I

ОТВЕТ ПРОФЕССОРУ М. Н. ТИХОМИРОВУ

В N 4 "Вопросов истории" помещена рецензия проф. М. Н. Тихомирова на мою книгу "Культура Руси эпохи образования русского национального государства", принадлежащая к тому типу "необоснованных рецензий", на которые автор обязан отвечать печатно. Я считаю необходимым ответить прежде всего на те возражения рецензента, которые затрагивают важные, принципиальные вопросы; в конце своего ответа я остановлюсь кратко на некоторых частных возражениях рецензента, главным образом для того, чтобы показать самые методы рецензирования им моей книги.

"Две основные идеи доказывает Д. С. Лихачёв, - (Пишет рецензент, - 1) что русский культурный подъём XIV-XV вв. проходил "под знаком возрождения традиций... наследия Киевской Руси - наследия политического и культурного"; 2) что Русское государство начала XVI в. (разрядка моя. - Д. Л. ) "ставило себе конкретные национально-объединительные задачи в грандиозных масштабах, обгоняя в этом отношении (разрядка моя. - Д. Л. ) западноевропейские страны" (стр. 119). Во втором из этих тезисов, по мнению рецензента, речь идёт об общем "превосходстве русской культуры XIV-XVI вв. над культурой западноевропейских стран" (стр. 120).

Первый тезис, хотя и не является "основным" в книге (так как охватывает в основном узкий период - конца XIV - начала XV в.), в общем отмечен рецензентом правильно. Однако совершенно неправильно утверждение рецензента, что "содержание" этого тезиса "совсем новое" и изложено в книге впервые. Более подробно этот тезис развит мной в книге "Новгород Великий" (Л. 1945), применительно к Новгороду, в книге "Национальное самосознание древней Руси" (Л. 1945), в статье "Задонщина" ("Литературная учёба" N 3 за 1941 г.), в статье "Культура Руси на рубеже XIV и XV вв." ("Исторический журнал" N 1 за 1943 г.) и др. Применительно к новгородскому зодчеству первой половины XV в. он впервые был высказан Ю. Н. Дмитриевым ("Из истории новгородской архитектуры XII-XV вв.". Новгородский исторический сборник. Т. II. 1937) применительно к архитектуре XV в., в целом он высказан впервые Н. Н. Ворониным ("Владимирско-суздальское наследие в русском зодчестве". "Архитектура СССР" N 2 за 1940 г.). В общей ферме он высказан акад. А. С. Орловым ("История русской литературы". Т. II. Ч. 2-я, стр. 168. М. -Л. 1945) и т. д.

Отсюда ясно, что, возражая против этого тезиса, рецензент обязан был учитывать всю сумму фактов (в литературе, зодчестве, живописи, общественной мысли), указанных в этих работах. Факты эти свидетельствуют о следующих культурных явлениях начала XV в.; в литературе: о повышенном интересе к "Слову о полку Игореве", "Задонщина", к Киевопечерскому патерику (Арсениевская редакция), к "Повести временных лет" (Повесть об Едигее 1409 г.), Паримийному чтению о Борисе и Глебе, к слову о Законе Илариона и т. д. В архитектуре того же времени это попытки возродить строительные формы XII в. и строить "на старой основе" в Новгороде - это целая полоса реставраций во (Владимире, в Звенигороде, в Твери и других городах. В живописи это работы Рублёва и Даниила Чёрного во Владимирском Успенском соборе. В политической мысли это притязания московских князей на всё наследие князей владимирских и киевских и т. д. Со всеми этими фактами рецензенту следовало бы считаться в оценке моего тезиса.

Рецензент указывает на неисторичность моего якобы стремления "рассматривать несколько веков в жизни русского народа как единый по своим тенденциям период". Однако наиболее интенсивный период собственно культурного возрождения наследия Домонгольской Руси довольно короток: конец XIV - начало XV века. При этом в своих книгах "Новгород Великий" и "Национальное самосознание древней Руси", где тезис этот обоснован мной более подробно, я продажу различие между использованием идеи домонгольского наследства в Новгороде, Твери и Москве.

Гораздо более живучими оказались эти идеи домонгольского наследства в политической мысли Москвы. Этой идеей постоянно пользовалась московская дипломатия в течение ряда веков. Произошло это потому, что перед Москвой длительно стояли задачи объединения и собирания домонгольского наследства: земельного и политического. Однако и здесь провожу различия между отдельными периодами: в XIV в. идея домонгольского наследства по преимуществу является идеей владимирского наследства (стр. 23 книги), позднее она переходит в идею киевского наследия (по преимуществу в столкновениях с Литвой и Польшей, стр. 25 - 26 книги) и т. п. Таким образам, упрек в "неисторичности" этого тезиса необоснован. Напомню, например, что в некоторых отношениях сходная идея "античного наследия" одухотворяла несколько веков эпохи Возрождения, и антиисторичность в этом факте не усматривалось.

Второе из процитированных рецензентом мест моей книги действительно составляет основное положение моей книги, но рецензент совершенно неправильно понял его смысл, приписав мне странное утверждение общего превосходства культуры XIV-

XVI вв. над культурой западноевропейских стран того же времени (стр. 120). Я пишу в процитированном рецензентом месте, что Русское государство обгоняло "в этом отношении западноевропейские страны". В каком же "в этом"? В цитате ясно говорится: в отношении постановки "конкретных национально-объединительных задач". Известно, что образование централизованных государств на востоке Европы совершилось быстрее, чем в западноевропейских странах. Основная мысль книги, изложенная мной в "Заключении", состоит в там, что главным явлением русской культуры конца XIV-XV вв. были строительство русского государства и глубокая подчинённость этой задаче всех сторон русской культуры. И самое образование русского централизованного государства и мобилизация для этого всех сторон русской культуры, в частности народных начал, были осуществлены в таких грандиозных масштабах, которых не знала Западная Европа. Эта мобилизация осуществлялась во внешне "неописуемо тяжких условиях", в обстановке нескончаемых "военных тревог, и ни о каком общем превосходстве русской культуры этого времени над западноевропейской не может быть и речи. Об общем отставании русской культуры этого времени и о причинах этого я говорю на первой же странице своей книги. Я начинаю свою книгу именно с этого. Позволю себе процитировать отрывок:

"Татаро-монгольское нашествие внешней силой, искусственно, затормозило интенсивное развитие древнерусской культуры. Только исключительно тяжёлым гнётом татаро-монгольского ига может быть объяснена та задержка в культурном развитии Руси, которая наступила о середины XIII в. - с того самого времени, когда как раз особенно интенсивным становится культурное развитие Западной Европы..." Но можно ли говорить об общем отставании русской культуры XIV-XV вв. от Запада во всех отношениях? Если древнерусская культура только отставала от западноевропейской, то она, естественно, теряет всякую ценность. В том-то и дело, что той общем отставании русской культуры в ней были отдельные стороны, в которых она опережала Западную Европу, - и такой стороной на востоке Европы было прежде всего раннее образование централизованных государств, что следует рассматривать и как факт культуры. Ни о каком общем противопоставлении Руси Европе у меня и речи нет: я иногда противопоставляю частности, в основном же прибегаю к сопоставлениям. Поэтому напрасно рецензент приписывает мне связь с теми "тенденциозными построениями писателей, враждебных России и русскому народу, которые стремились противопоставить Россию Западу" (стр. 119). Кстати, были ли такие враждебные России и русскому народу писатели, которые противопоставляли Россию Западу, доказывая превосходство русской культуры?

В своей книге действительно я чаще всего говорю о выигрышных сторонах культуры древней Руси. Однако рецензент должен был бы посчитаться со специальными целями моей книги: моя книга научно-популярная, она была написана в последние месяцы Великой Отечественной войны, - в её задачу входило главным образом показать широкому читателю, что русский народ - творец культуры. Эта задача не временная и не конъюнктурная: она актуальна и сейчас, будет актуальной до тех пор, пока существуют русский народ и его прошлое. Было ли бы уместным уделять много внимания вопросу об отставании русской культуры? К древнерусской культуре слишком часто подходили с тех сторон, которые были выигрышны для Запада, но не для древней Руси. Я ставил себе задачей отметить прежде всего те стороны культуры древней Руси, которыми мы с полным основанием можем гордиться. В этом были моё право и моя обязанность перед широким читателем, слишком часто ещё оказывающимся в плену у искажённых, устарелых представлений о древнерусской культуре. Даже если бы я выступил не как автор научно-популярной работы, а как исследователь, я и тогда стал бы интересоваться именно теми сторонами древнерусской культуры, которые свидетельствуют о её высоком уровне. Ниже читатель увидит, что, делая акцент на этих сторонах, я не погрешил против истины и что рецензент, приписывая мне тенденциозное извращение фактов, глубоко неправ.

Что касается моей главы о летописях, особенно не понравившейся рецензенту, то, очевидно, мы просто говорим на разных языках. Меня интересуют (и здесь и в других моих работах) летописи как литературные произведения, - не случайно дошедшие списки, а тот литературный труд, который лежал в их основе (но не труд переписчика). М. Н. Тихомирова же, очевидно, интересует летопись только как остаток старины, т. е. то, что от неё сохранилось, - списки, изданные в "Полном Собрании Русских Летописей" или хранящиеся в рукописных собраниях. Списки действительно нередко переписывались частными лицами, которые иногда даже их сокращали или дополняли местными событиями, но большие, настоящие литературные произведения - летописи - в XIV и в XV вв. составлять частным лицам из различных областных источников было не под силу. Поэтому М. Н. Тихомиров неправ, утверждая, что в. рассматриваемую эпоху существовали не только официальные, но и частные летописные своды. Частные лица начали составлять свои своды по преимуществу во второй половине XVI и в XVII веке. М. Н. Тихомиров ссылается на "Тверской летописный свод", напечатанный в XV т. "Полного Собрания Русских Летописей", как например свода, составленного частным лицом. В XV томе изданы две тверские летописи: Рогожский летописец и так называемый Тверской сборник. Догадываюсь, что М. Н. Тихомиров пишет о последнем: Но именно Тверской сборник подтверждает мою мысль: он потому и назван "сборником", что не является цельным литературным произведением. Обе его части

не соединены даже редакторски (годы 1247 - 1255 в обеих частях повторяются). Другой приводимый М. Н. Тихомировым пример "частного" летописания - Ермолинская летопись, как литературное произведение, в основе своей - ростовский владычный свод; для Ермолина он был только расширен приписками переписчика. "Отрывки", изданные М. Н. Тихомировым, на которые он ссылается, относятся к более позднему времени, да они мало что могли бы дать для решения спора, так как по отрывкам, как известно, очень трудно судить о происхождении списка и о его протографе. Именно поэтому издатели "Полного Собрания Русских Летописей" уже давно отказались от издания летописей в извлечениях. Рецензент предлагает дать мне разъяснение: в каком из "увесистых томов" "Полного Собрания Русских Летописей" тот или иной свод напечатан. Это нетрудно было бы сделать, но моя книга - не справочник и не учебное руководство, читатели её в основном "Полным Собранием Русских Летописей" не занимаются. Все своды, о, которых я говорю, не фантастичны (это не реконструируемые своды древнейшего летописания), мне их не надо "облекать в плоть и кровь", в чём меня упрекает рецензент. Свод Киприана - это в основном сгоревшая Троицкая летопись, свод Фотия - это общерусская общая часть Новгородской IV и Софийской первой. Сводов Евфимия несколько - я не знаю, о каком меня спрашивает рецензент.

Несколько слов о методе моей работы. Рецензент уделяет ему большое внимание, неоднократно бросая мне упрёки, вроде следующих: "Автор говорит о многом в догматической форме", "При отсутствии в книге ссылок на литературу и источники спорить с Д. С. Лихачёвым крайне затруднительно". "Эта мысль автором фактически не доказана" и т. п. Следует, однако, иметь в виду, что перед читателем не научное исследование, а научно-популярная работа, обладающая своими приёмами раскрытия материала. То, что для исследования должно было бы считаться "догматичностью", "авторитарностью" и т. п., то в научно-популярной книге составляет неизбежное явление.

Рецензент считает недопустимым выдвигать новые концепции, новые мысли в научно-популярных работах. Я мог бы привести десятки примеров из разных наук, когда интереснейшие и оправдавшиеся концепции были впервые высказаны в научно-популярной форме. Сошлюсь лишь на один пример - на книгу акад. Р. Ю. Виппера об Иване Грозном. Самому типу этой книги, худо ли, хорошо ли, я и стремился следовать. Я думаю, что по-настоящему увлекательная научно-популярная книга может быть написана только в том случае, если автор её подойдет к своей задаче научно-творчески, будет высказывать свои, свежие мысли, а не излагать предшествующие исследования.

Обращаюсь к методу рецензирования моей книги, к очевидной небрежности в обращении с её текстом я к поспешности возражений рецензента. Я решаюсь подробно остановиться на этой стороне рецензии М. Н. Тихомирова, особенно ввиду того большого внимания, которое уделяет сейчас советская общественность принципиальности и добросовестности научной критики (ср. хотя бы глубоко интересные высказывания президента АН СССР акад. С. И. Вавилова о научной точности рецензирования в статье "Несколько замечаний о книгах" "Советская книга" N 1 за 1947 г.).

1) Рецензент возражает (стр. 119) против циклизации былин вокруг городов Владимира и Киева. Однако на протяжении всей главы об эпосе я говорю об общеизвестной циклизации былин вокруг князя Владимира и Киева.

2) Рецензент стремится усмотреть в моих умолчаниях тенденцию противопоставить высоту русской культуры якобы более низкому уровню западной. Именно с этой целью будто бы я не говорю о причинах неудачи постройки в 1474 г. Успенского собора. Рецензент считает, что неудача постигла русских вследствие неуменья делать известь, на что якобы "первые указал Фиораванти¹ , и что в целом это свидетельствует о низком уровне строительной техники русских. Идя по пути догадок, почему автор молчит по тому или иному вопросу, можно придти к любым выводам. Я молчу, однако" по другим причинам. Дело с неудачей постройки обстояло сложнее, чем думает рецензент. Летописцы указывают на землетрясение как на причину обвала, псковские строители (именно они первые, а не Аристотель) указали на неклеевитость извести. Имелись и какие-то конструктивные недочёты (пустотелость северной стены, внутри которой проходила лестница). Наконец существовали какие-то организационные неполадки: почему-то не были приглашены псковичи, почему-то ушёл от руководства постройкой виднейший архитектор того времени Ермолин, слишком большими оказались размеры здания (их уменьшил впоследствии Аристотель) и т. д. Всё это вопросы неясные, я их разрешить не мог, поэтому и не писал о причинах неудачи.

3) Принижение западной культуры рецензент видит в такой частности, как моё замечание о том, что Аристотель "подпал в Москве под мощное влияние русского искусства". По мнению рецензента, Аристотель, вводя русские формы в Успенский собор, только выполнял требования Ивана III и высших церковных кругов. Однако умелое сочетание ренессансных форм с русскими не могло явиться у Аристотеля только в результате механического "выполнения требований". Аристотель, несомненно, был вдохновенным зодчим, органически воспринявшем красоту русской архитектуры. Ни я, ни историки русского искусства не принижаем Аристотеля, говоря об органичности претворения им русских форм. Унижало бы сведение его к роли ремесленного исполнителя чужой воли.

¹ Кстати, рецензент пользуется устарелой транскрипцией его имени - "Фиоравенти". Сам Аристотель всегда расписывался "Aristotell da Fiorovanti" (см. В. Снегирёв "Аристотель Фиораванти", стр. 27. М. 1935).

4) Центральным пунктом своей защиты западной культуры от моего "охаивания" рецензент сделал моё замечание о том, что ансамбль Кремля был "чужд ренессансной замкнутости". В этом замечании рецензент усмотрел принижение Запада. Между тем здесь я пользуюсь обычным, широко известным искусствоведческим термином "замкнутость ансамбля", не заключающим ничего оценочного. Объяснение этому понятию М. Н. Тихомиров мог бы найти на соседней странице книги: "Для Ренессанса была типична строго замкнутая система форм, красота чистых пропорций, подчёркнутая чёткость членений" (стр. 116). О каком "ограниченном национальном самодовольстве" может здесь идти речь, и стоило ли рецензенту патетически задавать мне по этому поводу десять вопросов?

5) На стр. 121 в вопросе о после Скиндере и о "греческой партии" в Турции рецензент использует против меня возражения, которые выставил И. Смирнов против работы Б. И. Дунаева в статье "К вопросу о суде над М. Греком" ("Вопросы истории" N 2 - 3 за 1946 г., стр. 119). Рецензент предваряет свои возражения мне в этом вопросе следующим замечанием: "Поспешность автора в суждениях порой приводит его к несколько комическим выводам". Рецензент ни словом не упоминает ни о работе И. Смирнова, ни о том, что она появилась после выхода моей книги (номер со статьёй И. Смирнова подписан к печати 23 апреля 1946 г., моя книга - 23 марта 1946 г.). Между тем до статьи И. Смирнова этими "несколько комическими выводами" пользовалась вся основная литература последних лет о М. Греке² .

6) В качестве примера моих преувеличений рецензент цитирует (стр. 121) начало моей фразы о том, что грамотность на Руси "была не ниже, а порой и выше, чем на Западе", и не цитирует её конца. Из этого отрывка читатель составит себе неправильное представление о моей мысли. Между тем после точки с запятой фраза имеет продолжение: "...однако высокое гуманистическое образование составляло на Руси редкость" (стр. 51). Тем самым я говорю о том, что при высоком уровне грамотности (см. известную работу акад. А. И. Соболевского³ настоящее высокое образование у нас было редкостью. Ср. на той же странице книги об отсутствии у нас школ, кроме низших, и моё замечание о том, что все по-настоящему образованные люди были у нас самоучками.

7) Рецензент утверждает, что после работ С. А. Белокурова и Н. П. Лихачёва вопрос о великокняжеской библиотеке должен считаться поконченным. Однако рецензент знает, что этим исследователям возражали Бартенев и др.

8) Рецензент приписывает мне утверждение "об особом распространении в древней Руси знания иностранных языков" (стр. 121). Между тем на стр. 47 моей книги говорится: "Особым уважением пользовалось в древней Руси знание иностранных языков".

9) Рецензент приписывает мне утверждение, что русские книжники были хорошо знакомы с античными писателями, вырывает из контекста слова о "властном, очаровывающем влиянии, которое оказывала античность на русских книжников", и доказывает, что знакомство с античными писателями было поверхностным. На стр. 50, на которую ссылается рецензент, у меня написано: "Конечно, все эти античные деятели, писатели и боги были знакомы русским весьма поверхностно, но самое обилие упоминания имён говорит о том властном, очаровывающем влиянии, которое оказывала античность на русских книжников". Мысль эта выражалась в науке неоднократно.

Так же неточны и другие возражения рецензента. Не буду на них останавливаться, чтобы не злоупотреблять вниманием читателей. И в других, своих замечаниях рецензент, занятый поисками материала для возражений, также, недостаточно внимательно отнёсся к тексту книги. Единстве иная поправка, которую я должен принять, касается того, что Максим не был первым митрополитом "всея Руси". Мою фразу на стр. 24: "Титул "всея Руси" первым носит на рубеже XIII и XIV вв. митрополит Максим" - следовало бы построить так: "Титул "всея Руси" первым во Владимире на рубеже XIII и XIV вв. носит митрополит Максим", - и ниже другую фразу о Максиме следовало бы составить так: "Не случайно, что за первым во Владимире митрополитом "всея Руси" Максимом титул этот - "всея Руси" - принимает и его современник, тверской князь Михаил Ярославич".

Поскольку, по собственному признанию рецензента, книга "приковывает внимание к интереснейшей эпохе в жизни русского народа" и поднимает важные вопросы, которые, конечно, требуют чёткого их понимания, предполагаю, что редакция не станет возражать против опубликования этих моих разъяснений.

² Дунаев Б. "М. Грек и греческая идея на Руси в XVI в.", стр. 17 и сл. М. 1916; Иконников В. "М. Грек и его время", стр. 464, 476 и др., К. 1915; Ржига В. "Опыты по истории русской публицистики XVI в. М. Грек" ("Труды Отдела древнерусской литературы", I. 1934, стр. 92 и сл.) и другие работы.

³ Соболевский А. "Образованность Московской Руси XV-XVIII вв." 2-е изд. СПБ. 1894.

II

ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИИ О "КУЛЬТУРЕ РУСИ ЭПОХИ ОБРАЗОВАНИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА"

Д. С. Лихачев прислал "ответ" на мою рецензию на его книгу "Культура Руси эпохи образования русского национального государства". Рецензию он называет необоснованной. Автор, в своём ответе ссылается на свои статьи и популярные книжки, посвященные истории культуры. При всей их ценности они не являются исследовательскими работами и написаны без ссылок на источники, почему и полемизировать с Д. С. Лихачёвым затруднительно. Но вот главный вопрос - вопрос о месте русской культуры XIV-XV вв. - фактически автор в своём "ответе" обходит, а этот вопрос представляет наибольший интерес и должен рассматриваться независимо от самолюбия автора или рецензента. Поэтому позволим себе перейти к существу вопроса.

Д. С. Лихачёв в своём "ответе" пишет, что он не противопоставлял западно-европейскую культуру культуре Руси XIV-XV вв., а что это - поклеп, возведённый на него рецензентом. Позволю себе возразить Д. С. Лихачёву и приведу для этого соответствующие места из рецензированной книги. Автор пишет: "Национальное своеобразие русской культуры XIV-XV вв. выражено отчётливее, чем национальные культуры Франции, Англии, Германии и т. д. того же времени. Единство русского языка гораздо крепче в этот период, чем единство национальных языков во Франции, в Англии, в Германии и в Италии" (стр. 15). Эти чрезвычайно ответственные заключения автора не подкреплены никакими доказательствами. А между тем он пишет эти слова об Италии времён Данте. Бокаччио и Петрарки, об Англии времени Чосера и т. д. На той же странице читаем и другое ответственное замечание: "Распространение исторических знаний и интерес к родной истории глубже и шире в России XV-XVI вв., чем где бы то ни было". А как же быть со средневековыми историческими хрониками, византийскими историческими трудами, с тем общеизвестным собирательством греческих и латинских авторов, которым отмечено возрождение? Как можно писать надобные фразы, игнорируя историческую действительность, и возмущаться справедливым недоумением читателя, несколько знакомого с историей мировой культуры!

Подобные же заключения найдём и на других страницах книги Д. С. Лихачёва: "Русское искусство, в первую очередь архитектура, опиралось на народные, национальные начала в таких масштабах, каких не знали гаи искусство, ни архитектура Западной Европы" (стр. 23). И опять никаких доказательств, никакой попытки привести хотя бы один факт в подтверждение своей мысли.

Д. С. Лихачёв тщательно, обходит молчанием вопрос о том, каково же было действительное положение русских земель в XIV-XV вв., снимает вопрос о характере и последствиях татарского ига для Руси. Однако вопрос об отсталости Руси в определённый период её истории не может быть снят с обсуждения. Известно, что русские своей кровью защитили западноевропейскую цивилизацию. За это они поплатились долгими годами татарского ига, находились в "кровавой грязи монгольского ига" (Маркс). О татарском иге товарищ Сталин пишет в таких ярких словах: "Империалисты Австрии и Германии несут на своих штыках новое, позорное иго, которое ничуть не лучше старого, татарского"¹ .

Можно поражаться не тому, что Россия начала отставать от Западной Европы после монгольских разорений, а тому, что она сохранила свою культуру и сумела создать великое государство. Отставание Руси XIV-XV вв. - факт печальный, но факт исторический, который нельзя опровергнуть никакими фразами. Этот печальный факт признавал и такой учёный, как И. Е. Забелин, которого ""как уж нельзя обвинить в малом уважении или недостаточной любви к русской культуре. Вот что он пишет о Москве XV в.: "Столетняя бедность города явственнее всего выразилась в незначительности и малом количестве каменных построек"² . И. перечислив каменные постройки, воздвигнутые в Москве XV в. он делает вывод: "Может быть встретятся и ещё свидетельства о таких постройках, но и они не послужат опровержением той истины, что город целое столетие не обладал достаточным богатством для своего устройства"³ . И это вполне понятно, если мы вспомним о разорении Москвы Тохтамышем и" Едигеем, о "скорой татарщине" 1451 г. о пожарах, эпидемиях и внутренних смутах.

Неудача Д. С. Лихачёва заключается именно в том, что свои выводы он делает поспешно. Только этой поспешностью можно объяснить следующее замечание в его ответе": "Образование централизованных государств на Востоке совершилось быстрее, чем в западноевропейских странах". Выходит, по Д. С. Лихачёву, что во Франции централизованное государство сложилось позже, чем в России, словно Людовик XI не был современником Ивана III. Д. С. Лихачёв здесь явно путает два понятия: быстрее и ускоренно. Дело не в том, что "образование централизованных государств на Востоке совершилось быстрее", а в том, что процесс их создания ускорялся, так как борьба с татарами, турками и другими народами требовала "незамедлительного образования централизованных государств, способных удержать напор нашествия"⁴ . Об этом говорят и авторы "Исто-

¹ "Статьи и речи об Украине", стр. 40. М. 1936.

² "История города Москвы", стр. 107. М. 1902.

³ Там же, стр. 109.

⁴ И. Сталин. "Марксизм и национально-колониальный вопрос", стр. 97. М: 1939.

рии СССР" для вузов: "В северо-восточных русских землях ещё не созрели полностью все необходимые экономические условия для прочного политического объединения страны. Процесс объединения русских земель вокруг Москвы был ускорен борьбой с внешней опасностью и в особенности борьбой за освобождение страны от власти Золотой Орды"⁵ .

Вот об этой поспешности Д. С. Лихачёва в очень важных выводах мне и пришлось писать в рецензии. Сейчас, к сожалению, слово "поспешность" приходится заменить другим, более сильным оловом. В самом деле, чего стоят "ответы" Д. С. Лихачёва на указания о его неточностях и ошибках?

Д. С. Лихачёв пишет, например, что на Руси грамотность была очень велика, и ссылается на статью покойного акад. А. И. Соболевского. Но А. И. Соболевский писал о грамотности в XVII в. на основании подписей посадских людей, а вовсе не о грамотности в XIV-XV веках. Элементарное правило учёного - точно цитировать статьи и документы - могло бы остановить Д. С, Лихачёва от стремления приписывать авторам то, чего они не говорили.

На замечание по поводу великокняжеской библиотеки Д. С. Лихачёв отвечает, что против мнений Н. П. Лихачёва и С. А. Белокурова, написавших о библиотеке большие исследования, выступил... Бартенев. Неужели Д. С. Лихачёв не знает, каким "авторитетом" пользуются высказывания Бартенева? Речь в моих замечаниях идёт не вообще о великокняжеской библиотеке, а о том, что Д. С. Лихачёв в своей книге некритически цитировал так называемый документ проф. Дабелова, документ явно ненадёжный и, по мнению некоторых исследователей, подложный. Не лучше ли было Д. С. Лихачёву престо сознаться в своей ошибке, чем вводить в заблуждение читателя, незнакомого с тонкостями вопроса.

Д. С. Лихачёв "догадывается", что в рецензии я говорю о "Тверском сборнике", так как в XV томе "Полного Собрания Русских Летописей" напечатаны две тверские летописи. Эта "догадка" сделана с явной целью дискредитировать рецензента, который, видите ли, не знает об этом. Между тем "Тверской сборник" напечатан именно в XV томе ПСРЛ, в 1863 г. так он всеми и цитируется; вторая же, "Тверская летопись", по терминологии автора, т. е. "Рогожский летописец", была напечатана через полстолетия в так называемом 1-м выпуске XV тома ПСРЛ, 2-е издание (продолжение которого не выходило). Поэтому "Тверской сборник" без всяких учёных "догадок" известен в литературе как "Тверская летопись".

Советские учёные - не авгуры, которые перемигиваются друг с другом в присутствии "непросвещённой толпы", а предмет спора настолько важен и близок сердцу каждого историка, что сводить его к полемике между двумя профессорами - значит существо дела заменить словесным поединком, может быть, и интересным в студенческой аудитории, но бесполезным для развития советской исторической науки. Поэтому было бы гораздо правильнее коснуться принципиального спора не только в рецензиях, а и в исследованиях, со всем аппаратом доказательств. К этому я призываю Д. С. Лихачёва и сам даю обязательство при первом же удобном случае выступить в печати с научной работой о русской культуре, великой, неповторимой, замечательной, родной и близкой каждому советскому человеку и в годы её подъёма и в годы несчастий русского народа.

Проф. М. Тихомиров

⁵ "История СССР", т. I, стр. 301. М. 1939.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Комментарии: