I

Приходящееся на третью четверть прошлого века обострение борьбы за проливы хронологически совпадает с вынужденным отступлением царизма со своих позиций гегемона Европы. Это отступление было неразрывно связано с выраставшей перед царизмом задачей укрепления своих позиций внутри страны, упрочения своей социально-политической базы, с задачей борьбы с революцией.

У нас нет документальных данных, которые бы доказывали острую субъективную заинтересованность царизма в победоносной воине в 1875 - 1876 гг. с такой же убедительностью, с какой доказывает это сделанная Витте запись слов министра внутренних дел в период, предшествовавший русско-японской войне. Несомненно можно предполагать, что в благоприятном смысле вырисовывавшаяся между па родная обстановка - босне-герцоговинское восстание 1875 г., перспективы германской поддержки, возможность договориться с Австрией, испробованная в рейхштадтской сделке, - толкала царизм к войне, к завоеванию южных торговых путей. Не следует однако забывать, что инсуррекционные вспышки на Балканах - даже в более крупных размерах - случались и раньше, а ренхштадтские переговоры начались тогда, когда деятельность славянского комитета на сербо-болгарском фронте была уже в полном разгаре и вопрос о военном выступлении России принципиально можно было считать решенным. Говорить о боевой готовности России к войне с Турцией, в частности о "возрождении" черноморского флота¹ , разумеется, вовсе не приходилось: о первых шагах этого "возрождения" официально стали говорить только 10 лет спустя² . Наоборот, в ту пору много говорили о финансовой невозможности вести войну, а министр финансов Рейтерн энергично доказывал неизбежность государственного банкротства.

Военные операции Черняева против турок в течение 1876 г. давали полную возможность принимавшим в них участие русским военным специалистам воочию убедиться и в преимуществах турецкого ружья и в относительно крупной боевой мощи турецкой армии. Царское правительство долго раскачивалось, временами колебалось, изживая трения, возникавшие внутри бюрократического аппарата в связи с вопросом об объявлении войны. Партия войны победила. "С легкомыслием и беспечностью, - записывал в, своем дневнике статс-секретарь Половцев, - объясняемыми только посредственностью людей, распоряжающихся судьбами России... мы подняли все это дело... с надменностью, обличающей невежество... бросились вперед"³ . "Война - величайшее для России несчастье не только по своей разорительности, но и потому, что, начав ее, правительство подчинилось псевдообщественному мнению нескольких москвичей, которые и захотят остаться

¹ М. Покровский, Внешняя политика России в XX в., стр. 14.

² "Московские ведомости" N 128 от 10 мая 1886 г.

³ "Красный архив", т. 33. Дневник Половцева, стр. 172, запись от 6 августа 1877 г.

распорядителями судеб государственных" - так рассуждал вскоре после объявления войны министр внутренних дел Тимашев⁴ .

Что же тогда заставило царское правительство подчиниться кучке "нескольким москвичей" и очертя голову "броситься вперед", в дело, которое по всем признакам так походило на "авантюру"? Косвенный ответ на это можно найти в переписке Победоносцева с наследником.

В этих откровенных признаниях, полных животного страха перед надвигавшейся над властью грозой, ставится вопрос о прочности социально-политической базы царизма. Напомним, что писал 27 сентября 1877 г. Маркс к Зорге, откликаясь на русские дела из своего заграничного далека: "Что касается России... то она давно находится накануне переворота, и все необходимые для этого элементы созрели"⁵ . Во время русско-турецкой войны Маркс ориентировался, как известно, на поражение России, которое должно было, по его мнению, развязать революцию; предпосылки последней он считал "давно" созревшими.

Нас интересует вопрос, видели ли это созревание представители крепостнической власти, и если видели или только смутно ощущали, то какой выход они намечали из создававшегося для них положения?

Еще в 1870 - 1873 гг. в связи с рядом неурожаев, охвативших юго-восточные губернии, перед правительством встал вопрос о малоземелье крестьян черноземных районов, о переобремененности крестьян платежами и о неизбежности серьезной податной реформы. Когда в 1873 г. в комитете министров самарский губернатор Климов пытался в объяснение голода сделать традиционную ссылку на пьянство, он получил бурную отповедь со стороны государственного контролера Абазы, доказывавшего, что причиной голода является налоговое перенапряжение крестьянства. Но к каким-либо практическим шагам в этом отношении правительство в ту пору отнюдь не было склонно.

Деревня, жившая мыслью о земельном переделе, внешне оставалась спокойной, но полицейское самодержавие оставаться спокойным за нее не могло. "У нас в России, - говорил наследнику цитированный нами выше статс-секретарь Половцев, - все ослаблено, расстроено, осталась грубая толпа с общиной и с кабаком, на которую, разумеется, нельзя возлагать надежд как на элемент порядка"⁶ .

Городская торгово-промышленная буржуазия с точки зрения "порядка" могла, разумеется, почитаться в ту пору группой, хотя численно небольшой, но в полной мере образцовой. Не следует однако забывать, что мировой кризис начала 70-х годов, с которым совпало сокращение железнодорожного строительства в России, не мог не вызвать замешательства и в рядах этой общественной группы: с 1872 г. остановилась кривая роста выплавки чугуна; крах следовал за крахом, в московском коммерческом суде за 1876 г. было объявлено 113 не состоятельностей; особенно остро чувствовали кризис мануфактурные предприятия, на которых прежде всего начали распускать рабочих, снижать зарплату, вводить более тяжелые условия труда.

Известно, что 70-е годы начинаются под знаком мобилизующейся крепостнической реакции и усиленной деятельности полицейского аппарата. Известно, что борьба с так называемым "земским движением", движением за тот "кусочек конституции, посредством которого русское "общество" отманивали от конституции"⁷ , являлась неплохим показателем развиваемой полицейским самодержавием энергии. Кривая земских бюджетов 70-х го-

⁴ "Красный архив", т. 33. Дневник Половцева, стр. 171, запись от 10 мая 1877 г.

⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс, Письма, Соцэкгиз, 1931 г., стр. 304.

⁶ "Красный архив", т. 33, Дневник Половцева, стр. 188, запись от 22 марта 1878 г.

⁷ В Ленин, Гонители земства и аннибалы либерализма, т. IV, изд. 3-е, стр. 153.

дов свидетельствует о том, что в ту пору деятельность земства под влиянием административного нажима переживала полосу сильнейшего упадка.

Нельзя сказать, что движение земской либеральной оппозиции замерло совершенно. Стремление к объединению своих сил не покидает либеральных помещиков, с 1872 г. напрасно добивающихся разрешения на созывы съездов. Претерпев ряд неудач, земцы пытались устраивать частные "нелегальные" съезды⁸ . Вопрос о переходе к нелегальной деятельности, разумеется, ставился лишь немногими. Настроения большинства, чувствовавшего себя бессильным и безоружным, отражаюсь в изданной за границей апостолом либерализма К. Д. Кавелиным брошюре, где говорилось о безвыходности положения, создавшегося для приверженцев либеральных реформ⁹ .

Но если правительству удалось загнать в политический тупик либеральное дворянство, сделать это с революционной демократией ему не удавалось никак. Именно в эту сторону были направлены вся сила и энергия полицейского аппарата. Именно здесь революционные настроения шли crescendo, "крамола" продолжала расти и распространяться вширь, захватывая смежные социальные слои. Все говорило о росте революционного движения, о раздвижении его социальной базы. Еще в 1874 г. министр юстиции граф Пален отмечал стоящие перед правительством трудности в борьбе с крамолой, в борьбе, протекающей в условиях проявляемого "публикой" равнодушия, злорадства и даже пособничества революции¹⁰ . Работа полицейского аппарата принимала на этом участке характер сизифова труда.

Крепостническая власть искала выход из положения, способы укрепления своей базы. С начала балканского кризиса правительство бросило лозунг помощи "братьям-славянам" путем денежных сборов и добровольчества. Лозунг этот не получил популярности, но значительная часть либеральных помещиков и даже некоторые слои радикальной народнической интеллигенции попали в образовавшийся водоворот.

Сильно преувеличивая действие этого лозунга, вице-председатель Славянского комитета в заседании 24 октября 1876 г. говорил: "Все литературные лагери, партии и фракции перемешались, все очутились чуть не к всеобщему своему удивлению согласными и единодушными в самом главном, жизненном для России вопросе; вчерашние противники встретились союзниками"¹¹ .

Конечно уже это с точки зрения крепостников было отрадно, но не шло дальше известных пределов. Лозунг скоро выдохся. Нужны были новые, более эффективные средства. В своем письме к будущему императору от 18 октября 1876 г. идеолог крепостнической реакции писал: "В народе идут странные толки... Ропщут купцы, ропщут военные, наконец и министры, которые в свою очередь спрашивают: где же правительство?.. Что ни говорят там ораторы народные о сочувствии к страданию славян, о негодовании к турецкому варварству, - ко всему примешиваются злоба и клевета на Россию... Дай нам, боже, в добрый час подняться и в добрый час справиться... без войны невозможно распутать узел..."¹² .

В письме от 3 октябре 1876 г. Победоносцев, указывая на слышавшуюся повсюду критику порядков, на толки о хищениях, отмечал: "Такое состояние умов очень опасно, и силы, поднимающиеся теперь во всех слоях русского общества, таковы, что правительству необходимо решиться на что-нибудь... Минута теперь очень важная не для внешней только политики. Если все это кончится ничем или каким-нибудь смазанным миром... все ны-

⁸ Белоконский, Земское движение, М., изд. 2-е, 1914 г., стр. 6 - 16.

⁹ К. Д. Кавелин, Чем нам быть?, Берлин, 1875 г.

¹⁰ Л. Тихомиров, Начала и концы, М., 1890, стр. 84.

¹¹ Аксаков И. С. Славянский вопрос, М., 1886, стр. 220.

¹² "Письма Победоносцева к Александру III", т. I, стр. 66 - 67.

нешнее возбуждение общества, выступающее теперь наружу, войдет внутрь, и между правительством и народом может возникнуть такая глубокая рознь, какой у нас еще не бывало в истории..."¹³ .

Единственным утешением для идеолога реакции служило то, что народ "привык верить в русскую военную силу и в силу правительства". Пассивность во внешней политике в такую минуту, по мнению Победоносцева, приведет к катастрофе: "День, в который начнут разуверяться в этом, будет ужасный день..."¹⁴ .

Война была объявлена, и с первых же дней ее стала ясна неподготовленность царизма к борьбе с европеизированной турецкой армией. "Армия без полушубков, чуть не без одежды... - писал Победоносцев в начале января 1878 г., - целые батальоны слезно на коленях молят, чтобы дали им из склада полушубки, и говорят: лучше бы нас ранили или убили, а не гнали в дырявых сапогах, без чулок по морозу... Война... показала недостатки наши, бедность организации, необдуманность и беспечность распоряжений"¹⁵ .

Хотя босоногая царская армия в конце концов задавила турок своей численностью, но во всяком случае еще до ликвидации в Берлине всех достигнутых успехов было ясно, что с точки зрения внутренней политики дело безнадежно проиграно. Еще в июне 1877 г. Победоносцев находил, что "народные умы ужасно взволнованы... всюду слышится ропот" и что "могут подняться бури и восстания", "может произойти взрыв"¹⁶ .

Апелляция Каткова к молодежи, который пытался противопоставить внутренним, "домашним" делам грандиозность выраставших перед правительством задач внешней политики, оставалась без ответа¹⁷ . Тому же Каткову приходилось признать, что "домашние дела наши и иностранные находятся между собой в круговой поруке", что отступление царизма на (Берлинском конгрессе "есть путь... к поражению без войны"¹⁸ .

"Народная масса... - предупреждал Победоносцев, - начинает уже терять веру в это правительство"¹⁹ . "У всех душа переполнена негодованием... Что-нибудь надо сделать, чтобы растворить эту желчь, чтобы погасить это негодование"²⁰ .

После заключения мира в течение 1878 - 1881 гг. представителям крепостнической власти пришлось близко познакомиться с револьверными пулями и разрывными снарядами народовольцев. Даже от умеренных земцев им приходилось выслушивать писанные дворянами адреса, исполненные либерального негодования.

Самочувствие представителей крепостнической власти было настолько плохо, что царь еще 20 августа 1878 г. счел себя вынужденным обратиться к "обществу" за помощью в борьбе с крамолой и тем напросился на отмеченные "дерзкие" выступления земцев. А еще несколькими месяцами ранее председатель комитета министров Валуев фиксировал в своем дневнике впечатление, произведенное на него процессом Веры Засулич, следующей записью: "В совете министров я при всех сказал государю, что при нынешнем положении дел... остается по выходе из дворца идти купить револьвер для своей защиты"²¹ .

Словом, внутренняя конъюнктура создавалась такая, что власти снова и снова приходилось думать о сильно действующих средствах для укрепления

¹³ "Письма Победоноснева к Александру III", т. I, стр. 48 - 50.

¹⁴ Там же, стр. 51 - 54, письмо от 12 октября 1876 г.

¹⁵ Там же, стр. 107 - 114.

¹⁶ Там же, стр. 67 - 68, письмо от 24 июня 1877 г.

¹⁷ "Московские ведомости" N 88 от 4 апреля 1878 г.

¹⁸ "Московские ведомости" N 92 от 8 апреля 1878 г.

¹⁹ "Письма Победоносцева к Александру III", т. I, стр. 116 - 118.

²⁰ Там же, стр. 69 - 73.

²¹ П. А. Валуев, Дневник, П., 1919, стр. 26, запись от 11 апреля 1878 г.

своего положения. Такое сильно действующее и притом относительно недорогое средство скоро нашлось. В июне 1878 г. командующий войсками Туркестанского военного округа отдал приказ о сформировании трех экспедиционных отрядов, которые должны были выступить по трем различным маршрутам в юго-восточном направлении. "Московские ведомости" поясняли, что предстоит далекий поход "не для устрашения близкого среднеазиатского соседа", но "действия против неприятеля... не в азиатских ордах"²² . Становилось ясным, что затевается новая военная авантюра. Настроения правящей клики достигают высокого напряжения. Еще в марте 1878 г., беседуя с Половцевым о пережитом "ужасном времени", наследник сказал: "А кажется придется переживать еще ужаснее. Все заставляет думать, что мы накануне войны с Англией"²³ .

Разумеется, было бы искажением исторической действительности выводить новое военное предприятие исключительно из мотивов внутреннеполитических. Это было бы так же неправильно, как игнорировать проблему проливов при определении причин русско-турецкой войны. Вытекавшее из самого характера крепостнической власти двуединство целей ее внешней политики сохраняло и здесь свою силу. Помещичий публицист, который немало поработал над организацией и пропагандой русско-турецкой войны, хорошо понимал это двуединство, когда писал, возражая тем, кто отрывал задачи внешней политики от задач "устроения своего дома": "Но, во-первых, история не ждет: что же тут прикажешь сделать! Во-вторых, желал бы я знать, когда настанет такая минута, чтоб можно было сказать: "Дом мой совсем устроен как следует". Этого не приходится сказать себе никогда ни одной стране. Мало того, самый процесс устроения совершается может быть именно этими самыми несвоевременными войнами и тому подобными передрягами, как и в самой природе - грозами, бурями, вихрями"²⁴ .

Нужны ли были закаспийские пустыни царскому самодержавию. Разумеется, оно никогда не отказывалось взять то, что плохо лежит. Русская агрессия в Средней Азии остановилась всего лишь за несколько лет перед этим (1875 г. - взятие Коканда). В условиях данного исторического момента непосредственные мотивы движения царских войск на Закаспий были связаны с исходом русско-турецкой войны. В нашей марксистской литературе этот закаспийский поход уже давно охарактеризован как один из эпизодов борьбы за проливы, как стратегическая диверсия против Англии. Нужно отметить, что правящие классы царской России нисколько не скрывали цели предприятия. И в консервативной и в либеральной русской печати того времени вопрос ставился со всей возможной четкостью. Для примера возьмем рассуждения популярного либерального "Голоса", близкого к кругам министерства иностранных дел эпохи управления Горчакова. Рассуждения эти в кратких чертах таковы.

Так как на Балканах России "ничего не могла сделать против Англии и так как единое чувствительное место Англии находится в Индии... России следует немедленно... начать энергичное наступательное движение к Британской Индии". "Если же гр. Биконсфильд не смирится... будет еще лучше, потому что тогда и мы сможем действовать в Средней Азии вполне открыто и... окончательным разрешением восточного вопроса там, где он только может быть разрешен, т. е. у пределов Британской Индии", "подымем свой престиж", приобретем "материальные выгоды" и "окажем громадную услугу всему человечеству"²⁵ .

²² "Московские ведомости" N 163 от 26 апреля 1878 г.

²³ "Красный архив", т. 33, Дневник Половцева, запись от 22 марта 1878 г., стр. 188;

²⁴ Победоносцев, Письма в записки, т. I, стр. 275- 277. Письмо Аксакова от 15 февраля 1882 г.

²⁵ "Голос" N 76 от 17 марта 1878 г.

Не будем приводить бесчисленных перепевов этого же мотива, которыми полна печать того времени. Для нас важно сейчас констатировать характер среднеазиатских завоеваний 80-х годов, их непосредственную обусловленность последствиями только что кончившейся войны за проливы - последствиями одновременно и стратегическими и политические. Берлинский конгресс остановил движение экспедиционных отрядов. Но осенью следующего 1879 г. предпринимается новая военная экспедиция от восточного побережья Каспийского моря. Начатая снова "легкомысленно"²⁶ и отмеченная в своем начале рядом неудач, она затягивается, но доводится до "победного конца". На среднеазиатском фронте царскому правительству удалось достигнуть стоявшей перед ним цели.

Еще в январе 1881 г., после занятия Ахал-Текинского оазиса, Ив. Аксаков, отмечая "злорадство" иностранной печати по поводу подымающейся в России революционной волны, восклицал: "Но... гулом гудит слава русской победы над ахал-текинцами... великое ему (Скобелеву - А. П. ) спасибо за радость... победа, была нужна нам - так давно не испытывали мы радостных ощущений"²⁷ .

Тогда же, доказывая мысль о необходимости дальнейшего движения по направлению к Мерву, Катков писал: "Несомненно, что обладание полосой земли от Чикишляра и Красноводска до Мерва имеет значение и в военном отношении, усиливает наше положение в Азии. Русские... приближаются тем самым к Герату и господствуют в известном смысле над Мешедом и всей северной и восточной Персией"²⁸ .

А когда Мерв был взят, директор азиатского департамента министерства иностранных дел, рассматривая вопрос с точки зрения ведомственных достижений, в представленной министру записке писал: "В настоящее время можно сказать, что Закаспийская область вошла в свои естественные границы и что цели, вызвавшие наше движение, достигнуты. Из Закаспийской области Герат, считающийся ключом Индии, гораздо доступнее для нас, чем для англичан, и это обстоятельство придает области значение русского аванпоста в Средней Азии, каковой должен иметь безусловное влияние и на наши будущие отношения к Англии"²⁹ .

Тем же военно-стратегическим характером отмечена начавшаяся тогда постройка Закаспийской железной дороги. Первые изыскания стали производиться русскими инженерами в 1876 г. В 1877 г. великий князь Николай Константинович, произведя разведки в районе песков Кара-Кума, пришел к заключению, что кара-кумские пески вполне проходимы для железной дороги³⁰ . В период первой неудавшейся закаспийской экспедиции 1878 г. исключительно для нужд военного транспорта начали строить на скорую руку конно-железную дорогу; работы-эти оборвались вместе с оборвавшимся под Денгиль-Тепе военным походом. В 1879 г., с началом второй экспедиции, для тех же военно-транспортных нужд силами железнодорожного батальона была начата постройка железной дороги от восточного побережья Каспийского моря в направлении к Кзыл-Арвату (220 верст). О военно-стратегическом характере дороги свидетельствует уже то, что она начиналась от мелководного Михайловского залива, куда могли заходить только плоскодонные суда (крупные же морские пароходы должны были перегружаться в Красноводске). В 1885 г., когда намеченная линия пути уже функционировала,

²⁶ "Московские ведомости" N 272 от 25 октября 1879 г.

²⁷ "Русь" N 12 от 31 января 1881 г.

²⁸ "Московские ведомости" N 42 от 10 февраля 1881 г.

²⁹ Дело главного архива министерства иностранных дел. II отд., 1 - 9, 1884 г., N 37. Записка Зиновьева, датированная апрелем 1884 г.

³⁰ См. "О выборе кратчайшего направления среднеазиатской железной дороги", Оренбург; см. также "Московские ведомости" N 291 от 13 ноября 1878 г.

перед правительством кета пал вопрос о том, чтобы к этой дороге, занимавшейся перевозкой только казенных грузов и работавшей в убыток, привлечь торговое движение прилегающих районов и тем самым "хоть несколько уменьшить расходы казны"³¹ .

В торгово-промышленных кругах Закаспийская железная дорога долгое время не пользовалась популярностью. В одном из заседаний Общества для содействия русской промышленности и торговле представитель московских мануфактуристов Шавров, выступая с резкой критикой всей системы железнодорожного строительства, иронически называл Закаспийскую железную дорогу "великим международным торговым путем".

"Замечательно, - говорил Шавров, - крайне замечательно, что у нас в России стратегия, самая полезная, обучающая предусмотрительности наука, ничего не предусмотрела и перепутала удовлетворение всех торговых, экономических и политических интересов России... В самом деле, думали, думали наши стратеги, как бы подешевле отвезти нашим солдатикам в Тепе немного муки и круп; выбрали дорогу в таком темном углу, куда и с моря не подъедешь, и вдруг оказывается: попали на большую дорогу из Европы в Индию... Такой результат, - саркастически замечал московский фабрикант, - не мог быть достигнут умом человеческим, но представляется результатом особого покровительства русской армии со стороны вековечного ее патрона Николая-чудотворца"³² .

Полемический тон выступления Шаврова говорит о том, что русская торгово-промышленная буржуазия чувствовала себя в ту пору в политической системе царского самодержавия достаточно непринужденно и, сознавая известную силу, порой не боялась критиковать отдельные, мешавшие ей "неполадки".

Вместе с тем не случайна та страстность, какую вложил экспансивный московский фабрикант в свой доклад, посвященный вопросу о завоевании среднеазиатских рынков. Еще в эпоху Берлинского конгресса Катков, который отражал в своем органе не только помещичье-дворянские интересы, но умел комбинировать их с защитой интересов крупнейших заводчиков и фабрикантов, особенно сильно скорбел о потере Баязеда и Алашкертской долины. Эта потеря должна была ощущаться особенно остро потому, что именно во время войны, когда порты Черного моря и транзитный путь из Трапезунда через Эрзерум и Баязед в Персию были закрыты для английских товаров, русские мануфактуристы пережили ряд счастливейших дней. "В Малой Азии и примыкающей к ней западной Персии сосредоточена вся будущность нашей промышленности, - несколько увлекаясь перспективами, писал московский публицист. - Мы могли бы распространить свое торговое влияние на Сирию и Месопотамию... Потеря Баязеда и Алашкертской долины означает потерю караванного пути в западную Персию... Берлинский конгресс не обещает никаких выгод ни промышленности, ни торговле...". Царское правительство уступило эти пункты без боя. Все свои усилия крепостники употребили на то, чтобы возможно прочнее закрепиться перед проливами на болгарском форпосте. Наряду со среднеазиатской проблемой выдвигалась проблема болгарская.

II

Отношение русской буржуазии к этим двум проблемам царской внешней политики представляет значительный интерес не только для характеристики

³¹ "Московские ведомости" N 117 от 29 апреля 1885 г.

³² "Труды общества для содействия русской промышленности и торговле", т. XIII, 1883 г., стр. 264 - 312. Доклад Шаврова "Русский путь в Закавказье" (дата отсутствует, по-видимому начало 1883 г.).

субъективных мотивов, руководивших крепостнической властью, когда она выступала на путь сначала ближневосточной агрессии и затем агрессии среднеазиатской, но и для выяснения того объективного значения, какое они с течением времени приобретали для различных классов.

Детальная разработка этого вопроса лежит вне плана настоящей статьи. Отметим мимоходом, что среднеазиатская агрессия царизма вызывает у торгово-промышленной буржуазии целую гамму планов, надежд и чаяний, подъем бурных настроений, активизирует ее настолько, насколько русская буржуазия была способна к активизации. Достаточно просмотреть протоколы заседаний Общества для содействия русской промышленности и торговле, устраивавшихся в 80-х годах, чтобы убедиться в этом.

Здесь, в плане рассуждений о новых завоеванных рынках, мы встретим и критику теории Тенгоборского о земледельческом призвании России, и критику экономической политики самодержавия с ее ориентировкой на максимальный вывоз русского хлеба, и критику господствовавшей в царской России системы железнодорожного строительства, проводившегося в интересах помещичьего капитала, и критику увлечений царизма проливами, критику той внешней политики царизма, которая, по словам критиковавших,, превращала Россию в своего рода "колонию"³³ .

Здесь мы найдем ворох планов превращения страны в промышленную и экономического завоевания среднеазиатских рынков. "Азиатский же рынок, - всегда твердили представители торгово-промышленных кругов, - есть единственный рынок, куда Россия может сбывать свои обработанные произведения"³⁴ . Здесь мы найдем и позитивную программу железнодорожного строительства с ясно выраженной ориентацией на восточное и юго-восточное направление. Здесь мы найдем и рассуждения об улучшении сбыта русских товаров в Персию и Среднюю Азию, о вывозе русского керосина в Индию, об орошении хлопководческих районов в Средней Азии.

Значение приобретенных среднеазиатских владений для русской промышленности и торговли было очевидно всем. 300 десятин хлопковых плантаций, имевшихся в Туркестане в 1884 г., расширяются к 1887 г. до 61 тыс. десятин. Вместо 10 тыс. пуд. американского хлопчатника, собранного в Сыр-дарьинской области в 1884 г., русская промышленность в той же области в 1888 г. получила уже 250 тыс. пуд. (увеличение за 4 года в 25 раз)³⁵ . Новое хозяйство становилось, если еще не рентабельным, то во всяком случае перспективным. Можно было продолжать жаловаться на инертность русских предпринимателей, но с появлявшимися все чаще на среднеазиатских рынках фигурами представителей русских торговых домов приходилось серьезно считаться. Не только фабриканты и заводчики центральных районов, но и сахарозаводчики юга начинали интересоваться Средней Азией. Мимо открывавшихся перспектив не могли пройти равнодушно и землевладельцы, заинтересованные в образовании колонизационного фонда. Вопрос об организации переселений крестьян в Среднюю Азию актуализировался лишь к началу 90-х годов. В 80-х годах правительство относилось к нему с сугубой осторожностью. Но уже в 1879 г. такой орган помещичьего либерализма, как "Вестник Европы", связывал со среднеазиатской

³³ "Мы представляем, - говорил цитированный выше Шавров, - относительно других европейских государств как бы колонию, нечто вроде английской Индии и французского Алжира всей Европы, и стало быть перед лицом последней мы изображаем Азию, Африку, но никак не самостоятельное европейское государство". На Востоке же, по мнению Шаврова, и именно на Каспийском море "мы являемся единственным мануфактурно-промышленным государством, изображаем Европу перед всеми азиатскими народами".

³⁴ "Труды...", ч. XIII, стр. 54 - 59.

³⁵ "Русский вестник", апрель 1890 г., стр. 334 - 337.

проблемой проблему колонизации, которая одновременно должна была "усилить русское влияние в Средней Азии"³⁶ .

Городская мелкая буржуазия, точнее мелкобуржуазная интеллигенция, также была готова увлечься "поступательным движением" России в Средней Азии и, декларируя перемещение восточного вопроса с Балканского полуострова в Центральную Азию³⁷ , в середине 80-х годов, в период обострения англо-русской борьбы, была готова не только принять все последствия этой борьбы, но даже освятить ее особой теорией-теорией сокрушения силами царской России монополии буржуазной Англии, теорией, согласно которой англо-русская борьба являлась "борьбой между лендлордом и капиталистом, с одной стороны, и русским мужиком-с другой"³⁸ .

Несомненно, что с течением времени, к середине 80-х годов, среднеазиатская агрессия царизма совершенно отделилась от борьбы за проливы и, став самодовлеющей проблемой, вызвала в системе внешней политики царизма ряд других вопросов.

Достаточно напомнить, как в том же десятилетии, непосредственно после успехов ахал-текинской экспедиции, оживляется интерес к русско-персидским отношениям, сначала к пограничным вопросам, а затем и к вопросам русско-персидской торговли и к экономическому завоеванию персидского рынка. Тогда же перед русским помещиком замаячили перспективы приобретения "какого-либо пункта на берегу океана в широтах, свободных ото льда, например в Персидском заливе", и перед тяжелой промышленностью и банковскими кругами выдвинулась непосильная проблема трансперсидской железной дороги³⁹ .

Проблема железнодорожного строительства в Персии оказалась для царской России чреватой слишком большими трудностями, связанными с ее разрешением, - не только экономическими, но и политическими, - и временно была разрешена чисто феодальным путем - царским категорическим "veto".

Проблема завоевания персидского рынка сужалась до пределов азербайджанской проблемы и ущерблялась проникавшей на север Персии иностранной конкуренцией.

Но во всяком случае можно сказать, что среднеазиатская агрессия царского правительства принесла ему не только "гул славы", о котором мечтал И. Аксаков, но всеми своими последствиями цементировала тот буржуазно-феодальный блок, на который опирался царизм, содействовала укреплению социально-политической базы царизма.

III

Если среднеазиатская военная агрессия царизма и явившиеся в результате ее территориальные приращения помогли помещику-крепостнику за" жать в руках розги и другие аксессуары его диктатуры, то попытки той же крепостнической власти закрепиться на балканских подступах к проливам, превратив Болгарию в "задунайскую губернию", такого политического эффекта дать не могли. Они не могли оказаться результативными не только потому, что решительное противодействие им оказывала Англия, которая боролась с царизмом на подступах к Афганистану и наконец пришла здесь с ним к соглашению. Безрезультатность этих попыток не могла опре-

³⁶ "Вестник Европы", май 1879 г., стр. 377 - 397.

³⁷ "Неделя" N 7 за 1886 г.; N 51 за 1889 г.

³⁸ С. Н. Южаков, Англо-русская распря, СПБ, 1885 г.

³⁹ "Неделя" N 16 за 1886 г. Наиболее энергичную защиту идеи трансперсидской железное дороги мы встречаем на страницах наследника либерального "Голоса" - "Новостей", органа, связанного с петербургской металлургической промышленностью и с банками (см. NN 331, 332, 335, 348, 1888 г.). В том же смысле высказывался и крепостнический "Гражданин" (N 9 за 1888 г.).

деляться и двойственной ролью Бисмарка, который после Берлинского конгресса толкал Россию на Балканы, говоря: "Было бы счастьем, если бы Россия захватила Константинополь и Балканский полуостров, так как тогда она потеряла бы в своей мощности"⁴⁰ . Бисмарк усиленно поощрял Россию и на экспансию в Средней Азии. В 1880 г., имея в виду экономические успехи Австрии на Балканах, Бисмарк предлагал России разделение Балкан на сферы влияния⁴¹ , но царское правительство на это не пошло.

Разумеется, бороться с противодействием Англии на Ближнем Востоке царизму было трудно, поскольку он не располагал на Черном море ничем, кроме "поповок", двигавшихся только вокруг своей оси. Разумеется, в лице Болгарии царизм имел дело не с племенными объединениями среднеазиатских кочующих орд, а со страной, которая только что испытала революционизирующее влияние русско-турецкой войны. Разумеется, единоверие и кровное родство, создававшие видимость связей между русскими и балканскими славянами, были утешением слабым, и интересы их, по правильно сделанному Марксом прогнозу, должны были разойтись с того дня, как последние освободились от турецкого ига⁴² .

При всех прочих объективных препятствиях главным здесь было то, что у царизма никакого реального экономического интереса в Болгарии и соседних с иен странах в ту пору не было. Беда была не только в том, что в рассматриваемый момент, в период оккупации Болгарии русскими войсками, русско-болгарские торговые сношения были ничтожны. Болгария не являлась и потенциальным рынком для русской промышленности (не могла она представить интереса, и как резервный колонизационный фонд). Выше мы показали, какие бурные эмоции вызвали среднеазиатские походы в русских торгово-промышленных кругах. В цитированных уже протоколах Общества для содействия русской промышленности и торговле вопрос о балканских рынках занимает более чем скромное место. За все 10 лет своей работы общество только один раз уделяет ему внимание. На этом единственном заседании, состоявшемся 14 апреля 1882 г., выяснилось, что русское купечество не имеет ни малейшего представления о балканском рынке, что у России с Болгарией нет прямых путей сообщения, что болгарский таможенный тариф крайне невыгоден, что главным импортером Болгарии является Австрия, а импорт мануфактуры держит в своих руках Англия. Было принято скромное решение - завязать связи с болгарским купечеством и ходатайствовать перед правительством об организации пароходного движения по Дунаю⁴³ . Еще в декабре 1881 г. по инициативе славянофильских кругов в Москве были созваны совещания крупнейших фабрикантов и торговцев, обсуждавших проект учреждения Общества торговли с балканскими странами. На собраниях присутствовал И. Аксаков и даже Скобелев, агитировавший Т. С. Морозова. Результатом этих совещаний была снаряженная в Болгарию экспедиция, вернувшаяся в следующем году с печальной информацией о безнадежности борьбы на балканских рынках с иностранными конкурентами⁴⁴ .

В те же годы определилась участь Черноморско-дунайского пароходства, основанного еще в 1881 г. по частной инициативе кн. Гагарина. Провлачив жалкое существование в течение 5 лет, растратив все свои капиталы и не дождавшись ответа на все свои обращения к капиталистам Москвы, Петербурга и Одессы, Гагарин был вынужден ликвидировать предприятие, усту-

⁴⁰ "Denkwurdigkoiten des Fursten Ludwig zu Hohenlohe Schillings-Furst, B. II, S. 393.

⁴¹ С. Сказкин. Конец австро-русско-германского союза, т. I, 1879 - 1884, изд. "Ранион", М., 1928, стр. 140.

⁴² Маркс и Энгельс, Соч., т. XI, стр. 165.

⁴³ "Труды...", ч. XIII, стр. 593.

⁴⁴ "Московские ведомости" N 13 от 12 января 1883 г.; "Новости" N 32 от 4 мая 1883 г.

пив дорогу австрийцам. Проект учреждения Восточного банка, с центральным управлением в Одессе, так лее как и проект учреждения Русско-болгарского страхового общества, остался только на бумаге⁴⁵ .

Русский капитал в Болгарию не шел так, как это бывало в других местах, где он шел следом за русскими генералами. Предпринятая царским правительством на Балканах оффензива продолжала носить ярко выраженный военно-феодальный характер. Недаром русская либеральная печать различных оттенков была в постоянной фронде к болгарской политике царизма, и даже в недрах министерства иностранных дел проявлялась характерная двойственность: не склонный к активизации русской политики в болгарском вопросе министр иностранных дел Гире весьма часто не был в курсе тех начинаний, которые предпринимались в Болгарии агентами азиатского департамента, а тем более военного министерства или министерства внутренних дел. После неудачно организованного в Софии 21 августа 1886 г. переворота царское правительство, решительно теряющее почву в Болгарии, переходит к тактике систематически подготовляемых инсуррекций, заговоров и покушений на болгарских высших чиновников. Естественно, что эти дела должны были окутываться тайной, под покровом которой расцветали в самых причудливых формах методы военно-феодальной политики. Один только царь был в курсе всех этих начинаний, увязывавшихся единой целью. "По моему, - определял эти цели Александр III в своем письме к начальнику главного штаба ген. Обручеву от 12 сентября переломного 1885 г., - у нас должна быть одна главная цель: это занятие Константинополя, чтобы раз навсегда утвердиться в проливах и знать, что они будут постоянно в наших руках. Это в интересах России и это должно быть наше стремление; все остальное, происходящее на Балканском полуострове, для нас второстепенно. Довольно популярничать в ущерб истинным интересам России. Славяне должны теперь сослужить службу России, а не мы им"⁴⁶ .

Немногочисленные русские капиталисты, Струве-Гинсбург-Поляков, пытавшиеся приложить свою руку к железнодорожному строительству в Болгарии, в 1880 - 1882 гг. не могли одолеть австрийскую конкуренцию Гирша⁴⁷ . Выступающий в 1885 г. в качестве соискателя на постройку Цареброд-вакарельской линии Губонин не вносит своевременно установленного налога⁴⁸ . Русские железнодорожные проекты, преследовавшие чисто стратегические цели (направление София - Дунай), становятся предметом жестоких нападок. Железнодорожное строительство переходит в руки национального болгарского общества.

Вторая половина 80-х годов характеризуется, как известно, значительным оживлением экономической жизни юга России: заселение степных районов Новороссии, Дона, Кубани; бурный рост южных городов; развитие нефтяного и горного дела⁴⁹ ; основание новых металлургических заводов, получающих неплохое питание от предпринимаемого в ту пору "возрождения" русского флота. Это дает почву не только для поступающих в это время многочисленных признаний со стороны представителей либерального народничества в необходимости "сдать в архив" рассуждения об отсутствии для России перспектив капиталистического развития⁵⁰ , это дает почву ее только для ведущихся в промышленных кругах разговоров о переме-

⁴⁵ "Биржевые ведомости" N 254 от 24 октября 1881 г.

⁴⁶ Архив внешней политики, П. А. N 3048.

⁴⁷ Там же, В. Б., Политический архив. Донесения из Софии, депеша Кояндара от 15 апреля 1885 г.

⁴⁸ Архив внешней политики, СПБ, Главный архив УА, София, N 915 и 919.

⁴⁹ В 1886 г. привоз из-за границы каменного угля в Одессу составлял 12355 тыс. пуд., в 1887 г. - 2970 тыс. пуд. См. "Горнозаводский листок" N 17 от 1 сентября 1888 г.

⁵⁰ "Неделя" N 47 от 23 ноября 1886 г.

щении центра промышленной жизни с севера на юг⁵¹ , это активизирует также русскую правящую верхушку в ее ближневосточной ориентации; среди эпигонов славянофильства в условиях назревающей русско-германской таможенной войны возрождается применительно к болгарскому вопросу теория Данилевского⁵² ; в придворных кругах становятся все менее расположенными "церемониться" с Болгарией, усиливается желание скорее с нею "покончить"⁵³ .

Но ростки промышленности юга России еще только ростки, которые должны дать зрелый плод империалистической политики не ранее как через полтора десятка лет. Но политическое развитие Болгарии шло быстрыми шагами вперед, неся с собой все возраставшую ненависть освобожденных к освобождающим, и несмотря на поддержку, получаемую царизмом от Франции в болгарском вопросе, ему приходилось отказываться от мысли пробраться через болгарские ворота к проливам.

Формальные дипломатические русско-болгарские сношения были восстановлены в 1894 г. Принципиально же вопрос о смене вех в болгарском вопросе был решен еще раньше. Это не означало ни в какой мере смены русских политических вех в вопросе о проливах, это свидетельствовало лишь об изменении приемов борьбы.

В 1894 - 1896 гг. царскому правительству пришлось принять участие в возбужденных по инициативе Англии дипломатических переговорах, связанных с армянской резней. Хорошо информированное министерством внутренних дел о положении русских армян царское дипломатическое ведомство проявляет сугубую "осторожность" в вопросе о положении армян Турции. Вынужденное принять формальное участие в защите последних, оно по существу в большей мере склонно защищать от армян интересы султана. На это у него были свои основания. "Постепенное расчленение Турции на самостоятельные и полусамостоятельные организмы, - читаем в записке директора азиатского департамента Капниста от 14(26) ноября 1896 г., -несравненно выгоднее для России и несравненно больше соответствует ее интересам, чем формальный раздел на европейском конгрессе. Чем слабее и беспомощнее делается султан, чем более суживается подвластная ему территория, тем вернее для него искать поддержки и опоры со стороны державного вождя соседственной России"⁵⁴ .

В период обострения армянского вопроса царская Россия выступает солидарно с Францией, в равной мере заинтересованной в сохранении немощной Турции. И снова царскому правительству приходилось сталкиваться здесь с враждебными ему тенденциями английской политики. "Когда минувшей осенью, - доносил с своем рапорте полковник генерального штаба Путята, - английская средиземная эскадра ожидала приказа приступить к форсированию Дарданелл под предлогом принуждения Порты и выполнения реформ, то участь проливов казалась решенной... А проход английской эскадры через Дарданеллы предоставлял ей доступ в Черное море, через Босфор, прежде чем наша эскадра могла бы подойти для его защиты⁵⁵ .

В следующем, 1897 г., царское правительство на особом совещании решает принять меры, необходимые для такой "защиты" Босфора. Реализовать решение о посылке экспедиции царскому правительству, как известно, не удалось, потому что этот проект встретил противодействие со стороны

⁵¹ "Новости" N 123 от 6 мая 1886 г.

⁵² "Русское дело" N 1 от 1 января 1888 г.

⁵³ "Гражданин" N 49 от 19 июня 1886 г. и N 66 от 17 августа 1886 г.

⁵⁴ Архив внешней политики, Пол. архив, д. N 3449.

⁵⁵ Архив внешней политики, Пол. архив, д. N 3439. На подлиннике дата "1896".

союзной Франции. И снова разрешение вопроса о проливах русскому помещику пришлось отложить⁵⁶ , Это представлялось тем более необходимым - недаром Витте был главным оппонентом Нелидова на Особом совещании, - что министерство финансов, проводившее в ту пору валютную реформу, делало одновременно крупные капиталовложения на Дальнем Востоке.

В своей инструкции Зиновьеву, назначенному в конце 1897 г. послом в Константинополе, министр иностранных дел Муравьев писал: "В настоящее время преимущественное внимание наше отвлечено на Дальний Восток, где самой силой вещей на первый план выдвигаются жизненно важные для России вопросы, для разрешения которых необходимо располагать полной свободой действий... Мы отнюдь не упускаем из виду великой миссии России на Востоке, ни в частности в высшей степени важного для нас стратегического значения Босфора и Дарданелл, но полагаем, что разрешение связанных с этим вопросов не может еще служить уделом настоящего времени. Оно должно быть отложено до той минуты, когда Россия в состоянии будет сосредоточить на этом все свои силы"⁵⁷ .

Идея овладения проливами не покидала царских дипломатов - только реализация ее отодвигалась во времени. Австро-русским соглашением 1897 г. Балканы временно ставились "под стеклянный колпак". Царское правительство развязывало себе руки для активных операций на том фронте, где эти операции обещали быть наиболее плодотворными.

IV

В марксистской исторической литературе давно уже утвердилось положение, что "на берегах Тихого океана царская Россия воевала за те же самые проливы"⁵⁸ . Разумеется, это положение надо понимать в том же ограничительном и условном смысле, как и положение, касающееся характера царской среднеазиатской агрессии.

Ближневосточное происхождение царской дальневосточной агрессии последней четверти прошлого века стоит вне всяких сомнений. В начале 1878 г. английский флот появился в водах Мраморного моря. В своем письме от 2 мая 1878 г. военный министр Милютин предлагал Гирсу отправить в Тибет экспедицию, чтобы, "изучив обстановку английского господства в Индии", завязать связи с тибетцами и оказать им против англичан "политическую или нравственную поддержку". Министерство иностранных дел высказалось против проекта Милютина, предпочитая посылку обычной "научной" экспедиции с Пржевальским во главе⁵⁹ . Царское правительство ограничилось тогда военной диверсией в среднеазиатском направлении. Но тогда, же зародилась мысль об организации морской диверсии против Англии. Разумеется, о морской войне с сильнейшей морской державой нельзя было и думать. Речь шла лишь о возрождении каперства, или, как стали его называть, крейсерства, запрещенного парижской декларацией 1856 г. Так как Англия располагала самым большим в мире торговым флотом (из 5700 тыс. т парового флота Англии принадлежало 3360 тыс. т), то, казалось, удар, направленный в эту сторону, будет ударом по наиболее уязвимому ее месту Общество для содействия русскому мореходству запрашивает проф. Гейдельбергского университета Блунчли о допустимости с точки зрения международного права употребления капе-

⁵⁶ "Красный архив", т. 47 - 48, стр. 55 - 70.

⁵⁷ Архив внешней политики, Пол. архив, Инструкция Зиновьеву от 2 декабря 1897 г.

⁵⁸ М. Покровский, Внешняя политика России в XX в., стр. 13.

⁵⁹ Архив внешней политики, Дело Главного архива министерства иностранных дел, 1 - 9, 1878 г., N 7.

ров во время войны. Германская императорская наука, как и следовало ожидать, одобрила царский проект⁶⁰ . Правительством учреждается под председательством наследника особый комитет по сбору пожертвований на приобретение крейсеров, или, как их тогда называли, "судов Добровольного флота". Правительственное воззвание от 1 мая 1878 г. рисовало заманчивую картину будущего, когда "десятки судов под командой удалых морских офицеров, рассыпавшись по морским торговым путям нового противника, остановят его мировую торговлю", а "стоит ей остановиться на один лишь миг, груды золота, которыми он так кичится, начнут таять"⁶¹ . В своем письме к наследнику Победоносцев так определял цель, этого дела: "Приготовление судов для военного действия", "употребление их в мирное время для океанского плавания" и установление связи Центральной России с портами на Дальнем Востоке⁶² .

Нанести удар Англии представлялось наиболее легким именно в тихоокеанских водах. "Опираясь на существующую амурскую флотилию и эскадру у западных берегов Америки, - писал московский официоз, - мы можем энергическими действиями быстро развить в тех местностях крейсерские отряды, которые, пользуясь слабыми сторонами противника, могут не только причинить серьезный вред его китайской торговле, но проникнуть, с одной стороны, в индийские воды, с другой - в Австралию и стать на пути сообщений Англии с западным берегом ее американских владений"⁶³ .

Вопрос об организации военно-морской базы на Тихом океане уже тогда вставал перед царским правительством во всей своей остроте. "Развитие военного флота в Приуссурийском крае, - писал тот же официоз несколькими месяцами позже, - становится вопросом первоклассной государственной важности. Тут нет даже времени для размышления: каждый лишний год бездействия... грозит невознаградимыми потерями... На Восточном океане мы должны быть хозяевами..."⁶⁴ .

Когда в 1880 г., во время русско-китайского конфликта, в связи с кульджинским вопросом в тихоокеанских водах собралась значительная русская эскадра, петербургский профессор международного права Мартене в своей брошюре, посвященной русско-китайским отношениям, замечал: "Не послужит ли это началом сосредоточения наших морских сил в Тихом океане, где только и может Россия стать морской державой"⁶⁵ .

Добровольному флоту не пришлось потопить ни одного английского судна. Англо-русский конфликт рассасывался на болгарском плацдарме ив пустынях Средней Азии. Суда же Добровольного флота несли мирную службу товаропассажирской связи между черноморскими портами и дальневосточными окраинами, причем интересам торговли служили главным образом обратные рейсы, когда перевозились чайные грузы; прямые же рейсы служили для отправки на судах ссыльных на Сахалин.

Несмотря на это, вопрос об устройстве угольных станций и портов не снимался с очереди. Это, разумеется, создавало почву для совсем немирных мыслей о приобретении таких станций, о захватах таких портов.

К захвату портов и к активным операциям на Дальнем Востоке крепостническое правительство приступило много позднее, но русская торгово-

⁶⁰ См. соч. Блунчли, О праве добычи во время войны и о праве морской добычи в особенности.

⁶¹ "Московские ведомости" N 110 от 1 мая 1878 г.

⁶² "Письма Победоносцева к Александру III", ч. I, стр. 148 - 149, письмо от 3 ноября 1878 г.

⁶³ "Московские ведомости" N 101 от 22 апреля 1878 г.

⁶⁴ "Московские ведомости" N 216 от 22 августа 1878 г.

⁶⁵ F. Martens, Le conflit entre la Russie et la Chine, Bruxeiles, 1880.

промышленная буржуазия, активность которой подогревалась тогда мечтами о Дальнем Востоке, оказалась задетой в лучших своих чувствах.

В рядах Общества для содействия русской промышленности и торговле, которое, как мы видели, с таким подъемом встретило агрессию царизма в Средней Азии, проблемы Дальнего Востока встречают огромный интерес и воодушевление. Лейтмотив всех выступлении здесь таков: "Будущность сбыта русской обрабатывающей промышленности несомненно на юго-востоке и востоке. Наши произведения, кроме сырья, никогда не догонят западноевропейских и... нашими главными рынками будут... для предметов обрабатывающей русской промышленности Средняя Азия, Китай и Япония"⁶⁶ . Отсюда - "неотложность развития торговли с Китаем, с Монголией и с Манчжурией, тем более, когда товары Англии, а вместе и ее влияние проникают уже на окраины упомянутых областей, граничащие с Амуром и Забайкальем"⁶⁷ .

Вскоре после заключении Петербургского трактата 1881 г., открывшего новые пункты для русской торговли, бийские купцы стали отправлять караваны в притяньшаньские оазисы, а товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова снарядило экспедицию в г. Лань Чжоу-фу в провинции Ганьсу, причем главный приказчик фирмы совершил ряд поездок в соседнюю провинцию Шеньси⁶⁸ .

Во всем этом было еще мало нового, принципиально отличного от настроений буржуазии предыдущей эпохи с ее ориентацией на западно-китайские рынки. Само собой разумеется, что только развитие железнодорожной сети в восточном направлении могло серьезно помочь русским торгово-промышленным интересам. Надежды на постройку Сибирской железной дороги, которыми уже давно жило московское и нижегородско-казанское купечество, а также уральские заводчики, оборвались в период русско-турецкой войны Промышленная депрессия 80-х годов не располагала царское правительство к реализации старых планов, разработке которых были и освящены предыдущие десятилетия (проект Копытова 1856 г., проект Посьета 1875 г.).

В послевоенный период железнодорожное строительство стало идти ослабленными темпами и отвечало интересам прежде всего помещиков Центральной России.

Инициатива возбуждения вопроса о постройке Сибирской железной дороги принадлежит теперь всецело торгово-промышленным кругам. В августе 1880 г. купечество, торгующее на Нижегородской ярмарке, ходатайствует перед царем о скорейшем сооружении дороги. Нижний поддерживается Казанью. Казань - Саранулом. О том же хлопочет купечество Ирбитской ярмарки⁶⁹ .

В 1881 г. Общество для содействия русской промышленности и торговле ходатайствует перед всеми заинтересованными ведомствами о постройке Сибирской дороги, которая должна быть "базисом" всей, будущей сети железных дорог, захватывающей дальневосточные рынки, от которой должны идти ответвления к Китаю и к Средней Азии⁷⁰ .Цитированный выше Шавров, который во всех своих выступлениях исходит из положения, что "в Европе нам делать нечего", намечая желательные линии на востоке,

⁶⁶ "Труды", вып. XII, стр. 87 - 99. Представление Общества на имя министров финансов, внутренних дел, государственных имуществ и путей сообщения о постройке Сибирской дорога от 15 апреля 1881 г.

⁶⁷ Там же, Доклад И. Богашева, стр. 58 - 81.

⁶⁸ Архив внешней политики. ДВК, Ст. инв. N 483. Дело по комитету Сибирской железной дороги, 1891 - 1893.

⁶⁹ "Материалы к истории вопроса о Сибирской железной дороге", СПБ, 1891 г., стр. 57 - 68.

⁷⁰ Представление Общества от 15 апреля 1881 г. См. "Труды", стр. 87 - 99.

противопоставляет идею "Великого сибирского пути" Оренбургской железной дороге, "которую подарила России канцелярская стратегия и которая упирается в бесплодные и безлюдные, пустынные степи Средней Азии"⁷¹ . "Это будет, - восклицал оратор во время празднования 300-летнего юбилея Сибири, - не Сибирская и даже не всероссийская только по значению своему дорога, но подлинно европейская, всемирная... прорезание всего старого света... соединение двух океанов, Атлантического и Тихого... Сибирь получит мировое значение..."⁷² .

Вокруг вопроса о направлении Сибирской дороги между различными фракциями буржуазии возник большой спор. В одном лагере оказались волжские пароходчики, самарские, уфимские помещики и уральские промышленники. В другом - московские мануфактуристы и купечество Нижнего и Казани⁷³ . "Выбор линии, - авторитетно замечала по этому поводу помещичья "Русь", - есть для Сибири вопрос второстепенного значения и притом такой, при решении которого интересы Европейской России как метрополии должны господствовать над интересами Сибири как колонии"⁷⁴ . Вопреки пожеланиям московских зубров 80-х годов торгово-промышленная буржуазия ставила также вопрос, об устройстве самой Сибири как колонии.

На торжественном заседании Общества для содействия русской промышленности и торговле, которое было посвящено 300-летию завоевания Сибири, обсуждается вопрос о поднятии хозяйственной жизни Сибири как колонии, нужной и важной для Центральной России, о "создании промышленных центров в самой Сибири для влияния на соседние народности, ибо только таким путем созреет наше экономические и политическое могущество на Дальнем Востоке"⁷⁵ . С этим естественно связывался вопрос о колонизации Сибири, которая в своей дальневосточной части (Амурская область) имела плотность населения, не превышавшую одного человека на 5 кв. верст. Это в свою очередь будило у русского либерального дворянства планы безболезненного разрешения аграрного вопроса. Останавливаясь на вопросе о малоземелье в Европейской России и отбрасывая как неосновательные опасения того, что покидаемые переселенцами районы останутся без рабочих рук, лейб-орган русского либерализма пытался поставить на очередь проблему переселения крестьян в Сибирь. "Период наших расселении и колонизации, как и задачи ее, не прекратились, а только начинаются. Когда внутри государства, чувствуется экономический кризис и восстает уже грозный призрак малоземелья, тогда переселения и колонизация должны возбудить особое внимание... Сибирь и наши северо-восточные владения в Азии в этом случае представляют значительные выгоды". Либеральные помещики шли дальше: "Привлечением переселений усилится в Сибири русский элемент; колонизация придаст ему более прочности и стойкости", приведет к "поглощению, ассимиляции инородцев". "Перевес русского населения на Востоке окажет также значительное влияние и на наше политическое положение в Азии... Мы не можем уже более пренебрегать нашими владениями на Востоке... хотя бы ради того, чтобы не отставать перед отсталыми азиатскими государствами. Задачи, оставляемые для будущего, приблизились к нам незаметно, и час деятельности на нашем Востоке пробил..."⁷⁶ .

Как видим, русская буржуазия готова была проявить на Дальнем Во-

⁷¹ "Труды", вып. XV, стр. 1 - 69.

⁷² "Труды", вып. XIV, стр. 3 - 36.

⁷³ "Московские ведомости" N 65, 66, 74, 75, 83, 103, 108, 150 за 1884 г.

⁷⁴ "Русь" N 7 за 1884 г.

⁷⁵ "Труды", вып. XIV, стр. 3 - 36.

⁷⁶ "Вестник Европы", июнь 1880 г., стр. 448 - 486.

стоке такую активность, которая грозила перелиться за пределы Российской империи.

В числе докладов, зачитанных в Обществе для содействия русской промышленности и торговле в 1880 г., был один специальный и скромный доклад на тему "Об исправлении русско-китайской границы в Нерчинском крае и о торговле с Монголией и Манчжурией". Доклад этот приходил однако к не совсем скромному выводу о необходимости расширения русской границы за счет верховьев реки Онона, побережья озера Далай нор и соляных озер, а также о желательности присоединения к России "той части территории за Аргунью, которая называется Даурией к принадлежит Манчжурии"⁷⁷ .

Известный буржуазный ученый, географ и публицист М. Венюков еще во время русско-турецкой войны в ряде статей, помещенных в либеральном "Голосе"⁷⁸ , пропагандировал мысль о неизбежности для России как великой державы новых территориальных приобретений, "XIX век, - писал он, - есть век окончательного раздела мира между большими народностями земной суши. Кто сделает в этот век ошибку, тот не исправит ее потом долгое время". Буржуазный ученый намекал этим на то, что царское правительство делает ошибку, увлекаясь чисто феодальными задачами на Ближнем Востоке и оставляя в забвении те возможности, какие раскрывались перед русской промышленностью па азиатских рынках. Венюков по бухгалтерски составил при этом таблицу "прихода" и "расхода", подсчитав территориальные приобретения и потери России в течение предыдущих десятилетий. Выводя "чистую прибыль" в размере 18 тыс. кв. миль, оп настаивал на необходимости увеличить территорию России еще на 11820 кв. миль. Он имел в виду необходимость завоевания среднеазиатских земель и приобретения у Китая части Манчжурии.

"В настоящее время, - писали бойкие "Новости", быстро вульгаризировавшие либерализм своего предшественника - "Голоса", - когда фактически уже обнаруживается стремление всех первоклассных держав возможно скорее развить в океанах свое могущество и захватить в свои руки морскую торговлю... прежнее равнодушие к колониальным приобретениям не может иметь места". Россия должна стать на путь колониальной политики, и "приобретение колоний должно начаться с Великого океана⁷⁹ .

Оставляя в стороне увлечения отдельных горячих голов, полагавших, что "русский отряд в 3 - 4 тыс. чел. мог бы положить конец господству манчжурской династии во всем застенном Китае"⁸⁰ , можно сказать, что русский, точнее, петербургский либерализм по-своему правильно учитывал создавшуюся на Дальнем Востоке международную обстановку, обстановку заканчивавшегося раздела азиатского материка, обстановку, в которой созревали будущие империалистические противоречия. И когда он твердил о том, что "на Тихом океане должна быть у нас грозная военная сила", когда он убеждал правительство поспешить с усилением военно-стратегического значения Владивостока⁸¹ , когда он советовал правительству захватить "никем не запитый" и "не принадлежащий ни Корее ни Японии" остров Сусимо, важный стратегический пункт в водах Японского моря⁸² , он при виде натиска Англии на Бирму, Франции на Тонкин и Аннам, Японии на Корею просто не хотел отставать от прочих капиталистических хищников в происходившем разделе азиатского материка.

⁷⁷ "Труды", вып. XII, стр. 68 - 81. Доклад И. Богашева.

⁷⁸ "Голос" N 12 от 12 января 1878 г. и N 14 от 14 января;

⁷⁹ "Новости" N 272 от 3 октября 1885 г.

⁸⁰ "Русская мысль", февраль 1884 г. Ст. А. Воейкова, стр. 31 - 74.

⁸¹ "Голос" N 4 от 9 января 1882 г. и N 5 от 10 января.

⁸² "Новости" N 80 от 22 июня 1883 г.

V

В середине 80-х годов был момент, когда дальневосточный вопрос приобрел для царского правительства небывалую остроту.

Поскольку еще со времени русско-турецкой войны в руководящих кругах признавали настоятельно необходимым усилить военное могущество России на Дальнем Востоке, а единственный военный порт на Тихом океане - Владивосток - как замерзающий, считался не вполне удовлетворяющим своему назначению, искали более подходящих портов. Говорилось об острове Квельпарте, о порте Лазарева, о заливе Унковского. Искали этих гаваней прежде всего на соседнем корейском побережье, и, естественно, все сильнее заинтересовывались судьбой корейского государства. Развитие в вассальной Китаю стране национально-освободительного движения, с одной стороны, и агрессия капиталистической Японии - с другой, приводили к тому, что Корея уже в ту пору становилась объектом японо-китайской борьбы. В результате усилий китайской дипломатии, преследовавшей цели международного подтверждения китайского сюзеренитета над страной, великие европейские державы заключают с Кореей как с вассалом Китая особые договоры. Корея попадает в орбиту борьбы, происходящей на Дальнем Востоке между капиталистическими странами⁸³ . Соседняя с Кореей дружественная Россия, в числе других вступившая с ней в договорные отношения, стояла перед задачей оказания Корее "помощи", которая могла выразиться лишь в освобождении ее одновременно и от китайского и от японского влияния. Попытка осуществить здесь свою "освободительную" миссию была предпринята царской Россией не сразу. Первоначально же явилась мысль об освобождении Кореи от тех территорий, которые помогли бы развитию русского могущества на Дальнем Востоке.

Еще в конце 1884 г. был поднят вопрос о занятии корейского острова Квельпарта, чтобы превратить его в военно-морскую станцию судов русского флота. "Завладение этим островом... - откликались "Новости", - было бы во всех отношениях удачным шагом... Ни Англия, ни Германия не имеют в настоящее время оснований ссориться с Россией... К тому же сии сами так решительно придерживаются политики территориальных захватов, что претендовать на намерение России последовать их примеру ни в каком случае не могут... Медлить занятием острова не следует. Водрузить русский национальный флаг... мы можем без всяких жертв"⁸⁴ . Царское дипломатическое ведомство, которое прекрасно освоило проблему поднятия русского национального флага на чужих территориях, к решительным действиям здесь отнюдь не было склонно.

Когда после заключения русско-корейского договора (25 июня 1884 г.) генерал-губернатор Восточной Сибири стал настаивать на том, чтобы Россия выговорила в Корее права наиболее благоприятствуемой нации, министерство иностранных дел высказалось против этого требования из опасений, чтобы и другие державы, не стали домогаться аналогичных привилегий для себя⁸⁵ . Однако за действиями иностранных держав на Тихоокеанском побереясьв все же зорко следили, и еще в 1883 г. министерство иностранных дел просило управляющего морским министерством "поручить адмиралам, командующим нашей эскадрой в Тихом океане, не оставлять без внимания Печилийский залив" и особенно следить за тем, чтобы англичанами не был занят порт Гамильтон, который мог бы явиться в их руках "орудием господства - над... путем к берегам нашей Приморской

⁸³ Архив внешней политики, В. Д. Яп. ст. N 177. Записка, составленная в министерства иностранных дел, "Война между Китаем и Японией, ее причины и возможные последствия".

⁸⁴ "Новости" N 5 от 5 января 1885 г.

⁸⁵ Архив внешней политики, В. Д. Яп, ст. N 214. Записка министерства иностранных дед от декабря 1884 г.

области"⁸⁶ . В 1885 г. в разгар англо-русского конфликта в Средней Азия англичане заняли принадлежавший Корее порт Гамильтон. Это должно было сыграть роль возбудителя русской активности на Дальнем Востоке.

Старая мысль о захвате Квельпарта, который по своим качествам во многом уступал Гамильтону, отбрасывается⁸⁷ . На советы английской печати поспешить с занятием Квельпарта Катков раздраженно отвечал: "Им хотелось бы дешевым способом расплатиться за порт Гамильтон и, упрочить его за собой. Мы думаем, что захват этот обойдется им дороже и что Россия во всяком случае едва ли удовольствуется Квельпартом"⁸⁸ . Порт Лазарева признается только "отчасти" способным "вознаградить" Россию за захват англичанами Гамильтона⁸⁹ . В некоторых придворных кругах начинаются традиционные разговоры о походе на Индию⁹⁰ . В консервативной печати указывалось на необходимость обратить внимание на Корею, население которой проявляет "замечательную способность к обрусению", на необходимость "иметь на Корее не только сильное дипломатическое представительство, но и поддерживать с этой страной деятельные сношения, не выпускать ее из глаз, не выпускать ее из рук"⁹¹ . Даже либеральные "Русские ведомости" с нетерпением ждут открытия корейских портов для русских военных судов⁹² . А более решительные "Новости" приходили к заключению: "...при существующих обстоятельствах России следовало бы взять Корею под свой протекторат"⁹³ .

Вопрос о протекторате над Кореей, который готов был сплотить буржуазно-феодальный блок в едином порыве, разрабатывается царским дипломатическим ведомством. Секретарь русской миссии в Токио Шпейер ездил в Сеул, зондируя почву для выяснения вопроса о том, что может найти Россия в стране, столь нуждающейся в русской "защите"? Шпейер ведет беседу с советником при корейском дворе Меллендорфом на тему об условиях, при каких Россия "согласится принять Корею под свой протекторат и поставить ее по отношению к себе в положение болгарского княжества". Как одно из этих условий мыслилось согласие корейского правительства "предоставить в наше пользование один из корейских портов, по нашему выбору, для учреждения там нашей морской станции, причем секретным договором было бы предоставлено войскам нашим право в случае нужды беспрепятственно проходить в занятый порт"⁹⁴ .

Пока Шпейер вел переговоры в Сеуле, международная конъюнктура на Дальнем Востоке изменилась в неблагоприятную для России сторону - между Францией и Китаем был заключен мир, между Японией и Китаем было достигнуто соглашение по корейским делам. Министерство иностранных дел давало русскому поверенному в делах в Сеуле директиву добиваться протектората только мирным путем: "В противном случае могло бы потребоваться от нас излишнее напряжение тех пока едва достаточных средств, которыми мы располагаем для обороны наших окраин на Тихом океане"⁹⁵ . Это было в 1885 г. Ту же позицию царское прави-

⁸⁶ Архив внешней политики. Письмо товарища министра иностранных дел к управляющему морским министерством Шестакову от 27 января 1883 г.

⁸⁷ "Новости" N 229 от 21 августа 1885 г.

⁸⁸ "Московские ведомости" N 176 от 27 июля 1885 г. Катков советовал на случай решения запять порт Лазарева "сначала занять и укрепить, а потом уже вести переговоры о продаже" ("Русский вестник" за январь 1886 г., стр. 76 - 97).

⁸⁹ "Русский вестник", август 1886 г., стр. 893 - 962.

⁹⁰ "Гражданин" N 93 от 20 ноября 1886 г.

⁹¹ "Московские ведомости" N 202 от 23 июля 1885 г.

⁹² "Русские ведомости" N 72 от 15 марта 1886 г.

⁹³ "Новости" N 181 от 4 июля 1885 г.

⁹⁴ Архив внешней политики, В. Д. Инструкция Веберу от 25 апреля 1885 г. при назначении последнего на должность поверенного в делах в Корее.

⁹⁵ Там же.

тельство продолжает занимать в 1886 г., когда корейский король в надежде на русскую помощь собирался бежать из столицы. "Всякое столкновение с империей богдыхана, - писал министр иностранных дел поверенному в делах в Сеуле, - требовало бы с нашей стороны громадных жертв, которые ни в каком случае не были бы искуплены результатами борьбы. Положение наше на прибрежье Тихого океана не настолько еще обеспечено, чтобы мы могли рассчитывать здесь на какой-либо успех"⁹⁶ .

Как видим, царское правительство было не прочь уже в 80-х годах "освободить" Корею от корейских портов и даже больше того, - установив протекторат, "освободить" ее от самой себя по испытанному болгарскому способу. Это не удалось потому, что дело упиралось в недостаток военных сил на Дальнем Востоке. А недостаток военно-морской мощи в дальневосточных водах находил объяснение в финансовых возможностях царской России, целиком исчерпанных на Ближнем и Среднем Востоке.

Вопрос об усилении военно-морской мощи на Дальнем Востоке обсуждался на особом совещании 19 февраля 1887 г. Морской министр требовал ассигнования кредитов (в "размере одного миллиона ежегодно) на увеличение флота, который, по его планам, должен был быть увеличен в два раза с тем, чтобы сравняться с английским флотом на Дальнем Востоке. Военный министр, ссылаясь на рост всеобщих вооружений и на невозможность отставать от других, требовал кредитов на усиление армии вдоль сухопутной границы Китая. Министр иностранных дел, директор азиатского департамента и приамурский генерал-губернатор, делая оговорку о несвоевременности предпринимать военные действия на Дальнем Востоке, поддерживали выдвинутые ведомствами требования. Возражал министр финансов Вышнеградский. Он говорил о бесплодности морского соревнования с Англией, о невозможности для России в данный момент сколько-нибудь активных действий на Дальнем Востоке и о необходимости в связи с этим временно отказаться от захватнической политики в Китае. Указывая на дефицитность бюджета, на отсутствие источников для покрытия новых расходов. Вышнеградский говорил о предпринятых министерством финансов крупных организационных мерах, которые "требуют для своего проведения в жизнь продолжительного времени и во всяком случае не придут в полное действие ранее 1889 г."⁹⁷ . О войне с Англией на Дальнем Востоке в ту пору не приходилось и думать. С Японией особенно не считались, относясь к ней как к полному ничтожеству в военном и политическом отношениях⁹⁸ . Опасались, что после Тонкина Китай вступит в борьбу и с Россией, сделав театром этой борьбы Манчжурию и поведя оттуда наступление на Южноуссурийский край⁹⁹ . Войны с Китаем, несмотря на его слабость, боялись, тем более, что видели за его спиной и Англию и Германию. Отказываться от борьбы, предпринятой на других фронтах, еще не хотели. "Тихоокеанским вопросом можно нам погодить заниматься до решения вопроса афганского"¹⁰⁰ ; "болгарский вопрос... должен быть решен раньше, чем мы пустимся в войну на Дальнем Востоке"¹⁰¹ . Наверстывать упущенные на Дальнем Востоке темпы оказывалось делом нелегким. Идти там в ногу с другими державами, как того ни хотелось, еще были не в силах. Неподатливость министра финансов связывала по рукам и ногам.

⁹⁶ Архив внешней политики, В. Д. Письмо Гирса Веберу от 16 января 1886 г., N 9.

⁹⁷ Архив, внешней политики, В. Д. Кит, ст., N 5.

⁹⁸ "Новости" N 5 от 5 января 1886 г.

⁹⁹ "Новости" N 117 от 30 апреля 1886 г.

¹⁰⁰ "Московские ведомости" N 176 от 27 июня 1885 г.

¹⁰¹ "Новости" N 88 от 31 марта 1887 г.

VI

Крепостническое правительство не могло поспеть за всеми планами своих энтузиастов-доброжелателей. Занятое доведением до конца предпринятого на Ближнем Востоке, занятое продолжением операций в Средней Азии, царское правительство медленна осваивало дальневосточную проблему и к разрешению ее шло своими путями.

Крепостнические круги подходили к вопросу со своеобразной патриархальной меркой, рассматривая Дальний Восток как область, которая от них не уйдет. "Мы не чуждые пришельцы издалека в Азии, как англичане в Индии, - говорили они. - Мы там так же у себя дома, как и в Москве. Подвигаясь вперед, мы имеем непосредственно за собой всю силу нашего государства и ведем за собой колонизацию..."¹⁰² . "Наши колонии все непосредственно связаны с государственным организмом Российской империи, составляя с нею одно неразрывное целое... увеличивающееся постепенно по мере надобности посредством простого расширения границ..."¹⁰³ .

Если промышленная буржуазия думала о дальневосточных землях как о потенциальных рынках для своих фабрикатов, у помещиков с мыслями о них ассоциировались прежде всего надежды на благополучное разрешение аграрного вопроса. Либеральные помещики, как мы видели, проявили живой интерес к колонизационной проблеме. Крепостники смотрели на дело иначе. К концу 70-х годов размеры самовольного ухода крестьян из Европейской России доходили до цифры в 40 тыс. душ в год. Правила 10 июня 1881 г., регламентировавшие переселенческое движение, по существу являлись тормозом для его развития. Созванная Игнатьевым в сентябре 1881 г. комиссия "сведущих людей" высказалась в пользу отмены стеснительной регламентации и допущения переселений в законодательном порядке. План ее не получил утверждения. Возбуждение вопроса о переселениях приведет к "опустошению русской земли", может оказаться "невыгодным для помещиков", так как "при отсутствии батраков и аренды земли их будут пустовать", поспешное же разрешение вопроса "заключает в себе государственную опасность", - так комментировала позицию правительства помещичье-славянофильская "Русь"¹⁰⁴ , а более гибкий Катков советовал направить переселенческий поток к "владельческим землям в малонаселенных, нуждающихся в рабочих руках местностях", имея в виду главным образом побережье Черного моря и Кавказ¹⁰⁵ .

В бытность министром гр. Толстого печати было предложено воздерживаться от обсуждения вопроса, чтобы не вызывать искусственного повышения переселенческой волны. Но эта волна росла. Сильнее всего движение шло в сибирском направлении. По официальным данным, за период 1860 - 1880 гг. переселилось в Сибирь 110 тыс. чел., за период 1880 - 1892 гг. - уже 440 тыс. чел.¹⁰⁶ . В 80-х годах переселенческий поток направлялся на Дальний Восток двумя путями: сухим по Сибирскому тракту и морским на судах Добровольного флота, довозивших переселенцев до Владивостока. Из переселенцев, шедших сухим путем, до Амура доходила лишь незначительная часть (приблизительно одна десятая), причем путь продолжался 1 1/2 - 2 года. Партии же, прибывавшие во Владивосток, составляли контингент будущих поселенцев по рекам Амуру и Уссури.

¹⁰² "Московские ведомости" N 247 от 30 сентября 1878 г.

¹⁰³ "Московские ведомости" N 68 от 9 марта 1885 г.

¹⁰⁴ "Русь" N 62 от 7 ноября и N 54 от 21 ноября 1881 г.

¹⁰⁵ "Московские ведомости" N 188 и 191 за 1881 г.

¹⁰⁶ "Великая сибирская железная дорога", изд. Канцелярии комитета министров, СПБ, 1901 г.

Когда в 80-х годах сначала во время русско-китайского конфликта, а затем в период усилившейся колонизации китайцами Манчжурии, обострился вопрос о стратегическом значении заселения Дальневосточного края, царское правительство приняло ряд организационных мер, клонившихся к поощрению колонизации. Но даже консервативный "Русский вестник" признавал в начале 90-х годов слабую результативность этих мероприятий: Китай "стал на манчжурской границе в колонизационном, а следовательно и в экономическом отношении гораздо сильнее России, - писал он, - Наша колонизационная база в Уссурийском крае, при отсутствии прочной коммуникационной линии с Россией и даже Сибирью, представляется настолько слабой, что едва ли на нее можно положиться..."¹⁰⁷ .

Царские дальневосточные окраины продолжали оставаться на положении самой захудалой колонии. Имея большой опыт в проведении русификаторской политики и во всяческом угнетении националов, царское правительство успешно вытесняло китайское население из колонизуемых территорий: если в 1881 г. в Уссурийском крае на одного русского приходилось 2,67 националов, в 1885 г, - 1,05, то в 1891 г. на 2 русских приходился 1 национал. Это конечно не говорило еще о благополучном экономическом положении русского населения, проявлявшего в новых условиях полнейшую беспомощность, несмотря на стоявшую за его спиной военную силу - единственное, чем могло похвалиться царское правительство.

Эти группы убогих изб или еще более жалких мазанок, - писал в начале 90-х годов о русских поселениях в Уссурийском крае известный путешественник Елисеев, - часто не прикрашенных даже заборами, лишенных надворных строений, ворот, амбаров... производят самое печальное впечатление"¹⁰⁸ .

Торговля и промыслы действительно находились в руках иностранцев. Природные богатства края оставались неиспользованными или подвергались хищнической эксплуатации со стороны концессионеров; на северо-востоке, на Командорских островах котиковый промысел был за бесценок сдан американцам, то же было с китовым промыслом. Официальная статистика 1891 г. констатировала сокращение выплавки чугуна, свинца и серебра на сибирских заводах. Даже в золотопромышленности отмечалось не поднятие производительности, а развитие хищнической добычи, сопровождавшейся растратой золота¹⁰⁹ .

"Горько подумать, - писал Победоносцев об Амурской области еще в 1879 г., - сколько там силы и богатств и как все гибнет и разоряется от невозможной администрации"¹¹⁰ . Много лет спустя московский официоз также должен был признать, что Дальневосточный край находится по-прежнему в "печальном, жалком экономическом положении"¹¹¹ .

Если в пограничных с Китаем русских областях торговля находилась в руках иностранцев, то нет ничего удивительного, что па китайском рынке в районах китайских портов русские товары пассовали перед иностранными. За период 1881 - 1891 гг. участие России в торговом обороте Китайской империи (по морской границе) повысилось с 2,5 только до 4,5%. В то же время по числу торговых домов и по числу отдельных торговцев, опери-

¹⁰⁷ "Русский вестник", июнь 1891 г., ст. А. Елисеева, Южноуссурийский край и его русская колонизация, стр. 199 - 231. Продолжение этой статьи см. "Русский вестник", август 1891 г., стр. 118 - 168, октябрь 1891 г., стр. 78 - 113.

¹⁰⁸ "Русский вестник", октябрь 1891 г., ст. Елисеева, Южноуссурийский край и его русская колонизация, стр. 78 - 113.

¹⁰⁹ "Русский вестник", июнь 1891 г., стр. 326 - 327.

¹¹⁰ "Письма Победоносцева к Александру III", ч. 1, стр. 248, письмо от 12 декабря 3879 г.

¹¹¹ "Московские ведомости" N 31 от 30 января 1886 г.

ровавших в китайских портах, Россия сошла, с пятого на шестое место¹¹² . Даже русский керосин, вывоз которого на Дальний Восток подавал надежды, начиная с 1886 г., до поры до времени (до 1896 г.) оправдывал эти надежды только условно. В сентябре 1893 г. Кассини сообщал из Пекина: "Участие собственно русской торговли в общем обороте с нашим керосином ничтожно". Это означало, что батумский керосин привозился в Шанхай германской фирмой (Arnhold Karberg и C°). О первом русском пароходе, пришедшем в Шанхай с русским керосином, посланник мог сообщить только в апреле 1894 г.¹¹³ . По прежнему неутешительны были вести из Монголии и Манчжурии.

"Наши торговые предприятия в Монголии, - писал в 1887 г. небезызвестный впоследствии Матюнин, - потерпели неудачи. Трудно надеяться, чтобы торговля в Манчжурии перешла когда-либо в наши руки... Торговля в Манчжурии в руках англичан; более или менее серьезным рынком может явиться для нас лишь бассейн Сунгари, но и здесь едва ли мы выдержим конкуренцию с китайскими купцами"¹¹⁴ .

Мы видели, какие надежды связывали русские торгово-промышленные круги с проектом проведения Сибирской железной дороги. Мы видели, как торопили они правительство с реализацией проекта 1875 г. Официальный ответ на ходатайство купечества г. Тюмени сводился к следующим трем пунктам: 1) к постройке будет приступлено, когда у государственного казначейства будут свободные средства, 2) когда будут приведены в порядок существующие железные дороги, 3) когда будет закончена постройка наиболее необходимых железных дорог¹¹⁵ .

Ответ составлен, как видим, в духе установок, свойственных царизму в железнодорожном строительстве. Характерно также и то, что толчком к началу постройки одного из участков будущей Сибирской железной дороги - Екатеринбурго-тюменской - послужили панические настроения, охватившие помещиков приволжских губерний в связи с необходимостью дать заработок голодающему населению застигнутых неурожаем районов¹¹⁶ . Не менее характерно и то, что спор о направлении будущей железной дороги был решен царским правительством не в пользу Нижегородско-казанско-екатеринбургского направления, а в пользу Самаро-уфимско-златоустовского: перед интересами московских мануфактуристов предпочтение получали интересы поволжских помещиков, крепко сраставшихся с бюрократической верхушкой уральских металлургов¹¹⁷ .

Необходимо отметить, что крепостнические круги относились к проекту Сибирской железной дороги до известного момента по меньшей мере без всякого энтузиазма, иногда же проявляли к нему отношение прямо враждебное. Таким убежденным противником Сибирской дороги в 80-х годах был "Гражданин" кн. Мещерского, который высмеивал экономическую целесообразность ее проведения. "Сырье, несколько сотен пулов золота, несколько десятков пудов свинца, да провозимые через Кяхту чаи, которых едва хватит на несколько товарных поездов, - писал он, - вот весь отпуск Сибири, ввоз же в оную еще незначительнее". Подоплека этого скептицизма крепостников стала вполне ясной впоследствии, когда дорога уже

¹¹² "Архив внешней политики", В. Д. Тих. ст. N 488. "Справка о торговых сношениях России с Китаем составленная Канцелярией комитета министров";

¹¹³ "Архив внешней политики", В. Д., К. ст. N 1217. Донесение Кассини от 28 сентября 1893 г. N 239 и депеша его же от 19 апреля 1894 г. Экспорт русского керосина на Дальний Восток поднялся с 21 млн. пуд. в 1894 г. до 26,3 млн. пуд. в 1896 г., когда русский и американский керосин на Дальнем Востоке обменялись местами.

¹¹⁴ "Вестник Европы", июнь 1887 г., стр. 64 - 88.

¹¹⁵ "Московские ведомости" N 225 от 14 августа 1880 г.

¹¹⁶ "Московские ведомости", N 267 от 25 сентября 1880 г.

¹¹⁷ "Голос" N 44 от 18 февраля 1882 г.; "Неделя" N 4 за 1885 г_;

функционировала и когда по ней хлынули в Европейскую Россию массы сибирского хлеба. "Сибирский хлеб решительно грозит сделаться для Европейской России каким-то страшным бичом" - писали по этому поводу в "Русском вестнике"¹¹⁸ . "Сибирский хлеб не только стремится на заграничные рынки, но он выбрасывается даже в Привислинский край и в Подмосковный район. Все это в недалеком будущем может создать серьезные затруднения для сельских "хозяев Европейской России..."

Правительство приняло тогда меры для борьбы с этой опасностью: было предпринято сооружение Пермь-котласской железной дороги, которая должна была дать выход сибирскому хлебу к Белому морю; грузы на Сибирской дороге стали приниматься лишь до русских портов на Балтийском море.

Но и раньше эту опасность можно было предвидеть. Впервые она дала себя почувствовать в голодный 1891 г. и последующие 1892 и 1893 гг., когда пароходы не справлялись уже с перевозкой сибирского хлеба, когда пристани оказались заваленными сибирским зерном и миллионы его оставались на перекатах¹¹⁹ .

Высказывалось предположение¹²⁰ , что сознание этой опасности стимулировало крепостников на сооружение Сибирского пути, который должен был отвлечь местный хлеб от Центральной России к Тихому океану. Трудно найти подтверждение этой догадке. Гораздо вероятнее обратное предположение: классовые, чисто экономические интересы не предрасполагали крепостников к скорому осуществлению проекта постройки. В том же направлении действовали и внешнеполитические мотивы, заставлявшие крепостников бросать средства государственного казначейства совсем на иные затеи. Расчетов на привлечение русских капиталов к делу у крепостнического правительства не было никаких: и опыт болгарского железнодорожного строительства и судьбы проектов персидских железных дорог, - все говорило об этом. Стимулы к началу сооружения Сибирской линии у крепостнической власти скоро явились. Они были вполне феодального свойства, но это были стимулы не непосредственно экономического порядка.

Вскоре после англо-русского конфликта по поводу Средней Азии, когда со всей очевидностью обнаружилось, что русские владения на Дальнем Востоке наглухо отрезаны от метрополии, так как добраться до них можно было только морем, а на море господствовали англичане, приамурский генерал-губернатор и командующий Иркутским военным округом единодушно заговорили о стратегической необходимости железнодорожных линий Томск - Иркутск и Байкал - Сретенск. Это было в 1887 г. Тогда же было приступлено к изысканиям на Уссурийском участке. И тогда же Александром III было образовано особое совещание из четырех министров с участием начальника главного штаба по вопросу о Сибирской железной дороге. Однако должно было пройти еще 4 года, чтобы вопрос о Сибирской железной дороге сдвинулся с мертвой точки. В 1890 г. в Южной Манчжурии на русско-корейской границе появились производящие железнодорожные изыскания английские инженеры¹²¹ , и в том же году на повторном заявлении приамурского генерал-губернатора о трудностях обороны Южноуссурийского края Александр III наложил резолюцию: "Необходимо приступить скорее к постройке этой дороги". Но только в феврале 1891 г. совет

¹¹⁸ "Русский вестник", апрель 1899 г., стр. 761 - 771 и август, стр. 750.

¹¹⁹ В 1890 г. было отправлено в Европейскую Россию и Сибирь 1735 тыс. пуд. хлеба, в 1891 г. - 2062 тыс., в 1892 г. - 4493 тыс.", в 1893 г. - 4300 тыс. и в 1898 г. - 7628 тыс. пуд.

¹²⁰ В частности М. Павловичем.

¹²¹ Б. А. Романов, Россия в Манчжурии 1892 - 1908, изд. Ленинградского восточного института, Л., 1923, стр. 52.

министров в осуществление царской пометы выносит решение о безотлагательном приступе к делу. Положение царизма на Дальнем Востоке в 1891 г. мало отличалось от того, каким оно было за четыре года до того. 1891 г. в данной связи отличался от 1887 г. только тем, что проект о Сибирской железной дороге приобретал теперь твердую металлическую базу.

Ясно, что экономически в рассматриваемый период Сибирь не представляла собой единого целого: часть ее, лежащая за Байкалом, тяготела к Тихому океану и благодаря беспошлинному ввозу в ее порты снабжалась в значительной степени иностранными, прежде всего американскими, товарами. Весь товарный оборот России с Дальневосточной Сибирью не превышал тогда 5 млн. пуд. Когда приближалось время открытия непрерывной линии Екатеринбург - Тюмень и когда одновременно близились к окончанию работы по проведению Обско-еписейского канала, русская экономическая печать стала выражать сомнения в экономической целесообразности продолжения Сибирской линии на восток.

"Что касается дальнейшей железной дороги по самой Сибири, - читаем в одной из книжек "Экономического журнала" за 1886 г., - то о ней с экономической точки зрения не может быть и речи, тем более от Тюмени, где начинается дешевый водный путь. Между тем, насколько нам известно, существуют проекты железной дороги на Омск, Томск и Иркутск, но основа этих проектов почти исключительно стратегическая и вопрос о них - особый, стоящий независимо от каких-либо экономических суждений и исследований"¹²² .

В своей записке от 13 (25) ноября 1892 г. Витте, как известно, намечал четыре основных цели, преследовавшиеся сооружением Сибирской железной дороги:

1) поднятие производительности Сибири, иными словами, организация крепостнической властью нового района эксплуатации;

2) борьба с крестьянским малоземельем Европейской России, иными словами, создание нужного для помещиков колонизационного фонда;

3) выгоды для русской промышленности и торговли;

4) "новые горизонты" для торговли "не только русской, но и всемирной", иными слонами, создание транзитного пути, несущего казне золотые яйца.

Вся эта аргументация вновь назначенного министра финансов, который, оставаясь идеологом бюрократии, сумел завоевать любовь торгово-промышленных кругов, была выдержана в тонах, соответствовавших интересам феодально-буржуазного блока в целом. Она вполне примыкает к мыслям, высказанным представителями русского купечества на Нижегородской ярмарке в 1889 г.¹²³ . И поскольку участие русской металлургии в постройке Сибирской магистрали укрепляло этот блок, намеченная Витте схема целевых установок в дальнейшем могла казаться формулированной с исчерпывающей полнотой. Не нашел Витте удобным в этой, сооруженной им для официального потребления, своего рода "идеологической надстройке" отвести место одному моменту, в историческом отношении самому важному, на который в другом случае он сам указывал, говоря, что дорога эта из всех "самая стратегическая".

Недаром близкий к правительственным сферам дворянский публицист в период, когда обсуждался вопрос о Сибирской железной дороге, писал: "Ни один государственный человек не станет спрашивать: будет ли Сибирская железная дорога... доходной статьей... Ему не может не показаться праздным, ребяческим только что поставленный вопрос: разве спрашивают, какой доход приносит вооружение войск и вообще готовность к отражению

¹²² "Экономический журнал" N 1 за 1886 г., стр. 72 - 80;

¹²³ "Борьба классов", стр. 342. Рецензия Б. Романова на "Воспоминания Витте", т. III.

неприятеля?.. Здесь на первом плане стоит не торгово-промышленная выгода... а требование государственной обороны. Войска Приамурского округа и крепость Владивосток совершенно отрезаны от России бездорожьем... Ведь Сибирская железная дорога является прежде всего требованием государственной обороны"¹²⁴ .

Сибирская железная дорога строилась с неслыханной нигде скоростью - по 587 верст в год, а в 1896 г., во время японо-китайской войны, скорость укладки была удвоена¹²⁵ . На созванном 20 января 1895 г. в связи с японо-китайской войной особом совещании представитель министерства, иностранных дел, директор азиатского департамента Капнист, защищал позицию невмешательства России в конфликт и согласования образа действий с другими державами. Нужно было, по его мнению, "выиграть время, необходимое для окончания Сибирской железной дороги, когда мы будем в состоянии выступить наконец во всеоружии наших материальных средств и занять соответствующее положение в делах Тихого океана"¹²⁶ .

Тот же мотив звучит в записке приамурского генерал-губернатора Духовского от 11 января 1896 г., посвященной вопросу о направлении Сибирской железной дороги; он убеждает царскую дипломатию тщательно устранять "малейшие поводы к взбаламучению Дальнего Востока в ближайшие к нам 4 - 6 лет", пока не будут закончены работы по прокладке Сибирский железной дороги. "По прошествии этого срока мы сможем наговорить уже иным языком". "Это верно" - заметил при этом на полях Николай II¹²⁷ . Как известно, царь обрел свой язык в дальневосточных делах задолго до окончания этого срока.

¹²⁴ "Русский вестник", июль 1890 г. Внутренний обзор С. Татищева, стр. 233 - 327.

¹²⁵ Б. А. Романов, Россия в Манчжурии, стр. 9.

¹²⁶ "Красный архив", т. 52, стр. 71.

¹²⁷ Там же, стр. 87.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. ПОПОВ:

Комментарии: