Личное дело Михаила Михайловича Пришвина: Воспоминания современников. Война. Наш дом

СПб.: Росток, 2005

Вся русская литература говорит о страдании. Вы единственный русский писатель, который пытается сказать свое слово о радости. Дело это трудное и не скоро будет понято , - писал в свое время Михаилу Михайловичу Пришвину (1873 - 1954) Максим Горький. Миф о благополучном писателе - "певце природы" и сегодня не до конца развенчан. Заново открыть Пришвина помогают публикация его дневников 1905 - 1954 гг. и воспоминания о нем современников.

Все мемуаристы: и те, кто знал его много лет (А. М. Ремизов, Вс. Иванов, В. Лидин, Иванов-Разумник, В. Ф. Боков, К. Н. Давыдов), и те, чьи встречи с ним были редки или единичны (С. Бондарин, О. Лепешинская, Ю. Бирман, Г. Верейский), - разгадали в Пришвине оригинальную, самобытную личность. Охотник, лесной бродяга, сказочник, философ, поэт, фотограф, главное же - собеседник и учитель, он дарил людям любовь, радость и красоту. Я пишу о природе, а сам только о человеке и думаю , - часто повторял Пришвин.

В книге воспоминаний о писателе, подготовленной Л. А. Рязановой и Я. З. Гришиной, отражена вся его жизнь. Ранняя смерть отца, изгнание из гимназии с "волчьим билетом", тюрьма и ссылка за увлечение марксизмом, разорение дома, построенного на родной земле. В 1918 году Пришвина чуть не расстреляли, приняв за еврея. А сколько он скитался! Только к пятидесяти трем годам сумел приобрести для своей семьи небольшой домик в Сергиевом Посаде. Его не печатали, травили, обвиняли в "несвоевременном обращении к цветочкам и листикам", редакторы вымарывали из рукописей порой самое главное. Наконец, казалось бы, пришел успех. Но вновь, уже на пороге старости, Пришвину приходится воевать: в 1940-м за "Фацелию" - самое, пожалуй, поэтичное произведение XX века о любви; а еще - через осуждение и проклятья детей и близких - за друга-жену, к встрече с которой он шел всю жизнь. Замечательно, что в эту книгу вошли воспоминания В. Д. Пришвиной, удивительной и талантливой женщины, посвятившей свою жизнь работе над архивом мужа.

В автобиографическом романе "Кащеева цепь" (1927) писатель поведал о том главном, угаданном Горьким, что вело его в жизни и творчестве: самое главное... у меня... упрямая бесспорная ("несмотря ни на что") радость жизни... перемогающая пошлость... стремление к высоте .

Суждения современников о Пришвине были противоречивы. Зинаида Гиппиус говорила о нем - "легконогий и ясный странник с глазами вместо сердца". Соколов-Микитов утверждал, что писатель "со своей эгоистической философией, отдавал сердце лишь самому себе... был красив, но вряд ли храбр". Платонов видел в нем только стремление "отделиться от людей и сбросить с себя нагрузку общей участи". А вот далекий от литературы физиолог А. А. Ухтомский понимал желание Пришвина заглушить тоску по живому собеседнику процессом писания для дальнего, а творческий его метод видел в растворении всего своего и сосредоточении всего своего на другом.

Мемуаристы не догадывались, что Пришвин ежедневно продолжал разговор с ними на страницах своего дневника. Всем своим критикам он отвечал: Чем я силен? Только тем, что ценное людям слово покупаю ценой собственной жизни .

стр. 60

Еще один дар Пришвина - умение запечатлеть окружающий мир на фотопленку. Такие шедевры, как "Портрет горянки", "У гнезда", "Деревянная церковь", "Вид из окна дома в Дунине", могли принадлежать только внимательному и влюбленному в жизнь человеку.

"Очарованный странник", писатель и человек Михаил Михайлович Пришвин останавливает для нас "мгновение пролетающей жизни" и превращает его в маленькую поэму.

О. Тараненко

Ивнев Р.

Богема

М.: Вагриус, 2005

Для справки: понятие "богема" как среда художественной интеллигенции, ведущей безалаберный образ жизни, вошло в обиход в середине XIX века, после выхода в свет романа французского писателя Анри Мюрже "Жизнь богемы" (1848).

"Богема" Рюрика Ивнева - полуроман-полумемуары, художественное повествование, прошитое нитями реальных воспоминаний. Оказывается, именно этот литературный кентавр как нельзя лучше передает атмосферу эпохи Серебряного века.

Петербург 1913 года. Тишина перед грозой. Концерты Собинова перекатываются волной по городу. Музыка Скрябина еще не на столбовой дороге классики, но уже начинает привлекать пристальное внимание тонких ценителей. Молодой грузчик Шаляпин во фраке и лайковых перчатках спокойно принимает шумные овации взыскательной публики столицы... Всеволод Мейерхольд приоткрывает дверцы своего блестящего таланта... Вернисаж Шагала кружит головы молодым художникам... Футуристы в золотых ризах и желтых кофтах с зелеными галстуками атакуют твердыни символизма и акмеизма, в пылу сражения разбившись на две враждующие друг с другом группы - эго и кубо.

Гордые, томные, надменные, манерные, загадочные, отрешенные - поэты, прозаики, художники, актеры, музыканты. Богема. Первые годы двадцатого столетия. Призрачное, абсурдное существование. Я призрак, и все вокруг призраки. Названия журналов и альманахов - "Мезонин поэзии", "Центрифуга", "Очарованный странник", "Вечер Триремы". Литературный кабачок "Бродячая собака", кафе "Музыкальная табакерка". Эпатажное "О, закрой свои бледные ноги!" Брюсова, "Дыр бул щил" А. Крученых. Мистификатор Клюев выступает в литературных салонах с речитативным чтением своих олонецких былин. Мандельштам, напоминающий расшалившегося ребенка. Экстравагантный и проницательный Олеша - рыцарь без панциря , который ходил по земле, как по палубе, не думая о завтрашнем дне . Выдумщик и насмешник Мейерхольд, бывший в течение месяца режиссером жизни Рюрика Ивнева. Есенин - бархатные лапки с железными коготками ...

На сегодняшний слух псевдоним Михаила Александровича Ковалева звучит, быть может, несколько манерно и искусственно, но надо помнить и понимать ту эпоху: Книга уже была в типографии, а я никак не мог найти подходящего красивого и звучного псевдонима. Ну кто, скажите, станет читать стихи какого-то там Михаила Ковалева, еще смеяться будут, не родственник ли он тому гоголевскому майору Ковалеву... Но ничего путного придумать не мог. Завтра уже был последний срок перед тиражированием, а я по-прежнему в затруднении. Так, огорченный, и лег спать ни с чем. А ночью мне приснилась моя книга. Я взял ее, перевернул и увидел название "САМОСОЖЖЕНIЕ", а выше фамилию автора "РЮРИКЪ ИВНЕВЪ"...

стр. 61

"Самосожжение", "Пламя пышет", "Золото смерти", "Солнце во гробе" - да, автора этих книг со звучными диковинными названиями могли звать только так.

Он дружил с Есениным, Мандельштамом, Мариенгофом, работал секретарем у Луначарского, снимался в роли Керенского в фильме М. Чиаурели "Великое зарево" (1938). Он был имажинистом, а еще ... сопредседателем Земного шара (председателем, как известно, назначил себя Велемир Хлебников). Рюрик Ивнев прожил без трех дней 90 лет.

Настоящее издание "Богемы" предлагается вниманию читателя впервые без купюр - недостающие главы нашлись недавно в архивах КГБ и были переданы наследнику Р. Ивнева Николаю Леонтьеву, который и подготовил эту книгу к печати, снабдив ее предисловием и комментариями.

Е. Ленчук

Алейников В.

Имя времени: воспоминания

М.: Аграф, 2005

Как передать ушедшее время? Как описать дни, так зримо встающие в памяти и так легко ускользающие с прикосновением слова? Длинные, в воспоминании всегда солнечные дни, вмещающие такое множество событий. В августе семьдесят пятого мы сдавали вступительные экзамены в Литинститут. Веселая компания начинающих литераторов шаталась по Тверскому, если были деньги - сиживали в подвальчике шашлычной "Эльбрус" (теперь здесь Пушкинский сквер с фонтаном), пили чешское пиво в знаменитой "Лире", чье место потом занял стерильный "Макдональдс"... Старший среди нас, Колька Мишин, поступавший на отделение драматургии, заявил как-то, что он член СМОГа - "Самого Молодого Общества Гениев". Гениями ощущали себя тогда все студенты Литинститута. Кольке не верили, смеялись, и он хохотал вместе со всеми - плотный здоровяк, балагур и выдумщик. Недавно его не стало - Николая Лукьяновича Мишина, директора издательства "Палея". В молодости он действительно был смогистом. В книге Алейникова и о нем тоже, о том, как Мишин от лица смогистов встречался с Феллини.

Поэт Владимир Алейников, один из создателей СМОГа и автор этой книги, кажется, нашел способ консервации и нарицания времени (передать ток времени, поименовав его). Он рассказывает о прошлом, сгущая слова, чередуя прозу со стихами, записанными плотной, полновесной строкой. Его повествование сродни музыкальному полифоническому произведению. Причудливые ассоциации, изысканные аллитерации, перебивы стиля от высоко- торжественного к обыденно-звучащему - воспоминания о былом, о старых друзьях, верных товарищах

Конец шестидесятых-семидесятые - богема и вольница, несмотря на торжествующую тощищу официоза. Сторожа и дворники, истопники и грузчики, реставраторы, художники-оформители, переводчики "поэзии и прозы народов СССР", члены призрачных профкомов литераторов. Они же поэты, прозаики, художники - молодые подпольные гении. Сергей Довлатов, Венедикт Ерофеев, Андрей Битов, Юрий Кублановский, Михаил Шемякин, Анатолий Зверев, Владимир Яковлев и многие другие. Алейников работал в многотиражке Главмосавтотранса "За доблестный труд". Пытался помочь опубликоваться товарищам. Повесть Битова "Колесо", несмотря на профессионально близкое Главмосавтотрансу название, в редакции пугливо отвергли. Творчество смогистов воспринимали настороженно - того и гляди выкинут какое-нибудь коленце, расхлебывай

стр. 62

потом. А вот подборку стихов для детей, написанных Эдуардом Лимоновым, в газете напечатали. Лимонов горделиво раздаривал всем встречным номер со своей публикацией - теперь он уже не просто провинциал из Харькова, зарабатывающий на жизнь шитьем брюк, а настоящий поэт.

Ключевое слово, найденное Губановым, - СМОГ - было для нас паролем, объединяющим плеяду знаком... Смог - значит сумел... СМОГ был кличем, созывающим на битву. Гулким звоном вечевого колокола. Магическим действом. Жертвенным обрядом. Камертоном... СМОГ - содружество. СМОГ - некий код времени...

- Светят лики ясными очами, а в земле глаза друзей закрыты - и стоят, как тени, за плечами те, кто в ней нечаянно зарыты. Осыпанье пламенное длится, увяданье ширится без меры - никому теперь не позабыться - ваши лица этому примеры... Пусть прошепчет горестно живущий, пусть слова молящие отыщет: сохрани нас, Боже Всемогущий! - что за ветер гонит нас и свищет? Даже смерть у нас не вырвет сердца - всё, что в нем, уже навеки с нами в житии, в страстях единоверца, - помяни же - все мы с именами.

Е. Ленчук

Постоянный адрес данной публикации: