DAVIES, R. TREVOR. The golden Century of Spain 1501 - 1621. London, 1937.

LOUIS BERTRAND. Histoire d'Espagne. Paris, 1938.

ДЭВИС, Р. Золотой век Испании 1501 - 1621 гг.

БЕРТРАН ЛУИ. История Испании.

Книга оксфордского профессора Дэвиса, посвященная истории Испании в XVI и первом двадцатилетии XVII в., имеет все внешние признаки если не специального исследования, то, по крайней мере, научного и самостоятельно выполненного обзора исторических событий за большой период. Дэвис привлекает и первоисточники, и в громадных размерах специальную литературу; в особенности отметим в его книге ссылки на новейшую, послевоенную историографию. Никаких научных открытий Дэвис не делает, если не считать "открытий" совсем особого сорта, о которых речь будет дальше. В смысле богатства фактического материала работа Дэвиса значительно ниже вышедшего в 1934 г. большого труда французского историка Анри Озэ об этой же эпохе - "Испанского преобладания"¹ . Книга Дэвиса была, повидимому, задумана не как простая популяризация, но как нечто более значительное по замыслу и более сложное по выполнению.

Внешняя политика Испании очерчена Дэвисом со знанием дела; есть особая глава об экономическом быте Испании в XVI веке. Наряду с этим в книге много фактических неточностей и ошибок. Так, испанская армия вовсе не была "наилучшей в свете" (стр. 22): французская и даже временами отряды ландскнехтов Австрии и центрально-германских государств нередко ее бивали. Восстание плебейской массы против дворян в Валенсии в 1515 и следующих годах было вызвано вовсе не "покровительством", оказываемым дворянами маврам (стр. 50), - автор принимает тут предлог за причину. Хайреддин - Рыжая борода - вовсе не был "на службе" у "турка": он был равноправным союзником султана, верховенство которого признавал лишь в религиозном, а не в политическом отношении вплоть до того момента, когда султан дал ему под команду весь турецкий флот. Да и после этого Хайреддин признавал султана своим "повелителем" больше на бумаге чем в действительности. Если бы Дэвис действительно углубился в изучение средиземноморских дел первой половины XVI в., он увидел бы свою ошибку. Французский король Франциск I знал, что делал, когда, минуя Стамбул, посылал послов непосредственно к Хайреддину и предлагал отважному корсару союз и дружбу.

Есть в книге Дэвиса прямо непозволительные пропуски. Так, в главах, где идет речь об отношениях между Испанией и Англией, ровно ничего не находим о таком центральном, важнейшем вопросе, как борьба англичан в течение всего XVI в., борьба систематическая и неизбежная - против последствий договора в Тор-де-Силла; нападения английских корсаров и покровительствуемых английским правительством пиратов на испанские галлионы, идущие из Нового Света в Испанию, вызывались не чем иным, как стремлением хоть таким, чисто разбойничьим способом урвать часть добычи, присвоенной себе испанцами и португальцами.

Есть и другие ошибки и пропуски в разбираемом труде Дэвиса. Но не в этом главное. В "научной" литературе капиталистических стран, которые уже достигли фашистского идеала или к нему устремляются, в обширнейших размерах ведется работа "пересмотра", точнее, сознательного извращения исторических фактов. Примером такой "работы" и является книга Дэвиса. Последнему и тем, для кого он пишет, в действи-

¹ Hauser, Henri "La preponderance espagnole".

тельности интересна не Испания XVI века: им важно доказать, что Испания была только тогда сильна и славна, когда в ней было живо религиозное чувство¹ , и что лучшими ее временами были такие, когда ею управляла сильная рука диктатора, причем пишется: Филипп II, - а понимать надо: Франко.

Вот почему подвергать эту книгу систематическому научному анализу не представляет ни малейшего интереса. Но познакомиться с тем, куда скатывается (а отчасти уже скатилась) буржуазная историография даже в тех капиталистических странах, которые не находятся под фашистским сапогом, в высокой мере поучительно.

Книга Дэвиса на обложке украшена портретом обожаемого автором героя - Филиппа II. Среди многих добродетелей, украшающих "оклеветанного" скептическим потомством "симпатичнейшего" Филиппа II, есть одна, особенно влекущая к нему сердце автора, это "учение о божественном происхождении королевской власти, так часто опорачиваемое и осмеиваемое историками в девятнадцатом веке" (стр. 121), - учение, вкус к которому всецело разделяет пишущий о Филиппе II в 1937 г. профессор Дэвис.

Исторические факты Дэвиса не стесняют. Достаточно, например, поглядеть, как он повествует об уничтожении Филиппом II всех стародавних арагонских вольностей, чтобы убедиться в этом.

Как известно, Арагон пытался бороться за свои давние права и привилегии, против деспотизма Филиппа II; король предательски и злобно расправился за это со всеми арагонцами, которых он счел ответственными, а вольности Арагона были им растоптаны впрах. Наш оксфордский Тацит, однако, судит обо всем этом так, как судил бы сам Филипп II: как и во всех прочих частях своей книги Дэвис и тут подчеркивает, что в 1937 г. пора отрешиться от всех былых сантиментов буржуазного либерализма и начать судить совсем по-иному. Вот что он пишет: "Либералы XIX столетия глубоко вздыхали (sighed deeply) по поводу уничтожения арагонских вольностей. Они забыли, что есть огромная разница между "свободами" немногих за счет многих - и свободой. Они также разделяли со многими английскими историками вечное заблуждение, что восстания против монархии неизбежно должны быть демократическими по своему характеру" (стр. 202).

Одним словом, непонятый доселе "демократ" Филипп II и помогавшая ему уже "вполне демократическая", "невинно оклеветанная" инквизиция (совершенно нелицеприятно и с одинаковой готовностью пытавшая и сжигавшая на костре как еретиков-дворян, так и еретиков-крестьян) должны быть, наконец, оценены теми благодарными представителями нынешнего поколения, которые с восхищением наблюдают молодецкие поступки Гитлера, Муссолини и Франко и учатся у них "истинному демократизму"!

Наш советский читатель очень ошибется, если подумает, что нынешняя буржуазная историография "демократических" стран шагнула назад только сравнительно с либеральной школой буржуазных историков середины XIX века: дело обстоит совсем не так!

Нынешние историки Англии и Франции, наиболее читаемые, наиболее характерные представители современной исторической науки, все эти английские Дэвисы, французские Луи Бертраны и Гаксотты, давным-давно очень далеко отошли назад даже от умереннейшего консерватора Леопольда Ранке² , творца новых научных методов исторического исследования, заслужившего себе благодаря этому славу отца буржуазной исторической школы. С точки зрения названных историков, и Ранке, даром, что он родился в 1795 г., - тоже весьма подозрительная личность, ибо Ранке как-то из гроба норовит помогать своими работами "большевикам", а не Гитлеру и не Муссолини. "Многие современные писатели, - пишет Дэвис, - повторяли взгляд Ранке, что

¹ Таким выводом Дэвис заканчивает свою книгу.

² Того самого Леопольда Ранке, к которому Маркс именно за его консерватизм относился резко отрицательно. См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XXIII, стр. 201 - 202.

эти изменения превратили Арагон фактически в страну деспотизма" (стр. 201). Конечно, Райке солгал! Никакого деспотизма в "реформе" Филиппа II не было! Напротив: "король хотел только придать центральному правительству достаточно силы, чтобы обеспечить безопасность страны и покончить с наиболее вопиющими социальными несправедливостями".

Нечего и прибавлять, что даже и тени доказательства за всеми этими курьезнейшими выдумками и карикатурно-нелепыми утверждениями Дэвиса нет и быть не может.

Если, по Дэвису, хорош Филипп II, то совсем не плоха и инквизиция, историческая репутация которой была "испорчена" Вольтером только за несколько излишнее увлечение пытками и сожжениями еретиков на костре.

Оказывается, что инквизиция "стояла за социальную справедливость" (it stood for social justice). Дэвис скорбит: "Популярная традиция с таким трудом изживается, что необходимо все еще подчеркивать, что испанская инквизиция, если о ней судить с точки зрения тех времен, не была ни жестока, ни несправедлива в своем судопроизводстве и в налагаемых ею наказаниях" (стр. 13). Ценность услуг, оказанных инквизицией испанскому народу, заключается, между прочим, и в ограждении "чистоты расы". Дэвис с почтением воздает ей наивысшую в его устах хвалу, утверждая, что в шестнадцатом столетии ревность в ограждении чистоты расы достигала уровня национал-социалистов в нынешней Германии (in the 16 Century zeal for purity of blood reached Nazi standards). Инквизиция помогала делу двумя способами: во-первых, сжигая очень деятельно на кострах мавров и евреев, и, во-вторых, установив правило, что для карьеры на государственной службе требовалось доказать, что никто из предков данного лица не был осужден инквизицией.

Замечу, кстати, что оправдание и возвеличение инквизиции - одна из любимейших тем современной историографии на Западе. В качестве примера укажу хотя бы на огромный труд Жана Гиро¹ , второй том которого, в 600 страниц с лишком, вышел в сентябре 1938 года. Гиро уверяет, что инквизиция была законнейшим орудием самозащиты церкви. Что же было делать папе римскому, если еретики утверждали, будто папы римские - обманщики и грабители? Пора, пора расстаться с традицией Вольтера, который так безжалостно оклеветал бедняжку инквизицию! Именно в связи с выходом в свет книги Жана Гиро еженедельник "Les Nouvelles litteraires" горячо призывал (в N 832 от 24 сентября 1938 г.) отрешиться, наконец, от вольтеровских ошибок. Таким образом, соответствующие страницы книги Дэвиса вполне гармонируют с тем стилем, в котором теперь принято в правобуржуазной историографии писать об инквизиции.

Дэвису для выполнения поставленного им себе задания необходимо было покончить и еще с одной традицией "либеральных историков XIX столетия" - с давным-давно и, казалось бы, непоколебимо установившимся взглядом на нидерландскую революцию, низвергшую испанское владычество и создавшую Голландскую республику.

Это грандиозное и победоносное буржуазно-национальное вооруженное восстание против изуверского иноземного деспотизма, длившееся целые десятилетия и кончившееся освобождением Голландии от кровавого Филиппа II, от герцога Альбы и от других злодеев, которых Филипп посылал мучить, грабить и избивать несчастный народ, - давно, еще со времени Фридриха Шиллера, занимало в мировой историографии совсем особое положение. И великого германского поэта и бесчисленных историков, поэтов и публицистов всех стран Европы всегда пленяли тени Эгмонта и Горна, великих борцов и мучеников нидерландской революции, казненных наместником Филиппа II герцогом Альбой, а также Вильгельма Молчаливого, самоотверженного героя, убитого эмиссаром, подосланным Филиппом и инквизицией.

Дэвис и в данном случае распорядился с историческими фактами без малейшего стеснения. Никакой освободительной революции, "в сущности", не было, а разорившаяся нидерландская знать просто подстрекнула народ к восстанию, желая поправить

¹ Guiraud, Jean "Histoire de requisition au Moyen age".

свои дела. Вильгельм же Молчаливый был сибарит: много ел, много пил, вел распутную жизнь и возмутительно оклеветал в своем памфлете "благородного" короля Филиппа II. По-настоящему же восставать нидерландцам было не из-за чего.

О смерти же "лжеца", "обжоры" и "развратника" - Вильгельма Молчаливого - наш высокоморальный и правдивый оксфордский профессор упоминает только в одной строчке, при этом вскользь, очень торопясь и глотая слова: "Был убит пулей Бальтазара Жерара 9 июля 1584 г." (стр. 207). И больше ни звука. Что Филипп II совершенно открыто приглашал всех, кто согласится за обильнейшее денежное вознаграждение и за милости для оставшейся семьи убийцы убить Вильгельма Молчаливого, что Бальтазар Жерар был подослан церковными и светскими агентами Филиппа II, - об этом Дэвис делает вид, что знать не знает, ведать не ведает. Свалился просто неизвестно откуда какой-то Бальтазар Жерар (больше о нем ни слова не говорится) и выстрелил в Вильгельма. О том, что Вильгельм был вождем первой в истории новой Европы большой буржуазно-национальной революции, этой "деталью" в личности Вильгельма нисколько наш оксфордский правдолюбец не интересуется.

В своих усилиях идеализировать инквизицию и деспотизм английский профессор в некоторых отношениях пошел даже дальше такого первоучителя новейшей "послевоенной" реакционной историографии, как по-своему знаменитый французский академик Луи Бертран, книга которого "Histoire d'Espagne" вышла новым, дополненным изданием в Париже, в мае 1938 года. Об этом Луи Бертране, являющемся любопытной фигурой в современной западноевропейской буржуазной историографии, у нас знают очень мало, почти ничего. Все это в значительной мере вследствие стараний былых "руководств" журнала "Историк-марксист", начиная с М. Н. Покровского. Все эти "руководства" постарались, чтобы советская общественность не имела об этом писателе ни малейшего понятия, все они в меру своих сил и возможностей делали все, чтобы помешать ознакомлению наших историков с громадным размахом и поразительной активностью самой черной реакции на историческом фронте в Европе и Америке.

Последовательно проведенное разоблачение этого явления и достодолжный научный отпор фальсификаторам истории на Западе - непременная очередная задача советской научной журналистики. Перед советскими передовыми учеными стоит исторически важная и почетная задача - разоблачить этих рыцарей обскурантизма и антинауки. Пока же достаточно просто к слову помянуть этого новейшего "историка" Испании. Луи Бертран, в свое время скромный преподаватель, риторики в среднеучебном заведении в далекой колониальной провинции - в городе Алжире, - пописывал изящным, хотя слишком уж прилизанным стилем разные, не весьма трудные книжки обо всем понемножку: и о "Сопернике дон Жуана" (1903), и о "Возлюбленном Пепете" (1904), и о "Саде смерти" (1905), и еще, и еще - скучноватые, серенькие, плачевно бездарные романчики, а также нехитрые путевые заметки, иногда, сравнительно редко, балуясь пером и в области истории. Так, в 1913 г. он выпустил в свет популярную, сплошь компилятивную, бойко написанную книжку о св. Августине.

Но вот грянула в России Октябрьская революция, и для изнывавшего от скуки бывшего алжирского гимназического учителя риторики и кропателя прочувствованных страниц о "Возлюбленном Пепете" и о страданиях "Мадемуазель Жессанкур" сразу открылось новое, высшее предназначение. Луи Бертран воспрянул духом. Луи Бертран примкнул к роялистам. Луи Бертран написал два тома о Людовике XIV, в которых без колебаний указал на все "бесценные преимущества" королевского абсолютизма перед демократией. Луи Бертран стал признанным главой реакционной историографии, и уже за ним пошли и Гульельмо Ферреро, и Мариюс Андре, и Гаксотт, и прочие, и прочие, и прочие.

Он первый проявил безудержную смелость в отрицании всех завоеваний исторической науки, сделанных в Англии начиная с Гиббона, во Франции начиная с Вольтера, в Германии начиная с Леопольда Ранке, Ренессанс - первый шаг к большевизму!

Вон его из истории! Реформа Лютера, Кальвина, Цвингли - второй шаг к большевизму! Французская революция - третий шаг к большевизму! Всемирная история получала, таким образом, очень стройный вид.

Школа Бертрана, конечно, делает свое дело умнее и изящнее чем, скажем, гитлеровские подручные в Германии, но основная цель у них одна - реабилитация "стабильных", "прочных" режимов в истории, возвеличение испанских Филиппов, французских Людовиков, инквизиции, папства и т. д. и выявление гибельности всех тех шагов, которые за последние четыреста лет своего существования сделало человечество, постепенно прогрессируя и тем самым удаляясь от средневекового папского мракобесия, или, как большие и маленькие Бертраны теперь выражаются, от "унифицированной веры в провидение".

Французская академия не могла, разумеется, остаться равнодушной к такой кипучей деятельности, и автор "Возлюбленного Пепета" был уже в 1925 г. сделан академиком. А в 1938 г. Луи Бертран, в свою очередь, сделал академиком редактора роялистской "Action francaise" Шарля Морраса, по-видимому, за доказанную основную заслугу этого маститого деятеля - за участие в организации убийства Жореса в 1914 году.

Так вот этот самый Луи Бертран в "постскриптуме" к своей вышедшей новым изданием в 1938 г. книге об Испании говорит по поводу нынешней гражданской войны в Испании: "Что касается националистов, то они прежде всего сражаются затем, чтобы остаться хозяевами у себя. И они говорят себе, что они потомки тех, которые победили ислам, спасли западную цивилизацию и открыли человечеству новый мир. Они снова берутся за свою вековую работу, которая теперь состоит в том, чтобы снова бороться для спасения европейской цивилизации и победить азиатское варварство в образе большевизма и марксизма" ("Histoire d'Espagne", p. 531).

Но даже и Луи Бертран, при всем своем сердечном благорасположении к инквизиции, все-таки не идет так далеко, как его английский ученик и последователь Дэвис. Бертран признает "чудовищность" инквизиции, хотя потом, на протяжении многих страниц, и тратит немало красноречия, чтобы смягчить и даже свести к нулю этот эпитет и чтобы извинить и оправдать учреждение инквизиции. Дэвис же уже самым неприкрытым образом сочувственно трактует инквизицию. Вообще, ведь, англичане пишут гораздо прямее, простодушнее и топорнее, чем изящные французские академики. Что у Бертрана на уме, то у Дэвиса на языке. Конечно, Луи Бертран тоже безудержно смел и откровенен по существу. Но иногда язык у него как-то не поворачивается сказать все то, что ему хочется. Дэвис же в этом случае никаких затруднений не ощущает.

Оба автора, и английский и французский, одинаково свободно фальсифицируют историю. Например оба стремятся изобразить дело так, будто конквистадоры, производя завоевания в Новом Свете, никогда не переставали беспрекословно подчиняться верховной, королевской власти. Особенно налегает на эту тему Луи Бертран. Нельзя допустить, что он ничего не знает о том, как Фернандо Кортес отказался покинуть Мексику, несмотря на повеление Карла V, как Карл V выслал против него целое войско, как Кортес молодецки разгромил это королевское войско в открытом бою и остался благополучно на своем месте. Нельзя также предположить, что Луи Бертран не знает и еще десятка подобных же происшествий. Он их знает, но эти факты подрывают его рассуждения о крепости монархической власти, а потому он их отметает прочь и старательно замалчивает.

Излишний, конечно, труд - подвергать научной критике компилятивную книгу Луи Бертрана, в которой нет ни одного факта, добытого собственным исследовательским трудом, нет ни одной мысли, которую читатель уже наперед не предугадал бы, зная, кто такой Луи Бертран и зачем он пишет историю Испании с "постскриптумом". Но отметить его книгу следует: за два года она была распространена в 44 тысячах экземпляров - тираж для Франции огромный. Руководящие идеи для систематической фальсификации истории Испании дает именно Луи Бертран. А Дэвис и ему подобные уже по его рецептам трудятся над монографической разработкой отдельных эпох и

событий, снабжая свои книги "ученым" аппаратом и всей видимостью "научного" подхода к делу.

Таковы характерные явления в современной историографии двух "демократических" стран. Это еще не "интегральный фашизм" в науке, царящий в Германии и Италии, но нечто, как две капли воды на него похожее. Есть, правда, некоторое отличие в стиле: отсутствует непечатная ругань, характерная для гитлеровских "историков"; сохраняется стремление хоть чисто внешне соблюсти известный "декорум" приличия и "беспристрастия". Но ведь нельзя уже сейчас требовать полного, даже чисто внешнего совпадения историографии "демократических" стран с историографией стран фашистских. Все это придет со временем. Лиха беда - начало, а оно уже давно положено.

Академик Е. Тарле

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Е. ТАРЛЕ:

Комментарии: