По архивным материалам. Симферополь. Госиздат Крымская АССР. 1936. 145 стр.

Работа А. Полканова представляет собой известный вклад и исследовательскую работу по истории народных революционных движений в царской России, изучение которых стало возможным после Великой Октябрьской революции, на основе тех огромных материалов документального характера, которые до революции были закрыты для исследователя. В частности огромный интерес представляют массовые революционные движения времени царствования Николая I, из которых в мемуарной литературе описано одно лишь восстание военных поселений 1831 года.

Что касается севастопольского восстания 1830 г., то о нем, как видно и из библиографических сносок в работе А. Полканова, имеется незначительное количество литературных данных, и притом или извращающих, по словам А. Полканова, размеры и характер восстания (вроде статьи Ф. Хартахая "Женский бунт в Севастополе" в "Современнике" за 1865 год, N 10) или касающихся его только попутно. Работа А. Полканова основана преимущественно на архивных материалах, хранящихся в ЛОЦИА и Крымархиве.

Свое исследование А. Полканов начинает общей характеристикой условий жизни беднейшего населения Севастополя и флотских и рабочих экипажей. Бесправие, угнетение населения со стороны представителей власти, казнокрадство и взяточничество, характерные для николаевской России, носили на недавно покоренной окраине особенно бесцеремонный и тягостный характер.

На этой почве выросли и ближайшие причины севастопольского восстания. Во время русско-турецкой войны (1828 - 1829 гг.) в действующей армии вспыхнула чумная эпидемия. Так как Черноморский флат, имевший сношения с действующей армией, часто посещал Севастополь, то, по приказу новороссийского и бессарабского генерал-губернатора М. С. Воронцова, Севастополь в мае 1828 г. (как говорит А. Полканов) был взят в карантинное оцепление. Но, вместо того чтобы оцепить порт, был оцеплен весь город. В первый период карантинного оцепления в город разрешался ввоз продуктов, жители выпускались за пределы оцепления при соблюдении некоторых предохранительных мер, не была стеснена пастьба скота, и единственным следствием оцепления было известное вздорожание продуктов, фуража и топлива в результате спекуляции этими товарами.

Но в июне 1829 г. вновь назначенный начальник карантинного оцепления полковник князь Херхеулидзев объявил "полный карантинный термин", при котором выезд из города возможен был только после выдерживания в карантине от 14 до 19 дней. Эта мера не была вызвана ничем, кроме административного усердия начальства, так как ни в городе, ни во флоте не наблюдалось никаких эпидемических заболеваний. Но она оказалась чрезвычайно выгодной для карантинных чиновников и врачей, начавших получать суточные; для полицейских, работавших на карантинных заставах; для спекулянтов, торговцев, перекупщиков и др., а позже, по введении казенных пайков, и для семей нижних чипов и их вдов, и для провиантских чиновников и т. п. Вследствие нищеты и голода, усилившихся в результате карантинного оцепления, а также бессмысленных мероприятий, применявшихся председателем противочумной комиссии доктором Лангом и его помощником Верболозовым, вроде купания подозрительных по чуме зимою в бухте, среди населения увеличились заболевания и смертность. Повышение заболеваемости и смертности истолковывалось чиновниками как явления чумного порядка и служило основанием для продления строгого карантинного режима. Все эти мероприятия, сопровождаемые издевательствами, раздражали массы доведенного до отчаяния населения Севастополя и вызвали в июне 1830 г. восстание, в котором приняли участие флотские матросы и мастеровые, матросские жены, вдовы нижних чинов, ремесленники, мелкие торговцы и мелкое чиновничество.

А. Полканов документальными данными опровергает обычное для дореволюционных буржуазных историков истолкование холерных и чумных бунтов как стихийные движения невежественных масс. Он доказывает, что севастопольское восстание было известным образом подготовлено и развивалось но определенному плану. У руководителей восстания была определенная цель - борьба с местными царскими властями, чиновниками и офицерами, а также купцами-спекулянтами и ростовщиками; руководители восстания учитывали обстановку и стремились связаться с местным татарским населением, страдавшим от колониальной эксплоатации. Эти стороны движения не дают оснований расценивать восстание как "бабий бунт", как это делает Ф. Хартахай в своей вышеназванной статье.

И царское правительство не расценивало его так. Это видно из отношения к восстанию Николая I, который, предоставив М. С. Воронцову неограниченные полномочия по подавлению восстания, предписывает "ежедневно доносить с нарочными курьерами о ходе дел при Севастополе". Это видно и из того, что Николай I, опасаясь, чтобы севастопольское восстание не послужило примером для возмущений в других местностях страны, распорядился принять меры к тому, чтобы "происшествие, в Севастополе случившееся, до времени не было разглашаемо". Это видно и по той жестокой расправе, которой подверглись участники восстания, о чем подробно рассказывает автор исследования: конфирмированным Воронцовым решением военно-судной комиссии семь главных "зачинщиков" были приговорены к смертной казни и около 1500 человек к наказанию шпицрутенами, ссылке в каторжные работы, в арестантские роты и т. п.

Несмотря на то что восстание было в несколько дней благодаря отсутствию политической программы и умелого руководства подавлено подобно многим другим выступлениям той эпохи, оно должно быть расценено как одно из значительных явлений классовой борьбы в России XIX века.

Приходится пожалеть, что автору исследования не удалось достаточно осветить вопросы, связанные с подготовкой восстания организацией или группой лиц, которая фигурирует в цитируемых им документах под именем "Доброй партии". Без освещения этих вопросов утверждение автора, что "севастопольское восстание было известным образом заранее подготовлено определенной организацией или, вернее, группой лиц ("Добрая партия"?), а также организовано по заранее выработанному плану проводимо", не является достаточно обоснованным.

Вряд ли А. Полканов прав в своей характеристике Ф. Хартахая как "официального дореволюционного историка", задачей которого было "умалить и дискредитировать севастопольское восстание". Репутация "Современника", в котором была напечатана работа Ф. Хартахая, не дает повода делать подобное предположение. И думается, что задача, которую себе ставили Ф. Хартахай и редакция "Современника", была другая - описать факт народного революционного выступления, хотя бы и облекши его в приемлемые для цензуры формы.

К недостаткам работы А. Полканова следует отнести фактические неясности и неточности, из которых отметим следующие.

А. Полканов сообщает, что приказ Воронцова о взятии Севастополя в карантинное оцепление состоялся в мае 1823 года. Из статьи Хартахая и других источников следует, что этот приказ имел место в 1829 г., что гораздо более правдоподобно.

Статья Хартахая напечатана в "Современнике" в 1865 г., а не в 1861 г., как указывает А. Полканов.

Говоря о возможности влияния на подготовку восстания в Севастополе кого-либо из декабристов, сосланных за недостаточностью улик в Черноморский флот. А. Полканов ошибочно именует декабриста Лутковского Лукашевским. Такого декабриста мы не найдем ни с "Алфавите декабристов", ни в "Деятелях революционного движения".

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. Б-СКИЙ:

Комментарии: