(Ц. ФРИДЛЯНД - Жан-Поль Марат и гражданская война XVIII в. Соцэкгиз, 1934, 510 стр., ц. 7 руб., пер. 1 р. 50 к.).

Первыми работами, которые положили основу научной биографии Марата, был" работы Бужара и Шевремона. Последняя представляла скорее своеобразный "маратовский архив". Но современи их выхода прошло уже больше пятидесяти лет, и именно за эти годы широко развернулось изучение истории великой буржуазной революции; Давно созрело время для новой биографии Марата, которая должна была учесть результаты исследования социально-экономической истории революции. Биография Бужара для своего времени была прекрасной работой, имевшей задачей реабилитацию Марата от годами и десятилетиями накоплявшейся клеветы. Но совершенно очевидно, что для восстановления подлинного образа и роли Марата работа Бужара сейчас уже недостаточна.

Правда, это не означает, что развеяны уже все контрреволюционные легенды о Марате, с которыми боролся Бужар. Еще несколько лет назад в Англии вышла работа Фипсона¹ , пытавшегося воскресить легенду о Марате как преступнике, ограбившем Эшмолин-музей и за два года до революции отбывавшем в Эдинбурге тюремное наказание. Иначе, чем чисто классовой ненавистью к Марату, нельзя объяснить это упорное стремление во что бы то ни стало обосновать нелепую версию о Марате-преступнике. Марата знали до революции - и давали более или менее благоприятные отзывы о его работе - такие люди, как Гете, Вольтер, Дидро, Франклин. Марат был врачом при дворе брата Людовика XVI, графе д'Артуа. Наконец найдены документы, неопровержимо свидетельствующие о том, что Марат был в Париже и даже расплачивался со своими кредиторами в то время, когда, по версии Фипсона, он от бывал наказание в Англии. Но классовая ненависть и вражда Фипсона к Марату так упорны, что Фипсон в своем недоверии к любому утверждению Марата доходит до того, что проверяет за ряд лет регистры квартиронанимателей квартала в Лондоне, где жил Марат. Явная бесцельность этого занятия видна из вывода, к которому Фипсон приходит после длительных и упорных поисков: Марата нет в списках квартиронанимателей, но он мог жить в меблированных комнатах. Фипсон имеет своих продолжателей. В "English historical Review" за 1934 г. помещена статья "почтенного" Ж. М. Томпсона "Le Maltre alias Mara", посвященная тому же вопросу об идентичности преступника, ограбившего музей, и Марата, причем автор приходит к выводу, что вопрос все еще не ясен² .

Конечно, в литературе, посвященной Марату, вышедшей за последнее время, это чисто реакционное направление незначительно. Но две новейшие биографии Марата - Готшалька и Вальтера - показывают, насколько трудно буржуазной историографии дать подлинно научную, исчерпывающую биографию Марата.

Работа Вальтера³ вызывает неприятное впечатление своим высокомерно-ирониче-

¹ Sidney L. Phippson, Marat, his career in England and France before the Revolution. 1924.

² "Le Maltre alias Mara" by the Rev. J. M. Tompson ("English historical Review", 1934, XLIX, p. 55 - 74).

³ Gerard Walter, Marat. P. 1933.

ским отношением к Марату. Автор органически не в состоянии понять революционера Марата с его страстным темпераментом, тревогой за судьбы революции. Ключ к объяснению тактики Марата у Вальтера очень прост.

Если Марат выступает с нападками на стоящие правее его группировки, если он требует новых массовых выступлений, то к этому его толкает неудовлетворенное личное честолюбие, "ослепление, неспособность оценить свою роль и значение". По словам Вальтера, Марат "имел о себе чрезвычайно лестное представление. Он считал себя наделенным исключительными данными и стоящим выше всех своих современников"⁴ . Но "так как им пренебрегают, отказываются от сотрудничества с ним", он занимает все более враждебную позицию по отношению к стоящим у власти и начинает чувствовать себя все лучше в роли "гонимого человека" (d'un homme traque)⁵ . Вальтер доказывает при этом, что подпольную свою работу Марат вел если и не во вполне комфортабельных условиях, то во всяком случае в достаточно сносных. Жалобы же Марата объясняются только присущим ему "искусством воздействовать на чувствительность читателей умелым выставлением на вид своих настоящих, прошлых и будущих страданий" (p. 135). Маратовский "проект конституции" замечателен именно своей ясной тенденцией выставить себя в качестве мученика революционного дела, оставить себе в исключительное пользование "место мстителя за социальную несправедливость" (p. 97). Марат был готов поддержать Законодательное собрание: когда его услуги отвергли, он возобновил борьбу (p. 169). Марат подготовлял 10 августа, желая "сыграть известную роль в событиях, которые, как он видел, приближались... Он делал все возможное, чтобы заставить себя оценить" (pour se faire valoir). Отгораживаясь от Фипсона, Вальтер внушает однако читателям мысль о вероятности того, что Марат получал субсидии для своей борьбы с Неккером от "компании maltres-boulangers" (p. 128), что в борьбе с Лафайетом и при выборах в Конвент "друга народа" материально поддерживал Филипп Орлеанский ("sous une forme ou autre l'Ami du Peuple avait beneficie de la generosite du futur citoyen Egalite" (p. 187).

Работа Готшалька⁶ стоит неизмеримо выше по серьезности метода и подхода, чем книга Вальтера, но Готшальк в основном пытался изучить только политические идеи Марата (подзаголовок английского издания его книги гласил: "Опыт о радикализме" - "Essay on Radicalism"). Он не раскрыл сколько-нибудь глубоко социально-экономической программы Марата, не коснувшись, например, ни его отношения к стачкам 1791 г., ни его отрицательного отношения к отмене цехов, несмотря "а то, что эти вопросы были поставлены уже Жоресом. Готшальк не связал биографии Марата с историей массового движения, с историей левого революционного фланга, якобинизма и т. д. Он ограничился только анализом его работ. Матьез был совершенно прав, считая данную работу Готшалька только первым эскизом для настоящей биографии Марата⁷ . Но американский историк кроме того закрыл себе путь к пониманию тактики Марата, отказавшись связать его дореволюционную деятельность с революционной. По Готшальку, дореволюционный Марат и даже Марат первых месяцев 1789 г. до сентября - "либеральный монархист", защищающий "политические идеи буржуазии". Марат-горожанин, не связанный с крестьянскими интересами; "когда он перестал быть вождем буржуазии, он стал вождем рабочего класса"⁸ . Марат, по словам автора, был буржуазным политиком и идеологом, и только превратности хода революции повернули его влево. Готшальк склоняется даже к тому, что будь Марат в предреволюционные годы избран членом Академии, "он стал бы консерватором". "В целом... его карьера и связи должны были сделать из него консерватора. Если бы

⁴ "Marat avait de sa propre personne opinion des plus flatteuses: il se croyait dote d'une intelligence exceptionnelle" (Walter, Op. cit., p. 181).

⁵ Ibid., p. 117.

⁶ L. Gottschalk, J. P. Marat, l'Ami du Peuple, P. 1929 (вышла в Америке " 1927 г.).

⁷ "Annales Historiques de la Revolution franchise", 1927, p. 598 - 602.

⁸ L. Gottschalk, Op. cit., p. 41; во всех произведениях Марата до середины 1789 г. "idees politiques du bourgeois" (p. 57).

все шло как следует во время революции, его консервативный дух мог бы еще восторжествовать"⁹ . Только глупость умеренной буржуазии заставила его стать сторонником революционной диктатуры, "только сила обстоятельств, независимых от его воли, сделала из него, хорошо оплачиваемого прислужника дворянства, вожака народного движения" (p. 187). Исходя из этого совершенно неправильного понимания Готшальк считает Марата монархистом вплоть до 1792 г. и полагает, что даже диктатура в представлении Марата должна была служить только временным этапом к созданию конституционной монархии. "Еще после 10 августа Марат был попрежнему монархистом... Марат был всем, чем угодно, но только не одним из основателей Республики" (p. 114).

Этих кратких замечаний достаточно, чтобы показать, насколько далека западноевропейская буржуазная историография от того, чтобы дать подлинно научную, биографию Марата. Тем серьезнее становится эта задача для советского историка - биографа Марата.

Рецензируемая работа т. Фридлянда отличается от работ буржуазных историков прежде всего по своему замыслу. Она стремится связать биографию Марата с ходом классовой борьбы. Биография Марата рассматривается в свете истории оформления левого, мелкобуржуазного и плебейского фланга революции. Взгляды Марата противопоставляются и сравниваются со взглядами важнейших представителей буржуазных и мелкобуржуазных направлений XVIII в. В отличие почти от всех исследователей т. Фридлянд стремится связать дореволюционную деятельность Марата с революционной. В противоположность огромному большинству биографов Марата он рассматривает его деятельность в годы революции не как деятельность одиночки, блестяще "отгадывавшего" ход событий, а на фоне оформления якобинизма и группировок, в той или иной мере возглавлявших плебейские элементы городов. В биографии Вальтера, вышедшей под авторитетной редакцией члена Академии покойного Луи Барту, нет даже упоминания об октябрьских днях 1789 г. и позиции Марата в связи с ними, нет анализа его позиции в связи с событиями в Нанси, стачками 1791 г. и т. д. В монографии же т. Фридлянда все изложение деятельности и взглядов Марата ведется применительно к важнейшим этапам классовой борьбы, массового движения. Самый тип монографии стоит несравненно выше предшествующих монографий о Марате.

Первая глава монографии ("Борьба за демократию до 1789 г.") посвящена выяснению важнейшего вопроса для понимания всей деятельности Марата в годы революции - существует ли связь между взглядами и деятельностью Марата до и после революции. "Что создало ему (Марату - В. Д. ) популярность - говорил Наполеон - это то, что в 1790 г. он предвещал то, что произойдет в 1792 г.". Но весь вопрос состоите том, чтобы объяснить эту совершенно исключительную проницательность Марата. Что в первые же моменты "всеобщего опьянения и энтузиазма" дало возможность Марату разоблачить Бальи, Лафайета, Мирабо как врагов революции? Что дало ему возможность показать, что 14 июля было восстанием низов ("du petit peuple"), что взятие Бастилии было преимущественно делом "десяти тысяч бедных рабочих С.-Антуанского предместья", но что революционные массы оказались обманутыми и в июле, и в октябре? Почему Марат уже в 1790 г. призывает к новому вооруженному выступлению масс, введению террора и установлению революционной диктатуры? Готшальк, считающий дореволюционного Марата представителем буржуазного консерватизма, бессилен ответить на эти вопросы. Заслуга монографии т. Фридлянда, на наш взгляд, состоит в том, что в ней дан правильный ответ на эти важнейшие вопросы. "В отличие от буржуазной историографии мы утверждаем, что революционная деятельность Марата 1789 - 1793 гг. была подготовлена его теоретической (и мы добавили бы - политической - В. Д.) работой задолго до революции" (с. 145). Подробный анализ "Польских писем", "Цепей рабства" (1774 г.), "Плана уголовного законодательства" (1780 г.), произведенный автором, показывает, что в этих работах можно найти

⁹ Gottschalk, Op. cit. p. 38 - 39.

ряд идей, которые Марат так блестяще развернул в ходе революции. "Я пришел в революцию с готовыми идеями" (j'arrival a la Revolution avec des idees faites) - утверждал Марат, и это его заявление отнюдь не было голословным. Тов. Фридлянд совершенно правильно указывает на значение "Цепей рабства" для понимания будущей тактики Марата в революции¹⁰ . Характерна данная здесь оценка классовых сил революции: "Почти во всех восстаниях простонародье берет на себя почин; зажиточные и богатые граждане высказываются лишь в конце, когда они бывают захвачены потоком"¹¹ . Не яснее ли становится позиция Марата в 1789 г., если учесть, что уже в 1774 г. он писал о необходимости максимального недоверия к монархии, после того как она идет на первые уступки: "Малейшее промедление губительно; единственное, что может спасти его (вождя революции - В. Д. ) - это умение использовать момент. Если упустить момент, решающий победу, все потеряно: неприятелю дается время притти в себя, подготовиться к наносимым ему ударам; в эти критические моменты партия власти сохраняет большое преимущество перед партией свободы (разрядка моя - В. Д.). Если государю нельзя напасть на народ, то, хотя он и поднял знамя против него, чтобы выиграть время, он предлагает мир... Народ обольщен знаками мирного сочувствия... И часто, подобно детям, боящимся поднять руку на своего отца, они опускают оружие. Между тем монарх со своей стороны никогда не питает отеческих чувств; в восставших подданных он видит только мятежников и чувствует себя в безопасности, лишь безжалостно раздавив их"¹² . В критике индепендентского парламента и Кромвеля, воспользовавшихся "народным имуществом", поделивших его между собой, заботившихся только о том, чтобы удержать высшую власть и забывших о необходимости устранения недостатков правительства, виден уже будущий Марат, беспощадный критик буржуазного Учредительного собрания. Целый ряд важнейших мыслей Марата о восстании, о диктатуре достаточно ясно развит в "Цепях".

Но эта критика конституционных иллюзий свойственна отнюдь не только Марату. Нельзя правильно понять Марата, если не учесть, что его формирование как политического деятеля происходило одновременно с формированием демократической партии в Англии, которое Энгельс приурочивает к 80-м годам XVIII в. В своей критике Готшалька Матьез указывал совершенно правильно, что нет никаких оснований не доверять свидетельству Марата о том, что он был связан с политическими обществами, радикальными клубами в Англии 70-х гг., что он был активнейшим участником политической борьбы. "Если Марат был великолепнейшим психологом, то только благодаря тому, что он прошел длительную политическую школу в Англии". Матьез прав, когда отмечает, что даже заголовок одного из изданий Марата - "Junius", заимствованный из английского памфлета, свидетельствует о том крупнейшем влиянии, которое наложила на Марата школа политической борьбы в Англии¹³ " Матьез недооценивает, как показывает монография т. Фридлянда, влияние швейцарских демократических элементов. Но как бы то ни было, ключ к пониманию особенностей тактики Марата, к объяснению отсутствия у него конституционных иллюзий именно в том, что Марат пришел в революцию с определенными сложившимися идеями, пройдя уже определенную школу классовой борьбы (притом в наиболее развитой в экономическом отношении стране Европы), которую только еще предстояло пройти будущим вождям революционной мелкой буржуазии и плебейства.

Это - важнейший вывод монографии т. Фридлянда, который отличает ее

¹⁰ Кстати, Вальтер, ссылаясь на Ш. Раппопорта, сообщает, что сохранился экземпляр "Цепей рабства" с пометками Маркса, внимательно изучившего памфлет.

¹¹ Марат, Памфлеты, под ред. Ц. Фридлянда, М. 1934, с. 150.

¹² Там же, с. 155 - 156.

¹³ Вальтер, тоже отмечающий единство взглядов Марата, считает, что идеи, развитые в "Цепях", могут быть объяснены как реакция мышления деклассированного человека, лишенного прочного положения, в чужой стране" (?!), р. 54.

от подавляющего большинства биографий Марата. К сожалению, материал об истории демократического движения в Англии 70 - 80-х гг. очень скуден, и дальнейшая задача исследователей состоит в том, чтобы осветить предисторию корреспондентских обществ и попытаться добыть дополнительные материалы о связи Марата с этим движением.

Недостаточно подчеркнуты в книге английские влияния в вопросе о создании "братских обществ", "отцом" которых во Франции был Марат. Английский опыт играл здесь вероятно значительно большую роль, чем "средневековые братства" и даже масонство.

Четыре следующих главы посвящены анализу идей и деятельности Марата в 1789 - 1791 гг., до созыва Законодательного собрания. В основном изложение связано с важнейшими этапами массового движения: 5 - 6 октября, борьба дистриктов против коммуны, "дело Нанси", массовое движение весной и летом 1791 г. Благодаря такому изложению автору удалось совершенно правильно осветить, например, борьбу дистрикта Кордельеров в декабре 1789 - январе 1790 г. не как "дело Марата" или "дело Дантона", а как этап в истории оформления мелкобуржуазной демократической партии, неотделимой в этот период от "плебейства". Благодаря такому построению книги совершенно ясно обрисовывается роль Марата как наиболее дальновидного и проницательного руководителя этого складывающегося направления, притом лишенного и тени легалистских, конституционных иллюзий, которые были сильны еще, например, у Робеспьера. Борьба дистрикта Кордельеров против коммуны, изложенная очень подробно, с привлечением материалов Национального архива, является одним из первых организованных, а не стихийных, самостоятельных выступлений мелкобуржуазной демократии против крупной буржуазии. И в организации этого выступления важнейшая роль принадлежит Марату. Тов. Фридлянд подробно изучает "дело Нанси" (август 1790 г.) и борьбу вокруг армии как следующий этап в деле оформления самостоятельного левого фланга, противостоящего не только монархии, но и буржуазному собранию и Лафайету. Значение блестящих памфлетов Марата "C'en est fait de nous", "On nous endort. Gare au reveill", предшествовавших "делу Нанси" и помогавших уяснить его национальное, а не узко локальное значение, обрисовано т. Фридляндом совершенно верно. Нельзя не сопоставить с этим, что работы Готшалька и Вальтера обходят этот важный этап в развитии классовой борьбы, отвлекаются от массового движения эпохи и этим самым совершенно затушевывают подлинную историческую роль Марата как руководителя народных масс, как великого мелкобуржуазного революционера.

Оценка т. Фридляндом стачечного движения весной 1791 г. совпадает с той, которая дана Ж. Мишоном ("Essai sur l'histoire du parti feuillant, Ad. Duport"), Стачки имели не только узко экономический характер, они являлись частью того движения, которое имело своим кульминационным пунктом республиканскую демонстрацию на Марсовом поле. Протест Марата против закона Ле-Шапелье как политической меры вскрывал эту связь между экономической и политической активностью парижских рабочих. Историки, изучавшие рабочее движение эпохи революции (Тарле и др.), изображали стачки 1791 г, как чисто экономические. Они не видели роста политической активности и самостоятельности ни массы рабочих, ни той их передовой группы, которая, по словам Жореса, проделала путь от Марата к Бабефу. Значение закона Ле-Шапелье как одной из мер в цепи политических репрессий буржуазии против массового движения не было ими понято, как не было понято поэтому и выступление Марата против этого закона. Но т. Фридлянд все-таки не доказал, что Марат понимал смысл экономической борьбы пролетариата. То, что удары Марата были направлены против закона Ле-Шапелье только как политической меры, было все же не случайно. Марат глубже остальных понимал классовый смысл происходивших событий. В эти годы он ближе всех остальных руководителей левого крыла был связан с рабочими Парижа. Это в монографии очень обстоятельно доказано (например, в связи с анализом отношения Марата к стачечному движению, к рабочим монмартрских мастерских и т. д.).

Но все же Марат оставался человеком своей эпохи, и значение экономической борьбы пролетариата, стачечной борьбы было для него неясным¹⁴ .

В монографии т. Фридлянда дан подробный анализ взглядов Марата по вопросам экономической политики. Едва ли не впервые разобраны его взгляды по вопросам финансовой политики, мотивы, по которым Марат противился введению ассигнаций, считая, что эмиссия является для имущих классов средством овладеть национальными имуществами.

Очень важен анализ проекта Марата о ликвидации нищеты путем секвестра монастырских зданий и создания мануфактур с применением технических усовершенствований, созданных в Англии, т. е. машин. Этот проект, мимо которого прошли остальные исследователи, заставляет более критически подойти к обычным утверждениям о мелкобуржуазности экономических взглядов Марата. Он заставляет отвергнуть "категорическое утверждение Жореса", что "друг народа" не понимал значения крупных мануфактур, новой формы промышленности, что он был только защитником отсталого цехового производства" (с. 417).

Неясной остается все же позиция Марата в вопросе о цеховой системе. Известно, что Марат был противником ее ликвидации. Чьи интересы он при этом защищал? Тов. Фридлянд отмечает, с одной стороны, что уничтожение цехов было для трудового населения "средством самообороны против привилегий мастеров" (с. 388). Но он считает вместе с тем, что отрицательное отношение Марата к ликвидации цехов диктовалось "интересами рабочих и ремесленников в их борьбе с мастерами" (с. 395). Положение автора, что взгляды Марата в этом вопросе типичны для "плебейской оппозиции", остается недоказанным. Окончательный ответ на этот вопрос может быть дан только при более подробном и конкретном анализе роли различных прослоек ремесленной Франции и их активности.

В общем выводе, который делает автор из анализа высказываний Марата по вопросам экономической политики, он с полным основанием подчеркивает, что в проектах Марата нет законченной социальной системы: "... Перед нами разрозненные высказывания, которые не должны быть нами превращены в законченную и продуманную систему" (с. 418). Очень интересно сопоставление взглядов Марата и Бабефа. Тов. Фридлянд обнаружил интересные материалы об отношении Марата к Бабефу. Еще в 1790 г. Марат горячо поддержал кампанию сопротивления уплате налогов, проводившуюся Бабефом в Пикардии.

Центральной и наиболее важной частью монографии является анализ революционной тактики Марата - его взглядов по вопросам о вооруженном восстании, терроре, гражданской войне, диктатуре. Тов. Фридлянд прав, что сила и историческое значение Марата в наиболее ясной постановке этих вопросов. Наибольший интерес для нас представляет анализ именно этих взглядов Марата, которые остаются книгой за семью печатями даже для наиболее объективных историков Марата из мелкобуржуазного демократического лагеря. Правильна мысль, что есть два течения в историографии Марата - демократическое и коммунистическое. Отзыв Энгельса о книге Бужара и его оценка Марата являются исходными для историка-марксиста. Эта оценка резко противоположна реформистской оценке Марата. Именно эта часть мировоззрения Марата, а не его экономические взгляды, является наиболее выношенной, продуманной еще в дореволюционный период. Разумеется, Марат рос вместе с буржуазной революцией, но известные принципы революционной тактики он начинает применять в первые же ее месяцы. В июле 1790 г. в одном

¹⁴ "Мне кажется, - писал Матьез, - что никто другой из революционеров не имел в такой мере представление, что пролетариат является особым классом, отличным от буржуазии, никто не стремился в подобной мере противопоставить его общие интересы интересам других классов, никто не сделал столько, чтобы внушить гордость и достоинство, без которых не существует классового сознания" ("Annales Historiques", 1927, p. 600). Матьез был совершенно неправ, когда приписывал Марату ясное представление о пролетариате, но бесспорно, что только Марат уделял такое огромное внимание не только "menu peuple" - плебсу, но, именно рабочим.

из лучших своих памфлетов "К оружию, или мы погибли" Марат исчерпывающе ясно формулировал программу, которая осуществлена была только 10 августа: "Вы погибли навсегда, - писал Марат, - если вы не возьметесь за оружие, если вы не обретете вновь той героической доблести, которая с 14 июля до 5 октября два раза спасала Францию. Скачите в Сен-Клу, если еще не поздно, возвратите короля и дофина в ваши страны; держите их крепко, и пусть они отвечают за события; заприте австриячку и ее деверя, чтобы они не могли больше конспирировать; задержите всех миллионеров и их приказчиков; бросьте их в тюрьму, возьмите под стражу главу муниципалитета и заместителей мэра; не спускайте глаз с генерала (Лафайета - В. Д.)...овладейте всеми пороховыми складами; пусть округа восстановятся и останутся перманентными; пусть они заставят отменить пагубные декреты... Снесите пятьсот - шестьсот голов, и вы обеспечите себе покой, свободу и счастье; ложная гуманность удержала вас и приостановила ваши удары; она будет стоить жизни миллионам ваших братьев; пусть наши враги восторжествуют на момент, и кровь полется ручьями; они будут безжалостно душить вас..."¹⁵ . Эти идеи зрели уже в предреволюционный период, они в зачаточной форме развивались Маратом уже в "Цепях рабства".

Понимание неизбежности и необходимости для спасения революции нового вооруженного выступления масс, необходимости революционного террора и диктатуры ставило Марата выше всех остальных вождей революционного крыла. Только Марат обладал достаточно ясным пониманием хода событий и революционным мужеством, чтобы заявить уже в 1791 г. после бегства короля, что "единственное средство, оставшееся для спасения... это гражданская война. Я выражаю желание, чтобы она как можно скорее разразилась со всей силой, чтобы народ, наконец, мог отомстить своим тиранам и их слугам, чтобы он смог чинить суд и расправу над своими заклятыми врагами депутатами, предателями отечества" (с. 443). Очень показательно сравнение позиции по вопросу о терроре Марата и Робеспьера летом 1791 г. Когда в Собрании Робеспьер и Петион выступили за отмену смертной казни, Марат писал: "Наши верные депутаты высказали... мысли, которые делают честь их чувству, но ведут к неудобствам, слишком серьезным, чтобы их мысли могли быть приняты" (с. 433).

Тов. Фридлянд подчеркивает, что во всех этих вопросах у Марата есть определенная последовательность, что уже в "Offrande a la patrie", еще до 14 июля, Марат предлагал создание революционного трибунала для расправы с врагами народа. Точно так же и в вопросах о диктатуре Марат последовательно защищает взгляд "а ее необходимость и в работах английского периода, и в первые месяцы революции, и в последнем своем письме Якобинскому клубу 20 июня 1793 г. В этих вопросах Марат наиболее самостоятелен, и его идейное наследство именно здесь представляет наибольший интерес для советских историков.

Нужно, однако, отметить, что, защищая эту мысль, т. Фридлянд допускает в ряде мест формулировки, с которыми нельзя согласиться. Неоднократно в книге подчеркивается, что Марат был "человеком своей эпохи, когда юридические формулы скрывали даже в сознании передовых мыслителей реальные социальные силы, которые скрывались правовыми нормами", что "в сочетании прошлого и будущего, элементов формально-правового мышления и революционной теории - характерная особенность теоретических высказываний Марата в 1789 - 1791 гг." (с. 227). Указывается, что Марат остается деятелем XVIII в., пытается объединить идеи Руссо и Монтескье (с. 187), его родство с либеральной буржуазией в вопросе об идеальной конституции (с. 177), что у него "не было законченной теории революции" (с. 325), что как мелкобуржуазные революционеры ни Марат, ни Марешаль "не смогли последовательно сформулировать программы новой революции в интересах плебейских масс" (с. 310). Но наряду с этими совершенно правильными замечаниями т. Фрид-

¹⁵ Марат, Памфлеты, с. 412 - 413.

лянд все-таки в ряде мест говорит о "маратизме" как "учении о диктатуре плебейских масс" (см., например с. 449), о своеобразной для XVIII в. "теории революции плебейских масс", которую в отличие от Марешаля якобы сумел выдвинуть Марат (с. 311). Мы думаем, что эти утверждения только мешают выявить то, что действительно характерно для Марата как теоретика.

Матьез был абсолютно неправ, когда утверждал, что Марат не был теоретиком, и обосновывал это тем, что Марат "не терпел общих мест" (!). В монографии т. Фридлянда доказано, что сила Марата, объясняющая его политическую прозорливость, заключалась в его теоретическом превосходстве над остальными деятелями революции якобинского лагеря. Но это отнюдь не значит, что у Марата есть законченная "теория революции", "учение о диктатуре плебейских масс":

В вопросе о диктатуре, - который один Марат ставил уже в начале революции, - Марат находился скорее под влиянием опыта античных республик, Маккиавели. Сделанное в монографии сопоставление "Цепей рабства" и "Рассуждений на Тита Ливия" Маккиавели по вопросу о вождях и диктатуре и затем вывод - "не эти ли мысли лежат в основе маратовских рассуждений о восстании" (с. 141) - убедительны и верны. В монографии указано, что и по вопросу о неизбежности гражданской войны точка зрения Марата менялась, что он "не обладал, да и не мог обладать пониманием неизбежности гражданской войны; для Марата не менее характерно опасение и страх перед гражданской войной, необходимость и неизбежность которой становится для него очевидной лишь позднее, в 1791 - 1792 гг." (с. 373). Марат не сторонник личной диктатуры¹⁶ , но вместе с тем, будучи человеком своей, эпохи, он не мог дойти до понимания форм массовой революционной диктатуры; В подчеркивании необходимости диктатуры - сила Марата. В неумении, исторически, неизбежном, определить ее формы, уйти дальше опыта античных и итальянских республик, дальше Маккиавели, - его слабость, характерная для мелкобуржуазного революционера XVIII в. В великой буржуазной революции во Франции не могло быть и не было "учения о диктатуре плебейских масс". Вот почему мы считаем неправильными эти заостренные формулировки о "маратизме", которые противоречат стремлению автора дать исторически верный, не модернизированный портрет Марата.

В этом свете мы хотели бы остановиться и на оценке классовых слоев, на которые опирался Марат и которые он организовывал. Тов. Фридлянд приводит ответ, который да и самим Маратом в одной из его статей в мае 1791 г.: "Только земледельцы, мелкие торговцы, ремесленники и рабочие, поденщики и пролетарии, как их называют наглые богачи, могут составить свободный народ. Только они ненавидят угнетение и всегда готовы свергнуть его" (с. 410). Эта характеристика действительна является исчерпывающей.

Совершенно несомненна близость Марата именно к плебейским элементам городов. Но, как указывал Ленин; в этот период мелкая буржуазия, крестьянство, ремесленники и т. д. - "ядро революционной демократии" - почти неотделимы от плебейских элементов. Марат в этом революционном блоке стоит в 1789 - 1791 гг. на крайне левом фланге. При всех различиях и оттенках все же в декабре 1789 - январе 1790 г. Марат борется вместе с дистриктом Кордельеров, вместе с Дантоном; в 1791 г. в Робеспьере он видит лучшего патриота, которому может быть доверено "воспитание дофина"; в списке кандидатов, который Марат защищал на выборах в Конвент в августе 1792 г., в первой пятерке фигурируют Робеспьер и Дантон.

Но характерно, что когда в 1793 г. появилась первая трещина в этом блоке, когда самостоятельно выступили связанные с "плебсом "бешеные", Марат, при всей левизне и своеобразности своей позиции, оказался с большинством мелкобуржуаз-

¹⁶ Готшальк считает, что наиболее вероятным объяснением (explication la plus possible) является то, что "Марат стремился получить диктатуру для самого себя" (p. 117). Здесь ясно видно непонимание вопроса, нежелание вдуматься в идейно-политическую эволюцию Марата.

"ого, якобинского блока. Этот вопрос будет подробно разобран во II томе, но нам в силу этих соображений представляется правильной характеристика Марата как "мелкобуржуазного демократа, тесно связанного с плебейскими массами" (с. 143), а не определение его как идеолога предпролетариата. Как бы то ни было, Жорес был прав, когда указывал, что нельзя изучать историю образования пролетариата, не изучая Марата. В период 1789 - 1791 гг., когда революционная мелкая буржуазия и плебс еще только политически оформлялись, Марату принадлежала громадная роль в создании блока городской мелкой буржуазии, крестьянства и городского плебса, который в годы якобинской диктатуры вырвал гегемонию из рук буржуазии.

Работа т. Фридлянда основана на изучении первоисточников французской революции. Использованы не только богатейшая маратовская коллекция ИМЭЛ, но и фонды Национальной библиотеки, шевремоновская коллекция Британского музея. К разработке ряда глав привлечены архивные материалы. Сопоставление взглядов Марата с взглядами виднейших идеологов XVIII в. потребовало очень большой кропотливой работы, привлечения огромной брошюрной литературы и прессы эпохи революции. Выпущенный одновременно под редакцией т. Фридлянда сборник памфлетов Марата, значительно превосходящий по полноте соответствующие французские "здания (например, Веллэ), дает возможность изучить Марата по первоисточникам.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - В. ДАЛИН:

Комментарии: