Libmonster ID: RU-9829

ЯКОВЛЕВ А. Холопство и холопы в Московском государстве XVII века. По архивным документам Холопьего и Посольского приказов, Оружейной палаты и Разряда. Том I. Изд. АН СССР. М. и Л. 1943. 562 стр. 26 руб.

1

Профессор Яковлев поставил себе задачу изобразить холопство не в отвлечённых схемах права, а как важное жизненное явление, а конкретных чертах и во всех моментах: в бытовом, экономическом и социальном. Такая постановка задачи должна вызывать полное одобрение. Однако принятый проф. Яковлевым план и некоторые особенности изложения вызывает большие возражения. В первой главе на 56 страницах автор даёт несколько очерков по истории рабства с древнейших времён и до XVH века. Вторая глава отведена статистической обработке напечатанных ранее проф. Яковлевым записных кабальных книг по Новгороду (изд. АН СССР. 1938). Следующие четыре главы содержат основную часть исследования; третья - "Юридические вопросы холопьего права", четвёртая и пятая - "Господа и холопы": холопство как бытовое явление; борьба господ с побегами холопов и шестая - "Борьба холопов за свою свободу".

Под такими многообещающими заголовками проф. Яковлев пересказывает своими словами извлечённые им из архивов казусы, большей частью в хронологическом порядке, каждый казус за особым номером. Изложение казусов сопровождается иногда замечаниями, иногда автор делает некоторые обобщения, но в общем предоставляет читателю самому разбираться в массе полусырого архивного материала. Таким образом, "конкретность" изложения доведена до крайних пределов. Эти главы занимают около 200 страниц книги и для широких кругов читателей малодоступны. Затем проф. Яковлев даёт в качестве прибавления к первой главе несколько этюдов, не имеющих прямого отношения к истории холопства. Наконец, около 250 страниц книги проф. Яковлев отводит публикации большой группы архивных документов полностью. В общем из 562 страниц книги более 450 представляют собой полуобработанный или совсем сырой архивный материал.

Проф. Яковлев соединил в одной книге общие очерки, исследования некоторых частных вопросов, полуобработанные источники (регесты) и публикацию архивного сырья. При издании научных работ это - новшество и, надо сказать, весьма сомнительной ценности.

Многовековой истории рабства до XVII в. проф. Яковлев отводит менее полусотни страниц. В качестве введения этого было бы достаточно, если бы он дал связный очерк достижений историков и юристов на эту тему, но он исходит из ошибочного предположения, что всё это читателю известно, и поэтому даёт ряд отдельных экскурсов - о работе в античном мире, в Киевской Руси, в некоторых странах Западной Европы и в Московском государстве XVI века. Несистематичность изложения и неравномерность освещения деталей, а также не идущие к делу отступления, вроде вычислений (!) плотности населения в Киевской Руси, производят впечатление небрежности и недостаточного уважения к читателю.

Излишне много места проф. Яковлев отводит филологическим разысканиям. В прибавлении к первой главе проф. Яковлев пускается в такие топонимические изыскания, которые не только не заслужат одобрения, но вызовут крайнее изумление.

Приведу несколько примеров: "К северу от Бобруйска встречаем селение Холуй, название которого происходит от термина холоп. В районе Минска имеем селение Холунь, имя которого также дериват от холопа, как и название селения Хлапень под Киевом" (стр. 304). Через страницу автор продолжает: "Следы холопьего происхождения (!?) владимирцев можно видеть в названиях двух больших селений этого района, живущих и по сей день, - Холуе... и Холуйской Пристани, так как и минские Холунь и владимирские Холуи надо считать лишь видоизменениями слава холоп... Ещё далее на восток... в Хлынове мы тоже вправе видеть поселения беглых, и название Хлынов-Холонов (?) и р. Холунаца лингвистически прямо связуемы с термином холоп" (стр. 306).

Даже не будучи лингвистом, позволяю себе усомниться в лингвистической связуемости указанных терминов. В источниках XVI - XVII вв. слово "холуй" встречается нередко и всегда в определённом значении - в смысле участка приречных лугов, затопляемых и засоряемых песком и илом во время вешнего половодья. В бассейне Клязьмы и её притоков таких холуев было немало. Отсюда названия Красный Холуй, Большой Холуй, Холуйская Пристань" к т. п. В. Даль даёт три определения слову "холуй": 1) бранное - слуга, лакей, 2) отруби " месиво для скота (тверское) и

стр. 114

3) сор, дрязг, нанос от разлива реки, заволакивающий луга. Добавлю от себя, что бранное значение слова, насколько мне известно, позднего, быть может литературного, а не народного, происхождения - не ранее XVIII века. Указанные термины следует выводить не от слова "холоп", а от слов "хлынь", "холунь" - в смысле сора, песка, ила и всякого дрязга, который остаётся на низменных местах, когда схлынут вешние воды. Можно напомнить ещё слова "хлуда", "холуда", что значит тоже мусор, сор и навоз, и "хлус" - тоже мусор и захолустье.

Название племени вятичей проф. Яковлев находит возможным выводить от глагола "вякать" - роптать, протестовать, "отсюда и враждебность к ним летописца" (стр. 306). Город Сердоболь, за Ладожским озером, получил своё название от "сердоболь", что значит свои, родные. "Позднее на юговостоке за Саратовом возник с таким же значением Сердобск" (стр. 306). Но ведь известно, что Сердобск получил своё название от реки Сердобы, на которой он расположен. Никакого отношения к сердобольным людям, а тем более к холопству, Сердобск не имеет.

В примечании на стр. 307 мы находим изумительный образец лингвистической смелости проф. Яковлева. Оказывается, что Балаклея, правильнее Балыклей, происходит от глагола балакать - пустословить, болтать вздор. В Арзамасском уезде мы находим множество названий с окончанием на "лей": озеро Варлей, р. Варгалей, овраг Букалей. В одном акте 1606 г. читаем: "Ручей Ореховской, по-мордовски словет Тепишлей, а впал в Вашкилей речку, в Городовой ручей то-ж.., а по-мордовски тот Городовой ручей словет Вашкилей"1 . "Балык" по-татарски значит рыба, вообще всякая. Отсюда Балыклей - значит рыбная река. В Среднем и Нижнем Поволжье много подобных названий: Пичилей ("пичи" - по-мордовски сосна), Колышлей, Сенгилей и несколько Балыклеев. Непонятно, как можно компрометировать себя подобным "балаканием".

Рискуя истощить терпение читателя, приведу последний пример: "Название Галич звукоподражательно связано с птичьим гомоном ("галочьим криком"), столь частым в нашей природе и послужившим прототипом поразительно большого количества слов у разных народов. В районе Галича кружились не только русские эмигранты ("выгонцы"), но и греки, болгары, волохи, венгры, ляхи и т. д., и многоязычность Галича отмечена летописцем" (стр. 307 - 308). Речь идёт о Галиче на Волыни, но был ещё Галич Мерский, в бассейне р. Костромы, в котором не было разноязычности и никто не кружился. Подражая методу проф. Яковлева, можно предложить другое объяснение слова "Галич". Глагол галить означал тошнить, блевать. Город, в котором местные и всякие пришлые люди (весьма вероятно, что и беглые холопы), по не выясненным ещё историками причинам, испытывали тошноту, и был назван Галичем.

Если читатель, ошеломлённый подобными словопроизводствами, заподозрит в них мистификацию, то он ошибётся: проф. Яковлев серьёзно и с видимой любовью занимается этой, с позволения сказать, лингвистикой. Это тем более досадно, что к истории холопства это имеет очень отдалённое отношение, вернее сказать, даже никакого.

Большие возражения вызывают некоторые особенности исследовательских приёмов проф. Яковлева и его манера изложения. В историографии мы можем найти различные методы и приёмы исследования и толкования памятников, но никто из историков, кажется, не находил целесообразным вносить в это дело импрессионизм. Манеру проф. Яковлева трактовать источники нельзя назвать иначе, как импрессионизмом. Показателен в этом отношении § 3 первой главы, в котором автор говорит о холопстве по Правде Русской.

Господство в древнейшие времена обычного права и медленное вытеснение его с течением времени правотворчеством так называемой законодательной власти были для историков права исходным положением всех исследований. На Руси в течение многих веков роль законодательной власти исполнял княжеский указ. Проф. Яковлев оставляет без внимания обычай как источник права и строит все свои рассуждения на предполагаемой им психологии князей. Население разбегалось от центра (Киевской земли) к окраинам, и князья окраинных княжеств были заинтересованы в том, чтобы сманивать к себе беглых в ущерб незыблемости института рабства. Этим проф. Яковлев объясняет некоторый разнобой "в законодательно-указной реакции княжеской власти на выдвигаемые жизнью социально-правовые задания". На этом положении развиваются все дальнейшие рассуждения автора. Отсюда "демагогия", которой будто бы занимались князья. Следует оговориться, что слово "демагогия" проф. Яковлев употребляет не совсем в том значении, которое принято ему придавать. Преувеличивая участие беглых рабов в образовании слобод, проф. Яковлев в слободской политике князей как средстве заселения пустых земель видит демагогию. Никакой демагогии не было в том, что князь договаривался с пришлым населением, давал ему слободские привилегии и льготы и в жалованной грамоте писал, что после льготных лет слобожане должны будут платить все подати и нести все повинности.

В статьях Правды Русской проф. Яковлев также находит "демагогический выпад княжеской власти... любопытен робкий (!) стиль этих выпадов князя против верхушки своего феодально-дружинного круга, и характерна приглушенность и оборванность залётных (!) статей-выкриков (!!) о закупе, как будто даже требующих в конце формулы знака восклицания... На робкие и


1 "Арзамасские поместные акты", стр. 306. М. 1915.

стр. 115

несмелые статьи о закупах и вдаче верхи рабовладельческого общества ответили крутым и необычайно пространным для Правды и для своей эпохи холопьим кодексом" - рядом статей, "составленных, несомненно, по цельному и обдуманному плану" (стр. 20, 21).

До сих пор историки видели в Правде Русской изложение обычного права, в лапидарной, испорченной многочисленными переписчиками и не всегда для нас ясной форме отмечали участие княжеской власти в решении некоторых частных вопросов, но никому не приходило в голову модернизировать далёкое прошлое, улавливать в холодных, как могильные плиты, статьях Правды выкрики, восклицания и робкую демагогию предполагаемых или, вернее сказать, вымышленных сил и навязывать обычному праву Правды "цельный и обдуманный план". В исследовании этого источника импрессионизм совершенно неуместен - здесь нужны другие методы исследования.

Импрессионистически подходит проф. Яковлев и к вопросу о холопстве в период феодальной раздробленности Руси (§ 4). Изложение начинается так: "За три столетия (XIII - XV вв.) мы не встретим в русских памятниках намёков на какие-либо попытки со стороны княжеской власти оказать воздействие на холоповладение в его внутреннем укладе", хотя для князей было "весьма соблазнительно" в своих интересах поднять низы населения на борьбу с господами; "холопы являлись глубоким социальным тылом противника (т. е. господ. - С. В. ), его наиболее интимной, "запазушной" позицией" (стр. 22, 23). Это злоупотребление метафорами, быть может, кажется автору эффектным, но, естественно возникают вопросы: неужели право творили только княжеские указы? Куда девались на три столетия нашей истории сама жизнь и творчество обычного права? Насколько можно понять не всегда ясную мысль проф. Яковлева, после эпохи Правды Русской в истории холопства произошел провал на несколько столетий, когда князья перестали заниматься демагогией и холопьим вопросом, а жизнь перестала творить новые формы отношений и довольствовалась нормами Киевской Руси. После ликвидации удельной раздробленности положение дел изменилось: "Наступил момент, когда холопий вопрос не мог не сделаться источником беспокойства и смущения для умов московского приказного управления, и мы будем наблюдать поэтому в политике Московского государства по холопьему вопросу смену разных настроений" (стр. 27). На вопрос, почему московское правительство забеспокоилось, стало нервничать и поддаваться разным настроениям, проф. Яковлев даёт очень сложное объяснение. Об этом я скажу несколько слов ниже, а предварительно укажу на весьма важные явления в истерии холопства, которые происходили в указанном выше "провале" и о которые проф. Яковлев не счёл необходимым говорить.

В истории Северовосточной Руси, как и в странах Западной Европы, на известных этапах развития происходило превращение довольно значительной части рабов в крепостных крестьян. Несущественно, что раб, посаженный на землю, не всегда тотчас получал свободу. Во всяком случае, раб на пашне с течением времени подчинялся бытовым, правовым и производственным условиям жизни крестьянства, приобретал одинаковые с ним экономические и социальные черты и в конце концов сливался с массой крестьянства, образуя в нём первую категорию закрепощённых крестьян. В XIV - XV вв. князья сажали на пашню большие группа рабов, целыми слободами. Не отставали от них в этом деле, - а может быть, даже и опережали - монастыри. Рабский труд в монастырях уже в XV в. не применяется ни в хозяйстве самого монастыря, ни в его владениях. Это явление настолько общее, что возникает предположение, не было ли оно следствием каких-либо постановлений по этому вопросу поместных соборов русской церкви.

Другое явление, известное и в императорском Риме и в странах Западной Европы, - это землевладение высших разрядов рабов. На первый взгляд, оно представляется парадоксом, нелепостью, так как раб был объектом права, не имел никаких гражданских прав и не мог рассчитывать на защиту своих интересов в судах. И, тем не менее, рабы с разрешения или при молчаливом попустительстве господ нередко владели землёй и распоряжались ею как настоящие собственники. В некоторой связи с этим явлением было другое, очень характерное для эпохи феодализма, самоотдача мелких земельных собственников в полное холопство с землёй, а с другой стороны, освобождение по духовному завещанию рабов с наделением их при этом землёй, их же бывшей собственной или господской. Ясно, что для всестороннего освещения холопства указать на эти явления было необходимо, но проф. Яковлев оставляет их без внимания.

В связи с последним моим замечанием нельзя не выразить изумления, что проф. Яковлев оставил совершенно без внимания такой важный для истории холопства источник, как духовные завещания. До нас дошло много сотен духовных грамот, начиная с XIV в., и в них мы находим ценнейший материал для выяснения некоторых существенных вопросов холопства. Неизбежным свидетелем и часто участником составления духовной бывал духовный отец - священник. Нередко он же бывал в числе душеприказчиков - исполнителей последней воли завещателя. После смерти завещателя духовную представляли на утверждение церковным властям - митрополиту, епископам или их наместникам. Наконец, суд по всем спорам относительно духовных завещаний принадлежал церковным властям. Нет сомнения, что весьма распространённый обычай отпускать на свободу по духовным грамотам полных и кабальных холопов сложился под влиянием церкви. Пересматривая массу духовных грамот, мы видим, что духовные, не содержавшие отпуска холопов

стр. 116

на волю, составляют меньшинство известных грамот. Иногда свободу получали все рабы. Чаще господин часть рабов оставлял жене и детям, причём иногда указывал, сколько лет рабы должны прослужить, после чего получат свободу.

Проф. Яковлев придаёт очень большое значение указам правительства о пожизненности кабального холопства (до смерти господина), но, видимо, совершению не подозревает, что пожизненность холопства, и не только кабального, но и полного, была очень старым, распространённым бытовым явлением, плодом самой жизни, а не княжеской политики.

Переходя к XVI в., проф. Яковлев ставит в центре внимания холопство по служилой кабале. Считая его новшеством, он даёт очень сложное и искусственное объяснение политики московского правительства по этому вопросу: в ответ на запросы рядовых служилых людей московское правительство и вводит новую, обобщённую указами форму холопьей зависимости вводе холопства по служилой кабале (стр. 49). А на 44-й странице он мимоходом бросает замечание: "Но самозалог был почему-то явлением, судя по документам (каким? - С. В. ), не частым и встречался обычно в среде княжеской дворни. У этой формы зависимости (по долговой кабале "за рост служити") были стороны, выгодные для соседей", и т. д. Итак, служилая кабала и самозалог с обязательством за рост служить - две различные формы зависимости, причём первая - новшество, а вторая - "не частое" явление. Никакой преемственной связи этих форм зависимости со всей историей холопства на Руси проф. Яковлев не видит. В действительности это было очень старое явление, уходящее корнями во времена Правды Русской. Приходится сделать некоторые отступления в область истории залогового права.

В эпоху феодальной раздробленности на Руси, как в Северовосточной, так и в областях, находившихся под властью Литвы, существовал институт закупа-запродажи недвижимостей и людей. В применении к людям в этом институте были некоторые особенности, но по существу, по юридической конструкции это был один институт. Поскольку дело касалось недвижимости, сделка состояла в следующем: владелец земли получал от своего контрагента некоторую сумму денег и в обеспечение займа передавал ему во владение недвижимость с правом "за рост", т. е. вместо уплаты процентов, пользоваться доходом от заложенной земли. Московские памятники говорят: за рост владеть, пашню пахать, сено косить и т. д. Сделка могла быть срочной, но большей частью бывала бессрочной, "до отданья суммы пенязей", по выражению литовских памятников. По существу закуп-запродажа - кредитная сделка, но в ту же форму можно было облечь и отчуждение земли навсегда. А прибегали к этому обходу потому, что для продажи недвижимости в полную собственность было необходимо согласие всех родичей землевладельца, которые в течение 40 лет (так было у нас) сохраняли право выкупа родовой недвижимости. На кредитные сделки право родичей на выкуп не распространялось. Отдавая землю в закуп, землевладелец сохранял право уплатить долг и вернуть себе землю, но не пользовался своим правом, и кредитор мог владеть землёй, пока она за давностью не оставалась за ним навсегда.

В литовских памятниках сделка называлась закупом, с точки зрения кредитора, и запродажей - с точки зрения должника-землевладельца. Термины московских памятников менее выразительны. Они говорят: "Дать вотчину в закуп" и "Держать вотчину в закупе"; но термин "запродажа", насколько мне известно, не употребляется. Бывали случаи, что кредитор уклонялся от принятия долга и возврата заложенной у него земли. В таких случаях, по литовскому праву, должник мог явиться к местному уряду, внести деньги и потребовать возврата недвижимости через суд, в исполнительном порядке. Вероятно, и в Московском государстве были какие-либо легальные пути заставить кредитора принять долг и вернуть закупную землю.

Экономика Московского государства стала в XVII в. уже настолько развитой, что бессрочность и двусмысленность сделок о закупе вотчин стали представлять для гражданского оборота неудобства столь значительные, что вызвали вмешательство правительства: во второй четверти века был дан указ, позже внесенный в Уложение 1649 г., запрещавший держание земли в бессрочном закупе и допускавший залог земли только на определённые сроки. Обходить этот указ было невозможно, так как ещё с середины XVI в. все земельные сделки подлежали обязательной регистрации в Поместном приказе. Таким образом, древний институт закупа вотчин прекратил своё существование.

История закупа недвижимостей в Литве и в Московском государстве помогает нам понять некоторые вопросы закупничества людей, которые казались историкам неясными или спорными. Прежде всего двусмысленность, или двузначность, сделки. Полоцкая ревизия 1552 г., напечатанная проф. Лаппо, определяет "закупного человека" как такого, который "сам ся запродал". Закупный, или запродавшийся, человек сидит на пашне и платит все подати наравне с крестьянами. Это прямой потомок ролейных закупов Правды Русской. В княжеской Руси известны следующие формы задолженности: "ростовое серебро" - заём с условием платить рост, "издельное серебро" - заём с условием "за рост", т. е. вместо роста исполнять известные работы, и, наконец, "головное серебро" - заём, обеспеченный головой, т. е. личностью, личной несвободой должника. За рост головник должен был служить по вся дни во дворе господина. Двор в данном случае следует понимать в широком смысле слова - в значении хозяйства господина вообще. Не касаясь пока вопроса

стр. 117

об издельном серебреничестве, скажу, что зависимость по головному серебру есть то же, что в Литве называли закупом-запродажей, а в Киевской Руси - закупничеством. О полном тождестве этих институтов, конечно, нет речи, но в существенном это один институт, эволюционировавший с течением времени в зависимости от местных условий. Характерная черта его - та же двусмысленность, или двойственность, которая присуща закупу-запродаже недвижимостей. По форме это кредитная сделка, в которую контрагенты могут вкладывать различное содержание, Человек закладывал свою голову в надежде расплатиться и стать попрежнему независимым, но надежда не всегда оправдывалась, и зависимость становилась бессрочно. Со своей стороны, кредитор-хозяин обыкновенно имел в виду не получение роста, а стремился получить необходимые ему в хозяйстве рабочие руки. Участвуя в сделке с таким намерением, он принимал меры, чтобы закрепостить головника-закупа: писал в кабалу преувеличенную цифру долга, жестоким обращением провоцировал побег закупа и обращал его как пойманного беглеца в полное рабство, создавал препятствия для расплаты и прекращения зависимости, не пуская закупа к князю с жалобой, в т. п. Таким образом, кредитная сделка, самозалог, могла быть для хозяев средством закрепощения должника. Киевский закуп, литовский закупный человек и московский головной серебреник - люди свободного состояния, свобода которых ограничена в некоторых отношениях на время задолженности в интересах кредитора, но суровая жизнь ломала нормы права, создавала столь тяжёлую зависимость, что московские памятники в конце концов стали называть серебреника холопом. "Судебник" 1550 г. в ст. 78 говорит: "А которые люди вольные учнут бити челом князям и боярам.., а станут на себя давати кабалы за рост служити, и боле 15 рублёв на серебреника кабалы не "мати". В это же время за 2 - 3 рубля можно было купить человека в полное холопство. Уложение царя Алексея снизило лимит "Судебника" до 3 рублей. В ст. 82 "Судебника" читаем: "А кто займёт сколько денег в рост, и тем людям у них не служити, ни у кого, жити им о себе, а на деньги им рост давати". Если господин будет держать у себя ростового серебреника, и тот, обокравши его, сбежит, "и что снесёт, то у него пропало, а по кабале денег лишён". Из этих статей видно, к каким извращениям кредитных сделок прибегали господа, чтобы закрепостить должников.

Вот с этими-то извращениями архаических форм кредита и обходными путями закрепощения людей и боролось московское правительство.

Понимание указанных статей проф. Яковлевым никак нельзя признать правильным. Проф. Яковлев считает статью 78 "новаторством, сырой мыслью, наспех (!) вдвинутой в уложение 1550 г. без учёта сложных вопросов, неизбежно в связи с ней возникающих" (стр. 47).

Проф. Яковлев напечатал целый том нов городских кабальных книг и в настоящем труде дал большую группу актов о полном холопстве, и вдруг оказывается, что правительство вводит "на место старого полного холопства холопство кабальное", "новый тип зависимости по служилой кабале". При этом оно руководится очень замысловатым мотивом - "прядать холопьей массе текучесть, вызывая периодическую прерывистую мобилизацию холопов по смерти господина" (стр. 49). Хроническую мобилизацию холопов правительство устраивает будто бы в интересах рядовых служилых людей, которые иначе не могли заполучить на рынке холопьего труда необходимые им рабочие руки, так как при полком холопстве богатые люди прочно и наследственно держали за собой весь фонд холопьего труда, а "служилая кабала устанавливала своего рода поместный порядок (!?!) владения холопом". Но ведь всё это частая фантазия: зависимость по служилой кабале не была новшеством, наспех вдвинутым в "Судебник", служилая кабала не отменяла и не заменяла полного холопства, исследованию которого проф. Яковлев посвятил много лет труда, и сравнивать её с поместным владением землёй, по меньшей мере, странно.

Общую концепцию холопства по служилой кабале проф. Яковлев подкрепляет толковавшем некоторых указов. Так, указ 11 октября 1555 г. он понимает как введение обязательной "кабализации", т. е. обязательного оформления кабалой служебной зависимости. Попробуем не поверить проф. Яковлеву и посмотрим, что написано в указе. Указ имеет в виду распространённое и во многих отношениях нежелательное для правительства явление - бытовое холопство, проживание людей во дворе господ на холопьем положении, без оформления своей службы какой-либо крепостью. Понятно, что прямыми запрещениями бороться, с этим явлением было невозможно, и правительство принимает против него косвенную меру: "Которые люди учнут у кого служити добровольно без крепостей, а пойдут от них прочь с отказом или без отказу, а те люди, у которых они служили, учнут на них "скати сносов, на колько нибуди, и тем людям, у которых они служили, на тех людей суда не давати, потому что у него служили добровольно, и он нехотя его от себя отпустити, да на нём ищет сносу, - а что у него пропало, то у себя сам потерял, того для, что добровольному человеку верит и у себя держит его без крепости". Указ предписывает всем судебным учреждениям не давать в таких случаях суда в сносных, т. е. покраденных, животах, и предупреждает об этом господ, имея в виду не только служилые кабалы, но вообще всякие крепости, например "житейские записи", записи о найме и т. п. Если считаться с общепринятыми требованиями логики, то ясно, что указ не вводил никакой обязательной "кабализации" людей.

Увлечённый идеей "мобилизации" холопьего труда, проф. Яковлев как бы забы-

стр. 118

вает, что полное холопство продолжало существовать, не открывая никакой возможности для мобилизации холодов.

Ещё существеннее то, что в попытке выяснить политику правительства в области холопьего права проф. Яковлев игнорирует связь этой политики с происходившим во второй половине века закрепощением крестьянства. "Судебник" 1550 г. ещё признаёт за крестьянином право отказа и выхода и право продаться "с пашни" в холопство, хотя холоп был не тяглым человеком и для правительства превращение крестьянина в холопа было прямым убытком. Но вот в 1581 г: был издан первый заповедный указ, лишавший крестьянина - пока ввиде временной меры - права отказа и выхода. Так было положено начало закрепощению крестьянства. Нетрудно понять, что право крестьянина продаться с пашни в холопы было несовместимо с заповедным указом, лишавшим его права покинуть тягло. С небольшим опозданием это было замечено правительством и устранено указом 1586 г. об обязательной регистрации всех крепостей о холопстве. Проф. Яковлев упускает из виду связь между заповедными указами и введением - обязательной регистрации холопьих крепостей и по поводу указов 1586 и 1593 гг. высказывает неубедительные домыслы, будто они не дошли до нас потому, что их скрыли, "замели" и "заилила" (!), так как они были "серьёзной атакой" правительства Бориса Годунова "на вековую твердыню обычного холопьего права" и вызвали, "вероятно, бурю во владельческой среде" (стр. 50). Но ведь, кроме этих указов, нам известны по названиям десятки других исчезнувших указов, в том числе выгодные для владельческой среды заповедные указы, и объясняется это не коварством каких-то неведомых лиц, а событиями Смутного времени, когда погибли все московские архивы. Да и какой был смысл "заметать" или "заиливать" эти указы, когда они были применены на практике и регистрация холопьих крепостей, как это известно и самому проф. Яковлеву, была введена прочло и существовала и в XVII веке!

Во второй главе проф. Яковлев подвергает статистической обработке напечатанные им новгородские кабальные книги. Эта часть труда проф. Яковлева выполнена тщательно и даёт возможность сделать несколько прочных выводов, но, тем не менее, возникает вопрос, насколько целесообразно применять к этому материалу метод числовой обработки. Дело в том, что самый интересный для историка элемент кабальных книг - показания лиц, дававших на себя кабалы, о своей прошлой жизни - статистической обработке не поддаётся и проф. Яковлевым не использован. Употребив сложный аппарат вычислений и таблиц, проф. Яковлев пришёл к выводам, что в годы неурожаев и голода количество закабалений сильно возрастало, что в эти годы заметно увеличивалось закабаление женщин и малолетних, как более слабых жизненных элементов населения, что богатые помещики закабалили большее количество лиц, чем их менее состоятельные соседи. Нельзя отрицать пользы статистического подтверждения этих априорно ясных явлений; но оправдывает ли это оставление без внимания и без попытки использовать тот интересный материал кабальных книг, о котором было сказано выше и который не поддаётся числовой обработке?

Критический разбор следующих глав, в которых проф. Яковлев даёт полуобработанный материал, мне кажется, целесообразнее отложить до того времени, когда выйдет обещанный второй том труда проф. Яковлева, в котором, надо надеяться, он даст общее построение эволюции холопства и слияния холопства с крепостным крестьянством в эпоху реформ Петра I.

Чл.-корр. АН СССР С. ВЕСЕЛОВСКИЙ

2

Проф. А. Яковлев в своём исследовании для подтверждения своих исторических разысканий и выводов очень часто прибегает к лингвистическим построениям Он предлагает ряд новых этимологии для древнерусских слов и современных общерусских терминов. Пользуясь данными топонимики, он попутно делает разные историко-этимологические сближения.

Методы лингвистических исследований А. Яковлева производят, по меньшей мере, странное впечатление. В них сказывается явное пренебрежение к общепризнанным истинам сравнительно-исторической грамматики языков европейской системы, а также полное игнорирование фактов истории славянских языков, в том числе и русского. Лингвистические разыскания А. Яковлева по своим приёмам очень напоминают этимологическую игру, которой предавались русские филологи XVIII в. вроде В. Тредьяковского в А. Сумарокова. В этимологических сопоставлениях А. Яковлева не только гласные, но и согласные ничего не значат и смешиваются, замещаются самым причудливым образом. При этом конкретные факты истории тех языков, которые, особенно близки и родственны языку русскому, т. е. языков западнославянских и югославянских, а также литовского и латышского, А. Яковлев вовсе не принимает в расчёт. Например древнерусское слово "отрок" (в значении слуга, младший полузависимый дружинник) он выводит из "полной формы" - "отродок" (отродье), "осколок, обломок того же кровного рода" (стр. 16 - 17), Между тем общеизвестно, что отрок (ср. старославянское отрокъ, словенск. otrok - дитя, болгарское отроче, чешское otrok - раб, otroce - дитя раба, польское старинн. otrok - мужчина, работник) восходит к корню рек - рок и буквально значит - бессловесный, т. е. лишённый права голоса (ср. латинское infans)1 . Точно


1 См. Преображенский А. "Этимологический словарь русского языка". Т. I, стр. 669 - 670.

стр. 119

так же не имеет никаких конкретно исторических оснований сближение слова "раба" с германским корнем raub и rauben (стр. 12, 294). А. Яковлев заявляет: "Лингвистическая эпопея рабы восходит к древнегерманскому roup - roubs, обозначающему военную добычу... С позднейшим среднегерманским rauben связано, по мнению лингвистов, русское слово рубить, с прибавлением придыхания - грабить и грубить" (стр. 294). Итак, раба, рубить, грабить и грубить - отростки одного германского корня. Очевидно, отсюда же произошли и работа, работать, раб от" и к, ребёнок, ребята; украинское - парубок, народно-русское - робить и т. п. Пользуясь этим методом произвольных сближений, можно все славянские слова возвести к "германским корням". Ведь со словом "грабить", которое, конечно, не находится ни в какой этимологическом родстве со словом "рубить", связаны не только грабарь (землекоп, польское grabarz), грабли, но и грести, гребень, погребать, гроб и т. п., а с рубить - рубаха, рубище и т. п.

Любопытно, что к тому же германскому корню А. Яковлев прикрепляет не только французское robe, derober, но и ravir, происшедшее от латинского rapere (вульгарное латинское rapire, ср. итальянское rapire, румынское rapi)1 .

Звуковые сближения этого рода и лёгкость, с которой А. Яковлев их производит, связаны у него с типичной для донаучного языкознания гипотезой о звукоподражании как одном из главных средств словообразования. Отсюда Galli - это "люди, речь которых похожа на улюлюканье" (стр. 296), вятичи - люди вякающие (стр. 306), Галич - город птичьего гомона (стр. 307), Краков - город иноязычного говора (стр. 308), Псков - Плесков - от плескати, наказывать бичом, аналогично прозвищам-фамилиям Сеченовых, Сеченых и т. д. (стр. 305).

Понятно, что на основе такой, с позволения оказать, лингвистической методологии можно сблизить и признать этимологически родственными слова, самые далёкие и не связанные ничем, кроме случайных совпадений в отдельных звуках или в буквенном изображении.

Особенно поразительны и ошеломляющи новые этимологии, предлагаемые А. Яковлевым словам "славяне" и "холоп". По Яковлеву, холоп - это видоизменение слова "славянин". Доказывается это таким образом: чешское слово "chlap" и польское "chlop" ("возможно, просто полонизация чешского звучания" (?) произошли в VI - X вв. нашей эры либо из латинской формы sclavus, либо из германских sclaveni - sclaven, или schlaven - schloven (ср. также Шклов и Шавли), либо из греческой Σχλαβος (склабос), Σθλαβος (сфлабос) (славянин). Последнее, по Яковлеву, вероятнее всего. Итак, термин Σχλαβος, или sklavus, sklavenus, был перенесён в Чехию ввиде "хлапа", в Польше превратился из хлапа в "хлопа", затем, в первой половине XI в., в связи с переселением польских пленников в Киевскую Русь, был усвоен русскими, переделан в "холоп" и получил здесь новое значение - невольника, раба-земледельца (стр. 14 - 15). А. Яковлев с изумительной смелостью и неосновательностью реконструирует фонетические законы, в соответствии с которыми произошло рождение холопа из славянина. Эти законы следующие. Сочетание "ск" (так же как "ст", "кс" и сходные с "ими) "свистяще-гортанное, неблагозвучное и трудное для выговора". "Хриплые звуки... зоологического, механического или даже метеорологического типов", напоминающие "звуки скрипа, покашливания, чавкания, чмокания, неудовольствия, отвращения, окрика, шуршания, шипения, инстинктивно перерабатывались народами, одарёнными звуковым чутьём, в сочетания или более благозвучные или легче произносимые" (стр. 297). Однако ни одного достоверного примера перехода сочетания "ск" в "х" А. Яковлев не указывает, да и не может указать.

Проф. И. Эндзелин2 высказывал предположение, что индоевропейское сочетание "ск" после и, у, р (i, u, r) переходило в славянских языках в ch, а в литовском - в š(ш). Но это предположение, подтверждённое лишь одним примером (mechъ будто бы из moiskos), решительно отверг акад. А. А. Шахматов3 . Кроме того и эта гипотеза, даже если бы о ней знал А. Яковлев, не могла бы его выручить: она неприменима к sclavus. Между тем А. Яковлев заявляет без всяких оснований: "В свете этих аналогий становится вполне понятным переход Σχλαβος (склабос. - В. В. ) между IV (а быть может и раньше) и X вв. в хлапа - хлопа" (стр. 298). Между тем в славянских языках, в том числе и русском, есть много и исконных общеславянских и в древнюю пору заимствованных слов, начинающихся со звукосочетания "ск", например скакать, скала, скалы (= весы), скаред, скворец, скверна, скверный, склабиться (ср. о-склабиться), скопить, скорый, скот, скра (груда, слиток, камень), скрижаль, скрежет, скорбь, скудный, скупость и т. п. Никаких следов переделки сочетания "ск" в "х" в славянских языках историкам этих языков ещё не удалось обнаружить.

Второй фонетический закон, придуманный А. Яковлевым, гласит: "звуки "б", "п" нередко меняются местами со звуками "в" и "ф". Но и этот закон не" соответствует фактам истории славянских языков: женитва и женитьба - разные морфологические образования (ср. би-тва и стрельба, моли-тва и мольба; суффиксы "ва",


1 См. "Dictionnaire etymologique de la Iangue frangaise par Osc. Bloch..." T. II, 210. Paris. 1932.

2 Эндзелин И. "Славянобалтийские этюды", стр. 56. Харьков. 1911.

3 "Известия отделения русского языка и словесности". Т. XVII. Ч. 1-я, стр. 281; ср. также Ильинский Г. "Праславянская грамматика", стр. 232. Нежин. 1916.

стр. 120

"тва" и "(ь) ба" этимологически неродственны; они не выводятся одни из другого), клепать и клеветать - слова разных корней и т. п. Область произошло из об-власть, а не из овласть, как думает А. Яковлев. Следовательно, ни из sklab (склаб), ни из sclav нельзя вывести хлапа. Славянское "n" не передаёт ни греческого β (ср. суббота, корабль, декабрь и т. п.), ни латинского v (ср. Виктор и т. п.).

Кроме того А. Яковлев совершенно произвольно считает источником для всех славянских ответвлений слова "холоп" чешскую форму chlap.

Соответствия русскому слову "холоп" заходятся как в западнославянских, так и в югославянских языках. (Сравни старославянское хлапъ - раб; болгарск. хлапе - мальчик; сербохорватское hlap и hlap - крестьянин, раб; чешское chlap - человек из простонародья, крепостной, крестьянин; верхнелужицкое khlop - бурш; польское chtop- крестьянин; украинское - холоп). Основные этимологические объяснения этого слова изложены в работах Г. Ильинского1 . В основе всех славянских разветвлений этого корня лежит общеславянское chlopъ, конечно, не находящееся ни в каком родстве с общеславянским sloveninъ.

После всех этих замечаний, разоблачающих историческую беспочвенность этимологических фантазий А. Яковлева, зет нужды долго останавливаться и на той этимологии, которая изобретена А. Яковлевым для слова "славяне". Правда, безупречного и вполне достоверного объяснения происхождения этого этнического термина в науке до сих пор нет, несмотря на то что над его истолкованием трудились известные лингвисты. Но несомненно, что этимология, предложенная А. Яковлевым, совсем невероятна. А. Яковлев полагает, что термин "славяне", собственно Σχλαβοι (склабой или склаби) был придуман греками, а затем они передали его всему миру. Греки же сочинили это слово таким образом: они его искусственно составили из звукосочетания "sk", которым передали типичный для обозначения славянских племён суффикс "ичи" (ср. радимичи, вятичи, дреговичи, кривичи и т. п.), и своего греческого слова λαος (лаос) (с дигаммой λαξος), "обозначающего бесформенную человеческую массу" (стр. 295) (греческое λαος - народ, племя). Таким образом, по Яковлеву, Σkλαβος (откуда - славяне) представляет собою ироническое греческое прозвище всей совокупности славянских племён: это, так сказать, толпа людей, обозначающих себя на "ичи", или, буквально, по Яковлеву, "ичи - людишки". Но в греческом языке ещё никем не указан такой тип словообразования, который предлагает А. Яковлев для слова Σχλαβος (склавос). Кроме того можно думать, что греческое λαος само восходит к σλαξος (славос). Финский учёный Миккола находил возможным sloveninъ сопоставлять с греческим λαος (σλαξος) (славос) - народ, племя, ссылаясь на то, что "туземные названия некоторых племён обозначают просто принадлежность к одному и тому же племени или сословию"2 . С этой точки зрения sloveninъ первоначально значило "член племени". Этимология Микколы не считается убедительной и ие разделяется лингвистами, но А. Яковлев и её исказил, приписав изобретение её грекам и увидев в начальном сочетании "sk" Σχλαβος передачу славянского суффикса "ичи". Между тем историку следовало бы знать, что в сочинении греческого императора Константина Багрянородного De administranbo imperio" (949 г.) слово "кривичи" встречается в двух вариантах: Κριβιτξων (кривитзон) и Λριβιταιηνοι (кривитэини)3 . Ср. также Βιτετξεβη (Витетзеви), "Витичев", Διτζιναν (Дитзинан), "дичина", Δξονγονηιτων (род) "дреговичи". Таким образом, догадка А. Яковлева о передаче суффикса "ичи" через "ск" не может быть подтверждена ничем; она плод игривой исторической фантазии.

Общий вывод: "лингвистические" разыскания А. Яковлева не привели даже к вероятному объяснению ни одного древнерусского термина. А. Яковлев обнаружил полное незнание современной лингвистики; примененный им метод этимологических сближений неисторичен, ненаучен и объективно вреден.

Проф. В. Виноградов

3

Исследование института холопства и положения холопов в Московском государстве XVII в. проф. Яковлева представляет значительный интерес. Автор привлёк в качестве источника архив Холопьего приказа, в котором он отыскал ценнейшие записи холопьих дел.

Вместе с тем автор не ограничивается изучением положения холопов в XVII в., а делает попытку показать эволюцию института холопства на всём протяжении исторического развития.

Однако работа проф. Яковлева вызывает серьёзные возражения. Прежде всего нам представляется неправильным тот путь исследования, по которому пошёл автор. Отметив в предисловии, что истории древнерусского холопства посвящен ряд ценных работ Чичерина, Ключевского, Сергеевича и других, автор в дальнейшем изложении совершенно не считается с этими исследованиями, не сопоставляет с ними своих выводов. При подобном игнорировании богатого наследия русской историографии читателю трудно установить, в чём же состоят новые выводы автора, в какой мере убедительно они обоснованы и как опровергаются заключения предшествующих исследователей. Та-


1 См., например, исследование "Звук ch в славянских языках". "Известия отделения русского языка и словесности". Т. XX. Кн. 4-я, 1915.

2 "Русский филологический вестник" N 3 - 4 за 1902 г., стр. 272.

3 Ср. Niederle L. "Slovanske starozltnost", oddil I, sv. IV. Puvod a ipocatky Slovanu vychodnick, v. Praze, стр. 147.

стр. 121

кой приём как-то не вяжется с характером научной монографии.

Автор рассматривает эволюцию института холопства вне связи с общим процессом развития русского общества и изменениями в соотношении всех классов и всех общественных групп. Такой метод рассмотрения неизбежно привёл к смещению всех перспектив. Автор не различает холопства как экономической, юридической и бытовой категории. Холопство в исследовании А. И. Яковлева выступает в недиференцированном виде, в результате чего даётся явно неверная, фальшивая оценка ряду важнейших и узловых моментов русской истории.

Как это ни странно, но автор, декларируя разрыв с методологией формально-юридической школы, на деле возрождает её худшие традиции. Институт холопства, рабовладения рассматривается им не как социально-экономическое явление, а только как категория юридическая. В связи с этим холопы, посаженные на пашню и имевшие своё собственное хозяйство, что равняло их в социально-экономическом смысле с крепостным крестьянством, не различаются от действительных холопов, эксплоатировавшихся в хозяйстве господина.

Холопы, по Яковлеву, - не только эксплоатируемая масса населения, но и вся администрация и войско: "На холопах не только строилось всё хозяйство князей и бояр удельного времени, но при их же обязательной помощи функционировал домашний обиход князя и боярина и действовала административно-судебная власть русских феодалов" (стр. 24). Настоящими господами положения в русском государстве, утверждает Яковлев, была "холопья свора" (стр. 25). Служилые люди, продолжает автор, - это те же холопы. "Общее обозначение формулы для московских служилых людей - "холоп твой", надо считать не раболепной метафорой (к тропам они были мало склонны!), а простым адэкватным выражением фактического положения" (стр. 43).

Такая внеисторическая и внеэкономическая постановка вопроса о холопстве знаменует собой полный разрыв с марксизмом, с элементарными приёмами подлинно научного исследования и приводит автора к выводам, грубо искажающим основные факты и процессы русской истории. Рассматривая холопство вне связи с общественно-экономическими отношениями и прослеживая его эволюцию оторванно от эволюции общества и его производственной базы, проф. Яковлев отожествил феодально-крепостную систему с системой рабовладельческой, стёр различие между двумя общественно-экономическими формациями и пришёл к абсурдному выводу, что не только Киевская Русь, но и Московское государство XVI - XVII столетий являлись холопьим царством.

Осуществив такое всеобщее "похолопление" (выражение проф. Яковлева) Руси, автор доходит до сногсшибательного утверждения, что именно холопы и были создателями русского национального государства. "Холопьими отрядами, - пишет автор, - были одержаны победы на Воже и на поле Куликовом, такие же вооружённые силы присоединили владения Новгорода Великого при Иване III, вернули Смоленск при Василии (стр. 31).

Автор смазал тот факт, что национальное дело - создаете крепкого, централизованного государства, способного выдержать напор иноземных нашествий, - было делом всего русского народа. Общеизвестна роль народного ополчения в составе русской рати, победившей на Куликовом поле. Общеизвестно также, что, выступая против Новгорода, Иван III набрал рать из "московских сурожан, суконников, купчих людей и прочих всех москвичей, которые пригожи по их силе", так же как ранее Василий Тёмный в борьбе с силами феодальной реакция опирался на посад, мобилизуя "московских гостей и иных посадских людей". Общеизвестно и поведение народных масс Новгорода, восставших против своего боярства при приближении войск Ивана III, и вятчан, выдавших вожаков боярской партии. Увидев на Руси одних холопов и их господ, автор в извращённом виде представляет движущие силы её исторического развития.

Нельзя не протестовать также и против антиисторической оценки проф. Яковлевым политических деятелей феодальной Россия и её государственно-правовых институтов. "Сам князь-государь - рюрикович, гедиминович или представитель старого сановного боярства" - обязательно "не столько жадный, но неповоротливый и неизобретательный" (стр. 25). Московское правительство будто бы неизменно следовало принципу "не торопиться, а выжидать и наблюдать" (стр. 27), причём этот принцип был почерпнут из "народной русской логики". Приёмы вмешательства правительства в холопий вопрос кажутся А. И. Яковлеву "неувереными и странными" (стр. 36). "Верная своей вековой методе, Москва делает иногда один шаг вперёд, а потом - два шага назад, или отклоняется в сторону, точно забывая о только что налаженной установке, спотыкается о какие-то нам незримые препятствия и делает непонятные долгие паузы" (стр. 36). Московское государство было всемогущим "по отношению к лицам, но не порядкам (стр. 36). Остаётся секретом, как могли "неповоротливые" и "неизобретательные" московские государи стать во главе мощной Русской державы, выросшей в конце XV в. как могучая сила на удивление "изумлённой Европе"?

Не щадя черных красок для огульной характеристики русских государственных деятелей периода феодализма, автор забывает" что среди них были такие исполинские фигуры, народные герои и патриоты, как Александр Невский и Дмитрий Донской, или государственные деятели такого масштаба, как Иван III и Иван IV Грозный.

Экономическое развитие Руси проф. Яковлев рассматривает не как естественный процесс развития общественно-экономических отношений, а как следствие "подражания" западным странам, которые "не могли не служить соблазнительными примерами для киевско-новгородских князей и для их бо-

стр. 122

яр" (стр. 311). При этом, "подражая порядкам у соседей", русские князья заимствовали у них и социально-экономические термины. Развивая эту, по меньшей мере, странную теорию формирования общественно-экономических отношений в результате подражания, проф. Яковлев забывает, что если Русь и испытывала на себе влияние византийской культуры, то по сравнению, со странами Западной Европы, как это показали исследования акад. Грекова, Киевская Русь стояла на более высоком уровне культурного развития, пока оно не было подорвано монгольским нашествием.

Автор пренебрежительно отзывается об указах и Уложении XVI - XVII вв., подходя к ним, очевидно, с точки зрения образованного юриста современности. "Как всё в этом государстве (?), так и его юридические нормы, почему-то на некоторых историков права производившие положительное впечатление, бы ля на самом деле только скоплением капризных (!) и непоследовательных юридических намёток" (стр. 288). "Право, творимое московскими приказами, многословно, запутанно, сбивчиво и, что самое характерное, почти всегда лишено внутренней перспективы" (стр. 290).

Указ 25 апреля 1597 г. представляется А. И. Яковлеву "беспорядочно редактированным приговором-протоколом" (стр. 51). Это "не приговор, как его упорно называют историки права, а только протокол прений (I) в Боярской думе, наскоро кое-как проконспектированный" (там же) и т. д.

Весь раздел, посвященный анализу положения холопов по Русской Правде, является каким-то недоразумением. Прежде всего автор возрождает давно отброшенный наукой взгляд на Русскую Правду как на официальный кодекс, как на продукт творчества "князя-кодификатора" (стр. 20), игнорируя установившуюся характеристику ее как свода прежде всего обычного права, куда вошли и отдельные княжеские решения.

Затем автор видят глубокое противоречие между статьями о закупе и вдаче, с одной стороны, и статьями о холопах - с другой. Такое противоречие проф. Яковлев смог усмотреть только потому, что он не вышел за пределы формально юридического анализа этих статей. Между тем, если учесть, что Пространная Русская Правда появилась в период интенсивной феодализации общественных отношений, то вполне естественна в это время попытка оградить от порабощения закрепощённого (закуп) или впавшего в нужду (вдач) смерда. Точно так же статьи о холопах ограничивают, как это показал акад. Греков, случаи возможного порабощения свободного человека, а значит, вполне корреспондируют статьям о закупе и вдаче.

Придя в результате немарксистского, чисто догматического противопоставления отдельных статей Русской Правды к выводу о противоположности статей о закупе и вдаче статьям о холопах, проф. Яковлев рисует затем фантастическую и не имеющую никакой опоры в источниках картину борьбы "имущих и кабалящих групп киевского общества" (стр. 21) с социальной демагогией киевских князей. В связи с этим проф.

Яковлев выражает мнение, что эти статьи зародились где-нибудь в окраинных княжениях и затем были вставлены "в Правовой кодекс, пускаемый в оборот с высоты киевских холмов" (стр. 21). "Любопытен робкий стиль, - пишет автор, - этих выпадов князя против верхушки своего феодально-дружинного круга, и характерна приглушенность (!) и оборванность (!) залётных статей-выкриков (!!) о закупе, как будто даже требующих в конце формулы знака восклицания" (стр. 21).

В науке давно установлено, что статьи О закупе представляют собой устав князя Владимира Мономаха, что они были составлены после восстания 1113 г., что, ограждая собственность рабовладельцев, Русская Правда защищала и свободных людей от незаконного порабощения. Это отвечало и силе сопротивления древнерусской демократии, только что проявившей себя в восстания 1113 г., и интересам господствующего класса, переходившего к более прогрессивному феодальному методу эксплоатации. Все это известно и самому автору, и потому просто непонятно, зачем ему понадобились эти импрессионистские декларации.

Прослеживая процесс эволюции холопства и норм холопьего права от Русской Правды до Уложения 1649 г., автор касается обшей политической обстановки отдельных этапов этого исторического периода. К сожалению, и здесь выводы автора не всегда убедительны. Так, причину социального кризиса XVI в., приведшего к опричнине, автор почему-то видит в конфликте между уездом и столицей (стр. 48), причём под уездом автор понимает служилых людей, помещиков, а под столицей - съехавшееся в Москву боярство со своими холопами. Это, конечно, искусственная схема, так как и в уездах оставалось большое количество бояр и в столице было (особенно со времён Ивана IV) немало помещиков, не говоря уже о посадском люде, поддерживавшем московского государя в его борьбе с боярством. Читатель не поймёт далее, откуда у А. И. Яковлева взялся этот кризис, так как автор пытается его уверить, что уже к концу XV в. бывшие удельные владыки "не могли более угрожать Москве всерьёз" (стр. 25); они становились "полухолопами" московского князя, их власть и на уделах стала "эфемерной", а после переселения в Москву феодал "становился совсем безопасным (стр. 25).

Правда, далее, автор, видимо, спохватившись, уже начинает рассказывать читателю о "серьёзных опасностях", грозивших московской власти, впрочем, не столько со стороны бояр, сколько со стороны их холопов, благодаря их беспрерывному движению "взад и вперёд" (?) (стр. 33). Не удивительно, что автор и опричнину выводят из зависти, которую вызывала у дворянства многочисленная холопья дворня у бояр.

стр. 123

"Единственным, хотя вначале и очень осторожным, ответом московского правительства на эти настроения должны были явиться боярские опалы и связанные с ними роспуски больших холопьих скоплений в боярских дворах" (стр. 32). Путаница в голове читателя ещё более увеличится, когда он прочтёт, что Москва только частично и выборочно "прорежала... ряды многотысячной боярам принадлежавшей холопьей боевой массы" (стр. 32), но "не отваживается" на решительные шаги в этом направлении, "так как она зависит на каждом шагу от своих слуг более высокого ранга и руководствуется в своей законодательно-указной деятельности интересами именно этого класса (?), представителями которого были и сами московские князья... При никогда ее прекращавшейся внешней борьбе такой подрыв боевой и социальной годности верхов служилого сословия мог быть пагубным" (стр. 33).

При таком изображении весь смысл опричнины Грозного пропадает. Автор не сумел показать причины острого конфликта московских государей с боярством и вскрыть позицию в этой борьбе дворянства. Крайне преувеличенный "холопий вопрос" привёл к потере исторической перспективы.

Много в книге и частных ошибок. Так, характеризуя идеалы "боевого класса" XV - XVI вв., автор приводит слова И. Посошкова: "Дай-де бог великому государю служить, а сабли б из ножен не вынимать"1 . Между тем это суждение начала XVIII в. совсем не подходит для характеристики воинников XVI в., которые, в отличие от вельмож, по словам И. Пересветова, люто "играли" против недруга "смертною игрою".

Неизвестно, откуда А. И. Яковлев взял право господина распоряжаться жизнью кабального холопа (стр. 44). Так же произвольно звучит утверждение автора о старинных холопах, как полученных "путём известной селекции и холопьего скрещения, проводимого боярами по соображениям холопьей евгеники" (стр. 45). Ловля холопов А. И. Яковлеву представляется едва ли не первым случаем "проявления общественной инициативы" (стр. 22) в Киевской Руси. И это говорится про общество, где действовало вече, а суд ещё далеко не был отделён от общества. Закладничество отнюдь не было массовым похолоплением (стр. 35), как пишет автор.

Язык автора изобилует метафорами. К сожалению, нередко эти метафоры бывают лишены убедительности и даже смысла. Тяжба у Д. И. Яковлева обладает способностью "дремать" (стр. 284). "Сноп норм" (стр. 21), "фабула об Авессаломе" (стр. 29), "принципиальный шок с идеями" (стр. 31), "человеческий капитал" (стр. 34), "дуван... земельных пространств" (стр. 41), "законодательство... заилило указы" (стр. 50) - эти и им подобные выражения засоряют книгу.

Битва на Куликовом поле - это "роковой бой" (стр. 31), хотя в русском литературном языке слово "роковой" имеет совсем другой оттенок. "Социальный поток боярско-дворянской формации несся неудержимо вперёд... и отдельные гуманитарные выпады царя Алексея легко заглушались топотом и шарканьем дворянского табуна в его маленьких приёмных покоях" (стр. 285 - 286). Это уже литературщина дурного вкуса и тона.

В целом А. И. Яковлев, предоставляя в распоряжение читателя новый богатый документальный материал, вводящий, "за кулисы" юридических норм и договоров, и делая ряд интересных выводов и наблюдений над положением холопов в XVII в., явно не справился с задачей дать историю холопства в России. Возрождая формально-юридический метод догматического толкования источников, а в ряде случаев став на путь искусственных построений, игнорируя свидетельство источников, автор дал сугубо неверную, извращённую картину "социально-динамического" развития общественных классов Руси вообще и холопства в частности. Не сумел он дать и юридического анализа института холопства, ибо последний возможен только на базе марксистского метода, рассматривающего юридические нормы в связи и на основе социально-экономического развития. Искусственные конъектуры проф. Яковлева только запутывают действительное содержание правовых норм Московского государства. Наконец, решительного протеста требуют антинаучная, фальшивая оценка движущих сил русской истории и снисходительно пренебрежительная характеристика её государственных деятелей.

Проф. С. Покровский

СЫРОМЯТНИКОВ Б. И. "Регулярное" государство Петра Первого и его идеология. Ч. 1-я. Изд. АН СССР. М. и Л. 1943. 212 стр. 12 руб.

Первая часть работы Сыромятникова посвящена историографическому очерку, на также выявлению исторических предпосылок, которые обусловили петровскую реформу и определили отношение Петра к историческому наследию предшествовавшей ему эпохи" (стр. 3).

На 80 страницах своей книги Сыромятников расправился со всеми историками, писавшими о Русском государстве и о реформах


1 См. сочинения Ивана Посошкова, стр. 287 - 288. Изд. Мих. Погодина. М. 1842.

стр. 124

Петра I. В числе их Карамзин, Чаадаев, Аксаков, Киреевский, Герцен, Белинский, Кавелин, Чичерин, Соловьёв, Грановский, Ключевский, Сергеевич, Дьяконов, Владимирский-Буданов, Платонов, Рожков, Милюков, Покровский, Павлов-Сильванский, авторы I тома "История СССР", автор конспекта и учебника "История государства и права СССР".

Приведём лишь отдельные места его книги, относящиеся к наиболее крупным русским историкам: Соловьёву, Ключевскому, Сергеевичу, Платонову, Павлову-Сильванскому.

Всем известно, какое значение имели труды Соловьёва для выяснения сущности и характера реформ Петра I. В знаменитых "Чтениях о Петре Великом" Соловьёв обосновал взгляды, которые надолго определили развитие вопроса о петровских реформах в русской исторической науке.

Как же расценивает Сыромятников труды Соловьёва об эпохе Петра? Подводя итоги своему разбору взглядов Соловьёва, Сыромятников говорит: "В заключение можно сказать, что мы не найдём в трудах Соловьёва ни истории эпохи Петра I, ни исторической критики и оценки его реформы. Несомненной, крупной заслугой автора "Историк России" было собрание богатого материала по данному вопросу и, главное, постановка на очередь проблемы научного исследования замечательной эпохи, которая привлекла к себе его особенное внимание. Однако подобное исследование оказалось не по силам самому С. М. Соловьеву" (стр. 41).

Так знаменитого автора "Чтений о Петре Великом" и "Истории России" Сыромятников превратил в простого компилятора, собирателя материалов, которому не под силу самому использовать их.

Давая характеристику взглядов Ключевского, Сыромятников говорит: "В конце концов, и автор "Курса" всё "дело" свёл к оценке личности Петра в его "личном деле", добавив ко всему несколько морализирующих замечаний, которые должны нас примирить с "лицом" неистового "самовластца", в котором деспотизм соединялся с "самопожертвованием" (стр. 46). Окончательные выводы Сыромятникова о взглядах Ключевского: "Таким образом, и "Курс" Ключевского не подвинул ни на шаг вперёд проблемы о реформе Петра, хотя автор и посвятил целый ряд глав обзору и изложению петровских преобразований, их "плану" и приёмам" (стр. 46 - 47).

Переходя к Сергеевичу, Б. И. Сыромятников подводит итоги: "Таким образом, в результате всех этих беспомощных попыток определить понятие "верховная власть" в Московском государстве у автора ничего, кроме противоречий, не получается" (стр. 85).

Касаясь взглядов Платонова, Сыромятников декларирует; "Покойный академик также, в данном случае не пошел дальше Соловьёва и Ключевского, воспроизведя не только общую точку зрения автора "Истории России", но и его противоречивые квалификации в оценке петровской реформы. В высказываниях Платонова мы не найдём не только ни одной новой, оригинальной мысли, но даже попытки хотя бы углубить в каком-либо направлении традиционные положения его ближайших предшественников, несмотря на то, что в своих "Лекциях" автор уделил достаточное место "времени Петра Великого" (стр. 47).

Ту же судьбу разделил и Павлов-Сильванский. Этот талантливейший и наиболее прогрессивный из буржуазных историков "уличён" Сыромятниковым в ряде противоречий. Вот какую оценку даёт Сыромятников его замечательным исследованиям: Итак, мы имеем "формальное право" констатировать, что автор "Феодализма в древней Руси" не сумел связать свои начала и концы и запутался в противоречиях. Главное же: он так и оставил без ответа наиболее интересный для нас вопрос - чем же отличались друг от друга те два "этапа" в истории Русского государства с XVI и до начала XIX в., о которых он говорит на 145-й странице своей книги" (стр. 112).

Расправившись таким образом с самыми крупными представителями исторической науки XIX и начала XX в., Сыромятников переходит к разбору попыток советских историков разрешить вопрос о петровских реформах. Подвергнув анализу I том "Истории СССР", который писали и редактировали крупнейшие советские историки, Сыромятников даёт ему "следующую характеристику: "Мы должны констатировать тот факт, что искать в настоящем томе хотя бы самой общей исторической композиции и оценки реформ Петра Великого и характера его государства не приходится" (стр. 65). С точки зрения Сыромятникова, не только автор раздела, посвященного Петру I, но и все составители I тома "Истории СССР" "далеко, ещё не разобрались сами в тех основных вопросах русской истории, которую они преподносят учащимся высшей школы" (стр. 65. Разрядка наша. - Л. и Ю. ).

Но, быть может, Сыромятников нашёл что-либо ценное в обширной монографической литературе, посвященной этой эпохе? Но и здесь он непреклонен. "Несмотря на относительно значительное, как будто, количество работ, так или иначе затрагивающих эпоху Петра и его преобразования, - пишет Б. И. Сыромятников, - мы до сих пор, однако, ещё очень далеки от знакомства с этой эпохой не только в целом, но даже и по важнейшим вопросам её истории, в особенности по вопросам государства и права, не говоря уже об их идеологии, несмотря на особый интерес, какой именно с этой стороны представляет данный период русской истории" (стр. 42. Разрядка наша. - Л. и Ю. ).

стр. 125

Чтобы продемонстрировать "критические" приёмы Сыромятникова, приведём его полемику с авторами I тома "Истории СССР" и с автором "Истории государства и права СССР". Говоря о VIII главе "Истории СССР" (том I), посвящённой военно-бюрократической империи Петра I, Сыромятников утверждает, будто бы в ней "нет и речи" о классовой борьбе (стр. 66), хотя в этой главе имеются раздел, посвященный народным движениям начала XVIII в., в частности Астраханскому восстанию, восстанию Булавина, Башкирскому восстанию (§ 5, стр. 609 - 618), и раздел, посвящённый борьбе Петра I с консервативной оппозицией (§ 10, стр. 642 - 645).

Разгром "Истории государства и права СССР" Сыромятников начинает со следующего заявления: "Прежде всего мы должны отметить, что Юшков нигде не даёт, как и его предшественники, определения понятия, что такое "абсолютизм" (стр. 69).

Но Сыромятников не заметил, что автор приводит классическое определение абсолютизма, данное Лениным, хотя сам же он признаёт, что "Ленин превосходно охарактеризовал его (абсолютизм. - Л. и Ю. ) в наиболее типических чертах" (стр. 201, примечание 537).

Далее Сыромятников пишет: "Отождествляя самодержавие и абсолютизм и утверждая, что в Московском государстве не было самодержавия, Юшков явно противоречит Ленину" (стр. 70). Утверждение, что Юшков будто бы доказывает, что в Московском государстве не было самодержавия, и тем самым вступает в противоречие с высказываниями Ленина, беспримерно по своей беззастенчивости. На стр. 236 работы Юшкова написано: "Вместе с тем московские цари в эпоху сословно-представительной монархии, опираясь на дворянство и горожан, наносят окончательный удар крупной феодальной знати и расчищают почву для абсолютизма. Создаётся сложный бюрократический приказной аппарат и т. д. Однако этот абсолютизм второй половины XVII в. носил зачаточный характер". Отсюда видно, что автор признаёт существование самодержавия, абсолютизма в Русском государстве во второй половине XVII в. (по терминология Сыромятникова в Московском государстве).

Можно бы продолжить разбор "полемических" приёмов Сыромятникова. Но и приведённых достаточно, чтобы понять и оценить значение сурового приговора автора "Регулярного" государства" над исторической наукой.

Попытаемся проанализировать взгляды автора на основные моменты истории Русского государства XVII - XVIII вв. и, в частности, на государство Петра I. Взгляды эти можно свести к следующим основным положениям. В XVI - XVII вв. московское самодержавное государство представляло собой сословно-представительную монархию, характерным признаком которой было "двоевластие": царь и Земский собор, подобно тому как в предшествующие исторические периоды был князь и вече, князь и Боярская дума (стр. 108). Эта самодержавная сословно-представительная монархия просуществовала до Петра I. "Для московского царя, - говорит Сыромятников, - а ещё более для московского общества в его массе, сверху донизу, родной, твёрдой почвой была всё ещё почва традиционной, феодальной Московской Руси со всем ее государственным и общественным "домостроем". И для царя Алексея, воровато тянувшегося к новшествам иноземной культуры, европейский Запад оставался всегда "еретическим"... Но и в тех случаях, когда алексеевское правительство было вынуждено заимствовать в интересах государственной обороны уже не "потешные" заморские штуки, а их европейскую технику, прежде всего военную, то и тогда "нога" этого правительства продолжала твёрдо стоять на родной земле" (стр. 119). В другом месте Сыромятников выступает ещё решительнее: "Преобразовательный" марш московского правительства - скажем мы - совершался по классическому образцу: "шаг вперёд - два шага назад", так что в итоге получалось не только "ни взад, ни вперёд", а даже явный уклон назад" (стр. 120. Разрядка наша. - Л. и Ю. ).

Пётр совершил переворот, покончил с сословно-представительной монархией и на её развалинах заложил основы Российской империи, "того государства нового типа, которое известно под названием "регулярного", т. е. полицейского абсолютистского государства "просвещённого деспотизма", образец которого он нашёл в Западной Европе, откуда он и почерпнул его идеологию, освящённую столь популярными учёными авторитетами, как Гуго Гроций, Гоббс, Пуффендорф, Лейбниц, Хр. Вольф" (стр. 151).

Итак, Пётр I, ученик немецких публицистов - Лейбница, Пуффендорфа и Вольфа, - пересадил на русскую, совершенно не подготовленную почву полицейское государство. Таков первый тезис Сыромятникова, тезис, который, по сути дела, отбрасывает русскую историческую науку к временам господства немецких историков в российской Академии наук - Миллера, Шлецера.

Второй тезис ещё более "оригинальный". Пётр, как оказывается, был не дворянским

стр. 126

царём, как до сего времени думали современные советские историки, а представителем и защитником нарождавшейся русской буржуазии.

Чтобы доказать читателям буржуазный характер петровских реформ, Сыромятников пишет: "В своём отношении к нарождающейся русской буржуазии Пётр решительно стал на её сторону и в этом направления последовал по тому пути, какой намечен был "торговыми людьми" XVII в., которые, как мы видели, весьма ясно формулировали свои desiderata путём "докуки беспрестанной" московскому правительству" (стр. 139). Дальше Сыромятников ещё более смело утверждает, что Пётр I, стремившийся ускорить темпы нарождения русской буржуазии, стоял на антифеодальных позициях (стр. 144) Больше того: по Сыромятникову, Пётр, как и полагается защитнику интересов буржуазии, переходит в наступление против дворянства "Ближайший анализ петровского законодательства по данному вопросу показывает, что характерной тенденцией этого законодательства было стремление к ограничению крепостного права во имя тех же направляющих начал, которые привели и к ограничению землевладельческих прав дворянства во имя широко понимаемого "государственного интереса" (стр. 145).

Но ведь Пётр I стремился, как говорят Сыромятников, утвердить в России абсолютизм, абсолютную монархию. А абсолютная монархия является одной из форм феодального государства. Чтобы свести концы с концами, Сыромятников приписывает классикам марксизма своё собственное понимание классовой природы абсолютизма: "Классики марксизма, как известно, в ряде своих произведений, начиная с "Немецкой идеологии", с полной определённостью высказались по вопросу об абсолютной монархии ила абсолютистском государстве, как историческом периоде, "когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархия XVII и XVIII веков, которая уравновешивает друг против друга дворянство и буржуазию" (стр. 64). Приведя это классическое определение абсолютизма, Сыромятников тут же извращает его. "Таким образом, - пишет он, - абсолютная монархия как бы "сидит на двух стульях" или, говоря иначе, одной ногой опирается на феодальное дворянство, находящееся в процессе своего разложения, но стоящее ещё у власти, другой - на буржуазию, находящуюся в процессе своего формирования и идущую к власти" (стр. 65). А затем Сыромятников делает дальнейший логический скачок: "Отсюда и та колеблющаяся, балансирующая позиция неустойчивого революция, или позиция "нейтралитета", которую пытается занять государственная власть между антагонистическими классами, опираясь, однако, на них, отсюда же и та условная её "самостоятельность", которая определяет её формальную неограниченность, т. е. её "абсолютизм" (стр. 65).

Таким образом, по Сыромятникову, в эпоху абсолютизма государственная власть опирается сразу на два класса, сидит сразу на двух стульях - буржуазном и феодальном. Поэтому, с точки зрения Сыромятникова, не будет ничего удивительного, если высокий носитель этой власти - абсолютный монарх - прочно сядет на буржуазный стул.

По мнению Сыромятникова, реформы Петра носят антифеодальный, буржуазный характер. Но тогда возникает вопрос: в какой связи находится петровское государство с государством его преемников? Чтобы ответить на этот вопрос, Сыромятникову ничего не осталось делать, как вытащить из архива похороненные домыслы М. Н. Покровского о феодальной реакции при преемниках Петра I. Согласно взглядам М. Н. Покровского, поддержанным теперь Сыромятниковым, преемники Петра отменяют реформы, надавленные против дворянства, и восстанавливают дворянскую монархию.

Таковы в основном взгляды Сыромятникова на предпосылки реформ Петра, на характер и классовую их сущность.

Прежде чем начать проверку взглядов Сыромятникова с фактической стороны, необходимо выяснить, правильно ли он интерпретирует высказывания классиков марксизма-ленинизма и в первую очередь те высказывания, которые откосятся к абсолютной монархии в России.

До сего времени советские историки и историки-государствоведы твёрдо держались ленинского взгляда, что самодержавие - диктатура феодалов-крепостников, что самодержавная, абсолютная монархия является одной из форм феодального государства. Это ленинское понимание классовой природы абсолютной монархии, абсолютизма, самодержавия опровергает взгляды буржуазных учёных (Чичерина, Ключевского и др.) о самодержавии как надклассовой надстройке.

Правда, абсолютизм, абсолютная монархия, является последней формой феодального государства, которая возникает и развивается уже в условиях зарождения и развития капитализма. Классики марксизма-ленинизма отмечают этот момент. "Современная историография, - пишет Маркс, - доказала, что абсолютная монархия возникает в переходные эпохи, когда старые феодальные сословия разлагаются, а средневековое сословие горожан складывается в современный класс буржуазии, и им одна из спорящих сторон не взяла ещё перевеса над другой"1 . Поскольку абсолютная монархия возникает и развивается в период возникнове-


1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. V, стр. 212.

стр. 127

ния и развития капитализма и класса буржуазии, т. е. в период, когда в феодальном государстве меняются степень влияния, роль и значение капиталистических элементов и формы классовой борьбы, постольку меняется и структура монархии при абсолютизме.

Ленин дает следующую характеристику тех изменений, которые происходили в русском самодержавии: "Русское самодержавие XVII века - с боярской Думой и боярской аристократией - не похоже на самодержавие XVIII века с его бюрократией, служилыми сословиями, с отдельными периодами "просвещённого абсолютизма" и от обоих резко отличается самодержавие XIX века, вынужденное "сверху" освобождать крестьян, разоряя их, открывая дорогу капитализму, вводя начало местных представительных учреждений буржуазии. К XX веку и эта последняя форма полуфеодального, полупатриархального самодержавия изжила себя"1 . Ленин указывал, что в России монархия сделала два шага по пути превращения из феодальной в буржуазную: первый раз - в период 60 - 70-х годов, XIX в., а второй раз - в период столыпинской реакции2 .

Одной из характерных черт абсолютизма, самодержавия является то, что оно, будучи диктатурой феодалов, помещиков, представляет, как писал Ленин, "до известной степени, и самостоятельную организованную политическую силу... Самодержавие удовлетворяет известные интересы господствующих классов, держась отчасти и неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей вообще, отчасти балансированием между противоположными интересами"3 . Это балансирование самодержавия между противоположными интересами усиливается после революции 1905 - 1907 годов. Ленин писал об отзовистах: "Отзовисты не умеют отличать абсолютизма, лавирующего между указанными двумя классами (капиталистами и помещиками. - Л. и Ю. ), от прямого господства этих классов, и у них выходит абсурд, исчезает куда-то борьба с самодержавием"4 . Но это лавирование, балансирование вовсе не означает, что самодержавие является надклассовой надстройкой. Самодержавие, абсолютная монархия продолжаем быть политической формой феодального государства, она продолжает быть диктатурой феодалов, помещиков.

В постановлении жюри правительственной комиссии по конкурсу на лучший учебник для 3-го и 4-го классов средней школы по истории СССР говорится: "Известно, что развитие русского "государственного строя в последние десятилетия перед революцией шло в направлении превращения российской монархии в буржуазную монархию (причём этот процесс так и не закончился до революции) - помещик разделял власть с капиталистом (что отнюдь неравнозначаще полной уступке власти капиталистам)"5 .

Но если в России только в последние десятилетия перед революцией помещик разделял власть с капиталистами, то естественно, что в период возникновения и первоначального развития абсолютизма, когда только нарождался класс русской буржуазии и влияние его было незначительно, не могло быть и речи о разделении помещиками власти с капиталистами; можно говорить только об "удовлетворении известных их интересов".

Можно ли, опираясь на совершенно ясные высказывания классиков марксизма-ленинизма о классовой природе самодержавия, абсолютизма, протащить взгляд на Петра I, как на буржуазного реформатора? Конечно, нельзя без явного извращения этих высказываний. Б. И. Сыромятников и извращает как смысл высказываний основоположников марксизма-ленинизма, так и исторические факты.

Факты, приводимые Сыромятниковым, двоякого рода. Они показывают, что деятельность Петра, с одной стороны, была направлена против дворянства, а с другой стороны, ставила своей целью обеспечить господство буржуазии. Среди мероприятий, направленных против дворянства, Сыромятников отмечает издание указа об единонаследии 1714 г.; издание табели о рангах; ограничения прав дворян-помещиков на труд их крепостных и вообще мероприятия по ограничению крепостного орава; введение военной реформы.

Коснёмся прежде всего мероприятий, связанных с указом о единонаследии. Известны давно те весьма значительные ограничения, которые были установлены Петром I в праве распоряжения и пользования дворянскими землями. Так, известно, что по указу 1712 г. было запрещено последнему в роде распоряжаться своим родовым имуществом. По указу об единонаследии 1714 г. запрещалось отчуждение недвижимого имущества, за исключением продажи и то только по особенной нужде, "кто принуждён будет". А чтобы затруднить продажу, была установлена высокая пошлина с цены продававшегося имения и т. д. Как раз эти факты и разбивают доводы Сыромятникова об антифеодальном, антидворянском характере земельного законодательства Петра I. Характерной чертой буржуазной поземельной собственности является неограниченное право владения, пользования и распоряжения ею, в противоположность феодальной. Если бы Пётр действительно стремился проводить антидворянскую политику в области земельного законодательства, то он должен был бы, слив вот-


1 Ленин. Соч. Т. XIV, стр. 18.

2 См. Ленин. Соч. Т. XV, стр. 96; т. XIV, стр. 292.

3 Ленин. Соч. Т. V, стр. 125.

4 Ленин. Соч. Т. XIV, стр. 53.

5 "К изучению истории". Сборник, стр. 34. Партиздат, 1937. (Разрядка наша. - Л. и Ю. ).

стр. 128

чины с поместьями, уничтожить всё, что мешало неограниченному распоряжению и пользованию землёй, и таким образом провести в жизнь основные принципы буржуазной поземельной собственности. А между тем Пётр дополнил ряд ограничений в праве распоряжения собственностью, существовавших в Московском государстве, новыми, более стеснительными. Здравый смысл говорит, что, издавая эти постановления, законодатель стремился сохранить землю за теми, кто ею владел, в данном случае за дворянами.

Точно так же домыслом Сыромятникова является его положение, что указ о единонаследии 1714 г., который ограничивал право завещательных распоряжений и до крайности суживал круг законных наследников, содержит какие-то антифеодальные, антидворянские принципы.

Всеми исследователями признаётся, что указ 1714 г., кроме защиты так называемых казённых интересов, - имел своей целью поддержать знатные фамилии. Он предохранял дворянские имения от распыления? Хотя указ имел в виду не только дворян, тем не менее его действие должно было затронуть в особенности дворянство, которое главным образам и владело недвижимой собственностью.

Далее Сыромятников говорит о стремлении Петра I ограничить крепостное право. Но и этот его довод при ближайшем рассмотрении всего петровского законодательства, а не только отдельных указов, не может быть признан убедительным.

Среди мероприятий Петра I, которые должны были улучшить положение крестьян, необходимо указать на именной указ сенату от 15 апреля 1721 г. о непродаже крепостных порознь; инструкцию воеводам от 5 января 1719 г. о мерах против беспутных, мотов и разорителей (крестьян); указ от 5 января 1724 г. о запрещении неволить своих рабов при заключении брака; указ об установлении для помещиков обязанности "прокормления" своих крестьян; указ от 26 мая 1714 г. о запрещении помещикам отдавать крестьян в зажив; указ от 12 декабря 1720 г. об отмене правежа; указы, имеющие своей целью регулировать право помещичьих крестьян заниматься торговлей; "Плакат" от 26 июня 1724 г. (п. 17) о запрещении помещикам переводить своих крестьян из одного имения в другое без дозволения камер-коллегии.

Но, как правильно отметил ещё Владимирский-Буданов, единственным ограничением крепостных прав было запрещение ставить крестьян вместо себя на правёж1 . Остальные указы или парализовались другими указами Петра I, или не выполнялись на практике, или, наконец, издавались не с целью улучшения положения крестьян, а в фискальных интересах.

Если признать, что эти указы несколько улучшили положение помещичьих крестьян, то нужно отметить, что Петром были изданы и такие указы, которые, наоборот, резко ухудшили их положение. Среди этих указов в литературе давно отмечается "Плакат" от 26 июня 1724 г. (п. 121), разрешавший крестьянам отлучаться только с получением письменных отпусков.

Если подвести общий баланс петровскому законодательству о крестьянах, то придётся признать, что положение крестьян при Петре I не улучшилась, а ухудшилось.

Классики марксизма-ленинизма, отмечая большое значение реформ Петра I и его деятельности, подчёркивали ухудшение положения крестьян в его царствование. "Со времён Петра, - писал Энгельс, - началась иностранная торговля России, которая могла вывозить лишь земледельческие продукты. Этим было вызвано угнетение крестьян"2 . С особой яркостью мысль об угнетении крестьян при Петре - выразил товарищ Сталин о беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом: "Возвышение класса помещиков, содействие нарождавшемуся классу торговцев и укрепление национального государства этих классов происходило за счёт крепостного крестьянства, с которого драли три шкуры"3 .

Только от сознания слабости своей аргументации можно ссылаться на табель о рангах и на военную реформу Петра как на доказательство его антидворянской деятельности. Табель о рангах как раз обновлением состава дворянства должна была укрепить и укрепила это сословие. Табель о рангах предупредила превращение дворянства в касту, и тем самым был обеспечен дальнейший рост его экономического и политического, влияния. Если бы табель о рангах вызвала возмущение всего дворянства, то она была бы отменена при ближайших преемниках Петра. Только при Екатерине II некоторые представители дворянства начали выступать против основных принципов табели о рангах, но дело окончилось только одними разговорами.

Ещё меньше можно говорить об установлении обязательной для дворян военной и гражданской службы, как о мероприятии, направленном против дворянства. Мероприятиями Петра I был создан крепкий дворянский костяк в русской армии, причём благодаря изданию табели о рангах выдвинувшиеся из других сословий командиры были прочно связаны с дворянством, становясь личными, а затем потомственными дворянами.

Не антидворянское настроение Петра I, а широкое понимание классовых интересов дворян толкнуло его к принятию тех мероприятий, которые Сыромятников квалифицирует как антидворянские. Пётр боролся не с дворянством, а с заскорузлыми, узко кастовыми тенденциями, возникшими в некоторых кругах дворянства к концу XVII века.

Так же неосновательны попытки Сыро-


1 См. "Обзор истории русского права", утр. 259. СПБ. 1900. 3-е изд.

2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIV, стр. 370.

3 И. Сталин. Беседа с немецким писателем Эмилем Людвигом, стр. 3. Госполитиздат. 1938.

стр. 129

мятникова доказать буржуазный характер мероприятий Петра, предпринимавшихся им для развития русской торговли к промышленности. Пётр I, так же как и представители меркантилизма в западноевропейских странах, в первую очередь учитывал значение развития торговли и промышленности для дворянского, помещичьего хозяйства. Он очень хорошо понимал, что развитие промышленности отвечало интересам дворянства, было стимулом для повышения производительности помещичьего хозяйства, поскольку основанные им мануфактуры становились потребителями сельскохозяйственного сырья.

Таким образом тезис Сыромятникова о Петре I как буржуазном реформаторе не выдерживает никакой критики.

Перейдём к разбору взглядов Сыромятникова об общественно-политическом строе Русского государства XVII века. Обратимся к историческим фактам, которые решительно бьют Б. И. Сыромятникова. Земские соборы, которые являются, по имению Сыромятникова, для сословно-представительной монархии основным органов, с 1653 г. перестают созываться как таковые. Они вырождаются в комиссии по сословным делам. Собор 1653 г., созванный для решения вопроса об Украине, является последним собором, в котором принимали участие выборные и от служилых людей и от посадских. После 1653 г. земские соборы были простыми совещаниями правительства с представителями или служилых людей или посадских, причём эти совещания часто созывались для решения мелких вопросов.

Можно ли назвать в этих условиях Русское государство во второй половине сословно-представительной монархией? Конечно, нет. Петру I вовсе не нужно было устраивать переворота, "кончать" с земскими соборами, поскольку они с 1653 г. не созывались и выродились в совещания правительства с представителями некоторых групп русского общества. Пётр I унаследовал самодержавие, которое, как указывал Ленин, отличалось от чиновничье-дворянской монархии XVIII века. И в самом деле, значительно раньше, чем это думает Сыромятников, в Русском государстве сложились социально-экономические и политические предпосылки для возникновения абсолютной монархии. Основной предпосылкой для этого возникновения являлось дальнейшее развитие производительных сил в Русском государстве к середине XVII в., когда были ликвидированы последствия кризиса начала XVII в., а также тяжёлые последствия "литовского" разорения.

Образование всероссийского рынка и дальнейший рост товарных отношений обусловили разложение средневекового сословия горожан и появление элементов, которых товарищ Сталин в беседе с Эмилем Людвигом называет представителями "нарождавшегося купеческого класса". Эти элементы возникали в первую очередь среди гостей людей гостинной и суконной сотен, выделяясь из общей массы посадского населения.

Стали создаваться и политические предпосылки для возникновения абсолютизма. К середине XVII в., когда было издано Соборное уложение 1649 г., процесс всеобщего закрепощения закончился. Одновременно были прикреплены и посадские люди к посаду. Дальнейшее усиление крепостнической эксплоатации обусловило обострение классовых противоречий. В Русском государстве наступил тот период, который в современной исторической науке получил название периода крестьянских войн и городских восстаний. Господствующий класс феодалов-крепостников в то время был заинтересован в установлении такого политического аппарата, который мог бы оперативно и быстро подавлять эти восстания. А таким политическим строем является самодержавие, абсолютизм. К тому же самодержавие могло удовлетворять "известные интересы" нарождавшегося класса русской буржуазии.

Однако самодержавие, абсолютизм в XVII в. был в зачаточном виде. Правительство принуждено было считаться в той или иной степени с земскими соборами, причём иногда оно шло даже на созыв фиктивных соборов или выдавало совещания с представителями некоторых групп за земские соборы. В некоторых случаях оно принуждено было созывать и Боярскую думу в полном её составе. Ещё не окончательно ликвидированы были органы земского самоуправления. И тем не менее Русское государство со второй половины XVII в. было абсолютной монархией в период её возникновения, а не сословно-представительной монархией в период её упадка.

Но в Русском государстве не только возникает абсолютизм, но в последней четверти XVII в. происходят дальнейшие изменения в государственном аппарате, которые предвосхищают многие петровские реформы. Так, в большей степени усиливается значение "комнаты", являющейся прообразом будущего сената. Делается попытка упорядочить систему приказов и сократить их число. На местах создаются так называемые разряды - крупные военно-административные округа, включавшие несколько воеводств - прообразы будущих губерний. Наблюдаются попытки ввести городское самоуправление (во Пскове и в Новгороде). Много изменений происходит в финансовом устройстве, а частности посошная система обложения заменяется подворной. Реорганизуется и войско. Количество войск иноземного строя увеличивается с каждым годом, а роль дворянского ополчения падает.

Таким образом, должен быть решительно отвергнут и тот тезис Сыромятникова, в котором государственная реформа Петра I расценивается как переворот, вызвавший появление" абсолютной монархии. До сего времени некоторые исследователи пытались доказать, что Пётр I, проводя свои реформы, якобы следовал шведским или голландским образцам, но все эти доказательства были блестяще опровергнуты. Можно с уверенностью сказать, что и попытка Сыромятникова представить Петра как деятеля, рукой которого водили главным образом

стр. 130

немецкие теоретики будет разбита. Само собой разумеется, Пётр I был знаком со всеми достижениями западноевропейской культуры. В частности он прекрасно знал работы западноевропейских философов и теоретиков государства и права. Известно, что некоторые произведения этих теоретиков он пытался напечатать на русском языке. По заказу Петра I был написан Феофаном Прокоповичем трактат "Правда воли монаршей. Но это произведение отнюдь не представляло программы дальнейшей деятельности Петра: оно было написано главным образом для оправдания и объяснения указа о престолонаследии.

Наша критика взглядов Б. И. Сыромятникова вовсе не имеет целью умалить роль и значение Петра I. Роль Петра I заключается вовсе не в том, что он проводил свои реформы якобы по рецептам, по указке главным образом немецких философов и теоретиков права - Лейбница, Пуффендорфа и Вольфа, что он был каким-то прожектором, "бунтарём", не учитывавшим окружавшей его обстановки, что он пошёл против исторических потребностей общества, а в том, что он правильно понял условия развития русского общества своего времени и стремился изменить их к лучшему. Пётр I был представителем своего класса - класса помещиков, - но он выражал всё новое, всё передовое, прогрессивное, что имелось в русском дворянстве и купечестве.

Задача советских историков заключается не в том, чтобы наклеить на политический строй, возникший в результате реформ Петра I, какой-то ещё не известный доселе в науке ярлык ("регулярное" государство), а в том, чтобы, используя богатейшее научное наследство, на основе марксистско-ленинской методологии дать углублённое изучение предпосылок реформ Петра I, коренившихся в самой русской жизни, в Русском государстве, а также общего хода реформ, которые надолго предопределили дальнейшее развитие Русского государства и придали ему исключительную силу и крепость.

Проф. МГУ В. Лебедев, чл. -корр. АН УССР проф. Моск. юрид. ин-та. С. Юшков

МАНАНДЯН Я., акад. Краткий обзор истории древней Армении. Изд. АН СССР. М. и Л. 1943. 56 стр. 3 руб.

Небольшая по объёму работа, как указывает акад. Я. Д. Манандян в предисловия, написана с целью оказать посильную помощь авторам учебников по истории СССР и одновременно преподавателям, студентам и другим читателям, интересующимся историей армянского народа.

Автор обобщил новейшие достижения по истории Армении начиная от периода образования армянского народа и до XVI века. Значительная часть этих достижений есть результат исследований акад. Манандяна, опубликованных главным образом на армянском языке. Именно поэтому значение настоящей работы выходит за пределы скромных намерений автора.

Огромная исследовательская работа по вопросам социально-экономической истории древней и средневековой Армении, которую особенно интенсивно вёл акад. Манандян последние двадцать лет, показала, насколько необходим пересмотр периодизации истории древней и средневековой Армении и проблематики, насколько необходимы переоценка установившихся традиций и увязка истории Армении с историей сопредельных стран. И с этой точки зрения настоящий очерк следует рассматривать также как рабочую схему для исследователя, занимающегося вопросами истории Передней Азии, в частности, истории Армении.

Опытный глаз исследователя, несомненно, заметит в подчас чрезвычайно лапидарных положениях акад. Манандяна либо выводы большого принципиального значения, либо новую постановку той или иной проблемы. Кроме того следует отметить, что в настоящей работе в систематизированной форме отражены выводы из ряда монографий автора, на первый взгляд непосредственно не связанных друг с другом, но давших основание по-новому объяснить ряд исторических процессов в истории Армении. Так например страницы, посвященные созданию и развитию древнеармянского государства (стр. 11 - 15), изложены на основе капитальной монографии акад. Манандяна "Тигран II и Рим", совершенно по-новому осветившей историю эллинистического государства Тиграна Великого.

Общественно-политический строй древней и средневековой Армении изложен на основании большого труда - "Феодализм в древней Армении" (1934), - значение которого велико не только для истории Армении, но и для общей истории феодализма как формации. Экономическая история в значительной части основана на двух монографиях автора - "О торговле и городах Армении в связи с мировой торговлей древних времён" (1930) и "Главные пути древней Армении по карте Певтингера" (1936). Наконец, следует упомянуть о трёх исследованиях автора, нашедших отражение в настоящем труде: "Народные восстания в Армении против арабского владычества" (1932), "Города Армении в X - XI веках" (1940) и "Месроп-Маштоп и борьба армянского народа за культурную самобытность" (1941).

Одновременно следует отметить, что в настоящем обзоре есть немало положений, основанных на многочисленных узко специальных исследованиях автора по различным вопросам исторической географии, метрика, истории культуры и т. д. По сравнению со своими предшественниками, занимавшимися историей древней и средневековой Армении,

стр. 131

акад. Манандян в своих исследованиях шире и глубже охватил экономические, социально-политические и культурные вопросы. Необходимо отметить, что все указанные труды созданы акад. Манандяном в советский период; они являются ценным вкладом в советскую науку. Отсюда ясно, что настоящий краткий обзор является своего рода сводом научных достижений автора. Это особенно бросается в глаза при сравнении известного труда В. Брюсова "Летопись исторических судеб армянского народа", написанного в 1916 г., с данной работой акад. Манандяна. В. Брюсов проделал весьма нужную, основанную на последних данных армяноведения того времени прекрасную сводную работу. Но он не имел возможности дать всестороннюю картину развития государственного, общественного в экономического строя Армении, так как тогда ещё не было сделано всего того, что создал в новых, советских условиях акад. Манандян.

Настоящая работа, местами изложенная чрезвычайно конспективно, даёт возможность получить общее представление о главных явлениях истории армянского народа и на основе такого знакомства обратиться к изучению специальных работ, перечисленных в указателе, данном в конце работы.

Проф. И. Кусикьян

ЗАХОДЕР Б., проф. История восточного средневековья (халифат и Ближний Восток). Московский ордена Ленина Государственный университет имени М. В. Ломоносова. Издание МГУ. М. 1944. 152 стр. 20 руб.

Изучение истории Востока до последнего времени было уделом специалистов-ориенталистов и не вводилось в систему университетского преподавания. Только после решения ЦК ВКП(б) и Совнаркома о преподавания истории в средней школе и о восстановлении исторических факультетов в наших высших учебных заведениях изучение истории Востока входит в программы исторических факультетов университетов и педагогических институтов. Преподавание новой истории Востока в настоящее время обеспечено хорошим учебником (правда, доведённым только до конца первой мировой войны) и другими пособиями. Преподавание же истории восточного средневековья было крайне затруднено. А между тем понимание современного состояния стран Востока, имеющих большое культурное прошлое, занимавших некогда ведущее место в мире, невозможно без тщательного изучения феодального периода истории этих стран. Это тем более необходимо, что пережитки феодализма до сих пор сильны на Востоке.

Изучение история Востока особенно важно в нашей стране, теснейшим образом связанной в процессе своего развития со страдами Востока и включающей в свой состав ряд восточных республик.

Появление книги проф. Б. Заходера, имеющего ряд работ по истории и истории культуры мусульманского Востока (главным образом Ирана), - событие незаурядное. Это - первое оригинальное сочинение, посвященное истории мусульманского средневековья, на русском языке. До сих пор русский читатель, интересующийся этими вопросами, должен был обращаться к устаревшей (написанной в 80-х годах прошлого века) переводной книге А. Мюллера "История ислама". Известно, что русское, а затем советское востоковедение занимало всегда почётное место в мировой науке. Отдельные вопросы истории Востока, в том числе и средневекового, нашли всестороннее освещение в трудах таких учёных, как В. Григорьев, Н. Веселовский, В. Жуковский, Н. Марр, В. Бартольд, Б. Владимирцев, А. Якубовский. Однако до сих пор не появлялось ни одного сводного труда, который, давая изложение основных фактов и важнейших проблем истории на уровне достижений современной науки, мог бы служить учебным пособием для студентов и средством самообразования для широких слоев интеллигенции. Известные научно-популярные очерки акад. В. Бартольда "Ислам" и "Культура мусульманства" не дают последовательного изложения исторических событий и кроме того в методологической части устарели.

Книга проф. Б. Заходера является сокращённым изложением лекций, читанных им на историческом факультете Московского университета, и переработкой стеклографического издания 1940 г., ставшего библиографической редкостью. Книга является плодом многолетней исследовательской работы автора, она по-новому ставит ряд важнейших проблем истории средневекового Востока.

Работа делится на следующие главы; "Иран при Сасанидах" (стр. 4 - 13); "Аравия и арабы до ислама" (стр. 13 - 20); "Первоначальный ислам и образование арабского государства" (стр. 20 - 30); "Омейяды" (стр. 30 - 39); "Халифат Аббасидов" (стр. 39 - 59); "Мусульманская Испания с VIII по XI в." (стр. 59 - 63); "Северная Африка, Египет и Сицилия в IX - XII вв." (стр. 64 - 70); "Мусульманский мир в IX - XI вв. Хозяйство, "общество и государство, культура и быт" (стр. 70 - 88); "Сельджукское государство в XI в." (стр. 88 - 96); "Реконкиста в Испании и Северная Африка" (стр. 96 - 100); "Крестовые походы и Передняя Азия" (стр. 100 - 107); "Монгольское завоевание" (стр. 107 - 117); "Тимур и Тимуриды" (стр. 117 - 123); "Османская Турция" (стр. 123 - 141); "Северная Африка, Египет и Аравия в XVI - XVIII вв." (стр. 141 - 143); "Иран" (стр. 143 - 150).

стр. 132

Уже одно перечисление глав даёт представление о широком охвате книги, а указанные страницы красноречиво говорят о том, как стеснён был автор объёмом книги при выполнении своей нелёгкой задачи.

Автор, располагающий богатейшими материалами, выработавший в течение многих лет исследовательской работы определённую концепцию, должен был кратко, в книжке в десять печатных листов, изложить четырнадцативековую историю нескольких десятков народов.

Вполне понятны поэтому досадные пропуски, вызванные вынужденной экономностью автора в выборе излагаемого материала. Так, автор почти ничего не сказал о Средней Азии и Кавказе, а между тем книга выиграла бы, если бы в большей мере был привлечён среднеазиатский и кавказский материал.

Однако нужно поражаться искусству автора: на 150 страницах он поместил большое количество фактов, имён и дат, не сделав изложение скучным и затронув множество важнейших проблем своеобразного развития феодального общества на Востоке.

Первый вопрос, с которым сталкивается автор, - о генезисе феодализма на Востоке. Вопрос этот, как известно, очень сложный и далеко ещё не разрешённый в советской науке. Так например акад. Я. Манандян видит сложение феодальных отношений на Кавказе ещё во времена Тиграна II (I в. до н. э.)1 . Акад. И. Орбели склонен считать феодальным Парфянское царство, во всяком случае, во второй период его существования, начиная с Вологеза I. Лет пятнадцать назад в советской историографии под влиянием "школы" М. Н. Покровского и неправильного толкования факта существования на Востоке в очень отдалённом прошлом развитых торгово-денежных отношений высказывалось мнение о разложении феодализма уже в X веке. Реакцией на это явно неправильное утверждение явилась теория о позднем сложении феодализма, согласно которой не только сасанидскую державу, но и халифат омейядов следует относить к дофеодальным государственным образованиям (акад. В. В. Струве). В настоящее время большинство советских учёных склоняется к мнению, что феодальный уклад, в зачаточном виде имевшийся уже в позднепарфянский период, в сасанидское время (III - VII вв. н. э.) приобретает еще большее значение. Открытым остаётся вопрос о том, когда же именно наступает момент перехода количества в качество: превращение феодальных отношений в господствующие отношения. Б. Заходер, опираясь на мнение акад. В. Бартольда, склонен считать таким поворотным моментом Мадзакитское движение и последовавшие за его разгромом реформы сасанидского царя Хосрова I Аношравана (середина VI в. н. э.). Хотелось бы только, чтобы это мнение было высказано с большей определённостью. В книге начальный период истории Сасанидов изложен таким образом, что мало искушённый в этом вопросе читатель (а ведь книга в основном рассчитана на студентов 2 - 3-го курса) не получит ясного представления об этой кардинальной проблеме истории средневековья.

Чрезвычайно важной является глава "Мусульманский мир в IX - XI вв.", где автор высказывает свои основные взгляды на общество, социальную структуру, культуру и быт арабских государств. На этой главе следует остановиться подробнее.

Рассмотрев различные отрасли хозяйства: сельское хозяйство, скотоводство, рыболовство, добычу жемчуга, птицеводство, разработку недр, обрабатывающую промышленность, торговлю, транспорт, деньги и кредит, - автор в специальном разделе разбирает виды земельной собственности, положение крестьянства и ремесленников, организацию государственной власти, положение и характер средневекового города.

При рассмотрении положения средневекового крестьянства необходимо прежде всего установить формы и способы эксплоатации. Наиболее характерной формой зависимости феодального крестьянина является крепостная. Однако на Востоке для раннего средневековья мы редко может усмотреть классические образцы крепостного права. Б. Заходер пишет: "Ни в Коране, ни в сборниках мусульманского права нет указаний на возможность крепостного режима. И тем не менее, к XI в. мы наблюдаем в мусульманском мире фактически если не крепостное, то полукрепостное положение крестьянства" (стр. 76). Высказав это положение, автор не конкретизирует его, а ограничивается ссылкой на известное место из четвёртой главы "Краткого курса истории ВКП(б)", где даётся схема феодальной структуры общества в общей форме. И далее Б. Заходер прибавляет: "Источники X - XI вв. весьма богаты сообщениями о дарении и продаже целых деревень". Неопределённость и недостаточная ясность формулировки создают у читателя (знающего русское крепостное право) впечатление о возможности купли и продажи крестьян и без земли. А между тем это неверно. Такой практики мусульманское средневековье не знало. Факт продажи и дарения деревень ещё не означает возможности продажи и насильственного перемещения обитателей этих деревень. Крепость земле засвидетельствована рядом источников, главным образом египетскими папирусами VIII - X вв., но и там нет речи о продаже крестьян без земли.

Признание этого своеобразия не означает, конечно, что эксплоатация крестьянства не


1 См. труды акад. Я. Манандяна: "Феодализм в древней Армении", "Тигран II и Рим" и др. (на армянском языке).

стр. 133

была тяжёлой, она принимала только несколько иной характер, чем в Западной или Восточной Европе.

В разделе о кочевниках следовало бы подробнее развить важную тему о взаимоотношениях кочевой степи и оседлых земледельческих районов. Постоянное вмешательство кочевых племён (арабов, туркмен, монголов) в жизнь старых земледельческих районов, несомненно, повлияло на своеобразие форм восточного феодализма.

Глава о городе и городской жизни чрезвычайно кратка. Хотелось бы получить более подробные сведения о структуре восточного города, различных типах городов на востоке и западе халифата, о ремесленниках, о взаимоотношениях между феодалом и городом, принимавших здесь иную форму, чем в Западной Европе. Особо следует отметить вопрос о ремесленных организациях. Трудно согласиться с положением автора, высказанным на стр. 77: "Мы не встречаем в источниках этого времени ни малейшего упоминания о зарождении хотя бы самых примитивных форм ремесленных цеховых организаций". Сведения о ремесленных организациях чрезвычайно скудны, однако они имеются уже в сирийских источниках сасанидского времени (акты несторианских соборов). Несомненно, городскими, ремесленными были многие религиозные, дервишеские, суфийские организации. Для Малой Азии имеются ценные сведения более позднего времени (XIV в.) о ремесленных организациях "ахиев", сообщённые путешественником Ибн-Батутой. Такие организация не могли возникнуть вдруг: они должны были иметь длинную предисторию, тем более что аналогичные организация существовали в Византии и Армении. Но, конечно, ремесленные организации средневекового Востока не играли той роли в истории, какую сыграли ремесленные организации на Западе.

Вопросам культуры и быта в период халифата уделено большое внимание. В сжатой ферме автор дал ясное, конкретное представление о высоком уровне культуры. В вину автору можно поставить только слишком, пожалуй, большую нивелировку культурных достижений, отсутствие диференциации достижений отдельных народов. Автор постоянно употребляет выражения "арабская наука", "арабские учёные", в то время как лучше было бы говорить о "науке халифата", "учёных халифата", в крайнем случае о "мусульманской науке" и т. д.

Жаль, что автор, вероятно, также из-за недостатка места, уделил внимание только науке и культуре халифатского периода. Это привело к тому, что некоторые деятели науки (Ибн-Халдуя, Рашид-ад-дин), не имеющие никакого отношения к халифату, упомянуты в этом разделе, так как о них больше негде сказать; с другой стороны, сказано об арабской поэзии (стр. 87) и ни словом не упомянуто о сыгравшей не меньшую роль поэзии персидской. Нет ничего и о турецкой литературе. Всё это создаёт у читателя неправильное представление о мусульманской культуре как о преимущественно арабской. Начиная следующую большую главу рассказом о сельджукских завоеваниях, автор правильно отмечает переломный характер этого периода. Большие внутренние сдвиги, а не сила кочевников-туркмен определила роль Сельджуков в истории Востока. Не могу только согласиться с утверждением автора, что в лице туркмен "хлынули большие массы кочевого скотоводческого населения" (стр. 88). Все источники говорят, наоборот, о небольшом количестве туркмен, принявших участие в завоеваниях Сельджуков. Кочевой туркменский и вообще тюркский элемент просачивался в Переднюю Азию сравнительно медленно, в течение XI - XIII веков.

Автор совершенно правильно делает упор на ленную систему землевладения как на принципиально новое, отличное от старых, раннефеодальных форм землевладение. Особой заслугой автора является то, что он указывает на преемственность сельджукской икты от буидских форм землевладения и тем самым отмежёвывается от распространённой (к сожалению, и в советской науке), но по существу реакционной теории о тюркском происхождении института икта. Как в области земельных отношений, так и в области общественной и культурной жизни Сельджуки явились не столько носителями нового, сколько могучим ферментом, катализатором, ускорившим назревшие в глубине ближневосточного общества перемены.

Вызывает недоумение дальнейшее размещение глав: рассказу о крестовых походах предшествует глава о реконкисте в Испании. Тем самым раздел о сельджукском государстве оторван от своего естественного продолжения - крестовых походов. Было бы целесообразнее поменять эти главы местами.

Нашествие монголов в целях экономии дано отрывочно. Так, на стр. 111 рассказывается об административных мероприятиях великого хана Угедея, а между тем раньше ничего не было сказано не только о приходе к власти Угедея, но и о смерти Чингис-хана.

Хорошо изложена история Османской империи. Несмотря на большую краткость изложения читатель получает ясное представление о бурной экспансии, а затем о постепенном загнивании этого государства.

Книга заканчивается изложением историй Ирана в XVI - XVII веках. Жаль, что изложение обрывается на краткой заметке об

стр. 134

объединении афганских племён. В книге нет концовки, не подведён итог своеобразному историческому процессу, протекавшему в течение многих веков на обширной территории. Заключение должно было бы резюмировать основные черты восточного феодализма, узловые моменты в истории мусульманского Востока и подвести читателя к изучению новой истории этих стран.

Отмечу некоторые случайно вкравшиеся недосмотры. На стр. 92, при перечислении отдельных представителей Сельджукского дома, штор называет среди прочих Арслана-Пейгу. Это - устарелое чтение, основанное на несовершенстве арабской графики. Следует читать: Ябгу. Этот титул вождя племенного союза засвидетельствован в Средней Азии с глубокой древности и перешёл к тюркам, вероятно, еще от Юечжи1 . На стр. 119 сказано, что Тимур родился в 1336 г; в округе Кеш, называвшемся в то время Шахрисябз. Как раз наоборот: Кеш - старое название, современное Тимуру, а Шахрисябз - современное.

К сожалению, в книге отсутствуют хронологические таблицы и нет ни одной исторической карты.

М. Дьяконов

---

1 См. Толстов С. Основные вопросы древней истории Средней Азии. "Вестник древней истории" N 1 за 1938 год.

ПАВЛОВ М. А, акад. Воспоминания металлурга. Ч. 1 и II. М. 1943. 268 стр. 14 руб.

Книга академика М. А. Павлова, крупнейшего специалиста по чёрной металлургии в СССР, представляет большой интерес, и притом не только для техников-металлургов. Она принадлежит к редкому ещё виду исторических источников - мемуарам инженеров. Акад. М. А. Павлов рассказывает в книге о своей работе на заводах Урала и Донбасса. Его практическая работа инженера-доменщика охватывает вторую половину 80-х и 90-е годы XIX столетия. В Донбассе, в Екатеринославе, началась и профессорская и научная деятельность М. А. Павлова.

Книга М. А. Павлова заинтересует не только инженеров и историков техники, но и вообще всех историков. Эта книга является яркой иллюстрацией к тем страницам работы Ленина "Развитие капитализма в России", где говорится о развитии крупной машинной индустрии и именно - о росте горной промышленности. Ленин указывал, что Урал в конце XIX в. характеризовался самыми непосредственными остатками дореформенных порядков, отсталостью техника, замкнутостью, в то время как "в южную Россию целыми массами переселялись и переселяются иностранные капиталы, инженеры и рабочие, а в современную эпоху горячки (1898) туда перевозятся из Америки целые заводы"1 .

Воспоминания знаменитого учёного помогают конкретизировать картину, изображённую Лениным, и дают возможность понять, чем был на деле русский капитализм в очень важный исторический момент перехода к империализму.

Окончив Гордый институт в 1885 г., будущий академик стал инженером на Омутнинских заводах в Вятской губернии. Он рисует яркую картину уральского завода, почти не изменившегося со времён Петра Великого. Непременная принадлежность уральского завода - пруд, резервуар воды и источник двигательной силы. Уральские домны работали на древесном угле, и на заводе имелось две печи: когда одна стояла на ремонте, плавку производили в другой. Не только техника, но и руководство и организация управления на уральских заводах дышали ещё глубокой стариной. Со времён Петра I и его преемников Урал делился на горные округа: это - горнозаводское владение, в котором добывали руду, выжигали уголь, выплавляли чугун и выделывали железо. Каждый округ состоял из нескольких заводов, размещённых по течению реки и связанных между собой производственным процессом. С доменного завода чугун отправляли вниз по реке на другой завод для выделки железа, которое отправляли дальше, за третий завод. Железо отправляли на Нижегородскую ярмарку на баржах по рекам Чусовой и Каме раз в год.

Автор даёт яркие литературные зарисовки заводчиков, у которых ему приходилось работать. Один из владельцев был дипломатом и вращался в аристократическом обществе, другой оказался заядлым игроком и кончил тем, что, по словам М. А. Павлова, "проиграл нас в карты" и разорился. Обыкновенно уральские заводчики "не давали денег на поддержание заводов, на их усовершенствование, высасывали прибыль, стараясь получить её как можно больше; отчего мало-помалу и хорошие заводы приходили в упадок" (стр. 148).

В 1896 г. автор настоял на своей командировке в Америку для изучения широко распространенной там в то время плавки на антраците. Главы, посвященные поездке в Америку, - одни из лучших в рецензируемой книге. "Поездка в Америку, - пишет М. А. Павлов, - отразилась на всей моей последующей деятельности: я стал сторон-


1 Ленин. Соч. Т. III, стр. 379 - 380.

стр. 135

ником и пропагандистом американских конструкций и американских приёмов ведения доменной плавки" (стр. 196), в особенности американской полной механизации подачи материалов, завалки печи и т. п. С этого времени М. А. Павлов начал работать в Донбассе. Здесь, на Сулинском заводе, он с большим успехом применял американские методы плавки. Домна Сулинского завода до приезда М. А. Павлова давала в сутки не более 1800 пудов чугуна, а после перестройки её производительность была доведена до 3450 и даже до 3800 пудов в сутки, т. е. увеличилась больше чем вдвое.

Однако в книге приведено много примером того, как невежественные в технике владельцы заводов тормозили введение необходимых улучшений. Так, например, заводчики Пастуховы в течение трёх лет не решались на покупку дорогостоящей американской воздуходувки, применение которой значительно увеличило бы выпуск чугуна. Особенно ярко показано в книге М. А. Павлова хозяйничанье в Донбассе иностранного капитала. Иностранцы меньше всего думали о высокой технике, они подходили к богатствам Донбасса хищнически, стремясь лишь скорее нажиться. При этом, они старались не пускать на свои заводы русских инженеров. Даже завод знаменитого англичанина Юза состоял первоначально из двух маленьких домен, устарелых и отставших лет на пятьдесят от передовой западноевропейской техники того времени. Юз начал также с постройки пудлинговых печей, изобретённых ещё в XVIII в., вместо того чтобы вводить новейший, мартеновский или бессемеровский процесс в производстве стали (стр. 72).

Автор рассказывает об отдельных талантливых и знающих иностранных инженерах, работавших на русских заводах, но больше было других. Так например "бельгиец Нев, интересный тип техника-жулика", будучи директором Таганрогского завода, делал заказы своему же котельному заводу "Нев, Вильде и К°". Нев принял негодную установку, в результате чего произошёл взрыв и имели место несчастные случаи с рабочими.

М. А. Павлов тепло, с признательностью вспоминает в своей книге о русских рабочих, у которых он многому научился. На уральских заводах в самом начале деятельности М. А. Павлова рабочие знакомили его со всеми деталями и особенностями производства. После теоретического; изучения вопроса о пудлинговом процессе, рассказывает автор, "я стал учиться у рабочих, наблюдая, как действует пудлинговая печь, какова длительность отдельных периодов и т. д. Интересуясь вопросом, как улучшить работу печи, я постоянно пользовался советами и разъяснениями рабочих" (стр. 112).

Книга показывает, как из практика-инженера М. А. Павлов вырос в крупнейшего учёного. Непрерывная практическая работа на заводах в течение 15 лет, изучение научной литературы, как русской, так и иностранной, наконец, хорошо использованные заграничные командировки, в особенности в Америку, помогли М. А. Павлову стать выдающимся профессором. Свои знания он применял на практике, вводя улучшения в конструкцию доменных печей на Сулинском и других заводах, а затем передавал их студентам.

Книга акад. М. А. Павлова отличается богатством содержания, которое нельзя исчерпать в небольшой рецензии. Следует пожелать скорейшего выпуска следующих частей воспоминаний акад. М. А. Павлова. Надо ожидать, что автор расскажет в них о своей дальнейшей деятельности и о том грандиозном подъёме, который произошёл в нашей металлургии, как и во всей стране, за период сталинских пятилеток.

Б. Кафенгауз

ГРАЦИАНСКИЙ Н., проф. Борьба славян и народов Прибалтики с немецкой агрессией в средние века. Пособие, для преподавателей. Учпедгиз. 1943. 64 стр. 80 коп.

Борьба славян и народов Прибалтики против немецкой агрессии давно привлекала внимание русских исследователей. Это нашло отражение в ценных монографиях: "История балтийских славян" А. Гильфердинга, "Полабские славяне в борьбе с немцами в VIII - IX вв." А. Павинского, "Германизация балтийских славян" И. Первольфа, "Колонизация Мекленбурга в XIII в." (т. I - II) Д. Егорова. Ряд работ М. Бречкевича посвящен истории Западного и Восточного Поморья. Ценный обзор истории полабско-прибалтийских славян дан в "Истории западных славян" М. Любавского и в статье В. Розанова "Книга для чтения по истории средних веков" под редакцией П. Виноградова (т. III. 1902). В "Истории средних веков" (т. I. М. 1939) и в "Истории средних веков" Н. П. Грацианского истории полабско-прибалтийских славян уделено большое внимание. Наконец, в сборнике статей "Вековая борьба западных и южных славян с немецкой агрессией" Н. П. Грацианский написал главу о борьбе полабско-прибалтийских славян против немецких агрессоров.

История борьбы народов Восточной Прибалтики также давно привлекала внимание исследователей. Она достаточно подробно отражена в "Истории России с древнейших времён" С. Соловьёва, в "Истории России" Д. Иловайского, а также в ряде статей и брошюр об Александре Невском, в ценных работах М. Тихомирова и Я. Зутиса. Меньше внимания было уделено длительной борьбе пруссов с Тевтонским орденом; но борьба литовцев против немецкой агрессии, в особенности Грюн-

стр. 136

вальдский бой, подробно освещена в работах А. Барбашева "Витовт и его политика" (т. I. 1835) и "Витовт, последние двадцать лет княжения" (Птрг. 1891) и В. Антоновича "Монографии по истории западной и югозападной России" (т. I. 1885). В последнее время В. Перцев приступил к исследованию истории пруссов, как это видно из его работ в журнале "Славяне" (1943 - 1944) и в "Историческом журнале" (N 4 за 1944 г.). Очень хорошо, что наш виднейший медиевист Н. П. Грацианский обратился к изучению этих старых проблем. Его книга "Борьба славян и народов Прибалтики с немецкой агрессией в средние века" политически актуальна, особенно в наше время, когда немецко-фашистские агрессоры задумали осуществить свой давно лелеемый злодейский план - захват "восточного пространства" на основе уничтожения славянских народов.

Борьба полабско-прибалтийских славян против немецкой агрессии тесно связана с борьбой народов Прибалтики, и Н. П. Грацианский правильно поступил, объединив эту тему в одной книге.

Новый труд Н. П. Грацианского, конечно, привлечёт внимание и преподавателей, и студентов, и аспирантов, и медиевистов. В сжатой до предельности форме, но в то же время в ясном и отчётливом изложении Н. П. Грацианский знакомит читателя с историей борьбы славян и народов Прибалтики, против немецкой агрессии. Труд Н. П. Грацианского, - образцовое, хотя и небольшое по размерам исследование.

Работа Н. П. Грацианского состоит из двух разделов. В первом трактуется вопрос о полабских и поморских славянах и их борьбе против немецкой агрессии в средние века. Второй раздел посвящен борьбе против немецкой агрессии в Прибалтике. В первой главе Н. П. Грацианский определяет территорию расселения западных славян за Лабой (Эльбой) и изучает славяно-франкские отношения до распадения империи Карла Великого.

Н. П. Грацианский отмечает мужественное сопротивление славян, скептически относясь, и притом совершенно правильно, к показаниям хрониста Видукинда о потерях славян (стр. 10). Немецкая агрессия с большой силой продолжалась при Отгоне I, который организовал две марки, чтобы держать славян в повиновении. Вместе с тем он приступил к принудительной христианизации, вызвавшей длительную оппозицию славян.

М. К. Любавский полагал, что королям саксонской династии не удалось "надолго упрочить своё господство над полабскими славянами. Около 1000 г. полабские славяне были столь же независимыми, как и двести с лишком лет тому назад". Н. П. Грацианский говорит лишь об ослаблении зависимости от немцев при последних королях саксонской династии (стр. 15). Нам думается, что формулировка Н. П. Грацианского более соответствует действительности: ведь обедриты подняли восстание лишь в 1002 году.

Одним из последствий длительной борьбы полабских славян прошив немецкой агрессии было известное развитие политических объединений среди полабских славян. М. К. Любавский находил возможным говорить о двух федерациях полабских славян: ободритской и лютицкой. По мнению М. К. Любавского, первая федерация стояла ближе к образованию единого государственного союза, чем вторая. Н. П. Грацианский уделяет много внимания ободритскому государственному объединению, которое окрепло при князе Готшальке. По мнению автора, "у ободритов правление Готшалька положило начало большому славянскому государству с единою княжескою властью, просуществовавшему около столетия" (стр. 18). Оно было подготовлено, предыдущим развитием ободритской федерации. Социальной базой власти Готшалька, по справедливому замечанию Н. П. Грацианского, была дружина, которую Готшальк противопоставлял старинной родовой знати, что уже было отмечено М. К. Любавским. Но "государство Готшалька, - замечает Н. П. Грацианский, - оказалось очень нетвёрдым, так как слишком ещё сильны были среди ободритов родовые порядки, мешавшие образованию у них сильной центральной власти" (стр. 20). Тем не менее государство ободритов на время задержало наступление немцев.

После смерти Генриха (1119) государство ободритов распалось, началось новое наступление немцев на славянские земли, основные этапы которого сжато, но отчётливо отмечает в своей книге Н. П. Грацианский (стр. 38 - 42).

Хотя славяне оказывали отчаянное со противление немцам, всё же оно было сломлено (стр. 41). "Завоевание немцами славянской территории сопровождалось, - отмечает Н. П. Грацианский, - ...уничтожением их старинной самобытной культуры. Погибли большие торговые славянские города на Балтийском море; погибли памятники архитектуры и искусства славян, в частности их отделанные с большим художественным вкусом языческие храмы; погиб весь патриархальный славянский быт, проникнутый честностью и добродушным гостеприимством, которым восхищались даже немцы" (стр. 41 - 42).

Вторая часть работы Н. П. Грацианского отведена борьбе против немецкой агрессии в Прибалтике. Автор не ограничился тем, что показал историю завоевания Восточной Прибалтики, но коснулся также положения местного населения после его подчинения немцам. Обычно советские исследователи на этом вопросе почти не останавливались. Н. П. Грацианский отмечает, что "при полном отсутствии притока в Ливонию немецких крестьян-колонистов местное население являлось единственной рабочей силой, которая могла прокормить завое-

стр. 137

вателей. Вот почему массового истребления крестьянства и массового лишения их личной свободы на первое время не было" (стр. 47 - 48).

Вторая и третья главы второй части работы Н. П. Грацианского посвящены захватнической деятельности Тевтонского ордена, его наступлению на Пруссию, на русские земли, а затем на Польшу и Литву. Н. П. Грацианский отметил героическую борьбу Святополка Поморского против немецких агрессоров (стр. 52 - 53), но прошёл мимо немецкой агрессии против Полоцка. А между тем Подвинье имело большое стратегическое значение в борьбе против немецкой агрессии.

Интересная работа Н. П. Грацианского заканчивается небольшой главой "Крушение немецкой агрессии в Прибалтике". Немецкие фашисты, бесцеремонно извращая факты, пытались доказать, что, продвигаясь на восток, немцы приносили с собой новую культуру. В действительности это была "культура" грабежа, насилия и уничтожения славянских племён.

Н. П. Грацианский в своей прекрасной книге на основе данных источников показал "истинный характер немецкого "натиска на Восток", неизменно сопровождавшегося вопиющими насилиями над местными жителями и являющегося вопреки лживым утверждениям фашистов не чем иным, как сплошным разбоем в грандиозном масштабе" (из предисловия, стр. 2).

В. ПИЧЕТА, чл.-корр. АН СССР


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/Критика-и-библиография-КРИТИЧЕСКИЕ-СТАТЬИ-И-ОБЗОРЫ-2015-09-26

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Alexander KerzКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Kerz

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Критика и библиография. КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ И ОБЗОРЫ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 26.09.2015. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/Критика-и-библиография-КРИТИЧЕСКИЕ-СТАТЬИ-И-ОБЗОРЫ-2015-09-26 (дата обращения: 29.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Alexander Kerz
Moscow, Россия
1090 просмотров рейтинг
26.09.2015 (3107 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
22 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
5 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
6 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
8 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
9 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
10 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
Критика и библиография. КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ И ОБЗОРЫ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android