Libmonster ID: RU-16685
Автор(ы) публикации: А. С. Лукомский

Весной 1904 г. я принял в том же 131-м пехотном Тираспольском полку батальон для цензового командования. Четырехмесячное командование батальоном (а последний месяц и полком вследствие болезни командира полка, так как я оказался в полку старшим штаб-офицером) промелькнуло чрезвычайно быстро. Никаких неприятностей и недоразумений не было; я наслаждался лагерной жизнью.

Особенно интересна была вторая половина лагерного периода, когда начались батальонные и полковые ученья и небольшие маневры. На одном из таких маневров чуть было не погиб отличный командир эскадрона Киевского гусарского полка Гессе. Были двусторонние маневры; я командовал одной из сторон: два батальона пехоты, два эскадрона конницы и две батареи. Я выслал на разведку эскадрон, которым командовал Гессе, дав ему нужные указания. Маневры происходили в районе, примыкающем к Киеву, и в их зоне находились так называемые поля орошения 1 . Давая указания ротмистру Гессе, я обратил его внимание на то, что через поля орошения можно продвигаться только по дорогам. Он мне ответил, что знает, так как уже несколько раз участвовал в маневрах в этом районе.

Эскадрон, выделивший несколько разъездов, двинулся вперед. Я находился на так называемой горке Ванновского (после Русско-Турецкой войны генерал Ванновский, впоследствии военный министр, командовал 33-й пехотной дивизией. Производя маневры частей дивизии, он обыкновенно находился на бывшей около лагеря возвышенности, откуда наблюдал за маневрами. Возвышенность эта сохранила название "горки Ванновского" и была еще в мое время памятна старым ротным командирам по разносам, кои на ней учинял Ванновский).

Глядя вперед, я вдруг увидел замешательство в одной из конных групп эскадрона Киевского полка. Группа остановилась, спешилась. Ясно было, что что-то произошло. Я послал вперед ординарца узнать, в чем дело.

Оказалось, что ротмистр Гессе, перегоняя один из разъездов, свернул с дороги и провалился с лошадью в яму с нечистотами.

Положение бедного Гессе и его лошади оказалось очень печальным. С трудом солдаты вытащили сначала Гессе, а потом его лошадь. Все, и спасенные и спасавшие, выпачкались с головы до ног. Пришлось эскадрон отпустить домой. Мне потом говорили, что Гессе долго не мог оправиться от перенесенного потрясения.


Продолжение. См. Вопросы истории, 2001, NN 1-5.

стр. 56


* * *

Летом 1906 г. я был прикомандирован к Киевскому артиллерийскому полигону для ознакомления с курсом артиллерийской стрельбы.

До японской войны наша артиллерия совершенно не была знакома с вводившимся новшеством - стрельбой с закрытых позиций. Японская армия эту стрельбу уже применяла, и на полях Маньчжурии нашей артиллерии уже при боевой обстановке пришлось учиться стрелять с закрытых позиций. В тылу обучение новому способу стрельбы началось после войны, и время моего прикомандирования совпало как раз с этим обучением.

Старые батарейные командиры ворчали и с трудом усваивали новые приемы. Первые стрельбы с закрытых позиций, на которых я присутствовал, были и курьезны и опасны. Бывали примеры, что первая очередь снарядов летела в сторону от требуемого направления чуть ли не на 45 градусов. Но скоро все пришло в норму, и, как известно, при непрерывном наблюдении великого князя Сергея Михайловича и под его руководством, наша артиллерия быстро не только справилась с "новшеством", но ко времени мировой войны оказалась лучше подготовлена, чем австро-венгерская артиллерия, и не хуже германской.

* * *

В конце января 1904 г., для большинства совершенно неожиданно началась война с Японией. Говорю - "для большинства", ибо к этому большинству надо отнести не только массу русского народа и рядового русского обывателя, но и "власть имущих", кои по своему положению должны были быть в курсе событий, имевших место на Дальнем Востоке, и, казалось бы, должны были предвидеть грозу, которая там собиралась.

До самого конца XIX столетия у России на Дальнем Востоке не было опасного противника: огромный Китай находился в полном разложении и в военном отношении никакой силы не представлял; Япония была мала, и также казалось, что в военном отношении, по сравнению с Россией, была совершенно ничтожна.

Конец XIX столетия ознаменовался на Дальнем Востоке пробуждением национального чувства в Китае и стремлением избавиться от фактически полной зависимости от иностранцев. В Японии проводился Императором (Микадо) ряд реформ, имевших целью в корне изменить веками установившийся строй страны и превратить Японию в великую державу, с европейским государственным устройством. Кроме того, в развитие намеченного плана, Японии требовалось стать твердой ногой на материке, открыть для своей эмиграции (избытка населения) Корею и Маньчжурию; требовалось также превратить море, отделяющее Японские острова от материка, в свое, японское средиземное море.

Во исполнение этого плана Япония не останавливается перед войной с Китаем, занимает Корею и берет "в аренду" Квантунский полуостров.

Если для национально-либеральных партий Китая при осуществлении идеи освобождения Небесной Империи от иностранного засилья врагами являлись все великие державы и Япония, то для последней главным и, в сущности говоря, единственным опасным врагом для осуществления своих замыслов являлась Россия. Отсюда и исходили государственные деятели Японии, начав с конца XIX столетия укрепление военной мощи своего государства в таком расчете, чтобы в случае столкновения с Россией оказаться в силах вести войну.

Боксерское восстание, всколыхнувшее Китай в 1900 г., было направлено вообще против иностранцев. Великие державы и Япония объединенными усилиями подавили восстание и заняли Пекин. Россия, участвуя в общей экспедиции для занятия китайской столицы, в то же время взяла на себя самостоятельную задачу по подавлению боксерского движения в Маньчжурии; это последнее и было выполнено русскими войсками (главным действующим лицом был генерал фон Ренненкампф, получивший за подавление боксерского восстания два георгиевских креста).

стр. 57


После восстановления нормального (с европейской, но не китайской точки зрения) порядка вещей в Китае державы потребовали себе компенсаций в виде особых районов (концессий).

В результате Япония оказалась обиженной: Россия настояла, чтобы Япония отказалась от "аренды" Квантунского полуострова, а сама взяла его себе "в аренду на 25 лет", приступив вслед за. ним к постройке крепости Порт-Артур и отдельного коммерческого порта в Дальнем (ныне Дайрен).

Всем, конечно, было ясно, что эта аренда через 25 лет окончиться не могла. Россия устраивалась на Квантунском полуострове явно навсегда, вкладывая в порты сотни миллионов.

Япония чувствовала себя оскорбленной, но не достаточно еще сильной, чтобы категорически протестовать. А тут началось еще известное дело на Ялу (река Ялу на границе Маньчжурии с Кореей). Была образована комиссия для разработки лесных богатств на Ялу. Концессия была дана Китаем. Во главе компании стояли Безобразов, Абаза и др. Не знаю, насколько верно, но ходили слухи, что непосредственное участие в делах компании принимали не только различные высокопоставленные лица, но даже и члены Императорской фамилии. Как бы то ни было, но эта лесная концессия пользовалась особым вниманием со стороны русского правительства. Назначенный на Дальний Восток наместник Его Императорского Величества адмирал Алексеев оказывал концессии полное содействие. Для охраны лесной концессии были назначены воинские части. Появившиеся в районе концессии некоторые офицеры (полковник Генерального штаба Мандрыка, полковник барон Корф, Николай Андреевич, и др.) проявляли скорей "разведывательную", чем охранную деятельность.

Все это волновало правящие японские круги. Они усматривали в деятельности представителей русского правительства стремление выжить Японию из Кореи, не допустить Японию утвердиться на материке. А это противоречило жизненным интересам Японии. Дипломатические переговоры не вносили ясности в положение и все более и более внушали подозрения Японии. У представителей японского правительства и у Микадо сложилось убеждение, что миролюбиво вопрос не разрешится и война с Россией неизбежна.

Начинается в Японии лихорадочная и интенсивно- систематическая подготовка к войне. Кроме реорганизации армии и чисто военной подготовки ведется усиленная подготовка населения (в школах, прессе, на различных собраниях); подготовляется почва к тому, чтобы война с Россией была национальной, приветствовалась бы населением.

Движение в Японии против России и усиление ее мощи были просмотрены представителями русского правительства в Японии, как военным, так и дипломатическим. Наш предпоследний военный агент в Японии до начала войны, полковник Генерального штаба Глеб Ванновский, абсолютно ничего не видел. Он вел, по-видимому, просто светскую жизнь (участвуя в устраиваемых японцами приемах и охотах и не видя никаких явных приготовлений к войне), относясь при этом пристрастно- презрительно к японцам, доносил, что в военном отношении японская армия не представляет ничего серьезного. Донесения Ванновского подтверждались нашими дипломатическими представителями, указывавшими на то, что Япония никогда не рискнет на войну с Россией.

Заменивший Ванновского на посту военного агента в Японии полковник Самойлов, наоборот, уже вскоре после своего назначения стал присылать совершенно другие донесения. Он указывал на то, что Япония серьезно готовится к войне, что ее армия после мобилизации будет очень сильна, что, если Япония и не стремится к войне с Россией, она на нее пойдет, если это будет необходимо для достижения ею ее жизненных интересов.

Самойлову не верили ни военный министр Куропаткин, ни Главный штаб, ни наше Министерство иностранных дел.

Но все же ввиду постоянных протестов со стороны Японии, ввиду настойчивых донесений Самойлова и, наконец, начавшей звучать некоторой тревоги в устах и донесениях наших дипломатических представителей,

стр. 58


а также требований со стороны наместника Е. И. В., адмирала Алексеева, об увеличении военных сил наших на Дальнем Востоке, было решено проверить нашу готовность к войне на Дальнем Востоке и, если надо, увеличить находящиеся там вооруженные силы.

Но в основе этих "предупредительных" мер все же лежало твердое убеждение, что маленькая Япония ("макаки") не посмеет рискнуть на войну с Россией. Считалось лишь необходимым увеличить до некоторой степени "страховку" путем некоторого увеличения вооруженных сил на Дальнем Востоке и усилением крепостей во Владивостоке и Порт- Артуре. Уверенность в том, что Япония не посмеет рискнуть на войну, зиждилась и на убеждении, что наш флот не слабее японского флота и что Япония не будет в силах перебросить всю свою армию на материк и беспрерывно ее снабжать всем необходимым путем подвоза из метрополии.

Для поверки нашей готовности и вообще для ознакомления с положением на месте был Государем во второй половине 1903 г. командирован на Дальний Восток военный министр Куропаткин.

Куропаткин с помпой объехал Дальний Восток, побывал во Владивостоке, в Порт-Артуре, в Дальнем. В общем он нашел, что все обстоит благополучно и что войны с Японией нам не приходится опасаться. На его совещаниях с наместником, Алексеевым, было лишь решено принять некоторые меры для ускорения постройки крепости в Порт-Артуре, некоторого усиления Владивостока, а также усиления войск и флота на Дальнем Востоке.

Насколько Куропаткин был уверен в том, что войны у нас с Японией не будет, служит доказательством его письмо на имя командующего войсками Киевского военного округа сейчас же после возвращения с Дальнего Востока в Петербург. В этом письме, присланном с полковником Генерального штаба Сиверсом (который должен был срочно привезти и ответ), Куропаткин писал приблизительно следующее (пишу "приблизительно", так как точной редакции не помню, но суть помню хорошо):

...Объехав Дальний Восток и приняв некоторые меры для усиления нашего там военного могущества, все же пришел к выводу, что войны с Японией нам опасаться не приходится.

Весь обратный путь в Петербург думал о нашем Западе: там действительно на нас надвигается грозная опасность и нам надо усиленно готовиться к войне с нашими западными соседями.

Просматривая взятые мною из Главного штаба отчетные работы штаба Киевского военного округа, пришел к заключению, что не обращено должного внимания на обложение и взятие ускоренной атакой Львова и Перемышля. Нет соображений и на ведение осады, если бы таковая потребовалась.

Я постарался кой-что наметить по картам, имевшимся в моем распоряжении.

Посылая Вам мои краткие соображения, прошу безотлагательно приказать Вашему штабу подробно разработать эти вопросы (до нанесения на планы параллелей) и исполненную работу срочно прислать с полковником Сиверсом, который подождет ее окончания в Киеве...

Не говоря об абсурдности требований Куропаткина составить вперед подробный план осады и атаки укрепленных пунктов (Куропаткину было отвечено, что такая работа просто невыполнима и совершенно бесцельна), это письмо ярко иллюстрирует, что на Дальнем Востоке Куропаткин нашел "все спокойно и все благополучно".

Усиление войск Дальнего Востока выразилось в том, что было решено за счет войск Европейской России сформировать третьи батальоны для усиления двухбатальонных полков Сибирских дивизий (каждая европейская русская дивизия должна была сформировать один батальон по штатам военного времени) и отправить на Дальний Восток две пехотные бригады с соответствующей артиллерией (от 10-го и 17-го армейских корпусов) и одну бригаду конницы.

Это усиление считалось совершенно достаточным, дабы отбить охоту у японцев решиться на войну.

стр. 59


Кроме того, были отпущены дополнительные кредиты на срочное усиление крепостных работ во Владивостоке и в Порт-Артуре и на усиление различных неприкосновенных запасов для войск Дальнего Востока. Дабы не возбуждать у японцев "подозрения", было объявлено в печати, что войска передвигаются на Дальний Восток временно, "для проверки провозоспособности Сибирского великого пути".

Этим детским объяснением, конечно, японское правительство не было "успокоено", а мерой усиления сибирских войск путем выделения батальонов по штату военного времени из состава дивизий европейской России были совершенно расстроены дивизии и подорваны их неприкосновенные запасы. Получился просто Тришкин кафтан.

Возбуждение в Японии только усилилось, и она, уверенная, что сама Россия идет к войне, решила предупредить события, не дать русским военным силам на Дальнем Востоке усиливаться "под шумок" и ослабить наиболее опасного для них врага: наш флот.

Война началась (если не ошибаюсь, в конце января 1904 г.) внезапным ночным нападением миноносцами на наш флот в Порт-Артуре и эскадрой на два наших крейсера в Чемульпо.

У меня сохранилось впечатление, что мы, военные, нисколько не были возмущены нечаянным "предательским" нападением японцев на наш флот, а всех поразил самый факт решимости Японии начать войну с Россией. Что же касается внезапности нападения - то все отлично понимали, что жизненные интересы Японии требовали именно внезапным нападением ослабить наш флот и этим сделать для них возможной борьбу с Россией: без господства на море и без возможности поддерживать регулярные сообщения между своими островами и материком Япония не могла бы вести войны с Россией.

Удавшееся японцам нападение на русский флот было, конечно, тяжелым ударом, но мы все, военные, как старшие, так и младшие, были убеждены в победе России считали, что Япония решилась на безумный поступок, за который должна жестоко поплатиться.

После неудачной для нас Японской войны, когда стали известны все обстоятельства, ее сопровождавшие, можно опять-таки сказать: если бы русские правящие круги отнеслись к войне серьезно, если б не преуменьшали силы японской армии, - победа была бы за нами. Но наши верхи отнеслись к войне легкомысленно, и мы проиграли кампанию. Способствовало этому и бесталанное руководство операциями генералом Куропаткиным.

По расчетам нашего высшего командования, для победы над японской армией были достаточны силы, уже находившиеся в Сибири, с усилением их двумя корпусами, а именно 10-м и 17- м, из коих по одной бригаде уже было отправлено на Дальний Восток, и несколькими стрелковыми бригадами.

Первые же бои показали, что японская армия - чрезвычайно серьезный противник и что намеченных для отправки на Дальний Восток войск может оказаться мало.

Вместо того, чтобы коренным образом изменить самый план кампании и сделать возможным сосредоточить вне зоны военных действий действительно крупные силы, с которыми и начать решительную операцию, наше командование на фронте стало бросать в боевую зону прибывающие из Европейской России войска пачками, а военный министр и Главный штаб стали совершенно сумбурно производить в России частные мобилизации и мобилизовать постепенно войска, почти исключительно в зависимости от провозоспособности Сибирской железной дороги. В результате на Дальний Восток посылались войска не сплоченные, не сбитые, которые в значительной степени дезорганизовывались и разбалтывались в период длительного передвижения по железным дорогам. На месте же эти несплоченные части пачками бросались вперед.

Следствием непродуманных мобилизаций было полное разрушение всех мобилизационных соображений в Европейской России, а если к этому добавить, что армии Дальнего Востока жили главным образом за счет

стр. 60


неприкосновенных запасов мирного времени (артиллерийские, интендантские и санитарные запасы), легко понять, какой хаос получился в Европейской России.

Мы только после Мукдена сосредоточили в Маньчжурии достаточные силы, но было уже поздно. Корпуса же, остававшиеся в Европейской России и на Кавказе, были совершенно обобраны, неприкосновенные запасы армии иссякли. К весне 1905 г. Россия по отношению своих западных соседей оказалась фактически совершенно беззащитной. Последнее повлекло за собой заключение с Германией чрезвычайно невыгодного для России торгового договора.

Война, бывшая непопулярной с самого начала, стала поводом для всех левых политических партий для борьбы с правительством и самодержавным строем. Все революционное зашевелилось и началась в стране ярая пропаганда.

Насколько генерал Куропаткин и Главный штаб относились легкомысленно к войне с Японией, я узнал в конце 1905 г. из материалов, оставшихся после смерти М. И. Драгомирова.

Дело в следующем. Весной 1905 г., после поражения наших армий под Мукденом, в Петербурге был поднят вопрос о необходимости сместить Куропатина. М. И. Драгомиров, живший в это время на покое (числился членом Государственного совета) в Конотопе, получил привезенное фельдъегерем письмо от военного министра генерал- адъютанта Сахарова. Генерал Сахаров предупреждал Драгомирова, что Государь Император предполагает предложить Драгомирову пост главнокомандующего действующих армий вместо Куропаткина. Сахаров писал, что он просит Михаила Ивановича подумать о том, может ли он принять это предложение. Заканчивалось письмо сообщением, что если предположение Государь не изменит, то Михаил Иванович получит телеграмму с вызовом в Петербург и что тогда надо будет приехать немедленно.

Михаил Иванович написал командующему войсками Киевского военного округа о том, что, может быть, он в ближайшие дни поедет в Петербург, и просил прислать в Конотоп вагон-салон.

Мне по секрету Драгомиров сказал о содержании письма Сахарова и добавил: "Если я получу это предложение, я соглашусь. Теперь главнокомандующему не нужно гарцевать на коне; не только можно, но и должно управлять войсками издали. Я чувствую, что я еще в силах исполнить свой долг перед Родиной и сумею управлять войсками из вагона. Если я буду назначен, я беру тебя с собой. А пока поедем вместе в Петербург, если я буду вызван".

Я был рад - как тем, что, может быть, М. И. Драгомиров будет главнокомандующим, так и тем, что явилась надежда и мне поехать на Дальний Восток. Я просился на войну с самого ее начала, но генерал Сухомлинов категорически мне отказал, сказав, что мне, как старшему адъютанту мобилизационного отделения, когда в округе беспрерывно идут мобилизации, никуда уезжать нельзя. Затем генерал Мартсон, уезжая на Дальний Восток, предложил мне место старшего адъютанта оперативного отделения в своем штабе. Сухомлинов опять- таки меня не отпустил. Теперь же, в случае назначения Михаила Ивановича Драгомирова главнокомандующим, я был уверен, что Сухомлинов меня отпустит.

Дня через два после письма Сахарова Драгомиров получил короткую телеграмму непосредственно от Государя с вызовом в Петербург.

Михаил Иванович был чрезвычайно бодро настроен и в тот же день выехал в Петербург. Всю дорогу он обсуждал различные вопросы, связанные с войной с японцами, и мы, сопровождающие, удивлялись, куда делись слабость и недомогание, которые испытывал Мих. Ив. за все предыдущее время. По приезде в Петербург М. Ив. сейчас же поехал к Сахарову и о своем приезде дал знать министру двора графу Фредериксу.

Затем проходят день, два, три... и от Государя ничего нет. Граф Фредерике известил Драгомирова, что о его приезде доложено Государю и что Мих. Ив. получит уведомление, когда Государь его примет.

стр. 61


Настроение Мих. Ив. Драгомирова резко понизилось, и он опять физически стал недомогать. Для него стало ясно, что Государь или сам передумал, или Его отговорили. Наконец от военного министра Сахарова Мих. Ив. получил уведомление, что Государь просит генерала Драгомирова прибыть тогда-то в Царское Село для участия в совещании, на котором будет рассматриваться вопрос о смещении генерала Куропаткина.

Для Драгомирова стало ясно, что он не предназначается на место Куропаткина. Михаил Иванович поехал на совещание в Царское Село. Государь был с ним чрезвычайно любезен, но ни слова не сказал о бывшем предположении.

На совещании участвовало, кроме Государя, всего восемь человек. Им всем за несколько дней до совещания были розданы печатные записки и доклады, обнимавшие всю деятельность генерала Куропаткина с момента назначения его командующим армией. На совещании было решено, что Куропаткин не может оставаться главнокомандующим, и Государем было решено, что заместителем Куропаткина будет генерал Линевич.

Впоследствии было приказано отобрать у всех членов совещания выданные им печатные материалы и их уничтожить, оставив лишь один экземпляр для секретного отдела Архива Главного штаба. Начавшаяся революция и перерыв сообщения с Петербургом Юга России сделали то, что своевременно не были затребованы материалы от Драгомирова, а затем о них забыли.

После смерти Михаила Иванович Драгомирова 2 эти материалы взял себе я, и они у меня хранились (надеюсь, что они ныне целы, находясь с некоторыми другими бумагами в верных руках в России). Вот среди этих-то материалов я наткнулся на чрезвычайно интересные доклады Куропаткина на имя Государя, при назначении его командующим армией. Доклады меня поразили своим легкомыслием и стремлением устроить самого себя возможно лучше.

Особенно выделялись два доклада: один- в связи с назначением Куропаткина командующим армией, а другой- с изложением плана кампании.

В первом своем докладе Куропаткин испрашивал указание Государя Императора о том, как должен быть отдан приказ о его, Куропаткина, назначении командующим армией. Куропаткин в своем докладе предлагал на усмотрение Государя несколько вариантов.

Начинался доклад с напоминания Государю, что Его Императорское Величество еще недавно перед тем, высказывая ему, Куропаткину, полное доверие и одобрение по всем мероприятиям Военного министерства, определенно изволил выразить желание не расставаться с Куропаткиным как военным министром.

Исходя из этого, Куропаткин высказывал предположение, что лучше всего назначить его, Куропаткина, командующим армией с сохранением за ним звания военного министра. Временное же исполнение обязанностей военного министра могло быть возложено на начальника Главного штаба или на иное лицо по указанию Государя, с сохранением за Куропаткиным общего направления деятельности Военного министерства.

Если б Государь признал неудобным сохранить за Куропаткиным общее направление деятельности Военного министерства в течение войны, можно было бы отдать в приказе, что он, генерал Куропаткин, назначаясь командующим армией, после окончания войны вернется на пост военного министра. В этом случае следовало бы кого- либо назначить временно исполняющим должность военного министра на время войны, сосредоточив в его руках все функции военного министра на это время.

Наконец, если и это будет признано несоответственным, то он, Куропаткин, должен быть просто освобожден от должности военного министра с назначением командующим армией. Заместитель его мог бы быть назначен "управляющим Военным министерством" 3 .

Весь тон и характер доклада подчеркивал преимущество первого предложения и толкал во всяком случае Государя на резолюцию, которой, если

стр. 62


бы даже за Куропаткиным не был сохранен на время войны пост военного министра, то было бы дано письменное обещание его вернуть на этот пост.

Как известно. Государь Император с этим не согласился; Куропаткин был назначен командующим армией, а Сахаров был назначен военным министром. Никакого обещания дано не было.

Во втором докладе (изложение на одобрение Государя Императора плана войны) Куропаткин с чрезвычайным легкомыслием излагал план свой действий.

Я, к сожалению, не помню теперь детали этого доклада, но могу сказать только то, что удержала моя память. Весь доклад выражал полную уверенность в скорой и легкой победе. Японская армия была представлена совершенно ничтожной в своем качественном отношении. Излагался план, в случае если японцы рискнут двинуться вперед до полного сосредоточения своих войск, бить их по частям, не давая сосредоточиться. Указывалось, что у нас в Сибири совершенно достаточно войск для ведения решительной, активной, наступательной кампании. В случае же если японцы сумеют высадить и сосредоточить на материке значительные силы в глубине Кореи, то, закончив наше сосредоточение, нанести японской армии сокрушительный удар и сбросить ее в море. Затем указывалось, что наш флот окончательно разбивает флот противника, и мы производим десант в Японии. Записка заканчивалась указанием, что после подавления народного восстания, которое, вероятно, вспыхнет, мир будет продиктован Микадо в Токио...

На этом докладе (записке) были отпечатаны многочисленные пометки Государя Императора, сделанные Его Величеством на подлинном докладе.

Куропаткин этим докладом совершил государственное преступление.

Не менее неприлично вел себя Куропаткин и во время самой войны. Зная значение "петербургских гостиных" и предполагая, что на "Двор" и на Царя и Царицу можно влиять через некоторых лиц, он в течение всей войны поддерживал постоянную связь с отдельными лицами в Петербурге (большей частью дамами), посылая им информации, разъяснения и жалобы с особыми фельдъегерями. Он рассчитывал, что за него будут заступаться перед Государем и Царицей и среди влиятельных кругов будет создаваться благоприятная для него атмосфера. Причины своих неудач он сваливал на других, указывал якобы истинных виновников.

После первых же неудач не знаю кем (и не знаю, причастен ли к этому Куропаткин), но кем-то была брошена в массу мысль, что в неудачах виновен М. И. Драгомиров, который будто бы своим преступным отношением к офицерам и попустительством по отношению солдат развратил армию, а своим преступным отношением к развитию в армии военной техники сделал то, что наша армия оказалась не на высоте современных требований.

Несмотря на ложность и глупость этих обвинений, им в военной массе поверили; и до настоящего времени есть генералы, которые как попугаи повторяют их. Сам же Куропаткин в своих оправданиях и обвинениях других совершенно "забыл", что ведь он был продолжительное время до войны военным министром, ответственным за подготовку войск к войне. Не удивительно, что об этом "забыл" Куропаткин; верней, у него хватило наглости это "забыть"; но удивительно, что очень мало кто из военной среды понимал, что главный виновник поражения именно Куропаткин.

Выпущенные после войны многотомные объяснения Куропаткина (кажется, пять томов) были составлены очень ловко и даже талантливо (к работе Куропаткин привлек ряд очень дельных офицеров Генерального штаба), но в них много натяжек, и истинная их цель - самооправдание и обвинение других. Он же, по его описанию, выходит во всем прав и чист. Просто несчастная жертва глупости и подлости других.

После окончания этой несчастной войны, как я уже, кажется, говорил выше, в Петербурге была создана комиссия для составления нового полевого устава. Старый полевой устав, который, если не ошибаюсь, был Высочайше утвержден в 1902 г., составлялся в штабе Киевского военного округа, по указаниям и под общим руководством Драгомирова. Наши неудачи

стр. 63


объяснялись и устарелостью положений полевого устава, а следовательно, и в этом обвинялся М. И. Драгомиров.

Образованная в Петербурге комиссия, кажется, под председательством великого князя Сергея Михайловича, выработала новый устав, который и был разослан на заключение командующих войсками округов и старших войсковых начальников.

В штабе Киевского военного округа я был привлечен к составлению заключения по проекту нового полевого устава. Из детального его рассмотрения выяснилось, что, по существу, он ничего нового не давал, а те новшества, "вызванные современной силой огня", о которых трактовалось в объяснительной к уставу записке, оказались почти все имевшиеся в старом уставе, но были изложены в других параграфах и в несколько других выражениях.

В штабе Киевского военного округа была наведена довольно суровая критика на новый устав, и заключение при очень ядовитом письме командующего войсками округа, Сухомлинова, было послано военному министру. Мне же было разрешено послать в журнал "Разведчик" частную статью относительно "нового" устава.

Соответственную статью я написал и приложил к ней параллельное изложение "новшеств" составленного проекта и изложение этих "новшеств" в старом уставе. Свою статью я закончил вопросом: как же составители могли "проморгать" такую невязку? Не произошло ли это по той причине, что составители нового проекта устава, поверив на слово участникам кампании, просто не применявшим на войне существовавший полевой устав, сами его не знали?

Какие заключения были присланы из других округов, я не знаю, но проект нового устава как-то заглох и его просто забыли. К пересоставлению полевого устава было приступлено много позже.

В один из моих наездов в Петербург (я был вызван для пересоставления мобилизационного расписания) меня позвал к себе в кабинет генерал Мышлаевский (он был тогда назначен начальником Главного штаба) и в разговоре со мной сказал, что моя статья наделала много шуму; что меня хотели привлечь к ответственности за дискредитирование военных верхов, но... убедившись, что все написанное мною правда, решили меня не карать, а про проект нового устава просто забыть.

Во время мировой войны, приняв весной 1916г. 32-ю пехотную дивизию, я убедился, что во многих дивизиях при составлении диспозиций, приказаний и проч. совершенно не придерживались форм и требований полевого устава. Были выработаны свои упрощенные формы, а про полевой устав просто забыли, и когда я потребовал у своего начальника штаба дивизии придерживаться действующего полевого устава, это было принято с большим неудовольствием, как "блажь и неопытность" новичка. Строевые начальники и штабы считали, что опыт войны выработал свои требования и просто глупо руководствоваться уставом. Это, надо полагать, было и во время японской войны, после которой некоторые участники ее, привлеченные к составлению нового устава, руководствовались именно своими знаниями, закрепленными опытом войны, и хорошо забыли, что эти знания они почерпнули прежде всего из устава, который ими был заброшен.

После Мукденского поражения наши армии отошли на Сипингайские позиции, где были пополнены и приведены в порядок. Подвезенным из Европейской России новыми корпусами наши силы были подкреплены и значительно превосходили силы японцев. Япония выдохлась; больше она ничего не могла дать, но рассчитывать на победоносное для нас окончание кампании было очень трудно: моральное состояние японской армии после ряда блестящих побед было высоко; новый главнокомандующий, "дедушка" Линевич был прекрасным командиром полка, но никуда не годным главнокомандующим миллионной армии и совершенно не в силах был изменить и поднять моральное состояние русских армий; в стране развивалось революционное движение и шла бешеная пропаганда за заключение мира во что бы то ни стало; в самой армии было неблагополучно: то в одной, то в другой части начали вспыхивать беспорядки.

стр. 64


При этой обстановке даже в случае победы над японской армией мы, в лучшем случае, сбросив ее в море, могли бы закончить войну ни в чью. Дальше ничего не могли сделать, ибо японцы стали полными господами на море. Усилий же, потерь и материальных расходов продолжение войны стоило бы колоссальных. Обстановка в тылу (Европейская Россия, Кавказ и Сибирь) грозила, что весь тыл скоро будет объят пожаром, армии могли бы оказаться отрезанными от родины и, конечно, разложились бы.

Было решено идти на мир. Возложены были переговоры на Витте, и он при содействии правительства Северо- Американских Соединенных Штатов заключил Портсмутский мир.

Война была закончена. За легкомыслие, с которым велась японская война, Россия жестоко поплатилась. Были потеряны (уступлены Японии) не только Квантунский полуостров и часть Южно-Маньчжурской железной дороги до станции Чан-Чунь, но и южная часть Сахалина.

Япония стала великой державой.

* * *

Тяжелое настроение было в тылу. О "революционных" настроениях я скажу дальше, а здесь отмечу вопрос исключительно с военной точки зрения - так, как мы переживали в Киевском военном округе.

Я уже сказал раньше, что из Киевского военного округа еще до начала войны с Японией были отправлены на Дальний Восток: одна бригада 10-го армейского корпуса и третьи батальоны для Сибирских стрелковых полков (формировались каждой пехотной дивизией округа). Формирование и отправка этих батальонов чрезвычайно ослабили части войск округа и нарушили их "неприкосновенные" запасы.

После начала войны с Японией были отмобилизованы и отправлены на Дальний Восток 3-я стрелковая бригада и 10-й армейский корпус. Мобилизация этих войсковых групп была произведена в две очереди: две частные мобилизации. Затем была произведена третья частная мобилизация и был отмобилизован и отправлен на Дальний Восток 9-й армейский корпус. Наконец, была произведена четвертая частная мобилизация, был отмобилизован 21-й армейский корпус и предназначен к отправке на Дальний Восток; но дело уже шло к миру, и этот корпус вместо отправления на Дальний Восток был употреблен (демобилизованы были только обозы, артиллерия и санитарные учреждения) для поддержания порядка в стране (одна дивизия была отправлена на Кавказ).

Из войск Киевского военного округа не были мобилизованы 11-й и 12-й армейские корпуса, но все было дезорганизовано, все части и окружные интендантские и артиллерийские склады были буквально обобраны.

Невольно всех нас охватило чувство неудовольствия и обиды, что так глупо и непредусмотрительно велась подготовка и самая отправка всего необходимого на Дальний Восток. Ясно сознавалось, что наш Главный штаб не имел никакого определенного плана и все делалось по мере поступлений требований из армии без всякого предвидения на месте - в Петербурге.

* * *

Подготовка к революции, разразившейся в 1905 г., велась, конечно, задолго до войны, но возможность самой революции в 1905 г. явилась главным образом вследствие непопулярной в народных массах войны с Японией, а также вследствие того, что в ее устройстве вместе с революционными кругами крайне левых партий приняли участие и буржуазные круги русской интеллигенции. В борьбе против правительства объединились с республиканцами многие круги земской России, купечества, профессуры, судебного ведомства, представители различных "свободных профессий" (громадный процент врачей, особенно земских, и учителей).

Большая часть русской интеллигенции объединилась в конституционно-

стр. 65


демократическую партию, которая, проводя принцип конституционной монархии, просто подтачивала все монархические (и государственные) устои и, конечно, вела к республике. По одному пути с конституционно-демократами (ка-де), или кадетами, шли многие представители русского дворянско-земского круга, которые, говоря, что они борются не против Царя, а против "системы", против преступно бюрократического режима, возглавляемого якобы глупыми и преступными министрами, не понимали, что они ведут борьбу именно против монархической идеи, против Царя и разрушают созданное многими веками здание русской государственности.

Пока вели работу против Царя и монархического строя в России революционеры, республиканцы и иные, более левых толков, серьезных результатов они не достигли. Правда, много террористических актов им удалось, но даже убийство Царя (Александра II) не могло повлиять на изменение государственного строя России и разрушить государственную машину. До конца XIX в. с разрушительной работой всяких анархистов, республиканцев разных толков и социалистов различных оттенков успешно боролась русская государственная власть, поддерживавшаяся в этом отношении главной массой всех классов русского народа. Оставалась для этих лиц недоступной и армия; отдельные попытки внести в нее разложение всегда успешно пресекались. Но с конца XIX в., когда к работе этих политических преступников начали примыкать широкие массы русской интеллигенции, когда разрушительная работа проникла в школы, когда земство стали противопоставлять "бюрократизму", когда, наконец, все внимание не только явно революционных элементов, но и широкой массы русской интеллигенции стало направляться на армию и стало проникать разложение в ее ряды при помощи вольноопределяющихся, офицеров запаса, врачей и различных чиновников, когда в офицерские круги стал проникать яд из окружающей среды - положение стало серьезным.

Собственно в казармы, в солдатскую среду, в массу яд проникал очень мало, но как в армии, так и во флоте стало появляться все больше и больше отдельных матросов и солдат из мастеровых, разночинцев и сыновей мелкой интеллигенции, которые, являясь проникнутыми революционными тенденциями, представляли из себя элементы, которые при благоприятных обстоятельствах объединяли вокруг себя солдатскую и матросскую массы и вели их по революционному пути. Такими "благоприятными обстоятельствами", при полном равнодушии массы к различным политическим лозунгам, являлись обыкновенно какие-либо неудовольствия чисто бытового, хозяйственного характера. То окажутся черви в борще и каше, и на этой почве возбуждаются страсти: "нас кормят червями", "начальство ворует" и проч.; то фельдфебель или боцман берет для себя и своей семьи слишком значительный кусок сала или мяса из общей порции, и опять - "нас обкрадывают, нас морят голодом, начальство ворует"; то возникают недоразумения на почве обмундирования, внеурочных работ и проч.; то - но это случалось гораздо реже - недоразумения возникали на почве якобы несправедливого или жестокого обращения фельдфебелей, боцманов или отдельных офицеров с каким- либо солдатом или матросом.

Редкие, но более серьезные недоразумения возникали иногда при вызове войск для подавления каких-либо беспорядков среди населения. В этих случаях все чаще и чаще велась пропаганда против употребления оружия против "народа".

Верхи боролись с этими явлениями обыкновенно чисто полицейскими или жандармскими мерами.

Офицерство, в своей массе совершенно лояльное и верноподданное, не умело бороться и не понимало (не видело) надвигавшейся опасности. С постепенным же проникновением в новые молодые кадры офицерства различных либеральных тенденций сопротивляемость армии революционной пропаганде постепенно ослабевала.

"Кастовый" характер офицерского корпуса, пополнявшегося в прежнее время из дворянской и чисто военной среды, постепенно изменялся, и к периоду войны с Японией офицерский корпус русской армии уже имел крайне

стр. 66


разношерстный характер. Процент "разночинцев", из "интеллигентов" и из низших слоев (как их презрительно называли, "кухаркиных сыновей") стал значительным не только среди младшего офицерства, но и среди старших чинов. Достигающих высоких положений не по родовитости, а за свои личные заслуги было в армии сколько угодно: таких, как генерал Иванов (ставший командующим войсками Киевского военного округа и затем главнокомандующим Юго- Западным фронтом во время мировой войны), генерал Алексеев, генерал Деникин, генерал Корнилов, было очень и очень много.

Даже в гвардию "демократия" стала проникать довольно свободно. Инородцев, как, впрочем, и прежде, в армии было много; но в период конца XIX столетия, несмотря на официальные препоны, в армию стали проникать в изрядном проценте и худшие из инородцев - евреи. Помимо большого числа попадавших на младшие офицерские должности (конечно, после принятия христианства) всяких Рубинштейнов, Штейнов, Рабиновичей и проч., многие из евреев достигали и высоких должностей. Достаточно указать на Цейля, Ханукова, Грулева 4 , барона Майделя и проч., и проч.

Подобное видоизменение состава корпуса офицеров русской армии, при постепенном изменении жизни государства и проведении системы общей воинской повинности, конечно, было естественно, но нарушало "единство" и "монолитность" офицерства и, повторяю, ослабляло сопротивляемость армии по отношению всяких революционных течений: офицерство в своем составе все больше и больше отражало ту среду, из которой оно выходило.

В течение моей службы в Киевском военном округе, вплоть до первой революции 1905 г., я не знал и никогда не слышал о каких-либо революционных движениях или настроениях в офицерской среде. Было несколько отдельных случаев, когда обнаруживалась причастность отдельных офицеров к революционным кружкам, но, как я уже сказал, офицерство в своей массе было вполне верноподданно и вернопреданно Государю и вполне лояльно. Принято же было считать, что офицеры артиллерии и инженерных войск более либеральны и склонны к "саботажу".

В период моей службы в Киевском военном округе (до 1905 г.) я помню только два серьезных случая "революционного движения". Один, если не ошибаюсь, в Полтавской губернии, где на аграрной почве произошло движение среди крестьян ряда селений. Это движение было легко ликвидировано высланным нарядом войск и стражниками. Одной роте пришлось дать залп по толпе, и было убито несколько человек и несколько человек было ранено. Стражники же перепороли порядочное число крестьян. Конечно, "расстрел" и порка вызвали возмущение в либеральных кругах. Относительно "расстрела" кричали, что преступно стрелять в беззащитную толпу боевыми патронами, что надо сначала "напугать", дав несколько залпов холостыми патронами, и что тогда не придется употреблять в дело и боевые патроны.

Сторонники этого взгляда были и среди военных, и среди многочисленных представителей гражданской администрации. Ярым же его противником был М. И. Драгомиров, указывавший на то, что привлечение войск к подавлению народных волнений должно производиться лишь в крайнем случае, и, раз власть переходит в руки военных начальников, то никаких "холостых" залпов или стрельбы поверх голов быть не может. Должно быть только предупреждение, что если толпа не подчинится распоряжению разойтись, то будет дан залп. Залп же должен быть дан боевыми патронами и с хорошим прицелом.

М. И. Драгомиров доказывал, что, только так поступая, правительство сохранит в своих руках войска, а жертв будет не много. Всякие же "холостые" залпы, стрельба поверх голов и излишние разговоры - будут всегда вести к "братанию войск с толпой", развалу дисциплины в войсках, недоверью толпы, что в нее посмеют стрелять и, как следствие всего этого, излишние жертвы и возможное торжество революционного движения.

События первой революции подтвердили всю справедливость взглядов

стр. 67


и требований М. И. Драгомирова: там, где войсковые начальники не миндальничали и исполняли точно требование "правил подавления восстаний" (призыв войск для подавления народных восстаний) - все кончалось благополучно и крови было мало; там же, где этих правил не исполняли - кончалось всегда скандалами и большим числом жертв.

Проверил я правильность этого взгляда и при других условиях, будучи в Шанхае в 1925 г., в период, когда к Шанхаю подошли войска одного из взбунтовавшихся китайских генералов (в январе) и, заняв китайскую часть города, угрожали иностранным концессиям.

Внешней, граничащей с китайской территорией, была французская концессия. Отделялась она от китайской части города довольно широким каналом (но вода была неглубока и во многих местах можно было перейти ее вброд) с мостами.

Французы расположили по окраине своей концессии команды с морских судов, несколько рот анамитов и полицейские отряды. Против мостов и пунктов, где переход через канал был более легкий, установили пулеметы, забаррикадировав их мешками с песком. Один из участков против главного моста должен был оборонять русский офицер Борис Сергеевич Яковлев, служивший в Шанхае во французской полиции.

Я жил в Шанхае у Яковлева. Он мне рассказал взаимное расположение китайцев и французов и повел меня показать его на месте. Обойдя французскую "позицию", я узнал, что высшим начальством отдано распоряжение: "В случае перехода китайцев в наступление отнюдь сразу не стрелять в них, а первую очередь из пулеметов и винтовок пустить поверх голов наступающих".

Длина моста и небольших перед ним участков, не занятых войсками, не превышала в общей сложности ста шагов. Я Яковлеву объяснил, что если он исполнит приказ своего начальства, то прежде, чем он успеет изменить "точку прицела", его стрелки и пулеметчики будут смяты китайцами. Я порекомендовал ему направить пулеметы так, чтобы пули "не свистали над головами".

На следующую же ночь китайцы без всякого предупреждения на участке Яковлева бросились в атаку через мост и рядом через канал. Пулеметы их встретили "действительным огнем". Через минуту все было кончено: китайская масса отхлынула, и надо было подобрать убитых и раненых, коих было довольно много.

Произведенное расследование показало, что если бы огонь был открыт поверх голов, то вряд ли французы уцелели бы. В результате Яковлев получил благодарность в приказе и был награжден орденом.

* * *

Началась война с Японией, начались в конце 1904г. и мелкие брожения - то в одном месте, то в другом. Стала довольно бурно проявляться деятельность либеральных партий, особенно открыто и громко выступали конституционно- демократы. Но во всем этом ни общество, ни мы, военные, не разглядели признаков приближавшейся революции. Многим из нас, не политиканам, верноподданным нашего Монарха, казалось, что многие русские патриоты ради блага отечества ведут борьбу не с Монархом, не с монархическими идеями, а с несколько устаревшими и закостеневшими формами, с бюрократическим произволом, с преступными формами деятельности русского чиновничества и плохих представителей администрации.

Особенно ловко, гипнотизирующе и осторожно действовала партия конституционно-демократов (кадет).

В Киеве в числе их главных представителей были высокоуважаемые лица, как например, профессор князь Евгений Николаевич Трубецкой, профессор Афанасьев (он же директор отделения Государственного банка). Эти лица, являвшиеся центральными фигурами образованнейшей части киевского общества и вращавшиеся в его аристократических кругах, втягивали в орбиту своей политической деятельности очень и очень многих 5 .

стр. 68


Многие из главных деятелей этого не понимали. Например, князь Е. Н. Трубецкой, впоследствии поняв, что "кадеты" подрывали государственные устои, с ними порвал.

Первые серьезные беспорядки среди воинских частей вспыхнули в 1904г. в Полтаве. Командующий войсками, Сухомлинов, послал в Полтаву своего помощника, генерала Шмита, к которому в помощь был придан я.

Экстренным поездом, ночью, мы поехали в Полтаву. К времени нашего приезда взбунтовавшийся полк одумался и приказание Шмита выстроиться полку на площади перед казармами было исполнено беспрекословно. Все прошло мирно, и, в тот же день, приехавший из Киева командующий войсками произвел смотр полтавскому гарнизону. На этот раз все ограничилось сравнительно небольшим буйством и разгромом какого-то цейхгауза. Виновные были арестованы и преданы суду.

Более серьезные и крупные беспорядки вспыхнули летом 1905 г. в Киеве.

Придя в этот день к 9 часам утра в штаб округа (я теперь не помню, какого месяца и числа это было), я узнал от взволнованного писаря, что "на Печерске бунтуют войска". Позванный сейчас же начальником штаба генералом Мавриным, я узнал от него, что около 8 часов утра 4-й и 5-й понтонные батальоны, разобрав винтовки, с красными флагами и с пеньем революционных песен двинулись на Печерск. Заходят в казармы расположенных там частей войск и, присоединяя их к себе, движутся дальше... Куда "дальше" и что в действительности происходит, генерал Маврин не знал. Он уже разослал в разные концы города офицеров штаба, дав им различные поручения и приказав отовсюду, откуда только возможно, телефонировать ему в штаб. Для охраны командующего войсками, генерала Сухомлинова, были вызваны к его дому две сотни 1-го Уральского казачьего полка.

Мне генерал Маврин приказал быть около телефона, принимать все донесения, делать ему доклады и передавать его распоряжения. Примерно до 11 часов утра ничего путного нельзя было выяснить. Получалось впечатление, что все потеряли головы и никто ничего не знает. Наконец выяснилось, что, действительно, 4-й и 5-й понтонные батальоны по особому сигналу разобрали винтовки и боевые патроны и под командой нескольких молодых офицеров и каких-то подозрительных типов в штатском двинулись по Печерску "снимать" части. К ним присоединился еще один саперный батальон и небольшая часть артиллеристов и пехотинцев с оркестром музыки. На окраине Печерска вся эта толпа наткнулась на саперный батальон (номера не помню), который был выведен на строевые занятия. При этом батальоне были все офицеры и командир батальона полковник Ершов.

Полковнику Ершову уже было доложено, что понтонеры бунтуют, и он успел вызвать патронную двуколку с патронами и приказать выдать солдатам боевые патроны. Батальон полковника Ершова стоял в резервной колонне.

Когда на площадь вышла голова бунтующей толпы (среди солдат было уже много штатских), Ершов выслал вперед адъютанта с трубачом, с предупреждением, что если толпа не остановится и если бунтующие солдаты не сдадут винтовок и сами не сдадутся, - будет открыт огонь.

Находившийся впереди бунтующей толпы какой-то офицер в саперной форме вышел вперед и просил адъютанта доложить командиру батальона, что при толпе взбунтовавшихся солдат есть несколько офицеров, которые все время уговаривают солдат прекратить бунт; что им это почти удалось; что настроение в толпе резко изменилось к лучшему и что все сейчас уладится и что только он просит разрешения вывести всю толпу на площадь. Для того же, чтобы все прошло лучше и глаже, он прикажет оркестру играть гимн.

Адъютант доложил полковнику Ершову; оркестр действительно заиграл "Боже, Царя храни", а толпа, как казалось, мирно и покорно стала выходить на площадь.

стр. 69


Полковник Ершов, довольный, что все кончается мирно и благополучно, услышав гимн, скомандовал своему батальону: "Смирно, слушая на караул!"

Толпа между тем приблизилась к батальону, державшему на караул, и как-то случилось, что в одно мгновение офицеры батальона были смяты, полковник Ершов изрядно избит, а батальон... присоединился к бунтовщикам. Затем вся орава, с криками "ура" и пеньем какой-то революционной песни, двинулась к станции Киев 2-й.

Как потом выяснилось, взбунтовавшихся (или, правильней говоря, их руководителей) потянули к Киеву 2-му слухи о том, что там находится поезд с привезенными из Тулы пулеметами. Последними и хотели завладеть бунтари. В действительности ничего для них интересного на станции Киев 2-й не оказалось, и их путешествие на эту станцию, а уже затем в Киев, сильно их задержало и дало возможность принять в Киеве некоторые меры для ликвидации бунта.

В отдельные части города были высланы войсковые части и довольно крупная воинская часть была двинута вдоль полотна железной дороги к станции Киев 2-й, чтобы не дать бунтовщикам проникнуть в город. Но как-то случилось, что воинская часть, высланная к станции Киев 2-й, опоздала, и толпа бунтарей, перейдя через железнодорожный мост, двинулась в город к Бибиковскому бульвару. В районе, куда направлялись бунтари, не было никаких воинских частей. Узнав, что толпа движется вдоль Бибиковского бульвара, я переговорил по телефону с командиром Миргородского пехотного полка полковником Николаем Фердинандовичем фон Стаалем. Стааль взял бывшую у него под рукой полковую учебную команду и около Еврейского кладбища перегородил дорогу двигавшейся в город толпе бунтарей.

Оценив обстановку и поняв, что успех будет зависеть исключительно от решительности, он рассыпал свою учебную команду, приказал зарядить винтовки и предупредил, что подаст команду "пачками", как только толпа вытянется на площадь базара. Приказал лучше целиться и сказал, что никаких переговоров с бунтовщиками не будет и не будет никаких предупредительных сигналов.

Толпа появилась на площади Еврейского базара. Передние ряды увидели шагах в 150 от себя рассыпанную цепь солдат и направленные на них винтовки. Произошло замешательство. Передние ряды остановились, стали заряжать винтовки. Но в этот момент раздалась команда "пачками", и затрещали выстрелы. Толпа шарахнулась в одну сторону, затем в другую, и через несколько секунд, бросая винтовки, вся толпа, как куропатки, рассыпалась в разные стороны. Сзади подходили уральские казаки, которым только и осталось, что собирать разбежавшихся и командами отводить в казармы. Все было кончено. Убитых оказалось около 20 человек и раненых немного больше ста человек.

Тут произошел еще инцидент. По полковнику Стаалю, бывшему верхом на лошади, было сделано несколько выстрелов из окон соседнего дома. Стааль приказал резервному отделению дать залп по окнам. Все успокоились.

Бунт был подавлен. Начальство подняло голову. Но стали разбирать, все ли было сделано по правилам, нет ли виновных? Кто-то пустил мысль, что полковник Стааль, открыв стрельбу без предупреждения, этим не только нарушил закон, но и способствовал тому, что в общей панике успели скрыться руководители и зачинщики бунта, в том числе три или четыре саперных (понтонных) офицера 6 ... Что, мол, среди толпы было уже много агентов полиции и охранного отделения; что настроение толпы было уже не только мирное, но подавленное; что если бы последовало предупреждение об открытии огня- солдаты выдали бы зачинщиков, все кончилось бы мирно и не было убито несколько невинных людей, случайно подвернувшихся под пули.

Подняла голос и "общественность". Либеральные круги рвали и метали. Командующий войсками Сухомлинов не знал, что скажет Петербург.

стр. 70


Начальник штаба Маврин боялся всех и вся. При этих условиях к Н. Ф. фон Стаалю высшее начальство стало относиться как-то неопределенно, холодно. Мы же, рядовое офицерство, отлично понимали, что Стааль поступил совершенно правильно, превысив свои права, и этим спас положение. Позиция высшего начальства нас волновала и возмущала. Офицеры Генерального штаба решили "чествовать" Стааля, устроив торжественный ужин и пригласив принять на нем участие и строевых офицеров не ниже штаб-офицерского чина. "Бум" устроили большой.

Меня, "как зачинщика", генерал Маврин пригласил "переговорить". Я, конечно, не открывая карты в смысле нашего протеста против высшего начальства, изложил подробно взгляд большинства офицеров и отметил заслугу Стааля.

Маврин доложил все Сухомлинову, и было решено взять "твердый курс". В Петербург, хотя и со значительным запозданием, полетела телеграмма с представлением Стааля к Св. Владимиру 3-й степени. Через несколько дней был получен ответ, что Стааль удостоился Высочайшего награждения Владимира на шею.

Все хорошо - что хорошо кончается!

К сентябрю 1905 г. "революционная" атмосфера сгустилась. То в одном, то в другом месте России стали происходить вспышки аграрных беспорядков, рабочих волнений и беспорядки в войсках (исключительно, впрочем, в мобилизованных частях 7 , то есть пополненных запасными, среди которых революционеры находили более подходящую почву для своей пропаганды).

Становилось очень не покойно в Киевском военном округе. Но, несмотря на то, что положение становилось очень тревожным, чувствовалось ясно, что в высших правительственных кругах происходят серьезные колебания, в провинцию не дается никаких определенных указаний, и местные власти, как гражданские, так и военные, стараясь угадать настроение верхов, сами колеблются, предоставленные сами себе, и боятся принимать определенное направление: как бы не сесть в лужу и не пойти вразрез с Петербургом и не переборщить в правую или левую сторону.

В Киеве мы это наблюдали по деятельности наших верхов. Генерал Сухомлинов все время любезничал и заигрывал с либеральными кругами (с общественностью); генерал Маврин ходил растерянный и ничего не понимал; войсковые начальники в различных пунктах округа (так же, как и губернаторы) были предоставлены сами себе, руководствуясь лишь общим указанием: чтобы было спокойно, но чтобы никого не раздражать и не допускать ничего незаконного.

Подобное настроение правящей власти было, конечно, на руку революционерам и их пособникам - либеральным кругам.

В Киеве при моем участии образовался кружок офицеров Генерального штаба, который поставил себе целью собирать все данные о попустительстве начальства или проявляемой ими слабости при пресечении проявлений революционного движения. Пользуясь своею сплоченностью и возможностью оказывать давление на начальство (с нами особенно считался начальник штаба округа генерал Маврин), мы считали, что при проявляемых признаках "прострации" и трусости (отсутствие гражданского мужества) со стороны многих начальствующих лиц мы - ради пользы Родины и нашего общего "контрреволюционного" дела - не только можем, а должны делать в этом направлении все, что только можем. Интересно отметить, что в тот период Генерального штаба подполковник Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, перешедший в 1917 г. к большевикам и служивший затем им не за страх, а за совесть, был среди нас самым "черносотенным"; ряд статей, написанных им тогда и помещенных в "Разведчике", был написан очень хорошо и, бесспорно, прочищал мозги очень и очень многим. Его определенные статьи, пропитанные монархическим духом и воинской дисциплиной, "разверзли" у многих уста молчания, и "Русский инвалид", "Разведчик" и некоторые ежедневные газеты стали помещать ряд статей, которые в общей сложности давали голос армии, к которому прислушивались и старшие войсковые начальники.

стр. 71


К октябрю 1905 г. проявление революционной деятельности достигло своего предела. Начались крупные забастовки. Наконец забастовка перекинулась на железные дороги и на телеграф.

В это время (в первых числах октября) я получил телеграмму из Конотопа от Софьи Абрамовны Драгомировой с просьбой немедленно доставить для Михаила Ивановича Драгомирова баллон с кислородом. Михаил Иванович к этому времени чувствовал себя очень плохо (у него был рак печени, сильно развившаяся эмфизема легких и постоянные очень сильные отеки легких); его дыхание необходимо было поддерживать кислородом.

С большим трудом мне удалось раздобыть в Киеве три чугунных цилиндра с сжатым кислородом. Нужно было разрешить вопрос о доставке кислорода до Конотопа. Переговорив с представителем одной пароходной компании, я заручился от него обещанием, что в мое распоряжение будет предоставлен в Чернигове 8 небольшой пароход с верной командой, который доставит меня по Десне до Сосницы, а оттуда я проберусь на лошадях в Конотоп. В Соснице пароход должен был меня ожидать.

До Чернигова я решил добраться на штабном автомобиле. На всех железных дорогах была объявлена полная забастовка. В тот период автомобили были еще очень плохи, и поездка на них, даже на такое расстояние, как от Киева до Чернигова, была мало надежна.

Выехал я из Киева вечером. К рассвету до Чернигова оставалось каких-нибудь 5-6 верст, но автомобильная ось сломалась, и мы безнадежно застряли. На мое счастье появился обоз с картошкой, направлявшийся на Черниговский базар. Мне удалось погрузить цилиндры с кислородом на одну из подвод, и я, сопровождая повозку в пешем порядке, двинулся в Чернигов.

В Чернигове удалось достать извозчика, и я добрался до пристани. Там сначала меня ожидало крупное огорчение: служащие и рабочие пароходной компании, как выяснилось, запретили давать пароход в мое распоряжение. После длительных переговоров и митинга была, наконец, вынесена резолюция: "Так как подполковник Лукомский везет кислород умирающему генералу Драгомирову, то сделать для него исключение и дать в его распоряжение пароход".

Я облегченно вздохнул только тогда, когда мы отчалили от черниговской пристани.

В Сосницы добрались благополучно. Там я раздобыл повозку с парой лошадей и двинулся в дальнейший путь. Через Сейм по понтонному мосту едва перебрались: от дождей речка вздулась и мост был залит водой (часть дамбы). Верстах в 25 от Конотопа меня встретил кучер Драгомировых, высланный за мной с коляской, запряженной четвериком. Прибыл и казачий взвод, чтобы меня сопровождать до Конотопа. Я сначала решил, что высылка казаков совершенно напрасна, но оказалось, что была очень полезна: поздно вечером, когда я подъезжал к Конотопу, из темноты выскочили какие-то фигуры, схватили лошадей под уздцы и обратились к кучеру с требованием немедленно остановиться. Но из-за коляски выскочили верховые казаки, затем послышалось щелканье нагаек, несколько крепких слов, несколько криков боли и все прошло благополучно.

М. И. Драгомирова я застал в этот вечер очень бодрым. Он даже сыграл три робера в винт. Расспросил он меня о том, что делается в Киеве; высказал большое огорчение относительно недостаточно твердого курса правительственной политики; сказал, что он сам был сторонником либеральных реформ, но что либерализм уместен в спокойное время, а в периоды народных волнений и революционных брожений всякие либеральные уступки только вредны и преступны. Всякие уступки правительства в подобные периоды объясняются слабостью и вызывают новые, повышенные и невыполнимые требования.

Если мне память не изменяет, я приехал в Конотоп 12 октября, а М. И. Драгомиров тихо скончался, во сне, в ночь с 14 на 15 октября. Накануне, 14-го, Михаил Иванович был очень бодр и много со мной

стр. 72


разговаривал. Он очень беспокоился, что не успеет до своей смерти дать все необходимые указания по пересоставлению своего курса тактики (работал над этим подполковник Бонч- Бруевич); он продиктовал мне ряд указаний, которые я должен был передать Бонч-Бруевичу.

Похороны Мих. Ив. были назначены на 17 октября. В этот же день, вследствие полученной в Конотопе телеграммы о манифесте 17 октября, происходили в городе политические манифестации. Участники были почти сплошь жиды. Когда во время похорон появилась около церкви процессия, во главе которой, на кресле, покрытом красным сукном, несли какого-то израильтянина, командиру казачьего (если не ошибаюсь, 2-го Волжского) полка стоило больших усилий помешать казакам почистить нагайками революционный сброд.

Движение на железных дорогах и функционирование телеграфа не сразу восстановилось после 17 октября. Слухи же из Киева (по пантуфельной почте) были крайне тревожны: по одной версии, в Киеве вспыхнуло очень сильное революционное движение, причем чернью и взбунтовавшимися войсками совершенно разграблены и разрушены Липки (киевский аристократический квартал с наиболее богатыми особняками); по другой версии, после вспыхнувшего еврейского погрома чернь бросилась грабить наиболее богатые части города, войска отказались действовать против толпы и весь город объят пожаром. Никто ничего не знал, но железнодорожный комитет "Конотопских железнодорожных мастерских", имевший телеграфную связь с киевской железнодорожной станцией, подтверждал, что в Киеве очень серьезные беспорядки и что там очень неблагополучно.

Моя жена в сопровождении нескольких лиц (генерал Воинов, подполковник Ронжин и еще несколько человек) приехала на похороны отца из Киева на пароходе и привезла с собой цинковый гроб. Наши дети, с гувернанткой, оставались в Киеве. Естественно, что мы волновались за их судьбу.

18 октября мы выехали на проходе по Десне в Киев. В ночь с 19 на 20 октября мы подходили к Киеву. С выходом из Десны в Днепр всегда открывался вид на Киев. Мы все стояли на капитанском мостике. Погода хотя и была несколько туманная, но все же казалась довольно ясной. По обоим берегам Десны отчетливо были видны огни прибрежных селений и плавучие вехи с фонарями, указывающие русло реки. Вот уже и Днепр... Киева не видно: полная темнота. Капитан делает предположение, что в городе не действует электричество. Но все же полная темнота была необъяснима; я с волнением и с замиранием сердца всматриваюсь в даль... Вдруг совершенно неожиданно, как завеса в театре, перед нами поднялась полоса тумана, скрывавшая от нас вид впереди, и перед нами во всей своей вечерней красе, сияя огнями, появился Киев. Все радостно вздохнули.

Когда пароход пристал, мне достали извозчика, и я поехал к себе на квартиру. Первое, что меня поразило, это Крещатик. Во всех окнах квартир, гостиниц, магазинов были выставлены иконы. Иконы украшали окна и заведомо еврейских магазинов (как, например, Маршака и других). Ясно, что по Киеву прокатилась волна еврейского погрома.

Вот Университетская Круглая, где жил я в доме N 9. Та же картина: всюду в окнах иконы, иконы и в окнах моей квартиры.

Открывший дверь денщик, а затем и пришедшая гувернантка рассказали, что они пережили два тяжелых дня, когда по улицам бродили шайки погромщиков и под предлогом еврейского погрома громили все и всех.

После манифеста 17 октября прекратились забастовки железной дороги и телеграфа. Жизнь постепенно стала входить в нормальную колею, хотя вспышки революционного движения были еще по временам сильные и затянулись, захватив и часть 1906 года; но революционные вспышки происходили после октябрьского периода 1905 г. преимущественно на окраинах: в Сибири, Туркестане, на Кавказе. Неспокойно было и в бассейне Волги.

Я не буду касаться описания революционного движения 1905 года во всем его объеме. Все это многократно описывалось и известно всем.

стр. 73


Я отмечу лишь, что если революция 1905 г. не удалась руководителям революционного движения, то заслуга в этом не твердого курса правительства, которое совершенно растерялось, выпустило управление страной из рук и своей неустойчивостью скорее способствовало развитию революционного движения, а заслуга в ликвидации революционного движения всецело относится к решительности отдельных военачальников, которым поручалась ликвидация революционных вспышек и которые были совершенно предоставлены самим себе, а также тому, что армия в своей массе и корпус офицеров остались лояльными и верными присяге.

Чтобы не быть голословным, укажу ряд примеров.

Восстание в Кронштадте внесло панику в петербургские верхи. Подавлено оно было и быстро ликвидировано Николаем Иудовичем Ивановым (был комендантом крепости. Его решительные действия в Кронштадте в значительной степени способствовали его дальнейшему выдвижению на пост командующего войсками Киевского военного округа, а затем на пост главнокомандующего [армиями Юго-Западного фронта] во время мировой войны) и генералом Щербачевым 9 (если не ошибаюсь, он был в это время командиром лейб-гвардии Финляндского полка).

Крестьянские восстания в Латвии и Эстонии приняли крайне угрожающий характер, но были быстро ликвидированы блестящими и решительными действиями нескольких кавалерийских начальников (Свиты Е. Вел. Орлов в том числе).

Восстание в Москве, когда все московское начальство совершенно растерялось (например, начальник дивизии со своим штабом, переодевшись в штатское платье, скрывались где-то на окраине Москвы), было подавлено Св. Е. В. генерал- майором Мином, прибывшим в Москву с командуемым им лейб-гвардии Семеновским полком (кажется, в составе трех батальонов). Генерал-майор Мин в один день ликвидировал Московское восстание и, восстановив твердую власть, вручил ее в трепетавшие, но вновь ставшие твердыми руки местных властей.

Восстание в Севастополе, принявшее чрезвычайно серьезный характер, было ликвидировано генералом бароном Меллер- Закомельским, ставшим во главе Белостокского полка и поведшим его на штурм морских казарм.

Восстание в Харькове было подавлено благодаря энергии, проявленной авантюристом и самозванцем N. (фамилию его, к сожалению, не помню), прапорщиком, призванным из запаса.

Этот случай стоит того, чтобы его описать.

В Харькове, где гарнизоном стояли части отмобилизованной, кажется, 51-й пехотной резервной дивизии (части 10-го армейского корпуса были на полях Маньчжурии), вспыхнул бунт (это было, если мне память не изменяет, осенью 1905 г.). Начальник гарнизона (он же начальник 51-й пехотной дивизии) генерал-лейтенант Синицкий был человек очень умный и вообще очень решительный. Но... был большой дипломат, и колеблющиеся настроения верхов отразились на его решительности. Я не сомневаюсь в том, что если бы в Харькове вспыхнул бунт среди какой-нибудь воинской части или восстали рабочие какого-либо завода или железнодорожных мастерских, Синицкий без всяких колебаний и очень решительно его подавил, не боясь, как бесспорно смелый человек, рискнуть и лично собой. Но восстание вспыхнуло среди студентов местного университета, к которому примкнули группы воспитанников других учебных заведений и группы харьковской "интеллигенции". Характер восстания был не грубо бунтарским, а чисто политическим, с выдвижением всяких либерально-политических требований.

"Весна" министра внутренних дел князя Святополк-Мирского и либеральные течения некоторых верхов поколебали Синицкого, и он, дабы "не промахнуться" и не испортить своей карьеры, вместо того, чтобы действовать решительно с самого начала, вступил в переговоры, стал устраивать всякие совещания с привлечением на заседания "почтенных лиц либерального лагеря".

Так прошло два дня, и общая обстановка в Харькове стала грозной: революционная молодежь и революционные деятели воспользовались об-

стр. 74


становкой, развили пропаганду и Харьков оказался в их руках. Забастовали фабрики, заводы и железнодорожные мастерские; рабочие присоединились к политической молодежи; войсковые части как-то сразу разложились и стали совершенно не надежными; в городе стала хозяйничать чернь и начались погромы и налеты на частные квартиры. Синицкий забил тревогу, но управление уже было выпущено им из рук, и он растерялся.

К концу второго дня генералом Синицким была получена телеграмма от командующего войсками Сухомлинова, что он требует немедленного подавления беспорядков и что он, Сухомлинов, будет в Харькове на следующий день. Телеграмма заканчивалась выражением уверенности, что к его, Сухомлинова, приезду, порядок в Харькове будет восстановлен.

Синицкий собрал на совещание старших начальников и пригласил губернатора. Во время совещания Синицкому докладывают, что приехал адъютант генерала Сухомлинова, штаб-ротмистр N., и просит его немедленно принять. Его, конечно, Синицкий сейчас же принимает.

Вошедший молодой офицер доложил, что он прислан генералом Сухомлиновым с приказанием подробно узнать всю обстановку, если возможно, помочь генералу Синицкому и затем выехать на паровозе навстречу генералу Сухомлинову и доложить ему все, что он узнает и увидит, дабы командующий войсками к моменту приезда в Харьков был в курсе всех дел.

Синицкий нашел наиболее соответственным пригласить приехавшего офицера на собранное совещание, присутствуя на котором приехавший все узнает.

Штаб-ротмистр N. выслушал сообщения лиц, собравшихся на совещание, задал ряд вопросов и затем попросил генерала Синицкого, не распуская совещание, уделить ему несколько минут на разговор с глазу на глаз. Синицкий согласился.

N. спросил Синицкого, может ли он, Синицкий, сейчас же иметь под рукой верный хотя бы один батальон пехоты, а в крайности хотя бы две роты, несколько орудий артиллерии и хотя бы одну - две сотни казаков. Синицкий ответил, что это собрать можно.

Тогда N., выказав довольно хорошее знание Харькова (ясно, что он бывал в нем неоднократно), изложил Синицкому свой план действий, указав, что прежде всего надо разогнать (или заставить сдаться) революционный штаб, засевший на какой- то фабрике. План Синицкому понравился, а еще более понравился молодой, энергичный офицер, внушивший ему полное доверие.

Синицкий с ним окончательно сговорился и условился, что во главе собранного отряда станет он сам, а N. будет при нем. Затем они прошли к лицам, собравшимся на заседание, и Синицкий отдал необходимые распоряжения. Часа через два собранный отряд двинулся по назначению, а несколько застав были с особыми поручениями разосланы в разные места города.

Когда небольшой отряд приблизился к зданию, занятому революционным штабом, он был встречен выстрелами из окон и из-за ограды, окружавшей здание.

Сейчас же орудия были выдвинуты на позицию, отряд развернулся для атаки. N. попросил генерала Синицкого, прежде чем начать действовать, разрешить ему, N., пройти вперед и переговорить с бунтовщиками. "Да ведь вас убьют!" - "Разрешите, ваше превосходительство, попробовать. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Рискнуть же стоит. Если дело удастся, то не будет пролито много крови". Синицкий согласился.

N. в сопровождении горниста, как парламентер, пошел вперед. Его пропустили. Так и осталось точно не выясненным, что N. говорил бунтовщикам (на последующем дознании, произведенном через два дня, некоторые студенты и рабочие показали, что N. доказал им всю глупость и нелепость сопротивления), но факт тот, что через полчаса он вернулся и доложил Синицкому, что засевшие согласны, оставив оружие в занимаемом ими здании, выйти; что условием становится лишь то, чтобы их не арестовывали (кроме находящихся там нескольких солдат, которые сдаются без

стр. 75


всяких условий), а отпустили сейчас же по домам; что если это условие будет принято, то сейчас же революционный штаб отдаст распоряжение прекратить забастовку, и что к завтрашнему утру в Харькове будет восстановлен полный порядок.

Синипкий сначала хотел протестовать и "забрать" в плен революционный штаб, но N., пользуясь своим авторитетом, "как адъютант командующего войсками, снабженный особыми полномочиями", настоял на принятии условий, выработанных им с революционерами.

К утру, действительно, в Харькове установился полный порядок, а адъютант Сухомлинова, получив в свое распоряжение паровоз, выехал навстречу командующему войсками. На другой день все харьковские власти и почетный караул встречали Сухомлинова на вокзале.

На вопрос Сухомлинова: "Как у вас дела?" генерал Синицкий и губернатор ответили, что в Харькове восстановлен полный порядок. Обойдя почетный караул, Сухомлинов пригласил к себе в вагон Синицкого и губернатора. "Ну, рассказывайте подробно, что и как у вас происходило в Харькове", - спросил Сухомлинов Синицкого.

Синипкий на это весело ответил, что он вряд ли может что- либо добавить к докладу, который штаб-ротмистр N. сделал генералу Сухомлинову, и затем добавил: "Должен по совести сказать, что благополучным исходом мы здесь всецело обязаны вашему адъютанту". - "Моему адъютанту? Какой такой штаб ротмистр N.? Я ничего не понимаю!" - сказал Сухомлинов.

Выяснилось, что такого адъютанта у Сухомлинова не было, и он никого в Харьков не посылал. Розыски штаб-ротмистра N. никакого результата не дали. Выяснилось, что он поехал на паровозе до какого-то небольшого города и затем куда-то исчез.

В связи с появлением N. в Харькове строились различные предположения, высказывалась даже мысль, что он сам какой- то крупный революционный деятель, которому благодаря своему "революционному положению" удалось так легко ликвидировать харьковское восстание, которое почему-либо руководители революционного движения не сочли выгодным продолжать...

Много позже, при аресте на Кавказе (кажется, в Елизаветполе или Кутаисе) какого-то самозванца, пытавшегося арестовать губернатора за "бездействие власти", выяснилось, что это тот же N., действовавший в Харькове и побывавший уже в разных местах России и всюду стремившийся водворить порядок и подбодрить начальство, терявшее голову.

О судьбе этого N. я ничего не знаю.

На Кавказе революционные вспышки прошли очень бурно. Положение было спасено войсками. Там между прочим составил себе репутацию "твердого администратора" командир Бендерского пехотного полка полковник Толмачев (Иван Николаевич), назначенный вслед за сим одесским градоначальником.

Докатилось революционное движение через Сибирь и до действующей армии. Главнокомандующий, генерал Линевич, растерялся и вместо того, чтобы "подтянуть вожжи", их распустил. Все его стремление было направлено на скорейшую демобилизацию армии и на насколько возможно спешную отправку в Европейскую Россию эшелонов демобилизованных солдат. Надежной охраны станций и вообще железной дороги не было установлено; эшелоны отправлялись с ничтожными кадрами сопровождающих частей. В результате первые же эшелоны разгромили буфеты на станциях, нарушили графики и расстроили все железнодорожное движение по Сибирскому пути. Следующие эшелоны голодали, захватывали чужие паровозы, и в скором времени движение по Сибирскому железнодорожному пути почти совсем остановилось. На территории Сибири образовался ряд "республик". Положение стало катастрофическим. Спасено оно было тем, что двум энергичным генералам (Ренненкампфу и барону Меллер- Закомельскому) было поручено восстановить движение. Они на броневых поездах с следующими за ними еще эшелонами небольших, но надежных частей были

стр. 76


двинуты к Иркутску с двух сторон: Ренненкампф со стороны действующей армии, а Меллер-Закомельский со стороны Москвы.

Действовали они решительно. Перевешали и расстреляли несколько сот человек и установили полный порядок. Конечно, "либералы", громили их за жестокость, но, конечно, выливали на них злость за срыв ими революции. Ценой казни нескольких сот человек были спасены очень и очень многие тысячи жизней, и была тогда спасена Россия от жесточайших потрясений.

Революция 1905 г. дала страшный показательный урок русскому правительству и командному персоналу русской армии. Казалось, что он должен был бы запомниться, но, к несчастью для России, все его забыли очень и очень скоро.

* * *

Охота во время моей службы в Киевском военном округе.

1897-1908 года

От моего отца, воспитанника Киевского кадетского корпуса (юнкерские классы) и уроженца Полтавской губернии, я знал, что в Юго-Западном крае (Киевская, Волынская и Подольская губернии) и в смежных с Киевской правобережных (по Днепру), Черниговской и Полтавской губерниях очень хорошая и разнообразная охота.

Попав на службу в Киев, я, конечно, прежде всего стал наводить необходимые справки. Выяснилось, что охота, действительно, хорошая, но, чтобы попасть на хорошие угодия, надо установить соответствующие знакомства, так как хорошие охоты были или на землях у помещиков, разрешавших охоту только своим знакомым, или на казенных землях, где также пользование охотой было связано со знакомством с лесничими и прочими чинами крупной местной администрации. В Киеве существовало довольно крупное охотничье общество, но состав его членов был мало симпатичен. Пришлось удовольствоваться поступлением членом в местное офицерское охотничье общество, имевшее право на охоту в нескольких ближайших к Киеву казенных лесных дачах. Для болотной охоты оказалось возможным получать отдельные билеты на право охоты около устья Припяти и на Десне. Пока я не узнал мест и не свел соответствующих знакомств, в течение первых двух лет, приходилось охотиться на угодьях вблизи Киева; после же я наслаждался охотой во многих местах. Моими обыкновенными спутниками в наших странствованиях по разным местам были мои приятели по Академии Генерального штаба Иван Егорович Эрдели и Сергей Николаевич Розанов.

Ниже я дам очерки по различным видам охоты.

Охота на болотную дичь

Охота на болотную дичь разрешалась в России с Петра и Павла (29 июня по ст. ст.). Но к этому времени многие утиные выводки еще не летали, а молодые бекасы и дупеля были еще слишком малы. Поэтому во всех мало-мальски приличных охотничьих обществах вводилась поправка к государственному закону об охоте в том смысле, что охоту на бекасов и дупелей можно было начинать только с 15 июля. Этот же срок открытия охоты во многих обществах указывался и для охоты на уток.

В офицерском обществе в Киеве и в частном обществе, арендовавшем угодия у устья Припяти и на Десне, этих поправок к закону не было, и я с моими приятелями в 1897 г. (первый год нашего пребывания в Киеве) отправились на охоту к устью Припяти 29 июня; кроме того, что не было этой "поправки к закону", мы не знали, когда становятся крупными молодые птицы в районе широты Киева. На первой же охоте мы убедились, что еще много слишком маленькой дичи, и в последующие годы мы никогда не начинали охоты раньше 10- 15 июля.

стр. 77


Поездки на охоту к Устью Припяти я и мои компаньоны очень любили.

Выезжали 10 мы на пассажирском пароходе, отходившем из Киева, насколько помню, в 5 часов вечера. Выезжали всегда накануне праздничного дня, так как по будням были мы все заняты.

Пароходы были небольшие, но чистенькие и уютные. В первом классе обыкновенно были свободные каюты (мы заказывали вперед); если же, паче чаяния, таковых не оказывалось (что случилось всего два-три раза за все время), мы располагались в общей каюте. Буфет на пароходах был всегда вполне удовлетворительный; кроме того, мы всегда имели с собой обильные закуски.

После отхода парохода мы обыкновенно устраивались на палубе вокруг принесенного из столовой столика, закусить. Затем до темноты мы проводили время на палубе за чаем и стаканом вина, любуясь Днепром и его берегами.

Вечера обыкновенно были удивительно хороши. Время, в оживленной беседе, в охотничьих рассказах в ожидании предстоящей охоты, пролетало быстро. Чудная погода и прелестная обстановка отбивали сон. Но... пароход приходил к пристани у устья Припяти на рассвете, и благоразумие требовало спуститься в каюту и заснуть хотя бы на 4-5 часов.

* * *

Прерву свое описание охот у устья Припяти несколькими словами об "охотничьих рассказах", которые почти всегда возникают среди охотников, отправляющихся на охоту, и которые вообще охотники любят вести и при всяком удобном к тому случае. Существует масса анекдотов про охотничьи рассказы, про вранье охотников. Очень часто можно услышать: "врет как охотник", "я хоть и не охотник, но поврать люблю" и т. п.

Правда, охотничье "вранье" всегда считалось враньем безобидным, но все же к рассказам охотников большинство не-охотников всегда относится или с иронией, или с недоверием. Мне, как "охотнику", но хотевшему при рассказах о моих "охотничьих случаях" не уклоняться от истины, всегда было обидно чувствовать, что слушатели, как мне казалось, очень часто и меня заподазривали в преувеличеньях, во вранье.

Я часто думал об этом якобы специфическом свойстве охотников и пришел к выводам, которыми хочу поделиться. Конечно, "охотник", как и всякий человек, в своих рассказах склонен "рассказать что-нибудь интересное", выставить себя в более привлекательном виде. Но ведь это все общечеловеческие свойства. Почему "охотник" должен быть обязательно вралем? Вне всякого сомнения, и среди охотников, как и по всем прочим "специальностям", есть изрядное число и настоящих врунов и глупых людей, которые так наивно врут, что их вранье становится явным. Но почему всякого охотника, начинающего рассказывать про охоту и про случаи на охоте, слушатели обязательно заподазривают во вранье или, в лучшем случае, преувеличении?

Думаю, что это происходит оттого, что даже малонаблюдательный человек, проводя целые дни в лесу, в поле или на болоте, в непосредственном соприкосновении с природой и сталкиваясь с жизнью животных и птиц, не может не отмечать ряд явлений и случаев, которые неизвестны основной массе городских жителей. Кроме того, естественно, что при частных охотах может происходить много случаев, которые в нормальной обстановке кажутся неестественными и невероятными. А если к этому прибавить, что самый добросовестный рассказчик из охотников передает обыкновенно то, что его самого поразило или что ему самому показалось исключительным, - то, естественно, слушателю не- охотнику все эти рассказы кажутся в лучшем случае преувеличенными.

* * *

Пароход подходит к пристани у устья Припяти. Солнце еще не взошло. С окружающих болот подымается легкий туман; в воздухе прохладно,

стр. 78


и нас, уже одетых в легкие летние охотничьи костюмы, пронизывает дрожь. Дрожь не только от прохлады, но и от ожидания.

Кроме нас, охотников, очень редко бывали какие-либо пассажиры на маленькой пристани у устья Припяти; случалось, что приезжали рыбаки или заготовители леса, отправлявшиеся в лесные дачи, отстоявшие на 20-25 верст от берега. Мы на берегу. Пароход отчаливает и бежит вверх по Днепру. Около пристани небольшая сторожка, она же пароходная контора, она же убогое жилище "начальника пристани" и сторожа. Но эта сторожка и для нас достаточна, ибо под существовавшим с одной из ее сторон навесом мы могли находить приют в случае непогоды (бывали иногда грозы), а за деревянным столом, устроенным под навесом, мы пиршествовали после охоты.

После короткого разговора со сторожем, хорошо знавшим окрестные места (что нам было особенно полезно, пока мы сами не изучили всех прилегающих местностей), и заказа к пяти часам дня самовара, мы отправлялись на охоту. Я обыкновенно ходил с И. Е. Эрдели, у которого не было своей собаки. С. Н. Розанов, к которому присоединялся еще кто- либо из приехавших охотников, отделялся в сторону. Выбрав направление и назначив к полуденному перерыву встречу, мы расходились.

Охота начиналась в каких-нибудь 100-150 шагах от берега. Дичи было много; собаки нервно, но хорошо работали.

Ходить было очень трудно, так как трава была везде высокая и переплетенная горошком. Среди моря этой травы разбросаны были пятнами болотистые лужайки, на которых мы находили бекасов и дупелей, а несколько дальше вдоль ручейков, покрытых кувшинками и водяными лопухами и протекающих по болотным долинкам, мы находили много уток: больше всего чирят и кряковых.

Охота была интересная и прибыльная, но, как я уже сказал, ходить было трудно. Помню, как однажды часам к двум дня я совсем сдал и сказал Эрдели, что пора возвращаться, так как я больше ходить не могу. Эрдели запротестовав: "Ведь впереди, в каких-нибудь 200-250 шагах, тебе хорошо известное болото, где мы всегда находили дупелей; грех не пойти". - "Да я так устал, ч о ноги перестают слушаться. Ведь и ты так же устал?" - "Я? Смотри!" И Эрдели пустился передо мной вприсядку. Я не выдержал, рассмеялся, к мы пошли отыскивать дупелей.

Мы все Стреляли очень прилично. Лучше - я и Эрдели, с ним мы всегда конкурировали. Я его обстреливал на чистом месте, а он меня в лесу. Но бывали, Конечно, и дни плохой стрельбы, когда мы нервничали, сердились, чуть не плакали... и все пуделяли.

'Помню, как в один из таких дней я предложил Эрдели сесть на полчаса отдохнуть и покурить. Уселись, покурили, поболтали. Казалось, что нервы привели в порядок. Встали, чтобы идти дальше; в это время моя собака, отойдя в сторону каких-нибудь 10-12 шагов, вытянулась на стойку около небольшой мочажины.

Я говорю Эрдели: "Вероятно, бекас. Но условимся так: если подымется две или несколько птиц, ты стреляй правую или правых; мне оставь левую или левых; если подымется одна птица, твой выстрел первый, мой - второй, твой третий, мой четвертый". Эрдели ответил: "Что же ты думаешь, что мы опять будем мазать? Довольно условиться о первых и вторых выстрелах, а не загадывать о последующих".

Я послал собаку вперед. С кряканьем, вертикально кверху взмыл кряковой селезень в каких-нибудь 15 шагах от нас. Эрдели стреляет первый. Мимо. Я прицеливаюсь - и тоже мимо. Затем Эрдели и я повторили выстрелы, и безрезультатно... Посмотрели друг на друга и расхохотались. После этого случая произошел резкий перелом в качестве нашей стрельбы, и мы стали стрелять почти без промаха.

На одну из охот с нами поехал наш общий большой друг Сергей Александрович Ронжин. Он охотником не был, но любил компанию и изредка ездил, бывая в Новгородской губернии, на облавы. Мы с радостью взяли его с собой, но, приехав к устью Припяти, сказали ему, чтобы он не

стр. 79


углублялся в траву, а шел вдоль ее опушки близко от берега Днепра. Мы знали, что он не ходок, страдает грыжей и что ходить ему по болоту нельзя. Указав ему сборный пункт для завтрака на берегу Днепра, мы его оставили одного и углубились в травы.

Направляясь к завтраку на сборный пункт, мы обратили внимание на канонаду с той стороны, где должен был быть Ронжин. Заинтересованные тем, что могла значить эта стрельба и кто этот задачливый охотник, мы прибавили шаг и пошли на выстрелы. Подходя ближе, видим, что кто-то сидит на небольшом снопе сена и стреляет во все стороны; дым стоит кругом стрелка.

Мы ничего не понимаем. Подходим ближе и видим, что этот стрелок - Ронжин. Когда он нас увидел, то стал кричать: "Скорей, скорей, здесь масса дичи!"... Мы подходим и спрашиваем: "По какой дичи ты стреляешь?"

Возмущенный Ронжин говорит: "Как по какой? Ведь это же дупеля", - и показывает на крутящихся вокруг мелких чаек.

Когда мы объяснили ему его ошибку, он был очень огорчен и отбросил в сторону убитых им двух-трех птичек.

После окончания охоты мы, усталые, еле-еле доплетались до Днепра, раздевались и купались. После купанья начиналось бесконечное чаепитие (просто страшно подумать, сколько можно было поглотить стаканов чая) и закуски.

К 8 часам вечера подходил пароход, мы немедленно устраивались на ночлег и как убитые спали до Киева.

В Киев прибывали всегда освеженные, в отличном настроении духа и нагруженные дичью.

Устье Припяти напомнило мне и о другой охоте, редкой уже в то время в Киевской и Черниговской губерниях: охоте на глухарей и тетеревов.

В старое время, по рассказам моего отца и других лиц, в лесах Черниговской и Киевской губерний была масса глухарей и тетеревов. Названия некоторых рек и займищ Киевской губернии в районе, примыкавшем к Волынской губернии, это подтверждают.

В мое время (1897-1908 гг.) в Киевской губернии сохранились тетерева, и то в небольшом количестве, в лесах, примыкавших к Волынской губернии; в Черниговской губернии тетерева попадались в лесах чрезвычайно редко (я лично поднял только два раза двух тетеревов в Черниговской губернии в лесу около Семиполок, около Десны, имения Половцовых, и одного тетерева в той же губернии около самого Киева, в лесу за артиллерийским полигоном). Про глухарей ни разу не слышал. Как-то, собираясь идти на охоту к устью Припяти, кажется, в конце июля 1899 или 1900 г., я встретил штабс-капитана Бессарабского полка Беседовского. Он меня спросил: "Вы едете стрелять дупелей или тетеревов?" - "Как тетеревов? Да разве есть там тетерева?" - "Сколько угодно, но только надо проехать в леса верст на 20 от берега Днепра".

Я попросил его поехать со мной. Он согласился. Поехали - Розанов, Беседовский и я. С трудом достали подводу на каком-то хуторке около устья Припяти и поехали. Дорога была отвратительная. Доехали до места охоты только часам к 10 утра. Жара стояла страшная. Пошли искать тетеревов. Скоро моя собака стала на стойку. Вылетела какая-то большая рыжая птица. Я выстрелил; она упала. Подошел и недоумевал, что же я убил - как будто не тетерка. Зову Розанова и Беседовского. Они определили, что это глухарка.

Жара стояла такая, что собаки отказывались искать. Решили передохнуть у лесника и напиться чаю.

Выпив целый большой самовар и вдоволь напоив собак холодной водой и их выкупав в ручье, двинулись на охоту. Но уже через полчаса собаки опять отказались работать. Мы подняли двух шумовых тетеревов (я убил черныша), и пришлось прекратить охоту, так как нужно было ехать к пристани.

Больше я в этих местах не был; но охота, по-видимому, там хорошая, только трудно добраться, и из Киева надо ехать туда на два дня.

стр. 80


Отступив от "болотной охоты", я возвращаюсь к ней... Другое любимое мною место охоты на болотную дичь было так называемое Крихаевское болото в Черниговской губернии в долине Десны. Попасть на это болото можно было из Киева только пароходом. Из Киева пароход отходил в 4 или 5 часов дня и к моменту охоты мы попадали к рассвету. Эти поездки мы любили так же, как поездки к устью Припяти.

На Крихаевском болоте уток было мало, но бекасов и дупелей было достаточно. Минус охоты на этом болоте заключался в том, что хороших мест на нем было не много, а охотников иногда наезжало порядочное число. Охота поэтому не всегда была удачна и прибыльна, но это искупалось общей обстановкой, удовольствием поездки по Днепру и Десне и хорошей компанией. На Краевском болоте было довольно много очень топких мест, и надо было ходить осторожно, чтобы не завязнуть. Однажды я едва выкрутился из очень тяжелого положения, в которое попал. Отделившись от других охотников, я пошел на участок, который был мне неизвестен. Пройдя сравнительно сухой кусок болота с редкими кустарниками, я попал на довольно обширный участок, шагов в 500 в диаметре, покрытый довольно высокой (четверти в две) зеленой травой, среди которой просвечивала ржавая вода. Мой прекрасный пойнтер Марс потянул; вырвался бекас. Затем опять стойка за стойкой и характерные взлеты бекасов. Стрелял я в этот день почти без промаха, и скоро вся моя сумка была увешана бекасами. Ходить было легко, ноги очень мало утопали в грязи. Приближался я к середине болотца, где была особенно зеленая и густая трава. Марс потянул припадая к земле. По его виду я сразу понял, что тянет он по дупелю.

Марс вытянулся в струнку и замер. Посылаю его вперед, но он не идет и как-то нервно поворачивает свою голову то в одну, то в другую сторону. Я решил, что или дупель наследил в разных направлениях, или Марс попал между несколькими дупелями. Я подошел к собаке; в это время сбоку, шагах в шести, вырвался дупель. Я выстрелил, сбил его и в этот момент Марс, несколько продвинувшись вперед, поднял второго дупеля. Я сбил и этого. Марс продолжал стоять на стойке. Я послал его вперед и в последующие две-три минуты, не сходя с места, я убил еще пять дупелей. Таким образом, я выбил целый выводок, удачно для меня попавшийся на моем пути.

Марс отлично подавал убитую дичь, и я его послал за сбитыми мною дупелями. Он принес одного за другим трех или четырех дупелей, когда я заметил, что он, идя за следующим, начал проваливаться в грязь. Но все же он достал и остальных, кроме одного, место падения которого я хорошо запомнил. Посылаю Марса вперед, но он не идет. Думая, что он решил, что уже все подобрал, и не желая терять убитого дупеля, я сам пошел за ним. В азарте я не обратил внимания, что мои ноги все глубже и глубже входят в грязь, которая становится какой-то чересчур липкой. Когда я добрался до убитого дупеля и сделал последний шаг, чтобы его поднять, я сразу провалился в грязь по пояс. Пробую выкарабкаться и с ужасом убеждаюсь, что только глубже опускаюсь в грязь. Ощущение мое было, что под ногами нет никакого упора.

Я стал кричать, стрелять, но безрезультатно. Мысль заработала, стал думать о том, что болото мало помалу меня засосет. Марс, видимо, волновался. Он приблизился ко мне, и я схватил его за хвост. Здоровая собака, может быть, просто желая освободиться от моей хватки, а может быть, и более сознательно, потянула в сторону, и я, найдя некоторый упор, вырвался из засасывающей грязи и, еле-еле вытягивая ноги, продвинулся в сторону аршин на пять-шесть. Я почувствовал, что ноги нашли более твердый упор и что я спасен. Но я был так утомлен и так потрясен, что не мог двинуться дальше.

В это время в стороне показался крестьянин, который показывал нам места и носил запасные патроны. Он приблизился ко мне и помог мне выбраться на сухое место. (Последнего дупеля я все же успел подобрать и сунуть в сумку). От крестьянина я узнал, что это место чрезвычайно

стр. 81


опасно, что крестьяне никогда сюда не ходят, и что даже скот его избегает. Таких мест на Крихаевском болоте было несколько, и при следующих охотах я уже не пытался по ним ходить, обходя их по окраине. Крихаевское болото нас притягивало еще и тем, что во второй половине августа в кустарниках, его обрамляющих, мы находили куропаток.

Я и Розанов любили ездить на охоту в Семиполки, имение Половцовых, в Остерском уезде Черниговской губернии, в 42 верстах от Киева. Поездка в Семиполки соединяла охоту с приятным времяпрепровождением у постоянно жившей там летом Веры Петровны Половцовой (вышедшей потом замуж за Абрама Михайловича Драгомирова), приезжавшего к летнему сезону в отпуск Андрея Петровича Половцова (офицера Кавалергардского полка; он был с нами в Академии Генерального штаба, а затем, будучи назначен флигель- адъютантом к Государю, служил сначала в Военно-походной канцелярии Государя, а затем в Кабинете Его Величества). Там же мы встречали нашего общего любимца и приятного спутника на охоте - "полковника" Левкия Левкиевича Горецкого, сына домоправительницы еще при старике Половцове. Он окончил Киевский кадетский корпус, но, по слабости здоровья, пошел по гражданской службе. "Полковником" его прозвали еще в корпусе, и это прозвище так за ним и сохранилось. Я редко встречал таких милых, честных и хороших людей, каким был "полковник". В семье Половцовых он был на положении члена семьи.

Охота в Семиполках была, собственно, не первоклассная: было много уток, но крайне мало бекасов и дупелей. В конце лета там была хорошая охота на перепелок. Обещанных же нам неоднократно куропаток мы никогда не видели, а из обещанных тетеревов я только однажды поднял в Алферьевском лесу две штуки, и то они сорвались вне выстрела.

Ездили мы обыкновенно в Семиполки поездом из Киева до станции Бобрик, а оттуда на высланной на станцию четверке ехали в Половцовское имение, отстоявшее от станции, кажется, в восьми верстах. Иногда я ездил из Киева в Семиполки верхом (42 версты).

Нас в Семиполках встречала Вера Петровна ужином; обыкновенно приезжали из Киева и другие гости (часто ездили княгиня Марья Александровна Святополк-Мирская, Марья Петровна Розанова, Гудим Левкович и др.). После ужина расходились по отведенным комнатам. Рано утром нас, охотников, будил "полковник" Левкий, и мы, выпив кофе и закусив, ехали на лошадях к месту охоты (накануне решали, куда ехать).

Изредка ездили на Крихаевское болото, о котором я выше писал и которое отстояло от Семиполок на 20-25 верст, но это было очень редко. Обыкновенно мы ездили на охотничьи угодья в окрестностях Семиполок. Было два кочковатых озера, среди полей, заросших осокой. Воды в озерах было не больше, чем по пояс, и дно было твердое. Уток в этих озерах была уйма. Много уток было еще в лесном озере (но оно было топкое и можно было его только обходить кругом) и в болотистых ручьях, встречавшихся среди полей.

Возвращались мы в усадьбу обыкновенно к часу дня, к обеду. После обеда сидели на террасе или в саду и болтали; под вечер обыкновенно ходили на конский завод на молочную ферму.

Иногда перед ужином ездили к небольшим болотцам, разбросанным среди хлебов, и стреляли уток на вечернем перелете. Но все же, несмотря на то, что иногда охоты были удачны, я любил Семиполки не за охоты, а за уют, который мы находили в маленькой старой усадьбе, и за ласку милых хозяев. Всегда с удовольствием вспоминаю там проводившиеся дни и вечера. Было очень и очень хорошо.

Став женихом Сони Драгомировой, я с 1901 г. познакомился с Драгомировским хутором в Конотопском уезде Черниговской губернии.

Хутор находился в четырех верстах к северу от Конотопа. С одной стороны к нему примыкала довольно широкая болотистая долина, которая на всем протяжении, где она примыкала к Драгомировскому хутору, заботами, главным образом, Софии Абрамовны Драгомировой, путем дренажных канав была превращена хотя и в мокрые, но вполне приличные луга.

стр. 82


К северу от хутора, за великолепной дубовой (строевой) рощей, начинался городской (Конотопский) лес, который доходил до частью болотистой, частью луговой и покрытой мелколесьем и кустарником долины реки Сейма.

Около хутора и в долине Сейма (в пяти-шести верстах от хутора) была прекрасная охота на дупелей и бекасов. Лучше этой охоты я знал только охоты по Днепровским болотам к югу от Александровска.

Кроме охоты на болотистую дичь в окрестностях Драгомировского хутора, была очень хорошая зимняя охота на волков (о чем я скажу дальше), а из птиц - осенью на вальдшнепов и на перепелов; один год была прекрасная охота на куропаток, но обыкновенно они попадались очень и очень редко.

Женившись, я летом почти все праздники (прихватывая обыкновенно кроме воскресенья и понедельник или субботу) проводил на Конотопском хуторе (до переезда в Петербург, то есть по 1908 г. включительно).

Охотников в этом районе, кроме меня и Андрея Антоновича (бывшего прежде денщиком у Михаила Ивановича Драгомирова) почти не было. Я узнал все места и наслаждался.

Выезжал я обыкновенно на охоту рано утром и возвращался к 12 часам дня с полным ягдташем. Любил я весной охоту в долине Сейма на селезней и турухтанов. Выезжал я на эту охоту почти всегда с Андреем Антоновичем и неизменно нас сопровождавшим браконьером Максимом.

Максим был очень интересным типом русского мужика. Он был хорошо грамотный и бесспорно умный. Он не любил рассказывать подробностей о своей жизни, но по отдельным фразам было несомненно, что он бродяжничал в старое время, побывал в самых различных уголках России и... был знаком с тюрьмой. Он был прекрасный плотник и столяр, хорошо знал кузнечное и слесарное мастерство. Но его избенка в маленькой деревушке вблизи от Драгомировского хутора была жалка и бедна. Все хозяйство лежало на его тихой и покорной жене; детей у него, по-видимому, не было. Своим хозяйством он совсем не занимался.

Главное его занятие было браконьерство. Охоту он любил страстно и великолепно знал весь Конотопский уезд. Повадки зверя и места, где, когда и какую можно было найти дичь, он знал прекрасно. Его рассказы о жизни зверей и птиц бывали исключительно интересными и показывали его замечательную наблюдательность.

Подрабатывал деньги он дрессировкой собак и натаскиваньем уток для весенней охоты на селезней. Сопровождал "господ" на охоту. Когда я приезжал на хутор поохотиться, он всегда являлся и предлагал свои услуги. Когда не было охоты на зверя или на птицу, он промышлял рыбной ловлей и знанием мастерства (ходил в Конотоп и даже на короткое время поступал в железнодорожные мастерские).

Роста он был небольшого, но кряжистый. Про таких говорят: не ладно скроен, но крепко сшит. Громадное физическое здоровье его раз (лет за десять до моего с ним знакомства) спасло: рыбаки поймали его однажды зимой в то время, как он крал рыбу. Поступили они с ним беспощадно: протянув из одной проруби в другую веревку, они его привязали к этой веревке и два раза протянули под льдом из одной проруби в другую. Рассказав мне об этом, он добавил: "Как я выжил - сам не знаю. Болел после этих путешествий под льдом года три. Кашлял кровью. Едва поправился, но уже не было того здоровья, что было прежде. Но с тех пор никогда не крал и красть не буду".

Ко мне он, по-видимому, привязался и мне он нравился.

Так вот, с этим-то Максимом, еще часа за два до рассвета мы выезжали. Подъезжая к многоверстному разливу Сейма, очень часто слышали характерные весенние хорканья вальдшнепов, и мне раза два удавалось, соскочив из брички, убить летящего длинноносого красавца.

Чуть-чуть брезжил свет, когда я усаживался в шалаше, заранее приготовленном Максимом, или в каком-нибудь сенном сарайчике, стоявшем у воды, а то и в воде его окружавшего разлива.

стр. 83


Светает. Слышно блеяние бекасов, высоко взлетающих в небо. Со всех сторон посвистывают кулички, слышен свист молниеносно пролетающих чирят. Но вот показываются золотистые лучи солнца, которого еще не видно; все кругом преображается и приобретает феерически красивый вид. На разливе зеленеют покрытые первой свежей зеленью разбросанные там и сям деревья и кусты, ярко отсвечивают от поверхности воды первые желтые, белые и голубоватые цветочки, пробивается свежая молодая трава... Хорошо. Легко дышится. Чувство наслаждения и полного удовольствия охватывает охотника.

Но вот вдали слышен резкий крик селезня-крякового. Привязанная за лапку утка начинает волноваться, издавать сначала отдельные "кряканья", а затем заливается во весь голос, а то и бьет по временам крыльями. Селезень ее слышит, делает круг, высматривает... Увидел, сделал еще два, три круга и как стрела бросается к утке. Но ждет его выстрел и смерть.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Городские нечистоты (во многих частях города еще не было канализационной системы) вывозились "золотарями" в бочках на участок, отведенный специально для этого городом, и там должны были выливаться в специально устраивавшиеся неглубокие канавки. Затем все это вновь засыпалось землей и через несколько времени земля отдавалась в аренду под огород. Но жид-предприниматель, вывозивший нечистоты, слегка мошенничал: для быстроты оборота бочек им вырывались часто большие ямы, которые заполнялись нечистотами и затем забрасывались землей. Не дай Бог было бы попасть на поверхность такой ямы даже пешком.

2. После смерти кого-либо из генерал-адъютантов всегда командировался на квартиру покойного кто-либо из чинов Двора для просмотра оставшейся корреспонденции и бумаг, на случай если что-либо из них носило характер государственного секрета и подлежало отобранию от семьи. Так как смерть М. И. Драгомирова последовала 15 октября 1905 г., в самый разгар революции и перерыва сообщений, никто в Конотоп прислан не был, а затем, по-видимому, об этом просто забыли.

3. Надо сказать, что при назначении новых министров применялись две формы назначения. Или новое лицо в указе Сенату назначалось министром, или управляющим министерством. Вторая форма подразумевала еще не окончательное назначение министром, а как бы определялся некоторый период испытания.

4. М. Грулев (Генерального штаба), конечно, прежде отрицал свое еврейское происхождение, но ныне издал свои записки, открыв свою национальность: М. Грулев. "Записки генерала- еврея". Париж. 1920 г., склад изданья кн. магазин "Москва".

5. Говоря про князя Ев. Ник. Трубецкого, я вспомнил случай, который был со мной. Случай, выясняющий глупость нашей жандармерии.

В Киеве жила княгиня Мария Александровна Святополк- Мирская, имевшая очень обширное знакомство в различных киевских кругах и любившая пожить. Если не ошибаюсь, в 1908 г., она как-то приехала ко мне и сказала: "Поздравляю вас; вы более трех лет были под наблюдением жандармов". - "Как так?!"

Она рассказала мне следующее. Бывший у нее прокурор судебной палаты. Корсак, как-то ей рассказал, что он вычеркнул из списка "наблюдаемых" ее, княгиню Святополк- Мирскую, и подполковников Генерального штаба Лукомского и Ронжина. Оказалось, что, приняв должность прокурора, он, просматривая списки наблюдаемых, увидел в списке эти три фамилии. Понимая, что тут какое-то серьезное недоразумение, он приказал дать ему подробную справку. Выяснилось, что как-то осенью 1904 г. была получена из Петербурга шифрованная телеграмма с указанием, что в Киев выехала какая-то крупная революционерка и, по имеющимся сведениям, должна такого-то числа вечером на такой-то улице в Липках в Киеве встретить каких-то лиц. Фамилия революционерки не известна, но она носит глубокий траур. Требовалось проследить ее и лиц, с которыми она встретится, выяснить, кто они, и установить за ними строгое наблюдение.

Этой дамой "в трауре" оказалась княгиня Святополк-Мирская, а встретившими ее лицами - подполковники Лукомский и Ронжин.

Рассказав это. Корсак добавил: "Теперь вас из списка вычеркнули; но три года за вами

стр. 84


наблюдали и вели дневник наблюдений". Какие-либо подробности о результатах "наблюдений" Корсак отказался сообщить, указав, что "криминального" ничего не выяснено.

Я вспомнил, что, действительно, как-то осенью 1904г. был вечер у генерал-квартирмейстера штаба округа Баланина, и среди гостей были Мирская, я и Ронжин. Мы все решили ужинать не оставаться, но, чтобы не производить "сполох", решили, что первой выйдет княгиня Святополк-Мирская и подождет нас напротив, под каштанами, около квартиры князя Трубецкого. Я же и Ронжин к ней присоединимся и доведем ее до дома. Она после смерти своего мужа была еще в глубоком трауре. Отсюда и все недоразумение.

6. Действительно, эти офицеры скрылись. Кажется, трое удрали за границу, в Швейцарию, а четвертый, раненный на Еврейском базаре пулею в грудь навылет, был впоследствии (месяца через полтора) открыт в Киевском политехническом институте, где его кто-то скрывал в одной из лабораторий. Он был потом судим и, насколько помню, смертная казнь была ему заменена пожизненной каторгой.

7. Мобилизовались части войск не только для отправления на Дальний Восток на войну, но и для усиления частей, остававшихся в Европейской России для несения гарнизонной службы и для поддержания порядка. Кадры войсковых частей, как мною уже было отмечено, были сильно ослаблены отправкой части своих чинов на Дальний Восток, и, после мобилизации, такие части являлись мало сплоченными, мало сбитыми и мало надежными во всех отношениях.

8. Из Киева "товарищи" не выпускали никаких пароходов.

9. Решительные действия Щербачева, по существу, человека далеко не талантливого, способствовали и его выдвижению сначала на пост начальника Академии Генерального штаба, а затем способствовали его дальнейшей блестящей строевой карьере.

10. Моряки не допускают выражение "выезжать на пароходе". На пароходе можно только "ходить"! Я употребляю слово "выезжали" потому, что так нам всегда казалось правильным, ибо мы ехали, а не шли пешком на охоту.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/Очерки-из-моей-жизни

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Россия ОнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

А. С. Лукомский, Очерки из моей жизни // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 09.04.2021. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/Очерки-из-моей-жизни (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - А. С. Лукомский:

А. С. Лукомский → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Россия Онлайн
Москва, Россия
192 просмотров рейтинг
09.04.2021 (1085 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
12 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
Очерки из моей жизни
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android