Глава шестая. Россия и мир

Успех и необратимость российских реформ во многом зависели от развития международной обстановки, от продуманной на длительную перспективу внешней политики. Российские реформаторы вполне отдавали себе отчет в необходимости придерживаться такого внешнеполитического курса, который обеспечивал бы наиболее благоприятные условия для масштабных внутренних преобразований, рассчитанных не на одно десятилетие.

В этом и С. Ю. Витте, и П. А. Столыпин, равно как и их единомышленники, придерживались одинаковых взглядов. Различия их подходов к внешней политике касались по преимуществу оценки роли и места иностранного капитала в российской экономике и отношения к мобилизации внутренних факторов с опорой главным образом на собственные силы. В отличие от Витте, придававшего чрезвычайно большое значение притоку иностранного капитала, Столыпин был более сдержан в этом вопросе, считая, что при всей объективной необходимости и целесообразности иностранных инвестиций и использования зарубежного опыта в интересах обновления страны должна быть проявлена значительно большая забота об отечественном предпринимательстве, а также о всестороннем учете российских условий и исторических традиций, обычаев и уклада жизни народов России.

Столыпин, едва вступив в 1906г. в должность премьер-министра, заявил о том, что Россия, идущая по пути демократического обновления и либеральных реформ, заинтересована в поддержке со стороны зарубежной, особенно европейской, общественности. И это отнюдь не было стремлением выглядеть либералом, как представляется некоторым исследователям. На эту позицию Столыпина не могли не обратить внимания иностранные дипломаты, работавшие в те годы в России. По словам английского посла сэра Артура Никольсона, Столыпин ясно осознавал, что было бы опрометчиво и необдуманно сохранять в неизменности прежнюю систему управления страной, и потому серьезно думал о проведении реформ либерального характера. Он, по мнению посла, был крайне "чувствителен к похвале и порицаниям иностранной печати" и придавал гораздо большее значение реакции на его политику за границей, чем мнению соотечественников ¹ .

Столыпин был твердо убежден в том, что программа реформ требует по крайней мере двух десятилетий благоприятных внешних условий. Этим

Продолжение. См. Вопросы истории, 1993, NN 3, 5, 7; 1994, NN 1,6.

стр. 97

и были обусловлены настойчивые стремления российских реформаторов добиваться от дипломатии проведения такого внешнеполитического курса, который содействовал бы успешному проведению реформ. Именно поэтому свое основное внимание русская дипломатия сосредоточивала на трех главных задачах. Во- первых, всеми возможными средствами, включая широкое использование уступок и компромиссов, добиваться надежного обеспечения общеевропейского мира и развития отношений между государствами - не только европейскими - на основах взаимного доверия, добрососедства и сотрудничества, что должно было гарантировать внешнюю и внутреннюю стабильность, при которой только и возможны глубокие политические и социально- экономические преобразования. Во-вторых, завоевать максимальную поддержку российских реформ со стороны правительств, государственных, финансовых, торгово- промышленных кругов и широкой общественности зарубежных стран, особенно тех, в которых значительно продвинулись процессы модернизации и либерализации экономики и демократизации политической жизни, способствуя тем самым всестороннему использованию их опыта, новейших технологий и инвестиций. В-третьих, добиваться существенного расширения внешнеэкономических и торговых связей, освоения новых рынков для российских товаров как важного источника средств, необходимых для финансового обеспечения реформ.

Реализация указанных целей и задач требовала от российской дипломатии выработки соответствующих и четких приоритетов во внешней политике, направленной на обеспечение жизненных интересов России. Сложность и в то же время благоприятность момента состояли в том, что начало реформ в России по времени совпало с формированием, по сути дела, новой внешней политики России, с большим трудом преодолевшей тяжелейший кризис, вызванный русско-японской войной и бурным ростом революционного движения, вступавшей в новую полосу исторического развития. Упомянутый выше посол Великобритании справедливо отмечал 2 января 1907 г. в отчете своему правительству о ситуации в России: "Когда страна только недавно покончила несчастную войну и испытала тяжелый внутренний кризис, то должен пройти некоторый промежуток времени, прежде чем ее иностранная политика может быть определена" ² .

Вырабатывая новые подходы и новые направления, российская дипломатия опиралась на богатый исторический опыт отношений России со странами Запада и Востока. Однако состояние международных отношений в конце XIX и в первом десятилетии XX столетия, таившее в себе реальную угрозу обострения обстановки на европейской политической сцене, требовало от правящих кругов России новых подходов к проблемам внешней политики, тщательно продуманных действий на международной арене с тем, чтобы не допустить рокового для России развития событий. Более четкие очертания приняли те направления российской внешней политики, которые прежде либо едва обозначались, либо оказались малоэффективными по той причине, что не отражали действительных потребностей страны и ее геополитических интересов. К началу XX в., когда Россия в основном определила естественные границы, наметились заметные изменения в ее геополитических целях. Теперь ей не надо было стремиться к дальнейшему расширению своей территории, а следовало постоянно заботиться об укреплении собственной безопасности и упрочении всеобщего мира. Вместе с тем ее геополитические цели стали перемещаться в сторону неуклонного расширения внешнеэкономической деятельности. В этих условиях даже воинственно настроенная часть российской правящей элиты, к которой примыкал, в частности, военный министр А. Н. Куропаткин, вынуждена была более реалистично оценивать изменения, произошедшие в военно-стратегической и международной ситуации, и больше думать не о новых военных походах, а о безопасности западных и восточных границ империи ³ .

На выработку нового внешнеполитического курса прямое воздействие оказывали серьезные перемены и во внутриполитическом положении, и прежде всего обострение борьбы политических сил, так или иначе вовле-

стр. 98

ченных в процесс реформирования страны, но по-разному оценивавших значение реформ и их социальную направленность.

Между тем время властно требовало от российских дипломатов принятия ответственных и действенных мер, ведущих в условиях крайне запутанных и все более обострявшихся международных отношениях не к войне, а к общеевропейскому миру. К сожалению, российская дипломатия далеко не всегда оказывалась на высоте того положения, которое по праву должна и могла занимать Россия в системе международных отношений. Обусловлено это было не столь объективными, сколь субъективными обстоятельствами, связанными прежде всего с деятельностью (часто бездеятельностью) тех, от кого зависело формирование российской внешней политики, кому было доверено воплощать в реальные дела ее цели и задачи. Возникало ощущение, что искусственно возводится какая-то невидимая стена, по одну сторону которой стояли те, кто понимал остроту и сложность переживаемого страной исторического момента и мучительно искал выхода из этой ситуации, руководствуясь не только сиюминутными выгодами, но и думая о будущем России. По другую сторону оказывались те, кто не считал возможным порывать со старыми консервативными взглядами и убеждениями, неодобрительно относился даже к малейшим отступлениям от прежней линии в международных делах, оправдывая такую позицию приверженностью принципу статус-кво. Отсюда их пассивность во внешнеполитических делах, граничившая с отрешенностью и даже безразличием, которые они оправдывали ссылками на свою осторожность и осмотрительность, необходимые при принятии важнейших решений.

Столкновение этих двух принципиально различающихся подходов к дипломатии, ее роли и значению в переломные моменты российской истории нередко приводило к отставкам высокопоставленных чиновников внешнеполитического ведомства. К сожалению, иногда вынуждены были покидать дипломатическую службу и те, кто стремился укрепить международные позиции России, повысить ее авторитет в мировых делах. Часто победу над ними - пусть и временную - одерживали твердолобые консервативные политики и их протеже, не желавшие считаться с вызовом времени и потому активно противодействовавшие любым нововведениям как во внутренней, так и во внешней политике страны.

За 23 года царствования Николая II, с 1894 по 1917гг., в России сменилось девять министров иностранных дел. Это резко контрастировало со сложившимися в истории российской дипломатии традициями. До этого руководители внешнеполитического ведомства, как правило, сохраняли свои посты на протяжении всего периода царствования того или иного монарха. Например, граф К. В. Нессельроде занимал эту должность в течение 40 лет, пережив на этом посту двух императоров - Александра I и Николая I и установив своего рода рекорд по продолжительности пребывания на посту министра иностранных дел России. 26 лет во главе внешнеполитического ведомства находился выдающийся русский дипломат светлейший князь А. М. Горчаков, пользовавшийся неизменным расположением и полным доверием со стороны Александра II. Отец Николая II - Александр III также не расставался со своим министром иностранных дел Н. К. Гирсом, которому за 30 лет пребывания в этой должности удалось добиться почти невозможного: весь период царствования Александра III Россия не знала войн, за что Александра III нарекли "царем-миротворцем".

Николай II нарушил эту, казалось бы, прочно утвердившуюся в российской дипломатии традицию. При нем министры иностранных дел сменялись так часто, что их кратковременное пребывание в должности, продолжавшееся иногда всего несколько месяцев, не успевало отложиться в памяти современников, а их деятельность не оставила сколько-нибудь заметного следа в истории российской дипломатии. Одни элементарно не справлялись со своими обязанностями, другие становились жертвами дворцовых интриг.

Как бы то ни было, внешнюю политику довоенной России олицетворяли три высших руководителя внешнеполитического ведомства, которые во многом определяли позицию России по ключевым проблемам

стр. 99

ее международной политики. Это - Владимир Николаевич Ламздорф, Александр Петрович Извольский и Сергей Дмитриевич Сазонов. Именно они были главными действующими лицами российской внешней политики. В общей сложности они находились во главе министерства иностранных дел без малого 16 лет (Ламздорф и Сазонов занимали этот пост почти шесть лет каждый, и четыре года министром иностранных дел был Извольский). На остальных шестерых министров иностранных дел Николая II приходится в общей сложности немногим более десяти лет.

Отрадно, что ведущая тройка оставила после себя дневниковые записи и воспоминания ⁴ , на основании которых можно с большой долей достоверности судить о том, как шел процесс формирования новой внешней политики государства российского, каким образом строились взаимоотношения министров с царем, как они оценивали свою и других дипломатов роль и - что самое важное - с какими трудностями объективного и субъективного характера, по их представлениям, приходилось в тот период сталкиваться российской дипломатии.

Одна из таких трудностей (возможно, самая главная) состояла в том, чтобы добиться четких и ясных взаимоотношений между всей системой государственной власти и министерством иностранных дел и, в первую очередь, между царем и руководством внешнеполитического ведомства. Здесь возникало, пожалуй, наибольшее количество проблем. По многим из них до сих пор идут дискуссии в российской и зарубежной историографии. Одни исследователи считают, что Николай II, не будучи достаточно компетентным в международных делах, держал тем не менее российскую дипломатию в крайне жестких рамках, излишне опекая ее и тем самым сковывая всякую возможность проявления самостоятельности и инициативы. Отсюда многочисленные просчеты и провалы во внешней политике, которые объясняются этими авторами прежде всего некомпетентностью и элементарной неосведомленностью государя и его камарильи.

Другие историки, напротив, полагают, что фактически царь был отстранен от формирования внешнеполитического курса страны самими высокопоставленными дипломатами, которые держали его в неведении относительно текущих международных событий, опасаясь принятия им недостаточно взвешенных и просто безграмотных решений, постоянно ставя его перед свершившимися фактами. Поэтому действия России на международной арене, по их мнению, целиком и полностью зависели от самих дипломатов, их понимания и оценки внешнеполитической обстановки, способности к грамотной и своевременной реакции на стремительно развивавшиеся события, смелости и решительности при принятии непростых решений, умения мыслить масштабно, с учетом не только текущих, но и стратегических интересов России.

Как и всегда, истина, очевидно, находится где-то посередине. Важно принять по внимание все моменты и звенья, которые в своей совокупности составляли содержание процесса, включавшего в себя формирование основных направлений внешней политики, постановку крупных внешнеполитических задач, выработку системы принятия решений и четкого механизма их осуществления. При этом действующими силами, в большей или меньшей степени влиявшими на этот процесс, выступали император и его ближайшее окружение, МИД, военное и некоторые другие ведомства, а также российская общественность, представленная прежде всего Государственной думой.

Весь вопрос заключается, очевидно, в том, насколько успешно и эффективно эти силы могли реализовывать предоставленные им возможности, де-юре и де-факто влиять на эти процессы. По российскому законодательству, государь являлся верховным руководителем всех внешних сношений с иностранными державами, на него законом была возложена обязанность определять направления международной политики страны ⁵ . Поэтому речь должна идти в первую очередь об умении и желании императора профессионально и квалифицированно заниматься внешнеполитической деятельностью. Но как раз такого усердия со стороны самодержца, считают многие исследователи и дипломаты, проявлено не было, или же оно проявлялось не

стр. 100

в должной мере, что естественно порождало негативные оценки деятельности царя в этой важной сфере. При этом нередко пишут о его умственной ограниченности, самоустранении от иностранных дел, неспособности глубоко анализировать международную ситуацию и своевременно принимать адекватные решения. Одновременно отмечается, что невежество в вопросах внешней политики сочеталось у императора с чрезмерной уверенностью в собственной непогрешимости. Так, Ламздорф в своей дневниковой записи от 3 ноября 1896 г. приводит рассказ министра иностранных дел Н. П. Шишкина, который как-то вместе с военным министром генералом П. С. Ванновским ехал в Царское село на доклад императору. Генерал отзывался о государе как о человеке "воинственном и самонадеянном". Когда Шишкин заметил, что у государя "нет еще устойчивости во мнениях", Ванновский ответил: "Да как же, он советуется со всеми: дедушками, тетушками, маменькой и всякими другими; он юн и поддается взгляду последнего с ним говорившего". К тому же, по словам Шишкина, военный министр "видит в окружении государя мало людей компетентных, могущих его просветить" ⁶ .

К сожалению, по мере взросления государя компетентных людей в его окружении не прибавлялось, зато наблюдался явный избыток в сановниках, которые всеми правдами и неправдами пытались влиять на принятие государевых решений. Эти люди, использовавшие неустойчивый, по словам Витте, "крайне мягкий, деликатный" ⁷ характер императора, вели страну к войне и катастрофе. В первые годы царствования Николая II в доверие к нему втерлась "безобразовская" клика, фактически представлявшая собой "теневой кабинет", с которым активно сотрудничали даже некоторые из министров, например, министр внутренних дел В. К. Плеве. Глава этой группы авантюристов А. М. Безобразов, возведенный в высокий ранг статс-секретаря его величества, направил царю записку, озаглавленную "Русский правовой порядок", и приложение к ней. В них содержалось утверждение, что любые действия, которые могли бы хоть в какой-то мере ограничить самодержавие, в том числе и введение конституционных порядков, приведут лишь к распаду империи. Автор записки пугал царя злым роком, который постоянно тяготеет над ним и его правлением, объясняя все несчастья режима направленной против него "крупной и сложной... политической интригой". Поэтому, писал этот "защитник" российской монархии, "представляется крупной государственной важностью всякая серьезная попытка, чтобы достаточно узнать, как нас до сих пор обманывали и что еще в этом направлении имеется теперь в виду" ⁸ . Безобразов и его компания пытались объяснять просчеты и неудачи России на Дальнем Востоке не ошибочностью российской политики в этом регионе, а недостаточной подготовленностью и вдумчивостью исполнителей, которые-де не понимали, что главная опасность для России исходит от "желтой расы" - прежде всего Японии и Китая. Поэтому "безобразовцы" предлагали царю проявить сильную императорскую волю и перестать церемониться с этими странами, действовать решительно и жестко, чтобы внушить им страх. Любые уступки в этом вопросе должны восприниматься народами этих стран не иначе как проявление к ним милости со стороны "белой расы". При этом безобразовская клика использовала в своих интересах два обстоятельства. Во-первых, - неприязнь императора к японцам, которая появилась у него после покушения на его жизнь во время пребывания в Японии в 1891 г. еще в качестве цесаревича (хотя об этом он предпочитал не говорить). Во-вторых, - склонность государя к тому, чтобы прославить себя и свое царствование хотя бы одной маленькой победоносной войной.

Однако прозорливые российские политики отдавали себе ясный отчет в том, что такая безрассудная, по сути своей шовинистическая, политика только "тащила государя на войну" и не могла не обернуться для России катастрофическими последствиями ⁹ . История полностью подтвердила правоту этих мрачных прогнозов.

Бурная деятельность безобразовской камарильи, практически отстранившей Ламздорфа и российский МИД от участия в осуществлении

стр. 101

политики России на Дальнем Востоке, практически полностью совпадала с планами германского кайзера Вильгельма II, который был одержим той же маниакальной идеей о "желтой опасности", якобы исходившей от азиатских государств и угрожавшей интересам России в этом регионе. После заключения в 1902 г. англо-японского союза, в котором германский император увидел антирусскую направленность, его давление на Николая II многократно усилилось: он стал еще настойчивее и активнее провоцировать Россию на войну с Японией.

Не успели сойти с российской политической сцены Безобразов и его компания, как очень скоро их место заняли Г. Е. Распутин и "распутинщина". Влияние Распутина на царский двор было еще более сильным и зловещим, чем "безобразовщины". Некоторые исследователи склонны ограничивать это влияние исключительно сферой внутренней политики, полагая, что внешнеполитические дела находились вне поля внимания "старца". Однако свидетельства лиц, имевших непосредственное отношение к внешней политике России, не подтверждают подобных заключений. Так, известный российский дипломат с довольно большими связями при дворе бывший посол в Константинополе Н. В. Чарыков в ответ на вопрос своего племянника - тоже дипломата - Г. Н. Михайловского, не могут ли Чарыкова назначить министром иностранных дел после того, как этот пост покинул Сазонов, заявил ему, что "теперь, когда на назначения министров влияет Распутин, ни Извольский, ни я, никто из профессионалов на пост министра иностранных дел назначен не будет". Известный дипломат не ошибся. Министром иностранных дел в 1916г. стал - хотя и ненадолго - Б. В. Штюрмер, чему во многом содействовал лично Распутин.

О беспардонном вмешательстве последнего в дела внешнеполитического ведомства свидетельствует и еще один рассказ, который приводит в своей книге Михайловский. Однажды к Сазонову явился чиновник министерства внутренних дел и стал просить направить его на дипломатическую работу за границу. Когда министр спросил его, известно ли ему, что на работу в дипломатическое ведомство не принимают лиц старше 27 лет (просителю было за 40), тот достал из кармана записку и, ни слова ни говоря, протянул ее Сазонову. На клочке бумаги широким неровным мужицким почерком сверху было нацарапано: "Енералу Сазонову", а внизу: "Устрой милай дарагой прашу". И подпись - "Григорий". Ознакомившись с запиской, авторство которой ни у кого не вызывало сомнений, Сазонов задал посетителю вопрос, от кого эта "безграмотная мазня". А когда изумленный чиновник назвал имя Распутина, Сазонов бесстрастно ответил, что впервые слышит эту фамилию. Этот инцидент, замечает автор, тут же стал достоянием всего министерства иностранных дел и вызвал нешуточную тревогу за будущее министра: работники министерства прекрасно понимали, что столь откровенно проявленное министром небрежение к "старцу" может стоить ему поста.

Взаимоотношения монарха и внешнеполитического ведомства развивались достаточно сложно и противоречиво. На них накладывали серьезный отпечаток не только, и даже не столько, личные качества царя, его представления о роли и назначении этого ведомства, но и реальные события, происходившие и внутри страны, и на международной арене, которые требовали новых взглядов и подходов. Пониманию характера этих взаимоотношений, как и вопроса о том, какое место они реально занимали в процессе выработки новой внешней политики, вряд ли могло помочь сведение роли этого ведомства к функциям обыкновенной императорской канцелярии, ведающей иностранными делами. Не содействует пониманию этой сложной проблемы и утверждение, будто государь был отстранен от международных дел и, более того, будто некомпетентность и утраченный интерес царя к состоянию мировых дел вынуждали руководителей этого ведомства игнорировать указания царя и действовать самостоятельно, на свой страх и риск.

Разумеется, было бы неправильным полностью абстрагироваться от очевидных слабостей Николая II и как личности, и как государственного

стр. 102

деятеля и не учитывать того, что это негативно сказывалось на функционировании различных звеньев огромного государственного организма, особенно в критические моменты, когда необходимо было быстро и адекватно реагировать на внезапно возникавшие трудные проблемы. Это в полной мере касалось и вопросов международной жизни. Императорские привязанности довольно часто проявлялись при назначениях на высокие должности и в центральном внешнеполитическом ведомстве, и на дипломатическую работу за рубежом. Личная преданность монарху, близость ко двору и дворцовой камарилье играли при этом немаловажную, порой и решающую, роль. В значительной мере на личных отношениях строилась и деятельность российского МИД, хотя его функции и структура претерпели серьезные изменения. Это министерство являлось одним из самых малочисленных российских центральных ведомств: перед первой мировой войной в его центральных "установлениях" в Петербурге насчитывалось вместе с нештатными служащими всего 150 - 160 человек, а если считать и служащих за границей - 700 - 730 человек ¹⁰ .

Небольшой штат министерства позволял его сотрудникам поддерживать между собой близкие и весьма доверительные отношения. Иерархия этих отношений определялась не только деловой, но и личной близостью сотрудников к министру: право доклада непосредственно министру делило служащих министерства на старших и младших. Это были необыкновенно простые взаимоотношения сотрудников, не осложненные никакой формальной или чиновничьей дисциплиной. В то же время подобные отношения можно рассматривать и как характерные для замкнутой корпорации, действующей в определенной изоляции от остального общества и поглощенной своими собственными проблемами, своекорыстными целями и интересами. В пользу такого суждения свидетельствуют далеко не лицеприятные отзывы, которые позволяли себе по отношению друг к другу высокопоставленные чиновники данного ведомства, что нередко приводило к осложнению ситуации как в самом МИД, так и за его пределами, и втягивало в возникавшие конфликты не только царя, но и широкую общественность.

Достаточно упомянуть, что практически ни одному российскому министру иностранных дел не удавалось избегать обвинений - в прямой или косвенной форме - в недооценке интересов России. Даже многоопытные и талантливые министры подвергались подобным нападкам. Гирса, например, многие обвиняли в том, что он якобы придерживался исключительно прогерманской линии, на том лишь основании, что выступал за более тесные связи России с Германией, видя в этом важное условие сохранения прочного мира в Европе. При этом критиками сознательно игнорировался тот факт, что именно Гирс подписал русско-французскую военную конвенцию 1892г., заложившую прочную основу русско- французского союза. Извольского в бытность его министром иностранных дел, а также в период, когда он занимал пост российского посла в Париже, не переставали клеймить за то, что он якобы ставил интересы Франции и Англии выше собственно российских. Созданию такого образа русского дипломата в немалой степени содействовали и представители некоторых иностранных держав, характеризовавшие Извольского как человека, который придерживался либеральных воззрений, был популярен при дворе и в обществе, но предпочел бы жить за границей, имея хорошо оплачиваемое место посла, доставляющее ему гораздо больше удобств, чем тяжелая и ответственная работа в составе кабинета министров со сравнительно небольшим содержанием ¹¹ .

Ламздорф, называя Извольского "нашим заносчивым коллегой", приводит в своем дневнике слова российского дипломата барона Э. П. Мейендорфа, который дал ему прозвище "Ильсегобский", что в переводе с французского близко по значению понятию "желающий все проглотить" ¹² . Сазонов подвергался резкой критике со стороны консервативных сил, обвинявших его в том, что он проводил слишком явную славянофильскую политику, примыкал к "неославянскому" движению, недооценивая важность укрепления союза России и Германии. К тому же Сазонова нередко

стр. 103

противопоставляли Извольскому, а последнего - Сазонову. Сазонова рассматривали как ставленника Столыпина и активного сторонника его реформаторских взглядов (тем более, что они находились в близких, почти родственных, отношениях, будучи женатыми на родных сестрах). Неудивительно поэтому, что он стоял ближе к премьер-министру, чем к царю. Что касается Извольского, то он, напротив, пользуясь благосклонностью императора и своей близостью ко двору, позволял себе не считаться с мнением Столыпина, формально ссылаясь на то, что иностранные, как и военные, дела являлись прерогативой императора ¹³ . П. Н. Милюков считал Извольского "протеже Марии Федоровны" (матери Николая II), "европейцем" и "англофилом" ¹⁴ .

Все эти и подобные им проявления действительных, а нередко и мнимых, разногласий и острых противоречий между различными структурами власти, в том числе и в самом МИД, лишь усугубляли кризисную ситуацию в стране. Это мешало установлению между короной и министерством иностранных дел, а также между последним и Государственной думой нормальных отношений, необходимых для проведения согласованных действий в области внешней политики. В основе разногласий зачастую оказывалась такая, казалось бы, очевидная проблема, как жизненные интересы России: как следует их понимать и трактовать, где проходит граница этих интересов, в какой форме и с помощью каких средств необходимо добиваться их реализации?

Как ни относиться к личности Николая II, сколько ни принижать его роль, опыт и усилия во внешнеполитической области, было бы неправильным игнорировать тот очевидный факт, что чувство личной ответственности за отстаивание жизненных интересов России у него было развито достаточно сильно. В сущности говоря, его оценка того или иного крупного российского государственного деятеля, включая дипломатов, часто основывалась как раз на том, насколько глубоко и последовательно тот понимал и отстаивал российские интересы. Нередко, знакомясь с докладами своих премьер-министров и министров, посвященными ходу переговоров с иностранными державами, он делал на них весьма характерные пометы: "С большим удовольствием ознакомился с отчетом и нахожу, что ваши переговоры были ведены правильно и с безусловным соблюдением интересов России". И таких помет на бумагах, представлявшихся Николаю, было немало, что позволяет судить о критериях, которыми руководствовался император в своих оценках того или иного государственного деятеля. Поэтому было бы несправедливо любые назначения и смещения, проводившиеся царем, в том числе и в среде высших дипломатических особ, объяснять исключительно его личными привязанностями, симпатиями и антипатиями, хотя недооценивать личные моменты, связанные с преданностью императору, а также с влиянием на него ближайшего окружения, которое далеко не всегда руководствовалось интересами страны и укрепления ее международного авторитета, тоже не следует.

К тому же, каждый из высокопоставленных дипломатов имел свои плюсы и минусы, свое видение мировых проблем, что делало их непохожими друг на друга и давало хороший повод при резком и невыгодном для России изменении хода тех или иных международных событий замкнуть всю цепь просчетов и ошибок, вызванных, как правило, некомпетентностью и недальновидностью самого царя и его правительства в целом, на личности того или иного министра иностранных дел, который в большинстве случаев не располагал достаточными полномочиями для самостоятельного принятия решений. Кстати, кое-кого из них такое положение дел вполне устраивало. Собственную нерешительность, а подчас и бездеятельность они пытались оправдать сложностью и непредсказуемостью международного положения, что исключало, по их мнению, принятие "поспешных, непродуманных решений" и требовало длительного осмысления ситуации. При этом одни пытались скрыть свою очевидную неспособность адекватно отвечать на вызовы времени, другие, сохраняя пассивность, пытались уйти от ответственности за возможное осложнение международного положения

стр. 104

России. И в том, и в другом случае результат был один: внешняя политика страны пробуксовывала, теряла темп, нередко приходилось отступать от ранее завоеванных рубежей.

Вместе с тем в формировании и осуществлении внешней политики все большее значение приобретал такой существенный фактор, как появившееся в России "народное представительство" в лице Государственной думы, в которой был представлен фактически весь спектр общественно-политических сил. Это вынуждало власти больше считаться с общественным мнением при принятии государственных решений, в том числе касающихся внешней политики. Внешнеполитическая деятельность правительства все чаще становилась теперь предметом обсуждения на заседаниях представительного органа, проходивших, как правило, весьма бурно. В ходе этих дискуссий депутаты от различных политических партий и общественных движений выражали свое несогласие с теми или иными решениями по важнейшим международным делам, а также подвергали критике деятельность некоторых высокопоставленных дипломатов.

При всем недоверии к этому в основном оппозиционно настроенному по отношению к власти представительному учреждению царское правительство не могло полностью игнорировать этот новый фактор российской политической жизни. И царь, и МИД стремились строить свои отношения с Государственной думой таким образом, чтобы по возможности не обострять и без того напряженную политическую ситуацию в стране. Теперь при назначении дипломатов на высокие посты императору приходилось учитывать и мнение думцев. О том, что дело обстояло именно так, свидетельствует случай с известным дипломатом А. А. Нератовым. Более 30 лет он прослужил в российском МИД. Из них 10 лет являлся товарищем министра иностранных дел, подолгу исполняя обязанности временно управляющего министерством. При нем сменилось пять министров. Часто в отсутствие министра ему приходилось докладывать императору о важнейших международных делах. Николай II высоко ценил Нератова и относился к нему с явной симпатией. Он неоднократно намеревался назначить его министром иностранных дел, но всякий раз наталкивался на одно и то же непреодолимое препятствие: Нератов под любым предлогом старался избегать каких-либо контактов с думой. Это прекрасно понимал его высокий покровитель и не настаивал на своем предложении.

Государственная дума и прежде всего политически наиболее активные ее фракции, в частности, кадеты с их лидером П. Н. Милюковым, октябристы во главе с А. И. Гучковым, стремились не просто включиться в процесс формирования нового внешнеполитического курса России, но и играть в его проведении едва ли не главенствующую роль.

В свое время академик Е. В. Тарле, исследовавший проблему воздействия общественно-политических сил на формирование российской внешней политики, выдвинул весьма любопытную концепцию, смысл которой сводился к тому, что в недрах российской государственности всегда боролись два течения - одно, которое он определял как консервативное, основанное на инстинкте самосохранения, другое - националистическое, или империалистское, не учитывавшее веление этого инстинкта и потому гораздо более активное. На первый взгляд, писал он, могло показаться, что эти два течения совпадали, но только при поверхностном наблюдении. На самом деле имело место своеобразное, хотя и часто повторявшееся в истории психологическое состояние правительственной организации, которое наступало обычно в условиях, когда абсолютизм был твердо уверен в своей прочности и в какой-то степени свободен от забот о самосохранении. На этой фазе своего развития, полагал Тарле, абсолютизм начинал ставить перед собой такие задачи и цели, в том числе внешнеполитические, которые не диктовались никакими побудительными причинами и лишь приводили абсолютистскую машину к частичному, а нередко и к общему, банкротству. По мнению ученого, в истории любой страны этот фактор весьма существенно влиял на политические события, укорачивая сроки, отпущенные данной абсолютистской системе. Российский же абсолютизм, по убеждению

стр. 105

Тарле, к началу XX в. изжил себя экономически, хотя та компромиссная форма правления, которая существовала в России после октября 1905 г., вовсе не обречена была на безусловную гибель в 1917г. и именно так, как это произошло. Крах абсолютизма в России в огромнейшей степени был ускорен первой мировой войной.

Одна школа российских государственных деятелей понимала: России, владевшей половиною Европы и половиною Азии, воевать было не с кем и незачем. Они полагали, что русским народом можно управлять еще очень долгое время, если воздерживаться от никому не нужных войн. К ним, по мнению Тарле, примыкал и Александр III, определенно боявшийся войн, отстранявшийся от проведения активной внешней политики и считавший, что, не воюя, он надежнее может сохранить свое положение и власть несмотря на все трудности и язвы внутренней жизни.

Другая школа придерживалась иных воззрений. Ее сторонники настолько уверовали в прочность российского государственного организма, что проведение завоевательной политики представлялось им не только возможным, но и необходимым. Они выступали прямыми продолжателями этой стародавней и наиболее популярной традиции российских правящих кругов. Эта школа имела большую поддержку со стороны консервативно настроенных кругов российского общества.

Второе, империалистское, течение, уверял Тарле, все более брало верх над консервативным. Конъюнктура, с точки зрения приверженцев этого течения, складывалась вполне благополучно: при наличии союза с Англией и Францией ни Германия, ни Австрия не представляли для России прямой опасности. И хотя никто из сторонников этой школы также не желал войны, поскольку Россия - и они это прекрасно понимали - не была еще готова к войне, тем не менее, считалось возможным и уместным вести психологическую подготовку к ней.

На самом же деле война представляла серьезнейшую опасность для России и прежде всего для ее государственного строя. Столкновение таких монархических держав, как Россия и Германия, чем бы оно ни окончилось, должно было непременно подействовать разрушающим образом на самый принцип наследственной монархии и политического консерватизма. Последнюю попытку предотвратить крушение российской монархии предприняли сторонники консервативного течения за несколько месяцев до начала войны, когда министр внутренних дел в правительстве Витте, а затем член Государственного совета П. Н. Дурново открыто выступил с предупреждением о грозившей стране близкой катастрофе ¹⁵ .

Основной вывод, содержавшийся в записке, которую Дурново направил Николаю II, сводился к утверждению, что сближение с Англией никаких благ России не сулит и что английская ориентация российской дипломатии является глубоко" ошибочной. "Тройственное согласие, - писал он, - комбинация искусственная, не имеющая под собой почвы интересов, и будущее принадлежит не ей, а несравненно более жизненному тесному сближению России, Германии, примиренной с последнею Франции и связанной с Россией строго оборонительным союзом Японии. Такая лишенная всякой агрессивности по отношению к прочим государствам политическая комбинация на долгие годы обеспечит мирное сожительство культурных наций, которому угрожают не воинственные замыслы Германии, как силится доказать английская дипломатия, а лишь вполне естественное стремление Англии во что бы то ни стало удержать ускользающее от нее господство над морями. В этом направлении, а не в бесплодных исканиях почвы для противоречащего самым своим существом нашим государственным видам и целям соглашения с Англией, и должны быть сосредоточены все усилия нашей дипломатии.

При этом, само собой разумеется, что и Германия должна пойти навстречу нашим стремлениям восстановить испытанные дружественно-союзные с нею отношения и выработать, по ближайшему соглашению с нами, такие условия нашего с нею сожительства, которые не давали бы почвы для противогерманской агитации со стороны наших конституцион-

стр. 106

но-либеральных партий, по самой своей природе вынужденных придерживаться не консервативно-германской, а либерально- английской ориентации" ¹⁶ .

Подробно позиция Дурново рассматривается в следующей главе. Здесь же отметим, что за 27 лет до появления его меморандума и за 30 лет до событий 1917г. министр иностранных дел России Гирс предупреждал императора Александра III об ужасающей катастрофе, которая могла бы разразиться в России в случае войны. Он пророчески заявлял: "Для России страшна не столько война, сколько ее последствия" ¹⁷ . Однако такая позиция министра уже тогда пришлась не по душе представителям националистического, а точнее шовинистического, течения, которые делали все, чтобы настроить царя против министра иностранных дел, вынуждая последнего подать в отставку.

Похоже, что два течения, о которых говорил Тарле, их борьба между собой за влияние на политику страны, на самом деле определяли лицо властных структур России, в том числе и курс ее внешнеполитического ведомства ¹⁸ .

Новая эпоха, ее новые вызовы предъявляли высокие требования к тем, кто формировал внешнюю политику России. Их усилия концентрировались на трех основных направлениях: европейском, ближневосточном и дальневосточном. Каждое из этих направлений имело свои особенности, касавшиеся целей и задач, путей, форм и методов их реализации. Причем внутри указанных направлений были свои приоритеты, особенности и трудности. Выделение указанных направлений объективно отражало характер международных проблем, с которыми сталкивалась Россия в этих регионах, отстаивая свои внешнеполитические интересы и геополитические цели.

В Европе для России не было, пожалуй, более важного и сложного вопроса, чем балканский. Дело заключалось не только в том, что здесь проживали родственные ей народы, исповедовавшие к тому же одинаковую с русскими религию. Балканы служили своего рода мостом, соединявшим Европу и Азию, облегчали, при благоприятной для России ситуации в данном регионе, решение вековечной проблемы России - обеспечения свободного прохода ее судов через черноморские проливы. Российская дипломатия активно отстаивала мирное решение региональных проблем, решительно отвергая при этом любые попытки, втянуть Россию в военные авантюры, кем бы они ни предпринимались. Исходя из этой своей позиции, Россия искала мирные подходы к решению "восточного вопроса", не форсировала процесса распада Оттоманской империи, пыталась сохранить и укрепить свои отношения с Турцией.

На Ближнем и Среднем Востоке сферой российских интересов являлась Персия. Если проблемы Балкан и черноморских проливов России приходилось решать с учетом мнений и позиций почти всех европейских государств, то ближневосточный узел можно было развязать усилиями в основном двух держав - России и Англии, хотя на роль "третьей силы" все более активно претендовала Германия. Геополитические цели России состояли в том, чтобы обезопасить южные границы и обеспечить свои торгово- экономические интересы.

Что касается Дальнего Востока, то здесь взоры России были устремлены, прежде всего на Северный Китай, где была сосредоточена крупная российская собственность, а также на Японию, с которой после заключения Портсмутского мирного договора складывались вполне нормальные отношения. Главными конкурентами России в этом регионе выступали Англия и Соединенные Штаты Америки. Последние к тому времени значительно усилили свою активность на Дальнем Востоке, особенно в Китае.

Тем не менее, главным направлением внешней политики России, ее дипломатической устремленности оставалась Европа. Это было вызвано не только устойчивыми традициями и географическим положением самой России как, прежде всего великой европейской державы и даже не тем, что именно Европа являлась местом сосредоточения главных мировых проблем, узлом основных противоречий, без разрешения которых невозможно

стр. 107

было сохранить и укрепить всеобщий мир. В основе европейской политики России лежало стремление любыми средствами избежать мировой войны, которая в любой момент могла разразиться именно в Европе, и весть, о приближении которой все чаще с растущим волнением и тревогой воспринимала не только российская, но и вся европейская общественность. Без общеевропейского мира нельзя было обеспечить благоприятные внешние условия, необходимые для успеха российских реформ.

На сцене европейского дипломатического театра России приходилось взаимодействовать со многими партнерами, представлявшими различные идейно-политические и государственные системы, по-разному оценивавшими международную ситуацию и возможные перспективы ее развития. В этой сложной обстановке многое зависело от конкретных личностей и стоявших за ними групп и группировок, волею судьбы оказавшихся на волне европейских событий. Однако главными действующими силами, которые оказывали наибольшее воздействие на развитие европейской ситуации и от кого в решающей мере зависело сохранение и упрочение мира, были три державы - Франция, Англия и Германия. Вполне понятно и естественно, что отношения именно с этими государствами составляли стержень европейской политики России. Отношения между четырьмя ведущими европейскими державами, по существу, определяли не только общую политическую ситуацию в Европе, но и развитие событий во всем мире, позицию других, не только европейских, но и неевропейских государств.

Из указанных европейских держав Франция занимала особое место в европейской политике России. Устойчивость русско-французским отношениям придавало то обстоятельство, что они строились и развивались на прочном фундаменте союзничества. Правда, такой тип отношений двух стран явно не устраивал другие европейские государства, особенно Германию и ее партнеров по Тройственному союзу - Австро-Венгрию и Италию. Да и Великобритания, придерживавшаяся в своей внешней политике весьма спорного принципа "блестящей изоляции", тоже не испытывала особого удовлетворения от существования такого альянса.

Приверженность Франции союзническим отношениям с Россией диктовалась вполне определенными объективными причинами, среди которых немаловажное значение имело то, что в трудное для Франции время, когда она, значительно ослабленная в результате франко-прусской войны 1870 - 1871 гг., испытывала, быть может, самое сильное за всю свою многовековую историю чувство ущемленности своего национального достоинства и резкого падения международного авторитета, именно Россия пришла ей на помощь, оградив от могущественной империи Бисмарка, не скрывавшего своих агрессивных намерений в отношении ослабленного соседа. Огромная заслуга в этом принадлежала выдающимся российским дипломатам - Горчакову и Гирсу, сумевшим убедить своих монархов-самодержцев - несмотря на немецкое происхождение последних и подверженность германскому влиянию - пойти на сближение с Францией, помочь ей восстановить и укрепить свои позиции в Европе, хотя они прекрасно понимали, что Россия может оказаться в открытом противостоянии, а возможно, и противоборстве, с кайзеровской Германией. Российским монархам, испытывавшим вполне понятную неприязнь к республиканскому государственному устройству Франции, приходилось с непокрытой головой внимать на официальных встречах революционной "Марсельезе", ставшей государственным гимном Третьей республики. Однако стратегические интересы России заставляли идти и на это.

Разумеется, позиция России не была чисто альтруистической. Россия преследовала свои цели и интересы. Помимо традиционно широких дружественных связей и контактов двух стран в различных областях, особенно в гуманитарной сфере, для России союз с Францией, окончательно оформившийся в январе 1894г., открывал возможность и надежду на изменение облика Европы, снятие постоянной напряженности перед лицом Тройственного союза. Как отмечал видный специалист по истории Франции А. З. Манфред, в крупных вопросах международной политики, в особеннос-

стр. 108

ти политики европейской, в решении проблемы поддержания известного равновесия сил в Европе интересы России и Франции либо совпадали, либо существенно сближались. Именно это явилось главной предпосылкой, обусловившей установление прочных союзнических отношений между двумя странами, что привело "к росту взаимного интереса, лучшей взаимной осведомленности и в конце концов росту взаимной симпатии и чувств дружбы, связывавших народы обеих стран" ¹⁹ . При этом Россия не исключала возможность того, что принципы, заложенные в русско-французском союзе, могли бы, при известных условиях, послужить основой для создания принципиально новой системы международных отношений в Европе, способной обеспечить безопасность всех расположенных здесь государств.

Однако, к сожалению, уже к началу XX в. в отношениях между Россией и Францией наметилось некоторое охлаждение, вызванное как внешними, так и внутренними политическими факторами. Заметное ослабление монархических сил во Франции и укрепление позиций республиканцев, усиленных проявившимися социалистическими тенденциями (приглашение в правительство социалиста А. Мильерана), не могло не вызвать у российских консерваторов, сторонников укрепления монархической идеи и самодержавия, негативного восприятия новой французской действительности. По мнению некоторых российских дипломатов, представители крайних радикальных идей, получивших широкое распространение во Франции, не могли питать к русскому строю тех искренних симпатий, которые воодушевляли их предшественников. В то же время и многие русские деятели, явно враждебно относясь к происходившим во Франции переменам, выражали сомнения в возможности при таком обороте дел и дальше поддерживать с ней доверительные союзные отношения. Серьезным испытанием для русско-французского союза явились русско-японская война и последовавшее вслед за этим резкое обострение политической ситуации в России. К счастью, российской и французской дипломатии благодаря огромным усилиям и проявленным при этом политической воле и ответственности удалось предотвратить негативные тенденции и не допустить ощутимого ослабления русско-французских отношений.

В то время в политических партиях и движениях Франции достаточно четко обозначили себя два течения, отличавшиеся друг от друга своим отношением к событиям в России и к перспективам франко-русского союза. Значительная часть французской общественности понимала, что революционное брожение в России может явиться серьезным испытанием для отношений между двумя странами и сочувственно относилась к тому, что Россия может вступить на путь перехода к парламентской форме государственного устройства. Они видели в этом усиление России, а следовательно, и укрепление союза республиканской Франции и обновленной России. Такая поддержка имела и вполне материальное обоснование: французы вложили в российские ценные бумаги свои сбережения на общую сумму свыше 11 млрд. франков. Какая-то часть французского общества (в основном консервативные круги) не скрывала своего раздражения, утверждая даже, что франко-российской дружбе пришел конец, открыто выражая свое недовольство тем, что Россия демонстрирует слишком большую близость к французским радикальным кругам.

Однако, несмотря на то, что события в России в определенной мере раскололи французское общество и грозили существенно подорвать основу русско-французских отношений, и в России, и в самой Франции сохранялось понимание того, что союз между ними остается основной и практически единственной базой, на которую может опираться французская внешняя политика, если она желает обеспечить безопасность страны и сохранение мира без ущерба для своего национального достоинства. Ответственные французские политики не раз заявляли о своей приверженности франко- русскому союзу, считая его незыблемой основой внешней политики Франции. Такая убежденность базировалась на политической реальности и понимании того, что какой бы прочной ни была ее дружба с Англией, которая для многих французов ялялась "большой дипломатической силой", причину

стр. 109

известного охлаждения отношений между Францией и Россией следует искать не в их природе, а в недостаточно деятельном и эффективном сотрудничестве, отсутствии частых и плодотворных обменов мыслями, как по текущим вопросам, так и по более крупным и перспективным проблемам развития двусторонних отношений ²⁰ .

Для России тесные и доверительные отношения с Францией, к сохранению и укреплению которых она искренне стремилась, представляли не просто большую ценность сами по себе. В них она видела один из наиболее реальных и эффективных путей улучшения своих отношений с Англией. Правда, в то время на государственном и общественном уровне зрела идея, смысл которой сводился к тому, что к основным моментам российской внешней политики, а именно к русско-французскому союзу и сближению с Англией, следовало бы прибавить и сближение с Германией - если не по всем, то хотя бы по некоторым внешнеполитическим вопросам. Наряду с этим слишком многие в России, даже в высших эшелонах власти, наивно полагали, что если союз Франции, России и Англии не получит желаемого развития, то у России всегда остается открытым путь к соглашению с Германией. Более трезвые российские умы справедливо считали, что если Англия почувствует, что союз с Россией невозможен не по вине Британии, то ей ничего не останется, как пойти на союз с Германией, которая не заставит себя долго упрашивать.

Как бы то ни было, в этой ситуации Франция становилась ключевой державой в сложившейся тогда конфигурации международных отношений в Европе хотя бы потому, что у нее были хорошие отношения как с Россией, так и с Англией. При такой комбинации успех неформального сотрудничества всех держав в рамках Тройственного согласия в решающей мере зависел от Франции. Данный расклад хорошо осознавала российская дипломатия и направляла свои усилия на достижение этой непростой цели. Осуществление указанной миссии история возложила на незаурядного российского политика и дипломата Извольского, который стал министром иностранных дел в апреле 1906 г., сменив на этом посту Ламздорфа. Несмотря на неоднозначное отношение к нему российской политической элиты даже его недоброжелатели, каковых было немало, вынуждены признавать за Извольским прирожденный талант дипломата, широкий кругозор, высокую степень понимания международных интересов России. В его деятельности на посту министра иностранных дел, а затем и в должности посла в Париже эта так называемая французская линия четко просматривалась.

Преследуя данную цель, Извольскому приходилось, с одной стороны, добиваться того, чтобы Франция прониклась этой идеей, а с другой, - чтобы она, действуя как бы по собственной инициативе, оказывала определенное влияние на своего английского партнера, ненавязчиво убеждая его в необходимости и целесообразности именно такого подхода к англороссийским отношениям. При этом он в полной мере сознавал, что все задуманное им может иметь шансы на успех лишь в том случае, если во внешней политике России будет сохраняться и усиливаться курс на всемерное улучшение отношений с Францией при любом повороте событий как внутри этих стран, так и на международной арене. В одной из телеграмм из Парижа за несколько месяцев до начала войны Извольский отмечал, что несмотря на то, что некоторые из членов французского кабинета министров, как, например, Г. Думерг и Ж. Кайо, имеют репутацию убежденных русофобов и принадлежат к партии, политические принципы которой не могут вызывать симпатий, он старался "поддерживать с ними вполне дружественные и корректные отношения", хотя и не исключал, что пребывание данного кабинета у власти и его действия могут иметь "самые серьезные и, может быть, даже роковые последствия для дальнейшей судьбы союзной Франции".

В развитие данной идеи Извольский буквально через месяц сообщает в Петербург приятное известие о том, что получил подтверждение Думерга о его намерении во время предстоящей встречи с английским министром иностранных дел Эдуардом Греем высказаться в пользу установления более

стр. 110

тесного сотрудничества между Россией и Англией. При этом, по мнению Думерга, ему будет "весьма легко найти в пользу этой мысли убедительные аргументы, ибо вполне очевидно, что раз Франция имеет отдельные военно-морские соглашения с Россией и Англией, система эта должна быть координирована и дополнена заключением соответствующего соглашения между Россией и Англией" ²¹ . И хотя формально Франция и Англия не были связаны никакими строгими политическими обязательствами, между ними существовала ясная договоренность о совместных активных действиях в случае осложнения ситуации. В этих условиях в действие вступали соглашения, выработанные генеральными штабами. Таким образом, между Францией и Англией существовало устойчивое согласие, позволявшее им регулярно обмениваться мнениями на правительственном уровне по самому широкому кругу вопросов международной политики.

Англия выражала готовность оказать Франции, в случае нападения на нее Германии, помощь как морскими, так и сухопутными силами. В частности, она обещала поддержать Францию и направить свою стотысячную армию на бельгийскую границу для отражения возможного вторжения германских войск на территорию Франции через Бельгию. Кстати, Франция - и это четко заявил ее премьер Р. Пуанкаре во время своего пребывания в Санкт-Петербурге в августе 1912г. - была крайне заинтересована в том, чтобы в случае столкновения держав Тройственного согласия с Германией Россия и Англия согласовывали действия своих военно-морских сил так же, как об этом договорились Франция и Англия. Пуанкаре в беседе с российским министром иностранных дел Сазоновым высказался в пользу именно такого решения этого вопроса. Вспоминая о своей встрече и беседе с Пуанкаре, Сазонов впоследствии писал: "Я вынес впечатление, что в его лице Россия имеет верного и надежного друга, обладающего недюжинным государственным умом и непреклонной волей. В случае наступления критического момента в международных отношениях было бы весьма желательно, чтобы во главе правительства нашей союзницы стоял если не сам г. Пуанкаре, то лицо, обладающее столь же решительным характером и чуждое боязни ответственности, как нынешний французский первый министр" ²² .

Во время визита Пуанкаре в Россию в июле 1914 г. уже в качестве президента Французской Республики Николай II, по свидетельству французского посла в России Мориса Палеолога, вновь затронул вопрос о соглашении с Англией. "Надо, - подчеркивал император, - чтобы мы привели ее к вступлению в наш союз. Это был бы залог мира". И добавил: "Германия не осмелится никогда напасть на объединенные Россию, Францию и Англию, иначе как если совершенно потеряет рассудок" ²³ .

Примерно за полтора года до этого визита Пуанкаре в Россию император Николай II, желая лишний раз подчеркнуть верность принципам русско-французского союза и выразить свое стремление добиваться их успешной реализации, наградил французского президента высшим российским орденом Святого Андрея Первозванного и направил ему письмо с выражением дружеских чувств к Франции и ее народу. Это произошло при вступлении Пуанкаре в должность президента Французской Республики. Знаки высокого внимания, которое проявила Россия, имели, по мнению посла Извольского, особый смысл и значение, поскольку они пришлись как раз на то время, когда Германия приступила к наращиванию своих вооружений, что вызывало у французов резкое обострение национальных чувств и стимулировало их готовность укреплять Тройственное согласие ²⁴ .

Чем объяснить, что создать Тройственный союз России, Франции и Англии так и не удалось? Почему российско-английские отношения, несмотря на все усилия и России, и Франции, не вышли на уровень русско-французских отношений? Что мешало тому, чтобы еще больше укрепить сотрудничество между тремя странами, тем более, что все они, как будто бы четко осознавали опасность, которая исходила от Германии, угрожавшей всеобщему миру в Европе, и понимали, что противостоять этому, не допустить такого опасного развития событий можно было, лишь объединив

стр. 111

усилия трех государств, а для этого необходимо было тесное сотрудничество, полное согласие и эффективное взаимодействие по всем направлениям: дипломатическому, политическому, экономическому, военному. Часто вину за это исследователи возлагают на недостаточно принципиальную и последовательную политику Англии, во многом определявшуюся верностью принципу "равновесия сил", которому еще в середине XIX в. следовал премьер-министр этой страны Г. Пальмерстон, провозгласивший известный внешнеполитический постулат: "Англия не имеет постоянных друзей или постоянных врагов, она имеет только постоянные интересы". Возможно, Великобритания предпочитала пребывать в определенной самоизоляции, прочно уверовав в то, что островное положение страны позволяет ей держаться на расстоянии, наблюдая за развитием событий как бы со стороны, будучи уверенной в том, что ее они если и затронут, то не в такой степени и не с такими последствиями, как континентальные европейские страны. Так ли это? К сожалению, пока что не удалось найти достаточно убедительных объяснений развития событий и особенно поведения Великобритании, в частности, нет ответа на вопрос: только ли она повинна в том, что не удалось создать надежный заслон грозившей опасности и не допустить сползания Европы к разрушительной войне.

Одно можно сказать с большой долей уверенности: российско- английские отношения складывались и развивались не так гладко и носили не столь откровенно-доверительный характер, как русско- французские. И независимо от того, чьей вины в этом больше, это обстоятельство сыграло значительную негативную роль, не позволив создать в Европе такую систему международных отношений, которая служила бы надежным сдерживающим противовесом тем силам, для которых милитаризм и война составляли в то время едва ли не суть их государственной политики. Недостатка в заявлениях, которые делались и на дипломатическом, и на высшем государственном уровне, о намерениях улучшать отношения и крепить дружбу между Россией и Англией, не было. Но далеко не всегда за подобными словами следовали реальные и значимые дела. О том, какими виделись России ее отношения с Великобританией, можно судить на основании инструкции новому российскому послу в Лондоне графу А. К. Бенкендорфу, текст которой утвердил 20 ноября 1902 г. лично Николай II.

Бенкендорф благодаря своему младшему брату маршалу двора графу П. Бенкендорфу пользовался особым покровительством со стороны российского двора. Это был крупный дипломат, который отличался самостоятельностью мышления, прекрасно владел основными европейскими языками, умел не только высказывать свое мнение, но и отстаивать его перед самыми высокими инстанциями. Нередко в телеграммах, которые Бенкендорф направлял из Лондона, излагая английскую точку зрения по тому или иному вопросу, он не забывал добавить: "с которой согласен и я". Возможно, именно поэтому в некоторых дипломатических и правительственных кругах он пользовался репутацией "англофила". Но у него был и существенный недостаток: он очень слабо владел русским языком, и ему, пожалуй, единственному среди российских послов, было разрешено отправлять свои депеши на французском языке, который он знал в совершенстве. Он пробыл в должности российского посла в Лондоне 13 лет - с 1903 до своей кончины в 1916 году. На основании его многочисленных телеграмм, отчетов и писем можно составить весьма полную и всестороннюю картину развития российско-английских отношений в рассматриваемый период.

В вышеупомянутой инструкции подробно рассматривались общие условия, которые характеризовали международное положение России и Великобритании, их взаимоотношения и перспективы развития сношений между ними "по весьма существенным и разнообразным политическим вопросам". В ней высказывалось понимание того, что "под влиянием исторического хода событий обе державы достигли к наступившему XX-му веку столь широкого развития своей государственной мощи, что им принадлежит ныне существеннейшее влияние на жизни народов". В документе отмечалось также, что Россия в силу своего географического положения наращивала

стр. 112

свое могущество прежде всего как континентальная держава, в то время как Великобритания, будучи островным государством, развивалась в совершенно иных условиях, распространяя "свое политическое и экономическое влияние преимущественно в разобщенных и разбросанных во всех частях света странах, и основывала свое мировое положение на принципах морского могущества. Являясь таким образом по самой сути вещей представительницами двух различных государственных начал, Россия и Англия почти не приходили в соприкосновение на почве реальных, экономических интересов, - и сношения между ними носили по преимуществу политический характер, особенно в делах Востока, столь близко затрагивающих интересы России".

Великобритания, говорилось в инструкции, основные свои усилия направляла на то, чтобы с помощью международных группировок создавать возможные преграды развитию могущества наиболее опасных "в будущем" соперников, к которым Великобритания относила Россию, подозревая ее в широких честолюбивых замыслах, особенно в отношении Индии, этой драгоценнейшей из английских колоний. И действительно, признавалось в документе, в течение всего XIX в., после падения Наполеона I, Великобритания неизменно пребывала в рядах противников России, не без успеха препятствовала ей в продвижении на мусульманский Восток. Это, естественно, накладывало свой отпечаток на русско-английские отношения, что придавало российской политике в отношении Англии заметный налет сдержанности, хотя она и не носила враждебного характера. Более того, российское правительство, как отмечалось в документе, руководствуясь глубоко миролюбивыми устремлениями, выражало готовность к дружественному и полюбовному разрешению возникавших недоразумений и вопросов, но зачастую встречало со стороны Англии принципиальное недоверие или же чрезмерные притязания.

Обрисовав кратко неутешительную картину истории развития русско-английских отношений, которые лишь в незначительной степени смягчались "в зависимости от того, к какой политической партии принадлежали стоявшие в Лондоне у власти государственные люди", российское правительство выражало надежду на то, что существенные перемены, наметившиеся в международных отношениях, вызванные, в частности, все усиливавшимся влиянием на мировой арене Германии и Соединенных Штатов, которые в поисках рынков для своей быстро развивавшейся промышленности пытались выйти за пределы отечества и таким образом серьезно угрожали экономическому преобладанию Великобритании, заставляют последнюю вносить определенные коррективы в ее внешнюю политику, в том числе и в ее политику в отношении Российской империи. В этих условиях при всей принципиальной неприязни к России нынешние государственные деятели Великобритании вынуждены будут считаться с тем положением, которое создано ныне быстрым ростом других стран как в экономическом, так и в политическом отношениях. По оценке российского правительства, в то время происходил процесс становления новых международных отношений, что неизбежно должно было способствовать позитивным изменениям и в российско-английских отношениях.

Новому российскому послу в Лондоне предписывалось внимательно следить за изменением ситуации в Англии, в особенности за развитием ее отношений с Германией и Соединенными Штатами, содействовать повороту ее внешней политики в сторону существенного улучшения российско- английских отношений. При этом, как подчеркивалось в документе, послу надлежало действовать в тесном контакте с французскими представителями в Лондоне, которые, как казалось России, придерживались той же линии на расширение и улучшение отношений России с Великобританией ²⁵ .

Переписка Бенкендорфа позволяет лучше понять суть проблем, которые находились в центре внимания правительств двух стран и от решения которых во многом зависела дальнейшая судьба отношений между ними. Вполне естественно, что основные усилия обоих государств были направлены на то, чтобы по возможности снять напряжение, которое вызывали

стр. 113

особенно острые разногласия, нередко порождая взаимоисключающие подходы как к двусторонним отношениям, еще более отягощая их, так и к оценке политической ситуации в Европе и в мире в целом.

Центральным, естественно, был вопрос о том, каким образом вывести российско-английские отношения на новый уровень, как придать им более высокий статус. По мнению Бенкендорфа, со стороны английского правительства также проявлялось вполне осознанное стремление к улучшению этих отношений. В телеграмме на имя исполняющего обязанности российского министра иностранных дел Нератова от 26 октября 1911 г. он писал: "Как и Вы, я часто замечаю признаки желания со стороны английского правительства укрепить наше согласие и даже расширить его рамки". Однако, отмечал посол, несмотря на то, что во многом точки зрения России и Англии совпадают, остается нерешенным и не совсем ясным, как развить эту общность, какую форму могло бы принять это согласие.

Бенкендорф не разделял мнения тех российских политиков, которые вынашивали идею заключения оборонительного союза, и склонялся к мысли, что необходимо попытаться придти к такому соглашению, основные положения которого распространялись бы на некоторые локальные проблемы, по которым нет полного согласия сторон, в частности, на такие, как ситуация на Балканах, статус Черноморских проливов, положение на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке и др. По мнению посла, Англия могла бы принять позицию России в этих и других вопросах ее региональной политики, если бы последняя предоставила Англии свободу действий в Египте ²⁶ .

По всем этим и другим вопросам существовало немало затруднений, причем решения по некоторым из них выходили за рамки двусторонних отношений и так или иначе затрагивали интересы других европейских держав и континента в целом. Это относилось, в частности, к проблеме черноморских проливов, главная трудность которой состояла не столько в установлении свободного прохода судов в обоих направлениях (этому никто не противился), сколько в стремлении превратить Черное море в большой порт, который в случае войны служил бы прикрытием для русского флота. В вопросе проливов позиция Англии, которая, по словам Бенкендорфа, "ни в каком случае не желает таскать каштаны в Константинополе из огня для Германии и Австрии", была близка российской. Что касается колониального Востока, то здесь Англия придерживалась так называемого принципа территориальной неприкосновенности, демонстрируя тем самым свое нежелание делить колонии и допускать новые аннексии. Данная ее политика распространялась на такие, в частности, страны, как Китай и Персия, где особенно остро сталкивались интересы Англии и России. К тому же в этих вопросах Англия довольно тесно координировала свои действия с Соединенными Штатами.

Бенкендорф не скрывал своего опасения, что "соглашение с Англией может потерпеть крушение под влиянием более или менее международной интриги, материалом для которой послужили грязные или ложные нападки" на Россию, вроде тех, что были продемонстрированы на одном из заседаний французского сената, когда на слушаниях по вопросам внешней политики 6 и 7 февраля 1914г. с резкой критикой российской политики и русско- французского союза выступили некоторые французские министры. Международная и внутренняя интрига касалась в основном двух вопросов: политики России в Персии и на Дальнем Востоке. В первом случае посол рекомендовал российскому руководству следовать правилу, которого твердо придерживалось английское правительство: "охрана интересов Англии и ее подданных постольку, поскольку это совместимо с интересами государства". В этой связи он не скрывал своего огорчения и непонимания по поводу того, что несмотря на критику политики России в Персии, раздающуюся со всех сторон, сама Россия не предъявляет сколько- нибудь осязаемых доказательств, что эти нападки на нее не имеют под собой никаких оснований. "Ведь ясно, - писал Бенкендорф 12 февраля 1912г. министру иностранных дел России Сазонову, - что чем дольше оккупировать Персию, чем дольше оставаться там, тем будет постепенно все труднее и труд-

стр. 114

нее уйти оттуда и тем необходимее будет для нас править ею. Я убежден, что те торговые выгоды, довольно сомнительные, - да их при том еще трудно будет отстоять от всепроникающих немцев, которых поддерживает их правительство, встречающее там только нас одних, - что эти выгоды (я нисколько не хочу их умалять) все же недостаточны, чтобы оправдать всю ответственность, все трудности, все огромные издержки окончательной оккупации, иначе говоря, аннексии, и все ее громадные политические последствия" ²⁷ .

Что касается российской политики на Дальнем Востоке, то Бенкендорф также предлагал российскому правительству более внимательно отнестись к мнению как международной, так и английской общественности, тем более что последняя выражала опасения, как бы Россия, обеспечив свою безопасность на Западе, в том числе путем заключения выгодных ей соглашений с ведущими европейскими державами, не обратила вновь свои взоры на Дальний Восток и не сосредоточила бы там свои основные вооруженные силы. В конце 1910 - начале 1911 гг. Бенкендорф неоднократно поднимал эту проблему в своих телеграммах в Санкт-Петербург. Слишком часто, докладывал он, приходится читать "предсказания, что русская политика, считая безопасною свою западную границу, возобновит свою активность в Азии". Даже сосредоточение значительного войска на границе, как представлялось ему, не снимало остроту этой проблемы. "Скажу Вам с полной откровенностью, - писал он министру Сазонову, - что предприятие кажется мне чрезвычайно серьезным, и боюсь, что оно нам не под силу в данный момент и без продолжительной дипломатической подготовки" ²⁸ .

Российское правительство, выступив с инициативой поднять русско-английские отношения на новый уровень, руководствовалось двумя важнейшими соображениями. Во-первых, оно стремилось "оторвать" Англию от Германии, не допустить их дальнейшего сближения как в политической, так и особенно в военной областях, а во-вторых, - "привязать" ее к себе, лишив возможности уклониться от вступления в войну, если таковая разразится.

Однако были ли у России какие-либо основания сомневаться в искренности и последовательности позиции Англии? Как показало развитие ситуации в Европе, такие основания, очевидно, были. Документы, ставшие достоянием широкой гласности лишь в последние годы, позволяют сделать вполне определенный вывод о том, что позицию, которую занимала Англия в отношении России накануне войны, с трудом можно назвать не только дружественно- союзнической, но и лояльной. Во всяком случае, это была политика отхода от достигнутых ранее договоренностей и откровенных уступок Германии - в интересах сохранения собственной безопасности за счет полного или частичного игнорирования интересов остальных участников Тройственного согласия и прежде всего России ²⁹ . К сожалению, и Россия далеко не всегда вела себя подобающим образом в отношении союзников. Два факта особенно огорчительны. Речь идет о Бьёркском договоре 1905 г. и Потсдамском соглашении 1911 года. Оба эти документа были подписаны Николаем II и Вильгельмом II и серьезно насторожили реальных и возможных союзников России, вызвав в их среде немалое смятение и даже подозрительность.

Свидание двух императоров в Бьёрке, близ Выборга, на борту царской яхты "Полярная звезда", в ходе которого был заключен договор, фактически навязанный России Германией, имело для первой далеко идущие негативные последствия. Это сразу поняли и российские политики, которые не сомневались в том, что была совершена грубейшая ошибка, которая может дорого обойтись России и ее дипломатии, предпринявшей все возможные меры, чтобы убедить царя дезавуировать этот договор и скрыть его содержание не только от союзников России, но и ее недоброжелателей. А скрывать было что. Мало того, что подписание договора и сам его текст держались в строгом секрете, - скрывалась и его истинная направленность. Между тем - и это не осталось большой тайной - договор был направлен, с одной стороны, против Франции, хотя Россия находилась с ней в дружественных отношениях, а с другой стороны, - против Англии,

стр. 115

ибо, как справедливо отмечал Извольский, принятие плана германского кайзера означало попытку придать создаваемой российско-германской коалиции с участием Франции четко выраженную антианглийскую направленность ³⁰ . Главная идея на переговорах в Бьёрке состояла в том, чтобы попытаться создать по существу новый союз России и Германии с привлечением к нему Франции. И хотя дело до исполнения договора не дошло и его удалось в конце концов аннулировать, тем не менее он не прошел бесследно ни для российско-французских, ни тем более для российско-английских отношений.

Что касается Потсдамского соглашения, то и оно несло на себе немалый груз всевозможных недомолвок, сомнений, разочарований. Многие наблюдатели и прежде всего союзники России расценили этот акт как еще одну попытку расколоть еще окончательно не утвердившийся союз антигерманских сил и помочь Германии выйти из изоляции в Европе, которая ей реально угрожала. Переговоры и в Бьёрке и в Потсдаме затрагивали английские интересы в части, касавшейся главным образом ближневосточных проблем ³¹ . Несмотря на то, что Германии не удалось включить в текст соглашения положение о неучастии обоих государств во враждебных к ним группировках и таким образом оторвать Россию от Тройственного согласия, сам факт встречи двух императоров и заключения соответствующего соглашения был негативно воспринят союзниками России и прежде всего Англией.

Когда Россия, незадолго до начала войны, заявила о необходимости превращения Тройственного согласия в Тройственный союз, она исходила из того, что при всей ценности и значимости ее политического союза с Францией и дружественных отношений, установившихся с Англией на основе соглашения 1907 г., они не обеспечивали еще прочного и продолжительного мира, в котором так нуждалась реформируемая Россия. Только в таком - качественно новом - объединении трех держав видела Россия, как вспоминал впоследствии Сазонов, единственный противовес военно-политическому блоку, реально угрожавшему европейскому миру неуёмными поползновениями австро-венгерских политиков и непомерными пангерманистскими замыслами. Российская дипломатия предпринимала немалые усилия, чтобы добиться реализации этой идеи. Она стремилась преодолеть при этом и вековое предубеждение англичан против европейских союзов вообще. В марте 1914г. российский министр иностранных дел Сазонов направил в Париж Извольскому письмо, в котором была выражена надежда на то, что в ходе предстоящего визита во Францию английского короля Георга V руководители французского и английского внешнеполитических ведомств положительно решат вопрос о более тесном соглашении между Россией и Англией. В письме, в частности, говорилось: "По этому поводу считаю долгом сказать Вам, что дальнейшее укрепление и развитие так называемого Тройственного согласия и, по возможности, превращение его в новый Тройственный союз, представляется мне насущной задачей. Вполне обеспечивая международное положение России, Франции и Англии, такой союз, ввиду отсутствия у названных держав завоевательных замыслов, не угрожал бы никому, а являлся бы лучшим залогом сохранения мира в Европе" ³² . Спустя несколько дней, в начале апреля, Извольский докладывал Сазонову, что французские руководители указали Георгу V и министру иностранных дел сэру Э. Грею на желательность более тесного соглашения между Россией и Англией и предложили английскому министру совместно сообщить России содержание существующего между Францией и Англией политического соглашения, каковое могло бы послужить основанием для выработки подобного же соглашения между Россией и Англией ³³ .

Некоторые исследователи, анализируя российскую идею перевода Тройственного согласия в форму Тройственного союза, справедливо отмечают, что, по замыслу России, это позволило бы теснее связать Англию союзническими обязательствами и оказать сдерживающее влияние на Германию, а в случае возникновения конфликта с самого начала обеспечить России и Франции всемерную поддержку Англии. Однако из этого правиль-

стр. 116

ного рассуждения делается иногда весьма странный вывод: принятый Россией в то время "курс свидетельствовал о склонности царизма проводить впредь более решительную политику, не останавливаясь и перед войной". Фактически речь идет об обвинении России в том, что чуть ли не эта ее политика привела к возникновению первой мировой войны. И уж никак нельзя согласиться с тем, что стремление России перевести Тройственное согласие на положение Тройственного союза было вызвано не только и, очевидно, не столько внешнеполитическими соображениями, сколько растущей финансовой и экономической зависимостью России от Франции и Англии ³⁴ .

В этом утверждении верным является лишь то, что, действуя подобным образом, Россия - и это вполне естественно - заботилась о собственных интересах, старалась оградить свои сферы влияния от любых внешних поползновений. А для это необходимо было создать надежный и дееспособный антигерманский блок, не допустить нового передела мира, к чему стремилась Германия, быстрыми темпами наращивавшая свою экономическую и военную мощь. Германия готова была, пусть и с серьезными оговорками, согласиться с существованием русско-французского союза, хотя Вильгельм II при любом удобном случае резко критиковал российскую дипломатию за ее верность союзу России с Францией, заявляя, что она служит "чужим интересам по крайней мере столько же, если не больше, чем интересам своей собственной страны" ³⁵ . Но Германия не могла примириться с тем, чтобы между Россией и Англией существовали дружественные, а тем более союзнические отношения. Германию раздражало соглашение, заключенное в 1907 г. между Россией и Англией, по которому Персия делилась на три сферы влияния: северную, которая закреплялась за Россией, южную, остававшуюся зоной английских интересов, и нейтральную зону. По этому же соглашению Россия признавала Афганистан вне сферы своего влияния и обязывалась сноситься с афганским правительством через посредство Великобритании. В этом Германия усматривала недружественный по отношению к себе акт, создающий серьезное препятствие для ее выхода на персидский рынок. По существу, во всех областях внешнеполитических интересов (балкано- ближневосточный регион, Северный Китай, Маньчжурия, Внешняя Монголия и др.) Россия сталкивалась с интересами Германии.

Разумеется, регионально-территориальные сферы интересов России не шли ни в какое сравнение с колониальными владениями Англии и Франции, которые возбуждали непомерные аппетиты у германских политиков, грезивших о насильственной перекройке карты мира, пытаясь найти и свое "место под солнцем". Тем не менее, и на "российском поле" сталкивались интересы России и Германии, хотя и не так остро и масштабно, что, собственно, объективно не препятствовало налаживанию нормальных отношений между ними. Этому, как казалось, должны были способствовать родственные связи. Как известно, император Германии Вильгельм II приходился Николаю II родным дядей. К тому же, они определенно испытывали на себе всю тяжесть исторической ответственности за сохранение в Европе политических режимов, основанных на всевластии монархов.

Однако история распорядилась по-своему: несмотря на родственную близость двух династий - Гогенцоллернов и Романовых, а также и сходство государственного устройства обеих стран события разворачивались по своей логике. Россия оказалась на стороне тех сил, которые остро ощущали на себе реальную опасность лишиться своей государственности, исходившую от германских претендентов на мировое господство.

Россия и Германия по-разному оценивали ситуацию в Европе и мире и по-разному воспринимали возможное развитие событий. При этом, исходя из сложившейся к тому времени расстановки сил на европейской политической и дипломатической сцене и руководствуясь своими целями и возможностями, они придерживались принципиально различных курсов. Кайзеровская Германия прилагала огромные усилия, чтобы развалить Тройственное согласие, пытаясь прежде всего отколоть от него Англию,

стр. 117

или, по крайней мере, вынудить ее занять нейтральную позицию, что, несомненно, также должно было ослабить сотрудничество Франции, Англии и России в рамках Антанты.

В свою очередь, Россия после того, как сам ход европейских событий убедил ее, в сущности, в двуличной по отношению к ней политике кайзеровской Германии, вынуждена была в интересах собственной безопасности изменить свою внешнеполитическую стратегию и тактику, приспособив их к условиям стремительно менявшейся обстановки в Европе и мире. Курс был взят на существенное ослабление Тройственного союза, на вывод за его рамки Италии и изоляцию Австро-Венгрии с тем, чтобы попытаться исключить последнюю из политической игры, что должно было привести к существенному ослаблению Тройственного союза в целом и Германии в частности. Следование этому курсу было обусловлено глубоким разочарованием и даже крушением самой веры в возможность сохранения добрососедских отношений как с Австро-Венгрией, так и с ее могущественным союзником - Германией. Чтобы придти к такому заключению, России необходимо было пройти через целую цепь драматических событий, связанных с боснийским и марокканским кризисами, итальянской военной экспедицией в Триполитанию и другими факторами, приведшими в конце концов к войнам на Балканах.

Балканская проблема воспринималась государственными и общественными структурами России по понятным причинам особенно остро и болезненно. От российской дипломатии требовали принятия неотложных и жестких мер, которые способны были бы остудить захватнический пыл австрийцев, отстоять национальную независимость Сербии и других балканских государств. Внешне выглядело так, будто австро-венгерская политика на Балканах оказалась под огнем критики с обеих сторон: и Германии и России, хотя, естественно, уровень, характер и политическая подоплека этой критики значительно различались.

Еще со времен Крымской войны Россия не питала особых симпатий и иллюзий относительно Австрии. После вступления последней на путь балканских захватов отношения между Россией и Австро- Венгрией приняли откровенно недружественный характер. Это произошло, по словам Сазонова, после того, как стало очевидным, что "балканская политика Австро-Венгрии встречает сочувствие и получает из Берлина явное поощрение. Благодаря тому, что германское покровительство австрийских замыслов стало в 1908 году несомненным фактом, опасность столкновений с Австриею для нас удесятерилась" ³⁶ .

Один из руководителей внешнеполитического ведомства Германии граф Бернгард фон Бюлов, по отечески журя Австрию за ее "задиристую" политику на Балканах, готов был согласиться с тем, что политика Габсбургской монархии в отношении Сербии была серьезной ошибкой, приведшей фактически к банкротству дипломатии Тройственного союза. Взяв на вооружение лозунг "разделяй и властвуй", Австро-Венгрия намеревалась разобщить Сербию и Румынию, Болгарию и Грецию. Однако подобная политика дала обратные результаты. Идея союза балканских стран, казавшаяся еще недавно невозможной, стала реальностью, а австро- германские отношения, по мысли Бюлова, превратились в тяжелые оковы, значительно осложнившие германо-российские отношения и создавшие реальную угрозу вовлечения Германии в войну с Россией и в мировую войну ³⁷ .

Подобное развитие событий объяснялось вовсе не неправильной, как считал Бюлов, оценкой Веной соотношения сил на Балканах, выразившейся, в частности, в ошибочном предположении, что Турция в грядущих балканских войнах легко одержит победу. Такое предположение, по словам Бюлова, разделяли не только в Вене, но и в Берлине. При этом он прозрачно намекал на то, что если бы за шесть лет до начала войны его не отправили в отставку, то ему (он в этом нисколько не сомневался) удалось бы сделать внешнеполитический курс Германии более выверенным, что позволило бы, с одной стороны, закрепить нейтралитет Англии, а, с другой, - поддержать добрые отношения с Россией, не доводя дело ло войны. Однако для этого

стр. 118

потребовалось бы преодолеть инерцию и неуёмное тщеславие германского кайзера Вильгельма, который, по словам того же Бюлова, менее всего "руководствовался государственными соображениями или требованиями политической мудрости и разума" и который "мало был пригоден для ведения и контролирования нашей политики, как и для военного командования во время какой-нибудь войны. Что он считал себя высоко компетентным в обеих этих областях, свидетельствует, к сожалению, лишь о неправильности его суждения" ³⁸ .

Вместе с тем, пришлось бы оказать сильное влияние на Россию с тем, чтобы заставить ее вернуться к тем временам, когда российско-германские отношения были относительно устойчивы, не испытывали серьезных трудностей и когда, казалось, ничто не могло нарушить их миролюбивого течения. Единственное, пожалуй, что заботило тогда Германию, это любыми средствами добиваться сохранения дурных отношений между Россией и Англией. Именно таким временем для Германии было, очевидно, время заключения Бьёркского договора, ставившего Россию в двусмысленное положение не только по отношению к своему давнему и верному союзнику - Франции, которой, вопреки ее воле и желанию, предписывалось присоединиться к этому договору, но и по отношению к Англии, становившейся для России таким же противником, каким она являлась для Германии.

Между тем в Европе, как и во всем мире, происходили глубокие перемены и одновременно с этим менялись отношения между странами. Вчерашние друзья становились противниками, а бывшие враги превращались в союзников. События на Балканах явились, пожалуй, первым и самым серьезным испытанием для новой, только начавшей формироваться системы международных отношений в Европе. Они показали всю эфемерность и хрупкость европейского мира, покоившегося на противостоянии двух военно- политических блоков и на принципе "баланса сил". Они свидетельствовали также, что вопреки радужным прогнозам и предсказаниям сладкоречивых политиков и дипломатов обстановка в Европе постепенно и неуклонно дрейфовала к опасной черте и что если общими усилиями европейских государств не извлечь заложенную под зданием европейского мира мину замедленного действия, взрыв будет неминуем. Похоже, никто не спешил извлекать детонатор, хотя многие уже тогда ясно видели и ощущали надвигающуюся опасность, прекрасно понимали, от кого именно она исходит и кто более всего повинен в общеевропейской напряженности.

Балканские события раскрыли глаза многим европейским политикам на действительное положение дел на континенте. Наметилось определенное протрезвление и у российских политиков, которые под влиянием событий на Балканах и как следствия этого усиления напряженности в российско-германских отношениях, стали более трезво оценивать роль и место Германии, стоявшей за указанными событиями и активно поддерживавшей балканский экспансионизм своего партнера - Габсбургской монархии.

Практически все, что так или иначе было связано с событиями на Балканах и вокруг них, можно рассматривать как серьезное поражение российской дипломатии и унижение России. Это не могло не вызвать в самой России чувств их обостренного восприятия. И, как всегда в подобных случаях, искали "козла отпущения", на которого можно было бы переложить всю ответственность за просчеты и ошибки и вылить на него полную чашу не всегда заслуженных обид и унижений. Такой фигурой на сей раз стал Извольский, которого обвинили во всех грехах. Особенно усердствовал в этом отношении лидер кадетов Милюков, резко критиковавший так называемый план Извольского, который пытался "соединить балканские народности в одну "федерацию" при участии Турции и тем парализовать преобладание Австрии" ³⁹ . Кстати сказать, план Извольского вполне вписывался в "новый курс" Сазонова, предусматривавший развитие добрососедских отношений с Турцией и ее поддержку в международных делах. Но дело, разумеется, было не в Извольском, или не только в нем. Слушая критиков российской политики на Балканах, упреки в адрес того же

стр. 119

Извольского, кое-кто мог подумать, будто у России и ее дипломатии имелся богатый арсенал всех необходимых средств, методов и возможностей и оставалось лишь сделать правильный выбор, чтобы добиться немедленного успеха в этом регионе. К сожалению, все это были лишь слова - крайне категоричные и не всегда обоснованные, хотя и не лишенные определенного смысла. Нисколько не оправдывая позицию Извольского, которая была далека от идеальной (он сам это понимал и добровольно покинул свой министерский пост), нельзя тем не менее не признать, что иной политики российская дипломатия в тот период предложить не могла. Все другое, хотелось того кому-либо или нет, вело к войне ⁴⁰ .

Этим прежде всего следует объяснить тот печальный факт, что австрийское и германское правительства фактически игнорировали мнение России, будучи убежденными в том, что она не в состоянии предпринять что-либо серьезное в ответ на австрийскую агрессию. При этом Германия, поддерживавшая агрессивную политику Австро-Венгрии на Балканах, пыталась внушить российскому правительству мысль, что единственным выходом из униженного положения, в котором она оказалась, является разрыв с ее западными союзниками и вхождение в союз Центральных держав.

Этого Россия позволить себе уже не могла. И не только в силу того, что надо было идти против собственного народа, с гневом осуждавшего как действия австрийских оккупантов, так и двуличную политику Германии. Ситуация в России складывалась острая и одновременно противоречивая. С одной стороны, в адрес российских властей на всех уровнях раздавалась критика за отсутствие у российской дипломатии необходимой твердости и последовательности в осуществлении внешнеполитического курса и отстаивании интересов России и родственных ей балканских народов, но, с другой стороны, те же деятели заявляли, что ни в каком случае не желают, чтобы Россия начала воевать с Австро- Венгрией, прекрасно понимая, что к такой войне она попросту не готова.

При всей внешней жесткости, которую порой демонстрировали российская власть и общественное мнение, российская дипломатия, как признавал Сазонов, стремилась к тому, чтобы "устранить всякий повод к размолвкам и недоразумениям с Германиею и добиться установления с ней добрососедских отношений, не останавливаясь перед принесением с этой целью довольно чувствительных для себя жертв". Еще одна извечная слабость России, неизменно повторявшаяся во все времена, - это ее неподготовленность в военном отношении по сравнению со своими соседями. Сазонов приводит мнение Столыпина, который в частных и официальных беседах с ним постоянно поднимал вопрос "о необходимости избегать во что бы то ни стало всяких поводов к европейским осложнениям еще долгие годы, по крайней мере до того времени, пока Россия не достигнет должной степени развития своих оборонительных средств" ⁴¹ .

Не мог не считаться с сильно возбужденным российским обществом и Николай II. По ходу драматических событий на Балканах тон его писем и телеграмм Вильгельму II становился все более твердым, а порой и жестким. Если вначале кайзер делал вид, что его страна никак не причастна и более того, даже не знала о агрессивных замыслах своего партнера, а российский монарх делал вид, что верит доводам своего лукавого дяди, то по мере развития событий, когда их природу и последствия уже невозможно было скрыть, переписка между императорами утрачивала черты напускной сдержанности и обретала все более резкий характер. Уже и Вильгельм не мог употреблять таких иносказательных слов и выражений, как, например, "балканские неурядицы", "проклятая балканская каша", ссылаясь при этом на извечные происки "кошмарного Востока" и т.д. Что касается Николая II, то если в первые месяцы событий он во всем обвинял Австро-Венгрию и верил в то, что для Германии они явились "такой же неожиданностью, как и для России", то затем свои возмущение и негодование он стал переносить и на Германию.

стр. 120

Вначале царь готов был поверить в германскую версию о том, будто основным виновником разгоревшегося на Балканах пожара был министр иностранных дел Австро-Венгрии барон А. Эренталь, действовавший якобы вполне самостоятельно, не всегда ставя в известность даже собственное правительство, не говоря уже о германском. Николай II в письме Вильгельму от 12 января 1909 г. отмечал: "Я никогда ни на минуту не сомневаюсь в том, что Эренталь действовал по своему собственному почину" ⁴² . К сожалению, подобную точку зрения поддержали и отдельные исследователи, которые "независимые" действия Эренталя на Балканах пытались объяснять его антигерманской позицией и стремлением продемонстрировать Берлину, что Австро-Венгрия не удовлетворена своим положением сателлита Германии. В качестве доказательства выдвигается обычно утверждение, что австрийская аннексия Боснии и Герцеговины задевала Турцию и это-де явно противоречило германским интересам на Ближнем Востоке ⁴³ .

Николай II, резко осуждая авантюристическую политику Эренталя, которая, по его мнению, разрушала "согласие между Россией и Австрией", выражал озабоченность тем, что она может привести к окончательному отчуждению между ними, что "безусловно повлияет также на наши отношения с Германией". Вильгельм II не мог скрыть своего раздражения по поводу той критики, которой он подвергался на страницах российской и европейской печати в связи с австрийской аннексией. "Некоторые газеты, - писал он, - видят во мне автора аннексии". Сам же монарх во всем усматривал козни прессы, которая, по его словам, создавала общественное мнение не в пользу Германии. "Мы, монархи, - с обидой на прессу заявлял Вильгельм, - ответственны перед Богом за благополучие народов, врученных нашим заботам, и обязаны поэтому внимательно изучать происхождение и развитие "общественного мнения", прежде чем допустить, чтобы оно влияло на наши действия. Если мы убеждаемся в том, что оно берет начало из мутного и грязного источника вышеупомянутой подлой прессы, то долг повелевает нам энергично исправить его и бороться с ним. Лично я вполне равнодушен к газетным сплетням, но не могу подавить некоторого чувства тревоги при мысли, что, не встретив немедленного возражения, эти грязные и злостные выдумки о моей политике и моем государстве, постоянно повторяясь и оставаясь неопровергнутыми, беспрепятственно распространяемые, вызовут некоторое чувство горечи между нашими двумя народами".

Вильгельм II всячески пытался настроить своего российского родственника на спокойную волну, внушить ему мысль, что стоит только России отказаться от своих "неестественных" союзников и перейти в стан ее "искренних друзей", каковыми являются германская и австро-венгерская империи, то тут же наступят мир и благодать. В одном из писем он приводит слова безымянного английского политика, друга английского короля Эдуарда VII, родственника российского и германского императоров, который в своей статье, опубликованной в германской печати, утверждал, что наибольшую тревогу за будущее Англии внушала их английскому родственнику "возможность более тесной дружбы между тремя империями (Германией, Россией и Австрией), казавшаяся ему опасной для Англии, и которой он поэтому старался воспрепятствовать всеми доступными ему средствами. Вот объяснение постоянно употребляемого в английской печати выражения "равновесие сил в Европе", то есть: держать трех императоров разъединенными, иначе мы пропали, потому что вокруг них сгруппировалась бы вся Европа, а это противно английским интересам".

Выражая тревогу в связи с дальнейшим, возможно, еще более опасным, развитием событий на Балканах и испытывая на себе все усиливавшееся давление со стороны российской общественности, Николай II в телеграмме от 15 июля 1914г. не скрывал своих чувств в связи с "позорной войной", которую развязала Австро-Венгрия на Балканах и которая может привести к европейской войне. Он писал: "Возмущение в России, вполне разделяемое мною, безмерно. Предвижу, что очень скоро, уступая производящемуся на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры, которые поведут к войне".

стр. 121

В ответ на эту телеграмму Вильгельм II, не соглашаясь с оценкой вооруженного нападения Австро-Венгрии на Сербию как "позорной войны", вновь взял своего партнера под защиту, заявив, что "Австрия не стремится к каким-либо территориальным завоеваниям за счет Сербии", и сделал явно оскорбительное для России предложение "остаться только зрителем австро-сербского конфликта и не вовлекать Европу в самую ужасную войну, какую ей когда-либо приходилось видеть". В телеграмме Вильгельму II от 17 июля 1914г. Николай II квалифицировал карательные действия Австро-Венгрии в Сербии как агрессивные, которые не могут предприниматься по отношению к такому независимому государству, каковым является Сербия. "Поэтому, - писал он, - война эта возбудила такое глубокое негодование в моей стране: будет очень трудной задачей успокоить здесь воинственное настроение".

Наконец, оба императора перестали уже скрывать свои подлинные чувства и настроения; их взаимные обвинения явственно говорили о приближении общеевропейской катастрофы. Вильгельм II телеграфировал Николаю II: "Твои войска были мобилизованы против Австро-Венгрии, моей союзницы, благодаря чему, как я уже тебе указал, мое посредничество стало почти призрачным". Ссылаясь на "достоверные известия" о серьезных приготовлениях на восточной границе Германии, он заявил о том, что вынужден "принять предварительные меры защиты" и по существу возложил на Россию ответственность "за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру". В ответной телеграмме Николай II, высказав свое понимание позиции Германии, которая также начала мобилизацию своих войск, выразил надежду на то, что эти военные приготовления не означают еще войны и что удастся сохранить всеобщий мир и предотвратить кровопролитие ⁴⁴ .

Однако, по крайней мере, один положительный момент, связанный с прямыми последствиями балканского кризиса, заслуживает особого упоминания. Речь идет об отходе Италии от Тройственного союза и ее сближении с Антантой. Российская дипломатия прилагала огромные усилия, добиваясь заключения российско- итальянского соглашения, которое отражало бы новую расстановку сил на Балканах после австро-венгерской агрессии, в должной мере учитывало интересы России в данном регионе, а также содействовало укреплению и развитию двусторонних отношений. Позиция России по данному вопросу, судя по содержанию политического письма, подготовленного МИД и одобренного государем, а также интенсивной переписки, которую МИД вел с российским посольством в Риме летом и осенью 1909 г., определялась рядом принципиально важных положений. Речь шла, во-первых, о сохранении политического статус-кво в Турции с помощью дипломатических средств обеих стран, а во-вторых, - о содействии независимому национальному развитию всех балканских государств.

Особое значение российская дипломатия придавала осуществлению вековой мечты России, связанной с черноморскими проливами. При этом, по мнению руководства российской дипломатии, такое соглашение должно было приблизить Италию к России и ослабить ее связи с Германией и Австро-Венгрией. Как отмечалось в циркулярной депеше Нератова, направленной 10 июля 1909 г. российскому послу в Риме князю Долгорукому, включение в соглашение "балканских вопросов представляется особенно важным ввиду того, что согласование нашей политики с итальянскою придаст новую силу оберегаемым нами принципам и затруднит дальнейшую для Австро-Венгрии возможность придерживаться на Балканах политики захватов" ⁴⁵ .

Эти и другие идеи нашли свое отражение в секретном соглашении между Россией и Италией, подписанном в октябре 1909 г. в Раккониджи (под Турином) министрами иностранных дел Извольским и Т. Титтони во время визита Николая II в Италию. Россия и Италия обязались совместными дипломатическими усилиями выступать против попыток иностранных держав установить свое господство на Балканах. Важным положением соглашения явилось обязательство Италии благожелательно относиться

стр. 122

к интересам России в вопросе о черноморских проливах, а Россия, в свою очередь, приняла на себя обязательство доброжелательно относиться к интересам Италии в Триполитании и Киренаике ⁴⁶ .

Итак, следуя своей основной и главной идее, заключавшейся в создании благоприятных внешних условий, которые обеспечивали бы успешное продвижение либеральных реформ в России и ее политическое обновление, российская дипломатия в рассматриваемый период претерпевала серьезную эволюцию. Под воздействием внутренних и международных факторов и событий менялись ее приоритеты, к руководству внешней политикой приходили новые люди, с именами которых непосредственно связаны ее успехи, трудности и провалы. Неизменными оставались лишь ее цели и задачи.

В истории внешней политики России конца XIX - начала XX в. можно выделить три этапа, или периода, отличающиеся друг от друга не столько существенными изменениями в приоритетах и принципиальной ориентации, сколько определенными сдвигами и отдельными пристрастиями, которые, не меняя общей направленности стратегической линии российской внешней политики, привносили в ее осуществление некоторые моменты, в том числе личностного характера, не всегда приводившие к положительным результатам, а иногда стоившие стране больших издержек.

В первые годы царствования Николая II, когда главными фигурами, определявшими внешнеполитический курс страны, являлись Витте и Ламздорф, российская дипломатия, традиционно ориентированная на решение в основном европейских дел, претерпела серьезный крен в сторону "восточной ориентации", в особенности Дальнего Востока, где, как казалось ее творцам, Россия могла добиться более быстрых и более ощутимых результатов и выгод для себя как в политической, так и в экономической сферах.

С приходом к руководству внешней политикой Извольского в ней наметились заметные перемены как в европейском, так и в азиатском направлениях. Перед Извольским, по его собственным словам, стояла труднейшая проблема, которая требовала быстрого и бесповоротного решения. В чем заключалась эта задача, которую он собирался решать вместе со своими соратниками: российскими послами в Париже А. И. Нелидовым, в Англии - Бенкендорфом и в Италии - Н. В. Муравьевым? Сам состав участников не оставлял сомнений в том, какой хотел видеть внешнюю политику Извольский.

Речь шла о выборе правильного направления внешней политики России, учитывающего прошлый опыт, в том числе и негативный. Как впоследствии вспоминал сам Извольский, иностранная политика России должна была продолжать оставаться на неизменной базе ее союза с Францией, но этот союз должен был быть укреплен и расширен за счет сближения с Англией и Японией. Именно такую программу он предложил императору, прежде чем принять новый для себя и очень важный пост министра иностранных дел России. Что касается предшественников, то, по мнению Извольского, они недооценивали значение Англии и явно переоценивали возможность установления тесных союзнических отношений с Германией.

В рассматриваемый период произошли большие перемены в европейском направлении, связанные главным образом с существенным изменением политической ситуации на континенте. В отношениях между Францией и Англией наступила эра взаимного доверия и дружбы. Укрепление франко-английских отношений и наличие русско-французского союза открывали перед европейской политикой России хорошие перспективы. Как союзница Франции Россия могла рассчитывать на улучшение своих отношений с Англией и успешно решать свои проблемы в Азии, в частности, урегулировать их с Японией. Если бы Россия, как отмечал Извольский, пренебрегла бы благоприятно складывавшейся для нее международной ситуацией и в Европе, и в Азии, то она могла бы оказаться в весьма сложном положении. Повернувшись спиной к Франции и Англии и пойдя по пути завоевания гегемонии в Азии, она, по мнению Извольского, была бы вынужденной

стр. 123

отказаться не только от ее исторической роли в Европе, но также и от своей экономической и моральной независимости перед лицом Германии, "становясь вассалом германской империи и вызывая разруху для всей Европы, так как Германия, почувствовав себя свободной от всякой опасности со стороны своей восточной границы, выбирала бы только час для решительного нападения на Англию и Францию в целях реализовать свою мечту о мировом господстве" ⁴⁷ .

Линии на усиление европейского направления в российской дипломатии следовал и Сазонов, сменивший на посту министра иностранных дел Извольского. Разница между ними заключалась, пожалуй, в том, что новый министр занимал еще более жесткую и последовательную позицию в отстаивании европейского начала в российской внешней политике. Такая его позиция основывалась на восприятии России как прежде всего европейского государства ⁴⁸ со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако в этой его категоричности проявилась и определенная слабость, ибо Россию не только по географическому принципу, но и по характеру культуры, традиций, составу населения нельзя отделить от Азии, что всегда накладывало серьезный отпечаток на все области ее жизни и деятельности, в том числе и на внешнеполитическую сферу.

Все, кто так или иначе был причастен к формированию новой внешней политики России, намечал и осуществлял конкретные шаги, направленные на достижение стоявших перед ней целей и задач, стремились представить, каким будет мир через десять или двадцать лет, предвидеть хотя бы отдельные его контуры, предопределить, какое место займет в нем Россия. Даже начавшаяся война не помешала Сазонову заглянуть в будущее российской внешней политики и нарисовать картину послевоенного мироустройства, какой она ему представлялась тогда. 10 декабря 1916г., выступая перед журналистами по вопросам внешней политики, Сазонов заявил: "Союз с Францией и Англией, расширенный присоединением к нему Италии, останется краеугольным камнем нашей внешней политики и после войны. Доказательством крепости уз, связующих ныне союзников, является соглашение о будущей судьбе Константинополя и проливов, о котором говорил Председатель совета министров в своей думской декларации 19 ноября". Он подчеркнул, что "интересы славян по-прежнему остаются неизменно близкими русскому сердцу. В настоящее время, более чем когда-либо наша мощная поддержка и содействие особенно необходимы в деле возрождения и национального развития славянских народов, ставших вместе с нами на защиту права и справедливости". Что касается политики России на Дальнем Востоке, то он указал на установившиеся хорошие отношения с Японией, "по своему характеру равнозначащие союзным". По его словам, "за время настоящей войны японское правительство оказывало и продолжает оказывать нам в деле снабжения наших армий услуги, упоминать о которых можно лишь с чувством глубокой признательности. Созданное же соглашением 30 июня настоящего года политическое сотрудничество наше с Японией завершает цепь связывающих Россию, Францию, Англию и Японию уз и служит поэтому источником полной устойчивости нашего положения на Дальнем Востоке" ⁴⁹ .

Этим радужно-оптимистическим планам не суждено было сбыться. Они были перечеркнуты войной, приведшей к крушению не только подобных надежд, но и самой российской монархии.

Результаты непоследовательной, подчас крайне амбициозной внешней политики ведущих европейских держав (в том числе России) оказались во много крат трагичнее и тяжелее, чем могли себе представить даже наиболее дальновидные политики. Страны и народы Европы и мира начнут осознавать эти последствия лишь тогда, когда окажутся втянутыми в первую за всю историю человечества мировую кровавую бойню, продолжавшуюся более четырех лет и приведшую к необратимым процессам, коренным образом изменившим облик XX века.

(Продолжение следует)

стр. 124

Примечания

¹ . Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 259/260, л. 12 - 12об.

² . Там же, л. 2об.

³ . См. История внешней политики России. Конец XIX - начало XX века. М. 1997, с. 53 - 54.

⁴ . Дневник В. Н. Ламздорфа. 1886 - 1890. М. -Л. 1926; ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник. 1894 - 1896. М. 1991; ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Воспоминания. Пг. -М. 1924; САЗОНОВ С. Д. Воспоминания. М. 1991.

⁵ . См. Свод основных государственных законов. СПб. 1906, ст. 12.

⁶ . ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник. 1894 - 1896, с. 404 - 405.

⁷ . ВИТТЕ С. Ю. Избранные воспоминания. 1894 - 1911 гг. М. 1991, с. 457.

⁸ . Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 601, оп. 1, д. 2064, л. 30.

⁹ . ВИТТЕ С. Ю. Ук. соч., с. 439.

¹⁰ . МИХАЙЛОВСКИЙ Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914 - 1920. Кн. 1. М. 1993, с. 209, 148, 37.

¹¹ . АВПРИ, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 259/260, л. 12об.

¹² . ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник. 1894 - 1896, с. 54.

¹³ . См. СОЛОВЬЕВ Ю. Я. Воспоминания дипломата. М. 1959, с. 213.

¹⁴ . МИЛЮКОВ П. Н. Воспоминания. М. 1991, с. 344.

¹⁵ . ТАРЛЕ Е. Германская ориентация и П. Н. Дурново в 1914 г. - Былое, 1922, N 19, с. 161 - 164.

¹⁶ . Красная Новь, 1922, N 6(10), ноябрь-декабрь, с. 199.

¹⁷ . Цит. по: Дневник В. Н. Ламздорфа. 1886 - 1890, с. 47, 49.

¹⁸ . Некоторые современные исследователи, характеризуя российский политический спектр после революционных событий 1905 - 1907 гг., выделяют четыре основных течения, или группировки: правомонархическую, правительственную, либеральную и революционно-демократическую, каждая из которых привносила в процесс формирования новой внешней политики свое видение международных проблем и свое понимание ее целей и задач, что на практике нередко имело для страны весьма серьезные негативные последствия (см. История внешней политики России. Конец XIX - начало XX века, с. 371, 373).

¹⁹ . МАНФРЕД А. З. Образование русско-французского союза. М. 1975, с. 356.

²⁰ . В декабре 1910г. поверенный в делах российского посольства в Париже А. В. Неклюдов сообщал министру иностранных дел С. Д. Сазонову: "Отношения Франции и правительства Республики к России видоизменились с 1898 года, соответственно с внешними мировыми событиями и с внутренним состоянием обеих стран.

Уже со вступлением во власть радикально-социалистического "блока" в отношениях Франции и России начинала ощущаться некоторая натяжка. Представители крайних радикальных идей, возымевших господство во Франции, не могли питать к русскому строю тех искренних симпатий, которые одушевляли их предшественников; со своей стороны и многие из русских, самым несочувственным образом относясь к происходившим во Франции переменам, спрашивали себя, возможно ли для России при таком обороте дел поддерживать с Францией вполне искренние союзные отношения, можно ли безусловно надеяться на поддержку Франции. Это обоюдное недоумение усугублялось доводами французских консерваторов, которые весьма искренне видели в победе радикал-социальной партии первый удар, направленный против столь ценимого ими франко-русского союза" (см. Материалы по истории франко-русских отношений за 1910 - 1914гг. Сборник секретных дипломатических документов. М. 1922, с. 15, 16, 63).

²¹ . АВПРИ, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 261/266, л. 81; д. 707/756, л. 206; д. 710/768, лл. 357 - 357об., 360.

²² . Материалы по истории франко-русских отношений, с. 256, с. 261 - 262.

²³ . ПАЛЕОЛОГ М. Царская Россия накануне революции. М. 1991, с. 32.

²⁴ . АВПРИ, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 710/768, л. 375.

²⁵ . Там же, ф. Политархив, оп. 482, д. 4307, лл. 5об., 6-10об.

²⁶ . Там же, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 707/756, л. 142.

²⁷ . Там же, лл. 205, 206.

²⁸ . Там же, л. 3 - 4.

²⁹ . Ряд документов, опубликованных недавно как в Англии, так и в России, позволяет говорить о непоследовательной политике английской дипломатии накануне войны, о ее стремлении занять нейтральную позицию в надвигавшейся европейской войне (см. Вопросы истории, 1997, N 7 с. 3 - 12).

стр. 125

³⁰ . См. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 43. Текст договора гласил: "Их императорские величества, император всероссийский с одной стороны, и император германский с другой, в целях упрочения мира в Европе, пришли к соглашению по следующим пунктам договора, нижеизложенного и определяющего оборонительный союз:

Статья I. Если какое-либо из европейских государств нападет на одну из империй, другая договаривающаяся сторона обязуется помочь своему союзнику всеми имеющимися в ее распоряжении силами на суше и на море.

Статья II. Высокие договаривающиеся стороны обязуются не заключать сепаратного мира с какой-либо из враждебных стран.

Статья III. Настоящий договор входит в силу с момента заключения мира между Россией и Японией и может быть расторгнут только после предварительного предупреждения за год.

Статья IV. Когда настоящий договор войдет в силу, Россия предпринимает необходимые шаги, чтобы осведомить о его содержании Францию и пригласить ее, как союзника, подписаться под ним". (Там же, с. 40 - 41).

³¹ . Сборник договоров России с другими государствами. 1856 - 1917. М. 1952, с. 405 - 407.

³² . См. САЗОНОВ С. Д. Ук. соч., с. 157.

³³ . АВПРИ, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 707/756, л. 360.

³⁴ . См. ИГНАТЬЕВ А. В. Русско-английские отношения накануне первой мировой войны (1908 - 1914гг.). М. 1962, с. 193, 194 - 195.

³⁵ . См. САЗОНОВ С. Д. Ук. соч., с. 30.

³⁶ . Там же, с. 36.

³⁷ . См. БЮЛОВ Б. Воспоминания. М. 1935, с. 410, 411.

³⁸ . Там же, с. 387, 388.

³⁹ . См. МИЛЮКОВ П. Н. Ук. соч., с. 347.

⁴⁰ . Вот как излагал эти события английский посол в России А. Никольсон в письме своему министру иностранных дел Э. Грею: "Представители и выразители русского общественного мнения приняли такое положение, которое делало твердую и последовательную иностранную политику почти невозможной. Они кричали о своей симпатии и поддерживали надежды и стремления маленьких балканских государств, они были неистовы в своих угрозах Австрии и Германии, и однако они постоянно утверждали, что ни в каком случае не желали бы, чтобы Россия стала воевать. Они заставляли г. Извольского занять твердое положение и упрекали его за уступчивость и слабость, не будучи в состоянии понять того элементарного факта, что они, насколько могли, связывали ему руки. Ввиду трудности его положения г. Извольский должен был выполнять чрезвычайно деликатную задачу. Его главной заботой было предупредить, если возможно, чтобы дела на Балканах не перешли в такую острую фазу, когда военные действия являются неизбежными" (АВПРИ, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 288/290, лл. 4об., 5).

⁴¹ . САЗОНОВ С. Д. Ук. соч., с. 40, 36 - 37.

⁴² . Переписка Вильгельма II с Николаем II. 1894 - 1914гг. М. 1923, с. 141, 146.

⁴³ . См. ТЕЙЛОР А. Дж. П. Борьба за господство в Европе. 1848 - 1918. М. 1958, с. 458.

⁴⁴ . Переписка Вильгельма II с Николаем II, с. 151, 154, 161, 170, 171, 172, 174, 175.

⁴⁵ . АВПРИ, ф. Секретный архив министра, оп. 467, д. 287/289, л. 85 - 85об.

⁴⁶ . См. Сборник договоров России..., с. 402 - 404.

⁴⁷ . ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 61.

⁴⁸ . Выступая на заседании думы 12 апреля 1912 г., С. Д. Сазонов заявил: "Не надо забывать, господа, что Россия держава европейская, что государственность наша сложилась не на берегах Черного Иртыша, а на берегах Днепра и Москвы-реки. Увеличение русских владений в Азии не может составлять цели нашей политики: это повело бы к нежелательной сдвижке центра тяжести в государстве и, следовательно, к ослаблению нашего положения в Европе: и на Ближнем Востоке" (Стенографические отчеты Государственной думы. Третий созыв. Сессия пятая. Ч. III. СПб. 1912, стб. 2170).

⁴⁹ . АВПРИ, ф. Политархив, оп. 482, д. 4338, лл. 3 - 5.

Постоянный адрес данной публикации: