Вопрос о старожильцах является составной частью общего вопроса о развитии крепостного права. По Дьяконову, "крестьяне старинные, или старожильцы, образовали первую группу владельческих крестьян, утративших право перехода в силу давности или старины"¹ . Такую же позицию в вопросе о старожильцах занимает и акад. Б. Д. Греков. Определяя старожильцев как крестьян, "которые издавна живут за своими господами на участках земли, которыми они издавна владеют и с которых несут как государственные повинности (тягло), так и владельческие (оброк и барщина), Б. Д. Греков считает, что первыми, "потерявшими право ухода от хозяина-господина, были крестьяне - старожильцы"² . В такой постановке вопроса главным, определяющим моментом для старожильства является момент временной. Нам неизвестен срок, с истечением которого устанавливалось старожильство. Но, несомненно, что такой срок существовал³ . М. А. Дьяконов же считает пятилетние урочные лета закона 1579 г. "наименьшим сроком, по истечении которого возникало старожильство"⁴ .

¹ Дьяконов М. "Очерки общественного и государственного строя древней Руси", стр. 270 - 271. 1926.

² Греков. Б. "Главнейшие этапы в истории крепостного права в России", стр. 48 - 49. 1940.

³ Дьяконов М. Указ. соч., стр. 273.

⁴ Там же.

В записях приходо-расходных книг Иосифова-Волоколамского монастыря мне, однако, удалось найти материал, который совершенно по-иному освещает проблему старожильства.

Наибольший интерес из этого материала представляет запись в приходо-расходной книге за 1592 - 1593 годы. Запись эта имеет следующий вид: "Месяца майя в 1 день (1592 г. - И. С. ), по приказу старца Мисаила Безнина дано Никитке Масленникову на подмогу 17 алтын 4 деньги, что он сел на пашне в старожильцах, а был в детёнышах. Того же дни по приказу старца Мисаила Безнина, дано Якимку Окинину пасынку Чеклевского на подмогу 21 алтын, что он сел на пашне в старожильцах, а был в детёнышах"⁵ .

Первое и основное, что бросается в глаза в приведённой записи, - это то, что временной момент, как фактор, создающий старожильство, здесь отсутствует вовсе. Напротив, старожильство возникает сразу. Старожильцем крестьянина делает самый факт того, что он "сел" на монастырскую пашню и получил монастырскую "подмогу".

В данном случае в старожильцев превращаются монастырские детёныши. Это последнее обстоятельство могло бы дать основание для ограничительного толкования записи о старожильцах, связывая такой путь возникновения старожильства, скажем, со спецификой положения монастырских детёнышей⁶ .

Однако в книгах Волоколамского монастыря можно найти и такого рода записи, где подобный ограничительный момент отсутствует: я имею в виду нижеследующую запись в приходо-расходной книге монастыря за 1619 год: "Месяца марта в 5 день дано волоченику Михаилу Братцову за то, что отпустил он своего крестьянина из села Порохова, Истомку Шелаева, за Осифов монастырь жити в старожильцы"⁷ .

Здесь, таким образом, в монастырские старожильцы превращается уже крестьянин, причём крестьянин, принадлежавший прежде другому лицу, волоцкому помещику Михаилу Братцеву, который отпускает этого своего крестьянина "жити в старожильцы" за монастырь.

Таковы те данные о старожильцах, которые можно извлечь из книг Волоколамского монастыря.

Было бы, конечно, слишком поспешно и неосторожно делать из этих данных какие-либо далеко идущие выводы. Но тем не менее некоторые выводы сделать можно и нужно. Прежде всего ясно, что "старожильцы" Иосифова-Волоколамского монастыря никак не укладываются в рамки обычного определений старожильца как крестьянина, прожившего у данного землевладельца длительный период времени. С такой точки зрения крестьянина Истомку Шелаева надо было бы назвать "новоприходцем", а отнюдь не "старожильцем", как его называет запись в книге. Вместе с тем материалы Иосифова-Волоколамского монастыря заставляют рассматривать и самую "старость", "старожильство", как социальную, а не временную категорию. В монастырского старожильца крестьянина превращает не количество лет, прожитых данным крестьянином в монастырской вотчине, а самый характер тех отношений, которые устанавливаются между данным крестьянином и монастырём: крестьянин, севший на монастырскую пашню и получивший подмогу от монастыря, вступает в отношения зависимости от монастыря, что превращает его в старожильца. Иными словами, крестьянин превращается в старожильца не под действием фактора времени, а в результате действий монастыря: не крестьянин становится старожильцем, а монастырь превращает его в старожильца.

Все эти выводы, однако, прежде чем быть использованными для рассмотрения проблемы старожильства во всём её объёме, требуют предварительного разрешения следующего вопроса: можно ли самое старожильство, как форму зависимости крестьянина от феодала-землевладельца, рассматривать как неизменную на всём протяжении того времени, с которого старожильство известно в источниках? Иными словами: можно ли старожильцев уставной грамоты митрополита Киприана 1391 г. и старожильцев приходо-расходных книг Иосифова-Волоколамского монастыря конца XVI - начала XVII века рассматривать как находящихся в одной и той же форме социальной зависимости? Или же и само "старожильство" испытало на себе влияние процесса развития крепостничества (или, говоря точнее, в своей эволюции отразило процесс роста крепостнической эксплоатации), а конец XVI в. с его "заповедными годами" изменил и природу старожильства?

Но ответ на эти вопросы предполагает именно рассмотрение проблемы старожильства в целом, что никак не может быть признано целью настоящей заметки.

⁵ Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА). Приходо-расходная книга Волоколамского монастыря за 1592 - 1593 г., л. 73.

⁶ См. Греков Б. Указ. соч., стр. 58- 59.

⁷ ЦГАДА. Приходо-расходная книга Иосифова-Волоколамского монастыря за 1619 г., п. 42.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - И. СМИРНОВ:

Комментарии: