В ряду блестящих творений античной историографии труд историка II в. до н. э. Полибия - "Всеобщая история" в 40 книгах - занимает исключительное место. Посвященный переломному периоду истории, он на прекрасно отобранном фактическом материале раскрывает процесс крушения самостоятельности народов Средиземноморья и их включения в Римскую державу. Эта сторона труда Полибия привлекла к нему внимание исследователей, еще в середине прошлого века пытавшихся объяснить политическую позицию древнего автора в аспекте актуальной тогда проблемы национального объединения европейских государств. При этом одна часть историков (преимущественно немецких) обвиняла Полибия в забвении общеэллинских интересов и "ахейском патриотизме", а другая восхваляла его за то, что он понял безнадежность дела эллинов и провозгласил благодетельность римского завоевания. Модернизаторский подход к оценке политической позиции Полибия был осужден Ф. Г. Мищенко, подчеркивавшим недопустимость перенесения понятий и терминов XIX в. на отношения в древнегреческих общинах¹ .Оценивая сущность этих отношений, Ф. Г. Мищенко объяснял политическую линию Полибия его неспособностью принять программу радикальных социальных движений и решительно возражал против суждения своего учителя В. Г. Васильевского, будто Грецию погубила "социальная анархия"² . В западноевропейской историографии конца XIX и начала XX в. в качестве определенной реакции на преимущественную разработку проблемы "Полибий как политик" главное внимание уделялось Полибию как историку³ . Он был объявлен представителем научной, позитивной и даже позитивистской историографии в древности⁴ . С развитием нового научного направления, представленного во Франции школой "Анналов", в центре внимания оказывается "метод Полибия", понимаемый как совокупность всех приемов, сознательно применяемых историком для изучения исторического процесса и его закономерностей. К этому направлению относится монография французского историка П. Педека⁵ . Совет-

¹ Ф. Г. Мищенко. Федеративная Эллада и Полибий. В кн.: Полибий. Всеобщая история в сорока книгах. М. 1890, стр. CCXLIII.

² В. Г. Васильевский. Политическая реформа и социальное движение в древней Греции. СПБ. 1869, стр. 326.

³ Высокая оценка труда Полибия содержится в работе O. Cuntz. Polybius und sein Werk. Leipzig. 1902. Виламовиц- Мелендорф (U. Wilamowitz-Moellendorf. Die griechische und lateinische Literatur und lateinische Sprache. 1912, S. 175) и Лакер (R. Laquer. Polybius und sein Werk. Leipzig. 1913) видят в Полибий лишенного оригинальности компилятора, неумело соединившего в своем произведении элементы различного происхождения.

⁴ A. et M. Croiset. Histoire de la litterature grecque. T. V. P. 1901, p. 269; R. Pischon. Un historien positiviste dans l'Antiquite. "Revue universitaire" (Bruxelles). t. VI, 1896, pp. 317 - 334.

⁵ P. Pedech. La methode historique de Polybe. P. 1964.

стр. 87

ский ученый Н. И. Конрад видит во "Всеобщей истории" Полибия и "Истории" его современника китайца Сыма Цяня наиболее древние образцы философско-исторических сочинений⁶ . Однако он рассмотрел лишь одну сторону философии истории Полибия и Сыма Цяня - теорию круговорота. Задачей настоящей статьи является выяснение историко-философской позиции Полибия во всех ее главных проявлениях, равно как и выявление связи между методом Полибия и методикой его исследования.

Если поставить вопрос, в чем коренное отличие труда Полибия от произведений его предшественников, среди которых имеются такие имена, как Фукидид и Аристотель, то приходится отметить, что ни один из этих авторов, давших прекрасные образцы сочинений на исторические темы, не ставил своей задачей сформулировать, каковы задачи истории как науки. Полибий впервые выступает как теоретик истории.

Последнее обстоятельство может быть объяснено не только и не столько выдающимися способностями Полибия, сколько предшествующим развитием научной мысли в Древней Греции. Между сочинениями первых греческих историков- логографов и трудом Полибия прошло три века. На основе развития естественных наук к середине IV в. до н. э. вырабатывается понимание отличия научного знания от чувственного восприятия и опыта. Одновременно складывается определенная методика научного исследования во всех сферах знания. Она включает точную формулировку вопроса, критику взглядов предшественников, расчленение явления на простейшие элементы и, главное, выявление их причин.

Основываясь на этих принципах, Аристотель и его последователи - перипатетики - систематизировали и классифицировали явления природы, обращая внимание на их зарождение, рост, упадок, естественные реакции. Такая же систематизаторская работа совершалась и в области гуманитарных наук. В восьми книгах "Политики" Аристотеля излагалась его теория общественного бытия. В качестве ее основы послужили факты истории 158 государств, тщательно собранные и обработанные Аристотелем и его учениками. Следуя своему научному методу, Аристотель расчленил государство на его простейшие элементы и рассмотрел каждый из них в отдельности и во взаимодействии правящих и подчиненных. Он выделил также важнейшие исторически сложившиеся к тому времени формы государства и охарактеризовал их признаки. Существенным вкладом Аристотеля в науку о государстве была разработка теории политических переворотов, исходящая из понимания присущего каждому из рассмотренных им государств антагонизма между богатыми и бедными и недовольства различных прослоек и лиц своим общественным и экономическим положением.

Так был подготовлен тот подход к фактам истории общественного бытия, который мы можем назвать теоретическим. Но он не был осуществлен на практике ни Аристотелем, ни теми историками эллинистической эпохи, которые жили в III в. до н. э., хотя в их произведениях, судя по сохранившимся отрывкам, присутствовали теоретические моменты. Тимею, Каллисфену, Филину недоставало того понимания универсальности исторического процесса, которое приходит к Полибию как очевидцу окончательного крушения полисной системы и системы союзов полисов, современнику рождения всемирной Римской державы. Примечательно, что свою "Всеобщую историю" Полибий писал в Риме, где он жил сначала в качестве заложника, а затем близкого друга одного из основателей этой державы, Корнелия Сципиона Эмилиана. Находясь в центре событий, присутствуя при рождении замыслов будущих войн, яв-

⁶ Н. Н. Конрад. Полибий и Сыма Цянь. В кн.: "Запад и Восток". М. 1972, стр. 48.

стр. 88

ляясь их свидетелем, Полибий, более чем кто-либо другой из историков его времени, имел данные для создания исторического труда нового типа.

В труде Полибия история самоопределяется как научная дисциплина, отличная от художественного повествования и риторики. В этом отношении наиболее показательно противопоставление Полибием задач истории и трагедии: "Цели истории и трагедии не одинаковы, скорее противоположны. В одном случае требуется вызвать в слушателях с помощью правдоподобнейших речей удивление и восхищение на данный момент; от истории требуется дать любознательным людям непреходящие уроки и наставления правдивой записью деяний и речей. Тогда как для писателя трагедий главное - ввести зрителей в заблуждение посредством правдоподобного, хотя и вымышленного изображения, для историков главное - принести пользу любознательному читателю правдою повествования" (II, 56, 11 - 12)⁷ . Противопоставление истории и поэзии мы находим уже у Аристотеля, отмечающего, что историк говорит о действительно случившемся, а поэт о том, что могло бы случиться. Но в отличие от Полибия Аристотель отдает предпочтение поэзии, считая, что она "ближе к философии и серьезнее истории: поэзия говорит более об общем, история - о единичном". Примером истории такого рода Аристотелю служит труд Геродота. Впрочем, уже сочинение Фукидида могло бы ему показать, что история так же, как философия, может касаться общих вопросов.

Столь же решительно Полибий выступает против превращения исторического повествования в напыщенную, но бессодержательную риторику. Разница между историей и хвалебным красноречием так же велика, как между видами местности и театральной декорацией (XII, 28а, 2). Общим для истории и риторики является использование обеими речей, но в первом случае должно говорить о воспроизведении речей действительно произнесенных или таких, какие обычно произносятся в соответствующих ситуациях, а во втором - о красноречии как таковом. Изобретение речей и нагромождение в них всего, что может быть сказано о данном предмете, "противно истине, ребячески глупо и прилично разве лишь школяру" (XII, 25i, 4 - 9). Главный критерий, отличающий историю от ее сестер - трагедии и риторики, - это правдивость.

Полибий был далеко не первым, кто произнес истории похвальное слово. Во введении к своему труду он подчеркивает: "Не только тот или иной историк и не мимоходом, но, можно сказать, все начинают и кончают уверением, что уроки, почерпнутые из истории, наивернее ведут к просвещению и подготовляют к занятию общественными делами, что повесть о воспитании других людей есть вразумительнейшая или единственная наставница, научающая нас мужественно переносить превратности судьбы" (I, 1, 2). Полибий вообще не восхваляет историю, а стремится выявить пользу изучения современной истории, или, точнее, истории римских завоеваний.

Для Полибия, ахейского аристократа и свидетеля пагубной, с его точки зрения, социальной и политической анархии в Элладе, римское владычество не только неотвратимое, но и благодетельное явление, в чем он стремится убедить своих читателей. Но он не закрывает глаза на факты жестокости и произвола, чтобы показать самим победителям вред неумеренного пользования властью. Судьба Марка Регула, одного из безжалостных завоевателей, попавшего в плен к побежденным и ис-

⁷ Ср. Pol., XV, 36, 7: "Многословие по поводу происшествия непоучительного и неприятного более уместно в трагедии, чем в истории" (см. также: II. 16, 14; III, 48, 8. Здесь и ниже перевод Ф. Г. Мищенко). Говоря о различиях целей истории и трагедии, Полибий не отрицает познавательного значения последней и призывает изучать ее так же, как мифы (XXIII, M., 1). Подробнее см. B. Ullman. History and Tragedy. "Transactions of the American Philological Association". Lancaster (далее - ТА), Vol. 73, 1942; P. Venini. Tragedia e storia in Polibio. "Dionisio" [Siracusai], 14, 1951, pp. 3 - 10.

стр. 89

пытавшего на себе их участь, служит наглядным уроком (I, 35, 3). Сила подобных примеров в том, что они способствуют исправлению людей, воспитывая их на чужих несчастьях. В этом же плане поучительны примеры больших народных бедствий. Описывая вторжения варваров, Полибий указывает, что "ни один из народов, живо представляющих себе тогдашние изумительные события, памятующих, сколько десятков тысяч варваров, воодушевленных чрезвычайной отвагой, прекрасно вооруженных, уничтожены были отборными силами, действовавшими со смыслом и искусно, ни один из них не устрашится множества запасов, оружия и воинов и в борьбе за родную землю не остановится перед напряжением последних сил" (II, 35, 8). Таково патриотическое значение истории.

Рассматривая типы исторических сочинений, Полибий выделяет генеалогическую историю; повествования о колониях, основании городов, о родстве племен; повествования о судьбах народов, городов, правителей (XI, 1, 4). Генеалогический жанр - это рассказ о богах и героях, то есть изложение мифологии в духе таких авторов, как Гесиод. Второй жанр тоже касается отдаленной и полулегендарной эпохи. Полибий, очевидно, имел в виду содержание труда историка IV в. до н. э. Эфора. Третий вид исторических сочинений посвящен истории народов, городов и царей, тому, что, по мнению Полибия, охватывается термином "прагматическая история". Однако вокруг содержания этого термина у Полибия идут споры. Некоторые считают, что этот термин обозначает манеру написания истории самим Полибием⁸ . В переводе Ф. Г. Мищенко употребляются разные значения термина "прагматическая история". Это и "история действительных событий", и "правдивая история", и "политическая история", и "государственная история"⁹ . Как нам кажется, ближе к истине П. Педек, полагающий, что термин "прагматическая история" не создан Полибием и не означает ни метода объяснения причин, ни специально политической истории. Это выражение, пришедшее из риторики, обозначает современную историю в противовес древней - легендарной¹⁰ .

Характеризуя современную ему эпоху, Полибий подчеркивает ее главную особенность - универсализм, требующий создания всеобщей истории: "Особенность нашей истории и достойная удивления черта нашего времени состоит в следующем: почти все события мира судьба направила насильственно в одну сторону и подчинила их одной и той же цели. Согласно с этим и нам подобает представить читателям в едином обозрении те пути, какими судьба осуществила великое дело" (I, 4, 1). Главное преимущество всеобщей истории заключается, с точки, зрения Полибия, в том, что только она позволяет понять общий и закономерный ход событий и зависимость одного события от другого. Всеобщая история позволяет, в частности, уяснить, что антиохова война зародилась из филипповой, филиппова из ганнибаловой, ганнибалова из сицилийской, что промежуточные события при всей их многочисленности и всем их разнообразии в своей совокупности ведут к одной и той же цели (III, 32; ср. VIII, 4, 2).

Ставя универсализм своего труда в связь с особенностями эпохи, приведшей все происходящие в разное время и в разных странах события к единому знаменателю, Полибий тем самым отделяет себя от предшественников, многие из которых также уверяли читателей о намерении

⁸ M. Gelzer. Die pragmatische Geschichtsschreibung des Polybios "Festschrift fur Karl Weickert". B. 1955, S. 87 f.

⁹ См. Полибий. Всеобщая история в сорока книгах. Перевод с греческого Ф. Г. Мищенко. М. 1890; 1, 2, 8; 1, 35, 9- правдивая история; XII, 25е, 1; XII, 27а. 1 - XXXIX, 12, 4 - политическая история; IX, 2, 4; XXXVI, 17, 1; XXXVII, 9, 1 - государственная история; III, 47, 8 - история действительных событий.

¹⁰ P. Pedech. Op. cit., p. 32.

стр. 90

выйти за хронологические и территориальные рамки истории одного народа. Лишь Эфор был писателем, создавшим опыт всеобщей истории. Остальные, по мнению Полибия, выдавали за всеобщую историю изложение судеб двух народов, например, римлян и карфагенян, забывая о событиях, происходивших в Иберии, Ливии, Сицилии, Италии, или просто сводили рассказ к хронике международных событий (V, 33, 1 - 7).

Таким образом, под всеобщей историей Полибий понимает не просто труд с широким охватом событий, но и произведение, выявляющее временные и причинные связи между ними. Во многих местах своего сочинения Полибий подчеркивает, что он считает главной задачей объяснить, как, когда и почему почти все части тогдашнего мира попали под римское господство (III, 1, 4). В другом случае он стремится узнать, как, когда и по какой причине римляне совершили поход в Сицилию (I, 5, 2). Эта же формула применяется им как средство анализа при выявлении эволюции государственного устройства: как, когда и почему данный режим начинает трансформироваться (VI, 4, 12). Нередко эта трехчленная формула встречается у него в усеченном виде: ахейцы достигли во всем Пелопоннесе господства и добились преимуществ по сравнению с более многочисленными, богатыми и доблестными аркадянами и лакедемонянами. "Как и почему это произошло?" - спрашивает Полибий (II, 38, 4). Излагая преимущества легиона перед фалангой, он стремится ответить на вопросы, которые могут возникнуть, - почему и каким образом фалангу одолел военный строй римлян (VIII, 32, 13). Отмечая, что репутация Сципиона стала возрастать в Риме с немыслимой быстротой, он выясняет, почему и как это произошло (XXXI, 23, 2). Во всех этих случаях не требуется выявления временной связи. Она дается самой постановкой проблемы, заранее определенным временем совершающегося или совершившегося явления. Эти примеры, число которых можно было бы приумножить, показывают, что главной задачей исторического исследования Полибий считает выяснение причинной связи.

Уже у Геродота присутствуют этиологические (причинные) моменты, но они не играют сколько-нибудь значительной роли¹¹ . По Геродоту, например, Дарий и Ксеркс вторгаются в Грецию не для того, чтобы покарать афинян за их помощь восставшему Милету или сожжение Сард. У Дария возникает замысел экспедиции в Элладу еще до похода против скифов. Его внушает ему Атосса. Ксеркс также не намеревался вести войну против эллинов и не помышлял об отмщении за Марафон. К войне его побуждает Мардоний и явившийся ночью призрак¹² . Цепь событий, приведших к столкновению Запада и Востока, выглядит у "отца истории" как остроумный фарс - в основе этого грандиозного конфликта оказывается похищение обеими сторонами женщин, которые, по мысли Геродота, "не были бы похищены, если бы сами того не хотели"¹³ .

Неизмеримо большее значение имеет определение причинной связи событий у Фукидида¹⁴ . Он посвящает истокам Пелопоннесской войны всю первую книгу. Исходным мотивом войны он считал рост могущества Афин, внушивший страх Лакедемону. Непосредственный же повод к столкновению он видит во враждебных актах обеих сторон. Явная расплывчатость терминов, употребляемых Фукидидом, мешает выяснению действительной причинной связи событий¹⁵ . С трудом Феопомпа (IV в. до н. э.) в греческую историографию входит преувеличение роли личности

¹¹ K. A. PageI. Die Bedeutung des aitiologischen Momentes fur Herodots Geschichtsschreibung. Bern und Leipzig. 1927; L. Pirson. Prophasis and Aitia. ТА, Vol. 83, 1952, pp. 208 - 211.

¹² Herod., Ill, 134; VII, 5.

¹³ Herod., I, 1 - 5; С. Я. Лурье. Геродот. М. -Л. 1947, стр. 157.

¹⁴ J. de Romilly. Thucydide et l'imperialisme athenien. P. 1947.

¹⁵ Thue., I, 23, 6; 24 - 66; VI, 6, 1; G. M. Kirkwood. Thucydides Words for "cause". "American Journal of Philology", Vol. 73, 1952.

стр. 91

(которая рассматривается как источник всех происходящих в мире событий), а одновременно и обостренный интерес к выяснению скрытых причин поступков тех или иных исторических персонажей, их замыслов и настроений. Это вполне отвечало духу эпохи войн Филиппа и Александра¹⁶ . И, наконец, Аристотель ввел понимание причинности как основы всех наук.

Все это может объяснить место, которое занимает концепция причинности у Полибия. То обстоятельство, что труды его непосредственных предшественников- историков IV-III вв. до н. э. - не сохранились, затрудняет выяснение того, какова роль самого Полибия в развитии этой теории. "Я утверждаю, - заявляет он, - что наиболее необходимые элементы истории - это выяснение следствий событий и обстоятельств, но особенно их причин" (III, 32, 6). Критикуя своих предшественников, Полибий отмечает сбивчивость их понятий о причинных связях: они не видят разницы между поводом (профасис) и причиной (аитиа), а также началом (архе) войны и поводом (XXII, 18, 6). Развивая свою мысль, Полибий указывает, что "причина и повод занимают во всем первое место, а начало - лишь третье. Со своей стороны, началом всякого предприятия я называю первые шаги, ведущие к выполнению уже принятого решения, тогда как причины предшествуют решениям и планам: под ними я разумею помыслы, настроения, в связи с ними расчеты, наконец, все то, что приводит нас к определенному решению или замыслу" (III, 6, 6 - 7).

Это положение раскрывается на примере почти всех главных войн изучаемой Полибием эпохи. Осаду Ганнибалом Сагунта и переход карфагенянами Ибера он считает не причиной Второй Пунической войны, а ее началом (III, 6, 3). Также переход Александра через Геллеспонт - не причина войны с Персией, а ее начало (III, 6, 5). Причины войны коренятся в планах Филиппа II и в отношениях, сложившихся задолго до Александра. Равным образом высадку Антиоха в Димитриаде нельзя считать причиной Сирийской войны, поскольку этоляне еще до прибытия Антиоха вели войну с римлянами (III, 6, 4).

Выяснение причин войн включает такое понятие, как "крисис". В трудах Аристотеля "крисис" - это суждение в психологическом смысле, то есть такой мыслительный акт, в результате которого принимается решение¹⁷ . В этом смысле термин "крисис" употребляется Полибием весьма редко (VI, 11, 10). Обычным для него смыслом этого слова является "желание". Объясняя, почему этоляне, объявляя войну мессенянам, не стали дожидаться союзного собрания, он говорит, что они прислушивались лишь к голосу страсти и желанию (IV, 5, 10).

Свою систему причинных связей Полибий применяет прежде всего для объяснения войн. Ко всем им в одинаковой мере прилагается единство из трех элементов - как (пос), когда (поте), почему (диати). Первый элемент включает анализ условий, которые вынуждали народ или царя браться за оружие. Он идет в двух направлениях: политическом, включающем намерения и планы враждующих сторон, и моральном, распространяющемся на разум руководящих личностей, на их представления об ответственности за конфликт. Все это в совокупности составляет "причину" (аитиа). Исследование "повода" (профасис) должно объяснить значение доводов, выставляемых воюющими сторонами. Сюда входит и аспект законности со ссылкой на право или мораль. Наконец, изложение "начала" (архе) означает рассмотрение случайных причин войны, связанных с предшествующим анализом, и рассказ о конкретных событиях, определивших ход военных действий.

В своем объяснении Полибий, разумеется, стоит далеко от современ-

¹⁶ P. Pedech. Op. cit., p. 63.

¹⁷ Arist. Rhet., II, 1. 1377b, 11.

стр. 92

ной науки, изучающей социально-экономические, политические и психологические условия происхождения войн. Он пытается выделить единственную, простую и очевидную причину в ряду условий, определяющих возникновение войны. В конечном счете все сводится к специфически личным обстоятельствам. Так, Ганнибала Полибий называет "единственным виновником, ответственным за все то, что претерпевали и испытывали обе стороны, римляне и карфагеняне" перед Второй Пунической войной (IX, 22). Аналогичную роль сыграл в Первой Македонской войне Филипп V. В войне с Антиохом ответственность за развязывание конфликта несли этолийцы, но за их общиной у Полибия стоят конкретные лица - Фоас, Демокрит. Между войной и мыслями о ней фактически нет разницы. Этиология (учение о причинах) состоит, по мнению Полибия, в том, чтобы понять, как замысел становится реальностью.

Объяснение событий в их закономерной связи, считает Полибий, зависит прежде всего от объема и качества материала, которым располагает историк. Отсюда его особое внимание к отбору источников. На первое место среди них Полибий ставит личные наблюдения историка. При этом он ссылается на Гераклита, который учил, что зрение правдивее слуха, ибо глаза - более точные свидетели, чем уши (XII, 27, 1). Самый выбор того или иного предмета исторического исследования и его хронологических рамок Полибий обосновывает тем, что данные события либо совершались на его глазах, либо - на памяти отцов, также являвшихся очевидцами (IV, 2, 1 - 3). Перед глазами Полибия действительно прошли очень многие из описанных им событий. Он с юности участвовал в политической деятельности, выполняя различные задания руководителей Ахейского союза, был начальником союзной ахейской конницы, принимал участие в войне против Антиоха IV Епифана (175 - 164 гг. до н. э.), затем против кельтиберов (151 - 150 гг. до н. э.), в осаде и разрушении Карфагена (149 - 146 гг. до н. э.), в разрушении Коринфа (146 г. до н. э.) и в осаде Нуманции (133 г. до н. э.), встречался с нумидийским царем Масиниссой. Кроме того, он совершил путешествия по Италии, Северной Африке, Галлии, Испании, Греции, плавал на кораблях римского флота за Столбы Геракла в Атлантический океан.

Уже предшественники Полибия пользовались путешествиями для своих географических и этнографических исследований. В этом отношении наиболее показательны примеры Гекатея и Геродота. Но, пожалуй, только Полибий попытался теоретически обосновать этот способ сбора информации. Путешествие, считал он, открывает возможности для непосредственного наблюдения и расспроса местных жителей. Изучение истории по книгам не может, по его мысли, заменить знакомства с местностями, где происходили события. Даже в том случае, когда историк-книжник обращается к собиранию известий, он обречен на грубые ошибки: "Да и в самом деле, невозможно не задать настоящий вопрос о сухопутной и морской битве, понять все подробности рассказа, если не имеешь понятия об излагаемых предметах. Разъяснение дела зависит столько же от вопрошающего, сколько от рассказчика" (XII, 28а, 2 - 10). Находясь в Риме с 167 по 150 г. до н. э., Полибий смог получать информацию о событиях из первых рук. Его информаторами были греческие изгнанники, искавшие убежища в Риме, путешественники и, наконец, римляне, бывшие послами, военачальниками, сенаторами. Впечатляет уже самый перечень тех лиц, с которыми был знаком Полибий.

Большое место занимает в его труде документальный материал. Значение последнего осознавали и предшественники Полибия. Геродот и Фукидид нередко цитируют надписи и архивные документы¹⁸ . Эфор

¹⁸ О документах у Геродота и Фукидида см.: H. Volkmarn. Die Inschriften im Geschichtswerk des Herodot. "Convivium". Festgabe fur Konrad Ziegler. Stuttgart 1954; K. Meyer. Die Urkunden im Geschichtswerk des Thukydides. Munchen. 1955.

стр. 93

и Каллисфен также использовали документы (IV, 33, 2). Полемон, современник Полибия, изучал памятники архитектуры Афин и Спарты, картины Пропилеи и Сикиона, сокровища Дельф, собирал надписи на статуях, колоннах и получил прозвище "отыскателя стел"¹⁹ . Но критика достоверности источника носит у предшественников Полибия в значительной степени случайный характер. Ни Фукидид, ни Аристотель даже не указывают на происхождение договора или текста, который они цитируют. Это делает Тимей, впервые пытавшийся установить правила использования источников. Но и он допускает, с точки зрения Полибия, неточности: "Нельзя не удивляться, почему Тимей не называет нам ни города, в котором был найден этот документ, ни места, на котором начертанный договор находится, не называет и тех должностных лиц, которые показывали ему документ и беседовали с ним; при наличии этих показаний все было бы ясно, и в случае сомнений каждый мог бы удостовериться на месте, раз известны местонахождение документа и город" (XII, 10, 5). Таким образом, задача историка - не просто основываться на документальном материале, но и давать читателю полное и точное представление об источнике своей информации.

В труде Полибия приводится множество оригинальных документов. Они могут быть разделены на три категории: договоры, постановления, письма. Полибию, как он свидетельствует об этом сам, были доступны тексты договоров, находившиеся в табулярии курульных эдилов на Капитолийском холме (III, 26, 1). Но не всегда представляется возможным выяснить, какими из договоров пользовался Полибий. В его труде упоминаются договор Рима с Карфагеном после Первой Пунической войны в нескольких редакциях (I, 62, 8 - 9; III, 27, 2 - 10), договор Рима с иллирийской царицей Тевтой (II, 12, 3), Ганнибала с Филиппом (VII, 9), Сципиона с Карфагеном (XV, 18), Рима с этолийцами (XXI, 32), Апамейский договор (XXI, 46), договор Фарнака с другими царями Малой Азии (V, 25, 2), три договора Рима с Карфагеном, относящиеся ко времени до Пунических войн (III, 22 - 25). Кроме того, в не дошедшей до нас части труда Полибия содержались договоры Марка Аврелия Левина с этолийцами (212 г. до н. э.) и договор Рима со спартанским тираном Набисом, цитируемые Титом Ливием и Аппианом²⁰ . О том, что большинство этих договоров изучалось Полибием лично, говорят формулы официальных документов и тексты официальных договоров, приводимые им полностью. В отношении первого римско-карфагенского договора Полибий замечает, что он написан на архаическом языке, трудно понимаемом даже сведущими людьми (III, 22, 4). Видимо, поэтому, приводя содержание договора, Полибий считает нужным указать, что излагает его "приблизительно". Но такая же оговорка сделана им при введении в текст договора Лутация Катулла 241 г. до н. э. (I, 62, 8). Очевидно, слово "приблизительно" означает, что документ излагается в сокращенной форме. Договор между карфагенянами и Филиппом V, текст которого приводит Полибий (VII, 9), наличествовал, очевидно, в римских архивах, так как македонское посольство, его подготовившее, было захвачено в плен римлянами²¹ . Нетрудно понять, каким образом в распоряжении Полибия оказался текст договора Фарнака с малоазийскими царями: Рим выступал гарантом этого договора, и текст последнего был доставлен римскими представителями в сенат. С текстом Апамейского договора знакомился после Полибия Аппиан в том же табулярии²² . И там же Тит Ливии видел договоры Рима с этолийцами и Набисом²³ .

¹⁹ Ath., VI, 234 d.

²⁰ Liv., 26, 24, 14; 38, 33, 9; App. Syr, 39.

²¹ Liv., 23, 34, 2 - 9; 39, 1.

²² App. Syr., 39.

²³ Liv., 26, 24, 14; 38, 33.

стр. 94

Полибий отсылает читателя также к многочисленным документам, тексты которых находились в Греции: акту о прекращении междоусобия в Мегалополе, начертанному на столбе у жертвенника Гестии в Гамарии (V, 93, 10), декрету о принятии Спарты в Ахейский союз, написанному на столбе (XXIII, 18, 1), договору ахейцев с мессенянами (XXIV, 2, 3). Эти документы историк не имел перед своими глазами, так как писал свою историю в Риме.

Полибий излагает содержание писем Сципиона к Филиппу (X, 9, 3), братьев Сципионов к царю Вифинии Прусии (XXI, 11), Сципионов к Эмилию Региллу и Эвмену (XXI, 8). В первом из писем, очевидно, написанном в 190 г. до н. э., Сципион вспоминает о своем походе в Иберию в 210 г. до н. э. Во втором письме братья Сципионы на исторических примерах убеждали вифинокого царя не бояться римлян и смело переходить на их сторону. В последнем из названных посланий сообщалось о движении римских войск к Геллеспонту. Можно было бы думать, что Полибий заимствовал сообщение о письмах из "Истории" П. Корнелия Сципиона. Но так как известно, что восточный поход не входил в эту историю, ясно, что Полибий пользовался архивом дома Сципионов²⁴ .

Часто говорят, что Полибий использовал ахейские архивы²⁵ . Этому утверждению противоречит краткость текста, касающегося ахейских дел. Единственная надпись, которую приводит Полибий, не идет в расчет: это извлечение из Каллисфена об измене Аристомена (IV, 33, 3). Педек резонно замечает, что, работая над первой частью своего труда, Полибий не мог использовать ахейские архивы, они стали ему доступны лишь при написании второй части (книги XX-XL), так как он посетил Грецию после 146 года. Но фрагменты, сохранившиеся от этих книг, не позволяют судить об использовании архивов²⁶ .

Бесспорно использование Полибием родосских архивов. Об этом свидетельствует прежде всего то место, где он, возражая Зенону и Антисфену, ссылается на отчет родосского наварха о битве при Ладе, который хранился в помещении для высших должностных лиц (пританее) Родоса (XVI, 15, 8). Но, кроме того, можно извлечь из текста труда Полибия материал, восходящий к этим архивным данным. Согласно Ульриху, Полибий взял из родосских архивов, помимо официального отчета о битве при Ладе, документальные сведения о подарках, посланных родосцами жителям Синопы в 219 г. до н. э. (IV, 56, 2 - 3), перечень даров, полученных самими родосцами, пострадавшими от землетрясения, от сицилийских тиранов (V, 88, 5, сравн. 89, 9), список кораблей, потерянных в битве при Хиосе (XVI, 7)²⁷ . Однако Педек полагает, что все эти данные Полибий почерпнул из исторических трудов Зенона и Антисфена, что же касается письма родосского наварха, то оно могло быть привезено в Рим родосцами по запросу Полибия²⁸ . Но и в этом случае возражения Педека неосновательны. Даже если письмо было привезено в Рим, оно являлось историческим и, если употреблять современную терминологию, архивным документом. Допуская присылку в Рим одного архивного документа, правомерно предположить, что таким же путем могли прийти и другие.

²⁴ P. Pedech. Op. cit., p. 381.

²⁵ J. Valeton. De Polybii fontibus et auctoritate disputatio critica. Traiecti ad Rhenum. 1879, pp. 206 - 213; H. Nissen. Kritische Untersuchungen iiber die Quellen der vierten und funften Dekade des Livius. B. 1863, S. 106; R. von Scala. Die Studien des Polybios. Stuttgart. 1890, S. 268; E. Mioni. Op. cit, p. 123; K. Ziegler. Polybios. "Real-Encyclopadie der classischen Altertumswissenschafb, Vol. XXI, 1932, col. 1564.

²⁶ P. Pedech. Op. cit., p. 378.

²⁷ H. Ullrich. De Polybii fontibus Rhodis. Lipsiae. 1898.

²⁸ P. Pedech. Op. cit., p. 379.

стр. 95

Рассмотрение документального материала в труде Полибия подводит нас к вопросу о цели, которую преследовал он, включая его в текст своего сочинения. Приводя подлинные документы, Полибий, бесспорно, стремился осуществить на деле сформулированное им самим требование: "История должна быть правдивой". Полибий пользуется текстами как средством, позволяющим преодолеть неточность и приблизительность в трудах предшествующих авторов. Возражая Филину, утверждавшему, что какое-то соглашение оставляло Сицилию Карфагену, а Италию римлянам (III, 26, 4), он приводит три карфагенско-римских договора, из которых явствует, что Италия с давних пор была объектом карфагенской политики. Письмо из родосского пританея служит Полибию для опровержения мнения Зенона и Антисфена о победе родосцев. Ссылаясь на письмо Сципиона к Филиппу, он стремится доказать ошибочность взглядов тех историков, которые приписывали успех Сципиона вмешательству богов и судьбы. Документ позволяет Полибию быть точным в деталях. Полибий подчеркивает, например, что изучение перечня карфагенских войск на медной доске в Лакинии, составленного по приказу самого Ганнибала, позволило ему вдаваться в такие подробности, относительно которых другие историки могли лишь фантазировать (III, 33. 45 - 18).

Наряду с документами источником сведений Полибия являются труды историков, касающиеся тех же событий, что и "Всеобщая история". Об этом свидетельствует частая полемика его с предшественниками, иногда с указанием, а порой и без указания имен. В ряде случаев можно предположить использование Полибием того или иного автора, хотя сам Полибий на него не ссылается. В III книге "Всеобщей истории" источником является произведение автора, хорошо осведомленного в делах карфагенян. По всей видимости, это Силен, совершивший поход вместе с Ганнибалом.

В сочинении Полибия мы находим критический обзор трудов Тимея, Эфора, Феопомпа, Филина и ряда других историков. Главным недостатком своих предшественников он считает отсутствие у них практического государственного или военного опыта. "История, - заявляет Полибий, - будет тогда хороша, когда за составление исторических сочинений будут браться государственные деятели и будут работать не мимоходом, как теперь, а с твердым убеждением в величайшей настоятельности и важности своего начинания, когда они будут отдаваться ему всей душой до конца дней или же когда люди, принимающиеся за составление истории, сочтут обязательным подготовить себя жизненным опытом" (XII, 28, 4). Отсутствие специальных познаний в той или иной отрасли военного дела приводит к ошибкам даже у серьезных историков. Так, Эфор, живописующий с изумительным мастерством морские сражения, при описании сухопутных битв оказывается совершенным невеждой (XII, 25f, 1 - 4). Тимей, проживший полвека изгнанником в Афинах, не мог ознакомиться с сицилийским и италийским театрами политических событий и военных действий. Поэтому когда он касается военных действий или описывает местности в этих районах, то допускает множество ошибок. По образному сравнению Полибия, даже в тех случаях, когда Тимей приближается к истине, "он напоминает живописцев, пишущих свои картины с набитых чучел. И у них иной раз верно передаются внешние очертания, но изображениям недостает жизненности, они не производят впечатления действительных животных, что в живописи главное" (XII 25h, 2 - 3).

От историка Полибий требует не только опытности в военном деле, но и конкретного знания экономического положения государств, судьбами которых он занимается. В этом отношении Полибий является последователем Фукидида, осознававшим связь между экономикой и военно-

стр. 96

политической историей. Подвергая критике Филарха, историка конца III в. до н. э., Полибий замечает: "В его утверждениях каждый прежде всего поражается непониманию и незнанию общеизвестных предметов - состояния и богатства эллинских государств, а историкам это должно быть известно прежде всего" (II, 62, 2). В соответствии с этим требованием сам Полибий постоянно обращает внимание на финансовое положение государств, систему сбора налогов, плодородие местности, запасы продовольствия, естественные богатства, дороговизну или дешевизну продуктов питания вплоть до указания их стоимости. Превращение Нумидии в плодородную и цветущую страну он считает важнейшим и чудеснейшим деянием Масиниссы (XXXVII, 10, 7). С богатством и бедностью Полибий связывает состояние нравов народов и успехи в развитии государственности. Так, мягкость нравов и раннее развитие государственности у турдитан, потомков тартессиев, он объясняет богатством Южной Испании (XXXIV, 9, 3), принятие законов Ликурга - бедностью Спарты, обходившейся "ежегодным сбором плодов" и железными деньгами (VI, 10). Богатство, согласно Полибию, ведет к порче нравов. Так, начало морального разложения римлян Полибий относит ко времени завоевания ими богатой Галлии (II, 21, 8). Страсть к обогащению рассматривается как причина гибели царей и политических деятелей (XXII, 11,2; XXIII, 5, 4).

Качество исторического труда зависит не только от полноты информации и тщательного отношения к ней, но и от подхода историка к своим задачам. Главным критерием хорошего историка, а соответственно и исторического труда является его правдивость. С сочувствием приводятся слова Тимея, что самой крупной ошибкой в написании истории является неправда (псеудос - XII, 11, 8). С правдивостью историка Полибий связывает все другие достоинства истории, делающие ее воспитательницей и наставницей жизни: "В историческом сочинении правда должна господствовать надо всем: как живое существо делается ненужным, если его лишат зрения, так и история (потеряв правдивость) превращается в бесполезное разглагольствование" (I, 14, 6). На ряде отрицательных примеров из трудов своих предшественников Полибий вскрывает причины, заставляющие историка искажать истину. Прежде всего это стремление придать своему сочинению увлекательный характер, поразить читателя необычайностью описываемых событий и ситуаций (VII, 7, 6). Наряду с этим к искажению истины приводит и отсутствие объективности, личные симпатии или антипатии историка (XVI, 14, 6; I, 14, 3). Наконец, неправда может быть обусловлена просто недостаточным знанием материала, неведением (XVI, 20, 7, 8; XXIX, 12, 9 - 12). Требование правдивости исторических сочинений Полибий связывает с общим прогрессом научного знания человечества и прежде всего с распространением письменности и закреплением памяти о случившемся в письменных источниках (XXXVIII, 6, 5 - 7).

Ни одна из сторон исторической концепции Полибия не вызывала в науке нового времени таких дискуссий, как место в ней "тихе" (судьбы). Причиной споров служит тот совершенно несомненный факт, что "судьба" встречается в тексте Полибия в самых различных пониманиях. В одном из них это историческая закономерность, которая определяет течение событий и направляет их к конечной цели. Она создает могущественные империи, но также и разрушает их. Римские завоевания - это осуществление плана, заранее установленного "судьбой". Отсюда задача историка - уразуметь, "каким образом и с помощью каких государственных учреждений (она) осуществила поразительнейшее в наше время и небывалое до сих пор дело, именно: все известные части обитаемой земли подчинила единой могущественной власти" (VIII, 4, 3 - 4). Ту же мысль выражают послы Антиоха III, убеждающие римлян пользоваться своим успехом умеренно и великодушно, "не столько для Ан-

стр. 97

тиоха, сколько для них же самих после того, как волей судьбы они получили господство над миром" (XXI, 16, 8). В ином значении "судьба" равнозначна божеству. Ее вмешательство проявляется в конкретных событиях Первой Пунической войны, во вторжении галлов, в конфликте между Филиппом V и Антиохом III, в крушении династии македонских царей, в гибели Персея, в восстании Лже-Филиппа, в коринфской войне (I, 56 - 58; II, 20, 7; XXIX, 27, 12). Во всех этих примерах она то играет роль арбитра в споре между людьми и государствами, то осуществляет высшую справедливость, карая неправедных и воздавая злом как им самим, так и их потомкам.

С другой стороны, Полибий неоднократно и весьма резко критикует попытки объяснять любые события в истории общества или отдельной личности вмешательством божества, или "судьбы". Причиной уничтожения римского флота у берегов Сицилии, считает он, была вовсе не "судьба", а всего лишь непредусмотрительность начальников (I, 37, 1 - 10). Сципион Африканский обязан своим возвышением не божественному провидению, а умелому использованию суеверий толпы (X, 2). Полибий обрушивается на историков, которые "по природной ограниченности, или по невежеству, или, наконец, по легкомыслию не в состоянии постигнуть в каком-либо событии всех случайностей, причин и отношений, почитают богов и "судьбу" виновниками того, что достигнуто расчетом, проницательностью и предусмотрительностью" (X, 5, 8). Глупцами называет он тех, кто приписывает победу римлян над македонянами "судьбе", отказываясь от выяснения разницы в военном строе этих народов (XVIII, 28, 4, ср. XV, 34, 2).

Эту противоречивость в оценках роли "судьбы" у Полибия некоторые исследователи объясняют эволюцией его взглядов, а также тем, что его текст имел несколько редакций²⁹ . Против этой гипотезы прежде всего говорит место из заключительной части труда Полибия, где автор обобщает свои взгляды на "судьбу" и тем самым показывает наличие у него единой концепции: "В тех затруднительных случаях, когда по слабости человеческой нельзя или трудно распознать причину, можно отнести ее к божеству или судьбе: например, продолжительные, необычайно обильные ливни и дожди, с другой стороны, жара и холода, вследствие их бесплодие, точно так же продолжительная чума и другие подобные действия, причины которых нелегко отыскать. Вот почему в такого рода затруднительных случаях мы не без основания примыкаем к верованиям народа, стараемся молитвами и жертвами умилостивить божество, посылаем вопросить богов, что нам говорить и что делать для того, чтобы улучшить наше положение или устранить одолевающие нас бедствия. Напротив, не следует, мне кажется, привлекать божество к объяснению таких случаев, когда есть возможность разыскать, отчего или благодаря чему произошло случившееся. Я разумею, например, следующее: в наше время всю Элладу постигло бесплодие женщин и вообще убыль населения, так что города обезлюдели, пошли неурожаи, хотя мы и не имели ни войн непрерывных, ни ужасов чумы. Итак, если бы кто посоветовал нам обратиться к богам с вопросом, какие речи или действия могут сделать город наш многолюднее и счастливее, то разве подобный советник не показался бы нам глупцом, ибо причина бедствия очевидна и устранение ее в нашей власти" (XXXVII, 9, 2 - 7) ³⁰ .

Таким образом, в трактовке "судьбы" Полибий выделяет два рода явлений: во-первых, не познанные вследствие ограниченности знаний че-

²⁹ R. Laquer. Op. cit.

³⁰ Далее Полибий указывает эту причину: "Люди испортились, стали тщеславны, не хотят заключать браков, а если женятся, то не хотят вскармливать прижитых детей, разве одного-двух из числа очень многих, чтобы оставить их богатыми и таким образом воспитать в роскоши. Отсюда-то в короткое время и выросло зло".

стр. 98

ловека или его возможностей (ливни, жара, эпидемии) и, во- вторых, доступные познанию людей (обезлюдение Греции). Если применить этот критерий к другим частям его труда, то будет видно, как Полибий старается отделить группу явлений, доступных познанию историков (например, разницу в военном строе или в политическом устройстве), от тех, в которых проявляет себя некая общая историческая закономерность и божественная справедливость, которые Полибий считает непознаваемыми. Отсюда ясно, что правильнее говорить не о противоречивости Полибия в оценках роли "судьбы", а о том, что он исходит из многоплановости ее проявлений и стремится установить определенные границы в употреблении этой категории. Он не сомневается, что "судьба" воплощает в себе историческую закономерность и божественную справедливость хотя бы по причине слабости человеческой природы, которая не позволяет ей предотвращать ливни или засуху. Но имеется сфера, где человек может развивать свою деятельность без оглядок на "судьбу". Это политика, в которой, согласно трактовке Полибия, проявляются высшие качества человека и возможности человеческого общества.

Эта же мысль повторяется и в тех посвященных теоретическим вопросам частях труда, где формулируются цели истории. Выяснение государственного устройства различных стран рассматривается как главная задача, а ее разрешение увязывается с ответом на главный вопрос: в чем причина побед Рима? (I, 1, 5; III, 2, 6; VI, 1, 3; VIII, 2, 3; XXXIX, 8, 7). О значении, которое автор придавал государственному устройству как историческому фактору, свидетельствует то, что он, нарушая связность повествования, посвящает Риму - государству-победителю - целиком шестую книгу. По мнению Полибия, лишь благодаря особому устройству своих учреждений и мудрости своих решений римляне после разгрома при Каннах не только добились победы над карфагенянами и восстановления своей власти над Италией, но и некоторое время спустя стали владыками всей ойкумены (III, 118, 7 - 10). Ахейцы, обладавшие меньшей территорией и богатством, чем другие народы Пелопоннеса, добились первенства также благодаря превосходству своего государственного устройства, основанного на принципах равенства и свободы (II, 38, 6 - 8). Конституция Ликурга и его законы, пригодные для внутренних дел Спарты, не были рассчитаны на господство этого государства над другими народами (VII, 48 - 49). Во время Первой Пунической войны Карфаген в отношении политического устройства не уступал Риму (I, 13, 2). Его политические учреждения были нерушимы, и конституция мудро поддерживала равновесие трех основных элементов - монархии, аристократии и демократии. Но во время Второй Пунической войны это равновесие нарушилось вследствие усиления демократического элемента, что и обеспечило победу римлянам, обладавшим лучшим государственным устройством (VI, 51).

Теоретической основой этих суждений о лучшем государственном устройстве служит учение Полибия о государстве, восходящее к Аристотелю³¹ . В государстве историк видит не творение богов, а продукт естественного развития человеческого общежития от животного состояния к человеческому коллективу. На первой ступени господствовала грубая физическая сила: "Наподобие животных они (люди. - А. Н .) собирались вместе и покорялись наиболее отважным и мощным из своей среды" (VI, 5, 9,). Отсюда ведет свое начало единовластие, которое Полибий отличает от царской формы правления, когда власть сохраняется не только за сильными и могущественными вождями, но и передается их потомкам. Этот наследственный принцип, обеспечивавший стабильность государственного развития, явился, по мнению Полибия, в то же время

³¹ K. Fritz. The Theory of the Mixed Constitution in Antiquity. A Critical Analysis of Polybios Political Thought. N. Y. 1954.

стр. 99

источником порчи первой формы правления и превращения ее в тиранию. На смену тирании приходит аристократия как власть народных вождей и борцов против тирании. Но и эта политическая форма в результате передачи власти по наследству от отцов к сыновьям вырождается в олигархию. Олигархия уступает место демократии, когда все заботы о государстве и охрана его принадлежат самому народу. Однако, как считает Полибий, ненасытная жажда власти и богатств разлагает и народное правление. Демократия разрушается и переходит в беззакония и господство силы. Происходят изгнания, переделы земель, бесчинства, пока власть вновь не возвращается к единоличному правителю (VI, 7 - 9). Такова циклическая теория эволюции государственных форм, которую выдвигает Полибий. Превращение государственных форм в свою противоположность, как полагает Полибий, - процесс фатальный. Можно лишь задержать пагубные результаты порчи государственного механизма. Примером этого является конституция Ликурга, мудро установившего не простую и единообразную форму правления, а сложную, соединившую все преимущества наилучших форм правления и устранившую все их недостатки. Другой пример мудрого сочетания наилучшего в государственных формах - римская конституция, соединившая в себе неограниченную власть консулов, аристократизм сената и демократию комиций (VI, 11 - 18)³² .

"Вырождение" рассматривается Полибием как один из органических законов, которому следуют все государственные системы. Другой закон, которому они подчиняются, - это закон естественного развития через рост и расцвет к умиранию (VI, 51, 4). Циклы естественного развития разных государств не совпадают (Карфагенское государство пришло в упадок в то время, как Римское переживало расцвет). Возможность продления периода расцвета путем принятия смешанной конституции обеспечивала победу одной системы над другой. Но тогда уже включался новый, гибельный для государства- победителя фактор - рост роскоши, моральная порча. На этот раз смешанная форма правления уже не могла спасти. Такова полибиева схема государственного развития, объясняющая место государства в историческом процессе.

Перенося законы органического мира на общественную жизнь, Полибий стремился быть на уровне современной ему науки, но тем самым он вносил в понимание исторического процесса грубый схематизм. Эта же черта обнаруживается и при попытках Полибия сравнивать одно государство с другим. Он принимает во внимание лишь формальные признаки, не учитывая уровня развития общества и культуры, он забывает даже о психологии государственных деятелей, в которой сам же призывал видеть истоки межгосударственных конфликтов. К теории Полибия о государстве может быть применена его же критика платоновского государства, столь же несравнимого с реальными государствами, сколь мраморные статуи с живыми и одушевленными людьми (VI, 47, 9).

В намеченной всеми античными авторами системе факторов исторического процесса виднейшая роль принадлежит личности, наделенной разумом и пониманием своих возможностей³³ . Личность как исторический фактор занимает у Полибия неизмеримо большее место, чем" например, у Фукидида. Это отражает ту линию преувеличения роли выдающихся людей, которая была обусловлена все углублявшимся кризисом полиса со всеми его морально- политическими последствиями. Уже в изложении Феопомпа, а еще более у историков поры Александра Македонского и времени диадохов выдающиеся политические деятели и полководцы рассматривались как активная и формирующая сила в истории,

³² См. F. W. Walbank. Polybius and the Roman Constitution. "The Classical Quarterly", Vol. 37, 1943; см. также P. Pedech. Op. cit., p. 307.

³³ J. Bruns. Die Personlichkeit in der Geschichtsschreibung der Alten. B. 1898; M. Treu. Biographic und Historia bei Polybios. "Historia", Bd. 3, 1954, S. 219 - 228.

стр. 100

в то время как народ при таком изложении хода событий все более терял какую-либо роль.

Живописуя портреты исторических деятелей, Полибий дает каждому из них индивидуализированную характеристику, отмечая как положительные черты, так и недостатки. Перед читателем проходит целая галерея исторических персонажей, не повторяющих друг друга: тут и Филипп V - кровожадный и неистовый тиран, но в то же время проницательный, отважный, одаренный государственный деятель; и македонский царь Персей - жестокий, жадный, легко возбудимый и нерешительный; и карфагенский полководец Газдрубал - мужественный и благородный, но беспечный и неосмотрительный; и основатель Ахейского союза Арат Старший - честный, мужественный и мудрый человек, искусный политик, но плохой воин; и вифинский царь Прусия - трусливый, праздный, морально нечистоплотный; и нумидийский царь Масинисса - деятельный, физически крепкий, пользующийся всеобщим уважением; и трибун, консул и цензор Гай Фламиний - честолюбивый, хвастливый и опрометчивый. Любимыми героями Полибия являются ахейский стратег Филопомен (X, 22, 4; II, 67 - 69; XI, 9 - 10, 18; XX, 12; XXIII, 12), оба Сципиона (X, 2, 2 - 5; XXIII, 14; XXXI, 23 - 30; XXVIII, 21 - 22), а также Ганнибал (II, 1, 6; III, 11; XX, 22 - 26; X, 3; XI, 19; XV, 15 - 16; XXIII, 13). Здесь даются не просто характеристики, а развернутые психологические портреты. Эти персонажи раскрываются в развитии, становлении, в глубокой связи со своим временем и политической обстановкой.

О значении, которое Полибий придавал личности, свидетельствует и та полемика, в которую он вступает со своими предшественниками, как в оценке роли личности вообще, так и в характеристиках отдельных лиц. При этом острие критики Полибия направлено против неумения или нежелания историков проявлять в оценке личности объективность. Так, осуждается Феопомп, увидевший в основателе Македонской державы Филиппе II средоточие всех мыслимых пороков и не нашедший в нем ни единого достоинства. Это, подчеркивает Полибий, не только противоречит оценкам Филиппа историками времен Александра Македонского, но и не согласуется с простым здравым смыслом: мог бы человек подобных свойств добиться столь выдающихся результатов в своей деятельности? Полибий делает следующий вывод: историк должен остерегаться как неумеренного восхваления исторических персонажей, так и их очернения (VIII, 9 - 11). К этому же выводу Полибий подводит читателя и своим разбором оценки сицилийского тирана Агафокла, которую дал Тимей. По суждению самого Полибия, Агафокл - "подлейший из людей" (XXII, 5, 1). Но описание его деятельности, данное Тимеем, не объясняет самого кардинального факта: каким образом юный гончар, не обладавший ни средствами, ни связями, одержал победу над могущественным Карфагеном, достиг власти над всей Сицилией и сумел ее сохранить до конца своих дней? "Итак, - резюмирует Полибий, - в обязанности историка входит поведать потомству не только о том, что служит к опорочению и осуждению человека, но также и о том, что достойно похвалы. В этом и состоит настоящая задача истории" (XII, 15, 9).

Наряду с необъективностью в оценках личности Полибий указывает и на другую характерную ошибку своих предшественников - преувеличение вмешательства "судьбы", за которым скрывается неумение или нежелание исследовать подлинные и реальные причины успехов или неудач исторических деятелей. Сознательное ограничение роли "судьбы" в жизни и деятельности людей сказывается у Полибия и в том, что формирование характеров людей, как он полагает, всецело зависит от обстоятельств и условий, в которых им приходится действовать, а не от качеств, заложенных в человеке природою. Споря с теми, кто утверждает, что человек не может действовать вопреки тому, что в нем

стр. 101

заложено, и о том, что человек предопределен к счастью или, напротив, к несчастью, Полибий приводит множество исторических примеров, свидетельствующих, что характер человека - это продукт обстоятельств. Они превратили сицилийца Агафокла, шедшего к власти путем кровавых преступлений, в самого кроткого из правителей и, наоборот, прекраснейшего и обходительного Клеомена - в жестокого тирана. Поэтому Полибий не согласен с отрицательной оценкой Ганнибала: жестокость и корыстолюбие, утверждает историк, не присущие от природы качества, а следствие тех условий, в которые Ганнибал был поставлен грандиозными задачами своих завоеваний. Полибий выступает против односторонности характеристик политических деятелей своего времени: "Не следует смущаться тем, если одних и тех же людей приходится раз порицать, а другой раз хвалить, ибо невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимыми, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались" (1, 14, 7).

Рассматривая личность как наиболее значительный исторический фактор, Полибий часто обращается к сравнительно-историческому методу. Сравнение исторических персонажей становится у Полибия не только особым повествовательным приемом, но и преследует научную цель - объяснить то или иное течение событий. Выявляя у разных государственных деятелей сходные черты характера, Полибий пытается объяснить ими и общность судеб государств. Так, безудержное честолюбие, алчность и жестокость, в равной мере присущие и Антиоху III и Филиппу V, привели их царства к крушению (XV, 20). Сопоставление пергамского царя Евмена II с Персеем идет в другом направлении: это столкновение двух различных типов. Несходство характеров вызвало взаимное нерасположение царей, их недоверие друг к другу и невозможность объединения сил в борьбе против Рима (XXIX, 8 - 9). Сравнение Арата и Деметрия Фарского должно было показать зависимость поведения главы государства от непосредственного его окружения. Следуя наставлениям умеренного и благородного Арата, Филипп вел себя достойно, а советы Деметрия привели царя к чудовищным беззакониям (VII, 13 - 14). По принципу контраста сравниваются два ахейских политика - Филопомен и Аристен, перед которыми стояла одна и та же задача: защита интересов Ахейского союза. Оба политика действовали в соответствии со склонностями своего характера (XXIV, 13 - 15).

По мнению Полибия, во взаимоотношениях "личностей" и "народа" первые играют активную роль, а второй - более или менее пассивную. Особенно отчетливо это проявляется в сравнении народа с морем, а личности с ветром. "Со всякой толпой бывает то же, что и с морем. По природе своей безобидное для моряков и спокойное море всякий раз, как забушуют ветры, само получает свойства ветров, на нем свирепствующих. Так и толпа всегда проявляет те самые свойства, какими отличаются вожаки ее и советчики" (XI, 29, 9 - 10)³⁴ . Во времена Аристида и Перикла, пишет Полибий, афиняне были прекрасными и благородными людьми, а во времена Клеона и Харета - жестокими и мстительными. Так же и спартанцы изменились после того, как на смену Клеомброту пришел Архелай. "Следовательно, - резюмирует Полибий, - и характер народов меняется в связи с различными характерами правителей" (IX, 23, 8). Такой подход к народу дает основание Полибию оправдывать его поведение в тех случаях, когда он оказывается жертвой малодушных и преступных правителей. Виновниками в несчастьях эллинов, вынужденных принять в свои города римские фасции

³⁴ Ср. XXI, 31, 10 сл., где та же мысль вложена в уста афинянина Дамида, выступающего в защиту этолян в римском сенате, и XXXIII, 20, где речь идет о возбудимости толпы: "Раз только завладевает толпой страстный порыв любви или ненависти, достаточно бывает малейшего повода, чтобы толпа устремилась к своей цели".

стр. 102

и секиры, являются те, от кого исходило столь тяжкое "ослепление народа" (XXXVIII, 5, 13). Безынициативность толпы проявляется и в ее подражании внешнему блеску, в погоне за модой: "Толпа старается подражать счастливцам не в том, что они делают доброго, а в предметах маловажных, через то во вред себе выставляют собственную глупость напоказ" (XI, 8, 7).

Проявляя аристократическое презрение к толпе, Полибий не распространяет его на демократию. Демократия в его понимании - это "такое государство, в котором исконным обычаем установлено почитать богов, лелеять родителей, чтить старших, повиноваться законам, если при этом решающая сила принадлежит постановлениям народного большинства" (VI, 4, 5). Демократия, согласно Полибию, гибнет, переходя в охлократию (VI, 4, 11, 57, 9) или в необузданное господство силы - хейрократию (VI, 9, 7 - 8, 10, 5). Свобода и равенство, по его теории, - основа демократии (VI, 9, 4). Причиной гибели демократии являются, напротив, люди, свыкшиеся с этими благами и перестающие ими дорожить. Это прежде всего богачи, стремящиеся к власти и употребляющие свои средства для обольщения народа. Лишь вследствие безумного тщеславия этих отдельных лиц народ становится жадным к подачкам, демократия разрушается и переходит в беззаконие и господство силы. Начинаются убийства, изгнания, переделы земель, происходит полное одичание народа (VI, 4, 4 - 5)³⁵ .

Оценивая изгнания, переделы земель, освобождение рабов как нарушение демократии, Полибий предстает перед нами как человек консервативных убеждений. Социальные движения он рассматривает не как результат непримиримых общественных противоречий, а как следствие беззаконной и демагогической агитации безответственных и честолюбивых политиков, пользующихся неустойчивостью народной массы. К числу их относятся и спартанский царь Клеомен, совершивший радикальный политический переворот, и Набис, и Хилон, и другие "тираны".

С самого своего зарождения история как отрасль знания включала в себя не только целенаправленное изучение фактов деятельности человеческого коллектива, но и исследование той природной среды, в которой она протекала. В труде Гекатея "Описание земли" история неотделима от географии. То же самое может быть сказано и в отношении Геродота. Завоевания Александра Македонского неизмеримо расширили представления греков о разнообразии климатических и природных условий, животного мира и растительности отдаленных земель. География занимает большое место в трудах эллинистических историков Деметрия из Каллатиса и Агафархида. Сочинения Тимея содержат описания Этрурии, Лигурии, Кельтики, Иберии, Северной Африки. В этом отношении интерес Полибия к географии не представляет собой чего-либо исключительного. Исключительным является лишь то, что его познания в этой области основываются на личном знакомстве с театрами военных действий и местами, где развертывались описываемые им политические события. Труд Полибия в своих сохранившихся частях включает описание 84 городов, что само по себе говорит о широте его географического кругозора. Описывая города, Полибий отмечает выгодность или невыгодность их положения, удаленность от моря, удобство сообщения по сухопутным дорогам, рельеф местности, защищенность от нападений.

Но для Полибия природа не просто среда, в которой развертывается история. Это ее важнейший фактор. Суровые нравы аркадян и господствующие у них строгие порядки - следствие "холодного и туманного климата, господствующего в большей части их земель, ибо природные свойства всех народов неизбежно складываются в зависимости от клима-

³⁵ Об отношении Полибия к народу и демократии см.: K. W. Welwei. Demokratie und Masse bei Polybios. "Historia", Bd. XV, 1966, Hf. 3.

стр. 103

та" (IV, 21, 1). Природа, форма и характер местности определяют, по мнению Полибия, особенности военной тактики. "Часто в зависимости от места возможным становится то, что казалось невозможным, и, наоборот, казавшееся возможным становится невозможным" (IX, 13, 8). Выбор Ксантиппом открытой местности, удобной для действия конницы и слонов, обеспечил карфагенянам победу над армией Марка Регула (I, 32, 4). Эта же открытая местность, преимущества которой не принимались в расчет римлянами, привела их к катастрофе под Каннами (III, 71, 1). Огромная протяженность стен Мегалополя при небольшой численности населения сделала весьма сложной оборону (V, 93, 5). Процветание Тарента зависело от его гавани и расположения на путях в Сицилию, Грецию и Италию (X, 1, 6 - 8). Расположение Византия в месте сосредоточения торговли рабами, скотом, воском, соленой рыбой обеспечило благосостояние его жителей (IV, 38). Эти примеры, число которых может быть увеличено, достаточно ярко свидетельствуют о том, какую роль Полибий отводил в истории географическому фактору.

Создание труда, охватывающего историю всего Средиземноморья, было сопряжено с исключительными сложностями в плане восстановления хронологии событий и изложения их в определенной системе. Полибию приходилось иметь дело с различными эрами, принятыми у разных народов, и с трудно согласуемым отсчетом лет по правлениям всевозможных царей и магистратов. Одновременно надо было учитывать ошибки, вызванные небрежностью предшествующих историков и их невниманием к хронологии. Специфические сложности возникали и вследствие того, что для цельности изложения приходилось доводить рассказ о том или ином историческом деятеле до конца, а потом возвращаться к уже сказанному при изложении последствий его политики в других районах. В этих случаях Полибий обычно ссылался на предшествующие части своего труда. Чтобы читатель получил достаточно полное представление о событиях, одновременно происходивших в разных местах, он дает их краткий обзор, оставляя более подробное рассмотрение для последующего изложения.

В основу хронологической системы Полибия положен счет по олимпиадам, введенный в историю Тимеем и улучшенный Эратосфеном в его "хронографии" на астрономической базе. Полибий неоднократно заявляет, что ведет рассказ по олимпиадам, следуя год за годом (V, 31, 5; XIV, 12, 1; XV, 24а, 1; XXVIII, 16. 11; XXXVIII, 6, 5; XXXIX, 19, 6). События каждого года излагаются по различным странам в строго определенном порядке - сначала Италия с Испанией и Северной Африкой, затем Греция, потом Азия и Египет (XXXIX, 19, 6). Труд разбит на олимпиады таким образом, что начало каждой из них от 140-й до 158-й совпадает с началом книги.

Для уточнения времени события в пределах года Полибий вслед за Фукидидом использует датировку по сезонам - лето и зима. Начало лета, как указывает Полибий (и другие авторы), совпадало с восхождением Плеяд (IV, 37, 3; V, 1, 1; Plin. N. H. XVIII, 220 - 320) и относилось ко времени между 5 и 18 мая. Таким образом, выражение "в начале лета" равнозначно: в мае- начале июня. За началом лета следовала середина лета (XXXIII, 15, 1), которая обозначалась так же,как "пора жатвы" (I, 17, 9). Иногда даются более точные астрономические указания- "между восходом Ариона и Пса" (I, 37, 4), "в пору восхода Пса" (II, 16, 9), что соответствует июню. Упоминается также "осеннее равноденствие". В это время этолийцы избирают своих стратегов (IV, 37, 2). Но к лету в то же время он относит и октябрь: консулы 177 г. до н. э., пишет он, отправились в провинцию "в конце лета" (XXV, 4, 1). Более точной могла бы быть датировка по магистратам-эпонимам, но Полибий не применяет ее по тем же соображениям, что и Фукидид: она внесла

стр. 104

бы в его труд большую путаницу. Однако упоминаемые Полибием имена магистратов используются современными историками как хронологические указания.

Ставя на первый план интерпретацию событий и объяснение причинной связи между ними, Полибий в то же время не игнорировал и художественной стороны исторического труда и тех традиций, которые были в этом отношении уже выработаны. Но, согласно его взгляду, художественные приемы историка и его слог должны играть служебную и подчиненную роль, лишь усиливая воздействие, какое производит правдивый рассказ (XVI, 18, 2). Главное в историческом труде не форма, а содержание.

Исторические деятели, выведенные Полибием, так же, как у Геродота, произносят речи; но введение в текст речей имеет целью не столько драматизацию изложения, сколько передачу в наиболее близком к действительности виде тех доводов, к которым прибегали политики. Задача историка не в выдумывании речей, отвечающих всем требованиям и законам риторического искусства, а в выявлении того, какие речи были произнесены в действительности, "каковы бы они ни были" (XII, 25b, 1). Развивая эту мысль в другой части своего труда, Полибий пишет: "Как государственному деятелю не подобает по всякому обсуждаемому делу проявлять многословие и произносить пространные речи, но каждый раз следует говорить в меру, соответственно данному положению, так точно и историку не подобает наводить на читателя тоску и выставлять напоказ собственное искусство, но следует довольствоваться точным, по возможности, сообщением того, что было действительно произнесено, да и из этого последнего существеннейшее и наиболее полезное" (XXXVI, 1, 6).

Тот же принцип целесообразности Полибий применяет при отборе и подаче всего исторического материала. Он сознательно исключает из изложения все, не имеющее прямого отношения к цели исследования. Так, он опускает подробности об Агафокле, мотивируя это тем, что пространный рассказ не только бесполезен, но и тягостен для внимания (XV, 36, 1). В других случаях, когда он не объясняет, почему его изложение является кратким, мы можем судить о принципах отбора фактов по критике предшествующих авторов.

В труде Полибия нет элементов того новеллистического стиля, который в наиболее чистом виде представлен Геродотом. Но это не исключает использования Полибием того же приема отступлений, или экскурсов, который был введен "Отцом истории". Экскурсы эти, однако, имеют своей целью не занять читателя какими-нибудь интересными подробностями, а раскрыть ему какую-либо из сторон события или явления, скрытую от внешнего и поверхностного взгляда. Эти отступления позволяют сравнить факты, выявить сходство и различие, определить, в чем достоинства или недостатки их трактовок предшествующими историками.

Наряду с этими многочисленными теоретическими отступлениями, на которых в основном строятся наши заключения о Полибий как историке, в его труде есть географические экскурсы, портретные характеристики, в известной мере оживляющие текст. И все же в представлении древних читателей, привыкших к красочному и занимательному изложению Геродота, Эфора, Феопомпа, труд Полибия должен был казаться сухим, неувлекательным. Такой упрек был высказан по его адресу Дионисием Галикарнасским, уверявшим, что не найдется человека, который смог бы одолеть этот труд с начала до конца³⁶ .

Оценивая Полибия как историка, мы не можем обойти вопрос о его отношении к современным ему философским течениям. Биографические данные Полибия указывают на возможность воздействия на него стоиче-

³⁶ Dion. Hal. Thuc., 9.

стр. 105

ской философии. В годы его юности в Мегалополе пользовались популярностью философы-стоики. В Риме Полибий вошел в кружок Сципиона вместе с виднейшим представителем средней Стой Панэцием. На этом основании некоторые современные исследователи считают, что Полибий должен был испытать сильное влияние стоической философии³⁷ . Однако большинство исследователей не признает Полибия приверженцем стоической философии. К. Циглер, например, считает, что у Полибия отсутствует специальная стоическая терминология³⁸ . Со стоиками Полибия роднила антиполисная направленность его исторической концепции и представление о закономерности всего совершающегося в мире. Но у него отсутствует свойственный стоикам фатализм и те этические начала, которые были центральными пунктами их учения.

В заключительной части своего труда Полибий дал описание удивительного эпизода, участниками которого были он сам и его друг - победитель Карфагена Корнелий Сципион Эмилиан. Наблюдая за тем, как римские воины разрушают до основания великий город, Сципион внезапно заплакал. Это были не слезы жалости, а слезы прозрения. Римлянин предвидел (так, во всяком случае, трактует его поведение Полибий), что и его город когда-нибудь постигнет та же судьба, какую испытал Карфаген, а до него столицы других великих империй (XXXIX, 6). Заставляя читателей задуматься над тревогой победителя, Полибий поднимал их до понимания трагизма переломных эпох. Почти одновременно с Карфагеном был разрушен Коринф (146 г. до н. э.), народы Греции потеряли независимость. Восторгаясь государственным строем, позволившим Риму одержать победу, Полибий в то же время воспринимал потерю своими соотечественниками свободы как глубочайшее несчастье (XXXVIII, 5, 2 - 9). Отсюда противоречивость политической и жизненней позиции Полибия. Для него, как и для его современников, не оставалось иного выхода, как подчиниться враждебной силе. Но при этом он сумел сохранить чувство собственного достоинства и понимание величия той культуры, которую он представлял. Будучи доставлен в Рим как заложник, он стал фактически первым историком Рима, сумевшим определить причины возвышения Рима и предвидеть уже в эпоху триумфальных побед неотвратимость его гибели.

Может быть, принадлежность Полибия к переломной эпохе окончательного крушения полисов и установления римского господства и позволила ему приблизиться к теоретическому осмыслению истории как области научного знания. Полибий превосходит всех известных нам античных историков сознательным отношением к своим задачам, глубиной подхода к источникам, серьезностью в попытках осмысления исторического процесса, хотя его историческая концепция является идеалистической.

³⁷ R. von Scala. Op. cit., S. 201 - 255.

³⁸ E. Mioni. Op. cit., p. 147; K. Ziegler. Op. cit., col. 144.

Постоянный адрес данной публикации: