Глава III. Освободительное движение. Революция 1905 года и конституционный манифест

Моя Россия

Я убежден, что всякий, кто размышляет о судьбах своей страны, представляет ее по- своему, такой, какой хотел бы ее видеть. В молодости у меня тоже сложилось свое собственное представление о России, не имевшее ничего общего ни с ее настоящим, ни с ее прошлым, но, как я верил, всей логикой истории должно обязательно реализоваться в будущем. К такому убеждению, как и ко многим другим, о которых я уже упоминал, я пришел чисто интуитивно, а позже, в годы обучения в университете, оно получило подтверждение в лекциях таких профессоров, как Платонов и Сергеевич.

Читая еще в школьные годы в Ташкенте труды английского историка Бокля, я понял, что развитие страны зависит не только от устремлений народа, но и от географического положения и ее истории. Так, народ Великобритании, отрезанной от остальной Европы и в течение почти тысячи лет не знавшей иностранного нашествия, получил возможность сравнительно свободного развития. Россия, понял я, была антиподом Великобритании, и в результате история ее оказалась трагичной. Россия была жертвой постоянных нападений, сначала номадов Азии, потом Литвы, Тевтонского ордена, Польши, Швеции и Турции. И хотя это замедлило ее политическое развитие, но в то же время укрепило чувство национального единения. И, несмотря на междоусобицы между князьями из рода Рюриковичей, это чувство сохранилось - вот почему, движимые им, жители разных княжеств инстинктивно сплотились вокруг Москвы.

Огромную роль в развитии русского национального самосознания играла церковь. Поскольку Россия была полностью лишена возможности создать по примеру Запада светскую культуру, она обратилась вместо этого к культуре церковной, к евангельским проповедям и их толкованиям. Крайне важно при этом, что русские с самого начала восприняли учение Христа на языке, который они понимали. И вследствие этого идеи, которые с трудом пробивали себе путь на Западе, в России сразу же пустили глубокие корни. Напрашивается параллель между поступком Феодосия Печерского, выходца из знатной боярской семьи, который, отказавшись от всех социальных привилегий, посвятил свою жизнь служению бедным и страждущим, и "хождением в народ" в XIX веке; или между русскими святыми Борисом и Глебом, которые во имя Христа отказались защищаться от убийц, подосланных их братом, князем Святополком, и Львом Толстым с его проповедью непротивления злу или, наконец, между решительным осуждением еще в XII веке Владимиром Мономахом смертной казни и публичным обра-

Продолжение. См. Вопросы истории, 1990, N 6.

стр. 131

щением Владимира Соловьева к Александру III с призывом отказаться от казни убийц Александра II - и не потому вовсе, что он испытывал к ним какие-либо симпатии, а потому, что считал, что новому царю следует продемонстрировать благодать православия, подтвердив тем самым величие христианского монарха, который, имея власть наказывать, выбирает путь всепрощения.

В таком подходе были и свои минусы, и свои плюсы. Его недостаток заключался в том, что, культивируя понятия о братстве и равенстве, Россия не смогла выработать понятия о праве.

На деле именно в этой духовной традиции коренилось враждебное отношение значительной части русской интеллигенции XIX века (особенно славянофилов и народников) к власти государства.

Чтобы понять историю России, крайне важно помнить слова Ф. М. Достоевского, сказавшего, что о России следует судить не по злодеяниям, совершенным во имя ее, а по идеалам и целям, за которые боролся русский народ.

Русские всегда стремились принимать участие в управлении страной. Хорошо известно, что в древней Руси, в России Киева, Пскова и Новгорода существовала система управления с развитым для того времени понятием свободы, в рамках которой жизненно важную роль играло народное представительство, или вече.

Еще один пример - первый Земский собор при Иване Грозном*, который в молодости решительно осуждал существовавшую систему управления и социального устройства и предоставил сельским и городским общинам право самоуправления.

Идея демократии продолжала свое развитие и в Смутное время и на протяжении восемнадцатого века. Это была главная линия, ибо того желал народ.

В Смутное время бояре предложили польскому претенденту на московский трон заключить договор, по которому запрещались бы незаконные аресты и пытки, казни без суда и другие акты произвола, а также предусматривалось, что законодательную власть он будет разделять с боярами и Земским собором. Ранее такие же условия были предъявлены князю Шуйскому перед избранием его на трон после падения Годуновых. И если во Франции Генеральные штаты не созывались с начала правления малолетнего Людовика XIII до самой Французской революции (с 1614 по 1789 год), то в Московии цари правили совместно с Земским собором вплоть до смерти отца Петра Великого. После поездки по европейским странам Петр ввел в России ту же систему просвещенного абсолютизма, что получила распространение в Европе, но лишь через 5 лет после смерти Петра императрица Анна, вступая на престол, согласилась с требованием Верховного тайного совета ввести некоторые "элементы" конституционного правления.

Борьба за конституцию

Идеи Французской революции сразу же повлияли на общественное мнение в России, что имело далеко идущие последствия. Усилившееся движение за введение в России конституционной системы привело в де-

* Русское слово "Грозный" отнюдь не означает "ужасный". Оно происходит от слова "гроза". Народ назвал его "грозным", поскольку имя его наводило страх на врагов после побед над Казанским и Астраханским ханствами. Ссылками на Ивана "Грозного" стремятся зачастую подкрепить расхожее на Западе утверждение, что Россия - отсталая, темная страна, где полностью отсутствует свобода в ее западном понимании. Конечно, он совершил немало ужасных преступлений, однако преступления такого рода, совершались в те времена повсеместно по всей Европе - Филипп II в Испании, Генрих VIII и "Кровавая Мэри" в Англии, Людовик XI во Франции, Эрик в Швеции и герцог Альба - все они в равной степени виновны в совершении таких преступлений.

стр. 132

кабре 1825 г. к первому восстанию против самодержавия, которое возглавили гвардейские офицеры (декабристы).

И Александр I, и Николай I сознавали необходимость освобождения крестьян, но ни тот, ни другой не отважились на такой шаг, опасаясь открытого сопротивления со стороны дворянства. Александр II, проявив большую политическую проницательность, осуществил освобождение крестьян и другие реформы, заложив тем самым основы той России, которая, вопреки попыткам повернуть ход истории вспять в период правления Александра III, вполне созрела для замены устаревшего самодержавия конституционной системой.

Освобождение крестьян ознаменовало вступление России в новую стадию развития, стадию промышленного прогресса, что, в свою очередь, вело к созданию частных банков по примеру западных стран и строительству железных дорог. Как свидетельствовали статистические данные о состоянии промышленности, строительства и железных дорог, этот процесс в 90-х годах неуклонно нарастал. Этому в какой-то степени способствовало и обнищание крестьян и землевладельцев после неурожая 1891 г. и последовавшего за ним голода. Именно этот упадок в экономике привел общественность к осознанию необходимости принять меры для обуздания реакционных деятелей в правительстве, толкавших страну на грань экономического и духовного распада.

Свою роль сыграл и такой фактор, как появление на [политической] сцене Сергея Юльевича Витте. На этого в высшей мере талантливого человека возложили задачу преобразования экономической жизни страны. Он же играл ведущую роль в формировании внешней и внутренней политики. Устранение Витте и замена его в 1903 г. оголтелым реакционером В. К. Плеве, сразу же приступившим к разрушению основ политической жизни империи, ознаменовали начало того периода в русской истории, который можно рассматривать как пролог к революции 1905 года. Последствия деятельности Плеве были столь плачевны, что в революционное движение постепенно втягивались не только наиболее прогрессивные представители земства и интеллигенции, но и рабочие, а затем и крестьяне.

Самодержавие, ставшее к тому времени не более чем пережитком российской истории, было обречено. Однако Николай II, вместо того чтобы продолжить реформы своего деда и даровать конституцию, с помощью таких людей, как Плеве, упрямо тянул страну назад, к самым мрачным временам бюрократического абсолютизма. Злосчастное правление Николая II - еще одно доказательство невозможности обратить историю вспять. На грани столетий все более широкие слои населения ощущали недовольство создавшимся положением и уповали на лучшее.

Возмущение вызывала, в частности, и абсурдная политика русификации, проводившаяся в районах с нерусским населением. И не потому вовсе, что население русских губерний, свобода других народов заботила больше, чем своя, а потому, что власти в нерусских районах полностью игнорировали стремление народов к свободе.

Эта и другие проблемы приобрели особую остроту в начале столетия, в те годы, когда я еще находился в стенах университета. Движение за свержение самодержавия стало всенародным.

Однажды осенью 1902 г, кто-то принес в университет второй номер еженедельного журнала "Освобождение", который годом ранее стал издавать в Штутгарте молодой марксист Петр Струве. Мы были поражены, и взволнованы: до этого момента мы не имели ни малейшего представления о той подпольной работе, которая велась с середины 90-х годов для создания движения, официальным печатным органом которого стал этот журнал, движения, в котором земский либерализм слился с идеями интеллектуальных, либеральных, радикальных и со-

стр. 133

циалистических кругов. Естественно, что статьи в этом подпольном издании не были подписаны, однако их стиль и очевидное знание того, что происходило в России, свидетельствовали о тесной связи авторов с известными и влиятельными членами либеральных и радикальных кругов. Целью журнала было вести пропаганду среди образованных слоев общества в поддержку принятия в России конституции, и вскоре он стал настолько популярен, что его читали даже представители властей - от губернаторов до столичных министров. Мы, студенты, прилагали невероятные усилия в поисках журнала, а раздобыв его, зачитывали до дыр, настолько интересна была собранная там информация, которой и в помине не было в материалах легальной прессы.

К началу 1904 г. вокруг журнала возникла большая подпольная организация "Союз освобождения". В ее руководство наряду с группой земских деятелей входили представители либеральной и социалистической городской интеллигенции во главе с И. И. Петрункевичем, князем Д. И. Шаховским, князем П. Д. Долгоруким, Ф. М. Родичевым. Конечно же, по своей молодости я не мог быть членом "Союза", куда входили наиболее видные политические деятели. Тем не менее я был одним из тех молодых людей, которые были причастны к технической стороне деятельности "Союза", занимаясь распространением журнала и другими подобными делами.

За несколько месяцев до моих выпускных экзаменов разразилась русско-японская война. Война началась с нападения японских миноносцев на русский флот, сосредоточенный в Порт-Артуре. Как ни странно, но это событие не породило той лихорадки патриотизма, какая охватила всю Россию позднее, в 1914 г., когда началась война с Германией. И хотя мобилизация войск для отправки на Дальний Восток России прошла вполне гладко, тем не менее патриотические манифестации, состоявшиеся в столице и других городах, носили чисто формальный характер и не отличались особым энтузиазмом. Зная, что Витте, а с ним и все члены кабинета министров, за исключением Плеве, выступали против войны, многие предчувствовали, что она принесет немало бед и катастрофические последствия. Витте сделал все, что мог, чтобы противодействовать провоенной ориентации нового царского фаворита статс-секретаря А. М. Безобразова. В конце 1901 г. в Петербург с визитом прибыл крупный японский государственный деятель Хиробуми Ито в надежде урегулировать назревающий конфликт мирными средствами. Вопреки настояниям Витте, царь встретил Ито весьма холодно, и тогда он направился в Лондон для консультаций с японским послом Хаяси, который открыто ратовал за войну с Россией. Хаяси в полной мере воспользовался провалом переговоров Ито с Витте, в результате чего был подписан договор об англо-японском союзе (январь 1902 г.), направленном против России. К вящему удовольствию Плеве, летом 1903 г. Витте был отстранен от прямого участия в решении государственных дел, получив назначение на почетный, ничего не значащий пост. Впрочем, в самый последний момент царь неожиданно опомнился и предпринял попытку предотвратить войну. Этот эпизод нашел отражение в работе молодого русского историка А. Малоземова. Вот что он пишет: "Безобразов еще не добрался до Порт-Артура, а адмирал Абаза уже направил ему вслед телеграмму со следующими инструкциями:

"Император повелел, чтобы Вы имели в виду, что Его Величество окончательно решил отдать японцам Корею, быть может даже до самых границ нашей концессии, по рекам Тумын на севере и Ялу - на западе. Проведение более четкой демаркации японской Кореи дело более далекого будущего и должно зависеть от России. Об этом не следует уведомлять Японию до прибытия в Забайкалье направленных из

стр. 134

России воинских подразделений (двух бригад) с тем, чтобы это не выглядело уступкой. Император полагает, что, идя навстречу Японии в корейском вопросе, мы избежим риска конфликта с ней".

Безобразову было предписано передать эту директиву Алексееву*, которому, в свою очередь, поручалось ознакомить с ней Лессара, Павлова и Розена**. Однако Безобразов самочинно решил не делать этого"***.

Некоторые считают, что причиной революции 1905 г. явилась война с Японией и поражение в ней России. Неоправданность такого суждения, на мой взгляд, очевидна в свете тех событий, которые происходили в России после 1901 г. и суть которых я изложил выше. Японская война не была причиной революции 1905 года. Она лишь изменила и исказила ее развитие.

После окончания университета в июне 1904 г. я уехал в поместье моего будущего тестя, находившееся вблизи деревни Каинки в Казанской губернии. Там состоялось наше с Ольгой Барановской венчание, и там мы оставались вплоть до осени. Даже в те тревожные времена газеты доставлялись всего один или два раза в неделю, и мы с нетерпением ждали их, чтобы поскорее узнать последние новости с театра военных действий.

Как-то в июле мы с женой отправились на прогулку в лес, захватив с собой только что полученные газеты. Первое, что бросилось нам в глаза, едва мы раскрыли газеты, это сообщение о том, что 15 июля в Санкт-Петербурге бомбой, брошенной бывшим студентом университета Е. Созоновым, был убит министр внутренних дел Плеве, следовавший по Забалканскому проспекту на прием к царю.

Трудно описать гамму чувств, охвативших меня, да, наверное, и очень многих других людей, узнавших об этом событии: смесь радости, облегчения и ожидания великих перемен. Когда осенью я возвратился в Санкт-Петербург, то с трудом узнал его, настолько изменилась царившая в нем атмосфера. Новая ситуация, создавшаяся в результате смерти Плеве, породила огромный энтузиазм и небывалое возбуждение. На пост министра внутренних дел был назначен генерал-губернатор Вильны князь П. Д. Святополк- Мирский, о котором с почтением отзывались все знавшие его. Культурный, образованный человек, он обладал взглядами, куда более современными, чем взгляды его предшественника. Вступление на министерский пост он ознаменовал заявлением, в котором обещал проводить политику, прислушиваясь к голосу общественности, с мнением которой он, по его словам, всегда считался. Позднее его эпоха получила название "политической весны".

Вернувшись в Санкт-Петербург, я поспешил официально оформить вступление в коллегию адвокатов с тем, чтобы иметь возможность участвовать в качестве защитника в политических процессах и таким образом приступить к выполнению своих политических и профессиональных обязанностей. Моя адвокатская карьера началась, однако, с курьеза. Для вступления в коллегию необходимо было представить трех поручителей, которые хорошо бы знали кандидата и гарантировали его соответствие профессиональным требованиям. Я представил бывшего губернатора, бывшего прокурора Ташкентской судебной палаты и сенатора А. Ф. Кони, члена Государственного совета, высоко чтимого и в широких слоях общественности и в среде коллег-юристов. Однако я сделал ошибку. Оказалось, что столь высокопоставленные поручители

* Адмирал Е. И. Алексеев был наместником на Дальнем Востоке.

** Барон Розен являлся русским послом в Токио, а Лессар и Павлов были русскими представителями соответственно в Пекине и Сеуле.

*** Malozemow A. Russian Far Eastern Policy. University of California Press. 1958, p. 220.

стр. 135

не удовлетворили членов коллегии молодых адвокатов, от решения которых зависело, буду ли я принят в адвокатское сословие. Моя кандидатура была отклонена на том основании, что все мои поручители занимали слишком высокое положение в кругах бюрократической иерархии. Поначалу я пришел в ярость и даже подумывал о том, чтобы распрощаться с идеей вступления в коллегию. Но друзья убедили меня не горячиться, изменить свое решение, и в конце концов я нашел поручителей, политически приемлемых для коллегии молодых адвокатов. Так я получил звание помощника присяжного поверенного. Ни в каких, других делах, кроме политических, я участвовать не намеревался и тотчас окунулся в работу в юридической консультации. В Санкт- Петербурге, Москве и некоторых других городах существовало немало таких учреждений, которые бесплатно оказывали юридическую помощь беднякам, особенно из рабочих или отдаленных от центра кварталов. Именно там я познакомился с положением низших слоев населения, рабочего класса в особенности.

Свою работу я начал в Народном доме* - организации, основанной замечательной труженицей социальной сферы графиней Софьей Паниной. Вскоре работа полностью поглотила меня. Люди, приходившие к нам за советом, в основном женщины, могли часами рассказывать о своих бедах и изливать свои многочисленные жалобы. Со временем на этой ниве подобралась группа молодых, подающих надежды адвокатов, с которыми я работал в течение многих лет; позднее, когда я стал членом правительства, один из них возглавил группу моих личных советников.

В те дни "Союз освобождения" проводил свою так называемую банкетную кампанию. В Санкт-Петербурге, Москве и других городах организовывались банкеты в ознаменование 40-й годовщины юридических реформ Александра И. Это была своеобразная политическая демонстрация представителей интеллигенции и различных профессий. На этих банкетах отводились места и для рабочих, однако они редко оказывались занятыми. Молодых людей, вроде меня, официально не приглашали, но мы с готовностью выполняли всякого рода секретарские обязанности, обзванивая гостей, сообщая им время начала банкета, рассылая приглашения и т. д. Банкеты стали большим событием, поскольку лейтмотивом прозвучавших на них выступлений было требование конституции.

Банкеты вызвали негодование всех государственных высших чиновников, за исключением Святополка-Мирского. И тем не менее 11 ноября члены официально запрещенного Земского собора на тайном заседании приняли резолюцию, в которой обращались к царю с требованием установить в России конституционное правление.

Казалось, близка к осуществлению всеобщая надежда на то, что "весна" Святополка- Мирского принесет преобразования, которые хотя бы в какой-то степени удовлетворят требования самых широких кругов общественности страны. 12 декабря 1904 г. был опубликован императорский указ, предусматривавший осуществление целого ряда реформ. Его положения касались, во-первых, религиозной терпимости; во-вторых, свободы слова и реформы законов о печати; в-третьих, пересмотра трудового законодательства. Для рассмотрения этих вопросов и выработки рекомендаций были немедленно созданы комитеты под председательством членов Государственного совета и других высокопоставленных чиновников.

Вскоре после этого Синод, во главе которого в то время стоял всеми почитаемый митрополит Антоний Санкт-Петербургский, принял

* Народный дом - организация по оказанию культурной и просветительной помощи неимущим слоям населения.

стр. 136

решение в поддержку требования о полной автономии церкви. Синодальная администрация была объявлена несоответствующей каноническому праву, а избрание патриарха предлагалось передать Церковному Собору. Этот документ произвел огромное впечатление, ибо со времен Московской Руси, когда митрополиты открыто отстаивали права народа, ни сам Синод, ни какая-либо другая церковная организация не осмеливались высказывать свои собственные предложения. Для выработки указа об автономии православной церкви был вскоре создан так называемый подготовительный комитет. А после опубликования царского рескрипта были предприняты шаги к признанию старообрядческой церкви и прекращены всякие преследования старообрядцев. В меньшей степени послабления коснулись протестантских сект, таких, как баптисты и квакеры, но и их положение несколько улучшилось. Деятельность других комитетов не была столь успешной, поскольку по истечении короткого времени, 9 января 1905 г., настроения в верхах резко изменились.

1905 год

Причины, которые привели к 9 января, или "Кровавому воскресенью", как его стали называть, связаны с событиями 1901 г. в Москве и в какой-то мере - с деятельностью дяди императора великого князя Сергея Александровича, тогдашнего московского генерал- губернатора. Он выступил ярым сторонником создания рабочих союзов, которые, действуя под покровительством властей, способствовали бы улучшению положения рабочего класса. Деятельность таких союзов предоставляла властям и дополнительную возможность, впрочем, весьма сомнительную, приструнить промышленников, которые, занимая все более прогрессивные позиции, все чаще становились на сторону земств, разделяя их требования о замене абсолютизма конституционной монархией.

Полицейские рабочие союзы были созданы начальником Московского охранного отделения С. В. Зубатовым, человеком интеллигентным, с университетским образованием. Судя по всему, он стремился повторить опыт Бисмарка в Германии, приспособив его к ситуации в России, подчеркнуто поддерживая рабочих и одновременно пытаясь выкорчевать влияние на них социалистических партий.

В 1903 г. Зубатов был снят со своей должности. Новое движение оказалось чересчур "успешным", так как дело дошло до того, что некоторые полицейские агенты стали не только участниками, но даже и организаторами всеобщих забастовок. Так, в Одессе, например, главным подстрекателем одной из забастовок выступил агент, некий Шаевич. Однако, несмотря на отстранение Зубатова, его планы получили странное и абсолютно непредвиденное развитие: его полицейские союзы переросли в подлинно профессиональные союзы. Во главе этого нового движения в Санкт-Петербурге стал в 1903 г. молодой талантливый священник отец Георгий Гапон, совсем недавно посвященный в духовный сан. История Гапона, хорошо всем известная, закончилась трагически, однако я до сих пор не могу поверить, что он с самого начала был просто- напросто полицейским агентом. Думается, что молодой священник был искренне движим идеей служения рабочим. Вполне возможно, что позднее он попался в политическую ловушку, но я уверен, что он присоединился к рабочему движению не как сознательный полицейский провокатор. Так или иначе, но он легко находил общий язык с рабочими. Его отец был простым сельским священником, и Гапон понимал нужды простых людей и знал, как говорить с ними. Он пользовался колоссальным влиянием на массы, и движение Гапона приобрело в Санкт-Петербурге невиданный размах. Речи священника, в которых он призывал рабочих идти прямо к царю, находили глубокий отклик

стр. 137

в сердцах слушателей, а его идея организовать массовую демонстрацию и пойти ко дворцу, чтобы изложить царю свои беды и невзгоды, немедленно получила всеобщую поддержку. Без всякого сомнения, на этой стадии Гапон пользовался значительно большим влиянием на рабочих, чем все подпольные организации и социалистические партии, вместе взятые.

Поначалу социалистические партии проявляли мало интереса к гапоновскому движению. Когда же они осознали его размах, то было уже поздно что-либо противопоставить влиянию Гапона. К началу января нетерпение рабочих достигло предела и окончательно созрел план устроить шествие и вручить царю петицию. Текст петиции уже был составлен, однако полиция не предприняла никаких мер, чтобы остановить рабочих или положить конец деятельности Гапона.

Конечно же, сам Святополк-Мирский мало что мог сделать, поскольку более не руководил деятельностью Департамента полиции Министерства внутренних дел. Эти обязанности были переданы его заместителю, бывшему начальнику московской полиции и восходящей звезде на дворцовом небосклоне генералу Д. Ф. Трепову. Генералу покровительствовала великая княгиня Елизавета, которая представила Трепова своей сестре - царице, а затем и царю. Вскоре он стал при дворе всеобщим любимцем.

Накануне шествия его организаторы узнали, что в полицейских подразделениях и некоторых гвардейских частях объявлена тревога и к вечеру субботы резко усилилось ощущение напряженности. Усугубили напряженность сообщения об аресте и последующем освобождении нескольких политических деятелей, которые обратились к министру внутренних дел в надежде предотвратить катастрофическое противостояние. Воскресным утром мы с моим другом еще со студенческой скамьи Александром Овсянниковым отправились на Невский проспект посмотреть на демонстрацию.

Это было удивительное зрелище. Вдоль всего Невского проспекта двигались, направляясь из рабочих районов, ряд за рядом колонны спокойных, с торжественно-важными лицами, одетых в свои лучшие одежды людей. Гапон, шедший во главе процессии, нес крест, а многие рабочие - иконы и портреты царя. Нескончаемое шествие текло весьма неспешно, и мы прошли рядом с ним вдоль всего Невского проспекта, начиная с Литейного. На улицах собрались толпы людей, все хотели видеть происходящее своими глазами, все испытывали чувство необычайного волнения.

Мы уже дошли до Александровского сада, на другом конце которого стоял Зимний дворец, когда услышали звук трубы - сигнал боевой готовности кавалерии. Не поняв, что означают звуки трубы и не видя происходящего впереди, люди остановились. Перед ними, на правой стороне улицы, стоял полицейский отряд, но, не видя в поведении полицейских каких-либо признаков враждебности, демонстранты снова медленно двинулись вперед. И вот тут-то со стороны Генерального штаба Санкт-Петербургского военного округа вылетел отряд кавалерии и раздались первые залпы. В этот момент открыл огонь и воинский отряд, стоявший, по-видимому, по другую сторону площади, напротив Адмиралтейства. Первый залп был произведен в воздух, второй же - в толпу, и несколько человек упали наземь. Охваченные паникой, люди стали разбегаться во всех направлениях. Вслед им летели пули, и тогда мы, прохожие, побежали со всех ног вместе с толпой. Не могу передать состояние ужаса, охватившего нас в тот момент. Было совершенно очевидно, что власти совершили чудовищную ошибку, что они абсолютно неправильно поняли умонастроения толпы. Каким бы ни были замыслы организаторов шествия, рабочие шли ко дворцу без злых на-

стр. 138

мерений. Они свято верили, что, когда придут на Дворцовую площадь и станут там на колени, царь выйдет к ним или по крайней мере появится на балконе. Однако их встретили пули. То была историческая ошибка, за которую высокую цену заплатили и монархия, и Россия. Первые оценки свидетельствовали о том, что число жертв исчислялось по меньшей мере двумястами или тремястами убитых и раненых. Были немедленно вызваны кареты скорой помощи, куда с помощью тех, кто не пострадал, укладывали раненых - мужчин, женщин, детей. Охваченная замешательством, толпа в конце концов растворилась в прилегающих улицах. Самого Гапона спасли доброжелатели: сбрив ему бороду и переодев в цивильное платье, они вывезли его из города. Из своего укрытия он обратился к рабочим, осыпая проклятьями монархию и царя.

События "Кровавого воскресенья" произвели коренной переворот в мышлении рабочих масс, на которые до этого времени весьма слабо действовала направленная на них пропаганда. Генерал Трепов и те, кто позволил ему совершить этот безумный акт, разорвали те духовные узы, которые связывали царя и простых рабочих.

Вскоре после этого коллегия адвокатов создала специальный комитет с целью оказания помощи жертвам трагедии. Для ознакомления с положением в рабочих кварталах и уточнения последствий трагических событий требовались люди. Я с энтузиазмом принял участие в этом деле. В мои обязанности входило посещение рабочих семей во всех районах города. Именно тогда я впервые столкнулся с проблемой огромных различий в условиях жизни рабочих семей, поскольку одни проживали в сравнительно благоустроенных квартирах, а другие ютились в жалких трущобах. Жены погибших рабочих, потрясенные и растерянные, не могли понять причин происшедшего. Ведь их мужья, говорили они, были преисполнены самыми лучшими намерениями. Единственное, чего они хотели, это вручить царю петицию, а их встретили пулями. В сердцах этих женщин не было ни гнева, ни жажды мщения; они просто чувствовали, что произошло что-то, что изменит отныне всю их жизнь.

Как и следовало ожидать, события "Кровавого воскресенья" лили воду на мельницу левых пропагандистов. Работа юрисконсультом среди рабочих и посещение рабочих семей после 9 января убедили меня в том, что в основе их пропаганды лежали ложные предпосылки, а понятие "сознательный рабочий" отражало не реальность, а всего лишь благие пожелания.

На меня события "Кровавого воскресенья" произвели огромное впечатление. В то время, когда страна находилась в состоянии войны, когда русская армия терпела поражения, отборные части императорской гвардии слепо подчинились абсурдному и чудовищному приказу стрелять в рабочих! Для меня состояние армии и ее моральные качества имели первостепенное значение. Я всегда придерживался того мнения, что народ и армию должны связывать неразрывные и здоровые узы.

Вернувшись домой и немного придя в себя, я написал письмо, обращенное к гвардейским офицерам. Не помню точно слов, но обуревавшие меня чувства я изложил достаточно определенно. Я напомнил им, что в то время, когда армия сражается за Россию, они дома на глазах всей Европы расстреляли беззащитных рабочих, нанеся тем самым непоправимый ущерб престижу страны за рубежом. У меня было несколько знакомых среди гвардейских офицеров, в том числе брат жены, служивший в составе первой артиллерийской бригады. Им я и направил копии своего письма с собственноручной подписью. Неприятностей не последовало. Ведь те, кому я направил свое послание, были людь-

стр. 139

ми чести и никто из них не предал меня, не сообщил о моем письме в полицию. Но воспоминания о событиях на Невском проспекте в то воскресное утро были столь мучительны, что с того дня я навсегда порвал всякие отношения со всеми моими друзьями и знакомыми из бюрократических кругов.

28 февраля 1905 г.* - весьма знаменательный день. Именно в этот день по случайному совпадению были одновременно опубликованы три в высшей степени важных документа. Насколько я знаю, никто никогда не смог объяснить с достаточной долей достоверности, почему все они были опубликованы в один день. Первый документ - манифест Николая II, обращенный с призывом ко всем "истинно русским людям" объединиться вокруг трона и дать отпор попыткам подорвать древние основы самодержавия, без которого невозможно существование самой России. Второй документ - рескрипт новому министру внутренних дел А. Г. Булыгину** разработать "совещательный" статус Думы. Третий - указ сенату, предписывающий принимать к рассмотрению прошения, врученные или направленные ему представителями различных слоев населения.

Эти императорские указы всех озадачили, однако наибольшее внимание привлек рескрипт о подготовке совещательного статуса Думы. Существенное значение имел и указ о прошениях, в той его части, где любому гражданину давалось право на организацию митинга, составление петиций и обращение с ней к правящему Сенату. Однако именно этот указ приобрел со временем совсем иное толкование. Ведь после роспуска в июле 1906 г. первой Думы были подвергнуты разнообразным репрессиям те, кто стал инициатором таких петиций или собирал подписи под ними.

Но лишь немногие осознали в те дни, что самым важным документом с точки зрения властей был манифест, призвавший "истинно русских людей" объединиться вокруг трона. Именно он вдохнул жизнь в крайне правое движение, которое долгое время влачило жалкое существование и которое спустя 8 месяцев оформилось в виде "Союза русского народа".

Принятие Треповым на себя практически диктаторских полномочий вкупе с тремя правительственными декретами от 28 февраля*** - осуществление одновременных мер, которые внешне имели целью удовлетворить требования народа, а по сути были направлены на подавление его воли - все это свидетельствовало о том, что правительство быстро теряло контроль над положением. После ухода с политической арены Витте, не осталось никого, кто был бы способен компетентно управлять страной.

В течение нескольких месяцев, пока шла разработка закона о новой "совещательной" Думе, перед всеми слоями общества остро встал вопрос, принимать или не принимать участие в предстоящих выборах. Естественно, что с особой страстностью обсуждалась эта проблема членами "Союза освобождения", организации, которая оказывала в то время определенное влияние на формирование общественного мнения.

Собрания, на которых вырабатывались разного рода наказы, породили бесчисленное множество новых союзов. Практически вся страна покрылась сетью союзов. Появились союзы университетской профессуры, союзы учителей, союзы юристов, врачей и инженеров, архитекторов, актеров, работников почты, железных дорог и многие другие. Важную роль играл созданный одним из первых Союз железнодорожных служащих. Его члены придерживались строгой дисциплины и облада-

* Так у автора (прим. ред.).

** П. Д. Святополк-Мирский ушел в отставку после "Кровавого воскресенья".

*** Так у автора (прим. ред.).

стр. 140

ли высоким esprit de corps (корпоративным духом). Союз внес огромный вклад в революцию 17 октября 1905 года*. Высокой дисциплиной и развитым чувством локтя отличался также Союз работников почт к телеграфов. Эти два союза много сделали для установления контактов между группами населения, действовавшими до тех пор крайне разрозненно и разобщенно.

Все союзы (включая крестьянский) вошли в федерацию, получившую название "Союз союзов", и эта организация стала центром всего освободительного движения. В ее работе принимали участие многие члены "Союза освобождения" и многочисленные представители рабочего класса. Председателем ее был избран известный историк и видный политик профессор П. Н. Милюков.

Тем временем война вступила в завершающую стадию, и после сражения при Мукдене поражение России стало очевидным. Сражение при Мукдене, продолжавшееся две недели и по числу участников крупнейшее за всю предшествующую военную историю, завершилось почти так же, как и Бородинское сражение в 1812 году. Ибо, хотя формально победу в нем одержали японцы, потери их были столь велики, что они были не способны продолжать боевые действия. Вскоре после этого, поначалу при посредничестве французов, обе стороны вступили в переговоры о достижении мира. Цусимское сражение 14 мая, когда были уничтожены прибывшие туда эскадры Балтийского флота, вынудило Россию искать выхода из войны.

Не буду распространяться о международном аспекте мирных переговоров, отмечу лишь важную роль, которую сыграл в них французский министр иностранных дел Теофиль Делькассе. Учитывая растущую угрозу как для Франции, так и для Англии со стороны Германии, Франция считала крайне важным прекращение русско-японской войны. Англия же убедилась, что уже нет более необходимости защищать Индию от "северного колосса", который не планировал дальнейшей экспансии, а лучше обратить внимание на реального претендента на мировое господство.

Поскольку президент Теодор Рузвельт согласился на роль посредника, было решено провести мирные переговоры в Соединенных Штатах. Посредничество это в действительности носило несколько курьезный характер. Президент полностью принял сторону Японии и в ходе переговоров в Портсмуте порой был более японцем, чем сами японцы. И только в 1908 г. он понял, что совершил ошибку, и с тех пор радикально изменил свое отношение и к Японии, и к России.

Вести мирные переговоры приходилось в исключительно трудные для России времена, в условиях полной изоляции, порожденной ее внутренней политикой, в условиях, когда симпатии практически всей Европы были на стороне Японии. Витте, которому поручили вести переговоры со стороны России, несмотря на крайне неблагосклонное отношение к нему царя, проявил себя исключительно тонким дипломатом. Соглашение, которого он добился для России, не носило унизительного характера и не предусматривало никаких крупных уступок, кроме передачи Японии половины Сахалина. Да и эта уступка была сделана по настоянию царя и вопреки более дальновидным суждениям Витте. Витте считал нужным продолжать переговоры, исходя из того, что время вынудит крайне ослабленную Японию отказаться от всех своих притязаний.

Деморализация армии, которую в значительной мере усилило не всегда ясно осознаваемое чувство ущемленной национальной гордости, ускорило революцию 17 октября.

* Имеется в виду манифест Николая II о созыве законодательной Думы и о конституционных свободах (прим. ред.).

стр. 141

Было предпринято немало усилий для того, чтобы помешать властям ввергнуть страну в катастрофу, но сделать можно было очень мало по той простой причине, что режим исторически изжил себя. К 1905 г. в стране не осталось ни одного слоя общества, который считал бы сложившиеся условия жизни приемлемыми.

Последней отчаянной попыткой убедить царя в самоубийственности его курса было обращение, принятое в мае земствами и городами; однако царь оказался глух к нему, и страна продолжала двигаться к цели, которой веками добивался русский народ.

К осени 1905 г. нормальная жизнь в стране была нарушена; в ряде мест вспыхнули забастовки, участились случаи неповиновения и бунтов среди крестьян и солдат. Для тех, кто в то время жил в Санкт-Петербурге, было очевидно: долготерпению России пришел конец.

За две или три недели до 17 октября разразилась забастовка, которая с исторической точки зрения носила, по-видимому, уникальный характер. Ибо она парализовала всю жизнь в стране. Железные дороги, почта, суды, школы, университеты - все постепенно прекратили работу. Я хорошо помню последние несколько дней: с улиц исчезли извозчики, потухли лампы освещения и повсюду воцарилась жуткая тишина. Эта тишина нависла и над Петергофским дворцом, где в те дни жил царь со своим семейством.

Конституционный манифест

За несколько дней до революции [17 октября] Петергоф оказался полностью отрезанным от внешнего мира. Движение по железной дороге прекратилось. Министры связывались с царем либо используя военный телеграф, либо направляя морем специальных курьеров. В случае крайней нужды министры отправлялись туда лично. В Петергофской бухте стояли на якоре два эсминца на случай, если возникнет необходимость переправить царскую семью в Англию. Такова была обстановка, когда царь обратился к Витте, только что вернувшемуся с Портсмутских мирных переговоров, с просьбой подготовить доклад о сложившейся ситуации. Прибыв 9 октября в Петергоф, Витте вручил царю написанную им накануне, 8 октября, записку, содержание которой не предавалось гласности до тех пор, пока большевики не поместили текст в "Красных архивах". Среди прочего в записке говорилось:

"Основной лозунг современного общественного движения в России - свобода...

Не год назад, конечно, зародилось нынешнее освободительное движение. Его корни в глубине веков - в Новгороде и Пскове, в Запорожском казачестве, в низовой вольнице Поволжья, церковном расколе, в протесте против реформ Петра,.. в бунте декабристов, в деле Петрашевского...

Человек всегда стремится к свободе. Человек культурный - к свободе и праву: к свободе, регулируемой правом и правом обеспечиваемой...

Руководство требует прежде всего ясно поставленной цели. Цели идейной, высшей, всеми признаваемой.

Такая цель поставлена обществом, значение ее велико и совершенно несокрушимо, ибо в цели этой есть правда. Правительство поэтому должно ее принять. Лозунг "свобода" должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет.

Ход исторического прогресса неудержим. Идея гражданской свободы восторжествует если не путем реформы, то путем революции. Но

стр. 142

в последнем случае она возродится из пепла ниспровергнутого тысячелетнего прошлого. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, все сметет, все повергнет в прах. Какой выйдет Россия из беспримерного испытания, - ум отказывается себе представить; ужасы русского бунта могут превзойти все то, что было в истории. Возможное чужестранное вмешательство разорвет страну на части. Попытки осуществить идеалы теоретического социализма, - они будут неудачны, но они будут несомненно, - разрушат семью, выражение религиозного культа, собственность, все основы права.

Как в пятидесятых годах правительство объявило освобождение крестьян своим лозунгом, так в настоящий неизмеримо более опасный момент государственная власть не имеет выбора: ей надлежит смело и открыто стать во главе освободительного движения.

Идея гражданской свободы ничего угрожающего бытию государства в себе не заключает...

Освободительное движение порывает, правда, с формальным прошлым, но разве освобождение крестьян не было также отказом от векового прошлого?..

...Государственная власть должна быть готова вступить и на путь конституционный. Это слово не должно пугать и быть под запретом. Государственная власть должна искренно и явно стремиться к благу государства, а не к сохранению той или другой формы. Пусть докажут, что благо государства в конституции, - самодержавный монарх, интересы коего не могут быть отделены от блага народного, первый, без сомнения, станет на этот путь. Опасению здесь не может быть места, и надо иметь в виду и готовиться и к этому исходу"*.

Предложение Витте о конституции было принято. Царь решил опубликовать манифест, в котором без упоминания самого слова "конституция" будет провозглашено создание нового порядка, означавшего по сути дела конституционную систему.

В ночь на 16 октября я услышал настойчивый звонок в дверь. Я подумал, что явилась полиция (в те дни она занималась обысками и политическими арестами), но оказалось, что звонил мой друг Овсянников. Увидев, что он охвачен лихорадочным волнением, я спросил, в чем дело. В ответ он протянул мне приложение к официальной газете "Правительственный вестник" с только что опубликованным текстом манифеста.

Манифест предусматривал:

"1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.

2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив, засим, дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.

3. Установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного уча-

* Красный архив, 1925, т. 4 - 5, с. 51 - 57. Накануне опубликования октябрьского манифеста в столице получил всеобщую известность тот факт, что граф Витте поставил перед царем альтернативу: либо установить в стране неограниченную диктатуру, либо ввести конституцию. После того, как великий князь Николай Николаевич отказался взять на себя функции диктатора, царь принял решение о даровании конституции.

стр. 143

стия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей"*.

Главным принципом любой конституции является положение о том, что верховная власть не может принять закона без одобрения представителей народа. С опубликованием манифеста абсолютная власть стала делом прошлого.

Глава IV. Революционный романтизм

Остаток ночи я провел в состоянии крайнего возбуждения. Казалось, завершилась многолетняя ожесточенная борьба народа за свободу, за право участвовать в решении государственных дел. "Конституция" перестала быть абстрактным лозунгом революционного движения. Конституция стала реальностью, краеугольным камнем новой России. Вняв мудрому совету Витте, царь нашел в себе достаточно сил, чтобы принять во внимание справедливое требование своего народа и отказаться от абсолютной власти, которую до тех пор считал своей по праву помазанника божьего. С самого начала своего правления царь упрямо противился конституционным реформам. Теперь же я чувствовал себя чуть ли не виноватым в том, что считал его прежде непримиримым врагом свободы. Теплая волна благодарности затопила мою душу, и я вновь ощутил давно утраченное чувство детского благоговения перед царем. Ночь казалась бесконечной. Я с нетерпением ждал утра, когда смогу выбежать на Невский проспект и присоединиться к ликующим толпам - представителям интеллигенции, промышленных рабочих, студентов, простых граждан, которые выйдут на улицы, чтобы отпраздновать эту великую победу народа.

Однако когда я утром выбежал на Невский, то к своему недоумению обнаружил, что широкая улица абсолютно пустынна. Не веря своим глазам, я направился к Адмиралтейству и Зимнему дворцу, ожидая увидеть ликующие толпы на Дворцовой площади. Но посреди площади стояла лишь горстка людей с черными знаменами, на которых красными буквами было выведено: "Да здравствует анархия!"

Не оставалось ничего другого, как вернуться домой. Позвонив по телефону своим друзьям, я выяснил, что никаких манифестаций и не планировалось. А Совет рабочих депутатов, созданный в начале октября, выступил с обращением к рабочим, призывая их продолжить непримиримую борьбу с "царским самодержавием".

Поступившие на следующий день сообщения из Москвы свидетельствовали о том, что Совет рабочих депутатов был отнюдь не одинок в своем отношении к манифесту 17 октября. В те дни в Москве проходил съезд "Союза освобождения". Ему суждено было стать последним, ибо прямо на нем большинство делегатов высказалось за создание либеральной конституционно-демократической партии ("кадеты").

Вечером 17 октября, когда П. Н. Милюков выступал на съезде с речью, ему передали текст манифеста. Прервав свою речь, он вслух зачитал манифест и возобновил выступление, начав его со слов: "Ничего не изменилось. Борьба продолжается".

Я не знал, что и подумать. Ведь главной целью освободительного движения, которое возглавлял "Союз освобождения", была та самая конституция, которую сегодня, создавая партию конституционных демократов, они громогласно отвергают.

* В Своде законов Российской империи 1829 г. (т. 1, часть 1, ст. 1) говорилось: император всея Руси является монархом суверенным и абсолютным. В Своде законов 1906 г. (т. 1, часть 1, ст. 4) - император всея Руси обладает высшей суверенной властью. Слово "абсолютной" отсутствует.

стр. 144

На следующий день после обнародования манифеста состоялось несколько "патриотических" демонстраций в основном в южных городах, спровоцированных "Союзом русского народа" - организацией, которую Витте презрительно назвал "шайкой мерзавцев и головорезов". Улицы Санкт-Петербурга заполнили толпы истерически настроенных людей, несших портреты Николая II и под пение национального гимна "Боже, царя храни" выкрикивавших угрозы и грязные оскорбления в адрес евреев, революционеров и интеллигентов, что вызвало панику среди широких слоев населения. Начались погромы, подонки общества с явным удовольствием принялись за грабежи. Тысячи ни в чем не повинных людей подвергались гнусным надругательствам, а полиция делала вид, что ничего не замечает, благословляя тем самым погромы.

В начале ноября печать сообщила, что царь принял из рук главы "Союза русского народа" д-ра А. И. Дубровина знак почетного члена этой организации.

Эти тревожные события раскрыли истинную суть манифеста 28 февраля 1905 г.*, который обращался ко всем "истинно русским людям" с призывом объединиться вокруг трона и защитить русское самодержавие от смутьянов. Только теперь для меня стало ясно, что этот манифест совершенно сознательно провоцировал создание дубровинского движения и подобных "патриотических" организаций. А вскоре просочились сообщения о том, что этого печально известного д-ра Дубровина в свое время представил царю не кто иной, как великий князь Николай Николаевич. Вызывал удивление даже не сам факт возникновения ультраправых организаций и нарушения ими общественного порядка и спокойствия. В конце концов они - сопутствующее явление повсюду, где происходят революции и социальные сдвиги. Важно было другое: то, что сам Николай II стал официальным покровителем дубровинской организации. Именно это привело меня к окончательному и неотвратимому выводу, что во имя спасения России, во имя ее будущего правящая монархия должна быть устранена.

Как выполнить эту задачу? Я еще не знал тогда ответа, однако решил отказаться от всех былых планов и целиком посвятить себя работе по избавлению страны от монархии.

Наряду с другими положениями манифест 17 октября провозгласил свободу печати. Этим почти немедленно воспользовалась "Организация вооруженного восстания", созданная Н. Д. Мироновым, которая стала издавать революционный социалистический бюллетень "Буревестник". Когда мне предложили писать для него, я охотно согласился, поскольку это полностью соответствовало моему желанию работать на благо революции. Мне не терпелось изложить свою точку зрения о подлинном отношении царя к конституции, принятие которой он сам провозгласил. К тому же я счел необходимым всеми силами бороться против абсурдного решения как социал-демократов, так и социалистов- революционеров о бойкоте выборов в первую Думу. Я был глубоко уверен, что такое решение было только на руку врагам демократии и, что более важно, противоречило умонастроению народа.

При поддержке молодого ученого-санскритолога Н. Д. Миронова, сына богатейшего петербургского коммерсанта, стал регулярно выходить два раза в неделю, впервые появившись 15 ноября, шестнадцатистраничный, с убористым шрифтом бюллетень. Статьи в "Буревестнике" мы подписывали псевдонимами, однако Центральному комитету партии социалистов-революционеров, конечно же, были известны подлинные фамилии авторов. Бюллетень имел большой успех уже после выхода первого номера, а начиная с пятого, появившегося 4 декабря,

* Так у автора (прим. ред.).

стр. 145

издатели объявили о преобразовании "Буревестника" в печатный орган партии социалистов-революционеров.

После революции 1905 г. все студенты с головой ушли в политику. Возникли многочисленные меньшевистские, большевистские, эсеровские группы, связанные и не связанные с партийными центрами. Автономия, неожиданно дарованная университетам в августе 1905 г., превратила лекционные аудитории в общественные форумы, где процветали принципы свободы слова и собраний, недоступные полицейскому вмешательству, поскольку отныне полиция не имела права входить в здание университета. Профессора были не в силах остановить поток революционного красноречия, лившегося с университетских кафедр.

Двоюродный брат моей жены Сергей Васильев, учившийся на последнем курсе Института инженеров путей сообщения, вошел в состав студенческого комитета партии социалистов- революционеров. Вместе с А. А. Овсянниковым и Н. Д. Мироновым он создал эсеровскую группу для ведения пропагандистской работы и распространения отпечатанных на мимеографе листовок. Мы с женой разрешили им хранить их в нашей квартире - доброе дело, так дорого обошедшееся нам впоследствии.

Я не слишком серьезно воспринимал все эти импровизированные политические группы. На мой взгляд, их деятельность носила следы временного помешательства, которое я шутливо окрестил "революционным романтизмом". Какой, например, был смысл в листовках Сергея, написанных от имени грозно звучащей "Организации вооруженного восстания"? Кому, как не мне, было знать, что ни у одного из членов группы не было огнестрельного оружия и ни о каком "восстании" в Санкт-Петербурге не было и речи.

К нам в дом часто приходила близкая подруга жены, студентка Высших женских курсов Е. Н. Моисеенко. Ее брат Борис был членом специальной террористической группы, созданной при заграничном центре ЦК партии социалистов-революционеров, и я знал, что он время от времени наезжает в Россию. Эти приезды и отъезды хранились, конечно, в строжайшей тайне, однако каждый раз, приезжая в Санкт-Петербург, он умудрялся повидать сестру. Как-то в начале декабря 1905 г., когда моя жена отлучилась из комнаты, я обратился к Евгении Николаевне с просьбой назначить мне встречу где-нибудь вне стен нашего дома - но не в квартире, где она проживала вместе с подругой. Поскольку вся эта таинственность ее крайне удивила, я объяснил, что хотел бы поговорить с ней, не вызывая тревоги моей жены, относительно одного важного дела.

Когда через несколько дней мы встретились в уютном ресторанчике неподалеку от Невского проспекта, я попросил ее организовать мне встречу с ее братом, у которого я намеревался попросить разрешения принять участие в их заговоре против царя. Разговор, который мы, несмотря на волнение, вели шепотом, длился весьма долго. Поначалу она наотрез отказалась и даже встала, чтобы уйти, однако я уговорил ее остаться. Должно быть, я проявил несвойственную мне настойчивость, поскольку в конце концов она со слезами на глазах согласилась.

Спустя что-то около двух недель, уходя от нас, она с улыбкой попросила меня проводить ее до извозчика. Когда мы оказались наедине, она сообщила, что на следующий день ровно в 5 часов дня мне следует идти по Невскому проспекту к углу Литейного в направлении Аничкова моста и там повернуть на Фонтанку. Ко мне подойдет бритый мужчина в пальто и астраханской шапке и попросит прикурить. "Захватите с собой коробку спичек. Он достанет из серебряного портсигара папиросу и, пока он будет прикуривать, изложите кратко свою просьбу. Он ответит и быстро удалится. Вы не спеша продолжите свой

стр. 146

путь, а потом повернете обратно, если, конечно, не заметите, что за вами кто-то идет".

Все произошло именно так, как она сказала. Моисеенко был краток: "Через несколько дней я дам о себе знать, сам или через сестру". Несколькими днями позднее в тот же час и на том же углу, проходя мимо меня, он проговорил, не поворачивая головы: "Ничего не получится".

Вскоре после этого Евгения Николаевна, сославшись на слова брата, сказала, что мою просьбу отклонили, поскольку я не имел опыта революционной борьбы и поэтому на меня трудно положиться. Мне ничего не оставалось, как посмеяться при мысли, что и я оказался не кем иным, как революционным мечтателем.

Спустя 12 лет судьба снова свела меня с Борисом Моисеенко. После объявления всеобщей амнистии он возвратился в Россию и стал на фронте одним из лучших моих комиссаров. Вспоминая о тех двух нелегальных встречах зимой 1905 г., я спросил, как ему удалось в столь краткое время получить ответ от заграничного центра его партии. "А я и не обращался за границу. В то время в городе как раз находился Азеф*, лично он и отклонил вашу просьбу". Вот так и выяснилось, что полицейский агент, находившийся в руководстве партии, намеренно отпугивал от революционной деятельности людей, которые были готовы пожертвовать собой во имя дела. Ко времени этой нашей встречи с Моисеенко я уже был знаком с Борисом Савинковым, известным террористом, вторым после Азефа руководителем террористической организации, и меня поразило сходство Савинкова и Моисеенко. Сходство, впрочем, чисто внешнее. Трудно было представить себе человека более честного, более порядочного и более скромного, чем Моисеенко. Случалось, он приходил на помощь Савинкову при самых опасных обстоятельствах и делал это, ни на секунду не задумываясь о собственной безопасности или же о своей "карьере" революционера.

Чудовищно, когда революционный террор становится частью партийной программы и определяется узким кругом людей, которые сами в этой деятельности непосредственно не участвуют и не подвергают свои жизни какому-либо риску.

Тем, кто живет нормальной жизнью, в соответствии с законом, невозможно представить себе, что значит, с психологической точки зрения, совершить террористический акт. "Как вы можете возмущаться коммунистическим или нацистским террором, если сами когда-то оправдывали террор?" - спрашивали меня иногда фарисеи от политики. "В конце концов, - утверждали они, - убийство есть убийство".

Да, и государственная система террора, и индивидуальные акты революционного терроризма лишают жизни человеческие существа. Но на этом их сходство и кончается. Что касается сути дела, то они диаметрально противоположны.

Во все времена, пока люди были способны отличить добро от зла, общественное мнение морально оправдывало и было на стороне тираноубийц, таких, как Брут, Шарлотта Корде или у нас в России Егор Созонов.

И когда группа придворных и гвардейских офицеров убила 11 марта 1801 г. полусумасшедшего императора Павла I, ликовал весь Санкт-Петербург, а прохожие на улицах целовали друг друга, как на Пасху.

На суде убийца В. К. Плеве Созонов заявил: "Да, мы подняли меч, но мы подняли его не первыми и пошли на это после мучительных сомнений и душевной борьбы. Да, я виновен перед Богом. Но

* Евно Азеф был известным агентом-двойником, возглавлявшим террористическую организацию партии социалистов-революционеров и одновременно работавшим на охранку.

стр. 147

я спокойно жду Его приговора, ибо знаю, Его суд - это не ваш суд. Как мог я поступить иначе, если Учитель сказал: "Возьми крест и следуй за Мной". Не в моих силах было отказаться нести свой крест". К 1905 г. я пришел к выводу о неизбежности индивидуального террора. И я был абсолютно готов, в случае необходимости, взять на свою душу смертный грех и пойти на убийство того, кто, узурпировав верховную власть, вел страну к гибели. Много позднее, в 1915 г., выступая на тайном собрании представителей либерального и умеренно-консервативного большинства в Думе и Государственном Совете, обсуждавшем политику, проводимую царем, в высшей степени консервативный либерал и монархист В. А. Маклаков сказал, что предотвратить катастрофу и спасти Россию можно, лишь повторив события 11 марта 1801 года. Различие во взглядах между мной и Маклаковым сводилось лишь ко времени, ибо я пришел к тому же выводу десятью годами раньше. И кроме того, Маклаков и его единомышленники хотели бы, чтобы за них это сделали другие. Я же полагал, что, приняв идею, должно принять на себя и всю ответственность за нее, самолично пойдя на ее выполнение.

Тюрьма

К концу декабря власти пришли в себя после замешательства, и жизнь, казалось, снова пошла по "дооктябрьской" колее. Витте посчитал, что время созрело для принятия самых решительных мер. Волнения в войсках, возвращавшихся из Сибири после катастрофической войны с Японией, были подавлены убежденными сторонниками железной дисциплины генералами Меллером-Закомельским и Ренненкампфом*. Руководителей Санкт-Петербургского Совета рабочих депутатов, которые явно переоценили свое влияние и свою популярность, арестовали, судили и сослали в Сибирь (откуда они вскоре бежали за границу). Восстание в Москве, организованное в декабре социалистами-революционерами и социал-демократами в районе Пресни, было подавлено войсками местного гарнизона и отрядом драгун, присланным из Санкт-Петербурга. По всей стране безумствовали мерзавцы Дубровина (получившие известность как "черные сотни"), и даже в Санкт-Петербурге опасались возможности погромов среди интеллигенции. По городу шныряли полицейские, время от времени производя аресты "ненадежных" рабочих, студентов, представителей интеллигенции. Свободная печать, родившаяся после опубликования манифеста, стала терять почву под ногами, однако хоть и с трудом, но все же еще продолжала существовать. Полиция разгоняла митинги и собрания, которые, несмотря ни на что, все равно проводились. А тем временем в соответствии с положениями либерального избирательного закона от 11 декабря, разработанного при содействии Витте, продолжалась кампания по выборам в первую Думу. Учитывая возросшее самосознание и влияние общественных сил, полиция все же не осмеливалась действовать полностью как ей заблагорассудится. В жизни России началась новая эра, и общественность, осознав невозможность возвращения к прошлому, с презрением воспринимала ухищрения полиции.

Наш "Буревестник" стал одной из первых жертв полицейских репрессий. Власти стремились найти предлог для конфискации издания, однако нам всякий раз удавалось распространить весь тираж до налета полиции. То была своеобразная игра. И верх в ней одержала полиция, которая все-таки конфисковала восьмой или девятый номер бюллетеня, где, к несчастью, была опубликована моя весьма резкая статья. Этому номеру суждено было стать последним.

* Позднее виновного в разгроме русских войск (1915 г.) в Восточной Пруссии.

стр. 148

Я встретил весть о конфискации "Буревестника" без должного беспокойства. Приближалось Рождество, и я с удовольствием предвкушал возможность отдохнуть от лихорадочной журналистской деятельности и спокойно провести праздники в кругу семьи. Но поздно вечером 21 декабря, когда мы с женой наряжали для нашего восьмимесячного сына рождественскую елку, раздался звонок в дверь. Одновременно постучали в дверь черного хода. Это могла быть только полиция. Я немедленно поспешил к входной двери с тем, чтобы не вызвать подозрений, будто мы что-либо прячем. В дверях стоял наш околоточный, тучный добродушный мужчина, который проживал по соседству с нами. Мы знали друг друга в лицо и часто при встрече обменивались замечаниями о погоде и подобных пустяках. С подчеркнутой вежливостью он попросил разрешения войти в квартиру, однако следом за ним вошли жандармский ротмистр, еще три или четыре жандарма и полицейский. В тот же момент с черного хода появилась еще одна группа полицейских в сопровождении дворника и нескольких понятых. Блюстители закона захватили нашу квартиру, словно это был враждебный бастион. Ротмистр вручил мне ордер на обыск, попросив ознакомиться с ним. В течение всего обыска, который продолжался несколько часов, ротмистр и его подчиненные вели себя абсолютно корректно. Когда полицейские вошли в детскую, ротмистр по просьбе моей жены приказал своим подчиненным не подходить к кроватке, где спал наш сын Олег, и не шуметь, чтобы не разбудить его. Обыск уже подходил к концу, когда один из жандармов вдруг обнаружил под кипой газет в углу гостиной какой-то сверток. Это были листовки "Организации вооруженного восстания", о существовании которых мы с женой давным- давно забыли. После октябрьского манифеста эти листовки потеряли всякую актуальность и казались ни чем иным, как детской забавой. Однако для нашего доброго соседа эта находка, видимо, имела важное значение. Сидя с бесстрастным, спокойным лицом, он писал протокол о найденных в моей квартире вещественных доказательствах, уличающих меня в преступных действиях. Потом дал его подписать мне и двум понятым. Пока шли все эти формальности, ротмистр подписал ордер на мой арест и сообщил мне, какие вещи я имею право взять с собой. Несмотря на глубокую тревогу, моя жена отнеслась к происходящему с подчеркнутым спокойствием и даже предложила чашку чая притомившимся околоточному и ротмистру. От усталости у них слипались глаза и крепкий горячий чай они пили с явным удовольствием. Непосвященный никогда бы не догадался, что в этом мирном "чаепитии" принимали участие представители сторон - правда, не самого высокого ранга, - находящихся в состоянии войны.

На сборы вещей ушло совсем немного времени, а уж попрощались мы с женой и вовсе наспех, словно боясь потерять самообладание и выказать наши истинные чувства. В тот год рождественскую елку зажгли без меня.

На улице меня не ожидала карета моих детских воспоминаний с зашторенными зелеными окнами. Вместо нее стояли самые обычные дрожки с запряженной в них жалкой клячей. Сидеть в маленьком тесном возке рядом с грузным околоточным было не очень приятно, особенно когда на крошечное сидение прямо передо мной взгромоздился здоровенный полицейский. Пока мы ехали по пустынным улицам, небо на востоке стало постепенно светлеть. Приближался рассвет. Никто не сказал, куда мы едем, однако, когда мы переехали через Неву и за мостом повернули направо, я увидел перед собой контуры печально известных "Крестов"*. Формальности не заняли много времени, и я по-

* Свое название тюрьма получила потому, что построена она была в форме креста со сторожевой вышкой в центре для наблюдения за всеми четырьмя ее корпусами.

стр. 149

чти немедленно был отведен в камеру. Мне в общем виде сообщили правила тюремного распорядка. Загремел засов на двери, и я остался один.

Камера моя была в шесть шагов длиной и в три шириной. Дневной свет проникал в нее через крошечное окошечко, расположенное на самом верху внешней стены. В камере стояли стол со стулом, кровать и конечно же ночной горшок. На потолке тусклым светом горела лампа, никогда не выключавшаяся. Тяжелая дверь была оборудована "глазком", который закрывался снаружи металлической створкой. Я никогда не знал, открыта или нет эта створка и следит ли за мной глаз тюремщика. В первые дни это бесцеремонное наблюдение вызывало наибольшее раздражение, но постепенно я перестал обращать на него внимание.

Ознакомившись с окружающей обстановкой, я ощутил ужасную усталость и буквально рухнул на узенькую койку. К счастью, через мгновение я забылся тяжелым сном.

Спустя три часа меня разбудил скрежет ключа в замочной скважине. Вошел надзиратель и сообщил, что настало время умывания. Поспешно вынув из саквояжа зубную щетку, мыло и полотенце, я последовал за надзирателем на верхнюю площадку, где уже стояла группа заключенных. Я присоединился к ним и вскоре нас повели в общую умывальную комнату. У меня, новичка, вся процедура вызвала чувство отвращения. На умывание отпускалось пять, самое большее десять минут. Индивидуальных умывальников не было, вместо них - длинное оцинкованное корыто с дюжиной кранов. Действуя крайне неловко, я попытался положить мыло и зубную щетку на маленькую полочку под краном. Поняв, что я новичок, мой сосед сообщил мне массу полезной информации, спросив при этом мою фамилию и номер камеры. Он, в частности, сказал, что в этой тюрьме уголовников практически не держат, большинство заключенных - политические преступники. После разговора с ним мне стало немного легче. Приятно было знать, что и в тюрьме существует какое-то подобие подпольной, неофициальной жизни. Через несколько дней, вернувшись в камеру из умывальной, я неожиданно для себя обнаружил в кармане тонкий, туго скрученный листок бумаги. На нем была нарисована таблица: шесть рядов букв в алфавитном порядке, каждый ряд под своим номером - от одного до шести. Приписка внизу объясняла, как пользоваться этой системой букв для общения с другими заключенными, перестукиваясь по стене или по трубам центрального отопления. Это был специальный тюремный код, напоминающий азбуку Морзе. Основательно ознакомившись с кодом, я постучал в стену. Ответ соседа последовал немедленно, и одной из первых новостей, которые я узнал от него, была та, что камера Сергея Васильева находится над моей этажом выше.

К этому времени я уже вполне обжился в камере. Тюремные правила не отличались особой строгостью. Так, например, родственникам разрешалось передавать политическим заключенным продукты питания и сладости, а также в неограниченном количестве книги. Книги можно было также брать из прекрасной тюремной библиотеки. Как это ни покажется странным, но я почти наслаждался своим одиночным заключением, которое предоставляло сколько угодно времени для размышлений, для анализа прожитой жизни, для чтения книг. Дополнительное удовольствие доставляло общение и обмен новостями с Сергеем Васильевым при помощи тюремного кода. Так прошли две недели.

Закон запрещал держать арестованного в заключении более двух недель без объяснения причин ареста. Пока же мне не было предъявлено никаких обвинений. А я очень хотел бы их узнать в свете весьма странного поведения ротмистра во время моего ареста. Не задав мне

стр. 150

ни одного вопроса относительно Сергея Васильева и его группы, ротмистр показал всем членам моей семьи, кроме меня, фотографию юной девушки, видимо, с целью ее опознания. Естественно, что никто не опознал ее, поскольку она никогда не бывала в нашем доме. Ротмистр проявил столь же мало интереса к номерам "Буревестника", сколько и к личности Сергея Васильева. Что означала вся эта возня вокруг девушки? Снова и снова обдумав всю ситуацию, я пришел к заключению, что у ротмистра были какие-то особые причины для появления в моем доме, абсолютно не связанные с найденными у меня листовками, за которые я был арестован. Тем не менее сколько- нибудь вразумительных объяснений у меня не было.

Мы были лишены права переписки, однако нам разрешалось обращаться в письменной форме к тюремному начальству. В таких случаях по нашей просьбе нам выдавали необходимые письменные принадлежности. Когда истек законный срок задержания, я направил письмо помощнику прокурора Санкт-Петербургского окружного суда, в котором сообщал, что если в течение пяти дней мне не будут предъявлены обвинения, я начну голодовку. И когда по истечении пяти дней я не получил ответа на свой вопрос, я начал голодовку. От запаха пищи, ежедневно оставляемой на столике рядом с кроватью, мутилось сознание. Мучала жажда, и, уступая ей, я иногда позволял себе выпить несколько глотков воды. И вдруг все прошло. На четвертый день мною овладело полное безразличие и я впал в полубессознательное состояние. Начались галлюцинации. Меня охватило чувство блаженного покоя. На седьмой или восьмой день в камере появились заместитель начальника тюрьмы и несколько надзирателей. Меня подняли с койки и одели, чтобы препроводить в прокуратуру. Я был так слаб, что с трудом переставлял ноги и два надзирателя вынуждены были поддерживать меня. В кабинете начальника тюрьмы я увидел жандармского полковника и помощника прокурора окружного суда. После продолжительной беседы прокурор предъявил мне, в соответствии со статьями 101 и 102 второй части Уголовного кодекса, обвинение в причастности к подготовке вооруженного восстания и принадлежности к организации, ставившей своей целью свержение существующего строя. Конца предъявленного обвинения я уже не услышал, так как от слабости потерял сознание. Придя в себя, я, как того требовали правила, подписал обвинение. После этого меня отвели обратно в камеру, где меня ожидал тюремный врач. С его помощью я вскоре полностью восстановил силы, и снова потянулись тюремные будни.

Своей голодовкой я намеревался привлечь внимание общественности к фактам продолжающихся, несмотря на октябрьский манифест, нарушений закона. Но друзья, узнавшие об этом намерении от моего "ангела" (по тюремной терминологии "ангелами" называли тех надзирателей, которые из чувства симпатии к политическим заключенным помогали им держать связь с внешним миром), ничего не сообщили в прессу, опасаясь обеспокоить мою жену. Плохо же они ее знали. Имей я возможность послать сообщение о голодовке непосредственно ей, она бы немедленно опубликовала его.

Мой разговор с полковником и помощником прокурора не пролил света на таинственную причастность к моей судьбе молодой девушки. Много позднее я узнал, что причиной моего ареста был донос "из надежных источников" о том, что зимой 1905 г. нашу квартиру часто посещала некая Серафима К. За членство в террористической организации социалистов-революционеров она в 1903 или 1904 г. была выслана в Архангельск, откуда бежала осенью 1905 года. С того времени она нелегально проживала в Санкт-Петербурге, и полиция безуспешно

стр. 151

пыталась найти ее. Листовки же, обнаруженные в моей квартире, послужили лишь неуклюжим предлогом для ареста.

Возвращаясь мыслями к тем дням, я всегда с благодарностью думаю о нелепом случае, приведшем меня в тюрьму. Так же как долгие месяцы вынужденного безделья в период болезни оказали решающее влияние на формирование моего самосознания в детстве, так и четыре месяца уединения за счет государства расширили мой кругозор и позволили лучше разобраться в том, что происходило в стране. Теперь, полностью освободившись от юношеского романтизма, я понял, что в России никогда не будет подлинной демократии до тех пор, пока ее народ не сделает сознательного шага к единению во имя достижения общей цели. Я твердо решил, что после освобождения из тюрьмы отдам все силы делу сплочения всех демократических партий в России. Освобождения оставалось ждать совсем недолго.

Политические приготовления к выборам в первую Думу начались ранней весной 1906 года. Граф Витте весьма успешно противодействовал попыткам властей вмешаться в ход предвыборной кампании или оказать тайное давление на избирателей. В то время как правые организации и реакционные круги бюрократического аппарата в бессильной ярости боролись против созыва Думы, партии социал-демократов и социалистов- революционеров призывали к бойкоту выборов в Думу и подвергали резким нападкам Витте и либералов, тем самым играя на руку придворной клике. И я, и мои друзья считали эту политику левых партий абсурдной, даже преступной. К счастью, народ в целом был неколебим в своей решимости принять участие в выборах. Особенно тверда была вера крестьянства в то, что выборы дадут им возможность рассказать о своих бедах непосредственно царю. И столь же незыблемо верили они в то, что царь поможет им.

Мы, политические заключенные, сидевшие в "Крестах", участвовали в избирательной кампании лишь мысленно, однако, затаив дыхание, следили за развитием событий. В середине апреля были опубликованы результаты выборов. В Думу не был избран ни один кандидат от крайне правых и даже умеренных. Консервативные конституционалисты (октябристы), руководимые А. И. Гучковым, который сам не был избран, получили 12 мест. Умеренные либералы ("Союз демократических реформ") - 75. Было избрано 18 социал-демократов. Доминирующую роль в Думе приобрела конституционно- демократическая партия ("кадеты"), получившая 179 мест. Более 100 из 200 крестьянских депутатов объединились на основе упрощенной народнической программы (программы социалистов-революционеров) в трудовую группу. Национальные группы, состоявшие из 35 поляков и 25 представителей других национальных меньшинств, образовали "Союз федералистов"*.

Эти свободно избранные депутаты представляли новую Россию, родившуюся в борьбе за конституцию. Мы в тюрьме с энтузиазмом восприняли итоги выборов и многие из нас вновь предались бесплодным мечтаниям о том, что теперь наконец-то монарх заключит мир со своим народом, поскольку среди избранных депутатов нет "оголтелых" - ни правых, ни левых. Для Витте, который, несмотря на некоторые ошибки, допущенные им в короткие месяцы его правления, проявил себя как величайший государственный деятель в истории России, эти свободные выборы оказались "лебединой песней". Перед самым открытием Думы его выбросили из правительства. Реформы, которые он разрабатывал, были преданы забвению, а его место занял типичный представитель санкт-петербургской бюрократии И. Л. Горемыкин. У Горемыкина, опиравшегося на поддержку царя, не было ни малейшего желания сотруд-

* Так у автора (прим. ред.).

стр. 152

ничать с избранным составом Думы. Как бы в насмешку, он внес на рассмотрение Думы законопроект под названием "Модернизация оранжереи Дерптского университета". Никто, однако, не придал значения этому преднамеренному оскорблению. Все, затаив дыхание, ждали первой встречи царя с избранными представителями народа.

Открытие нового законодательного органа было отмечено высочайшим приемом в Зимнем Дворце 27 апреля 1906 г. в честь членов Думы и Государственного совета. В обстановке необычайной пышности, окруженный придворной знатью и великими князьями царь зачитал с трона свое обращение. Весь Санкт-Петербург, да и вся страна ожидали, что его обращение завершится провозглашением амнистии. Но ожидания эти не оправдались.

Окна тюремного корпуса, в котором была моя камера, выходили на Неву; по ее набережной на противоположной стороне реки должны были проследовать на прием от Таврического до Зимнего Дворца депутаты Думы. Мы знали об этом и в нарушение тюремных правил забрались на столы, чтобы, дотянувшись до узеньких окошек, увидеть это шествие. И когда сотни депутатов шли мимо, направляясь к Зимнему Дворцу, мы стали размахивать чем ни попадя - носовыми платками, полотенцами, наволочками, громко крича: "Да здравствует амнистия!" Вряд ли кто из депутатов мог услышать нас, но они видели нас и некоторые помахали в ответ и что-то прокричали в знак приветствия.

Не стану останавливаться на истории первой Думы, которая получила название "Дума народного гнева". Об этом уже немало было написано. Саму Думу я видел из окна тюремной камеры, а о ее кратковременной деятельности узнал только из газет.

Императорским манифестом первая Дума была распущена. Законопроект о принудительном отчуждении частновладельческих земель, внесенный конституционно- демократической партией и трудовой группой, оказался для Николая II "полностью неприемлемым". В случае принятия законопроекта крестьяне получили бы возможность обрабатывать земли, которые в течение ряда лет не возделывались их владельцами. На основе старого законодательства крестьяне арендовали у помещиков земли по вздутым ценам. Новый законопроект предусматривал, что компенсацию землевладельцам будет выплачивать казна.

"Кровавое воскресенье" 9 января 1905 г. разрушило узы, связывавшие рабочих и престол. 9 июля 1906 г. был нанесен смертельный удар по вере крестьянства в царя как справедливого и беспристрастного защитника интересов народа.

Дума была распущена 9 июля 1906 года. А 24 июля известный государственный деятель и философ князь Евгений Николаевич Трубецкой послал царю пророческое письмо. Следующие выдержки из этого письма в комментариях не нуждаются:

"Я с невыразимой тревогой слежу за тем глубоким переворотом, который изо дня в день, из часа в час совершается в воззрениях и чувствах народных...

Когда думская депутация не была принята вами, министры своим образом действий внушили народным массам несоответствующую действительности мысль, что государь не желает выслушивать их выборных... Узурпируя Ваши полномочия, они отказали в амнистии и заранее наложили veto на аграрные проекты Думы...

Они постарались связать с именем монарха все ненавистное народу - отказ в дополнительном наделении землею путем принудительного отчуждения... полный отказ в милости политическим преступникам...

Трудно себе представить ту степень сочувствия, каким пользовалась Дума среди народных масс: вокруг нее сосредоточивались народные надежды...

стр. 153

Государь, это не преувеличение! Стремление крестьян к земле имеет неудержимую силу... и всякий, кто будет противиться принудительному отчуждению, будет сметен с лица земли... Теперь, когда Дума распущена, они убеждены, что причиной роспуска послужил отказ от наделения землей. И ваши советники переложили ответственность за этот отказ на монарха...

...Быть может, правительству удастся теперь репрессивными мерами подавить революционное движение, загнать его в подполье! Но да не вводят вас в заблуждение эти временные успехи. Тем ужаснее будет тот последующий и последний взрыв, который ниспровергнет существующий строй и сравняет с землею русскую культуру!..

Государь, тот приказной строй, который вы осудили, во всяком случае обречен на гибель. Но если вы будете медлить его упразднением, если вы не поспешите удалить советников, воспитанных в его преданиях, вы сами будете погребены под его развалинами. А вместе с вами погибнет и наше лучшее будущее, наша надежда на мирное обновление родины"*.

И хотя за время существования первой Думы взаимопонимание между царем и народом не было достигнуто, сам политический климат в этот период изменился к лучшему. Несмотря на то, что амнистия не была объявлена, из тюрем без излишней шумихи выпустили всех политических заключенных, либо арестованных по ошибке либо не представлявших опасности для короны. Среди них оказались Сергей с друзьями и я. Сергею разрешили остаться в столице, мне же было запрещено проживание в течение ряда лет - забыл точное число - в Санкт-Петербурге, Москве и некоторых других крупных городах... Все другие члены "Организации вооруженного восстания" вернулись к нормальной жизни и политической деятельности, что же касается меня, виновного лишь в хранении в своей квартире их листовок, то моя жизнь претерпела значительные изменения.

Я поговорил с давнишней приятельницей моих родителей госпожой Тройницкой. Близко к сердцу приняв мои трудности, она немедленно позвонила директору Департамента полиции сенатору Зволянскому, с дочерьми которого я познакомился в ее доме. Он согласился принять меня в служебном кабинете. Во время разговора он всячески утешал меня, стараясь доказать, что мои заботы - сущие пустяки. Отеческим тоном он призывал меня к терпению хотя бы до тех пор, пока утихнут страсти. Но я с безрассудством отчаяния заявил, что не могу согласиться с произвольным решением полиции и, если оно не будет отменено, потребую для себя нового ареста, возвращения в тюрьму и предъявления мне новых обвинений. В конце концов мы достигли компромисса. Распоряжение будет отменено, но мне придется отправиться к отцу в Ташкент, провести там "отпуск" и до осени не появляться в Санкт-Петербурге. Через несколько дней после этого разговора я вместе с женой и сыном отправился поездом в далекий Туркестан.

* Красный архив, 1925, т. 3 (10), с. 300 - 304.

(Продолжение следует)

Постоянный адрес данной публикации: