(К. Mannheim - "Ideologie und Utopie")

Книга К. Манн гейма, - "Идеология и утопия", - событие в современной европейской литературе. Автор привлек к себе всеобщее внимание; он становится одной из самых популярных фигур современной социологической мысли Запада. О книге К. Маннгейма и о нем пишут все журналы, спорят представители различных направлений от консерваторов до "Гезельшафт" и "Архива Грюнберга" включительно. И не без основания: К. Маннгейм затронул в свой книге центральную проблему современности, - вопрос о ходе и исходе современного кризиса капиталистического мира, вопрос о кризисе буржуазной культуры. "Идеология и утопия" служит некоторым дополнением к дебатам на цюрихском конгрессе социологов, дебатам вокруг доклада В. Зомбарта. Но в то время как В. Зомбарт и его сторонники превратили вопрос о ходе и исходе европейского кризиса в "теорию туманностей", в своеобразную философию бесперспективности, К. Маннгейм ищет определенного и выполнимого, он из бесперспективности делает политическую теорию, конструирует свою систему научной политики. Да, не более и не менее! К. Маннгейм в книге "Идеология и утопия" дает методологию построения политики как науки, направленной прежде всего против классовой политики пролетариата и, как ему кажется, буржуазии. Субъектом этой новой науки, конечно, является интеллигенция...

Если бы признаком жизненности культуры служило количество философских и социологических трактатов, пестрота теорий и направлений, - то немецкая культура последних лет могла бы служить образцом молодого, полного сил и бодрости народа. Но история прекрасно знает, что пароксизм псевдотворчества нередко является показателем упадка сил и распада культуры господствующих классов. III век, "век смут" не был началом, а концом старого мира. И теоретическая утонченность, философские дебри мысли и стиля немецкой литературы наших дней - отражение своеобразных конвульсий уходящего общества. Десятки и сотни книг при всем своем разнообразии в основном или повторяют зады прошлого или живут крохами мысли нового класса, плохо переваривая их своим старческим желудком. Вот почему то, что кажется своеобразным и новым при беглом чтении, окажется при внимательном разборе этих книг повторением опровергнутых классовой борьбой положений. К. Маннгейм, пытаясь вырваться из теории "бесперспективности", желая построить новую систему действенной философии, в конце концов возвращается к буржуазным концепциям послевоенного времени, восполняя их реакционной утопией "мира и порядка".

Не помогает и то, что К. Маннгейм строит свои рассуждения на широкой исторической и социологической основе. Не помогает потому, что Маннгейм, подобно М. Шеллеру и многим, многим другим, исходит в своих рассуждениях из

преодоления марксизма. Это-то новое (?!), что характерно для всей "передовой" мысли буржуазной интеллигенции Запада последнего десятилетия. Философы эти не отвергают марксизма, они не отрицают его исторического значения, его методологической ценности, они только "идут дальше" марксизма, оставляют его позади. Новый путь, путь ожесточенной борьбы с революционным марксизмом, на который вступили буржуазные теоретики последней эпохи, роднит их со старым ревизионизмом и современной социал-демократией. И только простачки могут удивляться при этом, что часть этих идейных союзников открыто пришла к фашизму, а другая, - через демократическую фразеологию, - идет или пришла к социал-фашизму.

Конечно, книгу К. Маннгейма можно подвергнуть и "имманентной", философской критике (см. статью в последнем номере "Архива" Грюнберга, где убедительно доказано, что наш автор- идеалист...), но стоит ли "политический трактат" разбирать под этим углом зрения? Попробуем взглянуть на книгу "Идеология и утопия" несколько иначе: чей классовый заказ выполняет автор новой реакционной утопии?

К. Маннгейм обходит в своей книге молчанием всю массу реальных социальных проблем, выдвинутых послевоенным десятилетием. Для него центр тяжести не в них, а в той сумме проблемкультуры и идеологии, которые поставлены в порядок дня социальным кризисом наших дней. "Те жизненные затруднения, - пишет К. Маннгейм, - которые порождают все наши вопросы, могут быть сведены к одному единственному вопросу - "как может человек вообще еще мыслить и существовать в эпоху, когда радикально поставлен и разрешается вопрос об идеологии и утопии?" Это эпоха глубочайшего кризиса мысли; не тех или иных представлений человека, а всей суммы наших представлений, всего строя и системы наших взглядов, того, что Маннгейм называет "идеологией". Но что такое идеология? Мы должны различать "частную" идеологию от "всеобщей" (d. partikularen und d. totalen. Ideologiebeqrieff). В то время, как в первом случае мы имеем дело лишь с частью утверждений и взглядов наших противников, во втором, при totalen Ideologiebedrieff,, мы имеем в виду "все мировоззрение противника (включая и структуру его мышления), стремясь даже структуру его мышления объяснить, исходя из особенностей, самого коллектива, носителя этих воззрений". В этом смысле может итти речь о пролетариате и буржуазии как о двух полюсах не только хозяйственной и социальной системы, но как о двух противоположных по стилю типах познания. Этими, категориями полярности и мыслит современный человек; он являетcя в этом случае продуктом длительной исторической эволюции. Эпоха, когда на место средневеково-христианского представления о мире как объективном единстве человечество пришло к представлению об единстве субъекта, к "разуму вообще" эпохи просвещения - таков первый этап. Завершением второго этапа в развитии современного человеческого сознания была попытка превратить то, что до сих пор было "идеологизированным", в "историзированное". Носителем разума стал "народ", "нация". И, наконец, наступила последняя и наиважнейшая ступень исторического развития современного сознания, - маннгеймовского понятия об идеологии, -когда носителем ее стала не нация, а класс. На этой ступени "частное" содержание идеологии совпадает с его "всеобщим" содержанием, и восприятие мира, -через его идеологизирование, -становится всеобщим и исключительным. Но тогда-то и появляется одна из характерных особенностей подобного восприятия мира, - не только его прошлого" но и настоящего, того, что определяет действенность человека, - это глубочайшее убеждение о лживости взглядов своего противника. Речь идет не о частичных расхождениях, а об "истине" и "неистине", о двух мирах представлений, прямо противоположных друг другу в теории и практике. Это учение о классовой идеологии получило свое полное завершение в марксизме. Но было-бы ложью утверждать, что подобное мнение принадлежит только марксистам. "Отнюдь не привилегией социалистических мыслителей является утверждение о "буржуазности", во всех лагерях применяется тот же метод, и этим мы попадаем в новую стадию", пишет

Маннгейм - стадию, которую человечество переживает теперь. Таким образом учение об идеологии (Ideologienlehre), естественно должно превратиться в новое учение о познании вообще (Wissenssozilogie). И поскольку речь идет специально об истории человеческого сознания, эта новая "социологически ориентированная духовная история призвана будет подвергнуть исторические события ревизии в новом направлении"... В каком направлении? Само собой разумеется, в направлении той классовой полярности, которая в наши дни "до дна" обнаружена реальной действительностью.

Но сказать это и только это означало бы для К. Маннгейма сдаться на "милость победителя", признать торжество марксизма и его коллективного представителя, - пролетариата, означало бы подлинную ревизию всей суммы его философских и историко-социалогических представлений. Это означало бы для буржуазного интеллигента разрыв с буржуазией. На этот героический поступок способны, однако, только одиночки, в своей массе интеллигенция капиталистического Запада эпохи империализма предпочитает приспособление к господствующим классам. Подчиняясь своему классу-господину, она, как раз здесь, в этом пункте своих логических рассуждений, делает скачок из царства свободы мысли в царство классовой необходимости своего Ideologiebegrieff и устанавливает не одну, а две возможности: человеческое сознание в будущем пойдет или по пути релативизма или релатионизма, т. е. или по пути конструирования новой системы понятий, органически увязанных со старой системой взглядов ("по которому 2X2 = 4"), или путем разрыва с прошлым, его преодоления. К. Маннгейм хочет итти по последнему пути. Любопытна в книге эта беспощадная борьба между "логикой мысли" и ее классовой природой. Преодолеть классовую полярность современной идеологии означает преодолеть социальные противоречия буржуазного общества, т. е. означает его гибель в революции. Но К. Маннгейм, - и это в природе трусливой интеллигентской мысли, - выражается осторожнее -"...в прошлом, как и в настоящем, -пишет он, -господствующие формы сознания только тогда сменяются новыми категориями познания, когда социальный базис представителей старого мышления в каком-либо отношении ставится под сомнение и начинает меняться"... К. Маннгейм не чувствует, как он сам все время возвращается к положению Ранке, столь решительно им отвергаемому - "любые крайности не могут дать тебе представление об истине. Истина, вообще говоря, лежит вне пределов заблуждения. Из всех заблуждений, вместе взятых, ты не можешь абстрагировать ее: истина хочет быть найдена и наблюдаема сама по себе, в собственном кругу". Но Маннгейм в отличие от Ранке считает все же возможным построить новую систему мышления благодаря тому, что в настоящем обнажилась до последних глубин полярность познания, полярность заблуждений классового общества. И в то же время: - марксисты забывают, утверждает он, что идеология пролетариата только одна из сторон фальши современной мысли: ее другая сторона - буржуазное мировоззрение. Кризис современной мысли это не кризис одного из классовых полюсов мышления, это кризис познания человечества нашей эпохи вообще; преодолеть его можно, не становясь на почву одной из крайностей, а выходя из их круга, т. е. вслед за Ранке - "из всех ересей мира ты не сможешь установить, как возникло христианство: читай евангелие, чтобы выяснить его происхождение".

В первой главе, в введении к "Идеологии и утопии" К. Маннгейм занят выяснением сущности современного кризиса культуры, в последующих главах ("Ist Politik als Wissenscnaft möglch" и "Das Utopische Bewustsein") он пытается выяснить "истину в ее собственном круге", пытается наметить выход из заколдованного круга реальной борьбы классовых идеологий... Последуем за ним в царство утопий.

Утопизм исходного положения, поиски надклассовой идеологии, не становится более реальным от того, что К. Маннгейм ищет критерия для своего идеала в практике и научно-обоснованной политике. Само понятие политического он находит не

в закономерном, а в творческом, и, следовательно, - по его мнению, в иррациональных элементах социальной практики.

"Вопрос, - замечает он, - в том: существует ли знание меняющейся жизни, жизни в ее становлении, знание о творческом акте?". К, Маннгейм отвечает на этот вопрос положительно, пытаясь таким образом обосновать политику как науку об иррациональном. Заметим при этом, что наш философ прекрасно понимает ту очевидную мысль наших дней, что теория и практика теснейшим образом связаны друг с другом. В этом центральный вопрос построения системы научной политики. Но как доказывает свои положения К. Маннгейм? Как всякий эклектик - путем воссоединения всего положительного содержания разнообразных идеологий. Он анализирует в современном мышлении пять стилей: 1) бюрократический консерватизм; 2) исторический консерватизм; 3) либерально- демократическое буржуазное мышление; 4) социалистически-коммунистическую концепцию; 5) фашизм.

Характерная особенность каждого из этих стилей мышления не только в своеобразии их субъекта, но и в способе сочетания теории и практики, рационального и иррационального в политике. Если исторический консерватизм приемлет только то, что вырастает из прошлого, что не "сделано", т. е. делает путеводителем политики не знание, а инстинкт, то либерально-буржуазное мышление изгоняет все иррациональное из политики, требует "научной политики". Но последний стиль мышления в своем историческом развитии приводит к полному разрыву теории и практики и тем самым, собственно, к разграничению интеллектуальной и эмоциональной сфер. И даже социалистическая теория (как мы видели, Маннгейм ее объединяет с коммунизмом) знает эту двойственность. Для марксизма очевидно, утверждает наш автор, что при оценке политических явлений не может быть и речи о чистой теории. Но марксисты и прежде всего ленинцы дают свое новое обоснование взаимоотношения теории и практики, и здесь К. Маннгейм готов одним дыханием цитировать Ленина и .. Лукача. Особое у ленинцев - это представление об историческом процессе как о реально-диалектическом процессе развития. "On s'engage et puis on voit", -так гласит девиз не только Наполеона, но и Ленина, Сталина. Теория-функция реального мира; реальная жизнь исправляет теорию, которая в свою очередь меняет эту жизнь. "Таким образом, - суммирует К. Маннгейм, - социалистическо-коммунистическая теория есть синтез интуитивного и крайне-рационального" или иначе "марксизм-это рациональное мышление об иррациональном факте". И в этом социализм-коммунизм противостоит фашизму как учению об исключительно иррациональном в политике, как учению о "мифе".

Действенность всякой политической системы соответствует природе самой политики, учению о творческих путях изменения настоящего. Вот почему для Маннгейма, идущего по пути эклектики, важно установить, что всякая политическая система не может быть характеризована только односторонне, со стороны рационального или иррационального, а того и другого. Политика перестает только таким образом быть партийной политикой; она становится учением об общественном целом. Этим для К. Маннгейма преодолевается ограниченность марксизма, его полярность. "Все политические взгляды - частичные взгляды, потому что историческая всеобщность чересчур всеобъемлюща, чтобы каждая, из нее возникающая политическая теория сумела бы охватить своим умственным взором целое". Любопытно, что эклектик Маннгейм в погоне за утопией единства и примирения полярностей не заметил, как он вырывает фундамент из-под своего учения об идеологии, мыслимой только при представлении об этом историческом целом как результате борьбы классово-противоположных идеологий. Либерал Ранке ищет истины вне полярностей реальной жизни, идеолог К. Маннгейм готов ее воссоздать из этих полярностей, но последнему не приходит в голову та простая мысль, что искомое единство человеческого сознания рождается из уничтожения буржуазного общества в революционной борьбе вооруженных классов. К. Маннгейм готов филистерски изобразить саму

историю формирования марксистской мысли таким образом: "Марксизм, - говорит он, - объединил либерально-буржуазное, закономерности ищущее мышление, с историзмом Гегеля, которое само было результатом консервативных импульсов". Наш философ подменяет таким образом эклектическим пустячком серьезнейший вопрос о росте пролетарской идеологии, о чем он так убедительно говорил в своем введении, чтобы затем торжественно заявить: "Поисками подлинного синтеза заняты только средние классы, которые чувствуют угрозу своему существованию снизу и сверху и с верным социальным инстинктом ищут посредничества между полярными крайностями". Речь идет в этом случае не о политике "juste milieu", о политике буржуазии эпохи Луи-Филиппа, речь идет о подлинно-действенной политике новой бесклассовой группы. Этой группой является "sorieu freischwebende Intelligenz": не интеллигенция, живущая рентой, не та, которая связана с капиталом, а та, которая строит свое настоящее и будущее на знании. Знание гарантирует ей роль посредника полярностей, и интеллигенция становится таким образом творцом новой системы научной политики, носителем нового стиля мышления. К. Маннгейму важно подчеркнуть, что эта интеллигенция стоит не меж классами, а над классами... Для этого эта группа спасителей человечества должна осознать свое положение, должна понять свою роль и должна вести активную борьбу за осуществление своих исторических задач. Интеллигенция должна прежде всего отбросить аполитизм. "То, что ты хочешь иметь, - говорит наш пророк интеллигенции, -ты можешь хотеть только как политик, но если ты хочешь то или другое, ты должен для этого действовать и в этом твое место в целом". Представители этой freischwebende Intelligenz покончат с противопоставлением теории и практики, создадут синтез там, где раньше схематизм мышления противостоял историческому мышлению. Так будет создан новый тип человека, одновременно мыслящего и действующего. Школой подобного "идеального" человека будут не партийные школы, не клубы политиков, а реальная жизнь. "Разве, -патетически спрашивает К. Маннгейм, -существует только революционное и контрреволюционное действие?. ? Разве только подготовка восстания- политика? А постоянная работа по изменению общественных отношений и самого человека, -разве это не является делом?". Итак, великий сенат мировой культуры, жрецы науки, спасают общество от кризиса... реформами буржуазного строя.

Утопия о философах во главе общества у Сен-Симона была гениальным предвидением планово- регулируемого общества, у Конта эта же утопия превратилась в реакционное учение, направленное против пролетарского движения; после войны В. Ратенау повторил некоторые мысли Сен-Симона, - это уже была пародия на гениальную утопию, но в этом было нечто симптоматическое для кризиса буржуазного общества; в устах К. Маннгейма великая мысль превращена в разменную монету испуганного мелкого буржуа. Разве не удивительно, что К. Маннгейм, зовущий нас к изучению реальных отношений, признающий полярность идеологий как отражение полярности в социальных отношениях, предлагает нам в обстановке послевоенного кризиса капитализма, глубочайшего обострения классовой борьбы, в дни нарастания революционной волны, поручить интеллигенции сформулировать новую систему политики, которая сможет уничтожить реальные противоречия реальной жизни, сохранив буржуазное общество? Поистине "филистер - это пустая кишка, наполненная страхом и надеждой на господа бога".

Но нас ждет утешение: последовав за К. Маннгеймом, мы построим общественную жизнь на основах, на базе этики ответственности (Verantwortungsethik). Эту положительную задачу автор разрешает в последней главе своей книги, где он критику всеобщего идеологического сознания и свою систему научной политики дополняет учением об утопии, об "утопическом сознании".

Читатель ждет новой "икарии", картины того, что будет через "сто лет"... Читатель ошибается: "Der Freiheit letzter Siegwird trocken sein". Стиль утопического

сознания буржуазного интеллигента эпохи социальной революции, интеллигента-вождя человечества - в отрицании всякого идеала и программы будущего общества, в отказе от утопий, как пережитка прошлого, как продукта современного общества с его социальной и интеллектуальной полярностью. Это - реакционная утопия оппортунизма, в его чистом виде, это- практицизм американцев сдобренный туманными фразами гейдельбергского философа. От признания факта идеологической полярности через построение системы научной политики, отрицая реальные отношения действительности, к пресмыкательству перед этой действительностью, -таков путь буржуазного интеллигента в наши дни, таков путь Маннгейма! Присмотримся ближе к его аргументации.

Что такое утопическое сознание? - "Утопическим мы называем сознание, которое не может быть отождествлено с окружающим его "бытием". Оно отличается от идеологии тем, что противопоставляет существующему порядку вещей противоположный ему строй отношений, проявляя активное желание реализовать его в действительности: утопии сегодняшнего дня хотят стать действительностью завтра. "Бытие создает, - пишет К. Маннгейм, - утопии, которые уничтожают это бытие, имея в виду создание нового бытия". В этом смысле вся история человечества наполнена утопическими мечтаниями хилиастов. Мечты о тысячелетнем царстве на земле и есть первые исторические данные формы утопического сознания. Хилиасты мечтают о немедленном осуществлении своего идеала, для них речь идет об Auf - dem - Sprung - sein, и поэтому они не знают, не замечают категории времени. Второй формой утопического сознания К. Маннгейм считает либерально-гуманитарную идею. "Идея" и ее осуществление в этом сознании и есть "утопия". Для хилиазма дух, вне нас находящийся, для либерализма наше собственное сознание, - путеводитель в общественной жизни. Либерализм стремится к счастью человека, но он не видит возможным его осуществление сегодня, он не врывается со своей утопией в исторический процесс, а помещает его внутри его самого, но и либерализм строит все на свободной воле, на Unbedingtheitserlebnis, т. е. на учении об исторической необусловленности своих идеалов. В этом отношении К. Маннгейм противопоставляет и отдает предпочтение консервативной утопии. Консервативная утопия не противопоставляет себе жизни, она растворяется в ней. С полным сочувствием наш философ цитирует прусского статс-мыслителя Сталя - "каким радостным является открытие "Es ist!". Одно только омрачает чистоту консервативного идеала, - внутренняя устремленность ослабляет силу его действия. В этом и прежде всего в этом - темная сторона исторически обусловленного идеала консерваторов.

Четвертый вид утопий, - это социалистически-коммунистическая утопия. В ней много общего с утопизмом либералов и консерваторов. Превращение "идеи" в нечто абсолютное сближает социалистическую утопию с либерализмом, учение об исторической обусловленности идеала роднит его с консерватизмом. Но социализм с трудом освобождается от присущего ему хилиазма. Здесь "оригинальный философ" повторяет только то, что говорит с. д.: изгнанный из социализма дух бакунинизма перекочевал к большевикам, которые и являются носителями хилиазма. Но социализм свободнее от элементов утопизма, чем коммунизм.

Таков итог, вернее каталог исторических утопий. К. Маннгейм пробует, наконец, выяснить, что положительного в этих утопиях, и, присоединив к консервативной утопии кое-что от всех остальных, знакомит нас, после долгих блуждании в дебрях изысканных построений и умозаключений, со своими окончательными выводами: оказывается, что, несмотря на полярность идеологий, они, сосуществуют, взаимно проникают друг друга и тем самым подрывают возможность существования утопии вообще. "Чем более широкие слои населения вступают на путь самосознания, чем более вероятной становится победа на путях эволюции современного общества, тем яснее становится, что для этих масс единственным идеалом является консерватизм". Так исчезнет, по мнению К. Маннгейма, - туман утопического сознания и

наступит царство "практического разума", время спокойной реформы существующего общества против мечтателей справа и анархистов слева. Исчезнет не только утопическое сознание, но идеологическое, поскольку человек, познав внутреннюю бессмыслицу утопий, познает и социальную ограниченность своего собственного мировоззрения. Где в реальной социальной жизни гарантия осуществления этой утопии К. Маннгейма? Автор дает нам ответ и на этот вопрос, точно и ясно вскрывая этим ответом свою социально-политическую физиономию, свое место в рядах "классовых полярностей" буржуазного общества. "Удастся путем мирной эволюции найти новую, более совершенную форму индустриализма, который будет достаточно эластичен, удастся низшие слои населения поставить в относительно лучшие условия существования", и тогда у низших слоев населения естественно отпадут объективные предпосылки для "утопического сознания", для "идеологизирования". Капитализм должен допустить в свой мир рабочих потому, что "на низах" они естественно и неизбежно подвержены революционной заразе. Кроме того, К. Маннгейм готов заявить, что ему при этом безразлично, будет ли этот "индустриализм" капитализмом или коммунизмом. Основное: общество должно избежать революции. "Но если мы достигнем последующей ступени индустриализма только, путем революции, тогда на всех полюсах вновь вспыхнут пламенем утопические и идеологические элементы сознания". Тушителем этого пламени должна выступить интеллигенция. Ее нужно спасти от революционной заразы; она сама должна спасти себя и современное общество от грядущей катастрофы. Во имя какой цели? О будущем мы ничего не знаем, заканчивает К. Маннгейм свои рассуждения, ничего сказать не можем: "что-либо предсказывать - было бы пророчеством", а пророчество мешает повседневной, трезвой практике, ослабляет волю и действие.

Так К. Маннгейм после долгого, бесконечно-утомительного пути по философской пустыне вскрыл содержание зомбартовской теории бесперспективности, на речь идет все о том же буржуазном обществе. К. Маннгейм призывает человечество во имя этого "ничто" действовать, хотеть и бороться. Эту партию "реакционных фантастов" будут возглавлять философы и социологи...

К. Маннгейм зовет интеллигенцию от аполитичности к действию во имя охраны буржуазного общества от революции. "Идеологии" и "утопии" заменены системой "научной политики" контрреволюции Именно к фашизму т. е. к защите реакционной диктатуры буржуазии против диктатуры пролетариата и ведет нас в конечном счете К. Маннгейм, как бы не выражал он своего отрицательного отношения к Муссолини.

Молодой, идущий к власти класс умеет мечтать, его утопии есть осознание грядущей победы, подчинения и преобразования мира по своему образу и подобию; классы умирающие перестают мечтать, они "спасают себя", возводят в идеал теорию "малых дел", измышляют реакционные утопии спасения идущего ко дну корабля... Такова философия наиболее популярных книг немецкой литературы наших дней. "Идеология и утопия"- любопытная попытка теоретически оформить блок буржуазной и мелко-буржуазной контр-революции против коммунизма.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Ц. Фридлянд:

Комментарии: