов были восприняты во всех революционных демократических и социалистических кругах как свидетельство вероломства Временного правительства. И хотя мы в высшей степени ценили единение, в условиях которого родилось правительство, хотя мы придавали огромное значение стремлению сохранить вплоть до созыва Учредительного собрания первоначальный состав кабинета, становилось все более очевидным, что дальнейшее пребывание Милюкова на посту министра иностранных дел создает в тех условиях смертельную опасность для единства нации. Кроме того, нельзя было долее терпеть положение, при котором руководители Совета, с их огромным влиянием и престижем, не разделяли ответственности за состояние дел в стране.

В тот момент я, наверное, больше, чем кто-либо другой из членов Временного правительства, ощущал настроение масс и осознавал настоятельную необходимость самых решительных шагов. Поздно вечером 12 апреля я сообщил представителям печати, что правительство намерено рассмотреть вопрос об отправке союзникам ноты, которая информирует их о пересмотре Россией целей войны. В силу ряда причин мое заявление было опубликовано на следующий день в искаженном виде. Предвосхищая ход событий, газеты возвестили, что прави-

* Появилась в газетах 28 марта (прим. ред. ).

стр. 150

тельство уже обсуждает содержание ноты союзникам относительно новых целей в войне. На самом же деле, хотя некоторые из членов правительства сообщили о своем намерении поставить этот вопрос на обсуждение кабинета, ни одной такой дискуссии на заседаниях полного состава кабинета пока не было.

Исходя из чисто формальных соображений, Милюков совершенно оправданно стал настаивать на публикации официального опровержения правительства. 14 апреля газеты сообщили, что правительство не обсуждало и не готовит никакой ноты по вопросу о целях войны. Такое опровержение вызвало бурю возмущения и, как и предполагалось, Милюков был вынужден согласиться на отправку союзникам ноты относительно целей войны. К сожалению, общественность неправильно истолковала такое решение, предположив, что правительство приняло его под давлением Совета и, что еще хуже, Петроградского гарнизона.

Учитывая деликатность положения, нота союзникам готовилась всем составом кабинета. Теоретически окончательный текст ноты, опубликованный в печати 19 апреля*, должен был удовлетворить даже самых ярых критиков Милюкова, однако дело к тому времени зашло настолько далеко, и враждебность к Милюкову в Совете и в левых кругах достигла столь значительных размеров, что ни Совет, ни левые деятели были просто неспособны вынести здравое суждение и даже вникнуть в содержание нашей ноты. Атмосфера становилась крайне возбужденной.

Исполком Совета опубликовал решительный протест против "империалистической" ноты Временного правительства. Ленин, недавно вернувшийся из Швейцарии, немедленно послал своих людей в солдатские казармы. 4 апреля солдаты Финляндского гвардейского полка в полном вооружении направились к Мариинскому дворцу с красными знаменами и лозунгами, осуждающими, в частности, Милюкова и Гучкова**. Командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов обратился к правительству за разрешением направить войска для защиты дворца, однако мы единогласно проголосовали против этого.

Мы были уверены, что народ не допустит никаких актов насилия в отношении правительства. Наша вера полностью оправдалась. В тот же день на улицах города появились огромные толпы людей, выступивших в поддержку Временного правительства, и вскоре после этого Исполнительный комитет Совета выступил с заявлением, в котором отмежевался от антиправительственной демонстрации войск. Он также согласился опубликовать заявление с объяснением сути ноты министра иностранных дел, которая привела ко всем этим беспорядкам. В действительности никаких объяснений не требовалось, ибо объяснять было нечего. В заявлении лишь делалась попытка успокоить общественное мнение и подчеркивалось, что сама нота выражает единые взгляды всех членов правительства.

* 19 апреля текст ноты был только получен в редакциях газет (прим. ред. ).

** В те дни считалось, что демонстрация войск возникла более или менее стихийно и ответственность за нее если и несет кто-либо, то лишь некий фанатический пацифист лейтенант Линде и что Ленин и большевики к этому делу не имели никакого касательства. Знакомясь несколько лет назад с секретными германскими архивами во время работы в Гуверовском институте, я нашел документальные свидетельства, что все эти события были делом рук Ленина (см. гл. XVIII). (Ф. Ф. Линде - ученый, математик и философ отбывал службу в Финляндском полку в качестве рядового. В дни Февральской революции был избран в Исполнительный комитет Петроградского Совета. Выступление солдат Финляндского полка состоялось 7(20) апреля 1917 г., а не 4 апреля. - Прим. ред. )

стр. 151

Первый министерский кризис

Мы все согласились с тем, что министерство иностранных дел должно перейти к человеку, способному более гибко проводить внешнюю политику государства. 24 апреля я заявил, что выйду из состава кабинета если Милюков не будет переведен на пост министра просвещения. Одновременно я потребовал немедленно ввести в правительство представителей социалистических партий. Кризис в кабинете достиг апогея 25 апреля, когда Милюков отказался принять портфель министра просвещения и подал в отставку.

В тот же день я направил заявление Временному комитету Думы, Совету, Центральному комитету социалистов-революционеров и группе трудовиков, в котором объявил, что отныне Временное правительство должно состоять не только из отдельных представителей демократических сил, но и людей "формально и прямым путем избранных организациями, которые они представляют". Я поставил свое дальнейшее пребывание в составе правительства в зависимость от принятия этого требования.

На следующий день (26 апреля) князь Львов послал официальное письмо Чхеидзе, предлагая ему выделить представителей различных партий, заинтересованных в переговорах об их вхождении в кабинет. Легко говорится, трудно делается. Против вхождения социалистов в правительство решительно выступили не только некоторые либералы, но и некоторые меньшевики и социалисты-революционеры (особенно Чернов и Церетели), которые в равной степени не желали сотрудничать с Временным правительством.

Вечером 29 апреля в Исполнительном комитете Совета состоялись бурные дебаты по вопросу о том, быть или не быть Совету представленным во Временном правительстве. В результате голосования незначительным большинством (23 голоса против 22) было принято отрицательное решение. При этом 8 человек воздержались. Социалисты- революционеры, меньшевики, народные социалисты и трудовики за редким исключением высказались за участие в правительстве.

Отрицательное голосование произвело неблагоприятное впечатление в демократических кругах, оно не отвечало и интересам большинства Исполнительного комитета Совета. Большевикам и другим непримиримым противникам сотрудничества с правительством удалось одержать на голосовании победу с преимуществом в один голос и то лишь только потому, что сторонники вхождения в правительство не смогли мобилизовать на заседании 29 апреля все свои силы. Теперь они настаивали на повторном голосовании.

Оно состоялось в ночь с 1 на 2 мая. Я был приглашен на это заседание с тем, чтобы изложить взгляды правительства на создавшуюся ситуацию. Мое выступление, за которым последовало неожиданное сообщение об отставке Гучкова, помогло рассеять недоверие и создать в Совете здоровую атмосферу (см. гл. XV). Большинством в 25 голосов (44 против 19) было принято решение об участии в правительстве. Из 19 голосовавших против 12 - большевики, 3 - меньшевики-интернационалисты и 4 - крайне левые эсеры. Теперь был открыт путь к расширению состава правительства.

С отставкой военного министра Гучкова прекратил свое существование первый кабинет Временного правительства, закончился первый период деятельности Временного правительства. Перед роспуском первый кабинет Временного правительства обратился к народу с политическим завещанием, которое до сих пор волнует душу и сердце. Подытоживая баланс своего короткого, но крайне трудного и напряженного существования, правительство выступило со следующим предупреж-

стр. 152

дением, которое оказалось ужасающе пророческим: "Стихийное стремление осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев, по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения, грозят разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создают благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, с другой - для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от исполнения гражданского долга.

Временное правительство считает своим долгом прямо и определенно заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последовательном развитии угрожает привести страну к распаду внутри и к поражению на фронте. Перед Россиею встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущей гибель свободы. Есть мрачный и скорбный путь народов, хорошо известный истории, - путь, ведущий от свободы через междоусобие и анархию к реакции и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народа"*.

* Этот текст был опубликован в газетах 26 апреля 1917 г. (Прим. ред. ).

(Продолжение следует)

Постоянный адрес данной публикации: