Die lnternationalen Beziehungen im Zeitalter des lmperialismus, Dokumente aus den Archiven der zarischen und provisorischen Regierung, 1878 - 1917. Reihe 1: Das Jahr 1914 bis zum Kriegsausbruch. Авторизованное германское издание Отто Гетч, "Deutsche Gesellschaft zum Studium Osteuropas", Берлин, Гоббинг, 1931 - 1934, 5 томов¹ .

Через месяц после ноябрьской революции 1917 г. советское правительство вызвало сильное волнение во всем мире и поставило в затруднительное положение союзные правительства, опубликовав "тайные договоры", заключенные этими последними с царским правительством. С тех пор германское, британское, французское и австрийское правительства открыли свои архивы за время до 1914 г., а американское правительство опубликовало свои документы за период 1914 - 1918 гг.; об издании аналогичных собраний объявлено также итальянским и югославским (сербским) правительствами. Никогда в прежнее время не было возможности для историков в такой короткий срок после окончания большой войны столь детально исследовать вызвавшие ее обстоятельства. Тем не менее существует еще много пробелов в этой документации и следует приветствовать публикацию русских документов.

Первоначально Комиссия, назначенная советским правительством, состояла из семи членов - проф. М. Н. Покровского, который был, пожалуй, самым выдающимся из советских историков, четырех других историков и

Статья проф. Бернадотта Шмитта "Россия и война" напечатана в "Foreign Affairs. An American Quarterly Review", October 1934.

Все цитаты тщательно сверены с оригиналами (по советскому изданию) и полностью им соответствуют. Все подстрочные примечания автора сохранены. Подстрочные же примечания редакции в каждом отдельном случае оговорены.

Для облегчения пользования статьей редакция ввела в квадратных скобках ссылки на соответствующий том и N документа (римская цифра означает том, арабская - N документа), опубликованного в "Международных отношениях в эпоху империализма". - Ред.

¹ Эти тома являются немецким переводом III серии издания "Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского и временного правительств 1878 - 1917 гг." - большого собрания русских документов, издаваемого в настоящее время комиссией, назначенной Центральным исполнительным комитетом Советского правительства. Это собрание сходно с собранием, уже выпущенным в других странах. Оно будет состоять из трех серий, первая из которых будет охватывать период от Берлинского конгресса до русско-японской войны, 1878 - 1904 гг., вторая - 1904 - 1913 гг., третья - период от 14 (1) января 1914 г. до свержения временного правительства в ноябре 1917 г. Немецкий перевод сделан "Deutsche Gesellschaft zum Studium Osteuropas", вдохновителем и руководителем которого является проф. Гетч. В настоящей статье разбираются первые пять томов III серии, от 14 (1) января 1914 г. до начала войны. (К сожалению, в немецком переводе эта серия обозначена как "первая", что вероятно вызовет путаницу при ссылках.)

двух советских дипломатов; со времени смерти Покровского в 1932 г. председателем состоит Я. А. Берзин. Ничто не указывает на то, чтобы Комиссия или редакторы этих нескольких томов позволили политическим чувствам повлиять на историческую научность, так как примечания носят строго фактический и пояснительный характер. С технической стороны издание также выполнено превосходно. Указан каждый архив, из которого взят каждый отдельный документ (использованы все соответствующие архивы, а не только архивы министерства иностранных дел); на документах, просмотренных царем, воспроизведены его замечания; документы напечатаны в том виде, в каком найдены, и очевидные ошибки исправлены в подстрочных примечаниях; если нельзя установить происхождение документа, то этот факт оговаривается. Советская комиссия заслуживает самой высокой похвалы за выпуск такого научного издания.

Тем не менее не следует думать, что советское правительство упустило столь удобный случай изложить свои собственные взгляды на войну и на мировую политику. В собраниях, выпущенных другими правительствами, выбор документов сделан применительно к европейской политике, системе союзов и вооружений к началу войны; документы, относящиеся к Африке и Азии, обычно опубликовывались лишь, когда они оказывали какое-либо влияние на положение дел в Европе. Советские издатели поступили иначе. Во введении к I тому проф. Покровский писал:

"Война была решена не в июле 1914 г., но значительно раньше. Точный момент этого решения, конечно, установлен быть не может: его попросту не было, этого точного момента; никто из участников не мог бы сказать, когда именно было решено - не воевать вообще (это, может быть, было решено за много лет до 1914 г.), а когда было решено начать войну именно летом этого года. Момент взрыва давно заложенной мины был неясен для самих заложивших. Но объективная обстановка, из которой выходом могла быть только европейская война в ближайшем будущем, окончательно сложилась зимою 1913/14 г."² .

"Все эти "роковые дни" и "роковые недели", которым придают такое огромное значение буржуазные историки и издатели документов, для нас имеют совершенно третьестепенное значение, поскольку мы знаем, что война не была делом злой воли отдельных лиц и отдельных групп, но с железной необходимостью вытекала из экономической системы последних десятилетий - системы монополистического капитализма. Но из этого отнюдь не следует, как думают иные наивные люди, что, значит, "виноватых нет" и искать их не стоит. К войне привели захватнические вожделения всех империалистских правительств, но ни одно из них не призналось и не признается до сих пор в этом; все они, видите ли, стали жертвой чужих захватов. Установить захватничество всех империалистских правительств и группировок, установить не a priori, исходя из той предпосылки, что они должны быть захватчиками, а установить на основании непререкаемого, для всех обязательного документального материала - значит разрешить задачу огромной важности. Для борьбы с империализмом необходимо знать доподлинно и во всей точности, как он действует, каковы его приемы и методы. И когда захватническая деятельность империалистов будет непререкаемо установлена рядом неопровержимых документов, мы, конечно, получим обвинительный акт, но обвинительный акт не против отдельного лица или, тем паче, против отдельной страны, а против класса - того класса, который держал в руках власть во всех больших странах в 1914 г.

² Часть цитаты из статьи М. Н. Покровского не воспроизводится. Читатель сможет ее найти в предисловии к I тому "Международные отношения в эпоху империализма", с. IX-X. - Ред .

и держит власть доселе в большинстве из них" (т. I, с. VIII-X; немецкое издание, т. I, с. XII-XIII).

Таким образом, в дополнение к сотням документов, относящимся к европейской политике за первую половину 1914 г., исследователь, желающий проверить тезис советских издателей, найдет большое количество документов, посвященных русской деятельности и русским притязаниям в Манчжурии и Монголии, не говоря уже о Персии, о которой говорится с утомительной полнотой, и Армении, в отношении которой Россия имела как хозяйственные, так и политические планы. Поэтому мы с некоторым удивлением узнаем, что г. Покровский считал русский империализм чем-то менее низким [vile], чем его соперников³ .

Иными словами, война с русской точки зрения была в первую очередь политическим делом и лишь отчасти проявлением русского империализма. С этим будут согласны и буржуазные историки.

Едва ли поэтому необходимо долго останавливаться на русской деятельности на Дальнем Востоке в течение первой половины 1914 г. В Манчжурии русское правительство, чтобы быть готовым "на случай военных осложнений с Японией", предлагало затратить 1200000 рублей на улучшение обороны КВЖД и требовало от Китая концессию на пять железнодорожных линий в Северной Манчжурии, считавшихся необходимыми по военным соображениям [I, 330, 389]. Китайцы возражали против предоставления новым железным дорогам права эксплуатировать естественные ресурсы страны и, несмотря на оказанное на них сильное давление, не приняли русских предложений к тому моменту, когда война разразилась в Европе [V, 20 и 207]. Чтобы избежать опасного прецедента, русское правительство отказалось поддерживать план одного из русских подданных о постройке трамвайной линии в японской зоне Манчжурии⁴ . Насколько напряженными были русско-японские отношения, показывает речь японского министра земледелия, виконта Оура, произнесенная в начале июля, в которой он объявлял, что японская армия будет в 1915 г. увеличена на две дивизии, и говорил, что "многие японцы думают, что война между Японией и Россией будет не ранее, чем через 30 - 50 лет, но есть некоторые основания предполагать, что вторая война начнется через несколько лет [V, 15, 378]. В результате русского протеста провинившийся министр заявил, что он не употреблял приписывавшихся ему выражений, однако русское правительство все же не чувствовало никакой уверенности относительно того, как Япония будет реагировать на войну в Европе.

Хотя русско-монгольское соглашение от ноября 1912 г. и русско-китайская декларация от ноября 1913 г. признали Внешнюю Монголию автономным государством под сюзеренитетом Китая, но русское правительство встречало трудности в попытках подчинить Монголию своему влиянию. Русские предложения насчет железнодорожной конвенции, которая передала бы русскому правительству полный контроль над железнодорожным строительством в Монголии [I, 10], встретили сопротивление монгольского правительства, передавшего 4 августа свои контрпредложения, согласно которым Россия должна была признать "вечное право" Монголии строить железные дороги в пределах своей территории и должна была не препятствовать Монголии строить их "своими собственными средствами" [V, 565, 566]. Монгольское правительство также настаивало на значительном сокращении войск, обучаемых русскими офицерами, и просило о предоставлении значительного количества оружия, подлежавшего оплате из займа

³ Далее следует опущенная в переводе цитата из предисловия М. Н. Покровского, см. т. I, с. X-XI и XVII. - Ред.

⁴ Речь шла о получении концессии на постройку трамвая в Куанченцзы, см. "М. о.", т. IV, N 213. - Ред .

в 3000000 рублей, который Россия сочла благоразумным предоставить слабому монгольскому правительству [I, 142; II, 148, 397]. По обоим пунктам русские уступили; правда, неохотно. Потребовалось более шести месяцев для урегулирования деталей займа, и соглашение, по-видимому, к 4 августа подписано не было. Монголы также обнаружили упорное нежелание участвовать в конференции a trois с Россией и Китаем, так как желали включить Внутреннюю Монголию в свою территорию, против чего были и Китай и Россия [I, 142; II, 57; V, 14, 447]. Русские могли опасаться оказывать давление на Монголию ввиду монгольских интриг с Японией; они, по-видимому, не желали рисковать бросить Монголию в объятия Китая; или же они чувствовали, что слишком глубоко увязли в Персии, чтобы вести сильную политику в Монголии и Китае. Факт тот, что после шестимесячной деятельности они не добились того, чего желали, ни от Китая, ни от Монголии.

Зато в Персии русский империализм, по-видимому, делал быстрые успехи в первые месяцы 1914 г. Русская сфера влияния на севере, установленная англо-русской конвенцией 1907 г., постепенно переходила под русский контроль. Русские подданные в широких размерах покупали и арендовали землю при восторженном одобрении министра иностранных дел С. Д. Сазонова [I, 90, 194, 206 и 255], хотя это противоречило Туркманчайскому договору (1829 г.), причем сборы, которые должны были вноситься в персидское казначейство, собирались русскими консулами и переводились в Русский учетный банк [II, 310]; консул в Астрабаде Иванов был одним из крупнейших среди этих землевладельцев. Многочисленные концессии на эксплуатацию хозяйственных ресурсов страны испрашивались от персидского правительства, единственная надежда которого на сопротивление была в поддержке Великобритании. Генерал-губернатор Азербайджана Шоджа-эд-Доуле, русский protege, фактически игнорировал тегеранское правительство и пользовался поддержкой как русского консула в Тавризе, так и русского посланника в Тегеране [I, 260, 361, 365, 372, 375, 404; II, 48, 244, 271; III, 201; IV, 159]. Так как в русской зоне был расположен русский отряд в 12 - 17 тыс. человек, то персидское правительство было беспомощно. Тем не менее 28 июня оно обратилось с энергичным протестом против всей русской политики к посланнику в Тегеране Коростовцу, приписывавшему этот акт махинациям его британского коллеги Тоунлея [III, 197; IV, 64]. Сазонов согласился на то, чтобы взимание сборов русскими консулами с русских подданных было прекращено и чтобы Шоджа-эд-Доуле был смене" [IV, 111], но Коростовец попытался задержать этот ответ, и он был формально передан лишь 26 июля, на следующий день после разрыва между Австрией и Сербией [V, 110].

Подлинное значение положения дел в Персии заключалось не столько в самой Персии, сколько во влиянии этого положения на отношения между Россией и Великобританией. Как давно уже известно из ранее опубликованных (и ныне включенных в данный подбор) документов⁵ , Сазонов после своего фиаско с миссией Лимана фон Сандерса был чрезвычайно озабочен устройством союза между Россией и Великобританией или, за невозможностью этого, - морского соглашения, аналогичного заключенному между британским и французским адмиралтействами [I, 232, 289; II, 137]. Русский, посол в Лондоне гр. Бенкендорф, проницательный наблюдатель английской жизни, твердо отклонял какую-либо надежду на союз [I, 232, 328; II, 363]; он ссылался на слова сэра Эдуарда Грея о невозможности союза: "Вы видите, даже сейчас мы не имеем союза с Францией" [II, 389]. Он даже-

⁵ Чтобы избавить исследователей от поисков документов, наспех и без достаточной научной обработки напечатанных в многочисленных органах печати и специальных изданиях, советская большая публикация воспроизводит все те документы, которые сохранили свое значение. - Ред.

предостерегал против того, чтобы рассматривать морское соглашение как конвенцию [III, 138]. Но вопрос о союзе, по-видимому, сравнительно мало занимал Бенкендорфа, который был уверен, что участие Англии в европейской войне зависит не от наличия письменного обязательства, а от ее общей позиции по отношению к Германии и России. Его беспокоила опасность того, что раздражение Англии против русской политики в Персии может вызвать ослабление Тройственного Согласия. Поэтому с января и по июнь он все время напоминал Сазонову об этой опасности [III, 188]. Он не останавливался перед критикой русских методов и русских агентов в Персии; он ссылался на то, что Грей и король Георг говорили ему по поводу Персии; он указывал, что с юнионистским кабинетом будет труднее иметь дело, чем с находившимся у власти либеральным правительством; Грей, по его словам, все время повторял ему, что необходимо "спасти лицо персидского правительства" [IV, 2] и не дать персидским финансам придти в беспорядок. Как раз по этим двум пунктам Сазонов через неделю обнаружил готовность сделать уступки в Персии. Кроме того в начале июня британское правительство предъявило резкий протест против поведения России в Персии [III,197], и король Георг написал личное письмо Николаю II, обращая его внимание на "нынешнее неудовлетворительное положение дел в Персии" и прося царя принять британского посла, сэра Джорджа Бьюкенена, для личного разговора [III, 272]. Сазонов пытался защитить свою политику перед Бенкендорфом [111, 343], но, очевидно, на него повлияли откровенные письма посла и британские протесты, так как царь заверил Бьюкенена, что "персидский вопрос не сможет разделить нас" [IV, 12], и в черновике ответа королю Георгу, приготовленном для него Сазоновым, он должен был сказать, что "не трудно будет" достигнуть соглашения о Персии [V, 47]. Примирительная позиция русского правительства тем более поразительна, что англичане в то же время просили о пересмотре конвенции 1907 г. в отношении Тибета и Афганистана, что могло бы дать право России на уступки в других районах [I, 384, 396]. Иными словами, Россия была готова, в особенности после сараевского убийства, изменить свою политику в Персии для укрепления своего положения в Европе. 31 июля русским представителям в Персии были посланы инструкции избегать каких бы то ни было затруднений с их английскими коллегами, так как Россия находится "быть может накануне серьезной войны, когда содействие Англии нам так ценно" [V, 347]⁶ .

Отношения между Россией и Францией, которые являлись союзниками с 1894 г., были, естественно, гораздо более интимными, чем отношения между Россией и Англией. Были, конечно, некоторые поверхностные трения. В известный момент французы были озабочены слухом, что Крупп может приобрести контроль над Путиловским заводом, и для предупреждения этого они быстро предложили свою финансовую поддержку (А/О Путиловских заводов - Ред. ) [I, 132, 141, 153]. Некоторое время они, к большому неудовольствию русских, настаивали на назначении норвежцев в качестве генеральных инспекторов согласно плану реформ в Армении [I, 333]. Русским в свою очередь не нравился турецкий заем, выпущенный во Франции, и они были в немалом смятении от донесений о том, что турецкие военные суда строятся на французских верфях [II, 375]. Спор о допущении России в "Совет оттоманского долга" мог развиться в серьезное затруднение.

⁶ Прежде чем покончить с этим вопросом, надо отметить, что русские документы не содержат указания на новые шаги, сделанные Сазоновым перед Бьюкененом 7 и 19 июля в направлении англо-русского союза ("British Documents on the Origins of the War", т. XI, с. XI). He представляется необходимым говорить о затруднениях между британским и русским правительствами по поводу Трансперсидской железной дороги или о подозрениях, которые возбудила в России деятельность Англо-персидской нефтяной компании, в которой крупным акционером было британское правительство. Оба вопроса обсуждаются во многих документах.

Хотя русская доля в долге была ничтожна, русское правительство подчинило свое согласие на 4%-ное увеличение турецких таможенных пошлин предоставлению ей места в "Совете долга" [I, 26]. В качестве компенсации Германия настаивала на предоставлении ей второго места и на поочередном с Францией председательствовании [I, 103]. Но Франция не желала соглашаться на второго германского делегата. Русское правительство оказывало большое давление на своего союзника, чтобы добиться уступок, но безуспешно. Турецкое предложение заменить второго германского делегата турецким членом было неприемлемо для Германии. В результате Россия, отказалась санкционировать повышение таможенных пошлин [IV, 225], хотя посол в Константинополе и сомневался в благоразумии этого шага [IV, 287]. Разразившийся вскоре европейский кризис положил конец все более обострявшемуся спору.

Однако, с общеполитической стороны франко-русский союз не был затронут этими инцидентами. Французское правительство желало "un resserement aussi etroit que possible de l'alliance" ["возможно более тесного союза"] и было уверено, что Горемыкин, который в феврале сменил Коковцова на посту премьера, был "одним из наиболее верных сторонников союза" [I, 250]. Хотя социалисты продолжали быть против трехлетнего срока военной? службы, восстановленного в 1913 г., но русский военный атташе в Париже был доволен "глубокой и слепой верой французского народа в нашу военную мощь" [I, 77]. В июне, когда в результате министерского кризиса был образован кабинет Вивиани, Извольский старался убедить Сазонова в том, что на Вивиани можно надеяться, несмотря на его связи с социалистами, и новый премьер скоро дал окончательные заверения как Извольскому, так и Сазонову [III, 237]. По мнению Извольского, угроза французского посла в С. -Петербурге Палеолога выйти в отставку, если закон о трехлетней службе не останется в силе, не имела иного влияния, кроме уменьшения авторитета посла на Кэ д'Орсэ [III, 301]. Сазонов заявлял, что глубоко удовлетворен положением, и по всей вероятности был действительно удовлетворен им. Если в русских документах нет абсолютно ничего, указывающего на воинственные намерения или притязания со стороны французов, то вместе с тем у русских не было никаких причин опасаться, что если союзу суждено пройти испытание, то Франция будет неисправной в выполнении своих обязательств.

Отношения России с Германией были определенно щекотливыми. В начале года проблема миссии Лимана фон Сандерса все еще оставалась нерешенной, Сазонов принял компромисс, предложенный Германией, только тогда, когда его посол в Германии Свербеев выяснил, что лучших условий, невозможно" достигнуть [I, 18, 21, 88]. Вскоре после этого появилась сенсационная статья" в "Kolnische Zeitung" (2 марта), петербургский корреспондент которой утверждал, что в 1917 г., когда в России будет завершена военная реформа,. Россия "обратит свое оружие против Германии"; за этой статьей последовал выпад русских "Биржевых ведомостей" (13 марта), утверждавших, что "Россия желает мира, но готова к войне". Свербеев полагал, что Германия пытается "запугать нас" и в то же время сделать вид, что она не боится России [I, 387, 434; II, 6]. Позже он доносил, что эта видимость обманчива, так как существует настоящий "страх перед ростом военного и экономического нашего могущества" и поэтому "военные элементы и прусские юнкеры даже не скрывают своей воинственности" [II, 191], однако, германское правительство желает дружественных отношений [III, 61], и Вильгельм II сказал, что "русский император может полностью рассчитывать на мою дружбу, как я - на его". Другими факторами в положении были вопрос о новом торговом договоре и враждебность германских аграриев [I, 213; II, 299]. Русское правительство внимательно следило за германским экономическим

проникновением в Анатолию, Персию и Китай, оно формально протестовало в Берлине против тенденциозных известий о России, сообщавшихся германским телеграфным агентством "Deutsche-Japan Post" [I, 351; III, 362; IV, 70]. Затем, через два дня после Сараева, Германия потребовала отозвания русского военного атташе в Берлине за шпионаж; на это было дано согласие, но, несмотря на германские обещания держать дело втайне, оно было разглашено с порядочным шумом [IV, 23, 110, 119, 161, 197]. Русское правительство получило также тревожные сообщения о германских интригах в Швеции и Норвегии [I, 344; II, 151, 157]. К началу европейского кризиса Россия и Германия были таким образом раздражены друг против друга.

Италия была в это время занята отчаянной борьбой со своей союзницей Австрией за влияние в Албании; официально обе страны проводили общую политику, которой Россия симпатизировала очень мало и к которой она имела самое ничтожное отношение. С подкупающей откровенностью итальянцы объясняли, что они глубоко недовольны своим положением и вернулись бы при первой возможности к политике Раккониджи (русско-итальянское соглашение 1909 г.). Когда Саландра сделался премьером, он уверял русского посла, что "Россия не может иметь более убежденного друга, чем от [III, 32]. Остается впечатление, что русское и итальянское правительства прекрасно понимали друг друга.

Отношения России с Австро-Венгрией - ее историческим соперником на Балканском полуострове - были в течение первой половины 1914 г. не совсем нормальными. Хотя оба правительства следили одно за другим, как хищные птицы, но между ними не возникало по поводу Балкан никаких специальных вопросов, кроме вопроса об Албании. Естественно, что русское правительство отказалось помогать Австрии в ее соперничестве с Италией, отказалось посылать войска для помощи международной комиссии в Албании или оказывать давление на Румынию в этих же целях [IV, 211]. Кокетничанье России с Румынией (сердечная телеграмма царя к королю Карлу) [I, 130], высшей точкой которого явилось известное свидание Николая с Карлом в Констанце [III, 339], вызвало сильное раздражение в Вене и Будапеште [III, 293, 382]. "Тем лучше", заметил царь. Довольно много подозрений вызвали судебные процессы в Мармарош-Сигете, Дебречине и Львове, в которых Россия обвинялась в подстрекательстве к заговорам против Габсбургской монархии [I, 367, 415; III, 26]; русские, узнав, что австрийские власти считают чешских офицеров неблагонадежными, не улучшили положения своими попытками учредить в Праге русско-чешский клуб и создать в Богемии тайную организацию [I, 99, 100], вдохновителем которой был чешский депутат Клофач, а также своим приглашением 24-х славян из разных частей монархии на панславистский конгресс в Москве⁷ (II, 291). Австро-венгерская пресса и парламентское общественное мнение были открыто враждебны России, причем некоторые самые суровые нападки шли из кругов, считавшихся наиболее близкими к наследнику престола [I, 338; II, 192; III, 24] эрцгерцогу Францу, но царь по этому поводу замечал: "Да, но не доводить нас до крайности" [II, 321]. Нет указаний на то, как реагировали русские на сообщения о предстоявших в июне австрийских маневрах в Боснии; но не может быть сомнений, что оба правительства относились одно к другому в высшей степени подозрительно и что общая атмосфера была как нельзя более скверной.

Таков был дипломатический фон, на котором Россия проводила свою политику между январем и июлем 1914 г. При наличии осложнений в Албании, греко-турецких трений из-за Эгейских островов и озлобленности Болгарии после ее поражения в предыдущем году, России было бы легко

⁷ Речь идет о созыве съезда не в Москве, а в Петербурге. - Ред.

заняться ловлей рыбы в мутной воде и создать опасное положение. Однако Сазонов заявил 5 марта, что в интересах "всех без исключения великих держав, а в особенности держав Тройственного Согласия" предупредить возникновение новой войны [I, 382]; в соответствии с этой точкой зрения он оказывал сильное давление на Турцию и Грецию, отношения между которыми к середине июня приобрели угрожающий характер, побуждая их соблюдать мир [III, 290], в результате чего великий визирь и греческий премьер согласились встретиться в Брюсселе [IV, 334]. Болгария также была строго призвана к порядку. Конечно, это доказывает только то, что русское правительство в тот момент желало избежать затруднений.

Как давно уже известно из ранее опубликованных документов, русская политика в 1914 г. состояла в том, чтобы сохранять Турцию на возможно долгое время в положении не слишком сильном, но и не слишком слабом, и в то же время готовиться к захвату проливов, когда представится для того подходящий момент. Однако, этот момент, очевидно, не мыслился как предстоящий в непосредственном будущем, так как морская строительная программа, выдвинутая в марте [II, 123], которая позволила бы России занять господствующее положение в Черном море после получения Турцией двух военных кораблей, строившихся в то время в Англии, простиралась на пятилетний период от 1914 до 1918 г.; и военный министр, указывая в плане на меры, необходимые с военной точки зрения в случае захвата проливов, просил, чтобы эти меры не принимались в ущерб большой программе, выполнявшейся для подготовки России к войне на ее западном, т. е. австро-германском фронте [III, 374; IV, 24]. Сухомлинов указывал также, что флот еще не готов к тому, чтобы грузить войска с быстротой, достаточной для успешной экспедиции; флот отказывался от этой задачи и предлагал отложить это дело до осени [IV, 170]. Иными словами, русские готовились к отдаленному будущему и не были готовы к немедленным действиям. Их озабочивала в тот момент возможность, что Турция, в дополнение к судам, строившимся в Англии, сможет кроме того купить военные суда у Аргентины и Чили. Поэтому русское правительство старалось само купить аргентинские и чилийские суда, обращаясь даже с просьбой к британскому правительству устроить сделку с Чили, но в обоих случаях без успеха [I, 50, 408, 418; II, 241, 272, 306]. Русский протест перед Англией против реорганизации турецкого флота британским адмиралом Лимпусом вызвал ответ, что "если бы правительство его величества отказалось удовлетворить просьбу Турции, то реорганизация турецкого флота наверняка была бы поручена Германии"; если бы турецкий флот вступил на путь войны, то Англия обсудила бы с Россией "лучший метод действий" [II, 384; III, 224]⁸ .

Начиная с января, армянский вопрос занимал видное место в русско-турецких отношениях. После некоторых уступок со стороны России, Турция в конце концов приняла программу реформ от 3 февраля [I, 210], но прошло два месяца, прежде чем было достигнуто соглашение о генеральных инспекторах [II, 161, 227], и даже после этого Порта оттягивала их назначение, несмотря на многочисленные напоминания со стороны России; торжественное обещание немедленных мероприятий, данное 13 июля [IV, 199], оставалось неисполненным к тому моменту, когда европейский кризис поставил как перед Россией, так и Турцией другие заботы. В порядке репрессалий русские допускали антимладотурецкую агитацию, шедшую с

⁸ В январе до русского правительства дошел слух, что Германия склонна продать Турции крейсер "Гебен" или "Мольтке"; это вызвало со стороны царя замечание, что "это все-таки поучительно и доказывает, как мало можно доверять заявлениям Германии" [I, 72]. В мае сообщалось, что фирма Фосс и Блум предлагает Турции крейсер, строящийся для германского флота. Оба слуха были лишены оснований.

Кавказа [I, 73] и были замешаны в мартовской вспышке среди курдов или, по крайней мере, подозревались в этом Турцией.

Верные своей традиции, турки старались использовать разногласия среди европейских держав. Хотя Россия спасовала перед Германией в вопросе о миссии Лимана фон Сандерса, но нельзя было не считаться с отказом России обещать Турции поддержку в ее споре с Грецией об Эгейских островах [I, 318, 321]. Поэтому Турция в своей политике начала заигрывать с Россией. В Константинополе был образован специальный русско-турецкий комитет, в мае миссия во главе с министром внутренних дел Талаатом посетила царя в Ливадии [II, 295, 352; III, 27]. Турецким гостем было дважды произнесено слово "союз" [V, приложение N 6] и, после своего возвращения в Константинополь, Талаат обсуждал эту идею с русским послом [III, 27]. Немного позже, однако, когда сделались известными притеснения турками греков в Малой Азии, русское правительство прибегло к строгому тону по отношению к Порте и Отправило военное судно для крейсирования вдоль анатолийских берегов [III, 285, 287, 389]. С наступлением в июле европейского кризиса оказалось естественным, что Турция решила использовать затруднения России.

Какова бы ни была политика России в отношении Турции, важным фактором была позиция Болгарии. В 1914 г. русское влияние здесь стояло на очень низком уровне, так как царское правительство считалось, по крайней мере, среди политиков, ответственным за катастроф, постигшую Болгарию во второй болгарской войне. В длинном разговоре с русским посланником Савинским король Фердинанд пытался оправдаться от обвинений в интригах с Австрией [I, 291], но, хотя царь и послал королю сердечную телеграмму [I, 320], русское правительство занимало выжидательную и сдержанную позицию, явно не доверяя австрофильскому кабинету Радославова. Постоянные слухи о турецко-болгарском союзе, хотя эти слухи опровергались болгарским правительством, не могли содействовать укреплению доверия России⁹ . Савинский пытался убедить короля, через его секретаря, в, необходимости заменить Радославова лидером оппозиции Малиновым [II, 207], но Фердинанд не поддавался, а оппозиция не была склонна принять власть в столь критический момент. Советовали подкупить болгарскую прессу и купить один из болгарских банков [III, 118, 375], но осуществление этих советов сулило мало хорошего.

Действительная надежда русской дипломатии состояла в воспрепятствовании кабинету Радославова получить заем за границей, без которого он не мог рассчитывать остаться у власти. Подобное "veto" было вскоре наложено на заем в Париже [I, 22, 31, 48]. Но болгарское правительство обратилось в Вену и в Берлин, и в апреле стало известно, что германские банкиры предоставляют заем в 300 миллионов франков взамен ценных железнодорожных, и табачных концессий [II, 43, 205], возможно с участием английских и бельгийских групп [II, 301]. В ряде исступленных телеграмм и лихорадочных депеш Савинский доносил об усилиях своих и своего французского коллеги Панафье помешать принятию германских условий, которые, как он утверждал, превратили бы Болгарию в экономического вассала Германии [II, 307]; он горько жаловался на недостаточную помощь со стороны британского коллеги, и британское правительство было действительно мало расположено вмешиваться в это дело [II, 324, 361, 373]. Король Фердинанд заявлял о своем бессилии. Так как правительство, очевидно,

⁹ 13 мая 1915 г. французское посольство сообщило русскому правительству текст договора, якобы заключенного между Болгарией и Турцией 25 января 1914 г., но не гарантировало его подлинности (1, приложение). В своей книге "Bulgarien und die Weltkriese" (Берлин 1923), на с. 117, Радославов заявляет, что турецко-болгарский союз был заключен 6 августа 1914 г.

намеревалось принять предлагавшиеся условия, то русский посланник выдвинул план, по которому королю было бы предложено сместить кабинет Радославова. За это был обещан французский заем на более выгодных условиях [II, 336, 409, 418]. Русское правительство относилось к этому плану без всякого энтузиазма; оно желало, по крайней мере, быть уверенным вприходе нового правительства, прежде чем будет предоставлен какой-либо заем; однако, оно все же дало свое согласие [III, 29, 51, 130, 182, 204]. Но неожиданные затруднения возникли во Франции, где оказался временный недостаток ликвидных капиталов; французские банки настаивали на участии России в займе, а это было нелегко устроить [III, 68, 80, 97, 105, 155, 204]. Прошло несколько недель, прежде чем некий банкир по фамилии Перье, до тех пор не признававшийся французским правительством, выступил с предложением, условия которого, однако, не понравились русским, банкам [III, 274, 309, 402]. Тем временем германский заем был подписан [IV, 189], и Савинский надеялся помешать принятию его собранием путем привлечения оппозиции к поддержке более выгодных условий банкира Перье [III, 233, 278; IV, 19, 134], но случилось так, что Перье не смог собрать необходимые суд мы, и правительство, ловко извратив его условия, методами нажима провело германский заем через собрание [IV, 220, 221, 237, 298]. Французские и русские угрозы потребовать немедленной уплаты из нового займа по предоставленным ранее авансам не произвели впечатления, и Фердинанд невозмутимо заявил, что будет соблюдать вотум собрания [IV, 250, 261]. Савинский оправдывал свое фиаско интригами Австрии, но этому, наверное, не мало содействовал резкий тон, которым он обычно говорил с королем Фердинандом и болгарскими министрами. Кстати, можно заметить, что Австрия подозревалась в снабжении Болгарии военным снаряжением и деньгами.

Если документы оставляют впечатление, что русское правительство было меньше озабочено болгарскими делами, чем его посланник на месте, то интересы русского правительства в Черногории и Сербии были глубоки и постоянны. В Черногории положение было безнадежным. Казначейство было пусто, правительство - подкупно, король Николай - безнадежно дискредитирован в глазах своего народа. Заем, обещанный Лондонской конференцией послов в 1913 г., не был реализован и, несмотря на настойчивое обращение России и Франции к Англии, к середине июля ничего не было урегулировано [IV, 77, 216]. В глазах русского правительства единственным решением было объединение Черногории и Сербии, которого желал черногорский народ, и в марте Николай обратился с письмом к сербскому королю Петру [II, 169], предлагая этот шаг, на который Сербия дала свое согласие; но Николай был втайне враждебен этому шагу, и поэтому черногорское правительство лишь в июне оказалось готовым к переговорам [IV, 36]. Однако через несколько дней после сараевского убийства Сазонов, встревоженный напряженными отношениями между Сербией и Австрией, посоветовал отложить переговоры [IV, 112]. Более настоятельной была проблема русской военной помощи черногорской армии, которую Россия субсидировала и которой она поставляла инструкторов. Признавалось, что что-то надо сделать; вопрос был в том, как сделать это помимо неблагонадежного короля. Русский посланник в Цетинье давал много советов, но на двух специальных совещаниях в С. -Петербурге не удалось достигнуть никакого решения [I, 165; II, 209].

Многое, касающееся отношений между Россией и Сербией, было разоблачено уже несколько лет тому назад в сербских документах, опубликованных г. Богичевичем, согласно которым Россия оказывала значительную поддержку Сербии в ее надеждах свести окончательные счеты с Австрией. Русские документы более сдержанны. Так, в них нет указаний на разговор царя с

сербским премьером Пашичем при его посещении С. -Петербурга. Быть может наиболее интересный эпизод касается сербской просьбы в начале февраля о крупной партии оружия ввиду исчерпания сербских ресурсов во время балканских войн [I, 161]. Военный министр занял определенную позицию, заявив, что у России нет в запасе такого оружия, и Сазонов сообщил это сербскому правительству [II, 124, 186]. Однако, 20 июня Сазонов в письме к начальнику генерального штаба Янушкевичу спрашивал, нельзя ли что-нибудь сделать [III, 313], на что Янушкевич ответил, что можно доставить 120 тысяч ружей с тысячью патронов на каждое ружье [IV, 74]. Сербия обещала уплатить за них из займа, о котором в то время велись переговоры. Таким образом вопрос, по-видимому, не считался спешным. Вторым вопросом являлась просьба русского казначейства об оплате сербским правительством займа в 4 миллиона франков, заключенного у одного из частных банков для сербского офицерского общества ("Задруга") [I, 196]. По-видимому, ничего не было сделано, так как в начале июля банк просил русское правительство взять на себя ответственность [IV, 87]; к моменту начала войны никакого ответа, однако, дано не было.

Русский посланник в Белграде Николай Гартвиг даже при жизни имел мрачную репутацию разжигателя сербской вражды к Австрии. Поэтому к его переписке с С. -Петербургом, которая, как думали, доставит доказательства его вредного влияния, относились давно с большим любопытством¹⁰ . На самом деле его многочисленные донесения почти ничего не обнаруживают относительно его личного поведения. Он держал свое правительство полностью в курсе всего происходившего, но о себе говорил мало, кроме того лишь, что он часто виделся с наследным принцем Александром. Так, и он, и военный атташе полковник Артамонов пространно описывали правительственный кризис, имевший место в июне 1914 г., и предшествовавшие ему обстоятельства [III, 280,281; V, приложения 1, 7, 9], но из этих отчетов никак нельзя усмотреть, что оставление у власти Пашича было результатом деятельности и влияния Гартвига, как то утверждает сербский писатель "Марко". Интересно отметить, что о "Черной руке", чья оппозиция радикалам явилась первоначальной причиной кризиса, оба русских упоминают совершенно мимоходом, как будто бы ее существование не составляло никакого секрета. Молчание Гартвига, однако, не снимает с него выдвинутых против него обвинений, так как Савинский, посетивший его в Белграде, писал в феврале Сазонову, что из разговора с ним он вынес впечатление, что "мысль Гартвига - натравить Сербию на Австрию" [V, приложение 2]. Сам Гартвиг с удовлетворением отмечал, что "в настоящее время, по общему признанию, в Сербии за исключением десятка беспочвенных политиканов и темных продажных агентов, нет вовсе австрофилов" [III, 282]; до какой степени это было результатом его собственных махинаций - вопрос, на который едва ли можно ответить.

Самой щекотливой проблемой, касавшейся Сербии, был в начале 1914 г. вопрос о Восточной железной дороге, принадлежавшей австрийским капиталистам. Сербия желала взять в свои руки ту часть линии, которая проходила через ее новую территорию, но австрийское правительство было против того, чтобы уступить столь могущественное средство влияния на всю хозяйственную жизнь Сербии. В качестве выхода из затруднения была предложена франко-австро-сербская комбинация [I, 85, 118], но сербам де нравились ни французские, ни австрийские условия [I, 156]. Дело еще

¹⁰ Заявления сербского автора Богичевича и русского автора Н. П. Полетика о том, что бумаги Гартвига были изъяты из архивов бывшего министерства иностранных дел, неправильны, поскольку это касается по крайней мере официальной переписки. Имеется также много частных писем, но так как они не перенумерованы, то нельзя установить, все ли они сохранились.

более осложнилось тем, что Италия тоже требовала для себя участия, номинально - для обеспечения экономической независимости Сербии [I, 29; III, 158], в действительности - чтобы провалить переговоры; и Россия, и Франция были против включения Италии в эту схему [I, 220]. Тогда Австрия предложила продать Сербии железную дорогу, если ей будет дана монополия на поставку железнодорожного материала [II, 165, 387], против чего выдвинули возражения французы. Россия убеждала Сербию принять первоначальный французский план и ни в коем случае не прерывать переговоров. Так как вопрос продолжал оставаться в тупике, то Австрия в конце концов потребовала возврата линии ее австрийским владельцам, на что Сербия ответила угрозой построить параллельную линию [II, 387, 401, 417]. Тогда Австрия заявила о своем согласии на покупку линии Сербией, и в июне цена была определена в 42000000 франков [III, 283]. Детали сделки мирно обсуждались, когда неожиданно 1 июля, через 3 дня после Сараева, австрийцы прервали переговоры [IV, 51]. Впрочем, соглашение не помешало бы столкновению рано или поздно между Австрией и Сербией. Перед самым австрийским ультиматумом от 23 июля русский поверенный в делах в Белграде писал: "Сербия со времени окончания балканских войн вступила во второй и последний подготовительный период осуществления своих национальных задач, которые кратко могут быть выражены следующим образом: при наступлении выгодней конъюнктуры быть готовой объединить всех сербов под властью королевства и приобрести собственный обеспеченный выход к Адриатическому морю" [V, 9]. По мнению русского дипломата, эта подготовка должна была потребовать не менее трех лет, но невозможно было установить окончательно, когда будут восстановлены дипломатические отношения с Болгарией и когда удастся "привести Румынию к непоколебимым решениям в желаемом смысле".

Какова бы ни была окончательная цель русской политики, Сербия, насколько видно из этих документов, никак не поощрялась к вызовам по отношению к Австрии. Нет также указаний на то, чтобы Россия имела в виду войну в 1914 г. Правда, французский посол передавал в донесении придворную сплетню о том, что Коковцов был будто бы уволен за то, что "подчинял общую и иностранную политику России интересам казначейства" и что должна была наступить "новая общеполитическая ориентация" [ I, 250, 256]. На самом деле трудно найти какую-либо перемену в политике, кроме попытки заручиться союзом с Великобританией; на Ближнем Востоке Сазонов продолжал свою линию, имеющую цель избежать осложнений. Можно усмотреть зловещие намерения в длинной дискуссии в марте в финансовом комитете правительства по вопросу о русских активах за границей [II, 99]. Комитет был того мнения, что поскольку Россия была в финансовом отношении далеко недостаточно хорошо подготовлена к войне, суммы на счетах за границей (около 700000000 руб.) должны быть постепенно сокращены, и он запрашивал юридическое заключение о том, могут ли в луче войны денежные депозиты быть захвачены неприятельским правительством; в этой дискуссии Германия была единственной страной, названной по имени. 20 июня юрисконсульт министерства иностранных дел, барон Нольде, дал заключение, что русские фонды за границей не охранены договорами и что единственный надежный метод их охраны состоит в изъятии их из стран, "относительно мирных намерений которых нет полной уверенности" [ IV, 11]. Несомненно, что это заключение и побудило русское правительство 4 июля востребовать суммы, находившиеся на его счетах в Германии и Австро-Венгрии [V, 19]. Какое значение следует придать маневрам, происходившим в Киеве в апреле 1914 г., увеличению годового контингента рекрутов на 136000 чел. и призыву двух классов резервистов на осень 1914 г. - определить нельзя, так как эти меры упоминают-

ся лишь в одном документе-рапорте из Вены, указывающем на некоторую нервность в Австрии [III, 133].

Итак, в значительной степени как и до опубликования этих документов, мы остаемся при тех же данных о сокровенных тайнах русской политики за первую половину 1914 г. Все, что можно сказать, это то, что эти документы не дают доказательств намерения России вступить в войну в 1914 г. или в какой-либо другой определенный момент.

Это в особенности относится к документам, содержащимся в IV томе, охватывающем период от 28 июня - дня сараевского убийства - до 22 июля - кануна австрийского ультиматума. За эти недели различные переговоры, касавшиеся вопросов в разных частях света, которые в некоторых случаях происходили в течение нескольких месяцев, продолжаются, как если бы сараевская трагедия была лишь несчастной случайностью. Спокойствие Сазонова видно из факта его ухода в отпуск на несколько дней [IV, 272] и из того факта, что он послал лишь два сообщения в Белград и в Вену [IV, 66, 112]; он также не предпринял никакого зондирования почвы в Лондоне, Париже, Берлине и Вене относительно возможных действий в случае кризиса. Послы в Париже, Берлине и даже Вене отправились в отпуск [IV, 19, 307 и с. 278, прим. 1]. Нет данных и о принятии военных мер. Если документы дают правильную картину положения, то русское правительство было застигнуто врасплох в момент посылки сурового австрийского ультиматума.

Сведения из Вены были в общем успокоительными. Правда, сараевские военные круги громко требовали экспедиции против Сербии; в Вене немецкая клерикальная пресса, германский посол Чиршки старались возбудить общественное мнение против Сербии и России [IV, 46]; по донесениям, гарнизоны на сербской и русской границе были усилены [IV, 179]. По мере того как шли июльские дни, на Баллплаце продолжалось многозначительное молчание, пока наконец 16 июля русский посол Шебеко не узнал, что Сербии будут предъявлены требования, "в которых австрийское правительство поставит сараевское убийство в связь с пансербской агитацией в пределах империи" [ IV, 247]. Но уверения Берхтольда, что Австрия "вовсе не намерена вызывать конфликта" [IV, 133], и, возможно, тот факт, что Австрия сделала новое предложение Сербии по вопросу о Восточной железной дороге [IV, 238], побудили Шебеко покинуть Вену 21 июля [IV, 307]. Единственное, чем реагировал Сазонов - было то, что он предостерег австрийского поверенного в делах в С. -Петербурге против требования расследования в Сербии по поводу убийства [IV, 128] и обратил внимание Берхтольда на опасность перепечаток в австрийской прессе из безответственных сербских газет [IV, 244].

О сараевском убийстве было, кроме внешних деталей, получено очень мало информации. Гартвиг доносил, что Чабриновичу было разрешено оставаться в Белграде по просьбе австрийского консула и что Принципу пришлось продать за 8 франков свое пальто, чтобы выехать из Белграда [IV, 91], между тем как в Сараеве при нем были найдены деньги. Русский консул в Сараеве критиковал недостаточные полицейские меры местных властей [IV, 120]. Наконец, 16 июля Шебеко переслал длинный доклад князя Гагарина, посланного в Сараево для производства расследования [IV, 248]. В этом докладе много говорилось об антисербских демонстрациях после убийства, а также говорилось, что "трудно предполагать, что нити заговора, ведут в Белград", так как "бомба, брошенная Чабриновичем, была очевидно самодельная", оказавшись "простой бутылкой, наполненной гвоздями и каким-то взрывчатым веществом". Обвинения в сношениях с Белградом, проникшие в венскую печать, по-видимому не были сообщены русским посольством в С. -Петербург, почему Сазонов не был готов к обвинениям в соучастии Сербии, содержавшимся в австрийском ультиматуме.

Тем временем Сербия вела себя очень хорошо. Празднование дня св. Витта было прекращено, как только были получены сведения о сараевском убийстве [IV, 35]. Пашич решил "не реагировать на недостойные провокации Австрии" [IV, 148]; он применял "все законные средства", чтобы держать в руках сербскую прессу и заявлял, что, "в случае предъявления ему Австрией несомненных доказательств в причастности к преступлению определенных лиц, кто бы таковые ни были, то сербское правительство без замедления предаст их суду" [IV, 286]. Эта готовность была доведена до сведения держав циркулярной телеграммой, сообщенной русскому правительству 22 июля [IV, 319]. Беспокойство Сербии вполне подтверждается действиями регента, наследного принца Александра, известившего русского поверенного в делах о том, что сербская армия имеет только 100000 ружей - "каковое обстоятельство является большим соблазном для врагов королевства" [IV, 285].

Согласно донесению, германская пресса была сильно настроена против Сербии, но русский поверенный в делах думал, что "в Берлине чувствуют большое удовлетворение, что Вена еще не сделала никаких представлений в Белграде", так как Германия не желала терять постоянно улучшавшийся сербский рынок [IV, 259]. Лишь 22 июля Броневский донес, что германский министр иностранных дел ведет себя уклончиво и что французский посол настроен "несколько пессимистически", так как приближающиеся германские маневры означают временное увеличение германской армии на 450000 чел. [IV, 330]. Броневский передавал также слух, дошедший до британского морского атташе, о том, что некоторые германские резервисты предупреждены о "возможной мобилизации" [IV, 331].

Наиболее интересны сообщения, полученные за этот период русским правительством от посла в Лондоне. В трех письмах Бенкендорф пространно описывал озабоченность Грея в связи с положением в Европе. По мнению Грея, главная опасность состояла в том, что Берхтольд "слаб"; поэтому главное-это успокоить Германию: "чем более Германия будет успокоена, тем менее она будет поддерживать Австрию" [IV, 146]. Он думал, что, пока не поздно, следует выступить с предложением добрых услуг; быть может, царь напишет императору Францу-Иосифу. Он также советовал, чтобы Сазонов поговорил в примирительном тоне с австрийским послом в С. -Петербурге. Бенкендорф также доносил о разговоре с германским послом Лихновским, который чувствовал себя "явно не по себе" и оставлял впечатление, что "он не рассчитывает на столь же действительное умеряющее воздействие со стороны Бетман-Гольвега, как это бывало в прошлом" [IV, 328].

Если Сазонов в первые недели июля не предпринял никаких действий в отношении европейской ситуации, то объясняется это тем, что он хотел посоветоваться с французскими государственными деятелями Пуанкаре и Вивиани, приезд которых в русскую столицу был назначен на 20 июля. По-видимому, не сохранилось никаких записей - если таковые были сделаны - франко-русских разговоров, так как единственные приведенные документы - это давно уже известные тосты, которыми обменялись Пуанкаре и Николай II на торжественном банкете [IV, 293, 294; V, 1 и 2]. Лишь французские документы могут раскрыть эту тайну. Однако, известно, что было сделано одно: было решено сделать представления в Вене о том, что Россия и Франция не склонны "допустить неоправдываемого обстоятельствами унижения Сербии", и выразить надежду, что "благоразумие одержит верх в Вене над воинственными течениями" [IV, 322]. Прежде, чем это могло быть выполнено французским и русским представителями в Вене, был предъявлен австрийский ультиматум.

Последовавший затем кризис охватывается V томом собрания, в котором для изучения русской политики дается более 500 документов. К сожалению, в практику министерства иностранных дел не входило отмечать часы отправ-

ки и получения телеграмм, и отсутствие этих данных делает невозможным определение точного момента принятия решений и выяснение того, какая информация имелась в данный момент. Кроме того Сазонов не записывал своих разговоров с послами и посланниками, а записи барона Шиллинга, чей хорошо известный дневник кризиса "How the war began" опубликован, часто недостаточны. Равным образом архивы не содержат документов, которые освещали бы многие тревожные вопросы, касающиеся русской мобилизации, как можно предполагать - потому, что вопрос о мобилизации был разрешен непосредственными переговорами или по телефону. Поэтому о полном и вполне удовлетворительном анализе русской политики не может быть речи.

В течение нескольких лет германский автор Альфред фон Вегерер утверждал, в значительной мере на основании газетных данных, что вплоть до полудня субботы, 25 июля, сербское правительство было склонно целиком принять австрийский ультиматум, но что в результате поощрений и советов из С. -Петербурга оно пересмотрело свою позицию и дало, перед самым истечением срока, ответ, признанный австрийским правительством неудовлетворительным и уклончивым. Русские документы никоим образом не подтверждают этого мнения. 24 июля Пашич сказал, что австрийская нота не может быть ни принята, ни отклонена, и что он предлагает указать "приемлемые и неприемлемые пункты" [V, 35]; наследный принц считал "особенно унизительным" 4-й пункт и пункты, касающиеся деятельности австрийских агентов в Сербии [V, 37]. Со своей стороны, русское правительство послало в Белград только две телеграммы, одну от 24 июля [V, 22] с настояниями на том, чтобы Сербия не сопротивлялась австрийскому вторжению, оттянула бы свои войска в глубь страны, и другую от 25 июля [V, 49] с советом Сербии искать посредничества Англии. Телеграмма Александра к царю с просьбой о помощи была получена Николаем не ранее 26 июля. Царь заметил: "Очень скромная и достойная телеграмма. Что ему ответить?" [V, 37]. Сербский посланник в С. -Петербурге Спалайкович отрицал, что посылал телеграммы, подобные вымышленным г-ном фон Вегерером, так как Сазонов настойчиво указывал ему на необходимость примирения и возможно полного принятия ультиматума [V, 25]. Казалось бы, правильно заключить, что Россия, кроме указаний самого общего характера, предоставила Сербии самой принимать решения.

Дело не в том, что для России была безразлична судьба Сербии. Давно уже было известно, что 24 июля, немедленно после посылки австрийского ультиматума, русское правительство в принципе решило мобилизовать четыре южных военных округа и Черноморский флот, причем Сазонов был уполномочен определить, когда эти меры должны быть выполнены [V, 19]. Точные намерения правительства были указаны на следующий день начальником генерального штаба Янушкевичем комитету генерального штаба, собравшемуся для обсуждения технических деталей:

"Начальником генерального штаба было сообщено членам комитета генерального штаба, что государю императору было благоугодно признать необходимым поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками сербской границы.

По полученным сведениям, в Австро-Венгрии и Италии уже выполняются некоторые подготовительные к мобилизации действия, почему государю императору благоугодно было утвердить постановление совета министров, что в ночь с 25 (12) на 26 (13) июля наступает предмобилизационный период.

В случае если окажется необходимым объявить мобилизацию, то, имея в виду необходимость ограничиться действиями лишь против одной Австро-Венгрии, высочайше повелено мобилизовать Киевский, Одесский, Казан-

ский и Московский военные округа. Остальные округа приступят к мобилизации только в том случае, если Германия примкнет к Австро-Венгрии, но не ранее этого, для того чтобы избежать еще больших дипломатических осложнений" [V, 79].

Попросту говоря, русское правительство действовало в предположении, что Австрия намерена воевать с Сербией, но оно решило отложить приказ о мобилизации до того, как Австрией будет совершен открытый акт. Тем временем Россия должна была принять предварительные меры для мобилизации, и был введен "подготовительный к войне период"; текст документа, содержащего детали этой меры, впервые опубликован полностью [V, 80]. Но какого-либо бесповоротного решения по-видимому принято не было. Во всяком случае, Сазонов телеграфировал 26 июля в Бухарест: "Мы делаем все возможное, чтобы предотвратить австро-сербский конфликт" [V, 85]; на следующий день царь заявил, что он уведомил свою мать, находившуюся в Англии, о том, что "надежды на мир еще есть" [V, 88]. Это, однако, не остановило военные власти в их дальнейших шагах. В частности, подготовка к военным операциям захватила Кавказ и территорию Средней Азии; был запрещен вывоз лошадей; военный министр Сухомлинов потребовал, чтобы была прекращена продажа крепких напитков в районах, намеченных для мобилизации [V, 111]. Ряд директив был также преподан морскому командованию в Балтийском море. Однако, ни один из этих документов не свидетельствует о попытке вмешательства в политику министерства иностранных дел.

Непосредственное указание на мобилизацию мы встречаем впервые в телеграмме Янушкевича от 28 июля, адресованной командующим войсками военных округов, за исключением Амурского военного округа: "(30) 17 июля будет объявлено первым днем нашей общей мобилизации. Объявление последует установленной телеграммой" [V, 210]. Эта телеграмма уже известна много лет, но как датированная 29-м июля. По свидетельству русских генералов, Добророльского, начальника мобилизационного отдела, и Данилова, генерал-квартирмейстера, вопрос о мобилизации встал со всей остротой, как только 28 июля было получено известие об объявлении Австрией войны Сербии, так как это объявление войны рассматривалось как равносильное открытию военных действий. Сазонов по соображениям дипломатического порядка возражал против всеобщей мобилизации, на которой по причинам технического порядка настаивал Янушкевич. В результате этого пришли к компромиссному решению представить царю на подпись два указа, один о частичной, а другой о всеобщей мобилизации, оставив открытым вопрос о том, какой из них будет опубликован. Телеграмма Янушкевича показывает, что он либо пытался форсировать события, либо был уверен в том, что добьется согласия царя на всеобщую мобилизацию, так как вопрос о мобилизации не обсуждался с Николаем до следующего дня, т. е. до 29 июля. Однако, генерал оказался, видимо, слишком самоуверенным. Историки кризиса, основываясь на воспоминаниях русских генералов и дневнике барона Шиллинга, обычно сходятся на том, что царь действительно подписал указ о всеобщей мобилизации 29 июля¹¹ . Однако, в 6 час. 38 мин. вечера этого дня морской министр телеграфировал командующему Балтийским флотом: "Государь император повелел, начиная с полуночи (29) 16 - (30) 17 произвести мобилизацию флотов Балтийского и Черноморского и округов: Киевского, Одесского, Казанского и Московского для приведения на военное положение" [V, 268].

¹¹ B.E. Schmitt, The Coming of the War: 1914 (New York 1930), II, 452 - 456; P. Renouvin, Les origines immediates de la guerre (Paris, 2 edit., 1927) p. 138 - 140; H.W. Wilson, The War Guilt (London 1928), p. 241; H. Oncken, Das deutsche Reich und die Vorgeschichte des Weltkrieges (Berlin 1933), II, 805.

Иначе говоря, царь отдал приказ о частичной, а не всеобщей мобилизации. Это - единственное упоминание о мобилизации, содержащееся в документах этого дня. В связи с тем, что сообщают Шиллинг и Добророльский, едва ли остается хоть малейшее сомнение в том, что был момент, когда в этот день царь согласился на всеобщую мобилизацию, которую он позднее отменил, получив миролюбивую телеграмму от германского императора [V, 184]. Действительно, 30 июля в 2 ч. 20 мин. утра начальник морского генерального штаба телеграфировал командующему Балтийским флотом: "Вследствие переговоров государя императора с Вильгельмом, его императорское величество отменил общую мобилизацию, сохранив в силе повеление о мобилизации флотов Балтийского и Черноморского морей и 4-х округов" [V, 331]. Хотя эти данные по своему характеру и не дают возможности высказаться с уверенностью, все же первая из цитированных выше телеграмм как бы подтверждает заявление Шиллинга о том, что причиной, побудившей Сазонова добиваться согласия царя на всеобщую мобилизацию и вызвавшей уступки последнего, явилось угрожающее сообщение, врученное германским послом, предостерегавшее Россию от мобилизации [V, 224]. Записи в дневнике царя, датированные 29 июля, указывают на оживленный обмен мнений между ним и его министрами: "День прошел необычайно деятельно; меня постоянно вызывали к телефону; у аппарата то Сазонов, то Сухомлинов, то Янушкевич". Хотя Николай и не указывает на содержание своих бесед, упоминание о военном министре и начальнике штаба говорит весьма многое.

Документы, относящиеся к 30 июля, не проливают какого-либо света на обстоятельства, при которых Сазонов окончательно убедил своего повелителя объявить вторично всеобщую мобилизацию. Опубликована две лаконических телеграммы, первая с приказом о частичной мобилизации [V, 327], вторая вместо частичной мобилизации объявляет всеобщую [V, 328]; однако, часы отправления этих телеграмм не указаны. В свое время, равно как и позднее в своих мемуарах, Сазонов оправдывал всеобщую мобилизацию германскими военными приготовлениями. Единственная информация военного характера, относящаяся к Германии, которую мы находим в русских документах, - это два донесения военного атташе в Париже; в первом он сообщает, что германские войска в Познани и Восточной Пруссии постепенно мобилизуются [V, 294], во втором - что все германские крепости приводятся в состояние обороны, а резервисты, начиная с 1902 г., вызываются из Франции [V, 295]. Утверждение Сазонова едва ли находит себе оправдание в той информации, которой он располагал. Один вопрос все же получает полное освещение. В русской "Оранжевой книге", опубликованной в 1914 г., была помещена телеграмма посла в Вене от 28 июля, согласно которой "приказ о всеобщей мобилизации подписан". Эта телеграмма в течение долгого времени представлялась сомнительной, и редакция отмечает, что ее не удалось обнаружить в архивах. То, что в действительности телеграфировал Шебеко в этот день, было сообщение о мобилизации 8 корпусов, т. е. "половины" австрийской армии [V, 190]; 29 июля он уведомил, что всеобщая мобилизация ожидалась на следующий день [V, 242]; это последнее сообщение могло повлиять на решения, принятые в Петербурге.

Имеется два кратких указания на умонастроение царя. 30 июля Извольский телеграфировал, что, по мнению французского правительства, было бы желательно, чтобы Россия, принимая меры предосторожности, "воздержалась бы сейчас от всяких мероприятий, способных послужить для Германии поводом произвести полную или частичную мобилизацию ее сил" [V, 289]. Когда, на другой день после того как он согласился на всеобщую мобилизацию, царь увидел эту телеграмму, он сделал на ней следующую помету: "Слишком поздно пришла эта телеграмма". Может возникнуть вопрос, не

была ли эта телеграмма придержана Сазоновым, так как она была послана рано утром. Несмотря на мобилизацию, представляется вероятным, что Николай продолжал надеятьсяна сохранение мира, так как 1 августа он дал инструкции Сазонову вступить в переговоры с австрийским послом [V, 348], который, в свою очередь, получил инструкции начать обсуждение вопроса с русским министром. Представляет также интерес заявление начальника морского генерального штаба от 31 июля: "Вчера вечером положение было очень критическим, шансов на мир не больше 5%; сегодня значительно улучшилось, уже можно считать 10% на мир" [V, 380). Адмирал полагал, что "Германия воевать не хочет" и что мобилизация России произвела на нее такое впечатление, что она пойдет на переговоры. Россия не могла отменить мобилизации, но царь был готов дать обещание "не прибегать к оружию, если наша точка зрения на полную неприкосновенность и независимость Сербии будет принята". В этот самый день Николай обратился к Вильгельму с соответственным предложением [V, 338]. Однако, поскольку он уже думал о поездке на фронт [V, 382], его предложение, вероятно, являлось лишь жестом. Подлинные чаяния российского правительства, вероятно, обнаруживаются в его предложении Румынии присоединиться к России; этого рода предложение было четвертым по счету и предлагало Румынии в определенной форме Трансильванию в качестве компенсации [V, 341].

Документы ничего не добавляют к тому, что нам известно о политических взаимоотношениях между Россией и Францией; однако, телеграммы военного атташе в Париже отчетливо вскрывают позицию военных кругов Франции. 28 июля Игнатьев доносил, что военный министр и начальник штаба выразили "полную и живейшую готовность выполнять свято союзнические обязательства" [V, 180]; 29 июля он кратко отмечает, что все возможное сделано Францией и что "в министерстве спокойно ждут событий" [V, 236]. На следующий день, 30 июля, он доносил, что, по мнению французского военного министра, "мы могли бы задержать ход нашей мобилизации, что однако не помешало нам" продолжать дальнейшую подготовку, "воздерживаясь по возможности от массовых перевозок войск" [V, 293]. В письменном донесении от того же числа Игнатьев разъясняет, что эти оговорки не должны толковаться, как стремление "отступить в последнюю минуту" и что они "не повлияли на нормальный ход приготовлений к войне" [V, 296]; антивоенным демонстрациям "не придается значения", и их зона ограничивается бульварами, причем тон печати вызывает "общее удовлетворение" [V, 296]. Если документы и не упоминают об усилиях французского военного министра - по поводу чего писалось в послевоенных воспоминаниях - войти в контакт с русским штабом, чтобы настоять на возможно более скором наступлении русских войск в Восточной Пруссии, все же очевидно, что русские имели все основания полагать, что их союзник пойдет с ними рука об руку. Можно полагать, что эта уверенность сыграла решающую роль при объявлении русскими мобилизации, точно так же как заверение Германии об оказании помощи Австрии побудило последнюю отказаться от каких-либо предложений компромисса или посредничества.

С точки зрения России великую загадку представляла Англия. Бенкендорф послал 46 телеграмм, в которых он дает тонкий анализ общественного мнения Англии и позиции британского правительства; он также отправил ряд писем, хотя и представляется сомнительным, что эти последние были получены своевременно и могли отразиться на решениях его правительства. Хотя посол и не сомневался в том, что лично Грей разделял русскую точку зрения и высказывался за участие в возможной войне, все же Грей с самого начала дал ясно понять, что "Англия не выскажется, пока объявление всеобщей войны не выдвинет вопроса об европейском равновесии" [V, 55].

Грей не мог проявить активности, так как он не был уверен "в общественном мнении своей страны", и, несмотря на неуклонно улучшавшийся тон печати и концентрацию флота, Бенкендорф должен был 29 июля признать, что "война остается непопулярной" [V, 228], 31 июля - что позиция парламента остается неясной [V, 350, 351], а 1 августа - что в Англии нет настроения, благоприятствующего военному выступлению [V, 404]. Лишь после объявления войны России и оккупации Люксембурга германской армией "общественное настроение внезапно совершенно изменилось" [V, 486]. По всей вероятности эти сообщения производили мало впечатления на Сазонова, так как в ряде своих обращений к британскому правительству с предложением декларации солидарности русский министр всегда придерживался той точки зрения, что если война начнется, то Англии придется в ней участвовать, и нет каких-либо указаний на то, чтобы он был обеспокоен ежедневными сообщениями, поступавшими из Лондона.

1 августа король Георг обратился по телеграфу к Николаю II с "личным призывом" рассеять германские опасения и "оставить открытым путь для переговоров и для возможности сохранения мира" [V, 397]. В ответе, составленном Николаем и британским послом Бьюкененом, царь заявляет, что он был вынужден объявить мобилизацию "в результате полной мобилизации в Австрии", что на самом деле не имело места [V, 451] Такое заявление отсутствует в проекте ответа, редактированном, русским министерством иностранных дел [приложение к N 451]. В этом последнем документе указывалось, что Германия и Австрия сделали посредничество невозможным, и далее заявлялось: "Лишь когда удобный для давления на Австрию момент миновал, Германия изъявила готовность взять на себя посредничество между Россией и Австрией, но не сделала ни одного определенного предложения в этом смысле. В то же время Австрия приступила к мобилизации в угрожающей для нас форме и за этим вскоре последовало неожиданное для меня известие об объявлении войны Сербии и о бомбардировке Белграда. Перед лицом таких фактов и придя к убеждению в бесполезности переговоров, которые только затягивались, я счел себя вынужденным объявить мобилизацию". Бьюкенен полагал, что проект министерства иностранных дел был изложен "слишком официальным языком" и помог царю пересоставить его. Кто является ответственным за упоминание о "полной мобилизации в Австрии" - должно остаться тайной.

Три очень интересных документа помещаются в качестве приложений к V тому. Первый из них (N 8) [N 15] - длинная депеша от 6 августа от поверенного в делах в Белграде, Штрандтмана, который вступил в управление миссией после смерти Гартвига; она описывает ход событий в Сербии после получения ультиматума. Штрандтман заявляет, что Пашич "был глубоко потрясен" разрывом с Австрией, так как сербский премьер надеялся, что сербский ответ, содержащий далеко идущие уступки, будет достаточным, чтобы предотвратить военное столкновение, к которому Сербия была совершенно неподготовлена. Второй из этих документов (N 7) [N 14] - довольно длинный меморандум поверенного в делах в Берлине Броневского с характеристикой положения в германской столице со времени сараевского убийства до 29 июля, дня возвращения посла к своему посту. По сведениям Броневского, сербский ответ был передан германскому министру иностранных дел Ягову утром 27 июля, что подтверждает свидетельство французского и австрийского послов; это, несомненно, помогает объяснить столь отрицательное отношение Ягова к предложению Грея о созыве конференции, которую он именует "арбитражным судом". После начала военных действий, открытых против Белграда, австрийский посол допускал, что ссылка Ягова на его якобы неосведомленность об австрийских требованиях до момента предъявления ультиматума "не вполне соответствует действительности".

Германское правительство не видело окончательного текста, но "те требования, которые признавалось желательным включить в ультиматум, были сообщены берлинскому кабинету". Третий документ (N 6) [N 13] - аналогичный меморандум посла Свербеева, с продолжением изложения событий вплоть до разрыва; этот документ был опубликован несколько лет тому назад в английском переводе в книге Шиллинга "Как началась война". Те вопросы русской политики, на которые нет ответа в этом собрании документов, по всей вероятности, так и останутся без ответа, так как советские издатели, разумеется, тщательно обследовали архивы в поисках соответствующих материалов. Империалистический характер этой политики в Манчжурии, Монголии и Персии может легко толкнуть на суровое осуждение русской политики на Ближнем Востоке, где временами она носила агрессивный характер в отношении Турции. Однако, тщательное исследование этих документов оставляет впечатление, что русская политика на Ближнем Востоке носила миролюбивый характер, во всяком случае после неудачной попытки свести на нет миссию Лимана фон Сандерса. Не обнаруживается также и того, чтобы Россия подстрекала Сербию или имела в мыслях войну против Австрии и Германии. Тем не менее российское правительство было прекрасно осведомлено о неустойчивости положения, создавшегося на путях от Вены к Багдаду, и лихорадочно проводило свою военную и морскую подготовку, чтобы быть готовым, когда наступит "день"; его позиция в этом смысле была одинакова с позицией любой другой великой европейской державы. Насколько можно судить, "день" Сараева наступил неожиданно, когда Россия еще не была вполне готова. Однако, Россия понимала, что австро-германская программа действий, направленная против Сербии, при ее удачном выполнении разрушила бы положение, столь тщательно подготовлявшееся русским оружием и русской дипломатией в течение ряда десятилетий; следовательно, готовая к войне или нет, Россия должна была воевать. Она реагировала на события непосредственно, инстинктивно и неотвратимо. Однако, по мнению исследователя этих документов, они не доказывают, что российское правительство стремилось или подготовляло войну в июле 1914 г. Оно заявило свое условие для сохранения мира - уважение неприкосновенности и независимости Сербии - и повторно декларировало свою готовность к переговорам. Однако, оно допускало - в правильности чего ему пришлось убедиться после ультиматума, - что эти условия не будут приняты Австрией, и поэтому оно начало военные приготовления, чтобы быть в состоянии оказать действительную помощь Сербии. Если учесть основные пути международной политики, пользовавшиеся в 1914 г. всеобщим признанием, то нельзя было ожидать от России иной линии поведения; в связи с этим до настоящего времени представляется затруднительным, чтобы не сказать невозможным, понять, почему Германия ожидала, что Россия поступит иначе. Все же русская мобилизация не была объявлена до тех пор, пока Австрия не объявила войны Сербии и пока австрийские орудия не обстреляли Белград. Если бы не это преждевременное выступление (австрийская мобилизация не закончилась бы ранее двух недель), дипломатия могла бы оказаться в состоянии выработать компромисс, который предотвратил бы войну в июле 1914 г.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Бернадотт ШМИТТ:

Комментарии: