Генерал А. И. Деникин

Глава XI. Власть: Дума, Временное правительство, командование, Совет рабочих и солдатских депутатов

То исключительное положение, в котором оказалась русская держава, - мировой войны и революции - повелительно требовало установления в ней сильной власти.

Государственная Дума, которая, как я уже говорил, пользовалась несомненным авторитетом в стране, после долгих и горячих обсуждений, от возглавления собою революционной власти отказалась. Временно распущенная Высочайшим указом 27 февраля, она сохранила лояльность и "не пыталась открыть формальное заседание", исходя из взгляда на себя как на "законодательное учреждение старого порядка, координированное основными законами с остатками самодержавной власти, явно обреченной теперь на слом"*. Последующие акты исходили уже от "частного совещания членов Государственной Думы". Это же частное заседание избрало Временный Комитет Государственной Думы, осуществлявший первые дни верховную власть. При Комитете существовала еще военная комиссия комитета Государственной Думы, возглавляемая генералом Потаповым**. Она пыталась оказать влияние на управление армией, но встретила решительный отпор со стороны Ставки. Сам генерал Потапов так претенциозно определял ее значение: "я состоял председателем военной комиссии, в которой, с арестом членов царского правительства, сосредоточивалась вся власть в стране... Я настаивал на скорейшем принятии от меня всех функций образовавшимся Временным правительством". Это оригинальное самодовлеющее учреждение, находившееся в оживленной связи с Советом раб. и солд. деп., "являясь посредником между совдепом, комитетом и правительством", существовало, однако, до 17 мая, когда на запрос Родзянко военный министр Керенский уведомил его, что "военная комиссия блестяще исполнила все поручения и задачи в первые два месяца после переворота", но что "в продолжении деятельности комиссии надобности нет".

С передачей власти Временному правительству, Гос. Дума и Комитет ушли в сторону, но не прекращали своего существования, пытаясь давать моральное обоснование и поддержку первым трем соста-

Продолжение. См.: Вопросы истории, 1990, NN 3 - 4.

* Милюков. История второй русской революции.

** Впоследствии жил в Японии, противодействовал адмиралу Колчаку. В 1921 г. поступил на службу к советскому правительству.

стр. 130

вам правительства. Но если 2 мая, во время первого правительственного кризиса, Комитет боролся еще за право назначать членов правительства, то позднее он ограничивался уже только требованием участия в составлении правительства. Так, 7 июля Комитет Гос. Думы протестовал против устранения своего от участия в образовании Керенским нового состава Временного правительства¹ , считая это явление "юридически недопустимым и политически пагубным". Между тем, Гос. Дума имела неотъемлемое право на участие в руководстве жизнью страны, ибо даже в лагере ее противников признавалась огромная услуга, оказанная революции Думой, "покорившей ей сразу весь фронт и все офицерство"*. Несомненно, революция, возглавленная Советом, встретила бы кровавое противодействие и была бы раздавлена. И может быть, дав тогда победу либеральной демократии, привела бы страну к нормальному эволюционному развитию? Кто знает тайны бытия!

Сами члены Гос. Думы, тяготясь своим вначале добровольным, потом вынужденным бездействием, начали проявлять некоторый абсентеизм, с которым пришлось бороться председателю. Тем не менее и Дума и Комитет горячо отзывались на все выдающиеся события русской жизни, выносили постановления осуждающие, предостерегающие, взывающие к разуму, сердцу и патриотизму народа, армии и правительства. Но Дума была отметена уже революционной стихией. Ее обращения, полные ясного сознания грядущей опасности и несомненно государственные, не пользовались уже никаким влиянием в стране и игнорировались правительством. Впрочем, и такая мирная, не борющаяся за власть Дума вызывала опасения в среде революционной демократии, и советы вели яростный поход за упразднение Гос. Думы и Гос. Совета. В августе декларативная деятельность Гос. Думы стала замирать, и когда 6 октября Керенский, по требованию Совета, распустил Гос. Думу**, это известие не произвело уже в стране сколько-нибудь заметного впечатления.

Потом долго еще идею 4-ой Гос. Думы или собрания Дум всех созывов как опоры власти гальванизировал М. В. Родзянко, пронеся ее через Кубанские походы и "Екатеринодарский добровольческий" период антибольшевистской борьбы... Но Дума умерла.

Трудно сказать, был ли неизбежным отказ от власти Гос. Думы в мартовские дни, вызывался ли он реальным соотношением сил, боровшихся за власть, могла ли "цензовая" Дума удержать социалистические элементы, в нее входившие, и сохранить то влияние в стране, которое она приобрела в результате борьбы с самодержавием?.. Одно несомненно, что в годы русского безвременья, когда невозможно было нормальное народное представительство, во все периоды и все правительства чувствовали потребность в каком- либо суррогате его, хотя бы для создания себе трибуны, для выхода накопившимся настроениям, для опоры и разделения нравственной ответственности. Таковы "Временный совет Российской республики" - в Петрограде (октябрь 1917 г.), инициатива которого исходила, впрочем, от революционной демократии, видевшей в нем противовес предположенному большевиками второму съезду советов; осколок учредительного собрания 1917 г. - на Волге (лето 1918 г.); подготовлявшийся созыв Высшего совета и Земского собора - на юге России и в Сибири (1919 г.). Даже наивысшее проявление коллективной диктатуры, каким является "совет народных комиссаров", дойдя до небывалого еще в истории деспотизма и подавления общественности и всех живых сил страны, обратив ее в кладбище, все же считает необходимым создать театральный декорум такого

* Станкевич. "Воспоминания".

** Законный 5-летний срок оканчивался 25 октября.

стр. 131

представительства, периодически собирай "всероссийский съезд советов".

Власть Временного правительства в самой себе носила признаки бессилия. Эта власть, как говорил Милюков, не имела привычного для масс "символа". Власть подчинилась давлению Совета, систематически искажавшего и подчинявшего все государственные начинания классовым и партийным интересам.

В составе ее находился и "заложник демократии" - Керенский, который так определял свою роль: "я являюсь представителем демократии, и Временное правительство должно смотреть на меня как на выразителя требований демократии и должно особенно считаться с теми мнениями, которые я буду отстаивать"...* Наконец, что едва ли не самое главное, в состав правительства входили элементы русской передовой интеллигенции, разделявшие всецело ее хорошие и дурные свойства, и в том числе полное отсутствие волевых импульсов - той безграничной в своем дерзании, жестокой в устранении противодействий и настойчивой в достижении силы, которая дает победу в борьбе за самосохранение - классу, сословию, нации. Все четыре года смуты для русской интеллигенции и буржуазии прошли под знаком бессилия, непротивления и потери всех позиций, мало того - физического истребления и вымирания. По-видимому, только на двух крайних флангах общественного строя была настоящая сильная воля; к сожалению, воля к разрушению, а не к созиданию. Один фланг дал уже Ленина, Бронштейна, Апфельбаума (Зиновьева. - Ред.), Урицкого, Дзержинского, Петерса... Другой, разбитый в февральские дни, быть может, не сказал еще последнего слова...

Русская революция, в своем зарождении и начале, была явлением, без сомнения, национальным, как результат всеобщего протеста против старого строя. Но, когда пришло время нового строительства, столкнулись две силы, вступившие в борьбу, две силы, возглавлявшие различные течения общественной мысли, различное мировоззрение. По установившейся терминологии - это была борьба буржуазии с демократией, хотя правильнее было бы назвать борьбой буржуазной демократии с социалистической. Обе стороны черпали свои руководящие силы из одного источника - немногочисленной русской интеллигенции, различаясь между собою не столько классовыми, корпоративными, имущественными особенностями, сколько политической идеологией и приемами борьбы. Обе стороны не отражали в надлежащей мере настроения народной массы, от имени которой говорили, и которая, изображая первоначально зрительный зал, рукоплескала лицедеям, затрагивавшим ее наиболее жгучие, хотя и не совсем идеальные чувства. Только после такой психологической обработки инертный ранее народ, в частности армия, обратились "в стихию расплавленных революцией масс... со страшной силой давления, которую испытывал весь государственный организм"**. Не соглашаться с этим взаимодействием, значит, по толстовскому учению, отрицать всякое влияние вождей на жизнь народов - теория, в корне опровергнутая большевизмом, покорившим надолго чуждую ему и враждебную народную стихию.

В результате борьбы, с первых же недель правления новой власти, обнаружилось то явление, которое позднее, в середине июля, комитет Гос. Думы, в своем обращении к правительству, охарактеризовал следующими словами: "захват безответственными организациями прав государственной власти, создание ими двоевластия в центре и безвластия в стране".

* Речь в Совете.

** Слова Керенского.

стр. 132

* * *

Власть Совета была также весьма условна. Невзирая на ряд кризисов правительства, на возможность взять при этом власть в свои руки безраздельно и безотказно*, революционная демократия, представленная Советом, категорически уклонилась от этой роли, прекрасно сознавая, что в ней недостаточно ни силы, ни знания, ни умения вести страну, ни надлежащей в ней опоры.

Устами одного из своих вождей - Церетели, она говорила: "не настал еще момент для осуществления конечных задач пролетариата, классовых задач... Мы поняли, что совершается буржуазная революция... И не имея возможности полностью осуществить светлые идеалы,.. не захотели взять на себя ответственность за крушение движения, если бы в отчаянной попытке решились навязать событиям свою волю в данный момент. Они предпочитали путем постоянного организованного давления заставлять правительство исполнять их требования" (Нахамкес).

Член исполнительного комитета Станкевич в своих "Воспоминаниях", отражающих неисправимую идеологию сбившегося с пути социалиста, дошедшего ныне до оправдания большевизма, но вместе с тем производящих впечатление искренности, дает такую характеристику Совету: "Совет - это собрание полуграмотных солдат - оказался руководителем потому, что он ничего не требовал, потому что он был только фирмой, услужливо прикрывавшей полное безначалие"... Две тысячи тыловых солдат и восемьсот рабочих Петрограда образовали учреждение, претендовавшее на руководство всей политической, военной, экономической и социальной жизнью огромной страны! Газетные отчеты о заседаниях Совета свидетельствовали об удивительном невежестве и бестолочи, которые царили в них. Становилось невыразимо больно и грустно за такое "представительство" России. Мало-помалу в кругах интеллигенции, демократической буржуазии, в офицерской среде накипала глухая и бессильная злоба против Совета; на нем сосредоточивался весь одиум, его поносили в этих кругах самыми грубыми, унизительными словами. Эту ненависть против Совета, проявлявшуюся зачастую открыто, революционная демократия совершенно неправильно относила к самой идее демократического представительства.

С течением времени приоритет Петроградского совета, приписывавшего выдвинувшей его среде исключительную заслугу свержения старой власти, стал заметно падать. Огромная сеть комитетов, советов, наводнивших страну и армию, требовала участия в правительственной работе. В результате в апреле состоялся съезд делегатов советов рабочих и солдатских депутатов. Петроградский совет реорганизован на началах более равномерного представительства, а в июне открылся Всероссийский съезд представителей советов рабочих и солдатских депутатов. Интересен состав этого уже более полного демократического представительства (у автора таблица. - Ред.): соц.-революционеров - 285, соц.-дем. меньшевиков - 248, соц.-дем. большевиков - 105, интернационалистов - 32, внефракц. социалистов - 73, объединен, соц.-демократов - 10, бундовцев - 10, группы "Единства" - 3, народн. социалистов - 3, трудовиков - 5, анархо-коммунистов - 1.

Таким образом, подавляющие массы несоциалистической России не были представлены ни одним человеком. Даже те, чуждые политике или принадлежавшие к более правым группировкам элементы, которые прошли от советов и армейских комитетов под рубрикой "внепартийных", по побуждениям далеко не государственным, поспешили наце-

* Я говорю только о несопротивлении этому со стороны Временного правительства.

стр. 133

пить на себя социалистический ярлык и растворились в партийном составе. Чисто социалистическими были и все составы исполнительного комитета совета. При этих условиях невозможно было рассчитывать на самоограничение революционной демократии и надеяться на удержание народного движения в рамках буржуазной революции. Фактически у полусгнившего кормила власти стал блок из социал- революционеров и социал-демократов меньшевиков с явным преобладанием вначале первых, потом последних. В сущности этот узкопартийный блок, тяготевший над волей правительства, и несет на себе главную тяжесть ответственности за последующий ход русской революции.

Состав Совета был крайне разнороден: интеллигенты, мелкая буржуазия, рабочие, солдаты, много дезертиров... По существу Совет и съезды, в особенности первый, представляли из себя довольно аморфную массу, совершенно невоспитанную в политическом отношении: центр тяжести всей работы руководства и влияния перешел поэтому в исполнительные комитеты, представленные почти исключительно социалистическим интеллигентским элементом. Самую уничтожающую критику Исполнительного комитета Совета вынес из недр самого учреждения член его, В. Б. Станкевич: хаотичность заседаний, политическая дезорганизованность, неопределенность, торопливость и случайность в решении вопросов, полное отсутствие административного опыта и, наконец, демагогия членов комитета: один призывает в "Известиях" к анархии, другой рассылает разрешительные грамоты на экспроприацию помещичьих земель, третий разъясняет пришедшей военной делегации, пожаловавшейся на военное начальство, что необходимо его сместить, арестовать и т. д.

"Поражающей чертой в личном составе комитета является значительное количество инородческого элемента - пишет Станкевич. - Евреи, грузины, латыши, поляки, литовцы были представлены совершенно несоразмерно их численности и в Петрограде, и в стране", Я приведу список первого президиума Всерос. центр, комит. советов р. и с. д.: Чхеидзе - грузин; Гурвич (Дан), Гольдман (Либер), Гоц, Гендельман, Розенфельд (Каменев) - евреи; Саакян - армянин; Крушинский - поляк; Никольский - если не псевдоним, то, вероятно, русский (у автора таблица. - Ред.). Это исключительное преобладание инородческого элемента, чуждого русской национальной идее, не могло, конечно, не повлиять, в свою очередь, на все направление деятельности Совета в духе гибельном для русской государственности.

Правительство с первых же шагов своих попало в плен к Совету, которого значение, влияние и силу оно переоценивало и которому само не могло противопоставить ни силы, ни твердой воли к сопротивлению и борьбе. Правительство не надеялось на успех этой борьбы, так как, охраняя русскую государственность, оно не могло провозглашать такие пленительные для взбаламученного народного моря лозунги, какие выходили из Совета. Правительство говорило больше об обязанностях, Совет - о правах. Первое "запрещало", второй "позволял". Правительство было связано со старой властью преемственностью всей государственной идеологии, организации, даже внешних приемов управления, тогда как Совет, рожденный из бунта и подполья, являлся прямым отрицанием всего старого строя.

Если до сих пор еще среди небольшой части умеренной демократии сохранилось убеждение в "сдерживающей народную стихию" роли Совета, то это результат прямого недоразумения. Совет, в действительности, не прямо разрушал русскую государственность - он ее расшатывал и расшатал до крушения армии и приятия большевизма. Отсюда двойственность и неискренность направления его деятельности.

стр. 134

Не желая и не имея возможности принять власть, Совет, вместе с тем, не допускал укрепления этой власти в руках правительства. Наряду с призывом революционной демократии "оказывать поддержку Временному правительству, поскольку оно будет неуклонно идти в направлении к упрочению и расширению завоеваний революции и поскольку свою внешнюю политику оно строит на почве отказа от захватных стремлений", недоверием и прямой угрозой звучит дальнейший призыв: "организуясь и сплачивая свои силы вокруг советов р. и с. д., быть готовым дать решительный отпор всякой попытке правительства уйти из-под контроля демократии или уклониться от выполнения принятых на себя обязательств" (Резолюция первого съезда 4 апр. 17 г.).

Но, помимо декларативных выступлений, в повседневной жизни Совета и Исполнительного комитета все речи, все разговоры, разъяснения, выступления - устные, печатные - пленума, отдельных групп, отдельных лиц, рассылаемых по стране и фронту, - клонились к разрушению авторитета правительства. "Не нарочно, но постоянно, - говорит Станкевич, - комитет наносил смертельные удары правительству".

Сознательно разрушая дисциплину в армии приказом N 1, декларацией прав солдата и постоянным воздействием на военное законодательство и войсковые организации, унизив и обезличив командный состав, Совет одновременно возвещал, что "армия сильна лишь союзом солдат и офицерства", что "командному составу должна быть предоставлена полная самостоятельность в области оперативной и боевой деятельности, решающее значение в области строевой и боевой подготовки".

Любопытно, кто же направлял военное законодательство по пути демократизации, ломая все устои армии, вдохновляя Поливановскую комиссию, связывая по рукам двух военных министров? Состав лиц, выбранных в начале апреля от солдатской части Совета в исполнительный комитет, определяется так*: офицеров военного времени - 1; чиновников - 2; юнкеров - 2; солдат: тылов, частей - 9; писарей и нестроевых - 5 (у автора таблица. - Ред.).

Характеристику же их предоставляю Станкевичу: "вначале попали истерические, крикливые и неуравновешенные натуры, которые в результате ничего не давали комитету"... Потом вошли новые с "Завадьей и Бинасиком во главе. Последние добросовестно, насколько в силах, старались справиться с морем военных дел. Но оба были, кажется, мирными писарями в запасных батальонах, никогда не интересовавшимися ни войной, ни армией, ни политическим переворотом"...

Наиболее ярко двойственность и неискренность Совета выражались в вопросе о войне. Левые интеллигентские круги и революционная демократия в большей части своей исповедовали идеи Циммервальда и интернационализма. Естественно, поэтому, что первое слово, с которым Совет обратился "к народам всего мира" (14 марта 1917 года), было: Мир!

Но мировые проблемы, бесконечно сложные в сплетении национальных, политических, экономических интересов народов, расходящихся в понимании предвечной мировой правды, не могли быть разрешены таким элементарным путем. Бетман-Тольвег² ответил презрительным молчанием. Рейхстаг 17 марта 1917 года большинством всех голосов против голосов обеих социал-демократических фракций отклонил предложение о заключении мира без аннексий. Немецкая демократия устами Носке³ сказала: "Нам из-за границы предлагают устроить революцию; если мы последуем этому совету, то рабочие классы постигнет несчастье"; в стане союзников и среди союзной демократии советский

* Ранее состояло в комитете три офицера военного времени и несколько солдат.

стр. 135

манифест вызвал лишь недоумение, тревогу и неудовольствие, особенно ярко выраженные в речах прибывших в Россию Тома, Гендерсона, Вандервельде и даже нынешнего французского большевика Кашэна⁴ .

В дальнейшем к слову "мир" Совет прибавил новое определение "без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов". Теоретичность этой формулы немедленно же столкнулась с реальным вопросом об оккупированной немцами западной и южной России, о Польше, о разоренных немцами странах - Румынии, Бельгии и Сербии, об Эльзас-Лотарингии и Познани, наконец, о том рабстве, экспроприациях и принудительном труде для войны, которым были подвергнуты немцами все страны, подпавшие под их власть. Ибо, согласно программе немецких социал-демократов, опубликованной наконец в Стокгольме, - для французов в Эльзасе и Лотарингии, поляков в Познани и датчан в Шлезвиге предназначалась только культурно-национальная автономия под скипетром германского императора.

В то же время всемерно поощрялась идея самостоятельности Финляндии, русской Польши, Ирландии. Требование возвращения немецких колоний находилось в каком-то трогательном единении с обещаниями самостоятельности Индии, Сиаму, Корее... Chanteclair не вызвал солнца. Протянутая рука стыдливо повисла в воздухе. Совет вынужден был признать, что "нужно время, чтобы народы всех стран восстали и железною рукою принудили своих царей и капиталистов к миру"... А пока "товарищи- солдаты, поклявшись защищать русскую свободу", не должны "отказываться от наступательных действий, которых может потребовать боевая обстановка"... В среде революционной демократии наступила растерянность, ярко выраженная в словах Чхеидзе: "мы все время говорили против войны, как же я могу теперь призывать солдат к продолжению войны, к стоянию на фронте!"*

Но слова "война" и "наступление" были все-таки произнесены. Они разделили советских социалистов на два лагеря - "оборонцев" и "пораженцев". Теоретически к первым принадлежали только правые группы соц.-революционеров, народные социалисты, "Единство" и трудовики. Прочие социалисты исповедовали немедленную ликвидацию войны и углубление революции путем внутренней классовой борьбы. Практически же при голосовании вопроса о войне к оборонцам присоединялась большая часть соц.-рев. и соц.- дем. меньшевиков. Но выносимые формулы носили на себе печать этой двойственности - ни мира, ни войны. Церетели призывал "пробудить движение против войны во всех странах, как союзных, так и враждебных". Съезд делегатов советов р. и с. депутатов в конце марта вынес не совсем определенное постановление, в котором после требования отказа от "аннексий и контрибуций", предъявленного всем воюющим державам, указывалось все же, что "пока война продолжается, крушение армии, ослабление ее устойчивости, крепости и способности к активным операциям было бы величайшим ударом для дела свободы и для жизненных интересов страны". В начале июня второй съезд вынес новую резолюцию, которая наряду с определенным заявлением, что "вопрос о наступлении должен быть решаем исключительно с точки зрения чисто военных и стратегических соображений", вместе с тем внушала явно пораженческую идею: "окончание войны путем разгрома одной из групп воюющих сторон послужило бы источником новых войн, еще более усилило бы рознь между народами и довело бы их до полного истощения, голода и гибели". Революционная демократия, очевидно, смешала два понятия: стратегическую победу, знаменующую окончание войны, и условия мирного договора, которые могут быть человечны и бесчеловечны, справедливы и несправедливы, дальновидны и близоруки.

* Станкевич. "Воспоминания".

стр. 136

Итак, следовательно, - война, наступление, но без победы. Небезынтересно указать, что такую же формулу произнес еще в 1915 году прусский депутат и редактор "Vorwartsa" Стребель⁵ : "Я исповедую открыто, что полная победа империи не послужит на пользу социал-демократии"...

Не было той области государственного управления, в которую бы не вмешивался Совет и Исполнительный комитет с той же двойственностью и той же неискренностью, которые вызывались, с одной стороны, боязнью нарушить основные догмы своих учений, и с другой - явной невозможностью претворения их в жизнь. В государственном строительстве творческой работы его не было и не могло быть. В области экономической жизни страны, в аграрном и рабочем вопросе эта деятельность ограничивалась опубликованием широковещательных партийных социалистических программ, осуществление которых даже в глазах министров-социалистов в обстановке анархии, войны и экономической разрухи было невыполнимо. Тем не менее эти резолюции и воззвания принимались в народе, на фабрике и в деревне как "разрешение", возбуждали страсти, вызывали желание к немедленному и самочинному проведению их в жизнь. А вслед за такой подготовкой народных стремлений тут же следовали сдерживающие воззвания: "Потребовать немедленного и беспрекословного исполнения всех предписаний Временного правительства, которые оно сочтет необходимым издать в интересах революции и внешней безопасности страны..."*. Но декларативная литература далеко еще не определяет характер деятельности Совета.

Главною чертою Совета и Комитета было полное отсутствие дисциплины среди их членов. Говоря о взаимоотношениях особой делегации Комитета (контактной) с Временным правительством, Станкевич прибавляет: "но что могла сделать эта делегация, если в то время как она беседовала и приходила к полному единодушию с министрами, десятки Александровских** рассылали письма, печатали статьи в "Известиях", разъезжали от имени Комитета делегатами по провинции и в армии, принимали ходоков в Таврическом дворце, каждый выступая по-своему, не считаясь ни с какими разговорами, инструкциями или постановлениями и решениями"...

Обладал ли действительной властью Совет (Центральный Комитет)? Я отвечу словами обращения организационного комитета рабочей социал-демократической партии (июль 1917 года): "И тот лозунг, за которым идут многие рабочие - "вся власть советам" - есть опасный лозунг. Ибо за советами идет меньшинство населения, и мы должны всеми силами добиваться, чтобы те буржуазные элементы, которые еще могут и хотят вместе с нами отстаивать завоевания революции, вместе с нами взяли на себя и то тяжкое наследство, какое досталось нам от старого режима, и ту огромную ответственность за исход революции, какая ложится на нас перед лицом всего народа".

Но Совет (позднее и Всерос. Центр. Комитет), в силу своего состава и политической идеологии, не мог и не хотел оказывать в полной мере хотя бы сдерживающего влияния на народную стихию, вырвавшуюся из оков, мятущуюся и бушующую, ибо члены его были вдохновителями этого движения, и все значение, влияние и авторитет Совета находились в строгой зависимости от степени потворствования инстинктам народных масс. А эти массы, как говорит даже сторонний наблюдатель из марксистского лагеря, Карл Каутский ⁶ , "как только революция втянула их в свое движение, знали лишь о своих нуждах, о своих стремлениях и плевали на то, осуществимы ли и общественно полезны или нет их требования"***. И сколько-нибудь твердое и решительное

* Кронштадтцам 26 мая 1917 года.

** Член комитета, выдававший разрешения на захваты земель.

*** Терроризм и коммунизм.

стр. 137

противодействие их давлению грозило смести бытие Совета. К тому же день за днем, шаг за шагом Совет подпадал все больше и больше под влияние анархо-большевистских идей.

Глава XII. Власть: борьба за власть большевиков, власть армии, идея диктатуры

Первый период деятельности большевиков - от начала революции до октябрьского переворота - заключался в борьбе за власть путем упразднения всего буржуазного строя страны и дезорганизации армии, подготовляя тем почву для пришествия большевизма (L'avenement, как торжественно называет Бронштейн-Троцкий).

На другой день после своего приезда в Россию Ленин опубликовал свои "тезисы", которые я привожу в извлечении:

1. Война, веденная "капиталистическим правительством", остается грабительской, империалистской, и потому недопустимы ни малейшие уступки "революционному оборончеству". Представителям революционного оборончества и действующей армии разъяснять, что кончить войну истинным демократическим, не насильническим миром нельзя без свержения капитала. Братанье.

2. Переход от первого этапа революции, давшего власть буржуазии, ко второму, который должен дать власть пролетариату и беднейшим слоям крестьянства.

3. Никакой поддержки Временному правительству; разъяснение полной лживости его обещаний.

4. Признание факта, что в большинстве Советов рабочих депутатов партия большевиков - в меньшинстве, и поэтому пока нужно вести работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Совету рабочих депутатов.

5. Россия - не парламентарная республика - это было бы шагом назад, а республика советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции (милиции?), армии, чиновничества.

6. В аграрной программе - перенесение центра тяжести на советы батрацких депутатов. Конфискация всех помещичьих земель. Национализация всех земель в стране; распоряжение землею местными советами батрацких и крестьянских депутатов. Выделение советских депутатов от беднейших крестьян.

7. Немедленное слияние всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны Совета рабочих депутатов.

8. Пока - не введение социализма, а только переход к контролю со стороны Совета рабочих депутатов за общественным производством и распределением продуктов.

9. Требование государства-коммуны и перемена названия партии социал-демократов большевиков на коммунистическую партию.

Я не буду останавливаться над этой программой, проведение которой в жизнь началось с конца октября, с известными отступлениями. Для первого периода деятельности большевиков важнее тактика их, исходившая из следующих конкретных положений: 1) свержение правительства и разложение армии; 2) возбуждение классовой борьбы в стране и даже внутриклассовой - в деревне; 3) отрицание демократических форм государственного строя и переход власти к меньшинству (партии с.-д. большевиков) - "меньшинству хорошо организованному, вооруженному и централизованному" (Ленин).

Но идеология партии была недоступна пониманию не только темных масс русского народа, но и второстепенных работников больше-

стр. 138

визма, которые были рассеяны по стране. Массам нужны были лозунги простые, ясные, немедленно проводимые в жизнь и отвечающие их желаниям и требованиям, чрезмерно возросшим в бурной атмосфере революции. Этот упрощенный большевизм - с типичными чертами русского бунта - проводить было тем легче, что он отрешился от всяких сдерживающих моральных начал, поставив целью первоначальной своей деятельности одно чистое разрушение, не останавливаясь при этом перед угрозой военного разгрома и разорения страны.

Первым объектом борьбы было Временное правительство. Во всей большевистской печати, в словесной агитации, в выступлениях советов, съездов, даже в дискуссиях с членами Временного правительства главари большевиков проводили резко и настойчиво идею его устранения как "орудия контрреволюции и международной реакции".

Но переходить к решительным действиям большевики все же воздерживались, опасаясь "отсталой в политическом отношении провинции". Начался ряд действий, имевших, по военной терминологии, характер усиленной разведки: захват особняков в Петрограде* и демонстрация 20 - 21 апреля. Это был первый "смотр" пролетариату и подсчет большевистских сил. Демонстрация, в которой приняли участие рабочие и войска, имела внешним** поводом ноту Милюкова по международной политике и следствием - волнение в столице и вооруженное столкновение, с убитыми и ранеными. Толпа носила плакаты с надписями "Долой захватную политику Милюкова", "Долой Временное правительство". "Смотр" не удался. И хотя в прениях по этому поводу в Совете большевики требовали свержения правительства, в речах их звучала, однако, нота некоторой неуверенности: "...но прежде чем пойти на это, пролетариат должен обсудить существующее положение и подсчитать свои силы". Совет вынес осуждение и захватной политике правительства и выступлению большевиков, и, вместе с тем, "горячо приветствовал революционную демократию Петрограда, своими митингами, резолюциями и демонстрациями засвидетельствовавшую свое напряженное внимание к вопросам внешней политики!.." (Из воззвания Совета).

10-го июня, во время съезда Советов, Ленин готовил новую крупную вооруженную демонстрацию, но, ввиду совершенно отрицательного отношения к ней огромного большинства съезда, ее пришлось отменить. Демонстрация имела своей целью также переход власти к советам. Весьма оригинальна была эта борьба внутри самой революционной демократии, между двумя ее крылами, ставшими в непримиримые отношения друг к другу. Левое крыло всеми силами предлагало оборонческому блоку - так как за ним было большинство - порвать с буржуазией и взять в свои руки власть. Блок также всеми силами открещивался от этой власти. В среде советов шла некоторая дифференциация, выражавшаяся в сближении по частным вопросам с большевиками левых социалистов-революционеров и социал-демократов интернационалистов; но, тем не Менее, до сентября большевики не имели еще абсолютного большинства как в Петроградском совете, так и во многих провинциальных. Только 25-го сентября место председателя в Петроградском совете занял Бронштейн (Троцкий), сменивший Чхеидзе. Формула "вся власть Советам" казалась поэтому в их устах или самопожертвованием или провокацией. Бронштейн (Троцкий) разъясняет это недоразумение. По его словам***, "благодаря постоянным перевыборам, механизм советов мог отражать правильное (?) настроение рабочих и сол-

* Дача Дурново, дача Кшесинской и т. д.

** Внутренние причины лежали, несомненно, в том основном расхождении двух течений, о котором я говорил раньше. Все остальное - только поводы.

*** "L'avenement du bolchevisme".

стр. 139

датских масс, все время уклоняющееся влево; а после порыва с буржуазией крайние тенденции должны были возобладать в советах".

По мере выяснения истинной физиономии большевизма это расхождение принимало более глубокие формы, не ограничиваясь рамками социал-демократической программы (максимум и минимум) и партийной тактики. Это была борьба демократии с пролетариатом; большинства с меньшинством, интеллектуально наиболее отсталым, но сильным своим бунтарским дерзанием и возглавляемым людьми сильными и абсолютно беспринципными; демократических принципов - всеобщего избирательного права, политических свобод, равенства и т. д. - с диктатурой привилегированного класса, с безумием и грядущим рабством.

2-го июля произошел второй министерский кризис по внешнему поводу несогласия либеральных министров с актом об украинской автономии. А 3 - 5-го июля большевики подняли опять мятеж в столице, произведенный вооруженными толпами рабочих, солдат и матросов - на этот раз в широких размерах, вызвавший грабежи, убийства, много жертв и поставивший правительство в тяжелое положение. Керенский был в это время у меня на Западном фронте, и переговоры его по прямому проводу с Петроградом свидетельствовали о крайне подавленном состоянии председателя кн. Львова и членов правительства. Кн. Львов вызывал Керенского немедленно в Петроград, но предупреждал, что не ручается за безопасность его жизни.

Восставшие требовали от Совета рабочих и солдатских депутатов и Центрального комитета съезда - взять власть в свои руки. Органы революционной демократии вновь категорически отказались.

Провинция не поддержала. Восстание было подавлено, главным образом благодаря Владимирскому военному училищу и казачьим полкам; приняли участие на стороне правительства и несколько рот гарнизона. Бронштейн (Троцкий) пишет по этому поводу, что выступление оказалось явно преждевременным, в гарнизоне было слишком еще много элементов пассивных и нерешительных. Но что оно доказало все же, что "за исключением юнкеров никто не был расположен сражаться против большевиков за правительство или за руководящие партии Совета".

В этом заключался весь трагизм положения правительства Керенского и Совета. Толпа не шла за отвлеченными лозунгами. Она оказалась одинаково равнодушной и к родине, и к революции, и к интернационалу и не собиралась ни за одну из этих ценностей проливать свою кровь и жертвовать своею жизнью. Толпа шла за реальными обещаниями тех людей, которые потворствовали ее инстинктам.

* * *

Исследуя понятие "власть" по отношению ко всему дооктябрьскому периоду русской революции, мы в сущности говорим лишь о внешних формах ее. Ибо в исключительных условиях мировой войны небывалого в истории масштаба, когда 12% всего мужского населения было под ружьем, вся власть находилась в руках - Армии.

Армии, сбитой с толку, развращенной ложными учениями, потерявшей сознание долга и страх перед силой принуждения. А главное - потерявшей "вождя"... Ни правительство, ни Керенский, ни командный состав, ни Совет, ни войсковые комитеты, по причинам весьма разнообразным и взаимно исключающим друг друга, не могли претендовать на эту роль. Их взаимоотношения и столкновения, болезненно преломлявшиеся в сознании солдатской массы, еще более усиливали ее развал. Бесполезно делать предположения, которые нельзя обосновать воплощением их в жизнь, тем более при отсутствии исторической перспективы. Но вопрос этот настолько жгучий и мучительный, что невольно будет привлекать к себе внимание всегда: можно ли было поставить пло-

стр. 140

тину, которая в состоянии была бы сдержать напор народной стихии и удержать в повиновении армию? Я думаю, что можно было. Вначале могло и верховное командование, и правительство - настолько решительное, чтобы раздавить советы, или настолько сильное и мудрое, чтобы привлечь их в орбиту государственности и истинно демократического строительства.

С другой стороны, армия представляла из себя плоть от плоти и кровь от крови русского народа. А этот народ в течение многих веков того режима, который не давал ему ни просвещения, ни свободного политического и социального развития, не сумел воспитать в себе чувства государственности и не мог создать лучшего демократического правительства, чем то, которое говорило от его имени в дни революции.

* * *

В начале революции Временное правительство несомненно пользовалось широким признанием всех здоровых слоев населения. Весь старший командный состав, все офицерство, многие войсковые части, буржуазия и демократические элементы, не сбитые с толку воинствующим социализмом, были на стороне правительства. Газеты того времени полны огромным количеством телеграмм, адресов, обращений, поступавших со всех концов России от самых разнообразных общественных, сословных, военных групп, организаций, учреждений, конечно, и таких, демократизм которых был вне всякого сомнения. Это доверие, по мере обезличения, обессиления правительства и перехода его последовательно к двум коалициям, в этих кругах все более падало и взамен не компенсировалось большим признанием революционной демократии, ибо в ее среде все более росли течения анархического характера, отрицавшие всякую власть.

К началу мая, после вооруженного выступления на улицах Петрограда, происшедшего без ведома Совета, но при участии его членов, после ухода Гучкова и Милюкова, полное бессилие Временного правительства стало настолько очевидным, что князь Львов⁷ , в согласии с комитетом Государственной Думы и кадетской партией, обратился к Совету, приглашая "к непосредственному участию в управлении государством... те активные творческие силы страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного в нем участия". Совет после некоторой борьбы счел вынужденным согласиться на вступление в состав правительства своих членов* и тем возложить на себя прямую ответственность за судьбы революции. Совет не пожелал взять всю власть, так как переход "всей власти к Советам р. и с. д. в переживаемый период русской революции значительно ослабил бы ее силы, преждевременно оттолкнув от нее элементы, способные еще ей служить, и грозил бы крушением революции"**. Легко можно представить себе то впечатление, которое производили подобные резолюции на буржуазию и ее "заложников" в коалиционном министерстве.

И хотя Совет выражал новому правительству свое полное доверие и призывал демократию оказать ему деятельную поддержку, обеспечивающую ему всю полноту власти"***, но эта "власть" была уже окончательно и безнадежно дискредитирована и потеряна. Социалистическая среда, давшая своих представителей в правительство, нисколько не изменила и не усилила этим его интеллектуальных качеств. Наоборот - ослабила еще более, увеличив эту зияющую трещину, которая

* Вошли: Скобелев (м[инистр] труда), Чернов (м[инистр] землед.), Пешеходов⁸ (м[инистр] продов.), Церетели (почт и телегр.).

** Резолюция Веер, съезда; июнь 17 года.

*** Резолюция Совета 5 мая.

стр. 141

образовалась между двумя политическими группировками, представленными в нем. Совет, выражая официально доверие правительству, продолжал фактически расшатывать его власть, охладев вместе с тем к министрам-социалистам, вынужденным несколько уклониться от прямолинейного выполнения партийных социалистических программ под влиянием реальных условий жизни. А народ и армия отнеслись к факту совершенно равнодушно, утрачивая постепенно сознание существования власти, не проявлявшейся сколько-нибудь заметно в области их повседневной жизни.

Кровавое восстание в Петрограде, поднятое 3 - 5-го июля левым крылом Совета (анархо- большевистское), уход князя Львова и новое коалиционное министерство, в котором представители социалистических партий, проведенные Советом, получили окончательное преобладание*, явились не более как этапами, приближающими к окончательному падению государственной власти. Поводы, вызвавшие и первый и второй правительственные кризисы (декларация прав солдата, международная политика Совета, отделение Украины, аграрные реформы Чернова и т. д.), при всей их государственной важности, были все же только поводами. Коалиция, в которой демократической буржуазии представлялась пассивная роль, когда ее "временное" участие требовалось только для разделения ответственности, а все дела решались за кулисами правительства, в кругах, близких к Совету, такая коалиция не была жизненной и не могла примирить с революционной демократией даже наиболее оппортунистически настроенную буржуазию.

В соотношении сил, независимо от политических и социальных признаков, несомненно играли большую роль факты чисто объективные: неудовлетворенность широких народных масс, в силу общего положения страны, деятельностью правительства. Народные массы воспринимали революцию не как тяжкий переходный этап, связанный тысячью нитей с прошлым и настоящим русского и мирового государственного развития, а как самодовлеющее реальное явление сегодняшнего дня, с такими же реальными бедствиями - войны, бандитизма, бесправия, бессудности, бестовария, холода и голода. Народные массы не разбирались вовсе в чрезвычайно сложной обстановке происходящих событий, не отделяли причин, непредотвратимых, космических, неизбежно сопровождавших пришествие революции, от доброй или злой воли тех или других органов власти, организаций и лиц. Они ощущали ясно и напряженно невыносимость создавшегося положения и искали выхода. В результате всеобщего признания несостоятельности установившейся власти, в общественном сознании возникла мысль о - Диктатуре.

Я категорически утверждаю, что в известных мне общественных и военных кругах, в которых возникло течение в пользу диктатуры, оно было вызвано высоким патриотизмом и ясным, жгучим сознанием той бездонной пропасти, в которую бешено катился русский народ. Но ни в малейшей степени не вызывалось стремлением к реакции и контрреволюции. Несомненно, к этому движению примыкали люди и этого направления и просто авантюристы, но они составляли привходящий, наносный элемент. Керенский так объясняет начало движения или, как он выражается, "заговорщической волны": "военный разгром (Тарнополь) создал на почве оскорбленного национального самолюбия сочувствующую заговорам среду, а большевистское восстание (3 - 5 июля) вскрыло для непосвященных глубину распада демократии, бессилие революции против анархии и силу меньшинства, действующего органи-

* Керенский (с.-р.), Некрасов (р.-д.), Авксентьев (с.-р.), Терещенко (бесп.), Скобелев (с.- д.), Пешехонов (н.-с), Чернов (с.-р.), Ольденбург (к.-д.), Зарудный (с.-р.), Ефремов (р.-д.). Юренев (к.-д.), Прокопович (с.-д.), Никитин (с.-д.), Кокошкин (к.-д.), Карташов (к.-д.).

стр. 142

зованно и внезапно"*. Вряд ли можно дать лучшее оправдание начавшемуся движению. Действительно, в обстановке глубокого разочарования народных масс, всеобщего развала и надвигавшейся анархии, в силу неизбежного исторического и психологического процесса, жизнь должна была создать попытки диктатуры; и русская жизнь действительно создала их - как мучительное искание сильной национальной, демократической власти, но не реакции.

Вообще революционная демократия жила в атмосфере, отравленной беспокойным ожиданием контрреволюции. Начиная с разрушения армии и кончая упразднением сельской полиции, все ее заботы, мероприятия, резолюции, воззвания так или иначе клонились к борьбе с этим воображаемым врагом, грозившим якобы завоеваниям революции. Насколько искренне было это убеждение среди сознательных руководителей Совета и не было ли разжигание беспричинного опасения просто тактическим приемом, оправдывавшим разрушительный характер деятельности его? Я склонен остановиться на последнем выводе - до того ясно, очевидно не только для меня, но и для Совета должен был, казалось, определиться оппозиционный, а не контрреволюционный характер действий демократической буржуазии. Тем не менее, и в русской партийной литературе и в широких зарубежных кругах, именно в этом последнем освещении представляют себе дооктябрьский период революции.

Временное правительство, в первые дни своего создания объявившее широкодемократическую программу**, даже в правых кругах встречало критику этой программы и неудовольствие, но не активное противодействие***. В первые четыре-пять месяцев после начала революции во всей стране не было ни одной, хоть сколько-нибудь серьезной контрреволюционной организации. Оживление деятельности одних и появление других тайных кружков, преимущественно офицерских, относится к июлю, в связи с предположениями о диктатуре. В состав этих кружков входило, несомненно, не мало лиц и с ярко выраженными реставрационными тенденциями, но целью своею и они ставили по преимуществу борьбу с фактом существования классового неофициального правительства и с личным составом Совета и Исполнительного комитета, членам которых действительно грозило бы физическое истребление, если бы эти кружки не распались преждевременно, благодаря своей слабости, малочисленности и неорганизованности.

А наряду с постоянным противодействием такой контрреволюции справа, Совет обеспечивал полную возможность подготовки подлинной контрреволюции, исходившей из недр его, со стороны большевиков.

Помню, что первые разговоры на тему о диктатуре, в виде легкого зондирования почвы, начали со мной различные лица, приезжавшие в Ставку, приблизительно в начале июня. Все эти разговоры настолько стереотипны, что я могу кратко обобщить их: "Россия идет неизбежно к гибели. Правительство совершенно бессильно. Необходима твердая власть. Раньше или позже нам нужно перейти к диктатуре". Но никто не говорил о реставрации или о перемене политического курса в сторону реакции. Называли имена Корнилова, Брусилова.

Я предостерегал от поспешного решения этого вопроса. Должен сознаться, что тогда была еще некоторая иллюзорная надежда, что правительство путем внутренней эволюции, под влиянием нового вооруженного выступления опекаемых им крайних антигосударственных элементов или в сознании бесцельности и безнадежности своего дальнейшего управления страной, само придет к необходимости создания единоличной власти, придав известную закономерность ее появлению. Вне этой

* Керенский. "Дело Корнилова".

** См. гл. IV.

*** Неприемлемым был лишь пункт, предрешавший декларацию прав солдата.

стр. 143

закономерности будущее представлялось чреватым грозными потрясениями. Я указывал, что в данное время нет военных вождей, которые пользовались бы достаточным авторитетом среди развращенной солдатской массы, но что, если назреет государственная необходимость и возможность проведения военной диктатуры, то Корнилов и теперь уже пользуется большим удельным весом, по крайней мере в глазах офицерства, тогда как репутация Брусилова сильно подорвана его оппортунизмом.

Интересно, что и в самом правительстве однажды возник вопрос о диктатуре. По сведениям "Русского слова", министр путей сообщения Некрасов⁹ в Киеве, на кадетском заседании, рассказал следующее: "Вы не знаете, как того не знает и вся Россия, какая колоссальная опасность грозила России! В ночь на 3 мая, когда было достигнуто соглашение о коалиционном министерстве*, вдруг оказалось, что... на одно место (портфель) предъявлено два ультимативных требования. Мы, желая сохранить преемственность у власти, остановились на возможном исходе - создать личную диктатуру. Мы решили передать всю власть в руки одного человека. Были даже созваны знатоки государственного права, чтобы оформить новый порядок правления в виде указа Временного правительства сенату. Но... удалось достигнуть полного соглашения".

Сам Керенский в своей книге говорит, что ему неоднократно делали предложения заменить бессильное правительство личной диктатурой "казачьи круги и некоторые общественные деятели"**. И только когда "общественность" разочаровалась в нем "как в возможном организаторе и главном деятеле изменения системы управления в сторону сильной власти", тогда уже "начались поиски другого человека".

Нет никакого сомнения, что те лица и общественные круги, которые обращались к Керенскому по вопросу о диктатуре, не были его апологетами и не принадлежали к составу "революционной демократии". Но одно уже это обращение именно к нему доказывает, что они не могли руководствоваться стремлениями к реакции, отражая лишь патриотическое желание всей русской общественности видеть у руля русского государственного корабля, отданного на произвол стихии, сильную власть.

Впрочем, может быть, и другой мотив побуждал их к этому обращению... Был несомненно такой краткий, но довольно яркий период в жизни Керенского - военного министра - я его отношу приблизительно к июню - когда не только широкие круги населения, но и русское офицерство подчинилось обаянию его экзальтированной фразы, его истерического пафоса. Русское офицерство, преданное на заклание, тогда все забыло, все простило и мучительно ждало от него спасения армии. И уже не фразой звучало их обещание - умереть в первых рядах. И больно становилось много раз, во время объездов Керенского, когда у этих обреченных разгорались глаза, а в сердце светлая надежда, скоро, очень скоро безжалостно и грубо растоптанная.

Замечательно, что несколько раньше в той же книге Керенский, оправдывая временную "концентрацию власти", перешедшей 27 августа*** единолично к нему, говорит: "В борьбе с заговором, руководимым единоличной волей, государство должно противопоставить этой воле власть, способную к быстрым и решительным действиям. Такой властью не может быть никакая коллегия, тем более коалиционная".

Полагаю, что внутреннее состояние русской державы перед лицом чудовищного коллективного заговора немецкого генерального штаба

* Первое коалиционное министерство Львова.

** Керенский. "Дело Корнилова".

*** День Корниловского выступления.

стр. 144

и антигосударственных и антинациональных элементов русской демократии было в достаточной степени грозно и давно уже требовало власти, "способной к быстрым и решительным действиям".

Глава XIII. Деятельность Временного правительства: внутренняя политика, гражданское управление; город и деревня, аграрный вопрос

В этой и следующей главах я приведу краткий схематический очерк внутреннего состояния России в первый период революции лишь в той мере, в какой оно отражалось на ведении мировой войны.

Я уже говорил о двоевластии в верховном управлении страной и о непрестанном давлении Совета на Временное правительство, взаимоотношения которых метко охарактеризовал на совещании Думы В. Шульгин: "старая власть сидит в Петропавловской крепости, а новая - под домашним арестом". Но и помимо этого в характере деятельности правительства были некоторые, в обычном понимании положительные и отрицательные черты, которые в исключительной обстановке смуты одинаково приводили к бессилию и обреченности.

Временное правительство, являясь представительством далеко не всенародным, не хотело и не могло предрешать воли Учредительного собрания путем проведения реформ, в корне ломающих политический и социальный строй государства. Оно поневоле должно было ограничиваться временными законами, полумерами, в то время как возбужденная народная стихия проявляла огромное нетерпение и требовала немедленного осуществления капитальной перестройки всего государственного здания. Правда, и Совет и отдельные представители его в коалиционных министерствах в теории зачастую признавали идею исключительного права в этом отношении Учредительного собрания. Но только в теории. Ибо на практике все они предрешали, предвосхищали эти права путем широкой проповеди социального переворота, словесного и письменного ведомственного разъяснения и, наконец, на местах - прямыми действиями явочного и захватного порядка.

Временное правительство "в основу государственного управления полагало не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Ни одной капли крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственных преград"...* Это непротивление в тот момент, когда шла жестокая и не стеснявшаяся нравственными и патриотическими побуждениями борьба за самосохранение одних групп населения и за осуществление захватным путем неограниченных домогательств других, являлось несомненным признаком своего бессилия. В позднейших декларациях второго и третьего коалиционных министерств мы читаем уже о "самых решительных мерах" против дезорганизующих страну сил. Слова - не претворившиеся в дело.

Идею "не предрешения" воли Учредительного собрания соблюсти правительству не удалось, в особенности в области национального самоопределения. Правительство объявило акт о самостоятельности Польши, поставив, однако, в полную зависимость от Всероссийского Учредительного собрания "согласие на те изменения государственной территории России, которые необходимы для образования свободной Польши". Акт этот, юридически спорный, находился, однако, в полном соответствии с общественным правосознанием. В отношении Финляндии правительство, не изменяя юридических отношений ее к России, подтвердило права и привилегии страны, отменило все ограничения финляндской конституции и созывало сейм, которому должны были быть переданы проекты новой формы правления великого княжества. В

* Из правительственной декларации 25 апреля 1917 года.

стр. 145

дальнейшем правительство самым широким образом шло навстречу всем справедливым стремлениям финляндцев к местному строительству. Тем не менее, на почве общего стремления к немедленному и наиболее полному осуществлению частных национальных интересов, между Временным правительством и Финляндией возникла длительная борьба за власть. 6 июля сейм большинством голосов социал-демократов принял закон о переходе к нему, после отречения "великого князя финляндского", верховной власти, предоставив Временному правительству лишь внешние сношения, военное законодательство и военное управление. Это постановление находилось в известном соответствии с резолюцией Съезда советов рабочих и солдатских депутатов, требовавшей, чтобы финляндцам еще до решения Учредительного собрания дана была полная независимость, с приведенными выше ограничениями. На это по существу фактическое отторжение Финляндии от России правительство ответило роспуском сейма, который, впрочем, в сентябре самовольно собрался вновь.

В этой борьбе, которая то принимала острые формы, то затихала, сообразно политическому барометру Петрограда (правительственные кризисы), финляндские деятели, не считаясь ни в малейшей степени с общегосударственными интересами и не имея опоры в вооруженной силе, играли исключительно на лояльности или вернее слабости Временного правительства. На почве этой создалась серьезная угроза финляндскому театру, с некоторых пор привлекавшему к себе усиленное внимание: как фланг армий Северного фронта, база Балтийского флота, прикрытие столицы и Мурманской железной дороги - театр этот, связанный с центральной Россией одним лишь железнодорожным путем, который нетрудно было прервать, стал вызывать большие опасения; этому способствовал развал Балтийского флота и 42-го армейского корпуса и нараставший шовинизм финляндцев.

Финляндская социал-демократия прежде всего начала с отрицания войны, опираясь на "компетентное мнение" своих русских товарищей в Совете рабочих и солдатских депутатов. Затем губернаторы, городские и сельские управы одни за другими потребовали вывода со своей территории русских войск, присутствие которых "нарушало - якобы - конституцию страны". Создавались серьезные затруднения по расквартированию, питанию и снабжению войск. Русский рубль был обесценен, что создавало тяжелое экономическое положение для военного и служилого элемента, а Финляндия отказала в валютном займе 350 миллионов марок Временному правительству* на содержание войск финляндского фронта, невзирая на то, что в течение всей войны получала с России замаскированную контрибуцию и на разнице курса, и на вывозных ценах произведений своей промышленности, и на ввозимом дешевом, по твердым ценам русском хлебе... До открытого восстания дело не дошло: благоразумная часть населения, если не из побуждений лояльности, то учитывая последствия междоусобной борьбы, в особенности теми методами действий, которых можно было ожидать от распущенной солдатской и матросской вольницы, удержала край в известных границах.

Весь май и июнь протекали в борьбе за власть между правительством и самочинно возникшей на Украине Центральной Радой, причем собравшийся без разрешения 8 июня Всеукраинский военный съезд потребовал от правительства, чтобы оно немедленно признало все требования, предъявляемые Центральной Радой и съездами, а Раде предложил не обращаться более к правительству, а немедленно приступить к созданию автономного строя Украины. 11 июня объявлен универсал

* Любопытно, что убеждать финляндцев в необходимости поддержки метрополии ездил в числе других и грузинский шовинист Гегечкори¹⁰ .

стр. 146

об автономии Украины и образован секретариат (совет министров) во главе с Винниченко¹¹ . В результате переговоров послов правительства, министров Керенского, Терещенко¹² и Церетели с Радой, явилась декларация Временного правительства 2 июля, которая, предрешая постановление Учредительного собрания, признавала с некоторыми оговорками автономию Украины. Центральная Рада и секретариат, захватывая постепенно в свои руки управление, создавали на местах двоевластие, дискредитировали общерусскую власть, вызывали междоусобную рознь и давали моральное обоснование всяким проявлениям отказа от исполнения гражданского и военного долга перед общей родиной. Мало того, с самого начала своего существования Центральная Рада таила в себе немцефильские симпатии и имела несомненную связь через "Союз освобождения Украины" с генеральными штабами центральных держав. Учитывая обширный материал, собранный Ставкой, полупризнание Винниченко французскому корреспонденту о немцефильских течениях в кругах Рады и, наконец, доклад прокурора Киевской судебной палаты в конце августа 1917 года, я нисколько не сомневаюсь в оценке той преступной роли, которую играла Рада. Прокурор жаловался, что полное разрушение аппарата контрразведки и уголовного сыска не дают прокурорскому надзору возможности разобраться надлежаще в обстановке, но что все нити немецкого шпионажа и пропаганды, бунтов украинских войск и течения темных сумм - несомненно австро-германского происхождения... ведут и обрываются возле Центральной Рады.

Правительство не считало возможным до Учредительного собрания установить автономные начала и в сфере областного управления*. Правда, были созданы Туркестанский и Закавказский комитеты в целях устроения и гражданского управления этих областей. Первый - с правами генерал-губернатора, второй даже "с правами Временного правительства". О деятельности их у меня мало данных. Во всяком случае, полная неопределенность прав и обязанностей этих областных комитетов и вторжение их в область власти военной, особенно вредной на Кавказском фронте, с одной стороны, засилие над ними Советов рабочих и солдатских депутатов, с другой - все это отнюдь не способствовало нормальной их деятельности. По крайней мере Туркестанский комитет через месяц после своего назначения обратился уже с воззванием к населению области, что, ввиду трений с Ташкентским советом и Сыр-Дарьинским комитетом, он просит Временное правительство об увольнении. Дальнейшая жизнь области представляет длительное состояние беспорядков и мятежа.

Правительство, как я уже говорил, проявляло полнейшее игнорирование Верховного главнокомандующего даже в таких вопросах, которые непосредственно затрагивали его компетенцию, как управление областями театра войны. О создании, например, Закавказского комитета и назначении генерала Аверьянова, с совершенно неопределенными функциями, военным комиссаром на Кавказ Ставка узнала только из газет. Генерал Алексеев 10 мая, по жалобе генерала Юденича¹³ , вынужден был телеграфировать министру-председателю, "прося поставить его в известность о положении, выработанном и утвержденном, правах и обязанностях особого Закавказского комитета**; устранить всякое вмешательство комитета в оперативные и внутренние дела армии со всеми ее учреждениями, предоставить надлежащую власть войсковым начальникам". "Без (соблюдения) этого условия - заканчивалась телеграмма - нужно уничтожить войсковых начальников и их дело передать комитетам". Точно так же без ведома Верховного главнокомандующего состоя-

* В декларации 2-го коалиционного министерства от 8 июля имеется, впрочем, обещание "привлечь местных представителей к образованию коллегиальных органов областного управления, объединяющего ряд губерний".

** К концу августа "Положение" еще не вышло.

стр. 147

лось назначение комиссаром Галиции и Буковины Дорошенко и без всякого участия Ставки разрабатывалась "схема управления" этими областями, хотя комиссар в военном отношении был подчинен главнокомандующему Юго-западного фронта. Такое игнорирование верховного командования вызвало подражание со стороны второстепенных агентов правительства: тот же Дорошенко, вызванный генералом Алексеевым в Могилев, отказался приехать за недосугом и проследовал непосредственно в Киев для согласования своих действий с украинскими кругами.

* * *

Министерство внутренних дел - некогда фактически державшее в своих руках самодержавную власть и вызывавшее всеобщую ненависть - ударилось в другую крайность: оно по существу самоупразднилось. Функции ведомства фактически перешли в распыленном виде к местным самозваным организациям. История органов министерства внутренних дел имеет большое сходство с судьбой военного командования. 5-го марта министр-председатель отдал распоряжение о повсеместном устранении губернаторов и исправников и замене их, в качестве правительственных комиссаров, председателями губернских и уездных управ, а также о замене полиции милицией, организуемой общественными учреждениями. Эта мера, вызванная общим ненавистным отношением к агентам прежней власти, в сущности была единственным реальным волеизъявлением правительства, потому что до сентября месяца не было установлено в законодательном порядке положение комиссаров, а инструкции и распоряжения правительства имели в общем лишь академический характер, так как жизнь шла своим путем, регулируемая или, вернее, разрушаемая местным революционным правотворчеством.

Должность правительственных комиссаров с первых же дней стала пустым местом. Не имея в своем распоряжении ни силы, ни авторитета, они были обезличены совершенно и попали в полную зависимость от революционных организаций. Вынесенное "неодобрение" прекращало фактически деятельность комиссара. Организации избирали нового, и утверждение со стороны Временного правительства являлось простою формальностью. В течение первых шести недель таким путем было устранено 17 губернских комиссаров и множество уездных. Позднее, в июле, управляющий министерством внутренних дел Церетели* оформил этот порядок, приглашая циркуляром местные советы и комитеты указывать ему желаемых кандидатов вместо несоответствующих своему назначению комиссаров. Таким образом, представителей центральной власти на местах не стало.

Если в начале революции так называемые "общественные комитеты" или "советы общественных организаций" представляли из себя начало действительно общественное - представительство союза городов и земств, думы, профессиональных союзов, кооперативов, магистратуры и т. д., то обстановка значительно ухудшилась, когда эти общественные комитеты распались на организации классовые и партийные. Власть на местах перешла к советам р. и с. депутатов и местами к насильственно, до введения закона, "демократизованным" социалистическим думам, мало чем отличавшимся от полубольшевистских советов.

Бытописатель русской смуты едва ли почерпнет поучительные примеры из лоскутной деятельности этих учреждений, где невежество, бесхозяйственность, провинциальный эгоизм, вопиющее нарушение самых элементарных свобод и права прикрывались "волею революционной демократии". Местные советы рабочих и солдатских депутатов усвоили себе все навыки ушедшего абсолютизма, с той только разницей, что

* Церетели занимал этот пост. с 10-го по 24 июля.

стр. 148

худшие представители прежней власти все же чувствовали над собой иногда карающую десницу, тогда как советы были абсолютно безответственны. Эта коллегиальная безответственность прикрывала ошибки невежд и преступления людей злой воли. При этом советы распространяли свою компетенцию на все области управления и жизни, даже на церковную*.

Страна, как и правительство, как и армия, попала под власть советов. Прав был комиссар Москвы Н. Кишкин¹⁴ , который считал совершенно безнадежным строительство местной власти, пока власть самого Временного правительства не станет национальной, единой и независимой от каких-либо партийных и классовых организаций. В дальнейшем предполагалось все функции активного управления передать демократизованным земским и городским управлениям, а за комиссарами сохранить только правительственный надзор за законностью действий указанных органов.

Изданное 15 апреля постановление правительства об устройстве городского самоуправления заключало в себе следующие главные положения: 1) пассивным и активным правом выбора пользуются все граждане города обоего пола, достигшие 20- летнего возраста; 2) ценз проживания не введен; 3) пропорциональная система выборов; 4) воинские чины пользуются правом выборов по месту нахождения гарнизона. Я не буду входить в обсуждение этих норм, едва ли не наиболее демократичных из всех, которые знает муниципальное право, ввиду отсутствия опытных данных их применения. Отмечу лишь одно явление извращенной русской действительности, сопровождавшее введение в жизнь положения осенью 1917 года. Свобода выборов во многих местах оказалась злой насмешкой. Как явление широко распространенное по России- все несоциалистические, даже политически нейтральные группы, взятые под подозрение, подверглись гонению. Агитация их не допускалась, собрания срывались; в выборном делопроизводстве практиковались вопиющие злоупотребления; нередко в отношении их представителей применялось и прямое насилие - избиение и уничтожение избирательных списков. А в тоже время солдатская масса многочисленных гарнизонов, буйных и распропагандированных - случайных гостей города, быть может, только вчера появившихся в нем - повалила к урнам, заполняя их списками крайних противогосударственных партий. Были случаи, что войсковые части, пришедшие после выборов, требовали переизбрания, подкрепляя это требование угрозами, иногда убийствами. Несомненно, среди других причин, наличие в Петрограде огромного разложившегося гарнизона не осталось без влияния на выборы в августе в столичную думу, в которой большевики получили 67 мест из 200.

Власть безмолвствовала, ибо ее не было. Мелкая буржуазия, трудовая интеллигенция, словом, городская демократия - в самом широком смысле слова - в этой революционной борьбе являлась стороной наиболее слабой и неизменно побеждаемой. Все предтечи кровавого советского правления - мятежи, восстания, "отложения республик" - отзывались наиболее тяжко на ее жизни. "Самоопределение" солдат вносило страх и зависимость от грубой уничтожающей силы и до крайности затрудняло или даже лишало возможности передвижения по стране, так как дороги попали во власть к дезертирам. "Самоопределение" рабочих привело к невозможности, ввиду страшного повышения цен, удовлетворения предметами первой необходимости. "Самоопределение" деревни остановило подвоз припасов и обрекало ее на недоедание. Я не говорю уже о моральных переживаниях класса, обреченного на поношение и унижение. Революция всем дала надежды на улучшение условий жизни, только не буржуазной демократии. Ибо даже те мораль-

* Циркуляр министра-председателя в половине мая.

стр. 149

ные завоевания, которые возвещены были новой революционной властью - свобода слова, печати, собраний и т. д., - скоро стали достоянием одной лишь революционной демократии. И если крупная (интеллектуально, конечно) буржуазия имела известную организацию в лице органов конст.-демократ. партии (кадетов), то вся мелкая буржуазия (буржуазная демократия) была лишена всякой организации и всяких организованных средств борьбы. Демократические городские самоуправления - не в результате нового муниципального закона, а в силу революционной практики - теряли свою общедемократическую форму и получали характер классовых органов пролетариата или представительства оторванных от массы чисто социалистических партий.

* * *

Приблизительно такой же характер имело самоуправление уезда и деревни в первый период революции. К осени оно должно было принять формы демократической системы земского управления, в основу которого были положены приблизительно те же начала, что и в городском, причем компетенции мелкой единицы - волостного земства - предоставлялось все местное хозяйство, народное просвещение и охрана общественного порядка и безопасности. Фактически деревня управлялась, если только можно применить это слово К состоянию анархии, чрезвычайно пестрым сплетением революционных и бытовых организаций, в виде крестьянских съездов, продовольственных и земельных комитетов, "народных советов", сельских сходов и т. д. А над всеми ими доминировала зачастую еще одна самобытная организация - дезертиров. По крайней мере Всероссийский крестьянский союз согласился с заявлением, шедшим слева и поэтому достаточно компетентным: "вся наша работа по созданию различных комитетов не будет иметь никакого значения, если эти общественные органы будут постоянно находиться под угрозой воздействия со стороны случайно организовавшихся вооруженных шаек".

Главный, более того - единственный вопрос, который глубоко волновал душу крестьянства, который заслонял собою все прочие явления и события, - вымученный, выстраданный веками: вопрос о земле. Необыкновенно сложный и запутанный, он вспыхивал много раз в безрезультатных попытках бунта и насилия, подавлявшихся кроваво и беспощадно. Уже в годы первой революции (1905 - 1906 гг.) волна аграрных беспорядков, пронесшаяся над Россией и оставившая за собою след пожаров и разгромов помещичьих имений, указывала на то, какие последствия будут сопровождать свершившийся в 1917 году государственный переворот. Вопрос весьма сложный, какими мотивами руководствовался класс земельных собственников (помещиков), охраняя с такой страстностью и силой свои права: атавизмом, природным ли тяготением к земле, соображениями государственными о повышении культурности землепользования, стремлением сохранить непосредственное влияние на народ или, наконец, просто своекорыстием... Одно бесспорно, что аграрная реформа запоздала. Долгие годы крестьянского бесправия, нищеты, а главное той страшной духовной темноты, в которой власть и правящие классы держали крестьянскую массу, ничего не делая для ее просвещения, не могли не вызвать исторического отмщения.

То спокойствие, с которым народ ждал некогда "освобождения" в дни работ "Главного" И "губернских" комитетов, невзирая на их резко классовый, сословный характер (1857 - 1861), теперь оказалось не под силу. Крестьянство пожелало немедленной передачи ему всей земли, не дожидаясь ни выработки основных норм демократическим главным земельным комитетом, ни решения всенародного Учредительного Собрания. Нет никакого сомнения, что такое нетерпение обусловливалось в

стр. 150

значительной мере слабостью власти и сторонними влияниями, о которых говорится ниже.

В основной идее реформы не было разногласия. Вся либеральная демократия и буржуазия, революционная демократия, Временное правительство совершенно определенно говорили о "переходе земли в руки трудящихся". Точно так же единодушно все эти элементы ставили вопрос о порядке законодательного разрешения земельного переустройства, предоставляя его Учредительному Собранию. Расхождение, притом непримиримое, возникло в определении самого существа земельной реформы. Либеральные круги русской общественности отстаивали частную собственность на землю* - идея все больше и больше захватывавшая крестьянство - и требовали наделения крестьян, а не общего передела; революционная же демократия во всех партийных, классовых и профессиональных организациях отстаивала положение, проведенное Всероссийским крестьянским съездом (25 мая) при участии министра Чернова о "переходе всех земель... в общее народное достояние для уравнительного пользования, без всякого выкупа". Эта резолюция социал-революционерского происхождения вносила смуту. Ее крестьяне не понимали или не хотели понять. По натуре - собственники, они не признавали национализации. Уравнительное же пользование, принимая во внимание огромное число безземельных крестьян, наличие 20 миллионов крестьянских дворов и размеры не крестьянской пахотной земли, определяемые всего лишь в 45 миллионов десятин, грозило отнятием земли у многомиллионного крестьянства, владеющего сверх трудовой или даже сверх "потребительной" нормой, и обращением общего земельного передела в нескончаемую междоусобную кровавую распрю. Это обстоятельство впоследствии было учтено даже и социал-демократами, которые в резолюции по аграрному вопросу, относящейся к концу августа, допускали сохранение мелкоземельной собственности, ограничивая, однако, возможность перехода ее лишь к органам самоуправления и государству**.

Временное правительство, не считая себя вправе разрешить основные вопросы земельного устройства и, вместе с тем, испытывая стихийный напор снизу, переложило свои права отчасти на министерство земледелия, отчасти на созданный на началах широкого демократического представительства Главный земельный комитет; на него кроме сбора сведений и подготовки земельной реформы возложено было урегулирование существовавших земельных отношений***. Фактическое заведование всеми землями - в смысле использования, отчуждения их, арендных отношений, условий найма рабочих рук - перешло в волостные земельные комитеты**** - органы, состоявшие зачастую из людей темных (интеллигенция обычно была устранена), слишком заинтересованных и не имевших никакого представления о существе и пределах своей компетенции. В то же время центральные представительные учреждения и министерство Чернова наряду с воззваниями правительства о недопустимости самоуправства и о сохранении в неприкосновенности всего земельного фонда до Учредительного Собрания, явно поощряли "вре-

* Партия к.-д допускала национализацию недр и лесов.

** В отчете о состоянии Советской России, представленном VIII Всероссийскому съезду, история землевладения представляется в следующих цифрах: в помещичьем владении земли имелось: до 1861 г. - 105, после 1861 г. - 71, в 1877 г. - 64, в 1905 г. - 53, в 1917 г. - 42, в 1918 г. - 0 мил. десятин. Перемещение крестьянской земельной собственности при советском режиме выражается для Великороссии следующими сравнительными цифрами в %%: безземельных хозяйств в 1917 г. - 11,4, в 1919 г. - 6,5; мелких, соответственно - 29,6 и 41,5; средних - 51,1 и 45,9; выше средних - 7,1 и 3,0; крупных крестьянских - 0,9 и 0,1 (у автора таблица. - Ред.).

*** Официально на комитет возлагалось вносить в правительство проекты временных норм земельных отношений.

**** Под наблюдением - обычно фиктивным - уездных и губернских комитетов.

стр. 151

менное пользование землями", как назывались тогда захваты, объясняя эти действия "государственной необходимостью" полного использования земли под посев. Агитация - в самых широких размерах, веденная в деревне безответственными представителями социалистических и анархических кругов, дополняла работу Чернова.

Результаты такой политики не замедлили сказаться. Управлявший министерством внутренних дел Церетели в одном из циркуляров губернским комиссарам* констатировал явление полной деревенской анархии: "захваты, запашки чужих полей, снятие рабочих и предъявление непосильных для сельских хозяев экономических требований; племенной скот уничтожается, инвентарь расхищается; культурные хозяйства погибают; чужие леса вырубаются, заготовленные для отправки лесные материалы и дрова задерживаются и расхищаются. Одновременно частные хозяйства оставляют поля незасеянными, а посевы и сенокосы неубранными". Министр обвинял местные комитеты и крестьянские съезды в организации самочинных захватов и приходил к выводу, что создавшиеся условия ведения сельского и лесного хозяйств "грозят неисчислимыми бедствиями армии, стране и существованию самого государства". Если к этой картине прибавить местами пожары, убийства, самосуды, разрушение усадеб, представлявших из себя иногда хранилища предметов огромной исторической ценности, то получим истинную картину тогдашнего деревенского быта.

Вопрос о помещичьем землевладении вышел таким образом далеко из рамок эгоистических классовых интересов. Тем более, что насилиям подвергались не только помещики, но и крестьяне - хуторяне, отрубники. По постановлениям комитетов и помимо них. Подымалось не раз и село на село. Дело шло теперь вовсе не о перемещении богатств из одних рук в другие, от одного сословия к другому, а об истреблении ценностей, разрушении земельной культуры и экономическом потрясении государства.

Стихия бушевала. "Учредительные" функции оказались не по плечу волостному комитету. Следственные власти не смели появляться в деревне. Суд бездействовал, ибо все равно приговоры его не нашли бы исполнителей. И деревня, предоставленная самой себе и агитации крайних элементов, кипела в котле страстей, давно назревших и никем, ничем не сдерживаемых. Жизнь мстила за попрание своих требований.

Вместе с захватами и разделами росли неудержимо собственнические инстинкты крестьянства. Его идеология опрокидывала все планы революционной демократии и, обращая крестьянство в класс мелкой буржуазии, грозила надолго отдалить торжество социализма. Деревня замкнулась в узкий круг своего быта и, поглощенная "черным переделом", совершенно не интересовалась ни войной, ни политикой, ни социальными вопросами, выходящими за пределы ее интересов. Война отнимала и калечила ее работников, и деревня тяготилась войной. Власть препятствовала земельным захватам и стесняла монополией и твердыми ценами сбыт хлеба - и деревня не взлюбила власть. Город перестал давать произведения промышленности и товары - и деревня отгородилась от города, уменьшая и временами прекращая подвоз туда хлеба. Единственное вполне реальное "завоевание революции" было в известной мере осуществлено, и те, кто воспользовался им, с некоторым смущением и неуверенностью ждали, как отнесется к самочинному разрешению ими земельного вопроса грядущая власть.

При таких настроениях пролетарский большевизм оказался чужим и ненужным в деревне. Предвидя необходимость в будущем борьбы с такими "мелкобуржуазными стремлениями" крестьянской массы, Ленин и включил в свою программу "перенесение центра тяжести на советы

* Циркуляр 17 июля.

стр. 152

батрацких депутатов" и "выделение советов депутатов от беднейших крестьян"... Однако с этим лозунгом, вносившим начала раскола и борьбы в крестьянскую среду и осуществленным позднее, летом 1918 г., большевики не посмели явиться открыто в деревню в 1917 г. И деятельная работа их поэтому вылилась в поддержание деревенской анархии, оправдание захватов и подрыв авторитета Временного правительства. Этим путем они стремились создать в лице крестьянской массы сторону, если не сочувствующую, то, по крайней мере, нейтральную в предстоящей решительной борьбе своей за власть.

* * *

Одним из правительственных актов, вносивших крайние осложнения в нормальное течение народной жизни, явилось упразднение постановлением от 17 апреля общей полиции. В сущности акт подтвердил лишь то положение, которое создалось почти повсеместно с первых же дней революции и которое явилось результатом народного гнева в отношении исполнительных органов старой власти, в особенности же результатом озлобления со стороны тех лиц, которые подвергались наибольшему угнетению и произволу полиции и теперь вдруг поднялись на гребень народной волны. Защищать русский полицейский институт - дело безнадежное. Отрицательная репутация его несколько поколебалась лишь под влиянием сравнения с милицией и чрезвычайками... Точно так же напрасно было бы в то время противиться его упразднению - оно вызывалось психологической необходимостью. Но так же несомненно, что старый полицейский институт в своих действиях руководствовался не столько личными политическими убеждениями, сколько требованиями хлебодателя и собственными интересами. Неудивительно, что жандармы и чины полиции - гонимые, оскорбляемые, затравленные, поступив принудительно в армию, составили там элемент весьма отрицательный. Революционная демократия в самооправдание до крайности преувеличивала "контрреволюционную" роль их в армии; тем не менее безусловная правда, что многие бывшие жандармские и полицейские чины избрали себе, быть может, из чувства самосохранения, ремесло, ставшее тогда наиболее выгодным - демагога- агитатора.

Станем на почву фактов. Упразднение полиции в самый разгар народных волнений, когда значительно усилилась общая преступность и падали гарантии, обеспечивающие общественную и имущественную безопасность граждан, являлось прямым бедствием. Но этого мало: с давних пор функции русской полиции незаконно расширялись путем передачи ей части своих обязанностей как всеми правительственными учреждениями, так и органами самоуправления, даже ведомствами православного и инославных вероисповеданий. На полицию возлагалось таким путем взыскание всяких сборов и недоимок, исполнение обязанностей судебных приставов и участие в следственном производстве, наблюдение за выполнением санитарного, технического, пожарного уставов, собирание всевозможных статистических данных, призрение сирот и лиц, впавших в болезнь вне жилищ, и проч., проч. Достаточно сказать, что проект реорганизации полиции, внесенный в Государственную думу в конце 1913 года, предусматривал 317 отдельных обязанностей, незаконно возложенных на полицию и подлежащих сложению.

Весь этот аппарат и сопряженная с ним деятельность - охраняющая, регулирующая, распорядительная, принуждающая - были изъяты из жизни и оставили в ней пустое место. Созданная взамен милиция была даже не суррогатом полиции, а ее карикатурой. В то время как в западных государствах проводится принцип объединения полиции под властью правительственного центрального органа, Временное правительство поставило милицию в ведение и подчинение земских и город-

стр. 153

ских управлений. Правительственные комиссары в отношении милиции имели лишь право пользоваться ею для исполнения законных поручений.

Кадры милиции стали заполняться людьми, совершенно неподготовленными, без всякого технического опыта, или же заведомо преступным элементом. Отчасти этому способствовал новый закон, допускавший в милицию лиц, даже подвергшихся заключению в исправительных арестантских отделениях, с соответственным поражением прав, отчасти же благодаря системе набора их, практиковавшейся многими городскими и земскими учреждениями, насильственно "демократизированными". По компетентному заявлению начальника главного управления по делам милиции, при этих выборах в состав милиции даже в ее начальники попадали нередко уголовные преступники, только что сбежавшие с каторги... Волость зачастую вовсе не организовывала милиции, предоставляя деревне управляться, как ей заблагорассудится.

В послании к народу 25 апреля Временное правительство весьма удачно определило положение страны, в которой "рост новых социальных связей, ее скрепляющих, отстает от процесса распада, вызванного крушением старого государственного строя". Это несоответствие проявлялось роковым образом во всех областях народной жизни.

Глава XIV. Деятельность Временного правительства: продовольствие, промышленность, транспорт и финансы

С начала весны 1917 года усилился значительно недостаток продовольствия в армии и в городах. Теперь, после опытов советского режима, когда безграничным терпением и выносливостью русского человека превзойдены как будто все минимумы, когда-либо существовавшие для человеческого питания, кажутся не слишком тягостными те официальные нормы, которые были установлены к лету 1917-го года - 1 1/2 фунта хлеба для армии* и 3/4 фунта для населения. Эти теоретические цифры, впрочем, далеко не выполнялись. Города голодали. Фронтам, за исключением Юго-западного, не раз угрожал кризис, предотвращаемый обыкновенно дружными усилиями всех органов правительственной власти и советов, самопомощью тыловых частей и... дезертирством. Тем не менее, армия недоедала, в особенности на Кавказском фронте. А конский состав армии весною, при теоретической норме в 6 - 7 фунтов зернового фуража**, фактически падал от бескормицы в угрожающих размерах, ослабляя подвижность армии и делая бесполезным комплектование ее лошадьми, которым грозила та же участь.

В одном из воззваний Совета к крестьянам говорилось: "враги свободы, сторонники свергнутого царя пользуются недостатком хлеба в городах, ими же созданным, чтобы вести подкоп под нашу и вашу свободу. Они говорят, будто революция оставила страну без хлеба"... Это элементарное объяснение, которое революционная демократия выдвигала во всех случаях тяжкого неустройства народной жизни, грешило большой односторонностью. Помимо наследия старого режима и неизбежных последствий трехлетней войны, вызвавшей почти полное прекращение ввоза сельскохозяйственных машин, отвлечение рабочих рук и - как результат - сокращение посевной площади, причины продовольственного кризиса в богатейшей хлебом стране, кризиса, который к осени правительство считало катастрофическим, слишком многообразны: продовольственная политика Временного правительства и колебание твердых цен; обсценение рубля и непомерное, не эквивалентное твердым ценам на хлеб вздорожание предметов первой необходимости, вызванное,

* Весною 1917 г. 2 фунта.

** Армия поглощала 390 миллионов пудов сухого фуража в год!

стр. 154

кроме общих экономических условий, и неудержимым ростом фабричной заработной платы; аграрная политика правительства, недосев полей и деревенская смута; расстроенный транспорт; полное устранение торгового аппарата* и передача всего дела продовольствия продовольственным комитетам - органам, до основания демократическим, но, за исключением, быть может, представителей кооперации, недостаточно опытным и во всяком случае не проявившим никакого творчества. И много можно бы привести еще больших и малых причин, которые, при полной объективности и беспристрастии, можно объединить в короткой формуле: старый режим, война и революция.

29-го марта Временное правительство ввело хлебную монополию. Весь излишек запаса хлеба, за исключением норм продовольственной, на обсеменение и на корм скота, поступал государству. Вместе с тем правительство вновь увеличило твердые цены на хлеб и обещало установить их и на все предметы первой необходимости, как то: железо, ткани, кожи, керосин и т. п. Это последнее мероприятие, справедливость которого чувствовалась всеми и которому министр продовольствия Пешехонов придавал огромное психологическое значение, среди той общей разрухи, в которую была ввергнута страна, оказалось провести невозможно.

Страну покрыла огромная сеть продовольственной организации, стоимость которой определялась в 500 миллионов рублей в год, но которая оказалась бессильной справиться со своим делом.

Деревня, прекратившая внесение податей и арендной платы, насыщенная бумажными деньгами и не получавшая за них никакого товарного эквивалента, задерживала подвоз хлеба. Агитация и воззвания не действовали, приходилось местами применять силу.

Если кампания 16 года (1 августа 1916 года - 1 июля 1917 г.) дала 39,7%, то июль 1917 года дал 74%, а август 60 - 90% невыполнения наряда продовольственных заготовок**. Только на фронте, в ущерб питанию городов, ко второй половине июня удалось сосредоточить некоторый запас хлеба.

Положение становилось грозным. Правительство, министры земледелия и продовольствия - Шингарев¹⁵ и Пешехонов беспомощно взывали "к разуму и совести" земледельцев. Петроградский и Московский советы рабочих и солдатских депутатов, видя, что продовольственные органы бессильны справиться с надвигающимся бедствием, каждый порознь решили послать своих эмиссаров во все хлебородные губернии, поручив им выяснить наличные запасы на местах и самыми решительными мерами организовать подвоз к станциям и пристаням. В свою очередь, армейские войсковые комитеты с согласия министерства и Ставки организовали свои комиссии для той же цели. Все эти обособленные не раз самочинные действия, нисколько не усиливая интенсивности поступления хлебных грузов, вносили еще большую путаницу в план заготовок и подвоза.

В конечном результате, воззванием, обнародованным 29 августа, правительство констатировало чрезвычайно тяжелое положение страны: правительственные запасы беспрерывно уменьшаются; "города, целые губернии и даже фронт терпят острую нужду в хлебе, хотя его в стране достаточно"***; многие не сдали даже прошлогоднего урожая, многие агитируют, запрещают другим выполнять свой долг... Правительство, с целью "предотвратить грозящую родине смертельную опасность",

* В августе в декларации революционной демократии уже находим требование привлечения торгового аппарата к продовольствие страны, не отказываясь, однако, от монополии.

** Эти месяцу, впрочем, всегда наименее благоприятные.

*** Вывоз хлеба из России за границу до войны составлял в среднем выгодно (1909 - 1914) - 870 мил. пуд.

стр. 155

вновь увеличило твердые цены, угрожало применением крайних мер воздействия против ослушников и вновь обещало принять меры к нормировке цен и распределению предметов, нужных деревне. Но заколдованный круг переплетающихся между собой политических, социальных, классовых интересов затягивал все более тугую петлю на шее правительства и парализовал его волю и деятельность.

* * *

Не менее тяжелым было положение промышленности, которая быстрыми шагами шла к разрушению. И здесь, как и в вопросе продовольствия, нельзя искать причин бедствия в одной серии явлений, как это имело место в односторонних обвинениях друг друга торгово-промышленниками и рабочими: одних - в хищнической сверхприбыли и саботаже в целях провала революции, других - в бездельничаньи и непомерной корысти в целях использования в личных интересах революции.

Причины можно свести в три категории. Еще до войны, в силу разнообразных политических и экономических условий, в том числе и недостаточного внимания власти к развитию производительных сил страны, промышленность наша находилась в состоянии неустойчивом и в большой зависимости от иностранных рынков даже в отношении таких материалов, которые, казалось бы, можно добывать дома. Так, в 1912 году в русской промышленности ощущался сильный недостаток чугуна, а в 1913 - серьезный топливный кризис; заграничный ввоз металла возрастал с 1908 по 1913 г. с 29% до 34%; хлопка до войны мы получали извне 48%; при общем производстве 5 миллионов пудов пряжи требовалось 2,75 миллионов пудов иностранной шерсти* и т. д.

Война оказала, несомненно, глубокое влияние на состояние промышленности: прекращение нормального ввоза и потеря Домбровских копей; ослабление транспорта в силу стратегических перевозок и, следовательно, уменьшение подвоза топлива и сырья; переход большей части фабрик и заводов на работу по обороне, уменьшение и ослабление рабочего состава мобилизациями и т. д. В экономическом отношении эта милитаризация промышленности легла тяжким бременем на население, ибо, по исчислениям министра Покровского, армия поглощала 40 - 50% всех материальных ценностей, которые создает страна**. Наконец, в социальном отношении война углубила рознь между двумя классами - торгово-промышленным и рабочим, доведя до чудовищных размеров прибыли и обогащение первых*** и ухудшив положение вторых: приостановкой некоторых профессиональных гарантий ввиду военного положения, прикреплением военнообязанных к определенным предприятиям и более тяжелыми условиями жизни ввиду общего поднятия цен и ухудшения питания.

Но если при всех этих ненормальных условиях русская промышленность кое-как справлялась с возлагаемыми на нее задачами, то революция нанесла ей последний удар, приведший к постепенному замиранию и ликвидации. Временное правительство в своей законодательной деятельности исходило из двух положений: с одной стороны, необходимости правительственного контроля и регулирования хозяйственной жизни страны путем сурового обложения доходов и "военной" сверхприбыли промышленников, а также правительственного распределения топлива, сырья,

* Статистические данные для этой главы взяты из доклада проф. Г-ра 1920 г.; заявлений Кутлера, Шингарева, Покровского, Скобелева и др. в 1917 году.

** В частности 75% вырабатываемых тканей шло на армию.

*** В конце ноября 1916 г. с кафедры Государственной Думы были оглашены некоторые "военные прибыли" за отчетный 1915 - 1916 год: Товарищество Рябушинских - 75% чистой прибыли; Тверская мануфактура - 111%; Товарищество меднопрокатного завода Кольчугина - 12,2 мил. руб., при основном капитале 10 миллионов.

стр. 156

продовольствия; последняя мера вызвала фактическое устранение из хозяйственной жизни страны торгового класса и замену его демократическими организациями; исчезли ли при этом сверхприбыли или произошло простое "классовое" перемещение их, учесть трудно. С другой стороны, правительство всемерно заботилось об охране труда, проводя и разрабатывая законопроекты о свободе коалиций, биржах труда, примирительных камерах, социальном страховании и т. д.

К сожалению, то нетерпение и то стремление к самостоятельному "правотворчеству", которое охватило деревню, в равной мере повторилось на фабриках и заводах. С первых же дней революции рабочие захватным порядком провели 8-часовой рабочий день, фабрично-заводские комитеты и примирительные камеры; позднее - рабочий контроль. Но комитеты не могли возвыситься до понимания общенародных интересов, а примирительные камеры приобрести должный авторитет. Агитация, находившая благодарную почву в эгоистических устремлениях и торгово-промышленников и рабочей массы, шла полным ходом, применяя те же приемы, что и в армии. Началась полнейшая разруха. Власть против нее принимала только одно средство - воззвания.

Во-первых, повторилась история с командным составом армии: организационно- технический аппарат был разрушен. Началось массовое изгнание лиц, стоящих во главе предприятий*, массовое смещение технического и административного персонала. Устранение сопровождалось оскорблениями, иногда физическим насилием, как месть за прошлые фактические и мнимые обиды. Часть персонала уходила добровольно, не будучи в состоянии переносить того тяжелого нравственного положения, в которое ее поставила рабочая среда. При нашей бедности в технически образованных людях, эти методы грозили непоправимыми последствиями. Как и в армии, комитеты избирали и ставили на места ушедшего персонала зачастую совершенно неподготовленных и невежественных людей. Местами рабочие захватывали всецело в свои руки промышленные предприятия - без знания, без оборотных средств, - ведя их к гибели и себя к безработице и обнищанию.

В промышленных предприятиях пала совершенно трудовая дисциплина и изъяты все способы нравственного, материального и, в необходимых случаях, судебного воздействия и принуждения. Одной "сознательности" оказалось совершенно недостаточно. Тот технический и административный персонал, который остался или был избран, не имел уже ни возможности руководить делом, ни авторитета, будучи всецело терроризован рабочими. В результате - фактическое сокращение 8-часового рабочего дня, крайняя небрежность в работе и страшное падение производительности. Московская металлообрабатывающая промышленность уже в апреле пала на 32%, производительность петроградских фабрик и заводов - на 20 - 40%, добыча угля и общая производительность Донецкого бассейна к июлю - на. 30% и т. д. Расстроилась также добыча нефти на бакинских и грозненских промыслах.

Но особенно разрушительное влияние на промышленность оказали чудовищные требования повышения заработной платы, не сообразованные ни с ценою жизни, ни с продуктивностью труда, ни с реальными платежными способностями предприятий - требования, значительно превосходившие всякие сверхприбыли. В докладе Кутлера¹⁶ Временному правительству приводятся такие, например, цифры: на 18 предприятиях Донецкого бассейна с общей валовой прибылью за последний год в 75 миллионов рублей рабочие потребовали повышения заработной платы в 240 миллионов рублей в год. Общая сумма повышенной платы на всех горнопромышленных и металлургических заводах Юга - 800

* В уральской промышленности, например, из 20 руководителей предприятий к середине 1917 г. осталось 4.

стр. 157

миллионов рублей в год; на Урале - 300 миллионов рублей при общем обороте 200 миллионов; добавочная плата одного Путиловского завода до конца 1917 года простиралась до 90 миллионов рублей. При этом ставки рабочей платы возросли на 200 - 300 процентов, а прядильщикам московской текстильной промышленности и на 500% в сравнении с 1914 годом. Конечно, ставки эти перекладывались в значительной мере на казну, так как большинство предприятий работало на оборону.

Сообразно с таким направлением промышленной деятельности и психологии рабочих масс, предприятия стали гибнуть, в стране появился громадный недостаток предметов первой необходимости, и цена на них возросла до крайних пределов. Как один из результатов такого расстройства хозяйственной жизни страны - поднятие цен на хлеб и нежелание деревни давать городу продовольствие.

В результате - к июню месяцу было закрыто 20% петроградских промышленных заведений. Вообще, за первые месяцы революции зарегистрированный и, конечно, неполный мартиролог промышленности выражался в следующих цифрах (у автора таблица. - Ред.): март - число закрытых заведений - 74, число уволенных рабочих - 6644; апрель - (соответственно) - 55 и 2816; май - 108 и 8701; июнь - 125 и 38755; июль - 206 и 47754. Итого - 568 и 104670. Кроме того, стали 72 мельницы - за недостатком зерна.

Было бы ошибочно считать, что классовые организации в лице советов рабочих депутатов и профессиональных союзов, наконец, членов правительства - социалистов не боролись с разрухой. Но борьба была неискренняя. Неискренняя по существу - со стороны людей, видящих идеал и конечную цель в национализации или социализации промышленности; неискренняя и по форме, ибо осуждение и назидание по адресу рабочих, по установившемуся демократическому ритуалу, требовало вящего опорочения буржуазного элемента предприятий. В то же время большевизм внес в рабочую среду постоянное бродящее начало, потворствуя низменным инстинктам, разжигая ненависть против имущих классов, поддерживая самые неумеренные требования, парализуя всякие попытки власти и умеренных демократических организаций локализовать распад промышленности. "Все для пролетариата и все через пролетариат"... Большевизм рисовал рабочему классу широчайшие и заманчивые перспективы политического господства и экономического благосостояния путем сокрушения капиталистического строя и перехода в руки рабочих власти, предприятий, орудий производства и ценностей. И притом не в порядке длительного социально-экономического процесса и длительной организованной борьбы, а сейчас, немедленно. Разгоряченное воображение, не сдерживаемое ни знанием, ни авторитетом руководящих профессиональных органов, морально разрушаемых большевиками и все более падавших, рисовало соблазнительные возможности отмщения за свою тяжелую, нудную, трудовую жизнь, возможности приобщения к благам, ненавидимой всеми фибрами души и столь же страстно желанной жизни буржуазии. Теперь или никогда. Все или ничего. А когда жизнь разбивала иллюзии, когда беспощадный экономический закон мстил дороговизной, голодом, безработицей, то большевизм с еще большей убедительностью настаивал на необходимости восстания, указывая и причины народного бедствия и способы его устранения. Причины - политика Временного правительства, "отстаивающего восстановление буржуазной кабалы", саботаж предпринимателей и попустительство революционной демократии, до меньшевиков включительно "продавшейся буржуазии". Средство - переход власти к пролетариату. Все эти обстоятельства мало-помалу убивали русскую промышленность.

Что касается боевого снабжения, то, невзирая на все эти потрясения, ввиду крайнего напряжения и концентрации его за счет всех самых

стр. 158

насущных потребностей страны, а также длившегося несколько месяцев затишья, расстройство промышленности непосредственно армией не ощущалось в таких значительных размерах, и к июню 1917 года мы обладали не богатыми, но достаточными материальными средствами для серьезного наступления. Ввоз военного материала через Архангельск, Мурман и в незначительной степени через Владивосток несколько оживился; но, в силу трудных естественных условий морских путей и малой провозоспособности сибирской магистрали и мурманской дороги, не получил надлежащего развития, достигая всего лишь 16% общей военной потребности. Для военного управления было, однако, очевидным, что мы живем лишь старыми запасами, созданными патриотическим подъемом и напряжением страны в 1916 году. Ибо уже к августу 1917 года важнейшие производства военных материалов понизились: орудийное на 60%, снарядное на 60%, авиационное на 80%. Впрочем, возможность продления войны при худших условиях в материальном отношении с наибольшей очевидностью доказало впоследствии советское правительство, в течение более чем трех лет питающее войну в большей мере запасами, оставшимися от 1917 года, частью же обломками русской промышленности; но, конечно, путем такого чудовищного сжатия потребительского рынка, которое возвращает нас к первобытным формам человеческого бытия.

* * *

Разрушался и транспорт. Еще в мае 1917-го года на очередном съезде железнодорожных представителей в Ставке я услышал мотивированный доклад г. Шуберского, подтвержденный многими специалистами, что наш транспорт, если не изменятся общие условия, через полгода станет. Практика посмеялась над теорией: три с лишним года в невероятных условиях междоусобной борьбы и большевистского режима железные дороги продолжают работать, правда, не обслуживая почти вовсе нужд населения, но удовлетворяя все же стратегические потребности. Нет сомнения, однако, что эта работа идет уже не на разрушение, а на полное истребление русской железнодорожной сети.

История железнодорожной разрухи повторяет в подробностях те моменты, которые я отметил, касаясь армии, деревни и в особенности промышленности: наследие нерациональной железнодорожной политики прошлого; необыкновенно возросшие требования воины, изнашивание подвижного состава и солдатская анархия на дорогах; общие экономические условия страны, отсутствие рельсов, недостаток металла и топлива; "демократизация" железнодорожного строя, выразившаяся возникновением в нем коллегиальных организаций, захватывавших власть, дезорганизацией административного и технического состава, подвергнувшегося гонению, сильнейшим понижением производительности труда и неуклонным ростом экономических требований железнодорожных служащих и рабочих.

Но эта история имеет и некоторые особенности. Во-первых, рядом лет нерациональной экономии, без достаточной заботливости об улучшении положения служащих, власть создала среди некоторых категорий их то явление "побочных доходов", которое было почти узаконено жизнью и которое впоследствии в антибольшевистских образованиях приобрело характер народного бедствия... Железнодорожники, надо отдать им справедливость, позже рабочих промышленных предприятий и не в таких необузданных размерах предъявляли свои требования*.

* В марте, например, путевой сторож получал 24 рубля в месяц; начальник депо (при готовой квартире) 100 рублей, а его слесарь 300 руб.; начальник участка службы пути 120 рублей, а его рабочие более 200 и т. д.

стр. 159

Тем не менее, прибавка железнодорожникам потребовала 350 миллионов рублей.

Вторая особенность: тот систематический захват государственной власти частными организациями, который во всех других областях встречал хоть некоторое противодействие правительства, в министерстве путей сообщения насаждался самим правительством, в лице министра Некрасова.

Друг и вдохновитель Керенского, последовательно министр путей сообщения, финансов, товарищ и заместитель председателя, финляндский генерал-губернатор, октябрист, кадет и радикал-демократ, балансировавший между правительством и Советом, Некрасов наиболее темная и роковая фигура среди правивших кругов, оставлявшая яркую печать злобного разрушения на всем, к чему он ни прикасался: будь то создание "Викжеля"*, украинская автономия или Корниловское выступление...

Общего плана - экономического и технического - министерство не имело, да и трудно было осуществить какой-либо план. Ибо в железнодорожную организацию, сильную некогда своей дисциплиной, Некрасов решил ввести "на место старых лозунгов принуждения и страха (?) - новые начала демократической организации" путем насаждения во всех отраслях железнодорожного дела выборных советов и комитетов. На создание их министр отпустил крупное ассигнование и знаменитым циркуляром 27 мая определил организациям широчайший круг ведения в области общественного контроля, наблюдения за работой железных дорог и "указаний" ответственным лицам администрации. Впоследствии железнодорожным организациям была обещана и передача распорядительных функций... "Пока же министерство путей сообщения и подведомственные ему местные установления должны и будут строго согласовывать свою работу со взглядами и пожеланиями объединенных железнодорожных тружеников". Таким образом, г. Некрасов важнейшие государственные интересы - направление железнодорожной политики, судьбу обороны, промышленности и всех других отраслей народной жизни, сопряженных с использованием путей сообщения, отдал в руки частной организации. Мера, которая была бы вполне правильной, как выразился один из современных критиков, если бы все русское население состояло из одних железнодорожников. В этой, не имевшей еще примера нигде в мире, реорганизации, проведенной господином Некрасовым, приходится поневоле видеть нечто худшее, чем простая ошибка или заблуждение. Общее направление министерской политики было усвоено надлежаще. В начале августа на московском съезде, ставшем орудием левых социалистических партий, один из главных руководителей заявил, что "железнодорожный союз должен быть вполне автономным, и никакая решительно власть, никто кроме железнодорожников не может вмешиваться в их жизнь"... Словом, отложение от государства. Начался развал. В строгий и точный механизм железнодорожной службы и в центре и на местах был введен небывалый элемент произвола случайного состава организаций, основанных по принципу большинства, а не знания и опыта. Я понимаю демократизацию, открывающую широкий доступ народным массам к науке, технике, искусству, но не понимаю демократизации этих достижений человеческого разума. Началось безвластие и падение трудовой дисциплины. Уже в июле правительство считало положение железных дорог катастрофическим.

Замечательно, что еще в конце марта на кадетском съезде Некрасов выражал притворное изумление перед таким "парадоксальным явлением", что с появлением комитетов появились чрезмерные требования, устранение начальников, неуклонное падение продуктивности труда и

* Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного союза.

стр. 160

т. д. При этом он утешал аплодировавшее ему собрание тем, что это явление вполне закономерное и неизбежное, как следствие старого режима, но что "в этой организации лежит залог высшего развития железнодорожного дела".

Некрасов, после такого четырехмесячного управления ведомством, ушел, взяв в свои руки неведомые ему финансы страны, а преемник его Юренев¹⁷ начал бороться против захвата железнодорожниками власти, считая "вмешательство в распорядительную деятельность ведомства частных лиц и организаций государственным преступлением". Борьба велась обычными методами Временного правительства и уже не могла вернуть потерянного. И на московском совещании председатель железнодорожного союза, в сознании силы и влияния его, говорил, что предпринятая борьба с демократическими организациями есть проявление контрреволюции и против этого союз будет бороться абсолютно всеми средствами "и найдет силы задушить эту гидру контрреволюции".

В дальнейшем, как известно, "Викжель", став организацией всецело политической, предал Корнилова - Керенскому, Керенского - Ленину, с рвением бывшего охранного отделения "ловил" бежавших Быховских узников¹⁸ и наконец погиб бесславно в тисках большевистской централизации. В 1919 г. в "Правде" был опубликован приказ советского комиссара путей сообщения Красина¹⁹ , похоронивший окончательно некрасовские упражнения в области самоуправства: "Существующая система железнодорожного управления... привела транспорт к полному развалу... Всем завоеваниям революции грозит опасность уничтожения... На место коллегиального, в действительности безответственного управления вводятся принципы единоличного управления и повышенной ответственности: все - от стрелочника до члена коллегии - должны точно и беспрекословно исполнять все мои предписания. Реформы приостановить всюду, где только можно, восстановить старые должности и старый технический аппарат в центральном управлении и на линиях".

В результате всех этих явлений, т. е. старого режима, войны и революции, явилось то положение транспорта, которое характеризуется, хотя и очень поверхностно, скудными цифровыми данными, которые находятся в моем распоряжении; относятся они к московскому узлу, а некоторые - ко всей сети (под чертой) (у автора таблица. - Ред.): 1) наличность товарных вагонов: январь - 82375, июль - 89718, декабрь - 98881; 2) % в ремонте (соответственно): 6, 8,6 и 7,8; 3) наличность паровозов: 3060/17000, 3170/15700 и 3333/15800; 4) % в ремонте: 17,5/16,5, 28,5/24,7 и 34,4/29,4*; 5) средний суточный пробег вагона в верстах: 60,2, 56,1 и 35; 6.) средняя суточная погрузка вагонов для всей казенной сети железных дорог: 31307, 27615 и 19000**.

Если к этому прибавить увеличение числа рабочих, приходившихся на 1 в. пути, по сравнению с 1914 г., от двух (Москов.-Каз. и Москов.-Курск.) до восьми раз (Северные) и увеличение средней оплаты одного человека с 310 на 1107 руб., то станет ясным, что причины социального и политического характера (2, 4, 5, 6) имели в общей железнодорожной разрухе большее значение, чем технические условия (1, 3). Явление совершенно обратное дореволюционному периоду, когда работа железных дорог доходила до крайнего напряжения, когда личный состав их проявлял высокую энергию и самоотвержение. Мы не забудем, что сосредото-

* К 1-му июля бездействовало на всей сети русских железных дорог 1800 паровозов.

** В первые семь месяцев 1917 г. на всей сети недогружено в сравнении с 1916 г. 980000 вагонов, при этом недогружено угля на 106 мил. пудов.

стр. 161

чение русских армий летом 1914 года, возбуждавшее всегда самые тревожные опасения в составителях плана кампании, прошло не только блестяще, но войска не раз прибывали на фронт ранее сроков, положенных по плану мобилизации и сосредоточения. Такова же работа железнодорожников и в течение войны. И если бывали случаи роковой медленности стратегических перевозок, как, например, в 1916 году, лишившие нас успеха летом на Волынском театре и осенью в Румынии, то это обстоятельство нужно отнести к слабо развитой сети и непосильному заданию, а никак не к недостатку доброй воли и сознания долга железнодорожников.

* * *

Наконец, еще один элемент государственного хозяйства - финансы. Если имеет значение нормальный финансовый план, то он находится в полной и абсолютной зависимости от целого ряда существенных факторов: общих политических условий, Дающих уверенность извне и внутри в прочности государственного строя и устойчивости внутреннего положения страны; стратегических условий, определяющих степень надежности государственной обороны; экономических условий, как то: состояние производительности страны и взаимоотношения Производства ее с потреблением, условия труда, транспорта и т. д. Власть, фронт, деревня, завод, транспорт не давали соответственных гарантий, и потому ведомство могло принимать лишь меры паллиативные, чтобы задержать процесс распада всей денежной системы и в корне нарушенного бюджетного равновесия до тех пор, пока в стране не восстановится относительный порядок.

Главными Недостатками нашего довоенного бюджета считаются базирование его на доходах от винной монополии (800 милл. рубл.) и почти полное отсутствие прямого обложения. Перед войной бюджет России простирался до 3 1/2 миллиардов рублей/государственный долг - около 8 1/2 миллиардов; одних процентов мы платили до 400 миллионов; почти половина этой суммы шла за границу, погашаясь частью 1 1/2 миллиардного нашего вывоза.

Война и запрещение во Время ее Продажи спиртных напитков вывели совершенно наш бюджет из равновесия. Государственные расходы за время войны выразились в следующих цифрах (у автора таблица. - Ред.): 1/2 1914 г. - 5; 1915 г. - 12; 1916 г. - 18; семь месяцев 1917 г. - 18 миллиардов рублей*. Огромный дефицит покрывался частью займами, частью выпуском кредитных билетов. Расходы на войну производились из так называемого "Военного фонда". В Ставке расходование его находилось в полном и бесконтрольном (по вопросу целесообразности) ведении начальника штаба Верховного главнокомандующего, который устанавливал отправные данные своими приказами и утверждением смет и штатов.

Революция нанесла окончательный удар нашим финансам. "Она, - как говорил министр финансов Шингарев, - вызывала у всех сильное стремление к расширению своих прав и притупила сознание обязанностей. Все требовали повышения оплаты своего Труда, но никто не думал вносить в казну налоги, Поставив тем финансы в положение, близкое к катастрофе". Началась положительно вакханалия, соединившая всех в безудержном стремлении под флагом демократизации брать, рвать, хватать, сколько возможно, из государственной казны, словно боясь упустить время безвластия и не встречая противодействия со стороны правительства. Даже сам г. Некрасов на Московском совещании решился заявить, что "ни один период русской истории, ни одно царское правительство не были столь щедрыми, столь расточительными в своих расходах,

* За весь 1917 год ожидался расход в 27 - 30 миллиардов рублей.

стр. 162

как правительство революционной России", и что "новый революционный строй обходится гораздо дороже, чем старый".

Достаточно привести несколько "астрономических цифр" для определения непреодолимых бюджетных затруднений. Уменьшение выработки и чрезмерное повышение заработной платы выявило необходимость громадных расходов частью на субсидирование замиравших предприятий, частью на переплату за предметы производства. Эта переплата для одного только Донецкого бассейна дала 1200 миллионов рублей. Прибавка солдатского жалования - 500 миллионов рублей, железнодорожная прибавка - 350 миллионов рублей; почтовым чиновникам - 60 миллионов рублей, причем через месяц потребовали еще 105 миллионов, в то время, как весь доход от почтово- телеграфного ведомства - 60 миллионов. На пайки солдатским женам Совет рабочих и солдатских депутатов потребовал 11 миллиардов рублей, т. е. почти полный годовой бюджет 1915 года, тогда как за время до 1917 года было израсходовано на это дело 4 миллиарда. Содержание продовольственных комитетов обошлось в 500 миллионов рублей в год, земельных - 140 миллионов и т. д., и т. д.

Параллельно с таким ростом расходов наблюдалось сильное понижение поступлений. Так, например, в первые же месяцы революции поступление поземельного налога упало на 32%, городских недвижимых имуществ на 41%, квартирного налога на 43% и т. д. Как результат внутренних нестроений наших, явились вместе с тем падение курса рубля и понижение русских ценностей за границей*.

Временное правительство в основу своей финансовой деятельности положило "переустройство финансовой системы на демократических началах, путем прямого обложения имущих классов" (обложение наследственное, военных сверхприбылей, поимущественное, подоходное и т. д.). Правительство не решалось только прибегнуть к средству, рекомендованному революционной демократией, - принудительному займу или установлению "высокого единовременного поимущественного налога" - средству, имевшему некоторый привкус большевизма. Все эти справедливые налоги, проведенные в жизнь или проектированные, при всем их крайне высоком напряжении, не могли и в малой степени удовлетворить все возраставших требований. Министерство Бернацкого** в начале августа сочло себя вынужденным обратиться к усилению косвенного обложения и к некоторым монополиям (на чай, сахар, спички) - мерам, накладывающим платежные тяготы на массу населения и потому до крайности непопулярным.

Тем временем расходы росли чудовищно, доходы не поступали, "заем свободы" шел не совсем удачно, на внешние займы, ввиду общего состояния русского фронта, рассчитывать не приходилось. Кредитные операции (внутр., внешн. займы, краткосрочн. обяз. казначейства) дали за первую половину 1917 г. 9 1/2 миллиарда; обыкновенные доходы предположены не более 5800 миллион. Оставалось одно, освященное историческими традициями всех революционных эпох средство - печатный станок.

Выпуск кредитных билетов достиг размеров исключительных (у автора таблица. - Ред.): 1/2 1914 г. - 1425; 1915 г. - 2612; 1916 г. - 3488; 1/2 1917 г. - 3990 миллион, рублей.

По балансу к июлю месяцу 1917 года сумма находившихся в обращении кредитных билетов достигала цифры в 13916 миллионов рубл. (при обеспечении золотом в 1293 миллиона) против 2 миллиардов, бывших до войны, Четыре сменявшихся один за другим министра финансов**

* 28 июля фунт стерлингов стоил 21 руб., французский франк 77 коп.; 28 августа фунт стерлингов стоил уже 37 р. 50 коп., французский франк 1 р. 10 к.

** Некрасов возглавлял фиктивно министерство, управляющим которого был М. В. Бернацкий.

** Терещенко, Шингарев, Некрасов, Бернацкий.

стр. 163

не могли ничего сделать, чтобы вывести страну из финансового тупика. Ибо для этого нужно было или пробуждение чувства государственности в народной массе, или такая мудрая и сильная власть, которая нанесла бы сокрушительный удар гибельным безгосударственным, эгоистичным стремлениям и той части буржуазии, которая строила свое благополучие на войне, разорении и крови народной, и той демократии, которая, по выражению Шингарева, "с такой суровостью, устами своих представителей в Государственной Думе, осуждала тот самый яд бумажных денег, который теперь полными чашами стала пить сама - в момент, когда явилась почти хозяином своей судьбы".

(Продолжение следует)

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Имеется в виду третий состав Временного правительства (второе коалиционное) - 24 июля (6 августа) - 26 августа (8 сентября), председателем которого, так же как и четвертого - 25 сентября (8 октября) - 26 октября (7 ноября), свергнутого Октябрьской революцией, был А. Ф. Керенский (1881 - 1970) - адвокат, лидер фракции трудовиков в IV Государственной думе, с марта 1917 г. - эсер. Во Временном правительстве был министром юстиции (март - май), военным и морским министром (май - сентябрь), с 8(21) июля - министром-председателем, с 30 августа (12 сентября) - верховным главнокомандующим. После Октябрьской революции эмигрировал.

² Бетман-Гольвег Теобальд (1856 - 1921) - германский рейхсканцлер и прусский министр-президент в 1909 - 1917 годах.

³ Носке Густав (1868 - 1946) - германский правый социал-демократ, член Совета народных уполномоченных во время Ноябрьской революции 1918 г., в феврале 1919 - марте 1920 г. - военный министр.

⁴ Гендерсон Артур (1863 - 1935) - один из лидеров лейбористской партии Великобритании, в 1911 - 1934 гг. ее секретарь, в 1917 г. министр без портфеля, позже министр внутренних дел, иностранных дел; Вандервельде Эмиль (1866 - 1938) - бельгийский социалист, реформист. С 1900 г. председатель Международного социалистического бюро II Интернационала. Член парламента с 1894 г., с 1914 г. входил в правительство (до 1937 г.), неоднократно занимал пост министра; Кашен Марсель (1869 - 1958) - деятель французского и международного коммунистического движения. В 1905 - 1920 гг. входил в руководство Французской социалистической партии. Один из основателей Французской коммунистической партии, член ее ЦК и Политбюро. В 1918 - 1958 гг. директор "L'Humanite".

⁵ "Vorwarts" - центральный орган Социал-демократической партии Германии в 1876 - 1933 гг. (кроме 1878 - 1890 гг.).

⁶ Каутский Карл (1854 - 1938) - один из лидеров и теоретиков германской социал- демократии и II Интернационала.

⁷ Львов Георгий Евгеньевич (1861 - 1925)-князь, крупный помещик, земский деятель. Депутат I Государственной думы. Председатель Всероссийского земского союза, один из руководителей "Земгора" - объединенного комитета Земского и Городского союзов, созданного в 1915 г. для помощи правительству в организации снабжения армии. В марте - июле 1917 г. глава Временного правительства. После Октябрьской революции эмигрировал.

⁸ Скобелев Матвей Иванович (1885 - 1938) - в социал-демократическом движении с 1903 г., меньшевик. Депутат IV Государственной думы. После Февральской революции - заместитель председателя Петросовета и ВЦИК Советов. Министр труда Временного правительства (до корниловщины). После Октябрьской революции отошел от меньшевизма, работал в системе кооперации, Наркомвнешторге; в 1922 г. вступил в РКП (б). Чернов Виктор Михайлович (1873 - 1952) - один из основателей партии эсеров, ее теоретик. В 1917 г. - министр земледелия Временного правительства, председатель Учредительного собрания. Проживая во Франции в годы второй мировой войны, участвовал в движении Сопротивления. Пешехонов Алексей Васильевич (1867 - 1933) - публицист, политический деятель. Один из организаторов и лидеров партии народных социалистов. В мае - августе 1917 г. - министр продовольствия Временного правительства. В 1922 г. выслан из страны.

⁹ Некрасов Николай Виссарионович (1879 - 1940) - инженер-технолог, профессор, один из лидеров левых кадетов, затем радикальный демократ. Депутат III и IV Государственных дум. Один из руководителей "Земгора". В 1917 г. - министр путей сооб-

стр. 164

щения, заместитель председателя Совета Министров, министр финансов Временного правительства, генерал-губернатор Финляндии (сентябрь - октябрь). С 1921 г. работал в "Центросоюзе" РСФСР и СССР, член правления. Затем - на преподавательской работе.

¹⁰ Гегечкори Евгений Петрович (1881 - 1954) - один из руководителей грузинских меньшевиков. Депутат III Государственной думы. С 1917 г. - член Особого Закавказского комитета Временного правительства и член ВЦИК, председатель Закавказского комиссариата, министр меньшевистского правительства Грузии. С 1921 г. - в эмиграции.

¹¹ Винниченко Владимир Кириллович (1880 - 1951) - писатель, автор мемуарно- публицистических и других произведений, глава Директории. В 1920 г. эмигрировал.

¹² Терещенко Михаил Иванович (1886 - 1956) - капиталист-сахарозаводчик. Был близок к партии прогрессистов. Министр финансов, министр иностранных дел Временного правительства. После Октябрьской революции эмигрировал.

¹³ Юденич Николай Николаевич (1862 - 1933) - генерал, в 1915 - 1916 гг. командовал Кавказской армией, в 1917 г. - главнокомандующий войсками Кавказского фронта. В 1919 г. - главнокомандующий белогвардейской Северо-Западной армией, затем находился в эмиграции.

¹⁴ Кишкин Николай Михайлович (1864 - 1930) - врач, один из лидеров партии кадетов, министр призрения во Временном правительстве. После Октябрьской революции арестован. После амнистии работал в Наркомздраве РСФСР.

¹⁵ Шингарев Андрей Иванович (1869 - 1918) - врач, публицист, земский деятель, один из лидеров партии кадетов. Депутат II-IV Государственных дум, министр земледелия Временного правительства. Убит в Москве анархистами.

¹⁶ Кутлер Николай Николаевич (1859 - 1924) - юрист, политический деятель, один из лидеров партии кадетов. В 1905 - 1906 гг. - главноуправляющий землеустройством, автор либерального проекта по земельному вопросу. После Октябрьской революции - на хозяйственной работе.

¹⁷ Юренев П. П. - кадет, министр путей сообщения Временного правительства.

¹⁸ После отстранения от должности верховного главнокомандующего за невыполнение распоряжения Советского правительства генерал-лейтенант Н. Н. Духонин (1876 - 1917) перед занятием Ставки советскими войсками 19 ноября (2 декабря) 1917 г. освободил содержавшихся под стражей в г. Быхове генералов А. И. Деникина, Л. Г. Корнилова и других "быховских узников". Сам же Духонин на следующий день был убит толпой солдат на вокзале в Могилеве.

¹⁹ Красин Леонид Борисович (1870 - 1926) - инженер, советский партийный и государственный деятель. В 1918 г. - член Президиума ВСНХ, нарком торговли и промышленности, в 1919 г. - нарком путей сообщения, с 1920 г. - внешней торговли и одновременно полпред и торгпред в Англии, а с 1924 г. - во Франции.

Постоянный адрес данной публикации: