Огиз. 1948. 410 стр.

Рецензируемый учебник обладает некоторыми достоинствами. В нём правильно освещен ряд исторических проблем. Достаточно места уделено критике норманской теории происхождения Русского государства. Подробно и верно изложена история немецкой агрессии в Прибалтике и борьбы русского народа против немецкого продвижения на восток. В главах, посвященных истории России XIX в., подробно охарактеризован экономический путь развития России в течение первого полустолетия. То же можно сказать относительно главы 30-й "Культура России в первой половине XIX в.". Автор начинает изложение этой главы с руководящего положения Ленина о двух национальных, культурах и в свете этого указания освещает основные явления в области культуры первой половины XIX века.

Однако учебник страдает настолько серьёзными недостатками и ошибками в трактовке основных вопросов истории, что его совершенно нельзя рекомендовать для высших учебных заведений.

Основным недостатком ряда разделов учебника является совершенно неудовлетворительное освещение развития производительных сил и производственных отношений как основного стержня исторического развития. Характеристика общественно-экономических отношений нередко является в учебнике придатком к изображению явлений политической жизни в основу периодизации автор положил в ряде случаев государственный, а иногда географический или голый хронологический принцип. Отсюда такие заголовки: "Северо-Восточная Русь в XIV - XV вв.", "Россия в XVII в." и т. д.

Проследим последовательно построение учебника с этой точки зрения.

Раздел первый посвящен первобытно-общинному и рабовладельческому строю. Автор даёт характеристику первобытно-общинного строя, основываясь на теоретических указаниях Ф. Энгельса и И. В. Сталина. Однако периодизацию в пределах первобытного общества он строит не на основе периодизации первобытно-общинного общества, данной Энгельсом, а по формальному принципу, принятому в археологии: древнекаменный век (палеолит), новокаменный (неолит), бронзовый, железный.

Лишено чёткости описание общественного строя скифов. "Скифские племена, - пишет автор, - имели своих царей; один из них пользовался первенством перед другими. Но наряду с царской властью существовали народные собрания и советы старейшин. Такое общественное устройство Энгельс называл "военной демократией" (стр. 11). Автор, правильно использовав указание Энгельса, не разъясняет, что надо понимать под "царской" властью у скифов. Ведь "царями", например, называет скифских вождей греческий автор V в. до н. э. Геродот, а у греков термин "царь" имел значение, не соответствующее пониманию "царя" у скифов.

На стр. 10 автор говорит о том, что "скифы не были первоначальными насельниками причерноморских степей и пришли сюда с востока в VII в. до н. э.". Так возрождается иранская теория происхождения скифов.

Большое актуально-политическое значение имеет готская проблема. Фашистская и профашистская историография культивировала теорию об организующей культурной и политической роли готов в Причерноморье. Вся культура племён Причерноморья в III - V вв. иногда получала название готской, хотя в действительности она принадлежала местному автохтонному населению. Разбить эту лжетеорию призвана советская историческая наука. Однако автор в параграфе "Готы в Причерноморье" ограничивается приведением чисто внешних фактов из истории "готской державы" (показателен самый термин!) и "господства готов в Причерноморье".

Раздел второй учебника озаглавлен "Развитие феодальных отношений и период феодальной раздробленности". Главы IV - V этого раздела посвящены "феодальным государствам в Закавказье", глава VI - "Киевской Руси". Бросается прежде всего в глаза отсутствие в данном разделе чёткой характеристики общественного строя славян до образования Киевского государства. Материал о славянах разбросан и изложен нечётко. Разбирая первые известия о славянах, автор на стр. 16 отмечает, что славяне "имели высокую общественную организацию", "были знакомы с такими понятиями, как "впасть", "правда" (суд), "закон", "войско". Подобная характеристика явно недостаточна, так как она не раскрывает сущности общественных отношений и так как она применима к различным периодам в истории восточного славянства.

Параграфы 4 и 5 VI главы говорят об образовании Киевского государства и характеризуют Киевское государство X века. Создание государственности в Киевской Руси можно уяснить, только изучив предварительно социально-экономические процессы, подготовившие объединение славянских племён. Но всё, что мы узнаём в учебнике по этому поводу, сводится к общей фразе в несколько строк: "Начатки государственности, следовательно, сложились у восточных славян самостоятельно, в связи с развитием производительных сил, частной собственности и классов" (стр. 43). Отсутствие социально-экономического базиса при изучении процесса складывания государственности привело к тому, что характер Киевского государства IX - X вв. в книге остался невыясненным.

Такой крупный факт в истории Киевской Руси, как принятие в X в. христианства, получил в учебнике явно неудовлетворительное объяснение. Автор отмечает, что "языческая религия уже не могла удовлетворить киевлян, связанных с другими, более культурными странами, исповедывавшими ислам и христианство" (стр. 48). Дело было, ко-

нечно, не в простой "неудовлетворённости" киевлян (кстати, какой слой киевского общества имеет в виду автор?) старой верой, а в том, что язычество, возникшее при родовом строе, не было формой идеологии, отвечавшей потребностям классового, феодализирующегося общества. Не указав на это, автор, естественно, не смог правильно оценить и значение принятия христианства. Он отмечает, что "принятие христианства сыграло громадную роль в жизни русского народа", но видит значение этого явления лишь в развитии русской культуры и в появлении "новой крупной политической силы - духовенства". Правильно указав, что "церковь была крупнейшей политической силой, которая поддерживала идею единства страны и необходимости сильной княжеской власти" (стр. 48 - 49), автор совершенно затушёвывает в этой характеристике классовый момент. Церковь была организацией господствующего класса, орудием его воздействия на класс непосредственных производителей в целях его подчинения. Принятие христианства было связано с дальнейшим развитием феодальных отношений.

Неудачно построены параграфы 9 и 10: "Начало феодальной раздробленности" и "Феодальные отношения в Киевской Руси". В параграфе 9 процесс феодализации рассматривается как чисто политический процесс дробления власти киевского князя: "Ярослав был последним единовластным великим князем Киевской Руси. Наметившееся феодальное дробление Киевского государства на отдельные княжества осуществилось тотчас после его смерти" (стр. 51). Любечский съезд признал "дробление Киевского государства на отдельные феодальные владения" (стр. 52). "Последним киевским князем, при котором ещё сохранялись некоторые черты единства Русской земли, был Владимир Всеволодович Мономах" (там же). Затем, очевидно, по мысли автора, окончательно укрепилась феодальная раздробленность. Таким образом, автор возродил старую буржуазную, уже как будто давно похороненную концепцию феодализма как "дробления суверенитета".

В параграфе 10 - "Феодальные отношения в Киевской Руси" - автор пытается поставить вопрос о феодализме как общественно-экономической формации. Но этот параграф вызывает ряд вопросов методологического характера. Казалось бы, автору надо было начать этот раздел с характеристики системы производственных отношений. Надо было дать характеристику взаимоотношений между двумя антагонистическими классами-феодалами и смердами, а затем уже говорить о политической раздробленности. Автор поступил иначе. Он начал с изучения распада государственного единства, а затем уже перешёл к изучению производственных отношений. На страницах учебника не приведены классические указания В. И. Ленина о четырёх признаках феодального способа производства и определения феодального строя, данного И. В. Сталиным в его замечательной работе "О диалектическом и историческом материализме".

Развитие феодальных отношений в этом параграфе автор объясняет "переходом к земледелию как основному занятию жителей" (стр. 52). Когда же совершился этот переход? Судя по контексту учебника, - в XII в., так как 10-й параграф, начинающийся с цитированной фразы, помещён тотчас вслед за рассказом о последних признаках "единства Русской земли" при Владимире Мономахе. Автор, очевидно, забыл о том, что он сам говорил о славянах I в. (!) (стр. 16) как земледельческом населении. Всё изложение параграфа построено неудовлетворительно. Так, Русская Правда, этот кодекс феодального права, охарактеризована как памятник, который "даёт понятие о русской жизни X - XI вв.", как устав, которым "руководствовались в Киевской Руси при разбирательстве судебных дел (законы о наследстве, уставы о холопах и закупах, записи о судебных пошлинах и т. д.)" (стр. 54 - 55). Автор оценивает Русскую Правду формально, несмотря на то, что В. И. Ленин отмечал, что Русская Правда - это памятник классовый, отразивший процесс закабаления смердов¹ . Говоря на стр. 55 о восстаниях в Киевской Руси, автор ни словом не обмолвился о движении смердов, описанном в летописи под 1071 годом. Разбирая "юридические нормы" Русской Правды; он не сказал о появлении устава о закупах в результате восстания 1113 года. Закончив VI главу второго раздела характеристикой отдельных русских княжеств XII - XIII вв., VII главу автор посвящает "монгольским завоеваниям". Здесь чувствуется то же самое игнорирование социально-экономических явлений или недостаточное к ним внимание, как и в других частях книги. Из семи с половиной страниц, которые содержит глава, почти все посвящены политической истории монголов и их завоеваниям и только в шести строках говорится об общественном строе монголов. Как же рисуется автором общественный строй монголов? "В XII в. у монголов стали складываться феодальные отношения. Основой богатства являлись обширные пастбища, что обеспечивало обладание большим количеством скота. У монголов появились князья-"нойоны", которые окружали себя дружиной и с её помощью объединяли под своей властью большое количество скота" (стр. 62). И это всё. Но ведь феодальные отношения возникали в процессе классовой дифференциации общества. Образование феодальной знати ("нойонов", "батуров") влекло за собой эксплуатацию непосредственных производителей, находившихся от феодалов в той или иной форме зависимости. Где же эти непосредственные производители ("харачу")? Каковы формы их эксплуатации? Об этом автор ничего не говорит.

Главы VIII и IX второго раздела посвящены борьбе русского народа против немецкой агрессии в Прибалтике и Великому княжеству Литовскому. В главе IX недостатки те же, что и в предшествующих разделах. Так, в главе о Литовском великом княже-

¹ См. Ленин. Соч. Т. XI, стр. 98. 3-е изд.

стве параграф, посвященный экономическому развитию, вовсе отсутствует. Социальные моменты отнесены на задний план: сначала на протяжении четырёх параграфов даётся внешнеполитическая история, затем в параграфе 5 автор как будто обращается к общественному строю, но и здесь в центре его внимания остаются политические отношения. Отсюда заглавие "Политический (разрядка наша) и общественный (во вторую очередь!) строй Литовского великого княжества" (стр. 84). Но дело не только в общей архитектонике и заглавиях. Дело в отсутствии показа классовых противоречий в феодальном обществе, форм феодальной ренты. Взаимоотношения между феодалами и непосредственными производителями раскрываются в общих юридических формулах: "Владельческие крестьяне были лишены права перехода, сделавшись "непохожими людьми", т. е. крепостными. Однако сохранилась сельская община с выборными старостами и круговой порукой, продолжали действовать крестьянские суды по делам о грабежах и убийствах" (стр. 85). Основа феодальной эксплуатации автором не показана.

Параграф 6 IX главы автор не случайно назвал "Украинские, белорусские и русские земли". Речь здесь действительно идёт о землях, захваченных польско-литовским шляхетством, но не об украинском и белорусском народах. Автор обошёлся без освещения вопроса об образовании украинской и белорусской народностей и вообще упоминает о них в несколько странном контексте: "Эти земли в Литовском великом княжестве по-прежнему назывались "русскими", как и язык, на котором говорили их жители, несмотря на то, что к XIV - XV вв. относится образование украинского и белорусского народов" (стр. 86). Не совсем понятно, что имел в виду автор под словом "несмотря". Недостаточное освещение получила борьба украинского и белорусского народов против польского национального гнёта.

Глава X называется "Северо-Восточная Русь в XIV - XV вв.". Это чисто географическое заглавие не является удачным для характеристики социально-экономических и политических явлений в жизни русского народа в период объединения русских земель. Автор начинает главу с описания "последствий татарских погромов" и приводит (в пересказе и неполно) высказывание Маркса о "кровавой грязи монгольского ига"² . Вместо того чтобы сразу показать всю тяжесть этого ига, которое "не только давило", но "и оскорбляло и иссушало самую душу народа, ставшего его жертвой", автор прежде всего указывает на влияние монголо-татар, сказавшееся в русском быту, на языке и т. д.: "Татарское иго связало Северо-Восточную Русь больше с востоком, чем с западом. Поэтому в русский обиход и язык вошли некоторые восточные обычаи, термины и отчасти одежда... В русском языке получили распространение восточные названия тканей, одежды и оружия" (стр. 87).

Далее автор рассказывает о том, что русские князья "пользовались особым почётом в Орде", что они ездили туда "за получением ярлыков на княжение и садились на княжеский стол "пожалованием царевым". Он описывает "обряд возведения на великокняжеский стол" во Владимире у "Золотых дверей" Успенского собора в присутствии ханского посла" (стр. 87). Вряд ли эти факты иллюстрируют положение Маркса "о кровавой грязи монгольского ига". Далее, правда, автор говорит о тяжёлых для Руси формах татарской политики, но в целом картина татарского гнёта получается недостаточно убедительной.

История Северо-Восточной Руси XIV - XV вв. излагается в обычном, принятом в учебнике плане: политические явления предшествуют социально-экономическим. Производственные отношения изложены в книге совершенно неправильно. "Большинство (!) крестьян, -пишет автор, -пользовалось правом выхода от своего господина. Крестьянский переход от одного владельца к другому облегчался тем, что при феодальной раздробленности трудно было отыскать и добиться выдачи крестьянина, бежавшего в какое-либо отдалённое княжество. Однако среди крестьян уже появились категории людей, прикреплённых к земле. Это были "старожильцы", давно осевшие на земле феодала, а также неоплатные должники - "серебренники", получившие от своих господ в долг деньги ("серебро")" (стр. 101). Картина получается неверной в силу того, что автор игнорирует те методы внеэкономического принуждения, которые, как указывали классики марксизма-ленинизма, давали возможность классу феодалов осуществлять своё господство над непосредственными производителями. Не вполне отчётлива характеристика, данная автором иммунитету. На стр. 102 читаем: "Крупные вотчинники добивались от князей права жить в "тарханех", т. е. пользоваться особыми привилегиями, которые были известны в Западной Европе под названием "иммунитета" (неприкосновенности). Боярин стремился получить от князя жалованную грамоту, по которой суд над населением вотчины передавался в его руки" (стр. 102). Автор говорит о княжеских пожалованиях, оформлявших иммунитет боярского землевладения, но не приводит указания Маркса об иммунитете как атрибуте феодальной земельной собственности³ .

Политическая сторона процесса развития Северо-Восточной Руси в XIV - XV вв. в изложении автора не может нас удовлетворить потому, что он касается лишь деятельности великокняжеской власти в деле объединения земель. Русский народ как действующая сила истории им не показан. Об образовании русской народности вообще не говорится. Даже Куликовская битва, по словам автора, показала силу "объединённых русских земель", но не народа (стр. 94). Естественно, что и роль Москвы как центра формирующейся русской народности не выявлена. Вме-

² К. Маркс. Секретная дипломатия.

³ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIX. Ч. 2-я, стр. 353.

сто того, чтобы показать это основное значение Москвы, автор даёт перечень ряда второстепенных факторов, которые вызвали возвышение этого города и превращение его в столицу государства (выгодное положение в центре торговых путей, сравнительная удалённость от татарских набегов и т. д.). Это особенно досадно потому, что автор этих разделов учебника М. Н. Тихомиров в своих исследовательских трудах как раз поставил и правильно решил вопрос о роли Москвы как центра формирующейся русской народности.

Возражения вызывает не только изложение истории Московского княжества, но и других феодальных центров XIV - XV веков. В учебнике недостаточно подчёркнуто, что общественный строй в Новгороде носил классовый характер. "Верховная власть в Новгородском государстве принадлежала вечу, обычно собиравшемуся на "Ярославле дворище" по звону вечевого колокола. Оно решало важнейшие дела и выбирало правителей города - посадника и тысяцкого" (стр. 98). Получается картина демократического "народоправства". Сущность Новгородского государства как феодальной республики, у руководства которой стояло землевладельческое боярство, совершенно не показана. Естественным следствием такого подхода явилось затушёвывание классовой борьбы. "Вечевые собрания проводились по определённому порядку, но иной раз сопровождались схватками спорящих сторон и даже убийствами". В силу нечёткости изложения в учебнике у читателя может создаться впечатление, что классовая борьба - это не что иное, как нарушение установленного "порядка", вечевой конституции, это-выступление анархических сил, тормозящих поступательный ход общественной жизни.

Раздел III (главы XI - XV) учебника говорит о создании Русского централизованного государства и установлении самодержавия.

Глава XI посвящена образованию Русского централизованного государства. Теоретически неправильно, что этот вопрос поставлен вне связи с историей образования русской народности. Автором не использованы указания И. В. Сталина о роли великороссов как "объединителя национальностей". Хотя автор и говорит об экономических предпосылках политической централизации, но фактический материал, касающийся экономики, в этой главе полностью отсутствует. Нет также материала, характеризующего положение класса непосредственных производителей - крестьянства. Учебник говорит только о Юрьевом дне осеннем как сроке крестьянского отказа, установленном Судебником 1497 года. Отсутствуют в учебнике и материалы о кабальных людях.

Глава XII - "Установление самодержавия" - страдает тем же самым недостатком, который присущ ряду разделов учебника, - а ней отсутствует определение классовой основы самодержавия, которое, как указывал В. И. Ленин, являлось аппаратом классового господства дворянства и задача которого заключалась в том, чтобы "удержать власть помещика над крепостным крестьянином"⁴ .

На стр. 121, говоря о политике Избранной рады, автор сначала указывает, что Грозный действовал "при поддержке приближённых бояр и духовенства", а через четыре строки утверждает прямо противоположное: "К Избранной раде принадлежали и некоторые бояре, но они пользовались меньшим влиянием при дворе, чем неродовитые люди - Сильвестр и Адашев". Какой же формулировке должен верить читатель? Поскольку автор не вскрывает дворянского характера Избранной рады, выпадает социальная основа реформ. Отмена кормлений объясняется в учебнике тем, что "такой порядок был тяжёл для населения и вызывал постоянные жалобы на кормленщиков". При такой трактовке можно подумать, что реформа была вызвана заботой о непосредственных производителях, об их нуждах. Не вскрывается классовый характер губной реформы: "Представители духовенства, дворянства и чёрных крестьян выбирали губных старост из числа дворян и детей боярских. Старосты ведали уголовными делами, вели следствие и производили суд над разбойниками и грабителями". Основной смысл реформы - укрепление власти дворянства на местах - автором не подчёркнут. "Разбой" в условиях феодального развития часто являлся формой социального протеста. "Воры" и "грабители" - клички, которые давались господствующей верхушкой участникам крестьянских восстаний. Кстати сказать, автор неверно толкует значение термина "вор", считая его обязательно синонимом самозванца и авантюриста (см. стр. 149). Точно так же недостаточно раскрыт классовый характер политики Бориса Годунова.

В главе XIII - "Крестьянская война и польско-шведская интервенция" - совершенно неприемлемым, по его выводам, является параграф 2 - "Закрепощение крестьян". Автор пишет: "Чрезмерное обложение крестьян различного рода платежами и повинностями создавало необходимость для них обращаться к землевладельцам за "подмогой" (ссудой). Владелец давал ссуду с условием уплаты высоких процентов, обычно за пять шестой, т. е. 20%. Крестьяне, не имея возможности уплачивать такие проценты, фактически становились неоплатными должниками. В случае выхода от помещика крестьянин должен был уплатить свои долги, а это было обычно ему не под силу, поэтому в XVI в. крестьянский выход фактически превратился в "своз" (стр. 141 - 142). Приведённая цитата почти полностью воспроизводит неправильную точку зрения. В. О. Ключевского. Столь же ошибочно утверждение о том, что "заповедные годы и указ о пятилетнем сыске (1597) положили начало (разрядка наша) закрепощению крестьян и крепостному праву" (стр. 143). Это положение находится в прямом противоречии с указаниями классиков марксизма-ленинизма на внеэкономическое принуждение как на один из основных признаков фе-

⁴ Ленин. Соч. Т. XXIV, стр. 372.

одализма и на то, что землевладельцы закабаляли смердов ещё со времён Русской Правды.

Выделение в учебнике особой (XIV) главы - "Россия в XVII в." - позволяет читателю требовать от автора мотивировки подобной периодизации. Этой мотивировки автора мы не находим. Правда, в параграфе 13 этой главы (вот только когда!) приводятся указания В. И. Ленина на "новый период русской истории (примерно с 17 века)"⁵ . Но двенадцать параграфов построены вне всякой связи с материалом параграфа 13, посвященного "образованию всероссийского рынка".

Большим пороком XIV главы является то, что автор не вскрывает в ней классовой сущности исторических явлений, не пользуется методом классового анализа. Вот как автор характеризует общественный строй Русского государства XVII в.: "В России XVII в. всё население делилось в основном на две группы (разрядка наша). К первой группе (служилые люди) принадлежали бояре, дворяне и дети боярские, стрельцы, казаки и прочие военные люди, ко второй (тяглое население) относились посадские люди и крестьяне" (стр. 159). Речь идёт здесь не о классах, не о сословиях, а о группах. Общество выступает как бесклассовое. Имеются отдельные "группы" населения, которые получили название от своих основных повинностей: служилые люди от "службы" на войне и на государственных должностях, тяглые люди от "тягла" - "государственных повинностей, лежащих на их плечах" (стр. 159). По существу, перед нами типичная схема буржуазной историографии: государство закрепощает отдельные разряды населения (служилых людей, посадских людей, крестьян) и заставляет их нести повинности (службы и тягло) в свою пользу. Характер феодального общества как общества антагонистического, сущность государства как организации классового господства, таким образом, затушёвывается.

Учебник не даёт правильной характеристики классовой сущности антифеодальных восстаний в XVII веке. В параграфе 6, где речь идёт о московском восстании 1648 г., автор посвящает две с половиной строчки указанию на "главнейшие движущие силы городских восстаний". По его словам, такими силами являлись "посадские люди и стрельцы, наиболее страдавшие от правительственных мероприятий" (стр. 165). Но ведь посадские люди не представляли собой однородной в социальном отношении массы. Среди посадских людей имело место социальное расслоение и наблюдалась борьба ремесленных низов против господствующей на посаде купеческой верхушки (гости, гостиная и суконная сотни).

В главе XVI, посвященной "преобразованиям" Петра I, следует отметить, что при анализе реформ государственного аппарата автором не использовано известное указание В. И. Ленина на различие монархии XVII в. "с боярской Думой и боярской аристократией"⁶ и абсолютной монархии XVIII века.

В разделе "Российская империя при преемниках Петра I" вряд ли было целесообразно отдельным заголовком выделить время "бироновщины". От этого традиционного названия уже пора отказаться. Автором совершенно не рассмотрено крепостническое законодательство Елизаветы, сказано только, что "рост дворянских привилегий происходил одновременно с усилением крепостного права" (стр. 230).

На всём протяжении изложения истории Киевской Руси, русских земель периода феодальной раздробленности и Русского централизованного государства совершенно излишне подчёркиваются церковные события: "Бориса и Глеба церковь признала мучениками и русскими святыми" (стр. 50); "Успенский собор сделался усыпальницей митрополитов, в Архангельском хоронили великих князей" (стр. 92); "Под давлением духовенства Шемяка освободил свергнутого великого князя" (стр. 96) и т. д. В книге имеются также ненужные детали из жизни царей и цариц: "...там шли нескончаемые церковные службы" (стр. 130); любовь Петра I к морскому делу принимала "трогательные и наивные формы" (стр. 214); "Рослый и здоровый мальчик (Пётр II. -Л. Ч. ) своим ранним физическим развитием напоминал деда" (стр. 225) и т. д.

Недостаточно разработана история народов XVI - XVIII веков. Неверно, например, изображены в учебнике восстания в районах, населённых в XVI в. нерусскими народами. На стр. 125 читаем: "Даже после взятия Казани татары ещё пять лет продолжали воевать в отдельных местах своего ханства и несколько раз во второй половине XVI в. поднимали восстания". Во-первых, в восстаниях 1552 - 1556 гг. принимали участие не только татары, но и другие народы Поволжья: мари, чуваши, мордва и т. д. Во-вторых, среди народов Поволжья в XVI в. господствовали феодальные отношения, следовательно, общество было классовым, и нельзя говорить, что восставали "татары", не раскрывая социального смысла восстаний, расстановки классовых сил. В процессе восстаний наметились резкие классовые противоречия в феодальном обществе народов Поволжья, и непосредственные производители, "чёрные люди", стали избивать тарскую феодальную верхушку. Этим воспользовалось русское правительство, которое постаралось привлечь "чёрных людей" на свою сторону. История ряда народов (например, народов Сибири) осталась, в сущности, неосвещённой.

Изложение истории России во второй половине XVIII в. также вызывает ряд серьёзных замечаний. Характеризуя внутреннюю политику Екатерины II (в первый период её царствования), автор говорит: "В такой обстановке Екатерине приходилось лавировать, хитрить, идти на временные уступки, хорошо понимая опасность обострения противоречий между крестьянством и поме-

⁵ Ленин. Соч. Т. I, стр. 73. 3-е изд.

⁶ Ленин. Соч. Т. XIV, стр. 18. См. также т. XV, стр. 83. 3-е изд.

щиками. Екатерина пыталась упорядочить крепостничество, улучшить законодательство и административное устройство" (стр. 246).

В подобной трактовке сущность внутренней политики Екатерины представляется в неправильном, искажённом свете. Екатерина II выступает в роли "просвещённой" императрицы, стоявшей над классами и стремившейся сглаживать классовые противоречия, а не в роли главы дворянско-крепостнического государства в период наибольшего расцвета крепостного права.

В главе "Дворянская империя во второй, половине XVIII века" автор ничего не говорит о законодательстве Екатерины в отношении крепостных крестьян, предоставлявшем помещикам право ссылать крестьян на каторгу (1765), помещать их в смирительные дома (1775), запрещавшем крестьянам подавать какие-либо жалобы на своих владельцев (1787). Правда, обо всём этом автор говорит в предшествующей главе - "Крепостное хозяйство и зарождение коммунистического уклада", - однако упоминается это вне связи с внутренней политикой Екатерины. Читатель не сможет составить себе ясного представления о крепостническом характере этой политики.

Характеризуя первую и вторую русско-турецкие войны, автор приходит к выводу, что они имели "освободительный, прогрессивный характер" (стр. 275). Конечно, в результате этих войн Россия укрепилась на побережье Чёрного моря, что создавало благоприятные условия для её дальнейшего экономического и политического развития, к России была присоединена значительная часть Правобережной Украины и тем самым население этих районов освобождено от турецкого ига. Однако при всём значении этих войн неправильно называть их освободительными. Екатерина II, начиная их, отнюдь не руководствовалась стремлением к освобождению украинского народа. Классовое содержание внешней политики Екатерины автор, таким образом, совсем не раскрыл.

Нельзя признать ударной главу "Русская культура во второй половине XVIII в.". Процесс развития культуры рассматривается автором вне связи с социально-политической обстановкой и классовым анализом. "Во второй половине XVIII в., - пишет автор, - начала, щедро внесённые в русскую жизнь при Петре I, дали богатые плоды в области духовной культуры. Движение вперёд заметно было в общественно-идейной жизни, в науке и просвещении, в искусстве и литературе. Историк Болтин, писатели Радищев, Фонвизин, Державин и Карамзин, публицист Новиков, артист Дмитревский, изобретатели Ползунов и Кулибин, архитекторы Баженов и Казаков были наиболее видными представителями этого течения" (стр. 292). Подобная характеристика не даёт представления об общественно-идейной жизни России. Развитие национальной культуры даётся вне ленинских указаний о двух национальных культурах.

Характеристике деятельности Радищева автор отводит совершенно недостаточное место. В параграфе "Участие Екатерины в борьбе против французской революции" автор упоминает о Радищеве лишь в связи с отношением Екатерины к "Путешествию из Петербурга в Москву", а в следующей главе - "Культура во второй половине XVIII века" - Радищеву отведено буквально три строки, в которых автор пишет, что "Путешествие из Петербурга в Москву" являлось и ярким памятником революционного сентиментализма" (стр. 53). Такая оценка извращает образ. Ничего не сказано о социально-политических и философских взглядах Радищева. Далеко не полно охарактеризовано значение Радищева как первого дворянского революционера, оказавшего огромное влияние на развитие передовой общественной мысли на протяжении ряда десятилетий.

Наконец, нужно отметить нечёткую трактовку значения "Манифеста о трёхдневной барщине", изданного Павлом I. Изложив правильно содержание "Манифеста" и указав при этом, что он не имел никакого практического значения, автор пишет: "Однако указ этот был первой, хотя бы и рекомендательной юридической мерой правительства, пытавшейся поставить вопрос об ограничении власти помещика над трудом крепостного крестьянина" (стр. 288). Подобная трактовка "Манифеста" создаёт неверное представление о политике Павла в крестьянском вопросе, который, как известно, проводил линию на усиление крепостничества. "Манифест" носил явно демагогический характер, и издание его было связано со значительным ростом движения.

Раздел истории России XIX в. автор начинает подробным изложением экономического состояния страны в первой половине столетия. Однако его изложение политической истории не всегда органически связано с социально-экономическим анализом. Примером этого может служить освещение автором внутренней политики царизма в первой четверти XIX века. Характеризуя внутреннюю политику Александра I, автор ничего не говорит о причинах, вызывавших преобразовательную деятельность молодого царя. А между тем все реформы, проводимые Александром, обусловливались стремлением сохранить феодально-крепостническую систему, предотвратить возможность революционных потрясений, усилившихся в условиях развития капиталистических отношений. Далее, излагая содержание плана государственных преобразований М. М. Сперанского, автор опять-таки не указывает на обострение внутренних противоречий, вызвавших появление этого плана преобразований. А между тем сам Сперанский прямо указывал, что "Российская конституция одолжена будет бытием своим не воспалению страстей и крайностей обстоятельства, но благодетельному вдохновению верховной власти"⁷ .

Эти ошибки имеют место в освещении и дальнейшего периода внутренней политики Александра I. Так, характеризуя внутреннюю политику после Отечественной войны 1812 г., автор пишет: "В то время, как в

⁷ "План государственного преобразования графа М. М. Сперанского", стр. 24. М. 1905.

стране росло и ширялось массовое стихийное движение, правительство Александра I становилось всё более реакционным. Правда, Александр I иногда как бы намеревался вернуться к либерально-реформистским планам своего царствования. Так, в 1816 г. он поручил Аракчееву составить проект постепенного освобождения крепостных крестьян, но этот проект не был осуществлён... В 1819 г., по поручению царя, Новосильцов сочинил проект "Государственной Уставной грамоты Российской империи" (стр. 336). Хотя автор и говорит, что усиление реакции было связано с ростом массового стихийного движения, однако в этой интерпретации становятся непонятными либеральные колебания Александра I. В действительности причины этих колебаний определялись тем же страхом перед нараставшей крестьянской революцией. Это заставило Александра I поручить составление проекта об отмене крепостного права не только Аракчееву, но также и Гурьеву и Мордвинову. Наконец, это же обстоятельство вызвало и составление Новосильцовым Уставной грамоты.

Таким образом, изложение автором всех этих событий создаёт ложное представление о внутренней политике царизма, якобы характеризовавшейся мирным поступательным развитием, в то время как эта политика определилась в первую очередь кризисом феодально-крепостнической системы, находившим своё выражение в непрерывном нарастании массового движения против царизма.

Излагая внешнюю политику Александра I, характеризуя Венский конгресс, автор ничего не говорит о контрреволюционной роли его, в то время как именно Венский конгресс явился исходным пунктом реакции в первой половине XIX в., ставя своей задачей укрепление феодальных порядков в Европе на основе "священного принципа легитимизма".

Переходя к рассмотрению внутренней политики Николая I, в освещении которой автор в основном избежал отмеченных выше ошибок, необходимо остановиться на трактовке в учебнике закона от 2 апреля 1842 г. об обязанных крестьянах. Характеризуя этот закон, автор пишет: "Этот закон предоставлял помещикам право освобождать крепостных крестьян, сохраняя за собою всю землю и оставляя крестьянину в пользование земельный надел, за который крестьянин принимал на себя "обязанности" (барщину или оброк)" (стр. 352). При таком изложении может сложиться впечатление, что закон предусматривал полное освобождение крестьян от крепостной зависимости. В действительности же крестьяне оставались по-прежнему крепостными: хотя они и получали некоторые личные права, вотчинно-полицейская власть помещика над ними по-прежнему сохранялась.

Революционному общественному движению в учебнике уделено достаточно места, и освещена эта проблема в основном верно. Однако и здесь необходимо сделать ряд существенных замечаний.

Характеризуя причины, вызвавшие возникновение движения декабристов, автор указывает на процесс разложения феодально-крепостнического строя и развития капиталистических отношений; вместе с тем он отмечает также влияние Отечественной войны 1812 г., связывая с ней подъём национального чувства и патриотизма. Соглашаясь вполне с автором, мы считаем, что наряду с этим он должен был сказать и о влиянии французской буржуазной революции на формирование идеологии декабристов. И. В. Сталин, С. М. Киров и А. А. Жданов в своих замечаниях на Конспект учебника истории СССР прямо указывают, что развитие революционного движения в России нельзя рассматривать изолированно от общественных движений, происходивших в Западной Европе.

Говоря об Обществе соединённых славян и их программных положениях, автор приходит к выводу, что взгляды членов Общества "свидетельствовали о пробуждении национально-славянского сознания в среде передового русского дворянства" (стр. 343). С подобным утверждением нельзя согласиться. Нет слов, что рост национального сознания вызывал в свою очередь и симпатии к родственным славянским народам, однако говорить о формировании какого-то особого "национально-славянского сознания" всё же нельзя.

В главе "Общественно-идейное направление 30 - 40-х годов XIX в.", характеризуя славянофилов, автор указывает, что "воинствующий, религиозно-философский идеализм славянофилов, их монархизм, их враждебность революции, всё это сближало славянофильство с реакционной теорией "официальной народности". Славянофильство, - продолжает автор, - включавшее и прогрессивное и реакционное начало, объективно соответствовало противоречивому положению либеральных помещиков эпохи разложения крепостного строя" (стр. 363). Подобная оценка славянофильства представляется нам неточной. Славянофильство, бесспорно, являлось консервативной идеологией, поскольку оно выступало сторонником сохранения самодержавно-дворянского строя в условиях кризиса феодально-крепостнической системы.

Проблема основных течений русской общественной мысли 30 - 40-х годов также требует иной трактовки. Основным, определяющим различием направлений в русской общественной мысли того времени являлось не славянофильство и западничество, а принадлежность к революционному либо реформистскому лагерю. Именно эти два направления русской общественной мысли можно ясно обнаружить ещё с конца XVIII столетия, и они-то и определяли основные общественные течения того времени.

Истории народов России первой половины XIX в. отводится в учебнике достаточно места (см. стр. 369 - 383). Освещен этот вопрос в основном правильно. Подробно изложена история Украины, Белоруссии, Казахстана, народов Прибалтики. Однако нельзя не остановиться на отдельных недостатках. Так, например, излагая историю борьбы горцев под руководством Шамиля за независимость, автор ничего не говорит о характере социальных реформ, осуществлявших-

ся имамом, а также о природе созданного им государства.

В заключение необходимо остановиться на освещении в учебнике Крымской войны, точнее, отношения различных слоев русского общества к этой войне. Вместо чёткого освещения этого вопроса автор пишет: "Для мыслящих людей было ясно, что конечной, самой главной причиной военной неудачи России был крепостной строй, крепостное право" (стр. 390), - и далее приводит слова И. С. Аксакова, подтверждающие эту мысль. С подобным определением никак нельзя согласиться. Во-первых, непонятно, что представляет собою внеклассовая категория "мыслящих людей"? Во-вторых, к концу войны многие представители господствующего класса понимали, что причиной поражения являлось крепостное право.

Вместо подобного туманного определения необходимо было показать отношение различных классовых групп к войне и причинам поражения России.

Таковы основные пороки учебника. Авторы его в ряде оценок оказались в плену у буржуазно-либеральных теорий в трактовке ряда основных вопросов истории.

Помимо этого в учебнике имеется и ряд фактических ошибок. На стр. 40 сказано: "Сведения о расселении восточных славянских племён мы черпаем из летописи, составленной в XI в. на основании более древних источников". Известно, что Повесть временных лет относится к XII веку. На стр. 46 под 911 годом сообщаются сведения о походе Олега, о котором летопись говорит под 907 годом. На стр. 54 находим утверждение, что в XI - XII вв. "укреплялись феодальные поместья", хотя известно, что поместная система складывается не ранее XV века. Эта же ошибка повторена на стр. 101, где сказано о раздаче поместий удельными князьями в XIV веке. На стр. 94 рассказывается о присоединении при Дмитрии Донском к Москве Владимира, хотя в действительности речь должна идти о передаче Дмитрием своему сыну Василию I на основе вотчинного права Владимирского великого княжения. На стр. 137 находим утверждение, что первопечатниками были Иван Фёдоров и Пётр Мстиславец, а первопечатной книгой - "Апостол" 1564 года. Имеющийся в настоящее время в распоряжении историков материал позволяет говорить о зарождении книгопечатного дела ещё в 50-х годах XVI века. На стр. 144 "руководителем восставших крестьян" в начале XVII в, назван Хлопко Косолап. В действительности было два лица: Хлопко и Косолап.

Излагая события войны 1812 г., автор указывает, что Смоленск был оставлен русскими войсками 7 августа. В действительности же это событие произошло в ночь с 5 на 6 августа. Говоря об отступлении французской армии, автор утверждает, что "по пятам отступающего неприятеля, настойчиво заседая, двигался Кутузов" (стр. 331). На самом же деле Кутузов применял тактику параллельного преследования.

Наша высшая школа остро нуждается в учебнике по истории СССР. Но благородную задачу воспитания советского юношества в духе патриотизма и гордости за свою Родину может выполнить только такой учебник, который написан с марксистско-ленинских позиций. Этому требованию рецензируемый учебник не отвечает. Он может только повредить в выполнении этой важнейшей задачи.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Л. ЧЕРЕПНИН, П. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ:

Комментарии: