ПОТАПОВ, Л. П. Разложение розового строя у племен северного Алтая. Материальное производство. "Известия ГАИМК им. Марра". Вып. 128-й, Огиз. М. и Л. 1935. 121 стр. 3 р. 50 к.

ПОТАПОВ, Л. П. Очерки по истории Шории. "Труды Института востоковедения Академии наук СССР". Т. XV. Изд-во Академии наук СССР. М. и Л. 260 стр. 9 руб.

ТОКАРЕВ, С. А. Докапиталистические пережитки в Ойротии. "ГАИМК им. Н. Я. Марра". Соцэкгиз. Л. 1936. 154 стр. 5 руб.

Характерной особенностью обеих работ Л. П. Потапова является несоответствие между заглавием и содержанием. Хотя первая книга названа "Разложение родового строя у племен северного Алтая", но по существу этой темы в ней нет ни слова. Автор очень тщательно описывает охоту, оружие и орудия промысла, мотыжное земледелие и собирание корней, рыболовство, промысел кедрового ореха, пчеловодство, скотоводство и ремесла так называемых "черневых татар", т. е. шорцев, щелканцев, тубаларов и кумандинцев. Описание это, выполненное на основании материалов, собранных автором во время поездок на Алтай, а также на основании детального ознакомления с коллекциями ленинградских музеев, окажется весьма полезным для дальнейших исследований, по этнографии и истории названных народов. Довольно богата ценными сведениями по родовому строю населения Алтая вводная глава "Краткие общие сведения об этнографических группах северного Алтая", однако самая тема о разложении родового строя, поставленная автором в заглавии, остается совершенно неразработанной, а название только вводит читателя в заблуждение.

Вторая книга Потапова - "Очерки по истории Шории", отлично изданная Академией наук, заслуживает быть названной скорее очерками по этнографии, чем по истории Шории. Она состоит из трех очерков. Первый, посвященный материальному производству, по своему плану совершенно совпадает с содержанием книги "Разложение родового строя у племен северного Алтая", а различия состоят в том, что все материалы, относящиеся к щелканцам, тубаларам и кумандинцам, из текста изъяты и заменены дополнительными данными о шорцах, материальное производство которых получило, таким образом, монографическое описание. Тем не менее, тексты обеих работ часто дословно воспроизводят друг друга.

Второй очерк состоит из двух глав. Глава "Пережитки материнского и обра-

зование отцовского рода" самая слабая в книге. Автор энергично полемизирует с Куновым, Каутским, В. Шмидтом, опровергает различные уклоны разных авторов, по вопросу о родовой организации меланезийцев, но в пережитках материнского рода у шорцев так и не успевает ничего сообщить, кроме двух - трех случайных фактов, заимствованных из известного исследования Н. П. Дыренковой. Автор поступил бы правильнее, вообще исключив эту главу из книги. Патриархальный род описан довольно подробно, и как должно быть в истории Шории, по шорским материалам. Но все же и эта глава значительно слабее, чем отделы, посвященные материальной культуре. Л. П. Потапов, очевидно, не собирал сведений по этому вопросу и целиком стоит на плечах Радлова, Вербицкого, Адрианова и других старых авторов.

Третий очерк, посвященный положению шорцев под властью царизма, содержит обильные данные, характеризующие ясак, торгово-ростовщическую эксплоатацию, условия земельной колонизации, деятельность духовных миссий и т. д. Написанный на основании литературных материалов, он дает достаточно яркую картину тяжелого положения, в котором находились шорцы благодаря гнету колониального пресса и сдвигов, которые произошли в их экономике под этим влиянием. В общем, рецензируемая книга содержит полезные материалы по этнографии и истории шорского народа, но ни в коей мере не заполняет пробела в нашей исторической литературе. Конкретной гражданской истории шорского народа, вопреки заглавию, в книге нет.

Совершенно иного типа работа С. А. Токарева. Не ограничиваясь голым описанием, автор стремится теоретически осмыслить историю общественных отношений у ойротов. Собранные им литературный и архивный материалы и личные наблюдения, сделанные во время двух экспедиций на Алтай, не имеют самодовлеющего значения, но тщательно подобраны для доказательства исторической концепции автора, вызывающей самые решительные возражения.

Автор утверждает, что на территории Ойротии и Хакассии "уже 2000 лет тому назад процесс распада доклассового общества, процесс перерождения родовых старшин в мелких феодалов в основном завершился" (стр. 88). Более 2 тысяч лет алтайцы и хакассы живут в условиях феодального общества, устои которого не были окончательно ликвидированы влиянием русского капитализма, и пережитки которого сохранились до наших дней. Шорцы, кумандинцы и прочие мелкие лесные охотничьи народы также были включены в феодальную иерархию, в которой они занимали низшую ступень. "И эти черневые охотничьи народы не могут быть рассматриваемы, как сохранившие доклассовый уклад... Их главный продукт - пушнина - всегда был предметом вожделения всех феодалов. И, начиная от хуннов и кончая российскими императорами, все простиравшие свое влияние на эти места феодалы неизменно выкачивали прибавочный продукт у народов "черни" в этой форме. Эти племена всегда оставались в основном на положении эксплоатируемого крестьянства" (стр. 118). И в то же самое время, несмотря на двухтысячелетнее господство феодальных отношений, не только лесные племена охотников, но и скотоводы - алтай-кижи, телеуты, теленгиты, койбалы и другие - сохранили до конца XIX в. деление на патриархальные роды со всеми их типическими чертами. Сохранились экзогамия, реликты когнатической филиации, представление об общем происхождении. Как это увязать с двумя тысячами лет безраздельного господства феодализма, постулируемыми автором? С. А. Токарев видит это противоречие и пытается найти из него выход.

Во-первых, утверждает он, внутри рода не сохранилось никаких связей материального характера: "...сущность рода исчезла, осталась пустая шелуха, лишь по видимости напоминающая родовой строй и обманывающая этой видимостью наблюдателя" (стр. 38).

Во-вторых, родовые отношения сохранились как отношения классовой эксплоатации, и их судьба с отдаленнейших времен была связана с феодализмом (стр. 90).

В-третьих, несмотря на двухтысячелетнее господство, феодальные отношения не вышли за пределы самого начального этапа, оказались в состоянии недоразвитости, которая проявляется "в целом ряде частных особенностей социально-экономического и политического строя" (стр. 118).

Все это антиисторическое построение представляет собой длинную цепь недоразумений. Совершенно не мыслимо, чтобы за 2 тысячи лет безраздельного господства феодальные отношения не вышли из зачаточной стадии, не преодолели своей недоразвитости, не порвали родовых уз, не стимулировали выделение ремесла, которое, по словам С. А. Токарева, было слабо развито среди коренного населения Ойротии (стр. 126), а, по нашему мнению, делало самые первые и неуверенные шаги по пути отделения от охоты и скотоводства. Однако эти недоразумения ликвидируются произвольностью исходного положения С. А. Токарева: возраст алтайского феодализма никак не меньше 2 тысяч лет. Из чего это следует? Чем подтверждается? Оказывается, так называемыми "царскими курганами", относящимися к последним векам до нашей эры, в которых С. А. Токарев усматривает несомненное доказательство существования феодальных государств (стр.

74). Но ведь эти курганы не даром называют "скифской культурой Сибири". Вопрос о природе скифского общества вызвал и вызывает, по сей день оживленные дебаты, но ни один серьезный исследователь не усмотрел у скифов феодализма. Дискуссия вращается вокруг дилеммы: разложение ли родового строя или первые этапы рабовладельческого общества у передовых групп скифов? В лучшем случае такая постановка вопроса применима к алтайским погребениям, причем, конечно, допустить возникновение рабовладельческого общества можно только для передовых групп, выделившихся из массы племен, остающихся на различных ступенях родового строя. О феодализме говорить, во всяком случае, не приходится. Без достаточных оснований объявляет С. А. Токарев общество хуннов, жуженей и уйгуров феодальным (стр. 75, 76, 101, 102). Ни на чем не основано его утверждение, "что если рабовладельческий способ производства в Центральной Азии существовал когда-либо, то это могло быть лишь в ту отдаленную эпоху, от которой до нас не дошло письменных памятников" (стр. 104). А ссылка на "особенности экстенсивного кочевого скотоводства, которые могли создать и создали условия развития именно феодальных отношений" (там же), относится к области совершенно необоснованных допущений и предположений. Очевидно, С. А. Токарев не только преувеличил возраст феодальных отношений у алтайских народов, но и односторонне подошел ко всему историческому процессу. Априорно отнеся рабовладение к очень отдаленным временам, С. А. Токарев обошел молчанием ряд источников, свидетельствующих о наличии рабовладельческих отношений в Средней Азии уже в историческую, а не доисторическую эпоху. Далее, он не учел неравномерности процессов классообразования и некритически подстриг под феодальную гребенку различные племена, стоявшие на самых разнообразных ступенях общественного развития.

Прекрасным примером тому служит рассуждение Токарева о шорцах, которых на основании уплаты ясака всем "феодалам", начиная от хуннов и кончая российским императором, С. А. Токарев зачислил в крестьянское сословие. Но если так, то почему не покончить тем же способом с вопросом о социальном строе всех покоренных и обложенных ясаком народов Сибири, объявив их крестьянским сословием русского "феодального" государства? По крайней мере, просто и ясно.

Возникновение феодализма на Алтае относится едва ли к более раннему времени, чем непосредственно домонгольская эпоха, и, конечно, феодальные отношения не только в XI - XII вв., но и в XVIII в. распространялись далеко не на все племена. Должен быть признан ошибочным другой тезис С. А. Токарева, что на Алтае не сохранилось никаких следов родового коммунизма. Сам С. А. Токарев приводит ряд, правда, довольно туманных, указаний на существование известных остатков родового коммунизма у различных народов Алтая. Сравнивая его высказывания о коммунистических пережитках у "черневых татар" с материалами Л. П. Потапова, приходится отметить, что С. А. Токарев преуменьшает значение пережитков родового строя среди шорцев.

Вообще судьба и роль родовых отношений в освещении С. А. Токарева весьма своеобразны. Он допускает, что когда-то, очень давно, родовая организация была связана с первобытным коммунизмом, но в течение последующих 2 тысяч лет родовые отношения служили формой феодально-классовой эксплоатации.

И, тем не менее "при всем том значении, какое имели родовые традиции как орудие классового гнета в феодальную эпоху, эти традиции не могли не поддерживать в национальных массах известные навыки коллективизма", "эти традиции, по существу, облегчают строительство новых коллективных форм труда" (стр. 140). Более антинаучное и политически вредное заключение трудно придумать. Автор присоединяется к осужденной практикой советского строительства, враждебной нам и гнилой теории якобы положительной роли родовых пережитков в колхозном строительстве. Политический вред этой "теории" неоднократно разоблачался в нашей печати. В заключение мы можем сказать, что работа С. А. Токарева, в основе которой лежит антиисторический подход к явлениям и вытекающее из него гипостазирование феодальных отношений, представляет собой неудачную попытку построения истории народов Алтая.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. ЗОЛОТАРЕВ:

Комментарии: