Забелин И.

Домашняя жизнь российских монархов

М.: Эксмо, 2007

Иван Егорович Забелин (1820 - 1909) - популярнейший в XIX веке историк-краевед. Долгие годы он стоял во главе Исторического музея, пользуясь щедрым покровительством московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича. Разумеется, ему были доступны и другие, самые значительные архивы - от Оружейной палаты до Древних государственных актов. Похвальная основательность и аккуратность неутомимого архивиста соединились в его лице с писательским даром - книги Забелина читаются как захватывающий роман. Но в отличие от большинства исторических романов, здесь изображение строится не на фантазии, подчас весьма причудливой и своевольной, а на достоверных, выверенных фактах. Трудно придумать более привлекательное сопроводительное чтение к курсу русской истории. То есть отдельные главы Соловьева или Ключевского хорошо бы сопровождать чтением соответствующих отрывков из книг Забелина. Только в этом случае событийная канва обретет необходимую и достоверную наглядность.

Вся книга Забелина делится на две большие части. Одна из них посвящена описанию домашней, невидимой посторонним, жизни русских царей, другая - таковой же русских цариц. Это деление не случайно: ведь, кроме спален, повседневные потоки этих жизней почти не соприкасались. Даже трапезы, кроме праздников, нередко проходили раздельно. У каждой из августейших половин был свой двор - со своим уставом, со своими свычаями и обычаями. Каждый отстаивал честь и значение руководителей государства, но на свой манер, со своими уложениями и обрядами. Автор прослеживает их досконально - от родин, крестин и именин до дворцовых забав, увеселений и зрелищ, стараясь "не расплескать фактуру", донести до нас наиболее характерные, нередко забавные черточки и детали. И царский стол, и царская одежда, и весь распорядок (чин) интимной (комнатной) и парадной (выходной) жизни российских правителей предстает здесь в документально-стереоскопическом виде.

Примеры Забелин черпает из самых разных эпох - с четким делением, впрочем, на "допетровское" и "послепетровское" время. Преобразованиям Петра Великого в книге уделено особое внимание. Да и многие проблемы воспитания, формирования личности будущего государя более всего прослеживаются на примере Петра.

Едва ли не все иностранные путешественники царских времен отмечали особую церемониальную пышность сначала московского, а потом и санкт-петербургского двора. Забелин показывает, что достигалось это, прежде всего, неукоснительным соблюдением "табели о рангах" с точными предписаниями по части внешнего вида, этикета и прочих "телодвижений". Недостаток общего порядка в стране, таким образом, вполне искупался предельной выверенностью внутреннего распорядка российского правящего дома.

"Домашняя жизнь российских монархов" Забелина издавалась и прежде. Но, пожалуй, впервые - в таком достойном ее содержания подарочном оформлении.

Юрий Архипов

стр. 72
Боханов А.

Императрица Мария

М.: Прогресс-Плеяда, 2007

"Автопортрет" и стихи принцессы Дагмар, оставленные в дневнике цесаревича Александра после помолвки:

Цветы тихо шепчут
О главном в моей жизни -
Что я ношу в своем сердце
Радость и соль любви

Перу историка Александра Боханова принадлежит немало книг о представителях венценосной семьи Романовых в ее последних поколениях. В этот раз его героиня - императрица Мария Федоровна, в девичестве датская принцесса Дагмара, в дальнейшем супруга "царя-миротворца" Александра III и мать последнего российского императора Николая П.

Эта книга об удивительной женщине, прожившей большую, похожую одновременно и на сказку, и на приключенческий роман жизнь - императрице Марии Федоровне (1847 - 1928). Такими словами начинает автор свое довольно пространное повествование, которое, несмотря на сухость слога, по-настоящему захватывает. Ведь и в самом деле, мало найдется в русской истории лиц, на долю которых выпало бы столько испытаний. Датская принцесса, помолвленная со старшим сыном Александра II, наследником-цесаревичем Николаем, вскоре после его кончины сочеталась браком с его братом Александром. Эта хрупкая миловидная женщина, отличавшаяся умом и необыкновенной энергией, по прибытии на родину мужа застала "Россию Достоевского" (последний, кстати, был воспитателем ее третьего сына Сергея), полную хаоса и смуты. При посильном участии Марии Федоровны великий князь Александр Александрович, став в 1881 году императором, сумел "умирить" страну, даровав ей тринадцать лет покоя и благоденствия, а после победоносного военного выступления против Турции на Балканах также и славу покровительницы славян. Эта слава, однако, потом аукнется его сыну, когда в 1914 году он вступится за сербов: неисповедимы исторические пути. В 1918 году императрица-мать чудом уцелеет в Крыму и в последний момент отбудет в Данию на корабле английского короля. Десять лет ей останется на то, чтобы сидя у моря, подобно знаменитой копенгагенской Русалочке, предаваться горестным воспоминаниям о родных и близких, погибших в смерче русской революции.

Боханов прослеживает события этой жизни обстоятельно и неторопливо, с привлечением большого числа архивных документов, в том числе писем Марии Федоровны, которых в этой книге особенно много. Есть здесь и подробный именной указатель, и немало великолепных иллюстраций и фотографий. Эту книгу не только интересно читать, с болью в сердце следя за перипетиями не такой уж давней русской истории, но и приятно держать в руках: настолько изысканно ее полиграфическое исполнение.

Для любителя отечественной истории - ценнейший подарок!

Юрий Архипов

стр. 73
Солодянкина О.

Иностранные гувернантки в России (вторая половина XVIII - первая половина XIX в.)

М.: Academia, 2007

История повседневности - одно из популярнейших на Западе направлений исторических исследований - в нашей стране пока не слишком востребована. Но перспективы есть: в последние годы появилось несколько неплохих книжек об истории русского стола, о балах и праздниках, о городской повседневности и т. д.

О старинных гувернантках мы знаем, надо признать, немного. У большинства все сведения сводятся к роману Ш. Бронте "Джен Эйр". Кое-кто припомнит еще, может быть, картину В. Перова "Приезд гувернантки в купеческий дом" (репродукция ее украшает собой книгу Солодянкиной). Но вряд ли кто-нибудь вот так, сходу назовет нам имя какой-нибудь прославленной гувернантки. Меж тем, без этой, как выражались в старину, "незаметной труженицы" не обходилась ни одна сколько-нибудь уважающая себя дворянская, а ближе к концу XIX века и купеческая, семья. Кто, как не хорошая гувернантка, способна была научить барышню разбираться в столовых приборах, "держать спину", сохранять в любых обстоятельствах "лицо" и светский такт, кто мог поставить хороший иностранный выговор, ответить на все детские вопросы, проследить зачтением? На гувернантке (и не отделяемой автором от нее бонне - иностранной няньке младших детей) держалось очень многое в русской дворянской культуре - от внешнего лоска до нравственных принципов и набожности. И это не считая прямого образования: весьма нередко весь груз учености, обременявшей головы дворянских недорослей, ограничивался именно тем, что преподала гувернантка (или гувернер, если речь шла о мальчике).

Автор скрупулезно анализирует самые разные аспекты жизни иностранной домашней учительницы - начиная с ее происхождения и кончая условиями жизни и рационом питания. Здесь и учебные занятия - где, чему и как; и правовое положение, и личная жизнь, и манера одеваться, и штампы и стереотипы, связанные с фигурой гувернантки, и размер оплаты, - словом, все, что позволяет рассмотреть предмет со всех сторон.

В отличие от европейской практики (вспомним все ту же Джен Эйр), в которой место гувернантки в нанявшей ее семье находилось где-то в ряду привилегированных слуг (подле экономки), в русских дворянских семьях учительница становилась фактически членом семьи. Закончив воспитание своих питомиц, многие из них оставались в числе домочадцев и, даже перейдя на другое место, не порывали связей с прежними воспитанницами - ездили к ним в гости, присутствовали на свадьбах и т. п. Между наставницей и воспитанницей (а часто и ее родными) возникали те чисто русские патриархальные отношения, в которых товарно-денежные вопросы вытеснялись почти родственной близостью, теплотой и сердечностью. Подчас гувернантка или бонна (особенно немолодая, таких всегда ценили выше) становилась самым незаменимым человеком в доме. Она и за хозяйством могла присмотреть, разгружая хозяйку, и провизию прислуге выдать, и платье скроить, и канарейке клетку почистить, и варенье сварить, и выслушать, и рассказать в свою очередь что-нибудь назидательное и трогательное из собственной жизни, а кроме того, могла преподать воспитаннице много полезных навыков не только в науке или музыке, но и, скажем, в тонком и сложном деле мытья кружев.

Повествование насыщенно уймой примеров из писем, воспоминаний, рассказов современников, документальными свидетельствами, создающими

стр. 74
цельную и стереоскопичную картину. Интересны и приложения, в которые включена обширнейшая библиография, а также родословные схемы Шереметевых, Воронцовых, Столыпиных и других знатных родов, упоминаемых в связи с исследуемым предметом.

Вера Бокова

Рубинов А.

История трех московских магазинов

М.: Новое литературное обозрение, 2007

Популярная история трех московских магазинов - ГУМа, Елисеевского и "Кремлевки" - магазинов-легенд, воплощения эпох, судеб, времени! Роскошный Елисеевский - по выражению Гиляровского - "храм обжорства", в котором даже в советскую пору всегда хоть что-то можно было купить. ГУМ - многокилометровые очереди с пресловутым "больше двух в одни руки не давать". Ну, о "Кремлевке" говорить не приходится - это был миф, мираж, фантом небывалой и прекрасной жизни, тень коммунизма, легко скользнувшая по лицам избранных.

Анатолий Рубинов хорошо известен всем, кто интересуется недавней стариной в ее самом прозаическом, но важном повседневном виде. При работе над этой книгой к журналистским впечатлениям, байкам, слухам и преданиям прибавилась еще и исследовательская работа. В тексте встречаются цитаты из любопытных архивных документов. Например, о спецпайках для членов советского правительства:

В самый лютый голод марта 1918 года по ордеру предъявитель его товарищ Цюрупа Александр Дмитриевич получил 1 (один) пуд хлеба, 10 (десять) фунтов масла, 10 (десять) банок консервов, 5 (пять) фунтов мыла, 5 (пять) фунтов сыра, 2 (два) фунта кофе. Через месяц и несколько дней товарищ Цюрупа Александр Дмитриевич сдал другой ордер N 10916 и взамен получил дополнительный паек.

Тот самый товарищ Цюрупа, нарком продовольствия, у которого, как мы помним по школьным урокам истории, от недоедания часто случались обмороки, чему свидетель был Ленин на одном из заседаний Совнаркома. Да-а... Рубинов рассказывает о том, как создавались три кита столичной торговли; как спасали ГУМ от разрушения, что представляла собой знаменитая "200 секция", о нравах советской номенклатуры и тяжкой судьбе "елисеевских" директоров, и еще о многом другом, равно занимательном и поучительном.

Вера Бокова

В первое время москвичи старались покупать провизию именно в ГУМе. Она была самой аппетитной - свежей, высочайшего класса - и разнообразной. До этого простой народ вовсе не знавал таких деликатесов, которые продавались здесь. Когда предвиделась свадьба или другое семейное торжество, хорошие хозяйки направлялись за покупками именно сюда, в ГУМ. Сыр, колбаса, печенье, конфеты, пирожные, торты, даже красная и черная икра в ту пору были не очень дорогими, самые лучшие, самые свежие продавали именно здесь.

стр. 75
Туманова А.

Общественные организации и русская публика в начале XX века

М.: Новый хронограф, 2008

Хотя хронологические границы исследования в названии обозначены как начало XX века, автор обращается к веку XVIII, когда вертикально выстроенному государственному организму военно-феодальной империи начали противопоставляться первые общества, кружки, объединения типа Дружеского ученого общества, Типографической компании, университетских и иных мест встреч передовых русских людей разных сословий, где рождалась наша интеллигенция (сам термин появился именно тогда). Рождение этих обществ чаще всего связано с деятельностью русских масонов. Отсюда следует неизбежный разгром всех этих объединений, сожжение книг и заключение Н. И. Новикова в крепость Екатериной II.

Тоталитарная власть относилась с подозрением к этим внутренне, духовно независимым организациям, самой идее гражданского общества и, главное, к общественному мнению, видя в них скрытое посягательство на свои самодержавные права. Возрождение таких объединений в либеральное царствование Александра I (Английский клуб, где шумел грибоедовский Репетилов, и др.) быстро закончилось николаевской реакцией, когда за три десятилетия все робкие ростки гражданского общества были беспощадно вытоптаны тайной полицией и цензурой.

Туманова справедливо связывает новый подъем общественного движения в России с эпохой великих реформ 1860-х годов. Расширилась социальная база объединений, чаще занимавшихся точными и естественными науками, утверждавших права женщин и т. д. Исследовательница пишет о расцвете общественных организаций после 1905 года и неловких попытках слабеющей царской власти хоть как-то контролировать и ограничивать их деятельность. Ее книга представляет собой ценное, подробное, основанное на архивах справочное пособие, где тщательно описаны все типы общественных объединений в царской России начала XX века и их разнообразная деятельность, а также ответные действия правительства и законодательные акты.

Всеволод Сахаров

Зубов В.

Павел I

СПб.: Алетейя, 2007

В этой давно написанной (1963), но впервые переведенной с немецкого языка и вышедшей на родине автора книге встретились интереснейшие русские люди: романтический император Павел I и прямой потомок его убийцы, граф Валентин Платонович Зубов (1884 - 1969).

Для советских читателей В. П. Зубов графом не был, мы знали его как учившегося в Германии замечательного искусствоведа, щедрого мецената, создателя Института истории искусств в Петербурге, директора-хранителя Павловского музея-дворца в Гатчине, прожившего в этом замке "русского Гамлета" восемь лет. После нескольких арестов "за происхождение" и вынужденного отъезда в 1925 году за границу граф стал эмигрантом и надолго исчез из нашего поля зрения. Вспомнили о нем лишь теперь, после московской публикации его мемуаров "Страдные годы" (2004).

стр. 76
О несчастном императоре и цареубийстве 1 марта 1801 года написано немало. За последнее время появилось много новых книг и статей (в нынешнем издании "Алетейи" приведен критический обзор основных источников). Но книга Зубова - особый случай, в ее подзаголовке недаром обозначены важные слова "человек и судьба".

Эта книга написана европейски образованным человеком, использовавшим западные архивы и иные источники, нашим историкам не известные или не доступные. С должным тактом и знанием дела затронута здесь масонская тема.

Как потомок цареубийц, граф Зубов невольно ощущал историческую вину своего знатного и богатого рода и в то же время пользовался семейными архивами и устными преданиями. Как искусствовед, архивист и музейщик, он знал великолепно эпоху Павла изнутри. Зубов понимал и любил несчастного императора как незаурядного человека с трагической судьбой, видя его роковые ошибки и недостатки и по-своему объясняя их.

Этот суровый абсолютный монарх попытался силой своей безмерной власти ввести законность в разболтанной, разворовавшейся империи его снисходительной к порокам подданных матери: Он оставил своим наследникам после четырех лет своего правления совершенно другое государство по сравнению с тем, что он унаследовал от матери, и в этом состоит его главная историческая заслуга. Павел ликвидировал в России старый режим. Эти необратимые революционные перемены, которые его меланхолическому сыну оставалось лишь оформить и продолжить, помогли России выиграть Отечественную войну 1812 года и стать во главе преображенной единой Европы.

Ну а что касается главной темы Зубова - заговора и цареубийства, то это острый, занимательный детектив, который составляет, пожалуй, главный интерес книги.

Всеволод Сахаров

Скалон Д.

Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году

М.: Индрик, 2007

"Куда мы едем"? - был общий занимавший нас вопрос. На Восток!.. Далеко, за тридевять земель, через горы и долины, в царство Султана; на Восток, в страну обетованную, где родилось христианское учение, куда с детства обращались наши помыслы...

Для автора этой книги слова о помыслах, с детства обращавшихся к Святой земле, были не пустым звуком и простой данью традиции. Родовая фамилия Скалон (д'Аскалон) была дана его далекому предку графом Готфридом Бульонским в 1098 году. Во время штурма арабской крепости Аскалон незнатный воин первым поднялся на стену и за свое мужество получил в награду золотые шпоры и дворянский титул. Так гласила семейная легенда. И традиции воинской доблести в этом французском роде, представители которого попали в Россию при Алексее Михайловиче, хранились свято. Скалоны числились в штатных расписаниях российского офицерского корпуса армии Петра Великого, при Екатерине II один из них командовал драгунской кавалерийской бригадой в Бийской крепости, а другой в 1812 году пал смертью героя под Смоленском.

Дмитрий Анатольевич Скалон (1840 - 1919), внук героя 1812 года, тоже стал военным. Он окончил Николаевскую академию Генерального штаба, был

стр. 77

Некоторые путешественники называют Назарет "Цветком Галилеи"

офицером лейб-гвардии Уланского полка, участвовал в Русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов, служил адъютантом великого князя Николая Николаевича. Состоялся генерал Скалон и как военный историк, мемуарист, и как музыкант (играл на контрабасе в оркестре Общества любителей духовой музыки).

Поездка на Восток, предпринятая великим князем в 1872 году, в преддверии Русско-турецкой войны, имела политическое значение, но для каждого ее участника она все же в большей степени приобрела характер паломничества. Книга представляет собой обработанный путевой дневник, в котором со строгой последовательностью и незаурядной наблюдательностью описывались все этапы длительного путешествия: выезд из Петербурга, дорога до Вены, плаванье по Дунаю, посещение Константинополя, морской путь до Бейрута, Дамаск, и, наконец, Святая земля: Я въехал на пригорок и увидел, что мы находимся недалеко от нашего привала. Предо мной расстилалась долина Иордана, эта глубочайшая впадина, низменность которой у Мертвого моря опускается до 1300 футов ниже поверхности океана. Я мог окинуть взором только часть этой гигантской морщины земной коры; начиная от горы Хермон, откуда берет свое начало Иордан, вдоль гор Галилеи и до Генисаретского озера... Я видел перед собой Обетованную Землю, где с раннего детства витало мое воображение. Мои первые грезы и мечты посетить ее - исполнились!

Тон рассказа о святынях Палестины нередко напоминает древнерусское "Хождение игумена Даниила во Святую Землю". Однако автор не чуждается современности. Для тех, кто захочет увидеть великие святыни своими глазами, эта книга станет хорошим спутником-путеводителем.

Татьяна Александрова

стр. 78
Дмитриева Е., Купцова О.

Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай

М.: ОГИ, 2008

Художник И. Меттенлейтер. Гулянье в Павловске. Конец XVIII в.

Авторы этой книги в свое время работали в возрожденных музеях-усадьбах великих русских писателей. Однако главная тема ее - не музееведение, не занимательное краеведение. Вся классическая русская культура вышла из "дворянского гнезда". Здесь зародились основные ее произведения, от "Недоросля" до "Вишневого сада". Вне усадьбы непредставим гениальный лирик Фет. Только в Ясной Поляне могла быть написана ее хозяином-помещиком эпопея "Война и мир". А русский романс? Он немыслим без калитки, вечерней террасы, трепетного дрожания рояльных и гитарных струн, темных аллей, пруда и накала усадебного лиризма.

Дворянские старинные гнезда были продуманно разбросаны по всей таинственной Руси, по верному слову поэта. В этих питомниках духа рождались высочайшая культура мысли и чувства и до мелочей разработанный и оформленный быт. Не верьте лукавому сочинителю Гоголю: там обитали не только малосимпатичные Плюшкины, слащавые Маниловы, тупоголовые Коробочки и прочие медвежеватые Собакевичи. А Онегин, Печорин, князь Андрей Болконский, благородный Павел Петрович Кирсанов, Обломов? Даже идейному "убивцу" Раскольникову на каторге резонно напомнили, что он - барин, дворянин, помещик, не за свое дело взялся - за топор. Усадьба - это и идиллический рай Обломовки, и святое место обитания предков, и театральная сцена. Здесь люди жили как в одном большом романе.

Да, многие усадьбы сожжены в смуты, войны и революции, другие стоят в живописных развалинах, третьи остались на чужой территории, перестроены под санатории и т. п. Об этом в книге говорится много и с понятной скорбью. Но дворянские гнезда, как и рукописи, не горят. Их живой, зримый облик сохранен в великой литературе, живописи, фотографиях, мемуарах и письмах, музейных собраниях и частных коллекциях. Задача авторов книги - этот рассеянный облик собрать по крупицам и обломкам, восстановить, отреставрировать русскую дворянскую усадьбу как культурно-исторический феномен и миф.

Архитектура, сады и парки, лабиринты, праздники и обычаи, усадебные романы, взаимоотношения гостя и хозяина, местный театр, художники, шуты, имена и названия, даже характерные для этих мест запахи - все тщательно, научно и вместе с тем вполне литературно описано неравнодушными специалистами в этой энциклопедической по объему собранных и приведенных фактов, документов и наблюдений книге.

Всеволод Сахаров

стр. 79
Шуазель-Гуфье С.

Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2007

Воспоминания об императоре Александре I и его дворе принадлежат перу супруги французского дипломата, фрейлины при российском дворе, Софии Шуазель-Гуфье. Они были написаны по-французски. Предлагаемый вниманию читателя перевод был выполнен около ста лет назад, а само нынешнее издание повторяет издание 1912 года.

Рассказы о встречах графини с Александром представляют несомненный исторический интерес, - пишет в предисловии известный историк А. А. Кизеветтер(1866 - 1933). - Именно этими рассказами к настоящим мемуарам было привлечено внимание всех, кто занимался изучением истории Александра I. Здесь развертываются перед нами такие черты характера Александра, благодаря которым Сперанский назвал этого государя "сущим прельстителем". ... "Александр - прельститель" - так можно было бы озаглавить мемуары Шуазель-Гуфье. Слово "прельститель", ушедшее из нашего обихода и поэтому могущее быть воспринято превратно, разумеется, надо понимать в соответствии со значением, приведенным в словаре Даля: "привлекательный, пленительный, обворожительный". Действительно, император в изображении графини Шуазель-Гуфье предстает в большей степени обворожительным светским кавалером, нежели правителем, властителем великой державы. Его портрет, как физический, так и психологический, на современный вкус, пожалуй, покажется несколько слащавым, но мемуаристке нельзя отказать в наблюдательности: Обаяние его заключалось главным образом в кротости выражения открытого, веселого лица... Если мне позволят сказать правду, я нашла, что он недостаточно величествен, слишком любезен, слишком заставляет забывать о его высоком положении. Я не могла привыкнуть к преувеличенным любезностям, выражениям уважения и почтения, с которыми он обращался к женщинам и которые в моем представлении превосходили все, что мы знаем об изысканной галантности Людовика XIII. Он был несколько близорук, но умел очаровывать улыбкой глаз, если можно так определить выражение его приветливого и кроткого взора. Носу него был прямой и правильной формы, рот небольшой и очень приятный; оклад лица округленный, так же, как и профиль, очень напоминавший профиль его августейшей матери. Его плешивый лоб, придававший всему лицу его открытое спокойное выражение, золотисто-светлые волосы, тщательно зачесанные, как на красивых головах камей или античных медалей, - казалось, были созданы для тройного венца из лавра, мирта и олив... В ранней молодости государь, к сожалению, испортил себе слух от сильного выстрела артиллерийского снаряда; с тех пор он всегда плохо слышал левым ухом и, чтобы расслышать, наклонялся направо. Мемуары написаны несколько велеречиво, в приподнятом тоне - и эту особенность оригинала переводчице Е. Мирович вполне удалось воспроизвести.

В книге прослеживается вся жизнь Александра, от рождения до кончины. Разумеется, далеко не все в ней написано по личным впечатлениям, многое - по рассказам других и переосмыслено в пользу изображаемого лица. Но мемуаристка и не ставила перед собой амбициозных задач. Я попыталась в этом скромном очерке изобразить Александра таким, как он рисуется в его собственных деяниях и словах, - пишет она в заключении. - Я сочту себя удовлетворенной, если те, кто имел счастье знать его, быть к нему близкими, кто любил его и был ему предан, - если они узнают в этом изображении некоторые черты великого и прекрасного его оригинала, достойного иного, более талантливого пера.

Татьяна Александрова

Постоянный адрес данной публикации: