Глава XIII. Дни, когда решалась судьба России

Около восьми утра в понедельник, 27 февраля 1917 г., меня разбудила жена и сказала, что звонил Некрасов и просил передать, что заседания Думы откладываются, в Волынском полку восстание и мне следует немедленно прибыть в Думу. Хотя политическое положение в последние дни становилось все более угрожающим и нестабильным, я не сразу осознал все значение сообщенных Некрасовым новостей. Сцена для последнего акта спектакля была давно готова, однако, как это часто бывает, никто не ожидал, что время действия уже наступило. И все же после непродолжительных размышлений я понял, что час истории, наконец, пробил. Наскоро одевшись, я отправился к зданию Думы, которое находилось в пяти минутах ходьбы от моего дома. Первой мыслью было: любой ценой продолжить сессию Думы и установить тесный контакт Думы с вооруженными силами.

Добравшись до Думы, я сразу же направился в Екатерининский зал, где встретил Некрасова, Ефремова, Вершинина, Чхеидзе и нескольких других депутатов от оппозиции. Они согласились с моим предложением о проведении официального заседания Думы. Некрасов сказал мне, что Родзянко уже послал царю в Ставку в Могилеве и командующим фронтами телеграммы, в которых сообщил о том, что беспорядки в Петрограде учащаются.

В телеграмме, которую накануне направил царю в Ставку председатель Государственной думы, говорилось: "Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах идет беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя...". 27 февраля Родзянко направил царю телеграмму следующего содержания: "Занятия Государственной Думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу ваше величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и родины, на-

Продолжение. См. Вопросы истории, 1990, NN 6 - 10.

стр. 120

стал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы Родзянко".

Уходя утром из дома, я успел позвонить нескольким моим друзьям и попросил их отправиться в охваченные восстанием военные казармы и убедить войска идти к Думе. Только накануне революции депутаты Думы, наконец, поняли, что ее левое крыло - единственная группа, которой хорошо известны настроения масс и которая находится в курсе всех событий в городе. Мы действительно хорошо наладили по всей столице службу сбора информации, и телефонные сообщения о событиях поступали к нам каждые 10 - 15 минут. Стоило войти в зал, как меня окружили люди и засыпали бесчисленными вопросами. Я рассказал, что волнения охватили весь город, что восставшие войска направляются к Думе и что, на мой взгляд, началась революция. Наш долг как представителей народа, заявил я, приветствовать восставших и вместе с ними решать общие задачи.

Поначалу весть о том, что к Думе движутся войска, вызвала у депутатов известную тревогу, но возбуждение было столь велико, что вскоре от тревоги не осталось и следа.

Тем временем полки солдат без офицеров один за другим покидали казармы, заполняя улицы города. Некоторых офицеров арестовали, были отдельные случаи их убийства. Остальные бежали, столкнувшись с явно враждебным отношением и недоверием солдат. Повсюду к войскам присоединялись штатские. От окраин к центру города двигались огромные толпы рабочих, во многих районах шла яростная перестрелка. Вскоре поступили сообщения о столкновениях с полицией. С колоколен и крыш домов полицейские обстреливали из пулеметов движущиеся толпы*. Какое-то время казалось, что толпы текут по улицам без какой-либо видимой цели, и трудно было предсказать, как развернутся события. Одно было очевидно: правительство намеревалось извлечь пользу из растущих беспорядков. Все считали, что клика Протопопова постарается использовать голодные бунты, развал в армии, а также "нелояльность" Думы в качестве предлога для того, чтобы открыто сделать шаг к заключению сепаратного мирного договора с Германией.

Представители левой оппозиции - Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я - внесли предложение в Совет старейшин: немедленно, не принимая во внимание царский указ, провести официальную сессию Думы. Большинство же, включая Родзянко и (несколько неожиданно) Милюкова, высказалось против такого шага. Аргументов не приводилось. Игнорируя произвол и преступления правительства, большинство Думы цеплялось за прошлое. Совет старейшин отверг наше предложение и решил, как планировалось ранее, провести "неофициальное заседание". Политически и психологически это означало, что оно будет проведено как закрытое собрание группы частных лиц, среди которых немало людей влиятельных и пользующихся большим авторитетом, тем не менее всего лишь группы частных лиц. Соответственно и само это заседание не могло претендовать на официальное признание.

В тот момент, когда авторитет Думы в стране и в армии возрос и когда это могло бы сыграть далеко идущую положительную роль, отказ созвать официальное заседание Думы был равносилен политическому самоубийству. В этом сказалась слабость Думы, в основном отражавшей лишь узкие интересы высших слоев общества, что мешало ей вы-

* Утверждалось, что этого не было. Для всех, кто интересуется этим вопросом, сошлюсь на "Приказ N 2 по городу Петрограду", подписанный членом Временного военного комитета, офицером отряда кубанских казаков Карауловым, в котором говорилось inter alia [между прочим], что всякий, кто позволит пулеметчикам занять позицию, подлежит военному суду. Я лично знаю два дома, на крыше которых были установлены пулеметы: на набережной Мойки и на Сергиевской улице. И тут и там жили лишь гражданские лица.

стр. 121

ражать чаяния нации в целом. Отказавшись взять в свои руки инициативу, Дума стала частной организацией наравне с Советом рабочих депутатов, который к тому времени только начал обретать силу. Осознав на следующий день совершенную ошибку, Родзянко предпринял попытку возродить Думу как официальный институт. Но было слишком поздно. К тому времени в столице возникли два центра власти: Дума, назначившая на неофициальном заседании Временный комитет в качестве своего временного руководящего органа, и Совет рабочих депутатов, возглавляемый его Исполнительным комитетом.

Не припомню всех вопросов, обсуждавшихся утром в тот понедельник в Совете старейшин, как и тех, которые рассматривались позднее на неофициальном заседании, длившемся с 12 до 2 часов, в памяти сохранилось лишь решение создать Временный комитет с неограниченными полномочиями. В него вошли Родзянко, Шульгин, Львов, Чхеидзе, Некрасов, Милюков, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Энгельгардт, Шингарев и я. В Комитете были представлены все партии, за исключением крайне правых. Эти правые депутаты, которые незадолго до того держались предельно вызывающе, неожиданно исчезли с политической арены.

В час дня солдат все еще не было, и поэтому, когда, наконец, кто-то крикнул мне из вестибюля, что они появились, я бросился к окну, с трудом веря в такую возможность. Из окна я увидел солдат: окруженные горожанами, они выстроились на противоположной стороне улицы. Было очевидно, что они чувствовали себя неуверенно в непривычной обстановке и были растерянны, лишившись руководства офицеров.

Не медля ни минуты, не накинув даже пальто, я выбежал через главный вход на улицу, чтобы приветствовать тех, кого мы ждали так долго. Подбежав к центральным воротам, я от лица Думы выкрикнул несколько приветственных слов. И когда я стоял, окруженный толпой солдат Преображенского полка, в воротах появились Чхеидзе, Скобелев и некоторые другие члены Думы. Чхеидзе произнес несколько приветственных слов, а я попросил солдат следовать за мной в здание Думы, чтобы разоружить охрану и защитит Думу, если она подвергнется нападению войск, сохранивших верность правительству. Построившись в шеренги, солдаты двинулись за мной. Через главный вход дворца мы вошли в помещение караульной службы. Я опасался, что придется прибегнуть к силе для разоружения охраны, однако, как выяснилось, она разбежалась еще до нашего, появления. Я передал командование охраной какому-то унтер-офицеру, объяснив, где следует расставить часовых.

Вернувшись в Екатерининский зал, я обратился с речью к заполнившей здание Думы толпе. У этих людей, пришедших сюда из всех районов города, не было ни малейшего сомнения в том, что революция совершилась. Они хотели знать, как мы собираемся поступить со сторонниками царского режима, и требовали сурового их наказания. Я объяснил, что самых опасных из них возьмут под стражу, однако толпа ни при каких условиях не должна расправляться с ними. Я потребовал не допускать кровопролития. На вопрос, кто будет арестован первым, я ответил, что им должен стать бывший министр юстиции председатель Государственного совета Щегловитов. Я распорядился, чтобы его доставили непосредственно ко мне. Выяснилось, что некоторые из солдат Преображенского и Волынского полков по своей инициативе отправились арестовывать Протопопова, но тому удалось бежать. Однако в 4 часа пополудни я получил сообщение, что Щегловитов арестован и доставлен в Думу. Депутаты были этим крайне обескуражены, а умеренные призвали Родзянко освободить Щегловитова, поскольку как председатель законодательного органа он пользовался личной неприкосновенностью.

стр. 122

Я отправился к Щегловитову и обнаружил, что, окруженный толпой, он взят под стражу наспех созданной охраной. Там же я увидел Родзянко и нескольких других депутатов. На моих глазах Родзянко, дружески поздоровавшись с ним, пригласил его как "гостя" в свой кабинет. Я быстро встал между ними и сказал Родзянко: "Нет, Щегловитов не гость, и я не допущу его освобождения". Повернувшись к Щегловитову, я спросил: "Вы Иван Григорьевич Щегловитов?" "Да". "Прошу вас следовать за мной. Вы арестованы. Ваша безопасность гарантируется". Все отпрянули, Родзянко и его друзья в растерянности вернулись в свои кабинеты, а я отвел арестованного в министерские апартаменты, известные под названием "Правительственный павильон". Это был отдельный флигель, состоявший из нескольких комфортабельных комнат, соединенный полукруглой галереей с главным залом Думы. В этих комнатах располагались министры, приезжавшие выступать в Думе. Поскольку павильон как таковой не считался помещением собственно Думы, то он находился под юрисдикцией правительства. Его обслуживал свой штат слуг, и депутаты могли входить туда только по особому разрешению. Используя эти комнаты как место временного заключения, мы избежали таким образом превращения в тюремные камеры помещений самой Думы, а государственные чиновники получили возможность содержаться под стражей в своих собственных апартаментах. К Щегловитову вскоре присоединились Протопопов, Сухомлинов и целая плеяда светил старого бюрократического мира.

К трем часам дня Дума приобрела совершенно неузнаваемый вид. Зал заседаний заполонили гражданские лица и солдаты. Со всех сторон к нам обращались за указаниями и советами. Только что созданный Временный комитет был вынужден взять на себя функции исполнительной власти. Мы чувствовали себя в положении Генерального штаба ведущей военные действия армии: мы не видели поля боя, но из донесений, телефонных сообщений и рассказов очевидцев имели полное представление о том, что там происходит. И хотя мы не располагали детальными отчетами о каждом отдельном событии, перед нами была полная достоверная картина происходящего.

Характер поступавших сообщений мог кого угодно сбить с толку. Сотни, людей требовали внимания, давали советы, предлагали свои услуги. Вокруг царило возбуждение, порой граничащее с истерией. Нельзя было терять голову, ибо потеря драгоценного времени и неуверенность в себе были равнозначны катастрофе. Нам приходилось на месте незамедлительно решать, какой кому дать ответ, какой отдать приказ, кого поддержать, кому отказать в поддержке, куда направить войска и подкрепления, как найти помещение для сотен арестованных, как наилучшим образом использовать возможности компетентных людей и, наконец, последнее, но отнюдь не менее важное: как накормить и где разместить тысячи людей, заполнивших Думу. Кроме того, нужно было подумать о сформировании нового правительства и о выработке программы, приемлемой для всех партий. В то же время надо было быть в курсе событий, происходивших вне Петрограда, особенно в Ставке и в царском поезде.

Думаю, было приблизительно 4 часа дня. Сейчас не помню, кто тогда подошел ко мне и попросил найти в Таврическом дворце какое-нибудь помещение для только что созданного Совета рабочих депутатов. С разрешения Родзянко им была выделена комната номер 13, где они и провели без промедления свое первое заседание. Естественно, подбор представителей от рабочих носил более или менее случайный характер, поскольку в столь короткий срок не было никакой возможности организовать настоящие выборы. Совет избрал временный Исполнительный комитет, его председателем выбрали Чхеидзе, а Скобелева и меня - заместителями председателя. О своем избрании я узнал позже,

стр. 123

поскольку на том заседании не присутствовал. На деле я редко бывал на заседаниях Совета или его Исполнительного комитета. С самого начала мои отношения с руководителями Совета были натянутыми. Их шокировало мое неприятие теоретического социализма, который они стремились навязать революции. Говоря об этом, я имею в виду тот Исполнительный комитет, который существовал первые несколько недель. Позднее и Исполком и Совет в целом изменились к лучшему.

Однако единственным общенациональным центром власти оставалась Дума. Ее Временный комитет действовал, не испытывая давления крайне левого крыла; комитет давал возможность развиваться революции своим путем, исходя из того, что время для нее созрело. И не случайно первыми до фронта дошли сообщения о деятельности Думы, и успех революции объяснялся главным образом тем, что солдаты на полях сражений вместе со своими командирами с самого начала приветствовали перемену. Люди, находившиеся на фронте, знали о катастрофическом положении страны, и они с большей готовностью, чем кто- либо, признали власть Думы.

К исходу дня 27 февраля весь Петроград перешел в руки восставших. Прежняя государственная машина прекратила работу, а здания некоторых министерств и правительственных учреждений были заняты революционерами. Некоторые здания, те, в частности, в которых размещались штаб-квартира охранки, полицейские участки, суды, были преданы огню. В Думе мы к тому времени учредили центральный орган для осуществления контроля над действиями войск и восставших. Временами стихийность толпы принимала столь мощный размах, что, казалось, вот-вот захлестнет всех нас, но мало-помалу напор ее стихал, давая нам несколько минут для передышки. Казалось, Таврический дворец стонал и вздрагивал от могучих ударов людских волн. Снаружи он более напоминал военный лагерь, нежели законодательный орган. Повсюду виднелись ящики с боеприпасами, ручные гранаты, пирамиды винтовок, пулеметы. Во всех углах расположились солдаты, среди которых, к сожалению, почти не было офицеров.

Поскольку днем, в бесконечном водовороте людей, новостей и событий решать основные государственные вопросы было невозможно, мы были вынуждены дожидаться ночи, когда рассеялись толпы людей и опустели залы и коридоры. Наступила тишина, и в комнатах Временного комитета начались бесконечные дискуссии, конференции, страстные споры. Там, в ночной тиши, мы набрасывали контуры новой России.

Перед нами прежде всего встали проблемы организации, на случай крайней необходимости, системы обороны и взятия под свой контроль гарнизона Петрограда. В тот первый день, однако, в нашем распоряжении практически не было офицеров или людей с соответствующими специальными знаниями. Первой нашей акцией в тот вечер было создание ad hoc [для данного случая] Военной комиссии, в которую первоначально вошли несколько штатских, обладающих хоть какими-то познаниями в военном деле, горстка офицеров и рядовых, а также Родзянко и я. В задачу Комиссии входило руководство операциями против протопоповской полиции, которая все еще оказывала вооруженное сопротивление революции.

В момент формирования Комиссии к зданию Думы подошел 1-й резервный пехотный полк. Он был первым полком, явившимся в полном составе во главе с командиром полка и другими офицерами. И все же, несмотря на нехватку офицеров, мы сумели на скорую руку укрепить оборону столицы, хотя горько было сознавать, что ей не выдержать массированного удара и что врагу ничего не стоит установить полный контроль над городом силами двух-трех боеспособных полков. В Петрограде прежнее правительство не располагало ни единым солдатом, готовым выступить против народа и Думы.

стр. 124

Мы в Думе понимали, что победа на нашей стороне, однако не имели ни малейшего представления, какими силами располагает прежнее правительство за пределами столицы. Мы не знали даже, где оно находится и что предпринимает. Наконец, поступило сообщение, что правительство заседает в Мариинском дворце. Туда немедленно был направлен отряд в сопровождении броневиков с приказом арестовать всех членов кабинета, однако в полночь солдаты возвратились обратно, будучи не в состоянии добраться до дворца из-за сильного ружейного огня. Позднее мы узнали, что члены бывшего правительства перебрались в Адмиралтейство под защиту войск и артиллерии, прибывших из Гатчины. В другом сообщении говорилось о приближении к городу царских войск, направленных из Финляндии, и мы поспешно стали создавать оборону в Выборгском районе столицы вдоль русско-финской железнодорожной линии.

Одновременно Временный комитет направил депутата IV Думы А. Бубликова с отрядом солдат, чтобы взять на себя функции управления центральным железнодорожным телеграфом. Этот вовремя предпринятый шаг позволил Думе поставить под свой контроль всю сеть железных дорог, поскольку ни один состав не мог отправиться из столицы без согласия Бубликова. Именно Бубликов, выполняя распоряжение Временного комитета, передал по телеграфу во все уголки страны первое сообщение о революции. Железнодорожники с большим энтузиазмом встретили революцию. Они в то же время поддерживали высочайшую дисциплину, и только благодаря их усилиям военные составы отправлялись на фронт точно по графику.

К этому времени мы зашли настолько далеко, что возврат к прошлому был уже невозможен. Разрыв между старым и новым режимами стал очевидным: Временный комитет, по сути дела, вырвал власть у царского правительства.

Всю ночь провели мы за обсуждениями и спорами в кабинете председателя Думы, подвергая тщательному разбору все поступающие новости и слухи. Создание незадолго перед тем Совета было расценено как критическое событие, ибо возникла угроза, что в случае, если мы немедленно не сформируем Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной властью России. Дольше всех колебался Родзянко. Однако в конце концов около полуночи он объявил о своем решении принять пост председателя Временного комитета, который отныне, вплоть до создания Временного правительства, берет на себя верховную власть. И когда в полночь с 27 на 28 февраля часы пробили 12 раз, в России появился зародыш нового общенационального правительства.

Миновала первая ночь революции и, казалось, вечность отделила нас от дня предыдущего. Утром 28 февраля о своей солидарности с Думой объявили военные академии и большинство гвардейских полков. Поступили сообщения, что население и солдаты в соседних городах также присоединились к нам. Родзянко получил от главного командования и многих штабов телеграммы, которые рассеяли все тревоги относительно настроений в армии на фронте. В тот день, когда Николай II выехал из Ставки в Царское Село, жители Царского Села объявили о своей верности революции.

Несмотря на царивший в Петрограде хаос, стали возникать новые организации. Сопротивление нашей власти если и было, то крайне незначительное, и единственное, что нас тревожило, это возможные попытки сопротивления прежней власти в каких-нибудь других районах страны. Однако ситуация, сложившаяся в Царском Селе, позволяла надеяться, что подобное маловероятно. Вскоре мы узнали, что царь отдал приказ генералу Н. Я- Иванову, герою первой Галицийской кампании (1914 г.) возглавить специальную группу войск, захватить Петроград и

стр. 125

восстановить там порядок. По прибытии на рассвете 1 марта в Царское Село солдаты этой группы разбежались. Сам генерал бежал, направившись обратно в Могилев.

Тем временем проявления поддержки от частей военного гарнизона стали настолько многочисленными, что нам пришлось выработать определенный приветственный ритуал. Какая-нибудь войсковая часть, например, Семеновский гвардейский полк, прибывала в Думу крайне возбужденная, врывалась в Екатерининский зал и выстраивалась. Выходил Родзянко и обращался к ним с речью, призывая оказывать доверие власти, сохранять дисциплину и т. д. Его речь неизменно тонула в шквале восторженных криков и аплодисментов. Затем с ответным словом выступал командир части, что вызывало еще большее ликование. Как правило, солдаты просили, чтобы перед ними выступил еще кто-нибудь - Милюков, Чхеидзе или я. Получив, наконец, возможность говорить свободно со свободными людьми, я испытывал чувство пьянящего восторга. Прибытие этих подразделений, включая сенсационное появление казачьего отряда из личной охраны царя, значительно укрепило новую власть в Таврическом дворце.

Однако одновременно войска поставили перед нами множество острых проблем. Например, такую. Солдаты испытывали все большее беспокойство и становились все более неуправляемыми, и не в последнюю очередь из-за подозрений, что офицеры замышляют вместе с военным командованием контрреволюционный заговор. Когда по городу распространились слухи, будто в некоторых казармах офицеры отбирают у солдат оружие, председатель Военного комитета, консервативный депутат Думы полковник Энгельгардт тотчас издал приказ, обнародованный ранним утром 1 марта, в котором говорилось, что слухи эти совершенно необоснованны. Командующий Петроградским гарнизоном объявил, что в отношении офицеров, которые позволят себе подобные акты, будут приняты самые решительные меры, вплоть до смертной казни.

Кроме всего прочего, почти полное отсутствие офицеров помогло Совету проникнуть в воинские казармы. Его руководители быстро уяснили, какие преимущества даст им установление контроля над 150-тысячным Петроградским гарнизоном, и, овладев им, они в полной мере использовали эти преимущества. 27 февраля Исполнительный комитет Совета создал свою собственную, так называемую Военную, секцию. Эта секция быстро наладила тесные связи со всеми районами столицы, и все два месяца, пока Гучков занимал пост военного министра, а Корнилов - пост начальника Петроградского военного гарнизона, она на равных конкурировала с официальными военными властями.

Тем же вечером делегация только что созданной Военной секции Совета посетила полковника Энгельгардта. Делегаты обратились к нему с просьбой издать приказ, обращенный к тысячам солдат, которые, оставшись без командиров, не имели ни малейшего представления о том, что им надлежит делать. Энгельгардт отказался. Он заявил, что первый приказ по Петроградскому военному Округу должен исходить от нового военного министра Гучкова, который вступит в должность скорее всего через несколько дней. Отказ полковника крайне разочаровал солдатских делегатов Совета. Уходя, они объявили Энгельгардту, что ввиду его отказа в помощи они будут вынуждены сами издать такой приказ. По возвращении в штаб-квартиру Совета они и подготовили свой знаменитый "Приказ N1".

Раздел приказа, касающийся офицеров, заподозренных в контрреволюционной деятельности, был написан в значительно более мягких выражениях, чем те, которые использовал Энгельгардт. В нем не содержалась угроза смертной, казни. Вопреки утверждениям в нем ничего не говорилось об избрании офицеров в солдатские комитеты и только указывалось на необходимость соблюдения в войсках строжайшей дисцип-

стр. 126

лины. Кроме того, для защиты экономических, культурных и политических прав солдат приказ предусматривал создание солдатских комитетов во всех подразделениях Петроградского гарнизона. Приказ запрещал также выдачу офицерам оружия и предписывал комитетам надежно хранить его. До сих пор остается загадкой, кто, не без злого умысла, разослал этот приказ, предназначенный только для Петроградского гарнизона, по всем фронтам. И хотя эта акция и наделала много бед, отнюдь не она вопреки абсурдным утверждениям многочисленных представителей русских и иностранных военных кругов явилась причиной "развала русской армии". Несправедливы и их заявления, будто приказ был разработан и опубликован если не непосредственно самим Временным правительством, то по крайней мере с его молчаливого согласия. Суть дела в том, что приказ был обнародован за два дня до создания Временного правительства. Более того, первым шагом этого правительства было разъяснение солдатам на фронте, что приказ этот относится не к ним, а лишь к Петроградскому гарнизону.

Несомненно, распространение этого приказа на фронте сыграло отрицательную роль и ускорило создание солдатских комитетов, однако оно никоим образом не было решающим фактором, так как и до публикации приказа комитеты уже были созданы на кораблях Черноморского флота и в отдельных частях Северного фронта. Более того, незадолго до падения монархии командующий 4- й армией на Румынском фронте генерал Чуриков сообщил в Ставку, что в связи с чрезвычайными обстоятельствами он распорядился о создании в армии комитетов под своим контролем и рекомендует как можно скорее прибегнуть к такой же мере и в других армиях.

Хотя германские агенты всячески стремились организовать беспорядки среди матросов и солдат, натравливая их на офицеров, большинство людей, занимающих ответственные посты, включая Исполнительный комитет Совета, выступило с осуждением неправомерных действий и расправ над офицерами и предпринимало необходимые меры для предотвращения воинского неповиновения. В обращении к Петроградскому гарнизону мы с Чхеидзе подчеркивали, что листовки против офицеров, выпущенные от имени комитетов социал-демократов и социалистов-революционеров, есть не что иное, как злонамеренные фальшивки, сфабрикованные агентами-провокаторами. Вскоре после этого офицеры гарнизона торжественно поклялись в своей поддержке революции и Думы, и напряженность спала. Их заявление, под которым подписались и мы с Милюковым и Карауловым, получило широкое распространение, а первая речь, которую я произнес как министр юстиции, заканчивалась призывом соблюдать подчинение офицерам и сохранять дисциплину.

С самого начала революции сонм полицейских шпиков, германских агентов и левых экстремистов стремился вызвать ненависть к нам. Для того чтобы осознать, насколько опасна и эффективна была такого рода пропаганда, необходимо иметь в виду, что в распоряжении тайной полиции прежнего режима - охранки - во всех слоях населения по-прежнему находилось несколько тысяч агентов, шпиков, агитаторов и осведомителей. В добавление к ним подрывную работу вело множество вражеских агентов, печатавших и распространявших листовки с призывами к убийствам, вносивших сумятицу и распространявших дезинформацию, которая, хотя и была очевидной фальшивкой, тем не менее производила впечатление на легковерную публику.

К утру 1 марта работа по созданию нового правительства и выработке его программы была в основном закончена, и тогда представители Временного комитета приступили к переговорам с Советом. Предполагалось, что в состав Временного правительства войдут в основном члены Прогрессивного блока. В последний момент портфель министра труда был предложен Чхеидзе, портфель министра юстиции - мне. Вре-

стр. 127

менный комитет предложил Исполнительному комитету Совета войти в состав Временного правительства и направить в него двух своих членов, однако Исполнительный комитет принял решение отказаться от участия во Временном правительстве, поскольку происшедшая революция имела "буржуазный характер". Такое решение поставило меня перед дилеммой: должен ли я остаться в Совете и отказаться от поста во Временном правительстве или я должен принять этот пост и выйти из Совета? Оба варианта казались неприемлемыми. Не найдя выхода из положения, я под давлением событий, требующих от меня полного внимания, вынужден был отложить на время решение этой проблемы.

В тот день, 1 марта, положение в городе, казалось, было еще более тревожным. Поползли смутные слухи о беспорядках на военно-морской базе в Кронштадте. В самом Петрограде хулиганствующие громилы совершили нападение на офицерскую гостиницу "Астория", ворвались в несколько номеров, приставали к женщинам. Приблизительно в то же время по городу прокатилась весть о прибытии в Царское Село воинских подразделений во главе с генералом Ивановым, и, хотя причины для беспокойства не было, толпы людей, собравшихся в здании Думы, были охвачены, вследствие неопределенности положения, паникой.

Постепенно порядок был восстановлен. В 11 часов в штаб частей морских гвардейцев явился великий князь Кирилл Владимирович и заявил о своей поддержке нового режима. В Петрограде продолжалось братание войск с народом, перестрелка на улицах прекратилась. Были сформированы отряды городской полиции и назначен ее новый начальник. Люди прилагали максимум усилий для восстановления дисциплины в войсках гарнизона, и Гучков, который на следующий день занял пост военного министра, активно включился в эту работу.

А тем временем революция перекинулась в провинцию. Хорошие новости поступили из Москвы, где, по словам очевидца, "все шло с точностью часового механизма". Сообщения о победе революции стали поступать из сотен городов страны, движение приобрело общенациональный характер. Все это настоятельно вынуждало нас ускорить формирование нового правительства. Вечером 1 марта Временный комитет лихорадочно работал над завершением манифеста Временного правительства, который должен был быть опубликован на следующий день. В тот момент мы занимались в основном формированием министерств.

Вопрос о верховной исполнительной власти в повестке дня не стоял, ибо большинство Временного комитета Думы все еще считало само собой разумеющимся, что до совершеннолетия наследника престола Алексея великий князь Михаил Александрович будет регентом. Однако в ночь с 1 на 2 марта почти единодушно было принято решение, что будущее государственное устройство страны будет определено Учредительным собранием. Тем самым монархия была навечно упразднена и сдана в архивы истории.

Первое официальное заявление, которое предстояло сделать Временному правительству, стало предметом жарких дискуссий. По некоторым пунктам выявилось абсолютное разногласие. Наиболее ожесточенные споры между представителями Временного комитета и Совета вспыхнули по вопросу о правах солдат, в результате чего в первоначальный проект Совета по этому вопросу были внесены существенные изменения. Каждый параграф вызывал глубокие разногласия, хотя ни в одном не было упоминания о войне. Поразительно, что такая наболевшая, такая важнейшая проблема, как проблема войны, даже не возникала в ходе дискуссии, развернувшейся вокруг проекта о статусе правительства. Правительство получило полную свободу действий в отношении войны, не беря на себя при этом никаких официальных обязательств. Позже, однако, ни один вопрос не вызывал столь ожесточенных нападок левых сил на Временное правительство, как этот. Еще более

стр. 128

поразительным может показаться то обстоятельство, что в этом самом первом документе правительства ни слова не говорилось о настоятельной необходимости аграрных реформ. И действительно, вопрос о них был сформулирован так неясно и туманно, что не вызывал у меня ни малейшего энтузиазма. Тем не менее, несмотря на то что с самых первых шагов правительство выполняло все свои обязательства и даже приступило к осуществлению далеко идущей программы аграрной и рабочей реформ, левые по-прежнему продолжали обвинять нас в пренебрежении своим долгом перед крестьянами и рабочими, сея таким образом в массах семена недоверия.

И вот, наконец, состав кабинета министров согласован. Для многих членов Думы было важно, чтобы я получил пост в правительстве, и, как мне стало известно позднее, некоторые из тех, кому предложили войти в правительство, ставили условием мое участие в кабинете.

Ночью 1 марта, когда события тех незабываемых дней достигли апогея, я почувствовал себя на грани нервного срыва. Сказывалось чудовищное напряжение двух предыдущих дней. И все же мне было не уйти от решения стоящей передо мной трудной дилеммы. Даже Совет в большинстве своем считал разумным мое участие в правительстве, да я и сам понимал, что если в него не войдет представитель Совета, оно не получит широкой поддержки народа. А потому я склонялся к тому, чтобы не отступать от своих убеждений даже тогда, когда Чхеидзе решительно отверг министерский пост, оставив меня в правительстве в полной изоляции.

В конце концов на рассвете, не придя ни к какому решению, я решил отправиться домой. Было странно идти по знакомым улицам без привычного сопровождения агентов секретной полиции, проходить мимо часовых и видеть дым и языки пламени, все еще вырывающиеся из здания жандармерии, где меня допрашивали в 1905 году. И лишь когда я пришел домой, я осмыслил значение недавних событий. Два или три часа я пролежал в полузабытье. И вдруг, словно вспышка молнии, в мозгу созрело решение. Надо немедленно сообщить по телефону о согласии принять пост в правительстве, а уж потом отстаивать это решение на общем заседании Совета. И пусть Исполнительный комитет и члены Совета обсуждают этот шаг. Как это ни покажется странным, но на это мое решение пойти против воли Исполнительного комитета в значительной мере повлияла мысль об арестованных, томившихся в Правительственном павильоне. Ни одному из министров Прогрессивного блока не удалось спасти их от ярости толпы, и только я смог избавить революцию от кровопролития.

Я позвонил во Временный комитет и сообщил Милюкову о своем согласии. Он был, по крайней мере мне так показалось, очень доволен и принес мне свои поздравления, однако я отнюдь не был уверен, что реакция Совета будет такой же. Вернувшись в Думу, я понял, что мое решение стало предметом жарких споров, поскольку никто с уверенностью не мог предсказать реакцию на него Совета. Я тотчас направился в комнату Исполнительного комитета, члены которого встретили меня с кислыми лицами. Шло очередное пленарное заседание, и я объявил о своем намерении войти в правительство и мотивировал этот шаг. Члены Исполнительного комитета попытались переубедить меня, но я остался непреклонным, не желая откладывать дела в долгий ящик.

В соседней комнате член Исполнительного комитета Стеклов докладывал Совету о своих переговорах с Временным комитетом по вопросу о формировании правительства. Едва он кончил, председательствовавший Чхеидзе сообщил, что я попросил слова. Я забрался на стол и начал свою речь. Я сразу понял, что слова мои доходят до сознания собравшихся. Стоило увидеть их лица, заглянуть в их глаза, и мне сразу стало ясно, что они на моей стороне. Я сказал им, что пришел в ка-

стр. 129

честве министра юстиции нового правительства и что ждать долее одобрения этого шага со стороны Совета считаю для себя невозможным. И вот я пришел, сказал я им, просить вотум доверия. Речь моя была встречена овациями.

Когда я спрыгнул со стола, делегаты Совета подняли меня на плечи и пронесли через всю Думу до самых дверей той комнаты, где заседал Временный комитет. Я торжествовал победу. Обойдя абсурдное вето Исполнительного комитета, я был уверен, что за мной последуют и другие и что со временем это приведет к формированию коалиционного правительства. Однако в разгар овации я понял, что руководители Совета постараются взять реванш, и так оно и произошло: довольно скоро против меня, против моего влияния и авторитета в массах развернулась самая разнузданная кампания.

Утром 2 марта, выступая перед толпой в Екатерининском зале, Милюков объявил, что великий князь Михаил Александрович будет регентом и что решено установить в России конституционную монархию. Заявление Милюкова вызвало бурю негодования всех солдат и рабочих, собравшихся в Таврическом дворце.

В спешном порядке было созвано специальное заседание Исполнительного комитета Совета, на котором я был подвергнут пристрастному перекрестному допросу. Я решительно воспротивился попыткам втянуть меня в спор и лишь сказал: "Да, план действительно таков, но ему никогда не дано осуществиться. Это просто невозможно, а потому и нет причин для тревоги. Со мной по вопросу о регентстве никто не консультировался, я не принимал никакого участия в обсуждении этой проблемы. В качестве крайней меры я могу обратиться к правительству и предложить ему выбор: либо отказаться от этого плана, либо принять мою отставку".

Вопрос о регентстве ни в малейшей степени не волновал меня, однако внушить другим мою уверенность в неосуществимости этого плана было крайне трудно. В это дело попытался вмешаться Исполнительный комитет. Он хотел послать к царю своих собственных делегатов, а в случае, если это не удастся, - помешать нашим делегатам воспользоваться поездом. Однако тут они не преуспели, и приблизительно в 4 часа дня делегация Временного комитета Думы в составе Гучкова и Шульгина отбыла в Псков с целью потребовать отречения царя.

Ожидая вестей от Гучкова и Шульгина, мы были вынуждены заниматься решением многочисленных вопросов. В здании Думы располагалась специальная служба телеграфа, и в тот вечер я разослал свои первые, в качестве министра юстиции, приказы. В первой телеграмме прокурорам всей страны предписывалось освободить всех политических заключенных и передать им поздравления от имени нового революционного правительства. Вторая, посланная в Сибирь, передала приказ немедленно освободить из ссылки "бабушку русской революции" Екатерину Брешковскую и со всеми почестями отправить ее в Петроград. В аналогичной телеграмме я потребовал освобождения пяти социал-демократов, членов IV Думы, которые были сосланы в 1915 году.

Тем временем все более тревожным становилось положение в Гельсингфорсе: в любой момент мог подвергнуться уничтожению стоявший там флот и начаться расправы над офицерами. Меня срочно вызвали в Адмиралтейство для проведения переговоров с матросами по телефону. В ответ на мои просьбы человек на другом конце провода обещал сделать все возможное, чтобы успокоить матросов. Расправа над офицерами была предотвращена. В тот же вечер в Гельсингфорс отправилась делегация из представителей всех партий, чтобы попытаться восстановить дисциплину. На какое-то время мы были избавлены от хлопот с этой военно-морской базой. Однако 4 марта каким-то штатским, как выяснилось, немецким агентом, был убит адмирал Непенин.

стр. 130

События же в Кронштадте, о которых мельком упоминается в XIV главе, в действительности произошли 27 февраля, но сообщения о них поступили значительно позже.

Вечером 2 марта было подписано, а днем позже опубликовано следующее заявление Временного правительства*:

"Декларация Временного правительства о его составе и задачах 3 марта 1917.

Граждане! Временный комитет членов Государственной думы при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успеха над темными силами старого режима, который дозволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти.

Для этой цели Временный комитет Государственной думы назначает министрами первого общественного кабинета следующих лиц, доверие к которым страны обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью.

Председатель Совета министров и министр внутренних дел - князь Г. Е. Львов.

Министр иностранных дел - П. Н. Милюков

Министр военный и морской - А. И. Гучков

Министр путей сообщения - Н. В. Некрасов

Министр торговли и промышленности - А. И. Коновалов

Министр финансов - М. И. Терещенко

Министр просвещения - А. А. Мануйлов

[Обер-прокурор] Святейшего Синода - В. Н. Львов

Министр земледелия - А. И. Шингарев

Министр юстиции - А. Ф. Керенский

В своей настоящей деятельности кабинет будет руководствоваться следующими основаниями:

1) Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе: террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.

2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно- техническими условиями.

3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.

4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.

5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.

6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

7) Неразоружение и невывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении**.

8) При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении военной службы - устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.

* Революционное движение в России после свержения самодержавия М., 1957 с. 419 - 420 (прим. ред.).

** Этот Пункт вызвал наибольшие разногласия. Милюков в своих мемуарах (т. 2, с. 307) пишет, что не мог противиться принятию 7 пункта, поскольку, по сути дела, мы не знали в тот момент, будут или не будут они (восставшие войска) использованы в предстоящей борьбе против "лояльных" частей, которые направят в столицу.

стр. 131

Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий.

Председатель Государственной думы М. Родзянко

Председатель Совета министров кн. Львов

Министры: Милюков, Некрасов, Мануйлов, Коновалов, Терещенко, В. Львов, Шингарев, Керенский".

Когда наступила ночь 2 марта, члены Временного правительства собрались, чтобы обсудить другие наиболее важные вопросы. Мы все по-прежнему с нетерпением ждали вестей от Гучкова и Шульгина. Мы понимали, что любая попытка передать власть регенту будет иметь тяжкие последствия, и из частных разговоров с коллегами я сделал вывод, что почти все они относятся к самому этому факту вполне спокойно. Милюков - единственный, кто держался до конца, отстаивая эту идею. Отсутствовавшие Гучков и Шульгин не могли изложить свою точку зрения. Однако все согласились с тем, что приближается критический момент.

Отречение царя

Первые сообщения о происшедшей 27 февраля революции царь воспринял спокойно. Неизбежные беспорядки в связи с разрывом с Думой предусматривались в его плане восстановления абсолютизма, а командующий специальными вооруженными силами, дислоцированными в Петрограде, генерал Хабалов заверил царя, что "войска выполнят свой долг". Несколько гвардейских кавалерийских полков, отозванных с фронта, как это и обещал царь перед своим отъездом 22 февраля в Ставку Протопопову, уже двигались в направлении столицы.

Утром 27 февраля к царю с отчаянной просьбой обратился его брат, великий князь Михаил Александрович, умоляя царя прекратить беспорядки, назначив такого премьер-министра, который будет пользоваться доверием Думы и общественности. Однако царь в весьма резкой форме посоветовал великому князю не вмешиваться не в свои дела и приказал генералу Хабалову использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для подавления бунта. В тот же день царь отдал приказ генералу Иванову отправиться в Царское Село. На следующий день царь и сам выехал в Царское Село.

На узловой станции Дно, через которую шел путь в Царское Село, комиссар по железнодорожному транспорту Бубликов распорядился остановить императорский поезд, а также состав с его свитой. Узнав, что путь через станцию Дно закрыт, царь после лихорадочных консультаций с приближенными приказал отправить состав в Псков, где находился штаб командующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского. Путь в этом направлении был еще свободен. 1 марта в 7.30 вечера царь прибыл в Псков, где его встретил генерал Рузский с офицерами своего штаба.

По свидетельству его советников, царь во время этой нелегкой поездки не проявлял никаких признаков нервозности или раздражения. В этом и не было ничего удивительного, ибо царю была всегда свойственна какая-то странная способность равнодушно воспринимать внешние события. Однако я убежден, что за этим напускным, противоестественным спокойствием Николая II скрывалось глубокое душевное напря-

стр. 132

жение: он, должно быть, уже к тому времени осознал, что все его планы провалились и власть им полностью утрачена. В Псков прибыл уже совсем не тот человек, что всего лишь за день до этого выехал из Могилева, намереваясь положить конец "мятежу". Все его сторонники словно испарились. Теперь он готов был пойти на любые уступки ради сохранения боевой мощи России накануне решающего весеннего наступления против армий Вильгельма II, которого так презирал и ненавидел.

В тот вечер царь заслушал в своем личном вагоне доклады генерала Рузского и начальника штаба фронта о происшедших за время его поездки событиях. Доклады никоим образом не изменили состояния его духа. В 11.30 вечера генерал Рузский передал царю только что полученную телеграмму от генерала Алексеева, в которой генерал сообщал о растущей опасности анархии, распространяющейся по всей стране, дальнейшей деморализации армии и невозможности продолжать войну в сложившейся ситуации. В телеграмме также говорилось о необходимости опубликовать официальное заявление, желательно в форме манифеста, которое внесло бы хоть какое-то успокоение в умы людей, и провозгласить создание "внушающего доверие" кабинета министров, поручив его формирование председателю Думы. Алексеев умолял царя безотлагательно опубликовать такой манифест и предлагал свой проект документа. Прочитав телеграмму и выслушав соображения Рузского, царь согласился обнародовать манифест на следующий же день.

Немедленно по принятии этого решения царь направил генералу Иванову телеграмму (2 марта, 00.20), в которой потребовал не предпринимать никаких акций до его прибытия и доклада ему Иванова. Затем царь распорядился о возвращении на фронт всех частей, направленных в Петроград для подавления мятежа силой оружия. В 2 часа ночи, как рассказывал нам генерал Рузский, Николай подписал манифест о создании правительства, ответственного перед законодательной властью. Этот манифест никогда не был опубликован.

Стихийное революционное движение из Петрограда перекинулось на фронт, и в 10 часов утра 2 марта генерал Алексеев, установив связь с командующими всех фронтов, а также Балтийского и Черноморского флотов, предложил им, ввиду катастрофического положения, умолить царя ради сохранения монархии отречься от престола в пользу наследника Алексея и назначить регентом великого князя Михаила Александровича. Командующие во главе с великим князем Николаем Николаевичем с удивительной готовностью согласились с этим предложением.

В 2 ч. 30 м. Алексеев передал это послание царю, который почти тотчас же сообщил о своем отречении. Но царь отрекся от престола не только от своего имени, но и от имени своего сына, назначив своим преемником брата Михаила Александровича. Одновременно он назначил князя Львова председателем Совета министров, а великого князя Николая Николаевича - главнокомандующим вооруженными силами России. Однако за исключением ближайших советников царя никто в России ничего не знал об этом решении Николая II.

Первое сообщение о неожиданном шаге царя было получено вечером 3 марта от Гучкова и Шульгина во время заседания нового правительства и членов Временного комитета. После объявления этой новости наступила мгновенная тишина, а затем Родзянко заявил, что вступление на престол великого князя Михаила невозможно. Никто из членов Временного комитета не возражал. Мнение собравшихся казалось единодушным.

Вначале Родзянко, а затем и многие другие изложили свои соображения касательно того, почему великий князь не может быть царем. Они утверждали, в частности, что он никогда не проявлял интереса к государственным делам, что он состоит в морганатическом браке с женщиной, известной своими политическими интригами, что в критиче-

стр. 133

ский момент истории, когда он мог бы спасти положение*, он проявил полное отсутствие воли и самостоятельности и т. д. Слушая эти малосущественные аргументы, я понял, что не в аргументах как таковых дело. А в том, что выступавшие интуитивно почувствовали, что на этой стадии революции неприемлем любой новый царь.

Неожиданно попросил слова молчавший до этого Милюков. С присущим ему упорством он принялся отстаивать свое мнение, согласно которому обсуждение должно свестись не к тому, кому суждено быть новым царем, а к тому, что царь на Руси необходим. Дума вовсе не стремилась к созданию республики, а лишь хотела видеть на троне новую фигуру. В тесном сотрудничестве с новым царем, продолжал Милюков, Думе следует утихомирить бушующую бурю. В этот решающий момент своей истории Россия не может обойтись без монарха. Он настаивал на принятии без дальнейших проволочек необходимых мер для признания нового царя. Шингарев на правах старого друга своего партийного лидера попытался выступить в поддержку Милюкова, однако его доводы прозвучали слабо и неубедительно.

Время было на исходе, занималось утро, а решение так и не было найдено. Самым важным было не допустить - до принятия окончательного решения - опубликования акта отречения царя в пользу брата. По общему согласию заседание было временно отложено. Родзянко отправился в военное министерство, которое имело прямую связь со ставкой, и связался с генералом Алексеевым, который сообщил ему, что акт об отречении уже распространяется на фронте. Родзянко дал ему указание немедленно это прекратить. Указание было исполнено, однако еще до его получения на некоторых участках фронта солдатам уже сообщили об отречении и они стали присягать новому суверену. Я возвращаюсь к этому эпизоду потому, что он привел к весьма неприятным осложнениям в ряде воинских частей, солдаты которых начали подозревать генералов в интриганстве.

Когда Родзянко вернулся в Думу после своего телефонного разговора с Алексеевым, мы решили связаться с великим князем, который, возвратившись из Гатчины, остановился у княгини Путятиной в доме N 12 по Миллионной, и информировать его о событиях минувшей ночи. Было 6 утра, и никто не решился обеспокоить его в столь ранний час. Но в такой ответственный момент вряд ли стоило думать о соблюдении этикета, и я решил сам позвонить домой княгине. Должно быть, там все уже были на ногах, поскольку на мой звонок немедленно ответил личный секретарь и близкий друг великого князя, англичанин Джонсон. Я объяснил положение и спросил, не согласится ли великий князь принять нас утром между 11 и 12 часами. Утвердительный ответ последовал через несколько минут.

Во время обсуждения вопроса о том, какую позицию нам следует занять на встрече с великим князем, большинство высказалось за то, чтобы разговор от нашего имени вели Родзянко и князь Львов, а остальные бы присутствовали в качестве наблюдателей. Однако, как я и предполагал, с возражением против этого выступил Милюков, сказавший, что он имеет право как государственный деятель и как частное лицо в этот жизненно важный момент истории России высказать великому князю свою собственную точку зрения. После краткой дискуссии, по моей инициативе было решено предоставить Милюкову столько вре-

* Утром 27 февраля в Мариинском дворце состоялась встреча великого князя с Родзянко, Некрасовым, Дмитрюковым и. князем Голицыным. Члены президиума Думы и председатель Совета министров потребовали от великого князя возглавить кавалерийские части Петроградского гарнизона и немедленно принять меры к восстановлению порядка. Однако великий князь постарался уйти от принятия самостоятельного решения и заявил, что ему нужно переговорить по этому вопросу с братом и просить его о назначении нового председателя Совета министров.

стр. 134

мени для изложения его взглядов великому князю, сколько он сочтет необходимым.

В 11.00 4 марта началась наша встреча с великим князем Михаилом Александровичем. Ее открыли Родзянко и Львов, кратко изложившие позицию большинства. Затем выступил Милюков, который в пространной речи использовал все свое красноречие, чтобы убедить великого князя занять трон. К большому раздражению Михаила Александровича Милюков попросту тянул время в надежде, что разделявшие его взгляды Гучков и Шульгин, вернувшись из Пскова, поспеют на встречу и поддержат его. Затея Милюкова увенчалась успехом, ибо они и впрямь подоспели к концу его выступления. Но когда немногословного Гучкова попросили высказать свою точку зрения, он сказал: "Я полностью разделяю взгляды Милюкова". Шульгин и вовсе не произнес ни слова*.

Наступило короткое молчание, и затем великий князь сказал, что он предпочел бы побеседовать в частном порядке с двумя из присутствующих. Председатель Думы, в растерянности бросив взгляд в мою сторону, ответил, что это невозможно, поскольку мы решили участвовать во встрече как единое целое. Мне подумалось, что коль скоро брат царя готов принять столь важное решение, мы не можем отказать ему в его просьбе. Что я и сказал. Вот каким образом я "повлиял" на выбор великого князя.

Снова воцарилась тишина. От того, кого выберет для разговора великий князь, зависит, каким будет его решение. Он попросил пройти с ним в соседнюю комнату Львова и Родзянко. Когда они вернулись, великий князь Михаил Александрович объявил, что примет трон только по просьбе Учредительного собрания, которое обязалось созвать Временное правительство.

Вопрос был решен: монархия и династия превратились в атрибут прошлого. С этого момента Россия, по сути дела, стала республикой, и отныне вся верховная власть - исполнительная и законодательная - впредь до созыва Учредительного собрания перешла в руки Временного правительства.

(Продолжение следует)

* Причина их сдержанности вскоре объяснилась. Дело заключалось в следующем: на Варшавском вокзале по их возвращении из Пскова тысячи железнодорожников собрались на митинг, чтобы приветствовать Гучкова и Шульгина, однако, как только Гучков, читая акт отречения, дошел до пункта передачи власти великому князю Михаилу Александровичу, толпа пришла в такую ярость, что обоих делегатов пришлось вывести через боковую дверь, чтобы избежать самых неприятных последствий.

Постоянный адрес данной публикации: