Социальный антиномизм, о чем мы говорили в других работах, распыляет бытие до его слагаемых так, что при достаточно пристальном рассмотрении видны как внешняя роль слагаемого, так и его внутренняя качественная суть. Это видно на примере такого понятия, как профессионализм в качестве критерия какой-либо деятельности. Конъюнктурные, посторонние факторы сами по себе ситуационны, в антиномическом хаосе они способны вызвать цепную реакцию трансформации и деформации чисто произвольно. Некое слагаемое неизбежно увязано со многими, и корпоративный интерес к нему одному искажает целую цепь. Для примера мы возьмем творчество, и в первую очередь художественное. В конце XX в. наука как, якобы, познание противопоставлялась искусству как, якобы, творчеству. Понятно стремление представить науку в таком качестве как профессиональную деятельность, но отказ от признания искусства профессиональным независимо от внешнего влияния на него выглядит произвольным. Попытка преодолеть это была: М.К. Ганди и другие предлагали уменьшить связь с миром внешним (материальным), увеличивая роль мира внутреннего. Но это была внешняя, количественная, а не качественная перегруппировка.

Сам по себе вопрос о профессионализме в антиномическом хаосе - попытка найти точку опоры, хотя бы условную. Но тем более он становится прикрытием посторонних интересов, искажающих, как мы уже сказали, все без ограничения. Подчас мы повторяем очевидное - неноминированный де-юре вид деятельности является де-факто весомее любого права, доказываем невозможность увязки познания и творчества с житейским благополучием, открывая тем самым неотчуждаемость рыночных правил, выходим на борьбу с государством - а оно нуждается в познании и творчестве лишь ситуационно, видим ущербность человеческой натуры как причину произвольного номинирования профессионализма и, наконец, переходим на корпоративные отношения конкретных персон, виновных в передергивании такого номинирования. Что дает поверка миром внутренним как истоком творчества?!

стр. 266

Осознание произвольности власти так называемых творческих поколений ведет нас от одной формы заказного наукообразия "позднего созревания личности" в беспредметный страх за прогресс, ибо любое его отрицание не может пойти против его практической, кормящей роли, а именно здесь, в антиномическом хаосе, при полной конкретности задачи мы формулируем ее, смешивая представления об обществе разных этапов развития социального антиномизма. Вот так выглядит эта смесь: если считать прогресс выше человека, то как быть с попытками полной реабилитации участников милитаристской пропаганды 1914 г. - военных преступников, занявшихся контрреволюционным шпионажем после и казненных по приговору советского народа? Тут ссылки на малоразвитость сознания приведут нас к ложному выводу о положительности общества, где требования половинчатости профессионализма оглядываются на требования формального гуманизма. Мы вынуждены будем признать: дайте власть практичному подлецу, умеющему профессионально употреблять материи, считающимися высокими. И вы погибнете под копытами доводов об общественной необходимости, насквозь произвольных. А произвольный профессионализм легко превращается в обслугу бессистемно выставленных потребностей безразмерного человеческого естества вне зависимости от их значения и содержания: сухая тестовая формулировка окажется апологией слепой языческой вакханалии. Такой профессионализм чувствует свою уязвимость и выдвигает тезисы, оправдывающие необходимость как можно меньше творить. Но лживая скромность насчет мнимого отсутствия на сегодня гениев и вообще активных сил, принадлежа миру внутреннему, ломает им же создаваемую картину мира внешнего. Один старый пример ~ советская публикация о Г.Г. Конзалике: попытка видеть в нем врага политического опирается на его мнимую антихудожественность, подтвержденную не менее тенденциозной литообщественностью Запада, но на деле открывается его сильное перо в цитатах: "Волга, словно жидкое серебро, широка, величественна, спокойна... царственна в своей бесконечности... В плоский сибирский мозг вполз страх раба, верноподданничество столетиями попираемого холопа". Да, уже не раз мир начинал критику мировых тиранов с их мнимой безграмотности, а кончал бессилием, запретом на все радикальное в мировом масштабе. Вот где корни и задачи скромничают профессионализма! Конечно, публицистическая поэма "1982-й", получившая премию в том переломном году, когда главное его событие еще не произошло, текст вообще и следующие строки в частности "нет теснее уз, комсомольцы! - верные товарищи! вечен и священен наш союз!" очень скоро могут сойти за что-то звучное типа Горациева "будет страшен он парфянам в бешеной схватке с копьем поднятым". Вопрос не только и не столько в этом. У профессионализма задачи практические. Одна из них - обеспечить нижний, но не низший

стр. 267

уровень развития человека, и здесь вербально-заказная роль профессионализма особенно опасна. То в 1959 г. ООН по инициативе СССР принимается "Декларация прав ребенка", делавшая нормой жизни достаточное количество игрушек. То в обеих мировых системах на "профессиональной" основе вырабатываются доводы и методы для "отключения от разума" социально неудобных, и на этом фоне периодически вспыхивающее внимание общества к сиротам, бум по вопросу осчастливливания жертв общественных пороков становится особенно опасным. Не говоря о цели такого бума как перевода добычи муляж- и трансплантсырья на постоянную основу, затягивание работы с библиотеками казенных домов - умышленное отсеивание неудачников как силы, могущей также обрести основу постоянную в силу неизменного углубления и расширения содержимого библиотек в количестве и качестве. А так профессионализм, служащий формальным фактором принадлежности к "хорошему обществу" (парень - сперва мозги сломай в лжеармии, внушаемая девчонка - сразу в вуз) оставляет всех оспаривающих вышеуказанное могучими, но - одиночками. И если над ними вдруг прольются лживые слезы вроде слез царя по убитым на Сенатской, плакать надо: независимые слагаемые вкусили выгоду вербальной силы профессионализма, как вкусили в РФ жажды "общенациональной идеи "по принципу" один народ, один рейх, один фюрер".

Опасность тут в гуманитарной критике такого зла, она ведет нас не к признанию Бога как Надбытийного, а христианских ценностей, толкуемых, как важное, но - прилагательное. Не осознав разницы Надбытийного и бытийного, мы спорим, что важнее: строительство внутреннего мира человека или рекорды, пусть гуманитарные, что ведет в обоих случаях к признанию слепого единения. И тут никакая критика профессионализма не изменит его как императив давления, а наши расследования идут в духе абсолютизации единения. Мы говорим: в СССР 1930-х был необходим некий объединяющий творческих людей единый загон как поддержка свободы выбора. Обратите внимание на последние слова! Будучи внешним, слагаемным, такой профессионализм создает творцов в слагаемном виде со слагаемным правилами перепроизводства и конкуренции, враждебные безразмерной внутриличностной природе творчества, а значит, настоящему профессионализму. И если любая социальная формация и группа объективно не вечны, то безразмерность внутриличностного теоретически становится вечной в хаосе антиномизма и особенно при независимости слагаемых бытия. Иногда такой "профессионализм" пытается себя ужать: Л. Толстой противопоставлял засахаренному искусству чистоту первых строк, творчество народа не за деньги, а за признание. Да, но если понятие профессионализма вербально, оно не допустит открытия всех шлюзов и особенно переориентации с имен на произведения (открытия и т.п.), ибо профессионализм в своей

стр. 268

сути конкретен. Социальный ангиномизм превратил в антагонизм естественное противоречие между важным, но прилагательным понятием "профессионализм" и остальной жизнью потому,что хаотичность слагаемых делает суть профессионализма как средства выглядящей сверх- институционально, даже надинстотуционально. Отсюда разговоры о защите общества при помощи цензуры - посторонней силы с точки зрения профессионализма, как бы он ни толковался при постоянной смене оттенков общества. Напротив, раннее обнародование идей делает маловозможным использование их в злых целях: дискуссии дадут им оценку и оценку их возможного применения. Иначе мы отождествим условный профессионализм с финансами - условным выражением экономики, отдадим на откуп верховной власти как незаинтересованной, а она, при всей доброте занятая собой, спустит все корпоративным интересам, и заинтересованные лица не осмелятся заменить название "Союз графоманов" на Союз полифонического творчества", застряв в двух денежных слагаемых (добавочная плата за лицензию при смене названия), и, наконец, будем разрабатывать правило цензуры, дабы по-разному отсекать разное по природе "недопустимое". Не говоря о заведомой гнилости сего пути, скажем: путь этот - путь административно- институциональный, тогда как профессионализм конкретен, и, будучи силой слагаемной, не может увязывать свою конкретность и присущую ему мобильность иначе, как подчиняя необходимые, но прилагательные ему слагаемные институты. В противном случае его гибкость станет произвольным началом, а его давление на конкретику - давлением статичной посторонней силы.

Как часто мы принимаем за сюрреалистическую власть технократии, вербальные номинирование и институционализацию профессионализма, списывание его сути и функций на нечто постороннее. А заметили, что борьба против "злой новизны" - старая битва против косного общества, стремящегося рекрутировать, "повязать в свои" или выделить элиту-надсмотрщика!? Антиномический хаос толкает к запредельному, обществу в нем, как и индивиду, свойственно пытаться назвать себя обществом не в добром, так злом, не основном, так прилагательном. Война против тоталитаризма идет под его же демагогическими знаменами, мы вопим "культура опирается на весь исторический опыт, и творцы - не одинокие квакушки, глядящие из дальних болот на звезды равнодушного к ним Кремля". В борьбе с вербальным, созданным произвольным толкованием тоталитаризма мы вкушаем мнимую сладость настоящей социальной деспотии, рассматриваем частное как общее и либо не хотим ничего менять, либо меняем на вербальной основе, причем хаос общества лишь помогает нам не замечать, как за ссылки на бескорыстных классиков прячется незаслуженно предметно наполненное постороннее. Социум шепчет нам: путь к полной свободе возможен

стр. 269

лишь через частичную несвободу, но борьба с абсолютизированным частным топит в стакане воды общее. В бытии нет ничего частного, в антиномическом - тем более. Смотреть на А или Б как на ключ в хаосе спасительно, как на абсолют - гибельно. Так мы переходим с определения профессионализма на оценку чьей-либо заслуги или вины, исторической и любой иной, будучи заведомо недееспособны, т.е. настроены на вербальную оценку. Борьба за естественное право частных "любительских" интересов против вербального гнета, разбирая его институциональность, выносит нам важные моменты бытия, что в тени, но ни затененные достижения прошлого, ни обойденные язвы сегодня не выходят за рамки частных доводов. Зато заведомые порочность или ограниченная позитивность общества кажутся не просто всесильными, а всесильными на некой сюрпрофессиональной основе. Жутко думать, какой антагонизм создала бы абсолютизация извечного "талант- бездарь", но безразмерность человека и хаотичность антиномизма его не создадут, ибо ситуационное начало, превалирующее в хаосе, предпочтет институциональный вербальный профессионализм с его пропагандистскими доводами "какой разнос был цинично устроен Шекспиру", упрочив тем социальные преследования под предлогом защиты профессиональности. Для этого невольно формируются профессиональные в своем деле группы подавления. Порой вербальный профессионализм, позволяя полнокровно вступать в общественную жизнь в раннем возрасте, как это было и в 1931, и 1984, и позже, губит "орленка" своей вербальностью, превращая в свою очередь в вербальное, но всесильное в хаосе оружие.

Вербальные доводы делят профессионализм по возрастным группам, что умело стреножило заведомо не поддающееся регламентирующей классификации человечески безразмерное начало любого профессионализма. В хаосе антиномизма легко приходит на ум понятие "геноцид", а стоит пожонглировать в общественном сознании фактами реального геноцида даже в исторически дальние времена, как связанное с тобой лично понятие профессионализма абсолютизируется и лопается, став податливым произвольному началу. Принцип получения по труду бессмыслен против вербально- институционального профессионализма. И только осознание общества обществом без курсива поможет бороться с его элементами, важными, но досягаемыми, если вести речь об их общей сумме как о серьезных, но не запредельных проблемах. Помните: между вещами резко антиномическими и "просто вещами" нет большой, неодолимой разницы. Сам фактор социального антиномизма - отношение к бытию, и действия на основе такого отношения ничем не отличаются от извечных социальных потребностей общества и индивида и ими к жизни вызваны. Профессионализм реальный и вербальный - социальный рентген, просвечивающий по сути самого себя, ибо в хаосе кажется большим, чем само бытие. Антиномическое бытие исключает

стр. 270

вербальный профессионализм как перспективный путь развития. В хаосе определение профессионализма неизбежно увязано с каким-либо одним слагаемным бытия, и суть конкретной ситуации неопределяема: сам антиномизм не есть что-то вычлененное.

М. Волькенштейн в 1982 г. писал: "Наука и искусство - области познания и творчества. Их сходство и различие ярко проявляется в проблеме любительства. Любительская наука невозможна. Кустарные изыскания всегда пародийны и могут нанести немалый вред. Любительское искусство существует". Далее Волькенштейн не аргументирует свои нападки как в части науки, ибо если она нуждается хотя бы во временных схемах, то творчество расплывчато сообразно безразмерности человека, голословно оказывая "любителям" в способности создать художественные ценности. Не горячась, заметим, что и заказные "научные" обоснования - от поиска гена преступности, карательной психиатрии, заказного тестирования, чрезмерного возвышения или принижения научных истин, подобных теории Эйнштейна до действий разумных всегда имеют реальную базу и всегда оснащены высокоточными средствами доказательства. Но и в искусстве картина та же: газетная должность В. Маяковского "пропагандист и поэт", его строчки "счет текущий - вот отечество, райские кущи" толкуются без учета тогдашней эпикурейской традиции, косвенно связанной с переосмысленной идеальной республикой Платона. Вот почему О. Мандельштам, кого вместе с Волькенштейном подняли на щит жрецы вербального профессионализма, в статье "Армии поэтов" одновременно и отрицал таковой, и повторял зады Волькенштейна. Социальный заказ понятию профессионализма неизбежен. Важно увязывать его с иными, "проверочными" слагаемыми. Тогда не нужна будет наука о человеке, служащая, если перефразировать В. Шукшина, "скольким человекам".

Постоянный адрес данной публикации: