I

В течение всего XVIII в. полотняные ткани Силезии - и простое полотно, изготовляемое в районе Ландсхута, и тонкий батист из Хиршберга - не только успешно конкурировали с полотном Голландии и Ирландии, но и сумели благодаря своей исключительной дешевизне закрепить за собой определенные рынки и найти постоянный заграничный сбыт.

Через порты Северного и Балтийского морей и прежде всего через Гамбург отправляли силезские купцы эти ткани в Лиссабон и Кадикс, с тем чтобы переправить их затем дальше, в испанские и португальские колонии Южной Америки. Через те же портовые города шло силезское полотно, часто при посредстве английских купцов, и в Северную Америку, где оно находило хороший сбыт в качестве материала для одежды рабов-негров. Крупные партии силезского полотна ежегодно пересылались также в Италию, где отдельные силезские купцы имели даже собственные постоянные склады в Триесте, Ливорно, Генуе и Боцене; отсюда силезское полотно распространялось не только по отдельным государствам средней и южной Италии, но и доходило до портовых городов Малой Азии и Северной Африки.

В первой четверти XVIII в. полотняное производство Силезии успело уже сосредоточиться во вполне определенных, четко очерченных районах, у подножья и по склонам Исполиновых и Совиных гор. В 1725 г., согласно сведениям, собранным специальными правительственными чиновниками, больше 287 отдельных селений превратилось здесь в настоящие "ткацкие деревни" ("Weberdorfer"), где всё или почти всё взрослое мужское население, оторванное в основном от сельского хозяйства, круглый год сидело за своими деревянными ткацкими станками.

Ко второй половине и особенно к концу XVIII в. число ткацких деревень в этих округах, безусловно, значительно возросло. По словам одного современника, Клебера, вся граничащая с Богемией горная полоса Силезии (Grenzstreifen) к этому времени была "наполнена" ткачами и прямо "кишела" ими¹ . Округа, в которых был распространен ткацкий промысел, выделялись исключительной для того времени плотностью населения, оставляя далеко позади себя другие округа средней и особенно верхней польской Силезии: в 1778 г. на одну квад-

¹ Klober "Von Schlesien vor und seit dem Jahre 1740". Bd. II, S. 365. Freiburg. 1785.

ратную милю в горной пограничной полосе приходилось в среднем не менее 2500 жителей, в то время как в верхней Силезии на одну квадратную милю приходилась едва тысяча человек. По отдельным, специально ткацким округам плотность населения была еще более значительной: в округе Швейдница она в 1785 г. достигала 3450 человек, в округах Рейхенбаха и Хиршберга в 1774 г. - соответственно 3179 и 3403 человек. К 1807 г. плотность населения в горных округах возросла в среднем до 3350 человек. В округах Рейхенбаха и Хиршберга к этому времени на одной квадратной миле проживало уже до 4660 и 4 тыс. человек¹ .

Несмотря на всю неудовлетворительность я недостаточность промышленной статистики старой прусской монархии - казенных статистиков не даром называли в Силезии "Zifferkonige" - статистика эта позволяет все же судить о размахе силезского полотняного производства. Достаточно сказать, что экспорт полотна по стоимости достиг к годам наибольшего расцвета промысла 6 миллионов талеров в год и что число находившихся в ходу ручных станков к этому времени (1786 г.) достигало почти 21 тысячи.

Вся буржуазная историография с особенным удовлетворением подчеркивала этот исключительный для XVIII в. размах производства, всячески оттеняя при этом простой и патриархальный характер организации полотняного промысла. Отношения между хозяевами-купцами и работниками-ткачами рисовались большинством историков-буржуа: и Шмоллером, и Циммерманом, и Грюнхагеном, и многими другими - самыми розовыми красками, обычно в стиле той идиллической "картины, которую рисует Гете в "Вильгельме Мейстере", описывая текстильные промыслы у Констанца, на Боденском озере.. В "Годах странствий Вильгельма Мейстера", говорит, например, автор известного руководства по экономической истории Германии, Сарториус фон Вальтерсхаузен, "рассказывается самым подробным образом о хорошо развитых прядильном и ткацком промыслах, в которых сохранилась полная гармония между предпринимателями, посредниками и семьями работников". "Гармония" подобного же рода, по словам Сарториуса, повсеместно царила в XVIII в. в германских текстильных промыслах, и только внедрение машин в начале XIX и. открывало тяжелый период в жизни ткачей и прядильщиков и способствовало разрушению старых, "приветливых" производственных отношений. По словам Сарториуса - а он только подытоживает общие в германской буржуазной исторической литературе взгляды, - "лишь одна угроза со стороны машин отбрасывала свою тень на эту приветливую картину"² .

В действительности, разумеется, и в XVIII в., задолго до начала внедрения в производство машин, ни в горных округах Силезии, ни в каком-либо другом прусском центре массового текстильного производства не существовало никакой гармонии интересов между предпринимателями и работниками. В действительности в Силезии задолго до конца XVIII в., как указывал и подчеркивал еще Мирабо, получила самое широкое распространение типичная рассеянная мануфактура (manufacture dispercee), мануфактура, имевшая, разумеется, свои специфические особенности, но не перестававшая вследствие этого быть именно капиталистической мануфактурой в самом прямом и подлинном смысле этого слова.

¹ "Schlesische Provinzialblatter" N 5. 1785.

² Sartorius von Waltershausen "Deutsche Wirtschaftsgeschichte", S. 18, Jena. 1920.

II

Ко времени высшего расцвета силезской полотняной промышленности, т. е. к концу XVIII в., общая схема организации этой мануфактуры успела определиться с достаточной отчетливостью.

Необходимая для производства полотняной ткани пряжа вырабатывалась в Силезии из местного льна, производство которого было широко распространено во всех округах Силезии. Здесь с полей помещиков и крестьян снимались обычно богатые урожаи льна, не только целиком покрывавшие потребности полотняного промысла Силезии, но и позволявшие многим помещикам и связанным с последними купцам вывозить, несмотря на постоянные запрещения, значительное количество льна заграницу.

Лучший лен получался из русских семян. Именно поэтому вывозились сюда морем из России бочки с льняными семенами. Из Либавы и Риги через Штеттин и Франкфурт на Одере они доставлялись в значительном количестве ежегодно на склады Бреславля, а отсюда распространялись по всей Силезии.

Крестьянский и помещичий лен тут же в деревне после ряда необходимых подготовительных операций (моченья, мятья, трепанья) перерабатывался в пряжу; в силезских деревнях XVIII в. почти все население, без различия пола и возраста, вынуждено было сидеть за веретеном не только потому, что одно сельское хозяйство при исключительном малоземелье и скудной почве не давало возможности существовать крестьянину, но и потому, что оброк с давних пор взимался местными помещиками ввиде известного количества пряжи (Spinndienst) и что доход от торговли пряжей к концу XVIII в. стал играть важнейшую роль в помещичьем бюджете¹ .

Выделанная руками крепостных крестьян пряжа затем почти целиком поступала на рынок и через ряд промежуточных ступеней попадала, наконец, в руки ткачей-производителей. Последние, закупив пряжу на рынке, выделывали из нее полуфабрикат - неотделанную полотняную ткань, которую в дальнейшем, в свою очередь, продавали особым купцам на том же рынке; к концу XVIII в. в руках этих купцов, как правило, сосредоточивались уже все заканчивающие производственный процесс операции: отбелка, окраска и т. п.

Только при самом поверхностном знакомстве с царившими в Силезии XVIII в. отношениями ткачи могут показаться самостоятельными и независимыми хозяйчиками-производителями (Kaufweber). В действительности уже самое снабжение ткачей пряжей носит во второй половине XVIII в. столь сложный характер, что положительно ничем не напоминает ту гармонию между работниками, посредниками и предпринимателями, о которой с такой охотой говорят самые различные представители буржуазной исторической науки. Все свидетельства современников, а до нас дошли многочисленные описания организации полотняных промыслов, говорят, наоборот, о полной зависимости ткачей от тех мелких и крупных скупщиков пряжи, которые уже в XVIII в. вполне сумели оторвать непосредственных производителей полотна от рынка сырья и которых уже в конце предыдущего века современники открыто называли "кровососами" и "злыми собаками" ("Blutigel", "Bissige Hunde"), терзающими бедных деревенских жителей² .

¹ "Fast durchgangig macht diese Arbeit einen Teil der Dienste aus, welche die Unterthanen ihren Grundherrschaften leisten mussen" (Klober. Op. cit. Bd. II, S. 360).

² См., например, Becher, J.J. "Politische Discours" Bd. II, S. 102. Jena. 1673.

Один из виднейших германских меркантилистов начала XVIII в., Марпергер, отмечая широкое распространение прядения льна во всех округах Силезии и указывая, что здесь "среди крестьян большие и малые, молодые и старые, мужчины и женщины занимаются прядением"¹ , рассказывает, что уже тогда ткачи получали пряжу почти исключительно из рук различных агентов торгового капитала и не имели фактически никакой возможности приобретать ее непосредственно у крестьян-прядильщиков. "Когда крестьяне приходят на рынок, то здесь они продают свою пряжу в том количестве, которое они успели произвести у себя в деревне, торговцам пряжей, получая от этих последних то, что им необходимо: деньги, лен или льняное семя". Ткачи-мастера, часть которых является весьма бедными людьми, по словам Марпергера, покупают затем пряжу у этих торговцев² .

В течение всего XVIII в. отделение ткачей, когда-то непосредственно закупавших пряжу по деревням, от рынка сырья шло вперед быстрыми шагами.

Растущий заграничный спрос на силезское полотно предъявлял к промыслу все новые и новые требования, вынуждая в процессе конкурентной борьбы вводить в производство все новые и новые сорта полотняной ткани, для изготовления которых в свою очередь требовались новые и лучшие сорта пряжи. Во второй половине XVIII в. современники насчитывали уже больше 38 сортов полотна, среди которых можно было найти и грубое, тяжелое полотно (Silesias), шедшее на шитье штанов и рубак для черных рабов Виргинии или Каролины, и легкие воздушные батисты и вуали (Estopillas, Battist, Cambrai), из которых модницы "просвещенного века" изготовляли свои красивые туалеты. Легко понять, что той пряжи, которая вырабатывалась крестьянским населением самих горных округов, давно уже было недостаточно для производства. Ткачей не удовлетворяли теперь и качественно невысокие местные сорта пряжи. Для новых сортов полотна необходима была специально отобранная пряжа, которую можно было получить только вне горных округов, там, где в долине Одера и его притоков произрастал лучший лен Силезии. Самую тонкую пряжу, такую тонкую, что 4800 ее нитей свободно проходили сквозь обручальное кольцо, можно было найти, например, только в округах Яуэра и Лигница; самую крепкую и прочную - в округах Эльса (Oels), Вартенбурга, Трейбница, Сагана и в особенности в округе Нейссе³ . Во второй половине века именно на еженедельных рынках этого городка, а также на рынках соседних с ним Леобшютца и Нейштадта можно было найти лучшую в Силезии - пряжу. Не удивительно, что именно сюда съезжались из горных округов - районов распространения полотняного промысла - многочисленные покупатели пряжи.

Ясно, что быстро прогрессирующее отделение районов производства сырья от районов производства полотняной ткани должно было способствовать значительному усилению активности различных скупщиков и посредников - агентов торгового капитала. Современники-очевидцы, имевшие возможность непосредственно наблюдать процесс снабжения ткачей сырьем, единодушно подчеркивают сложный и эксплоататорский характер царивших здесь отношений, причем наряду

¹ Marperger, P.J. "Ausfuhrliche Beschreibung des Hanfs und Flachs und daraus gefertigten Manufakturen", S. 77. Lpz. 1710.

² Marperger, P.J. "Das in Natur- und Kunstsachen neueroffnetes Kaufmanns Magazin", S. 753. Hamburg. 1717.

³ Klober. Op. cit. Bd. II, S. 362

с этим отмечают большое количество промежуточных ступеней, отделяющих прядильщиков от производителей полотна - ткачей.

К концу XVIII в. те крестьяне, которые в свое время, согласно свидетельству Марпергера, сами привозили сработанную собственными руками пряжу на еженедельные городские рынки, только в редких и исключительных случаях лично отправлялись в города. Да и ткачи, согласно свидетельству другого современника, купца Хазенклевера, к этому времени только в самых редких случаях имели дело с самими крестьянами-прядильщиками¹ . Торговля пряжей сосредоточивалась тогда уже целиком в руках особых скупщиков, "собиравших" у своих односельчан пряжу для доставки ее на городские рынки. Среди этих "собирателей пряжи" (так называемых "Garnsammler") можно было найти не только местных разбогатевших крестьян-кулаков, но и многочисленных, присосавшихся к промыслу мелких агентов капитала: корчмарей, лавочников, мельников, деревенских шульцев, местных чиновников, сельских почтарей и т. п. Стремление всех этих людей, число которых, по свидетельству Цельнера и Клебера, доходило до 18 - 20 тыс., нажить деньгу на эксплоатации крестьянина-прядильщика и ткача - носило столь наглый и открытый характер, что даже прусское правительство сочло необходимым в тревожный 1793 г. запретить своим чиновникам "собирание" пряжи и торговлю ею² .

"Продавцами на рынке являются только "Garnsammler"; прядильщик может, конечно, и сам принести свою пряжу на продажу, но это случается в весьма редких случаях", - отмечает в своем путевом журнале путешествовавший по Силезии в конце XVIII в. будущий прусский министр Шен³ . По словам этого наблюдателя, особенно внимательно обследовавшего прядильные рынки в Нейссе и Леобшютце и в свою очередь получавшего информацию от местных купцов, "пряжа зачастую проходит по пути от прядильщика к ткачу через четыре - пять пар рук"⁴ . Собирающие у крестьян пряжу мелкие деревенские торговцы не перепродают ее непосредственно ткачам-производителям, а продают ее сперва купцам указанных прядильных городков (рыночным купцам), "бюргерам, которые сортируют и запаковывают пряжу"⁵ . Эти последние после сортировки и упаковки перепродают пряжу другим приезжающим с гор купцам. Купцы эти также далеко где всегда по возвращении в горные округа имеют дело непосредственно с ткачами: они еще раз перепродают пряжу мелким, рыскающим по ткацким деревням и селениям торговцам, которые, в конце концов, и снабжают производителей сырьем.

Рыночная торговля пряжей протекала в Нейссе, Леобшютце и других городах следующим образом: по субботам съезжались сюда многочисленные собиратели пряжи, которые и продавали свой собранный по деревням товар местным бюргерам. Только в понедельник, чтобы дать время последним "den Garn sortieren, in Schlocke

¹ "Peter Hasenklever aus Remstheid-Ehringbausen, ein deutscher Kaufmann des 18. Jahrhunderts", S. 21 ("Betrachtungen uber die Ursachen von dem Verfall unserer Leinwandfabrik"). Gohta. 1922.

² Zimmermann, A. "Blute und Verfall des Leinengewerbes in Schlesien", S. 216. Lpz. 1885.

³ Schon "Studienreisen eines jungen Staatswirts", S. 437 ff. Lpz. 1879.

⁴ Ibid.

⁵ Zollner "Briefe uber Schlesien". Bd. II, S. 407. Berlin. 1791 - 1793.

zopfen und packen", съезжались в город из горных округов многочисленные купцы, и тогда открывался прядильный рынок в собственном смысле этого слова. Торг происходил в местной гостинице "Zum Schwan", где специально для этого отведены были большая комната и два чердачных помещения¹ . Вся вынесенная на продажу пряжа осматривалась предварительно комиссией, состоявшей из окружного ландрата и одного из городских ратманов. Затем особый осмотрщик давал свое заключение относительно ее качества. Пряжа, имеющая недостатки, конфисковывалась, и только после всего этого колоколом давался сигнал к открытию рынка, причем "четверть часа могли покупать только ткачи и местные потребители, и только по прошествии этого времени - купцы"² . К этим последним, закупавшим пряжу для перепродажи ткачам в горных деревнях, и переходила вся основная масса привезенной пряжи.

Таким образом, уже задолго до начала технического переворота в полотняном производстве силезские ткачи были отрезаны от рынка сырья не менее основательно, чем ткачи других стран Западной Европы, где к концу XVIII в. было распространено производство полотна. Деятельность силезских "Garnsammler" при этом решительно ничем не отличалась от деятельности "Yarnjobbers" Ирландии, "marchands filassiers" Франции, "boutiquiers" Фландрии и "ramasseurs" Брабанта, разлагавших старый способ производства и тем способствовавших развитию в этих странах капиталистической мануфактуры³ . Силезские ткачи - такие же полные рабы "Garnsammler" и "Garnhandler", какими являлись по отношению "Yarnjobbers" и т. п. полотняные ткачи Ирландии и других стран Западной Европы.

Об эксплоататорской, ростовщической деятельности этих представителей торгового капитала сообщают нам самые различные источники: не только многочисленные свидетельства авторов историко-географических описаний Силезии конца XVIII в., но и литературные выступления отдельных крупных торговцев полотном, стремившихся переложить обвинения в эксплоатации ткачей на плечи более мелких торговцев пряжей. О том же говорят нам и самые различные распоряжения прусского правительства, стремившегося путем регламентации торговли сырьем "успокоить" массу ткачей-производителей. Положить хоть какой-нибудь предел опасной для господствующих классов открыто грабительской деятельности торговцев пряжей было тем более необходимо, что именно эта деятельность в течение всего XVIII в. служила постоянным поводом для выступлений голодающих масс и что число лиц, занятых торговлей пряжи в Силезии, год от году возрастало. "Ce commerce, - по словам Мирабо, - fait vivre plusieurs milliers d'individus en Silesie"⁴ .

¹ Fechner "Garnhandelspolitik in Schlesien" ("Zeitschrift des Vereins fur Geschichte und Altertum Schlesiens". Bd. 36. S. 337).

² Schon. Op. cit., S. 437.

³ См. следующие исследования и статьи: Gill "The Rise of the Irish Linen Industry". Oxford. 1925; Bourdais et Durand "L'industrie et le commerce de la toile en Bretagne au XVIII siecle" ("Comite des travaux historiques". 1922, fasc. VII); See, H. "L'industrie rurale des toiles en Ille-et-Vilainie au XVIII siecle" (Hayem "Memoires et documents pour servir a l'histoire du commerce et de l'industrie en France". Vol. X); See, H. "Le commerce des toiles du Bas-Maine dans la premiere moitie du XVIII siecle" (Hayem. V. X); Dubois, E. "L'industrie du tissage du lin dans les Flandres". Brux. 1900; Jacquemins, G "Histoire de la crise economique des Flandres de 1844 a 1850. Brux. 1929; Sneller "La naissance de l'industrie rurale dans les Pays-Bas aux XVII et XVIII siecles" ("Annales d'histoire economique et sociale", Avril, 1929).

⁴ Mirabeau. Op. cit. V. III, p. 76.

Эти-то торговцы пряжей и являются, по словам современника Келльна, "теми кровососами", которые заставляют голодать, с одной стороны, прядильщика, с другой стороны, ткача"¹ . Они постоянно "дают авансы ткачам" с тем, чтобы те впоследствии "платили им то, что они с них потребуют"² . Сбывая плохую по своему качеству пряжу, они постоянно "одалживают" свой товар производителям, причем "их денежные средства всегда находятся у ткачей"³ . О том же рассказывает и другой современник, купец Хазенклевер. По его словам, в 1792 г. закупленная в Нейссе по цене 37 - 38 талеров пряжа продавалась затем в Шмидеберге по цене в 44 талера⁴ . "Ткач зачастую вынужден был отдавать продавцам пряжи весь свой заработок, и в конце концов "самая хижина ткача становилась собственностью торговца"⁵ .

III

Итак, факт полной зависимости ткачей от продавцов пряжи не может подлежать ни малейшему сомнению. Во второй половине XVIII в. силезские ткачи оказываются уже совершенно отрезанными от рынка сырья и подвергаются самой беспощадной и наглой эксплоатации со стороны многочисленных спекулирующих на пряже представителей торгового капитала. Но одновременно ткачи фактически отрываются и от рынка готовых изделий. При продаже вытканного ими куска полотна они сталкиваются с другой группой скупщиков-капиталистов, стремящихся также увековечить кабалу и путем искусно налаженной системы эксплоатации вырвать за бесценок из рук непосредственных производителей их изделие.

Ко второй половине XVIII в. те относительно простые отношения, которые преобладали в Силезии в XVI и отчасти в XVII вв., давно уже отошли в область предания. Ткач, этот мелкий непосредственный производитель, имевший ранее возможность не только выбирать лучшего покупателя для своего изделия, но и выжидать лучших условий для продажи, имел теперь дело с небольшой кучкой купцов-монополистов. И хотя в отношениях между продавцами-ткачами и покупателями-купцами продолжала господствовать старая, так называемая покупная система - Kaufsystem, - эта система теперь нисколько не мешала скупщикам-капиталистам при сохранении всех внешних форм будто бы свободной купли-продажи по рукам и ногам связывать мелкого непосредственного производителя. И если к началу XVIII в. в отдельных округах горной Силезии можно было еще наблюдать свободный сбыт полотна потребителю на городских рынках, то теперь, к концу этого века, вся масса ткачей-кустарей, отрезанная ранее от рынка пряжи, фактически оторвалась уже и от рынка готовых изделий. Тем самым делался значительный шаг вперед в сторону превращения их в простых наемных рабов - детальных рабочих капиталистической рассеянной мануфактуры.

Выше, говоря о том, при каких условиях совершалась за-

¹ Colln "Schlesien, wie es ist, von einem Oesterreicher". Bd. III, S. 43. Berlin. 1806.

² Ibid.

³ Ibid, S. 63.

⁴ Hasenclever, P. Op. cit., S. 209.

⁵ Ibid. S. 215 ("Der Weber verlor oft alien Lohn; er musste das geloste Geld an den Garnmann bezahlen um nur neues Gam auf Kredit zu erhalten und froh sein, wenn dieser ihm von der alten Schuld etwas weniges zu Brodte noch langer kreditierte").

купка пряжи ткачами, мы приводили характерное свидетельство Марпергера о том, что в начале XVIII в. еще сами прядильщики сбывали обычно городским купцам свою пряжу. Последнюю, по словам Марпергера, закупали затем у купцов ткачи, производившие полотно и приносившие его затем на продажу "также на дом купцу", Таким образом, согласно свидетельству Марпергера, уже в начале XVIII в. имелись в силезских горных округах купцы, соединявшие в своих руках обе операции: продажу ткачам сырья и покупку у них готового изделия. По словам Марпергера, купцы эти или сами лично продавали закупленное полотно заграницу, или перепродавали его отдельным "именитым купцам" ("vornehme Kaufleute - ansehnliche Kapitalisten"), проживавшим в Бреславле, Шмидеберге, Ландсхуте и Грейффенберге и имевшим не только постоянные сношения с Гамбургом, но и свои торговые склады там же¹ .

Тем не менее не подлежит ни малейшему сомнению, что подобное соединение в одних руках и продажи сырья и покупки готового изделия далеко не являлось правилом не только для начала, но даже и для конца XVIII в. Только в отдельных случаях, а не повсеместно, именно там, где внедрение торгового капитала в мелкие крестьянские промыслы в силу особых обстоятельств сделало особенно быстрые успехи, можно было наблюдать купцов, которые, отрезав ткачей от рынка готовых изделий, сумели уже лично отрезать их и от рынка сырья. Как правило, ткачи, производившие обыкновенное полотно, еще и в конце XVIII в. продолжали закупать пряжу у специальных торговцев, привозивших последнюю, как мы видели, в горы из городов Нейссе, Леобшютца, Нейштадта и т. п.

Доставку полотна купцу на дом можно было наблюдать только в тех, сравнительно немногочисленных и небольших районах, где распространено было производство дорогих сортов тонкой или узорчатой полотняной ткани, требующее не только дорогой, особо тонкой или особо подготовленной (отбеленной) пряжи, но и особого оборудования ткацких станков, получения со стороны узоров, образцов и т. п.

Поскольку производство Камчатки (Damast) и льняной чортовой кожи (Kreas) не занимало в Силезии сколько-нибудь заметного места, особенно широкое распространение указанная форма внедрения торгового капитала в мелкие крестьянские промыслы, при которой ткач попадал в полную кабалу к торговому капиталу, получила в XVIII в. в Силезии почти исключительно в окрестностях города Хиршберга - центре производства льняных вуалей и батиста (Schleier).

В Хиршберге уже в очень ранний период ткачи, нуждавшиеся в специальных и более дорогих сортах пряжи, покупали эти сорта у тех же самых городских купцов, которым затем сбывали свои батисты и вуали. Здесь же издавна не существовало никакой рыночной торговли, а купцы были более крепко, чем в других округах связаны с местными ткачами-производителями. Связь эта осуществлялась или путем личных сношений (в этом случае ткачи сами приносили полотно на дом купцу) или при помощи посредников - обычно, разбогатевших ткачей, собиравших готовое полотно в своей деревне и привозивших его затем купцу в город. Келльн оставил нам в своей книге весьма красочное описание этих отношений. Он сам наблюдал в Хиршберге, как в небольшой и узкой комнатке, окруженный своими ткачами, сидел одетый в зеленый шлафрок с красной бархатной

¹ Marperger "Ausfuhrliche Beschreibung des Hanfs und Flachs", S. 77.

ермолкой на голове господин принципал" - местный богатый торговец полотном¹ .

Подобные тесные отношения, близкие к той форме внедрения торгового капитала, когда "кустарь становится de facto наемным рабочим, работающим у себя дома на капиталиста", безусловно, не были типичными. Хотя в отдельных случаях, не только в Хиршберге, но и в других округах, можно было наблюдать продажу ткачам пряжи на выработку самими скупщиками полотна - купцами, здесь все же еще была широко распространена покупка ткачами пряжи у специальных торговцев, не связанных непосредственно с торговцами, закупавшими полотно на еженедельных городских полотняных рынках.

О том, как организована была торговля на этих полотняных рынках, сообщают нам многочисленные источники, поскольку все путешествовавшие по Силезии современники обязательно в качестве особой достопримечательности описывали их в своих книгах.

Особенно детально рассказывает о полотняных рынках Силезии Клебер, отмечающий в своем, уже не раз цитированном нами сочинении, что на еженедельных рынках "кишело ткачами, желавшими продать свои необработанные ткани"² .

По словам Клебера, свидетельство которого вполне подтверждают и другие наблюдатели: Мирабо, Целльнер, Шен, Келльн, Адаме и др., - самая торговля при этом протекала следующим образом: "Купец сидит на несколько приподнятом стуле около дверей своего дома; ткач стремится сюда, чтобы продать ему кусок своего полотна; купец бросает на принесенный товар один только взгляд, два - три слова, удар рукой - вот и вся торговля. Купец с быстротой молнии надписывает на куске полотна мелом данную им цену, ткач относит полотно в контору, сдает там товар и получает деньги"³ .

Повсюду в силезских горах торговля на полотняных рынках протекала подобным образом, отличаясь по отдельным городам лишь незначительными местными особенностями: в Ландсхуте - центре всей торговли - полотняный рынок, например, происходил по пятницам на открытом воздухе, "под сводами"⁴ , в соседнем Вальденбурге - по субботам в особом купеческом доме, так называемом "Borse"⁵ . Дело от этого, разумеется, нисколько не менялось. Повсеместно ткачи, подобно тому как это наблюдал Шен в городке Нейроде, целой толпой окружают стулья и столы купцов; рынок всюду открывается по звонку и очень быстро закрывается, поскольку в какие-нибудь полчаса все сделки оказываются законченными. После закрытия рынка ограбленным ткачам остается только подсчитывать свои жалкие гроши, полученные в купеческих конторах, и закупить у местных торговцев пряжей или у тех же торговцев полотном необходимую им для изготовления нового куска полотна пряжу. Торговля этой последней всегда начиналась в горах сейчас же вслед за закрытием полотняного рынка⁶ .

Таким образом, ткачам, сталкивавшимся на рынке сырья с одной сильно расчлененной группой эксплоататоров, приходилось на рынке готовых изделий сталкиваться с другой, не менее расчлененной группой, в состав которой входили различные категории закупавших

¹ Colln. Op. cit., Bd. III, S. 83.

² Klober. Op. cit. Bd. II, S 365.

³ Ibid.

⁴ Schumann "Die Landshuter Leinenindustrie in Vergangenheit und Gegenwart", S. 23. Jena. 1928.

⁵ Zollner "Briefe uber Schlesien". Bd. II, S. 88. Berlin. 1791 - 1793.

⁶ Schon. Op. cit., S. 464.

полотно купцов, начиная от мелких посредников-скупщиков, "собиравших" полотно по деревням, и кончая ворочавшими сотнями тысяч талеров купцами-оптовиками, владельцами крупных торговых фирм в Ландсхуте, Хиршберге и других центрах полотняного промысла.

К концу XVIII в. число всех этих агентов торгового капитала значительно возросло в связи с ускорением начавшегося еще в XVI - XVII вв. процесса выделения из недр самого промысла деревенских скупщиков, с успехом превращавшихся стечением времени в предпринимателей-мануфактуристов.

"Большинство собирателей пряжи было ранее прядильщиками, ткачами или работниками других профессий; они надеялись, однако, нажить при помощи собирания пряжи больше денег с тем, чтобы в известной степени играть роль господ", - рассказывает об этом процессе выделения первых агентов торгового капитала среди прядильщиков ландсхутский купец Хазенклевер¹ . Шен, объезжавший в самом конце века районы распространения ткацкого промысла, в свою очередь сообщает, что во многих деревенских домах он видел по два-три ткацких станка к что в отдельных случаях число станков доходило даже до семи² . Подтверждает эти сведения и Целльнер, видевший в Хиршберге "у одного ткача многих мужчин и женщин, занятых изготовлением различных полотняных тканей"³ . Весьма характерно, что тот же Хазенклевер, определяя в одной из своих статей понятие "фабрикант", прямо подчеркивает разницу в положении простого ткача-работника и ткача-мастера: "Из числа ткачей некоторые являются мастерами: они под своим присмотром дают работу подмастерьям". "Эти мастера сами находятся под руководством купцов, предоставляющих им материал, указывающих им сорта тех товаров, которые следует произвести, и дающих им за это определенную плату". В отличие от этих мелких предпринимателей, из которых некоторые, как мы видим, уже прямо связываются с крупными оптовыми торговцами, вся основная масса обыкновенных "фабрикантов", по словам Хазенклавера, "закупает сырье у купца или крестьянина самостоятельно и продает затем готовое изделие поштучно или на вес"⁴ . Не удивительно поэтому, что в одной из статей, помещенных в "Schlesishe Provinzialblatter" за 1794 г., указывается, что в силезской деревне нетрудно найти целые тысячи разбогатевших крестьян⁵ . Неудивительно, что Келльн рассказывает нам о том, что "в округе Яуэра можно найти крестьян, располагающих 30 - 40 тысячами талеров капитала"⁶ .

Подобно тому, как это имело место у нас в Иванове или Шуе в первой половине XIX в., в силезских горных округах можно было в конце XVIII в. встретить крепких мужиков-предпринимателей, не только располагавших тысячами талеров, но и владевших, не переставая быть огородниками или даже домовниками своих графов, соб-

¹ Hasenclever, P. Op. cit. S. 174 ("Ueber die jetzjge Lage der schlesischen Leinwandhandlung").

² Schon. Op. cit. S. 489.

³ Zollner. Op. cit. Bd. II, S. 247.

⁴ Hasenclever, P. Op. cit. S. 181 ("Gedanken Peters Hasenclevers uber den Handel").

⁵ "Schlesische Provinzialblatter" N 12. 1794.

⁶ Colln. Op. cit. Bd. II, S. 186.

ственными крепостными крестьянами¹ . Именно эти богатеющие на эксплоатации своих односельчан крестьяне превращались быстро из простых скупщиков и предпринимателей-мануфактуристов.

Наряду с выделением силезской деревней всех этих представителей торгового капитала, в Силезии во второй половине XVIII в. усиленно шел процесс сосредоточения денежных средств в руках отдельных, наиболее богатых, возглавляющих промысел предпринимателей-мануфактуристов.

Уже постановление о регулировании полотняного промысла, изданное австрийским правительством в 1724 г., четко отличало "Grossisten", или "Grossere Negotianten", от всех прочих категорий купцов и посредников, занятых в полотняном промысле. Именно в помощь этим оптовикам и "для облегчения их торговли" это постановление разрешало торговую деятельность особых скупщиков полотна по деревням, маклеров, и прочего "мелкого торгового люда"² .

К концу XVIII в. деятельность всех этих "комми" и "colporteurs", имевших в большинстве случаев специальные разрешения на закупку полотна по ткацким селениям, еще резче отграничивается от деятельности крупных купцов-оптовиков новым, изданным уже прусским правительством регламентом 1788 года.

Ко времени издания этого нового правительственного постановления в отдельных городах, центрах полотняной торговли, имелись уже настоящие торговые дома, торговые компании. В одном только Ландсхуте официальный справочник насчитывает, помимо ряда крупных торговых предприятий, находившихся в руках одного какого-нибудь купца, целых шесть "Kompanienhandlungen", ведущих торговые операции в исключительно большом масштабе³ . В качестве агентов этих крупнейших фирм по силезским ткацким селениям ездят уже не только различные мелкие факторы: Ломми, маклеры, особые бабы-скупщицы, называемые "Umtrageweiber", и т. п., - но и отдельные, более солидные и крупные купцы, вроде, например, ландсхутского купца Бема, о котором рассказывает нам Шен в своем путевом журнале. Купец этот, продолжая вести собственные торговые операции, одновременно из 2% комиссионных закупал, выступая при этом "только как комиссионер", полотно для указанных выше крупных оптовых фирм. Для этого он постоянно объезжал соседние с Ландсхутом полотняные рынки⁴. По словам Шена, подобные ему купцы-комиссионеры "вели весьма беспокойную жизнь": по понедельникам посещали они рынок в Франтенау, в Богемии; по вторникам - рынок в Вюст-Вальстердорфе; по средам - рынок в Шарлоттенбрунне; по четвергам - рынок в Фридланде; по пятницам - рынок в самом Ландсхуте; по субботам, наконец, - рынки в Шомбурге и Вальденбурге⁵ . Только по воскресеньям можно было видеть на месте, дома, в кругу своих семей, вероятно, с молитвенниками в руках, этих беспокойных купцов-комиссионеров.

"Собранные" по деревням и закупленные этими посредниками-агентами на рынке куски полотна, в конце концов, скапливались на

¹ См. об этом Ziekursch "Hundert Jahre Schlesischer Agrargeschkhte", S. 135. Целльнер в своих "Письмах" сообщает о "так называемых подданных", владевших в Силезии крупными предприятиями.

² Zimmermann, A. Op. cit. S. 40 - 42.

³ Zimmermann, Fr. "Beitrage zur Beschreibung von Schlesien". Bd. V, S. 119 ff. 1783 - 1796.

⁴ Schon. Op. cit. S. 507.

⁵ Ibid., S. 604.

складах крупных оптовых фирм, которые, раньше чем экспортировать заграницу закупленное у ткачей в полуготовом виде полотно, аппретировали его, подвергая белению, окраске и другим заканчивающим производственный процесс техническим операциям. Завершение давно уже начавшегося процесса выделения этих операций и сосредоточения их в руках немногочисленных крупных купцов-негоциантов - как нельзя лучше свидетельствовало о коренном изменении старых производственных отношений и окончательном превращении патриархальной домашней промышленности силезских крестьян в капиталистическую мануфактуру. Купцы-негоцианты тем самым действительно вполне превращались в подлинных предпринимателей-мануфактуристов (marchands-fabriquants), как и называет их, впрочем, уже цитированный выше купец Хазенклевер в своих статьях и докладных записках.

В старые времена деревенские ткачи обычно сами белили снятые с кросен холсты, а в небольших горных городках ткачи-ремесленники отдавали белить свое полотно или особым мастерам-белильщикам (Bleicher), в свою очередь входившим в особые ремесленные цехи, или мастерам городских белилен, которые затем расстилали принесенные ткачами холсты на принадлежавшей городу альменде. Однако уже к началу XVII в. в связи с общим распадом хозяйства средневековых городов и городские общественные белильни перешли постепенно в собственность часто арендовавших их ранее местных купцов и мастеров-белильщиков. Вскоре последние сумели распространить свою промышленную деятельность далеко за пределы городов. Многие из разбогатевших на перепродаже крестьянского полотна купцов и белильщиков уже в XVII в. арендовали у окрестных помещиков луга и леса для беления, обзаводились необходимым оборудованием, постепенно стягивая аппретуру полотна в свои руки¹ .

О том, каким сложным делом, требующим уже и специальных технических сведений и достаточно крупных денежных средств, становился к концу XVIII в. этот процесс окончательной отделки полотна для продажи, рассказывает нам Целльнер в оставленном им описании белильни уже известного нам ландсхутского купца Петра Хазенклевера. Последний к 80-м годам XVIII в. являлся, бесспорно, одним из крупнейших предпринимателей Силезии, вывозившим заграницу полотна на много тысяч талеров. Торгово-промышленное заведение его - "чудный дом, окруженный фабричными зданиями", как об этом рассказывает Целльнер, - достаточно типичное явление. Именно поэтому стоит, мы думаем, остановиться на описании имевших здесь место производственных процессов² .

Грубое полотно, закупленное или самой фирмой "Хазенклевер и Рюкшль" в Ландсхуте на еженедельном рынке, или агентами этой фирмы на соседних с Ландсхутом городских рынках, или непосредственно у самих же ткачей по деревням и селениям, прежде всего подвергалось в "фабричном здании" мануфактуриста предварительной обработке: оно замачивалось для смягчения в течение 5 - 6 дней в особом растворе, затем тщательно прополаскивалось и только после этого поступало собственно в белильню.

Раньше, чем начать расстилать полотно на лугу, его погружали еще раз в специальный чан (Bottisch) и затем в течение суток не-

¹ См. об этом процессе в уже цитированной здесь книге Шумана, стр. 32 и сл.

² Zollner. Op. cit. Bd. II, S. 136 - 140.

прерывно поливали особой, доведенной почти до кипения смесью из золы, поташа и мыла. Только после этого полотно в течение 3 - 4 месяцев расстилали на лугу, причем каждый кусок ежедневно снова обрабатывался в чане указанной смесью, затем снова прополаскивался и снова расстилался.

Еще до окончания отбелки, когда полотно оказывалось уже наполовину готовым, его подвергали еще одной операции - валянию.

Хорошо отбеленное полотно поступало, наконец, для крахмаления и просушки в специально оборудованное помещение, затем обрабатывалось на особом катальном стане, который приводили в движение или лошадьми или водой (Mangel), и только после всех этих мытарств оно проходило через ряд действительно завершающих производственный процесс операций, именно через "legen, zusammenpacken, ausputzen und pressen". Вопрос о внешнем виде готового полотна и его упаковке играл при этом далеко не последнюю роль, поскольку силезским купцам приходилось не только сталкиваться с заграничными конкурентами, но и часто подделывать свой товар под наиболее ходкие и ценные сорта (например под полотна Бретани и Сен-Галлена).

Для успешного производства всех этих, требующих известного технического опыта операций по превращению грубого крестьянского холста в стандартно упакованный, снабженный этикеткой и обвязанный ленточкой экспортный товар требовалась, разумеется, уже квалифицированная рабочая сила. К концу XVIII в. в Силезии были уже 162 крупные белильни, в которых занято было до 2779 рабочих-белильщиков (Bleichknechte)¹ , составлявших вместе с семьями по отдельным горным городам (в Ландсхуте, например) значительную часть местного населения² .

Промышленных заведений, подобных белильне Хазенклевера, имелось в Силезии к концу XVIII в. уже большое количество. Достаточно сослаться здесь хотя бы на одно только свидетельство Келльна, отмечавшего в своей книге, что, "дорога из Хиршберга в Вармбрунн - три четверти часа езды - все время идет между фабричными зданиями и белильнями"³ . Многие мануфактуристы-предприниматели делают к этому времени уже и отдельные попытки объединения ткачества с аппретурой. Для этого они то здесь, то там отстраивают рядом со своими белильнями и сушильнями специальные помещения для размещения ткацких станков или домики для ткачей.

Так, в Сагане, например, купец Фехнер, успешно торговавший, кроме полотна, еще и льняным семенем и пряжей, по словам Целльнера, отстроил около своей белильни 12 отдельных домиков, которые хотел населить ткачами⁴ . Так, в Штригау в 1786 г. тремя купцами, объединившимися под фирмой Dove C°, было отстроено 8 домов, в которых было поставлено 43 стана. Так, наконец, в Бушверке, около Шмидеберга, в 1788 г. мануфактурист Клауссен построил три массивных помещения "для ткачей" и рядом с ними расположил "три фабричных помещения", где наряду с ткачеством специальных сортов полотна должна была производиться и отделка ткани⁵ .

Тем не менее, несмотря на эти первые признаки создания "manu-

¹ Fechner "Wirtschaftsgeschichte der preussischen Provinz Schlesien", S. 669.

² Zollner. Op. cit. Bd. II, S. 152.

³ Colin. Op. cit. Bd. III, S. 85.

⁴ Zolner. Op. cit. Bd. II, S. 348.

⁵ Fechner. Op. cit. S. 348 - 349.

facture reunie", в основном силезские предприниматели концентрируют в своих руках только процессы аппретуры, продолжая оставлять ткачество в руках мелких производителей, на свой собственный счет закупающих сырье.

Огромное большинство предприятий их подобно только что описанному нами промышленному заведению Хазенклевера или же подобно "фабрике" купца Людвига в местечке Миттельвальде, где, по словам восторженного Келльна, "грубое крестьянское полотно совершало свой путь через белильню, сушильню и водяные катки при звуках песни чувствующих себя счастливыми людей"¹ .

Оборудование всех этих предприятий находилось на уровне, достигнутом западноевропейской техникой еще в начале мануфактурного периода, т. е. в XVI-XVII веках. Техническим базисом полотняной мануфактуры попрежнему оставалось ремесло; встречающиеся же здесь в промышленных предприятиях "машины": водяные мельницы, катальные станы, машины для крахмаления, глажения, валяния и т. п. (Mangel, Starkmaschine, Glattmaschine, Walke) - только простые механические приспособления, играющие еще вполне подчиненную и второстепенную роль и неспособные совершить переворота в самом старом способе производства.

Только одиночки-предприниматели подобно купцам Вальдкирху или Иентшу в Шмидеберге подумывают о паровой машине и начинают в самом конце века мало-помалу вводить химическое беление. То, чего нельзя достичь без применения более усовершенствованной техники, достигалось беспощадным выжиманием всех соков из ткачей.

Мы сталкиваемся, следовательно, в Силезии конца XVIII в. не с идиллическим, покоящимся на старых ремесленнических основаниях "народным" производством: полотняная мануфактура, получившая, здесь столь широкое распространение, развивается в Силезии совершенно так же, как и в других странах Западной Европы: в Шотландии, Ирландии, Франции и Нидерландах.

Тем не менее, подчеркивая это сходство в развитии силезской полотняной промышленности с развитием полотняной промышленности в других западноевропейских странах, нельзя упускать из виду также и отдельных, специфических особенностей в ее развитии.

Мы видели, что силезские ткачи в конце XVIII в. давно уже снабжались необходимым им для производства сырьем различными мелкими и крупными торговцами, ввозившими тюки с пряжей в горные округа из районов ее производства и продажи (округа Нейссе, Леобшютц и т. п.). По словам В. И. Ленина, сказанным им по поводу деятельности торгового капитала в русских кустарных промыслах, "продажа материалов производства мелкому промышленнику может составить и самостоятельную операцию торгового капитала, вполне однородную с операцией скупки изделий"² . Именно с подобной "самостоятельной" операцией торгового капитала как с повсеместным к широко распространенным явлением и сталкиваемся мы в полотняном производстве Силезии. Это, разумеется, не может пройти совершенно бесследно и не отразиться на самом темпе его развития. Последнее становится особенно ясным, если сравнись замедленный темп развития полотняного производства Силезии с темпом развития полотняного производства других, более передовых западноевропей-

¹ Colln. Op. cit. Bd. I, S. 68 - 69.

² Ленин. Соч. Т. III, стр. 285.

ских стран, например с темпами развития полотняной промышленности Брабанта или Ульстера.

В Нидерландах, например в Брабанте, где, как известно, в районах Хельмонда и Эндхофена по соседству с Гаарлемом исключительно широко было распространено полотняное производство, выдача ткачам пряжи на выработку практиковалась купцами уже в конце XVIII века. Ко второй половине XVIII в. старые "собиратели" пряжи (ramasseurs), деятельность которых в свое время ничем не отличалась от деятельности силезских "Garnsammler", превратились уже в "entrepreneurs" (предпринимателей-мануфактуристов) и слились с местными полотняными торговцами¹ .

В Ирландии, в Ульстере, к 1770 г. одна пятая часть всех ткачей (7 тысяч из 35 тысяч) уже целиком находилась в зависимости от местных крупных торговцев полотном, так называемых drapers, которые к концу XVIII в. также успели уже превратиться в мануфактуристов (manufacturers). Хотя большинство ткачей продолжало в Ирландии, подобно тому, как это имело место в Силезии, сохранять свою призрачную самостоятельность, "здесь имелась ясная тенденция к установлению системы заработной платы"² .

Мануфактурист в Ульстере занимал уже положение, очень схожее с положением "clothier" в английской шерстяной промышленности, т. е. сам продавал пряжу ткачам, с тем чтобы в дальнейшем купить от них готовое изделие.

В Силезии в то же время многочисленные крупные торговцы полотном, уже успевшие, как мы видели выше, во многих случаях соединить свою торговую деятельность с промышленной и превратиться в мануфактуристов, тем не менее не только всячески избегали раздавать материал "кустарям" на выработку за определенную плату, но и не спешили сосредоточивать в своих руках продажу ткачам этого материала.

Следовательно, здесь еще далеко не была достигнута та высшая форма торгового капитала, когда "кустарь становится de facto наемным рабочим, работающим у себя дома на капиталиста; торговый капитал скупщика переходит здесь в промышленный капитал"³ .

Этому, сравнительно замедленному темпу перехода от одной формы капиталистической мануфактуры к другой не мог в Силезии не соответствовать и менее быстрый, чем в полотняных промыслах других стран, совершавшийся еще в рамках мануфактурного периода технический прогресс.

В то время как в Ирландии, например, после сделанного Бертолле в 1784 г. изобретения метода химического беления тканей, повсеместно еще в конце XVIII в. быстро распространилось беление хлором, оттеснившее на задний план архаическое беление на лугах; в то время как там "машины призваны были заменить старые методы промывки руками и мятья ногами", а другие машины употреблялись для перетирания, лощения и толчения⁴ , в горных округах Силезии введение новых методов химического беления наталкивалось на исключительные трудности, представляя собой, как уже отмечалось нами выше, редкие и не вызывавшие подражаний исключения. Введе-

¹ Sneller. Цит. работа.

² Gill. Op. cit., p. 144 - 145.

³ Ленин. Соч. Т. III, стр. 285.

⁴ Gill. Op. cit., p. 246.

ние новых, облегчающих труд мануфактурного рабочего механических приспособлений также наталкивалось на определенные препятствия: на предприятиях Хазенклеверов или Фехнеров в конце XVIII в. можно было попрежнему встретить лишь самые простые, унаследованные от техники предшествующего века катальные, гладильные станы, приводимые в движение не паром, а водяной силой или силой лошадей. В Англии и Ирландии в то же самое время уже делались первые попытки механического прядения льна и вводились на предприятиях местных мануфактуристов первые паровые машины. В 1787 г. Кендрю и Портгауз запатентовали предложенный ими способ механического прядения льняных волокон, а в следующем году Дусон Маршалль, открыв около Лидса небольшую фабрику, впервые осуществил на практике их изобретение. В 1792 г. в Хобеке паровая уаттовская машина уже приводила в движение первые 900 механических веретен. Около 1800 г. и в Ирландии также появились первые механические прядильни, сначала работавшие на водяной силе, а затем вскоре перешедшие к паровым машинам¹ . В 1794 г. и в Брабанте сделаны были первые опыты механического прядения льна Льевеном Баувенсом² .

В отсталой крепостнической прусской провинции в это время, как, впрочем, и еще много позднее, на страницах современной печати всерьез обсуждался вопрос о преимуществе ручного веретена перед самопрялкой и старинного лугового беления перед химическим - хлорным. Летучий ткацкий челнок не находил здесь также никакого сочувствия, и в самой технике прядения, ткачества и аппретуры можно было заметить лишь самые мелкие, незначительные по сравнению с началом XVIII в. изменения³ .

IV

Это отставание, этот замедленный темп развития силезской полотняной промышленности тем более заслуживает внимания, что к концу XVIII в. в Силезии не было уже недостатка в людях чисто капиталистической складки, в людях, совмещающих в себе дерзость и предприимчивость рыцарей первоначального накопления с настойчивостью и упорством, присущими пионерам капиталистической крупной промышленности.

О том, как быстро шло в Силезии конца XVIII в. распространение "капиталистического духа", свидетельствуют прежде всего характерные не только чисто внешние, но и глубокие внутренние изменения в нравах, вкусах, бытовых навыках, во всем жизненном укладе силезской буржуазии.

Силезский купец "доброго старого времени" прежде всего был весьма мало образован. Познания этого купца ограничивались теми немногими предметами, которые проходились в тогдашней сельской школе, т. е. письмом, чтением, счетом. Обычные торговые операции - закупка полотна у ткачей и дальнейшая его перепродажа оптовым торговцам - велись таким купцам по-старинке, так, как велись они еще в далекие времена: без какого-либо правильно поставленного

¹ Gill. Op. cit., p. 245, 265 - 266.

² Lewinski J. "L'evolution industrielle de la Belgique", p. 76. Brux. 1011.

³ См. об этом у Zimmermann'а "Bluthe und Verfall", S. 232 ff. В конце XVIII в. прялка рассматривалась в Силезии как большой шаг вперед. Характерно, что Целльмер, перечисляя мероприятия, которые, по его мнению, должны способствовать подъему производства, наряду с введением химического беления требует также введения прядильного колеса (Bd. II, S. 411).

учета прихода и расхода, причем кругозор и связи силезского купца-бюргера Ландсхута или Хиршберга редко простирались за пределы бреславльского или самое большее - гамбургского рынков. О бухгалтерии, конечно, тогда не было и речи. "То, что оставался должен тот или другой ткач, записывалось, судя по воспоминаниям старого торговца полотном из местечка Вюстевальтерсдорф, прямо мелом на дверном косяке. Жена, дети и слуги брали из кассы сами все то, что им было нужно"¹ .

Потребности такого купца также были весьма ограничены. Незамысловатыми, простыми, похожими на избы богатых крестьян были и те дома, в которых жили представители старого силезского торгового капитала. Одна и та же комната служила одновременно и столовой, и гостиной, и кабинетом, и конторой. Рядом с ней находилась, обычно, маленькая комнатушка, в которой спали хозяин с женой вместе с меньшими детьми. "Маленький письменный стол был достаточен для всей бухгалтерии, а маленький дрянной шкафик - для кассы".

Быт и нравы, вкусы и привычки, самый кругозор новых силезских купцов-мануфактуристов резко отличались от устоев этой простой, патриархально размеренной и малоподвижной жизни. К концу XVIII в. наряду с крепкими, словно вросшими в землю домами старых полотняных торговцев все чаще и чаще можно было встретить в горных округах настоящие дворцы - подражание потсдамскому рококо, - принадлежавшие новой, нарождающейся и быстро богатеющей промышленной буржуазии. Отдельные представители этой последней с успехом подражали в своем быту французским и английским образцам, почитывали Вольтера и Монтескье и умели по-европейски принять и угостить знатных и полузнатных путешественников.

Расположенные, обычно, неподалеку от белилен и красилен, новые красивые жилища этих новых господ силезской полотняной промышленности поражали царившим в них довольством не только не привыкших к роскоши скромных бюргеров-силезцев, но и видавших виды иностранных наблюдателей, которые, вроде графа Мирабо или американского посланника в Пруссии Адамса, путешествовали в свое время по горным округам провинций. Цитированный нами Келльн отмечает появление у многих силезских мануфактуристов не только роскошных выездов и дорогих лошадей, но и многочисленной прислуги. По его словам, силезские купцы конца XVIII в. "уже не являются больше обыкновенными купцами... торгующими сегодня сахаром, завтра табаком, а послезавтра ворванью: они являются одновременно и купцами и владельцами промышленных заведений, имеющими дело только с одним товаром, с производством которого они должны быть в совершенстве знакомы"² .

Останавливавшийся проездом в Ландсхуте Адаме нашел у многих из них "beaucoup d'esprit et d'usage de monde"³ . "Schlesische Provinzialblatter" не даром, рассказывая о частых балах в купеческих домах, горько жаловались "на широкое распространение в маленьких силезских городках знакомой раньше только крупнейшим торговым центрам роскоши"⁴ . Вместе с новыми вкусами и новыми навыками в быту

¹ Gottwald R. "Dais alte Wustewaltersdorf", S. 90. Breslau. 1926. Из воспоминаний купца Вебского.

² Colln. Op. cit.

³ Adams "Lettres sur la Silesie ecrites en 1800 et 1801", p. 164. Paris. 1807.

⁴ "Schlesische Provinzialblatter" N 11. 1795.

и жизни наблюдался в купеческих кругах и новый, невиданный ранее размах торговой и особенно промышленной деятельности, наблюдались и новые политические устремления.

Особенно характерна в этом отношении колоритная фигура уже упоминавшегося нами выше крупнейшего силезского купца-мануфактуриста Петра Хазенклевера. Уже самый факт появления на силезской почве людей, подобных Хазенклеверу, подлинных представителей нарождающейся германской промышленной буржуазии, наделенных ненасытной жаждой прибавочной стоимости, свидетельствовал о том, как сильно взрыхлена была к концу XVIII в. торговым капиталом почва феодально-крепостнической Силезии.

Родился Петр Хазенклевер в 1716 г. на Рейне, в герцогстве Берг, где отец его, богатый купец-мануфактурист, владел литейным заводом и успешно торговал железными и стальными изделиями.

В качестве торгового агента сначала своего отца, затем одной крупной аахенской фирмы Хазенклевер уже в юности объездил всю Европу, повсюду завязывал торговые связи и знакомства. В 1749 г. он основывает в Кадиксе собственное предприятие для торговли полотном с южноамериканскими колониями и сбывает туда преимущественно силезские товары. В короткий срок обороты фирмы достигают сотен тысяч талеров и Хазенклевер превращается во влиятельного в Испании человека. В его доме бывает сам великий инквизитор, а прусское правительство запрашивает его мнение относительно заключения прусско-испанского торгового договора. В 60-х годах Хазенклевер в поисках еще более выгодного помещения капитала отправляется в Северную Америку, где проявляет исключительную по своему размаху предпринимательскую деятельность: закладывает рудники, строит доменные печи, окупает лес и т. д. Разорившись, он в 1773 г. отправляется в Силезию, где основывает в Ландсхуте торговый дом и становится в самое короткое время крупнейшим мануфактуристом. Предпринимательский дух продолжает владеть им с прежней силой. Еще до своего приезда в Силезию он обращается к Фридриху II с планом расширения силезской полотняной торговли. Уклончивые слова короля не обескураживают его. И после своего поселения в Ландсхуте он упорно продолжает бомбардировать Берлин различными "планами" и "соображениями" то относительно "улучшения и расширения полотняных фабрик в Силезии", то относительно "основания торговой компании для торговли с Северной Америкой через Штеттин". Одновременно он сотрудничает в ряде журналов, ездит в столицу в качестве члена купеческих депутаций. До самой своей смерти (1793 г.) не перестает этот поистине неугомонный старик-предприниматель думать о производстве и торговле, замышлять спекуляции, заботиться о наживе.

О мануфактуре Петра Хазенклевера мы уже говорили выше. Для Силезии 80 - 90-х годов XVIII в. его мануфактура, безусловно, являлась одним из наиболее передовых в техническом отношении предприятием.

Хотя и здесь химическое беление еще не было введено и полотно, как встарь, расстилалось на лугу, - Хазенклевер первый в Силезии ввел в употребление при белении каменный уголь и ввел целый ряд усовершенствований в самую технику отделки тканей.

По своим политическим убеждениям Петр Хазенклевер - типичный буржуа конца XVIII в., англоман, сторонник парламентской системы, осознавший интересы своего класса. "Можно с уверенностью сказать, что ни в одном сословии не найти относительно столько

честности и порядочности, как в нашем"¹ , - с гордостью говорит он, возмущаясь тем, что дворянство считает купечество низшим сословием. Постоянно восхваляя порядки англичан, "которые считают состоятельного купца более счастливым человеком, чем бедного дворянина" и у которых "сыновья дворян могут вступать в купеческое сословие, не теряя вследствие этого своего звания"² , Хазенклевер противопоставляет богатых купцов-мануфактуристов, полных сознания своего богатства, беднеющим, но чванным дворянам. Последние, считая себя одних привилегированным сословием, подобно купцам, сами занимаются торговлей, сбывая на рынок сельскохозяйственные продукты своих имений. "Чем же отличается по своему подлинному благородству занимающийся торговлей дворянин от купца?" - с возмущением спрашивает Хазенклевер³ . Именно купец, по его мнению, "способствует процветанию, увеличению населения, развитию промышленности и богатства многих больших государств и стран". Расцвет буржуазной Голландии и падение дворянской Польши должны, по его мнению, служить примером для прусского государства⁴ .

Чрезвычайно характерно, однако, что эти передовые буржуазные политические взгляды силезского мануфактуриста совмещаются с определенно отсталыми экономическими воззрениями, ни в чем, по сути дела, не порывающими с самым плоским меркантилизмом конца XVII и начала XVIII веков.

Несмотря на все свое преклонение перед marchand-fabriquant, Хазенклевер является убежденным противником Адама Смита, считая попрежнему золото единственным источником общественного богатства, а торговлю, особенно торговлю экспортную, - основой общественного благосостояния⁵ . В своих статьях и письмах он упорно защищает отсталую систему правительственной регламентации промышленности, видя в ней единственное средство для поднятия качества продуктов силезской полотняной промышленности. Среди мероприятий, которые, по его мнению, должны способствовать победе силезского полотна в конкурентной борьбе на мировом текстильном рынке, главное место принадлежит организации планомерного надзора путем создания особых пунктов осмотра полотна, так называемых "Schauamter". Задача этих последних - держать работников-прядильщиков и ткачей "в страхе и подчинении" ("in Furcht und Ordnung")⁶ . По мнению Хазенклевера, именно "организация общественного осмотра полотна особыми чиновниками лучше принуждала бы ткачей к хорошей работе и держала бы их в большем страхе, чем это имеет место при осмотре полотна деревенскими надзирателями, которые сами являются ткачами"⁷ .

Нет необходимости пересказывать здесь все те советы, которые даются Хазенклевером по поводу организации надзора за полотняным производством. В своих многочисленных статьях он подробно развивает свои мысли по этому поводу. Ссылаясь на пример отмиравшей уже в конце XVIII в. системы правительственной регламентации Брабанта, Хазенклевер требует, чтобы специальные должностные лица не только браковали принесенные ткачами на продажу тка-

¹ Hasenclever, P. Op. cit., S. 188 ("Gedanken uber den Handel").

² Ibid., S. 189.

³ Ibid., S. 190.

⁴ Ibid., S. 182, 191.

⁵ Hasenclever, P. Op. cit. S. 193 ("Gedanken uber den Handel).

⁶ Ibid., S. 210.

⁷ Ibid., S. 211.

ни, но и подвергали работников наказанию за самые малые погрешности и ошибки в работе.

Вообще, согласию Хазенклеверу, наилучшим методом для введения фабричных усовершенствований является отыскание средств, препятствующих ткачам делать погрешности при работе и позволяющих наиболее легким образом обнаруживать эти погрешности при рыночной покупке. Исходя из интересов купцов, не мысливших себе промысла вне старинной покупной системы, он требует не только установления особых правил, позволяющих купцу лучше осмотреть полотно при покупке, но и создания по округам Силезии особых исправительных домов "с целью наказания тех, кто не выполняет своих обязанностей по отношению к производству наиболее эффективным и полным образом"¹ . Работники должны быть поставлены в такое положение, "при котором они вынуждены были бы постоянно трудиться". "Их собственное счастье и благо государства от этого зависят". Наоборот, "большой вред наносится государству и торговле, когда простой человек зарабатывает больше, чем это ему необходимо для пропитания, так как одна только необходимость заставляет его работать". Этот "простой человек", - по мнению Хазенклевера, - должен рассматриваться не иначе, как машина"² .

Таким образом, не думая еще о введении в производство тех настоящих машин, которые уже начинали тогда вводить английские и ирландские конкуренты, и не помышляя о новых, более тонких методах извлечения прибавочной стоимости, силезский мануфактурист всеми силами стремится извлечь возможно больше пользы из тех человеческих машин, которые издавна составляли принадлежность его рассеянной мануфактуры.

Консервативные устремления Хазенклевера не останавливаются и на этом. В своих статьях он постоянно возвращается к характерным для меркантилистов начала XVIII века мыслям о желательности введения повсеместно в Силезии казенных складов пряжи, которые должны будут снабжать, "фабрикантов"-ткачей необходимым им для производства сырьем. Уже одно это требование Хазенклевера показывает, как относительно отставала силезская полотняная мануфактура от полотняной промышленности других стран Западной Европы: только почти полное отсутствие раздачи сырья на дом капиталистами, т. е. далеко не достаточное развитие высших форм капиталистической работы на дому, когда сырье фактически целиком концентрируется в руках у мануфактуриста, позволяло Хазенклеверу всерьез выступать со своим реакционным предложением. Он был, к слову сказать, не одинок: многие купцы-мануфактуристы конца XVIII в. и отдельные идеологи силезской буржуазии, вроде, например, Келльна, поддерживали его предложение, разумеется, заранее обреченное на неудачу.

Мы видим из всего этого, что предприимчивый и неутомимый силезский мануфактурист в экономической области продолжал придерживаться самых консервативных взглядов: требуя сохранения и усиления правительственной регламентации, требуя создания указанных "магазинов пряжи", он выявлял себя, конечно, сторонником той старой, отжившей свой век во Франции и Англии экономической системы, жестокую критику которой еще в 1776 г. дал А. Смит в своем "Богатстве народов".

¹ Hasenclever, P. Op. cit., S. 170 ("Uber die jetzige Lage der schlesischen Leinwandhandlung").

² Ibid., S. 172.

Чем все же объясняется это видимое противоречие в воззрениях Петра Хазенклевера, этого передового и вместе с тем столь консервативного силезского мануфактуриста? Какие же причины заставляли этого, безусловно, передового немецкого буржуа конца XVIII в. так настойчиво цепляться за уже отживавшие свой век экономические теории и экономические учреждения? И почему, наконец, на книжных полках этого передового немецкого буржуа можно было скорее найти написанные своеобразным тяжелым немецким языком начала XVIII в. книги Гернига, Марпергера, Бехера и других меркантилистов чем сочинения Адама Смита?

Ответить на поставленный выше вопрос и до конца понять, какие причины заставляли купцов-мануфактуристов Силезии, этих представителей нарождающегося в Германии промышленного капитала, с таким упорством цепляться за уже изживавшие себя в других западноевропейских странах экономические идеи, можно только в том случае, если помнить, что Силезия конца XVIII в. являлась, говоря словами Меринга, "классической страной остэльбского феодализма" и что во всей старой прусской монархии не было области, где дворянство хозяйничало бы более полно и безраздельно.

V

До конца 50-х годов XVIII в. положение силезского дворянина в деревне фактически ничем не отличалось от положения какого-нибудь польского или русского крепостника-помещика той эпохи. Только в 1759 г. силезским помещикам было запрещено отчуждение крестьянских душ от земли, но, тем не менее, вплоть до самого XIX в. отдельные помещики продолжали часто нарушать правительственное постановление, не затрагивавшее, разумеется, всех других, вытекавших из наличия крепостничества помещичьих прав и преимуществ.

К концу XVIII в. из 4970 силезских деревень приблизительно 3525 принадлежали отдельным представителям дворянского сословия, а 847 - монастырям и церквам¹ , причем во всех этих деревнях помещики-землевладельцы - и светские и духовные - продолжали еще творить свой суд и расправу, держать собственных судебных чиновников-юстициариев и осуществлять с помощью деревенских шульцев полицейский надзор за населением. Шульцы, эти низшие агенты правительственной власти в Силезии, прямо назначались местными помещиками. Данной им в качестве символа власти дубовой палкой с серебряным набалдашником они, по словам Келльна, "держали крестьян в должном порядке" и должном повиновении² .

В граничащих с Богемией горных округах, в которых, собственно, и была сосредоточена полотняная промышленность, положение зависимого деревенского населения по существу ничем не отличалось от положения крестьян в других округах Силезии. Однако невозможность, в силу естественных условий, вести здесь рентабельное крупное сельское хозяйство издавна заставляла помещиков налегать на оброки и строить свое благополучие за счет взимаемых со всех групп сельского населения пошлин и чиншей.

Самый состав сельского населения этих округов значительно отличался от состава сельского населения всей остальной Силезии: в перенаселенных промышленных районах, где каждый клочок земли давно уже был использован, дальше зашел процесс диференциации

¹ Ziekursch. Op. cit., S. 66.

² Colln. Op. cit., Bd. I, S. 124 ("Schulzen die das Dominium ernennt").

крестьянства, нашедший свое выражение, с одной стороны, в значительном укреплении кулацкой верхушки, с другой - в значительном увеличении полуобезземеленных и обезземеленных слоев деревни.

Уже по данным 1767 г., 63,3% всех так называемых домовников (Hausler) Силезии, т. е. 63,3% всех, не имевших надельной земли крестьян-хозяев, положение которых в силезской деревне весьма напоминало положение английских коттеров, приходилось на долю пограничной полосы. И в то же самое время нигде в Силезии нельзя было найти таких богатых, зажиточных "Vollbauer", т. е. крестьян-кулаков, владевших полными наделами земли, имевших большое количество рабочего скота, нанимавших батраков и в отдельных случаях ухитрявшихся, несмотря на собственную свою зависимость от помещиков, держать от себя в зависимости других крестьян.

Вместе с тем в Силезии XVIII в. имелось уже большое количество совершенно оторванных от земли крестьян - сельских пролетариев. Потеряв в связи с перенаселением, запрещением разделов и земельной теснотой всякую связь с землей, эти сельские пролетарии, носившие своеобразные названия: "Einlieger", "Auszugler", "Mietshausler", "Inleute" и т. д., - обычно переходили из деревни в деревню, нанимаясь в качестве батраков к помещикам или к более состоятельным крестьянам, снимая углы и хижины по деревням и стараясь тем или иным путем добыть себе кусок хлеба.

Огромное большинство ткачей в районах распространения полотняного промысла принадлежало как раз к этой последней категории сельского населения. По числу этих сельских пролетариев горные округа также далеко превосходили все остальные. По данным 1778 г., из общего числа всех "Einlieger" и "Auszugler" мужского пола, имевшихся в Силезии, 43,2% приходилось на долю тех горных округов, где полотняное производство было распространено всего сильнее¹ .

О том, какое относительно большое количество этих пролетаризированных крестьян находило себе пропитание в районах распространения полотняного промысла, можно судить по приведенным в статистическом описании Силезии конца XVIII в., цифрам. Казенный статистик Циммерман оставил нам в изданном им многотомном справочнике сведения относительно распределения населения силезских деревень по отдельным категориям, указав параллельно и число жителей каждой деревни. Например в деревнях округа Болкенхейн - Ландсхут, который наряду с Хиршбергским и Рейхенбахским округами являлся, бесспорно, одним из центров полотняного промысла, на 1284 двора крестьян, 2025 дворов огородников и 3384 двора домовников насчитывалось больше 44370 различных категорий жильцов: "Einlieger" и "Auszugler"² .

Как правило, "ткачи не обладают ничем, кроме очень небольшого садика около дома; очень немногие из них имеют достаточно земли, чтобы иметь возможность держать корову"³ . В расположенной в горах около Шмидеберга деревне Бухвальде Шен также нашел на 122 дома только 14 дворов, ведущих крестьянское хозяйство: "...все остальные являются ткачами полотна, имеющими только одни дома, но не землю"⁴ . То же самое обнаружил он и в принадлежащем

¹ Сведения об аграрном строе Силезии конца XVIII в. заимствованы нами из книги Цикурша. Использованы также работы Десмана, Диренфурта (Dessmann "Geschichte der schlesische Agrarverfassung". Strassburg. 1904; Dyrenfurth "Ein schlesisches Dorf und Rittergut". Lpz. 1907).

² Zimmermann, Fr. "Beitrage zur Beschreibung Schlesiens", Bd. V.

³ Schon. Op. cit., S. 489.

⁴ Ibid., S. 519.

графу Вернигороде Петерсвальдау. Многие ткачи здесь были домовниками, обязанными нести различные повинности помещику. В селении Лангенбилау, по его словам, на 3 тысячи жителей лишь 49 являлись настоящими крестьянами¹ .

Несмотря на то, что огромное большинство населения всех этих расположенных в горах ткацких селений давно уже потеряло всякую связь с помещиками - господами тех селений, выходцами из которых они были, им приходилось и теперь выносить на своих плечах всю тяжесть феодально-крепостнической эксплоатации. Крепость помещику не порывалась вместе с отрывом от родной деревни. В силезских условиях XVIII в. любой крестьянин, будь то зажиточный (Vollbauer) (полный крестьянин) или бедняк (домовник или наемник), должен был неизменно нести все повинности, связанные с его положением зависимого подданного. Достаточно сказать, что все малоземельное или вовсе безземельное население деревни, искавшее спасения в занятии ткацким промыслом, должно было отдавать помещику значительную часть своего прибавочного продукта или ввиде различных, связанных с земельным держанием повинностей или ввиде различных платежей чисто личного крепостнического порядка.

И огородники и домовники, помимо всех связанных с земельными держаниями повинностей (Grundzins, Ehrungen, Handdienste и т. п.), несли еще целый ряд повинностей в качестве подданных, находящихся под верховной "охраной" данного помещика и подлежащих его юрисдикции.

Особое место среди платежей этого последнего рода занимал так называемый Schutzgeld - оброк за право находиться в течение одного года вне деревни, а также 10-процентный сбор со стоимости при продаже всякого крестьянского имущества (лаудемиум).

Поскольку в горных округах оторванные от земли крестьяне, естественно, стремились заниматься своим промыслом там, где это занятие сулило им больший заработок и большую возможность сбыта своего изделия, - именно "Schutzgeld" и лаудемиум, а также различные выкупные платежи занимали особенно большое место среди всех прочих статей помещичьего дохода.

Особенно тяжелыми условиями был обставлен, по понятным причинам, выкуп крестьянином повинностей. Согласно эдикту 1748 г., выход крестьянина на волю допускался только в том случае, если этот последний выплачивал своему помещику: во-первых, так называемый Lytrum personale в размере 6 талеров за себя самого и за каждого своего сына старше 14-летнего возраста и от 1 талера 8 добрых грошей до 3 талеров - за каждого из всех прочих членов своего семейства; во-вторых, так называемый Lytrum reale в размере 10% стоимости всего имущества выкупающегося; наконец, в-третьих, 6 добрых грошей в возмещение различных гербовых сборов.

Помимо всех этих обременительных платежей ткачи должны были ежегодно платить еще дополнительно особый ткацкий чинш за право заниматься промыслом. Последний взимался неуклонно со всех ткачей, живших в силезской деревне, и взимался не только в XVIII в., но еще и в XIX веке. Размер его был самый различный, поднимаясь выше 12 серебряных грошей в год на каждый

¹ Schon. Op. cit., S. 488.

ткацкий стан самостоятельного мастера и выше 6 серебряных грошей на каждый стан наемного рабочего¹ .

Мы видим, следовательно, что в силезских деревнях конца XVIII в. дворянин-помещик являлся полным господином, бесконтрольно распоряжающимся всеми сторонами жизни своих подданных. Все деревенское население без исключения должно было оказывать ему беспрекословное повиновение и нести самые различные повинности; он один, если не считать назначаемого правительством окружного ландрата, тоже, конечно, дворянина, воплощал в себе в сельских местностях всю полноту административной, судебной и полицейской власти.

Не менее велик был удельный вес силезского дворянства и в городских поселениях. Фридрих II после присоединения провинции к Пруссии вовсе не ослабил влияния владельцев рыцарских имений (Rittersguter). Не удивительно поэтому, что силезские дворяне продолжали и к концу XVIII в. осуществлять не только в подвластных им деревнях, но и во многих силезских городах свои особые феодальные права и распоряжаться там почти так же бесконтрольно, как они делали это в своих имениях.

Из 130 городов Силезии 75 принадлежали еще и в конце XVIII в. светским и духовным феодалам (Grundhern) и числились медиатизированными. В этих городах помещики не только сами назначали (зачастую из числа своих управителей и лакеев) бургомистров и ратманов, городских фогтов и писарей, но зачастую взимали с горожан чисто феодальные поборы: "Lytrum" - в качестве выкупа при выезде, всевозможные чинши, выкупные платежи за отказ от тех или других особых прав и преимуществ и т. п. Хотя с 1751 г. рядом с городским, назначаемым помещиком бургомистром в медиатизированном городе сидел правительственный чиновник - "Polizeiburgermeister", но до самого начала XIX в. и падения старой прусской монархии дворяне здесь были полными хозяевами - господами, умевшими, понятно, хорошо использовать власть в собственных корыстных интересах² .

Хотя во второй половине XVIII в. некоторые города Силезии, в том числе такие крупные центры полотняного промысла, как например Хиршберг или Ландсхут, успели освободиться от этой тягостной феодальной зависимости, многие города находились еще в руках местного дворянства. Город Вальденбург, например, превратившийся к концу XVIII в. из небольшого селения в крупный центр полотняной промышленности, вывоз которого за время с 1768 по 1790 г. достиг целых 17 миллионов талеров, "принадлежал" графу фон Хохбергу, который, исходя из собственных интересов, много сделал, чтобы развить здесь рыночную торговлю. Каждый купец Вальденбурга должен был платить сиятельному графу ежегодно по 5 талеров, чтобы дети его "были свободны от дворовой службы и освобождены от выполнения своих обязанностей в качестве подданных"³ .

В другом случае в селении Вюстевальтерсдорф местный помещик фон Зедлиц взимал с купцов за право "селиться в области, находящейся под его юрисдикцией, и вести в одиночку или в компании

¹ Lowe "Zur Geschichte des hausindustriellen Leinegewerbes. Der Weberzins". ("Zeitschrift des Vereins fur Geschichte und Altertum Schlesiens", Bd. 59, S. 94). Мы не имеем здесь возможности уделить место интереснейшей полемике по вопросу о ткацком чинше, завязавшейся в 90-х годах прошлого столетия между Брентано, с одной стороны, и Грюнхагеном и Зомбартом - с другой.

² Ziekursch, J. "Das Ergebnis des Friederzianischen Stadteverwaltung und die Stadteordnung Steins", S. 88 ff. Jena. 1908.

³ Zollner. Op. cit., Bd. II, S. 101; Schon. Op. cit., S. 506.

купеческие дела" по 3 талера в год в качестве особого "Schutz-und Freyzins". И это было еще в 90-х годах XVIII века!¹ .

Помещики, как мы видели, стремились всеми силами извлекать пользу из промышленной деятельности своих крестьян, облагая ткачей "Schutzgeld" и ткацкими чиншами и всячески мешая их свободному передвижению. Мы говорили выше, что всякое переселение ткача сопряжено было для него с совершенно непосильными платежами и поборами. Одновременно, однако, помещики Силезии всеми силами стремились извлечь доход ,из полотняного промысла и различными другими путями, вынуждая мануфактуристов и купцов делиться с ними своими прибылями.

Прежде всего дворянство Силезии, поскольку "многие купцы были по отношению к помещикам домовниками² (Freihausler)", просто выжимало крупные деньги за освобождение разбогатевших на торговле полотном и пряжей крестьян и их детей от крепостной зависимости. Крупнейший в Силезии мануфактурист Альберти, например, вынужден был уплатить в качестве выкупа своему барону Дирну 100 дукатов³ . Но и помимо этого помещики находили много различных способов беззастенчиво залезать в купеческую мошну: наряду с ткацким чиншем продолжал существовать и неуклонно взиматься и особый "белильный чинш" ("Bleichzins"), вызывавший со стороны купцов-мануфактуристов постоянные нарекания и жалобы. Последние вовсе не желали платить местным помещикам с каждого куска полотна определенный, заранее фиксированный, но отличающийся по округам сбор, например: по 1 серебряному грошу с шока полотна на землях всесильного в Силезии графа Шафготша или по 4 денара с шока на землях графа Хохберга и т. п.⁴ . Даже за право замачивать полотно при белении в воде местных речек магнаты Силезии ухитрялись взимать с купцов особый водяной чинш (Wasserzins). "Об уменьшении белильного чинша нечего и думать", - неизменно отвечал жалобщикам-купцам управляющий Силезией в конце XVIII века граф Хойм⁵ .

Помимо взимания белильного и водяного чиншей помещики получали крупные барыши и от отдачи в аренду потребных для организации белилен лугов. Земля, на которой расстилалось полотно для беления, "как правило, принадлежала помещикам"⁶ . О том, как велик был доход помещиков от арендной платы, можно судить хотя бы по барышам помещика фон Мутиуса, получавшего с расположенных около его замка белилен по 2 серебряных гроша с каждого шока полотна, в то время как сами мануфактуристы наживали на белении не больше 16 серебряных грошей⁷ .

Ко всему этому следует еще прибавить, что помещики в горных округах всегда получали, по выражению Шена, "ansehnliche Revenue" ("приличный доход"), отдавая купцам в аренду леса, продавая им дрова и каменный уголь, поташ и другие необходимые для беления материалы. Взвинчивание цен на все эти товары и особенно сплав леса по рекам Боберу и Нейссе и дальше, по Одеру, всегда вызывали жалобы со стороны купцов на помещиков, не желавших идти навстречу интересам полотняного производства и считаться с их потреб-

¹ См. охранную грамоту, выданную фон Зедлицем купцу Карлу Функо - 9 июня 1791 г. B. Gottwald "Das alte Wustewaltersdorf", S. 239, Berl. 1926.

² Zollner. Op. cit., Bd. II, S. 377.

³ Schon. Op. cit., S. 505.

⁴ Lowe. Op. cit., S. 94.

⁵ Ibid.

⁶ Schon. Op. cit., S. 504.

⁷ Ibid., S. 461.

ностями¹ . Келльн в своей книге рассказывает нам о своем разговоре с двумя шмидебергскими купцами. На вопрос, почему эти последние не переходят к производству более высоких сортов ткани, оба купца в качестве помехи для улучшения техники производства указали на постоянное увеличение издержек при белении, делающее невыгодным производство лучших сортов. Издержки эти, по их словам, увеличиваются исключительно вследствие взвинчивания цен на лес помещиками² .

Особое значение для развития полотняной промышленности имело то обстоятельство, что в отличие, например, от условий, в которых находилась полотняная промышленность Ирландии, основное, необходимое для производства сырье - лен и пряжа - в большей своей части находилось в руках помещиков, меньше всего промышлявших о нуждах промысла и стремившихся только сбыть продукты своего сельского хозяйства и изделия своих крепостных крестьян по возможно более высоким ценам³ .

Поскольку в XVIII в., до появления на мировом рынке машинной пряжи, выделанная руками силезских прядильщиков пряжа находила еще хороший сбыт в соседних странах, и прежде всего в Богемии и Саксонии, - вопрос о вывозе ее из Силезии неизбежно должен был сталкивать интересы помещиков и купцов- мануфактуристов, вызывать борьбу между ними. В противоположность помещикам купцы-мануфактуристы, не будучи еще прямо заинтересованными в низких ценах на хлеб, поскольку высокая цена на хлеб подталкивала "кустарей" к усиленному труду и делала их более сговорчивыми при продаже купцам готового изделия⁴ , - стремились всеми силами удержать в провинции возможно большее количество пряжи. Рассчитывая добиться падения цен на нее, они в течение всей второй половины XVIII в. не уставали докучать правительству своими требованиями. Они указывали, что удорожание льна и пряжи прямо связано с "бесхозяйственностью помещиков", не желающих усовершенствовать методы обработки льна и стремящихся "путем повышения цен на лен и пряжу вылезти из своих долгов"⁵ . Они настойчиво требовали от правительства в интересах полотняной промышленности или совершенно запретить вывоз из Силезии сырья или обложить лен и пряжу высокими вывозными пошлинами.

Чрезвычайно характерно, что, несмотря на все эти требования и несмотря на отдельные, идущие навстречу мануфактуристам распоряжения правительства, помещикам и тесно с последними связанным владельцам бреславльских оптовых складов льна и пряжи (Garnpackereien), наживавшим большие деньги на экспорте сырья заграницу, всегда удавалось при явном попустительстве со стороны местных властей вывозить заграницу большие партии льна и пряжи. И это не удивительно, поскольку губернаторы провинции всегда были одновременно и крупнейшими местными помещиками, а весь государственный аппарат, сверху донизу, был проникнут дворянским духом и дворянскими интересами. Стоявшие во главе отдельных округов ландраты всегда были представителями местного дворянства и должны были, понятно, сочувствовать вывозу сельскохозяйственных продуктов. "Ландрат... сам владеет поместьями, - рассказывает об этом

¹ Colin. Op. cit., Bd. III, S. 112.

² Ibid, S. 68.

³ Zimmermann, A. Op. cit., S. 242.

⁴ Klober. Op. cit., Bd. II, S. 264, 377, 378.

⁵ Fechner "Garnhandelspolitik" ("Zeitschrift des Vereins fur Geschichte und Altertum Schlesien", Bd. 36. S. 344).

Келльн, - и поэтому он всегда становится на сторону помещиков, когда возникает тяжба между этими последними и подданными: он вечный враг городов и их интересов, он радуется, когда сырые продукты поднимаются в цене, а поэтому всячески поощряет их вывоз"¹ .

Когда дело касалось прямых интересов помещиков, особенно крупнейших из них, даже столь прославленный своими заботами о промышленности Фридрих II не останавливался перед нанесением непосредственного ущерба полотняному производству. В 1777 г., например, он лично запретил ввоз в Силезию нужной для отделки полотна голубой кобальтовой краски. Краска эта производилась в вотчине всесильного в провинции графа Шафготша, в его имении Квербахе, но качество графского изделия совершенно не удовлетворяло силезских мануфактуристов. Несмотря на жалобы купцов, терпевших, по их словам, "ужасные потери" ("horridle Verluste), и указания на то, что краска графа Шафготша только желтит и портит ткани и что после нее приходится снова отмывать и перекрашивать полотно, "Фридрих II оставался все же непреклонным". Запрещение было снова подтверждено в 1780 г., и мануфактуристам не оставалось ничего другого, как только добиваться в каждом отдельном случае лицензии на ввоз хорошей саксонской краски или чаще всего добывать эту последнюю с помощью контрабанды² .

Силезская действительность, таким образом, представлялась достаточно неприглядной. Во всяком случае, она должна была сильно препятствовать прогрессу полотняной промышленности. Еще Шен в своих путевых записках бросил крылатую фразу о том, что самый воздух Силезии нес с собой зависимость и крепостничество. Для быстрого развертывания высшей формы мануфактуры и быстрого перехода к машинной технике эта отсталая феодально-крепостническая обстановка служила, понятно, серьезным, трудно одолимым препятствием. Полное преобладание дворянства - вот основной момент, накладывавший на царившие в Силезии отношения свой мрачный и печальный отпечаток. Прав был поэтому Шен, когда говорил, что "там, где преобладают подобные основные тона, мало можно говорить о культуре"³ .

VI

Феодально-крепостническая среда прежде всего сказывалась на состоянии необходимых для полотняной промышленности кадров рабочей силы. Отсталость населения, отсутствие в провинции квалифицированных мастеров и рабочих - вот частые жалобы купцов и белильщиков, объясняющих именно этим обстоятельством невозможность вводить в Силезии новые методы беления и паровые машины. "Если столяр и сделает правильно порученную ему работу, слесарь все равно допустит ошибку"⁴ , - читаем мы по этому поводу в книге Келльна⁴ .

Да и откуда было взяться в Силезии конца XVIII в. этой квалифицированной рабочей силе? Мы видели выше, какими исключительными трудностями обставляли помещики отход своих крестьян от земли, какие трудности ставили они вообще мобилизации рабочей силы. Так же плохо обстояло дело и с общим и техническим образованием; о низшей школе не приходится и говорить: почти все деревенское на-

¹ Colln. Op. cit., Bd. I, S. 265.

² См об этом Fechner "Wirtschaftsgeschichte der preussischen Provinz Schlesien", S. 187, 531.

³ Schon "Aus den Papieren des Freiherr v. Schon". Bd. I, S. 19.

⁴ Colln. Op. cit., Bd. I, S. 358.

селение поголовно оставалось неграмотным. "Помещик и его служащие предпочитали готовить из крестьянских мальчишек свинопасов, а не студентов"¹ . О том же, что представляли собой насаждавшиеся в Силезии со времени Фридриха II профессиональные школы и прежде всего прядильные школы, хорошо рассказывает автор одной из статей в распространеннейшем силезском журнале конца XVIII в. - "Schlesische Provinzialblatter".

В этих школах меньше всего думали о настоящем техническом обучении. Дети, "приходящие в школы из жалких лачуг, из темных, сырых комнатушек своих родителей", подвергались самой чудовищной эксплоатации. Директора и учителя подобных школ стремились не только покрывать путем эксплоатации детей издержки по содержанию школ, на которые правительство почти не отпускало денег, но и извлекать из труда своих воспитанников определенную для себя выгоду. Уже "самые маленькие и нежные дети обоего пола, от 4 до 6 лет, щипали в первом классе полотняные и толковые тряпицы". Они выделывали корпию, "принося тем самым непосредственную пользу государству в том возрасте, когда дети вообще еще не способны ни к какой умственной и физической работе". В последующих классах так же, как, конечно, и в первом, розга заставляла несчастных ребят приносить "пользу государству"² .

Помимо этого, характерного для крепостнического государства XVIII в. недостатка свободной и, главное, сколько-нибудь квалифицированной рабочей силы, серьезным препятствием для развития полотняной промышленности служили также и особенно тяжелые транспортные условия.

Дороги Силезии и после ее присоединения к Пруссии продолжали находиться в ужасающем состоянии. Шен, испытавший на себе всю прелесть передвижения по ведущей из Швейдница в Вальденбург горной дороге, с возмущением отметил, что "только силезец, расхваливающий свою родину, может назвать эту дорогу шоссейной"³ . Правда, Фридрих II, вывалившийся в 1785 г. из своего возка на дороге в Глатце, предпринял некоторые шаги к улучшению дорожного хозяйства. Местные купцы давно уже осаждали его просьбами, заставив однажды дать на этот счет определенное обещание. Однако несмотря на это прусское правительство не спешило с приведением дорог "в порядок. Оно, во-первых, думало прежде всего о строительстве важных в военном отношении подъездных путей, а во-вторых, поручило организацию дорожного строительства в округах местным помещикам, которые, понятно, не очень спешили с этим делом, отрывавшим с их полей крепостных мужиков. Правительственные ассигнования также были до смешного ничтожны. Не удивительно поэтому, что вопрос о доставке полотна в порты Северного и Балтийского морей, в частности в Гамбург и Штеттин, никогда не терял для силезских купцов и мануфактуристов своей остроты и значения.

Поскольку состояние дороги, соединяющей Силезию с Бранденбургом, было невозможным, купеческие фуры, по словам Клебера, застревали, здесь в песке⁴ , и поскольку не существовало еще шоссе, по-

¹ Ф. Энгельс "Вильгельм Вольф" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XV, стр. 320).

² Schlesische Provinzialblatter" N 8. 1794. См. также описание прядильной школы в Нейштадте, данное Шеном (Schon "Studienreisen", S. 440). Мальчики, (Butteljungen) в этой школе должны были вырабатывать в день 3 - 4 штрейна пряжи, получая за один штрейн 1 крейцер и 2 грёшеля.

³ Schon. Op. cit., S. 499.

⁴ Klober. Op. cit., Bd. II, S. 370.

зволяющего отправлять полотно по направлению к Люнебургу через Кроссен и южные области Старой Пруссии, - экспорт силезского полотна совершался обычно тремя путями: запакованный в ящики и бочки товар отправлялся из горных округов в Гамбург или сухим путем по дороге, соединяющей Хиршберг, через Саксонию с Люнебургом, или водой по двум направлениям: или по реке Одер мимо Бреславля и Франкфурта в Штеттин или по реке Одер, каналу Фридриха-Вильгельма, рекам Шпрее, Хавель и Эльбев Гамбург"¹ .

Беда силезских купцов заключалась в том, что вследствие обмеления Одера и вообще неналаженности здесь речного судоходства им приходилось отправлять свое полотно преимущественно сухим путем, лошадьми, что, разумеется, хотя и повышало скорость, но сильно увеличивало транспортные издержки. Последние вообще были весьма велики² не только потому, что самые условия перевозки товара в XVIII в. неизбежно вызывали необходимость частых перегрузок, остановок в пути для ремонта фур, оплаты складочных помещений на промежуточных пунктах и т. д., но и потому, что при характерной для германских условий "Kleinstaaterei" достаточно велико было еще число различных дорожных и таможенных сборов. Даже передвижение товара внутри самой Силезии и других провинций Пруссии не было свободно от целого ряда характерных для докапиталистической эпохи препятствий.

Марпергер в своей книге о полотняном производстве в Германии, написанной в первой четверти XVIII в., оставил нам подробное описание препятствий, которые встречали на своем пути в Гамбург силезские полотно и пряжа. Большинство этих препятствий благополучно дожило до самого конца старой прусской монархии. Только между Бреславлем и каналом Фридриха-Вильгельма, т. е. почти не выезжая из пределов провинции, таможенные сборы взимались с каждой бочки товара до трех раз: в городах Глогау, Кроссене и Фюрстенберге. Затем по пути в Берлин приходилось платить еще два раза особые шлюзовые и речные сборы. О том, как тяжелы были для купцов эти накладные расходы, можно судить, если сравнить эти дополнительные затраты на внутренние таможни, с собственно транспортными издержками. В то время как сама перевозка бочки пряжи из Бреславля в Берлин в течение первой половины XVIII в. обходилась купцу примерно в 9 талеров, он должен был еще дополнительно выкладывать 5 1/2 талеров на оплату всех указанных выше таможенных поборов³ . Все это выколачивалось, в конечном счете, из потребителя, а главным образом, из непосредственного производителя - ткача.

К концу XVIII в. ряд внутренних таможен в пределах Пруссии был уничтожен и сборы на речных путях несколько уменьшены⁴ . После состоявшейся в январе 1755 г. специальной конференции прусских чиновников были снижены наполовину все таможенные сборы на полотно, отправляемое через Кроссен и Франкфурт на Одере в Штеттин и через Кроссен и Берлин в Гамбург. Однако снижение это не могло принести силезским купцам сколько-нибудь ощутительной пользы,

¹ Klober. Op. cit., Bd. I, S. 370 - 372.

² Зомбарт в "Современном капитализме" приводит сведения о стоимости перевозки центнера полотна из Ландсхута в Гамбург в 1780 г. Она была не ниже 3 - 3 1/2 талеров (Sombart "Der moderne Kapitalismus". Bd. II, S. 344).

³ Marperger "Ausfuhrliche Beschreibung", S. 95, 109 - 110.

⁴ См. об этом Fechner "Wirtschaftsgeschichte der preussischen Provinz Schlesien", S. 227; Zimmermann A. Op. cit., S. 76.

так как все равно длительность перевозок по водным путям заставляла их предпочитать барке вьюки и фуры.

Старинное, складочное право (Stapelrecht) Штеттина и Франкфурта на товары, идущие вниз и вверх по Одеру, продолжало существовать вплоть до начала XIX века. Это приводило в свою очередь к резкому удорожанию льняных семян, ввозившихся, как известно, в Силезию из России. Один только Франкфурт наживал на этом чисто феодальном "праве" до 3 талеров с тонны семян стоимостью в 18 - 22 талера¹ . Семена, цена которых в Мемеле равняется 6 талерам, стоят во Франкфурте уже 12 талеров, а в Бреславле - 18 талеров, жалуется Хазенклевер² .

Все эти обстоятельства должны были неизбежно тяжело сказываться на оборотах не только внутренней, но и внешней торговли.

Нетрудно догадаться, что в самой провинции почти не существовало спроса на изготовлявшиеся в горных округах полотняные ткани. При отсутствии сколько-нибудь крупных городов, при огромном численном преобладании полунищего крепостного сельского населения, удовлетворявшего с помощью домотканного полотна свои потребности в белье и одежде, - о сколько-нибудь значительном сбыте продуктов полотняной мануфактуры внутри самой провинции, разумеется, не могло быть и речи. Но особенно большое значение для всего последующего развития полотняных промыслов Силезии имело то обстоятельство, что в течение всей второй половины XVIII в. чрезвычайно слабо развивался и вывоз силезского полотна в другие, соседние провинции Пруссии и другие германские государства. Поскольку "степень развития внутреннего рынка есть степень развития капитализма в стране"³ , трудно, конечно, переоценить значение этого тормозящего развитие фактора.

О том, как слабо развивался сбыт силезского полотна в другие прусские провинции, а также в другие германские государства, дает великолепное представление следующая таблица⁴ .

Бросается в глаза не только сравнительная незначительность сбыта

¹ Colln. Op. cit., Bd. I, S. 366.

² Hasenclever. P. Op. cit., S. 178 ("Ueber die jetzige Lage").

³ Ленин. Соч. Т. III, стр. 42.

⁴ Составлена по опубликованным в "Schlesische Provinzialblatter" данным; см. также Zimmermann A. Op. cit., S. 460 - 467 (Beilage V).

силезского полотна в другие области Пруссии и Германии (7 - 8% всего торгового оборота), но и ничтожное увеличение в течение второй половины XVIII в. самой емкости внутреннего рынка. Несмотря на некоторое увеличение абсолютных цифр сбыта за время с 1752 по 1788 г. (до 2218 тыс. талеров с 1651 тыс.), сбыт полотна на внутреннем германском и прусском рынках относительно даже понизился (с 3,64 до 3,48% для провинций Пруссии и с 4,9 до 4,35% для других германских государств).

Стоит, мы думаем, сравнить эти характерные для отсталой прусской провинции цифры с данными, характеризующими емкость английского внутреннего рынка в тот же период. В 1756 г. годовая потребность в полотне для Великобритании и ее колоний была определена парламентом в 80 млн. ярдов. Из них, согласно парламентскому отчету, в этом году было ввезено из-за границы 30 млн. ярдов, произведено в Ирландии 12230767 ярдов, в Шотландии - 12 млн. ярдов, в Англии - 25769233 ярда. Вывоз же британского и ирландского полотна в чужие страны в 1754 г. равнялся только 25226769 ярдам¹ .

Специально для Ирландии Джилль в своем исследовании устанавливает следующие цифры: в 1770 г. из 42,4 млн. ярдов, произведенных на мануфактурах Ирландии, 17 млн., т. е. 40,3%, пошло на покрытие потребностей самого ирландского населения; в 1784 г. процент этот достигал уже 45,3 (22 млн. ярдов из 48 млн.)² . "Около трети или половины всего полотна, проходящего через Linen Hall (в Дублине), продавалось затем для потребления в Ирландии"³ , - указывает он.

Огромным препятствием для развития внутреннего рынка для силезского полотна служили не только общие, не изжитые еще феодально-крепостнические пережитки и натурально-хозяйственные отношения - нищета силезской деревни и слабость силезских городов, - не только ужасающие транспортные условия, но и специфическое положение Силезии как новой, недавно вошедшей в состав Пруссии провинции.

Еще Келльн в своей книге указывал на то, что "Силезия является провинцией (Пруссии), которую рассматривают как покоренную и вследствие этого облагают налогами прежде всех других, создавая тем самым тысячу поводов для недовольства"⁴ . В области торговли это отношение к Силезии со стороны прусских властей сказывалось, в постоянном предпочтении, оказываемом продуктам промышленности старых прусских провинций, прежде всего Берлина и Потсдама, и в постоянном стремлении поставить всю таможенно-запретительную систему именно на службу последним. Правительство всячески стремилось обеспечить промышленникам старой Пруссии возможность свободно покупать силезское сырье, совершенно не считаясь при этом с самой силезской промышленностью; вместе с тем оно всегда было озабочено внедрением в Силезию промышленных изделий из Бранденбурга, Марок и т. п., вовсе при этом не торопясь разрешить силезским негоциантам беспошлинный, беспрепятственный ввоз силезских товаров в остальную Пруссию.

В этом отношении рвение германских властей не останавливалось

¹ Warden A. I. "The Linen Trade, Ancient and Modern", p. 665 - 666. 1867.

² Gill. Op. cit., p. 160 - 161.

³ Ibid., p. 175.

⁴ Colln. Op. cit., Bd. 1. S. 118.

даже перед принудительным размещением на силезских рынках определенного количества берлинских и потсдамских товаров¹ .

Слабый темп накопления необходимых для развития полотняной промышленности капиталов был неизбежным и закономерным следствием всех указанных выше обстоятельств.

В течение всей второй половины XVIII в. и позднее силезские купцы и мануфактуристы не устают постоянно жаловаться на отсутствие у них достаточных капиталов, на слабое развитие в провинции кредита и кредитных учреждений, и на невозможность вследствие этого успешно поднимать и развивать производство.

Вот, например, выдержка из характерного послания купеческих старшин Хиршберга, Ландсхута, Шмидеберга и других горных городов, направленного в 1765 г. губернатору провинции Шлабрендорфу: "купечество наших мест страдает от исключительно большого недостатка в денежных средствах и что вследствие этого ни один купец не может поддерживать деньгами другого"² . О том же самом явлении постоянно говорят и страницы "Schlesische Provinzialblatter", причем многие авторы помещенных в этом журнале статей, подчеркивая разницу в положении бюргерства и дворянства, настойчиво требуют от правительства решительного отказа от исключительного поощрения помещичьего хозяйства и щедрого финансирования основанного в 1769 г. дворянского земельного банка. Банк этот, находящийся под высоким покровительством, не только щедро ссужал деньгами всех помещиков Силезии, выдавая им закладные листы на суммы до половины стоимости их имений, но и неуклонно снижал высоту процента по этим ссудам (с 5 1/3% в 1769 г. до 4% в 1787 г.)³ .

В то время как "города бедны и находятся в полной зависимости от деревни, а земельный банк им совершенно не подчинен, дворянство образует богатое, крепко спаянное сословие, пользующееся сверхбольшим весом и влиянием", - читаем мы, например, в одной из статей журнала, посвященных вопросу о кредите⁴ . С нескрываемой злобой говорится в другой статье о том, что "наш милый дворянский земельный банк" оттянул к себе все свободные капиталы, "для того чтобы отомстить городам"; причем автор делает -и соответствующий вывод: бюргеры в свою очередь должны объединиться для защиты своих интересов и создать впротивовес дворянскому банку свое общество взаимного кредита, свой Leh-Bank⁵ .

Жалобами на недостаток кредита пестрят все номера "Schlesische Provinzialblatter" конца XVIII века. О том же говорят нам и книги Клебера и Келльна. Первый из этих двух авторов пессимистически подчеркивает, что именно вследствие недостатка капиталов "обширные и смелые торговые предприятия могут вестись только в портовых городах и свободных государствах"⁶ . Второй мрачными красками обрисовывает положение силезского мануфактуриста, предлагая в свою очередь проект создания в горных округах общества взаимного кредита⁷ . Следует сказать, что и сами купцы или их представители в те-

¹ См. об этом Fechner "Witschaftsgeschichte der preussischen Provinz Schilesien", S. 226 и его же статью "Garnhandelspolitik" ("Zeitschrift des Vereins fur Geschichte und Altertum Schlesiens". Bd. 36).

² Eichborn K. "Soll und Haben von Eichborn & Co.". S. 30. 1928.

³ См. о дворянском поземельном банке Силезии у Ziekursch I. "Hundert Jahre-Schlesische Agrargeschichte" (I Kap., § 1).

⁴ "Schlesische Provinzialblatter", N 3. 1790.

⁵ Ibid., N 1. 1795.

⁶ Klober. Op. cit., Bd. II, S. 375.

⁷ Colln. Op. cit., Bd. I, S. 293 ff.; Bd. III, S. 162 - 163.

чение всей второй половины XVIII в. неоднократно обращались к правительству с просьбами помочь им денежными средствами, поскольку потребные для организации крупного производства капиталы "превышают силы каждого отдельного бюргера" и поскольку при организации крупного производства, "капитал по началу не приносит никаких процентов"¹ .

Незачем много говорить здесь о том, что отдельные попытки насквозь проникнутого дворянскими интересами прусского правительства пойти навстречу интересам силезских промышленников и создать в провинции специальное кредитное учреждение, призванное финансировать промышленность, были заранее обречены на неудачу. И Фридрих II и его ближайшие преемники всегда рассматривали Силезию и ее полотняную промышленность в качестве основного источника доходов и при организации соответствующего банка не могли не исходить прежде всего из интересов казны. Хотя, по словам тайного советника Бурмба, "ни один банк в мире так хорошо не отвечает интересам публики", как открытый в 1765 г. в Бреславле филиал Берлинского королевского банка, - банк этот, вместо снабжения мануфактуристов полноценными деньгами, размещал в горах в принудительном порядке свои обесценивающиеся банкноты и в конце концов вызвал только всеобщее недовольство и жалобы промышленников"² .

Явно недостаточный темп накопления капитала и отсутствие кредита ставили силезскую полотняную промышленность в зависимость от иностранного капитала, особенно же от капитала лондонских, амстердамских и гамбургских купцов и банкиров.

Сами силезские промышленники признавали, что их торговые дома "большей частью созданы на английские деньги"³ . О том, что гамбургские оптовики вкладывали свои капиталы в полотняную промышленность Силезии и что ежегодно из Гамбурга поступали в горные округа крупные суммы денег для закупки там полотняной ткани, рассказывает нам не один только Келльн⁴ , об этом говорят также другие источники. Самые условия, при которых производилась реализация силезского полотна на внешнем, заграничном рынке, толкали к установлению и закреплению этой зависимости.

Дело заключалось прежде всего в том, что целый ряд обстоятельств значительно увеличивал время оборота капитала силезского мануфактуриста, что в свою очередь требовало от него авансирования очень больших и, если принять во внимание слабый темп накопления, обычно совершенно непосильных капиталов.

Не говоря уже о длительном времени производства - мы видели выше, что процесс аппретуры полотна, а о нем, собственно, и может

¹ "Schlesische Provinzialblatter" N 7. 1795; см. также в N 2, 1790 г., и N 4 за 1790 г. - статьи: "Schreiben eines Burgers an die Bewohner der Stadte"; "Bemerkungen uber diesen Rath"; "Ueber die Einfuhrung eines Staatskreditsystems"; специально о необходимости помочь организацией кредита "fur die kleinern Kapitalisten Landleute und Stadter, die sich nicht bis zu den Pfandbriefen erheben konnen, fur kleine Negozianten"; см, также в N 5 за 1794 год.

² Poschinger "Bankwesen und Bankpolitik in Preussen". Bd. I, S. 137. ff. Berlin. 1878.

³ "Schlesische Provinzialblatter" N 12. 1788.

⁴ Colln. Op. cit. Bd. III, S. 160. ("Ehemals hatten die grossen Hamburger Kapitalisten ihre Gelder im Gebirge mit in den Ladern dortiger Kauflleute stecken").

идти здесь речь в данной связи, затягивался в силезских условиях до 13 - 15 месяцев и больше¹ , - время обращения капиталов по ряду причин также растягивалось на долгие месяцы и даже годы. Хазенклевер и Клебер подробно рассказывают нам об этом.

Первый в одной из своих статей, пытаясь определить причины успехов ирландской и шотландской полотняной промышленности, устанавливает прежде всего, что ирландские и шотландские промышленники могут получать свои семена прямо из Америки или из портов Балтийского моря, причем расходы их очень незначительны. Затем ирландские и шотландские промышленники выигрывают на том, что силезским купцам приходится переплачивать за перевозку полотна в Гамбург не менее 10 талеров с каждого корабельного фунта товара. Вместе с тем силезские товары доставляются в портовые города в значительно более длительные сроки. Чтобы добраться до Гамбурга, им нужен, если отправка производится по суше, один месяц и, если их отправляют туда водой, - 7 - 8 недель; ирландцы же в 8 - 14 дней доставляют свое полотно прямо в порты Португалии. "Англичане доставляют свои товары скорее и лучше в Америку, чем мы - в Гамбург"² , - печально подчеркивает Хазенклевер, приводящий в своих статьях и письмах любопытные данные относительно торговли силезским полотном в Северной Америке.

Не имея достаточно оборотных средств и испытывая постоянную нужду в наличных деньгах для расплаты с ткачами и закупки сырых материалов, силезские промышленники по необходимости должны были зависеть от отдельных местных силезских ростовщиков-банкиров, связанных с гамбургскими или амстердамскими купцами и бравших на себя посредничество при заключении большинства торговых сделок.

Таких занимавшихся посредничеством банкирских домов в Силезии конца XVIII в., а именно в Бреславле, было несколько (до семи), но наибольшее значение среди них для полотняной промышленности, безусловно, имел банкирский дом "Эйхборн и К°". Основанный в 1728 г., банк этот существует еще и в настоящее время. Во второй половине XVIII в. именно при его посредстве и через него совершалось огромное большинство сделок по продаже силезской полотняной ткани заграницу. Вышедшая в 1903 г. и переизданная в 1928 г. специальная монография, написанная одним из современных владельцев банка, Куртом фон Эйхборном ("Das Soll und Haben von Eichborn K° in 200 Jahren"), позволяет нам поближе познакомиться с организацией силезской экспортной торговли XVIII века.

Согласно сохранившемуся в архивах банкирского дома отчету, в начале XIX в. "Эйхборн и К°" в области полотняной торговли вели два сорта операций: во-первых, банк сам закупал в горных округах при помощи специальных, связанных с ним купцов-посредников партии полотняной ткани, а затем за свой страх и риск отправлял их заграницу, во-вторых, - и эта операция занимала главное место в его деятельности, - банк вел крупную комиссионную торговлю (Commissions-handel), в которой "испанцы, португальцы, англичане и представители других наций поручали ему закупку нужных им сортов полотна".

При операциях первого рода, согласно отчету, банку приходилось подолгу держать товар на заграничных складах и продавать его затем часто не за наличные, а в кредит, причем всегда был очень велик

¹ Hasenclever, P., Op. cit., S. 199.

² Ibid., S. 202.

риск не получить обратно свои деньги; при операциях второго рода иностранные заказчики оплачивали счета только при отправке им товара или, еще чаще, лишь тогда, когда товар прямо прибывал в Гамбург¹ .

Деловые сношения фирмы с мануфактуристами горных округов заключались в том, что банк, получив часть суммы заказа (до одной трети) от гамбургских или амстердамских экспортеров² , выдавал мануфактуристам аванс наличными или открывал им кредит на покупку сырья и оплату рабочей силы, а затем получал от них готовый товар для отсылки заграницу. В случае получения мануфактуристами непосредственных заказов из Гамбурга или Амстердама, банкирский дом "Эйхборн и К°" также выполнял посреднические функции: по предложению заграничных заказчиков, он открывал мануфактуристам определенный кредит, покрываемый в дальнейшем Гамбургом или Амстердамом своими векселями³ .

Операции первого рода, т. е. собственный экспорт полотна заграницу, занимали в общем балансе банка, как сказано, весьма незначительное место. Для Силезии конца XVIII и начала XIX в. характерно именно преобладание комиссионной торговли. Согласно указанному выше банковскому отчету, постоянный недостаток собственных капиталов ставил финансовые круги Силезии в "неприятное положение" и приводил к тому, что, "поскольку все банковское дело в Бреславле определяется наличными торговыми отношениями в стране, бреславльский так называемый банкир должен рассматриваться не как человек, имеющий значительную кассу ("nicht als Mann von bedeutender Kasse"), но, скорее, как комиссионер, который должен только стараться реализовать поступающие к нему векселя, чтобы добывать необходимые денежные средства для купцов, занимающихся промышленностью" ("den Fabrikhandel treibenden Kaufleuten").

Таким образом, банкирский дом "Эйхборн и К°" - "банкир всего силезского купеческого сословия и вследствие этого всей силезской полотняной торговли"⁴ , - от которого в значительной мере зависели все центры полотняной промышленности в горных округах: Ландсхуте, Хиршберге, Шмидеберге и др., - сам находился в полной зависимости от иностранного капитала, обслуживая почти исключительно нужды гамбургских и амстердамских оптовиков. Подобной же посреднической деятельностью занимались я другие бреславльские банкиры, а также и некоторые берлинские банкирские дома. Среди этих последних следует особо отметить основанный в 1712 г. банк Шплитбергера и Даума (перешедший затем, в 1795 г., к братьям Шиклер и в качестве байка "Дельбрюк, Шиклер и К°", существующий в настоящее время). Банк этот подобно "Эйхборну и К°" имел в горах постоянных агентов-факторов и вел интенсивную посредническую торговлю с заграницей⁵ .

Эта деятельность Эйхборнов, Шиклеров и других банкиров, понятно, недешево обходилась Хазенклеверам, Альберти и другим силезским промышленникам, которые возмещали свои потери выжиманием последних соков из ткачей. О процентах, обычно взимавшихся банкирами при ссудах и в качестве комиссионных, стыдливо молчат

¹ Eichborn, K. Op. cit., S. 63.

² Fechner "Wirtschaftsgeschichte der preussischen Provinz Schlesien", S. 68.

³ Eichborn, K. Op. cit., S. 46.

⁴ Ibid., S. 18.

⁵ Lenz, F. und Unholtz, O. "Die Geschichte des Bankhauses Gebruder Schickler". Brl. 1912.

страницы монографий, изданных в наши дни на деньги современных владельцев банков; во всяком случае, проценты эти были не меньше 5 - 8¹ , поднимаясь и много выше, в зависимости от характера сделки. О прибылях "Эйхборна и К°" или "Братьев Шиклер", конечно, также ничего не говорят книги, посвященные истории этих банкирских домов. Прибыль эта, несомненно, была весьма и весьма высокой, во всяком случае, относительно куда более высокой, чем прибыль самих силезских мануфактуристов, оттиснутых от внешнего рынка, как мы видим, не только гамбургскими и амстердамскими экспортерами, но и местными силезскими финансистами. О высоте этой прибыли косвенно можно судить по исключительному темпу увеличения основного капитала фирмы "Эйхборн и К°", располагавшей в 1795 г. 22 тыс. талеров, в 1800 г. - 137 тыс. талеров, в 1805 г. - 233 тыс. талеров и в 1815 г. - 461 тыс. талеров² .

*

Итак, не может подлежать ни малейшему сомнению, что к концу XVIII в. торговый капитал в Силезии сделал уже значительные успехи, сумев воздействовать самым разлагающим образом на старую организацию полотняного производства. Тем не менее прочность существовавших еще в провинции феодальных производственных отношений, наличие в Силезии крепостничества ставили определенные преграды хозяйственной активности местных агентов торгового капитала - силезских буржуа, которые к концу XVIII в. далеко еще не овладели в провинции экономическими командными высотами, а политически были еще достаточно бесправны. Не располагая свободной рабочей силой, имея перед собой узкий, слабо развивающийся внутренний рынок, эти силезские буржуа, индивидуальный капитал которых не достигал еще "той минимальной величины, при которой становится возможным капиталистическое производство в собственном смысле слова" (Маркс), не могли не только освободиться от ручного труда, но и отрешиться от низших форм капиталистической мануфактуры. Скорее наоборот, в данной исторической обстановке именно эти низшие формы мануфактуры должны были обеспечить им не только относительно высокую норму прибыли, но и некоторые шансы в борьбе на мировом рынке с ирландскими, шотландскими и голландскими капиталистами.

Имея дело с кустарем-крестьянином, неспособным дать качественно высокое изделие, переставшим уже быть сельским хозяином в подлинном смысле этого слова, но привязанным еще к земле тысячами нитей, силезский мануфактурист стремился использовать в борьбе с конкурентами на мировом рынке единственно доступное ему оружие - дешевизну силезского продукта. Понижая заработную плату ткача "так, как этого не бывает нигде", пользуясь тем, что "картофельное поле, корова, небольшой огородный участок" позволяли ткачу "продавать свою рабочую силу ниже стоимости", он мог дарить заграничному покупателю большую часть прибавочной стоимости и покрывать собственную прибыль с избытком вычетами из нормальной заработной платы своих работников³ . В этом-то, как известно, и заключалась тайна исключительной дешевизны силезских полотняных тканей.

¹ Eichorn, K. Op. cit., S. 43.

² Ibid., S. 61.

³ Энгельс. Письмо Авг. Бебелю от 11 декабря 1884 г. ("Письма" под ред. Адоратского, стр. 353. 1931.)

"Алчные к деньгам немецкие буржуа", силезские буржуа в особенности, приспосабливались, как могли, к наличным в Пруссии и Силезии феодально-крепостническим отношениям: "они знали, что легче всего ловить рыбу в мутной воде", и именно поэтому, говоря словами Энгельса, находили в окружавшем их "постоянном беспорядке источник богатства". Силезские купцы и мануфактуристы, все эти Хазенклеверы всех сортов и мастей, хорошо знали и хорошо понимали, что по сравнению с другими, более передовыми странами Западной Европы феодально-крепостническая Германия - "только навозная куча". Но они, подобно другим германским буржуа конца XVIII в., "хорошо чувствовали себя в этой грязи, потому что сами были навозом и чувствовали себя в тепле, окруженные навозом"¹ . И именно поэтому в данной, исторически обусловленной обстановке они с неизбежностью превращались в определенную злую реакционную силу, задерживавшую переворот в старом способе производства. Вместо того чтобы толкать вперед общественное разделение труда в мануфактурах и стремиться к быстрому переходу "к той высшей форме торгового капитала, когда скупщик прямо раздает материал "кустарям" на выработку за определенную плату", а "торговый капитал скупщика переходит... в промышленный капитал"² , они только консервировали и цементировали старые производственные отношения, стремясь при помощи грубых, крепостнических форм эксплоатации высасывать прибавочный продукт из мелких производителей. Противоречивая консервирующая роль торгового капитала проявлялась, таким образом, в полотняных промыслах Силезии с исключительной яркостью и силой.

¹ Энгельс. Статьи из "Полярной звезды" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. V, стр. 6).

² Ленин. Соч. Т. III, стр. 285.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - С. КАН:

Комментарии: