Libmonster ID: RU-15243

Политика России на Кавказе и в Средней Азии исследуется и в зарубежной историографии, унаследовавшей от XIX века ряд идей с известной социальной и политической мотивацией. Среди западных ученых немало тех, кто, не утруждая себя исследовательскими поисками, придерживается трафаретов из идеологического арсенала русофобов прошлого столетия. Такое многостороннее и сложное явление, как русско-кавказские и русско- среднеазиатские отношения, по старинке сводится к монархической "жажде" экспансии и победных лавров1 . Зарубежная буржуазная наука в лице представителей ее консервативного направления не желает видеть историю дипломатических и культурных связей России с народами окраин. Ее скорее интересуют конфликтные ситуации в этом общении, позволяющие подменить проблему присоединения Кавказа и Средней Азии к России проблемой завоевания. При этом продолжаются попытки поставить знак равенства между царской и советской политикой в национальном вопросе, доказать наличие извечной вражды между народами СССР2 .

Чтобы придать обветшалым концепциям более привлекательный вид, на них иногда накладывается наукообразный грим. В продвижении России в Среднюю Азию усматривают два определяющих фактора - хозяйственное развитие и "земельный голод" в России. Отсюда выводится некая "русская" модель колониализма, основанная на "евразийском синтезе". В этой схеме Англия выступает державой миролюбивой, обороняющейся от "натиска" России3 . Высказывается мысль о тождественности политики России и колониальной экспансии Англии и Франции с той лишь разницей, что в первом случае пути вторжения пролегали по земле, во втором - по морю4 . Однако в действительности проникновение России на Кавказ и в Среднюю Азию протекало своеобразно. Россия


1 Florinsky M. Russia. A History and an Interpretation. Vol. 1. N. Y. 1953, p. 541.

2 Harcave S. A History of Russia. Ciiicago - Philadelphia - N. Y. 1956, p. 253; Russian Foreign Policy. Yale University Press. 1962, pp. 490 - 492; Jelavich B. A Century of Russian Foreign Policy 1814 - 1914. N. Y. 1964, p. 82; Central Asia. A Century of Russian Rule. N. Y. - Lnd. 1967; Chirovsky N. L. An Introduction to Russian History. N. Y. 1967, p. 110; Tillett L. R. The Great Friendship. Chapel Hill. 1969.

3 Ruehl L. Russlands Weg zur Weltmacht Dusseldorf - Wien. 1981, S. 240, 244, 247.

4 Russia's Eastward Expansion. Englewood - N. Y. 1964, p. 158; An Introduction to Russian History. Lnd. - N. Y. 1976. p. 18; Girault R., Ferro M. De la Russie a l'URSS. L'histoire de la Russie de 1850 a nos jours. P. 1983, p. 11.

стр. 37


и Кавказ издавна жили в соседстве, способствовавшем торговому, дипломатическому и культурному общению, укреплявшемуся и превращавшемуся в историческую традицию. Опыт такого общения позволил кавказским народам в конце XVIII - начале XIX в. обратиться к России за помощью против Ирана и Турции.

Советские историки на конкретном материале раскрыли характер вхождения Кавказа в состав России и прогрессивные последствия этого процесса, не идеализируя внешнеполитических замыслов самодержавия и не приукрашивая тягот, принесенных новой властью социальным низам региона5 . Аналогичные выводы сделаны в советской историографии и в отношении Средней Азии6 . Там, как и на Кавказе, непосредственное территориальное соприкосновение с Россией, исторические связи между нею и Средней Азией, внешняя угроза (Англия) обеспечили довольно быстрое сращивание их в едином государственно-административном и хозяйственном организме.

Английское и французское владычество в колониях имело свои особенности. Между Францией и Алжиром, а тем более между Великобританией и Индией, общей границы не было. Англия утвердилась в Индии в середине XVIII века. Индийский крестьянин знал лишь английского солдата и колониального чиновника. Практически исключалось общение между индийскими и английскими трудящимися7 . Британский колониально- административный и военный аппарат в Индии в противоположность российскому на Кавказе и в Средней Азии был высшей господствующей кастой, отгороженной от местного населения и закрытой для его представителей. Иноземный гнет послужил причиной многолетней освободительной борьбы, закончившейся в итоге отделением Индии от Англии.

К. Маркс отмечал, что британцы причинили Индостану неизмеримо глубокие бедствия, а их созидательная работа едва заметна за грудой развалин8 . Созидательная работа России на Кавказе9 и в Средней Азии10 при всех негативных сторонах царского управления началась с первых лет присоединения. Страны, стоявшие в стороне от мирового хозяйства и даже истории11 , втягивались в рыночные отношения и товарно-денежное обращение; развивались их экономика и культура; усиливались и принимали всесторонний характер их связи с Россией.

Указанные выше идеи зарубежных ученых, как правило, характерны для работ, охватывающих историю СССР в целом. Их авторы ограничены


5 См.: Смирнов Н. А. Политика России на Кавказе в XVI - XIX вв. М. 1958; Фадеев А. В. Россия и Кавказ первой трети XIX в. М. 1960; Галоян Г. А. Россия и народы Закавказья. М. 1976; Агаян Ц. П. Роль России в исторических судьбах армянского народа. М. 1978; Сургуладзе А. Н. Прогрессивные последствия присоединения Грузии к России. Тбилиси. 1982; Великий Октябрь и передовая Россия в исторических судьбах народов Северного Кавказа (XVI в. - 70-е гг. XIX в.). Грозный. 1982; Брегвадзе А. И. Славная страница истории. М. 1983; см. также коллективные труды по истории республик Закавказья и Северного Кавказа.

6 См.: Тихомиров М. Н. Присоединение Мерва к России. М. 1960; Зияев Х. З. Средняя Азия и Сибирь в XVI - XIX вв. Ташкент. 1962; Халфин Н. А. Присоединение Средней Азии к России. М. 1965; Аминов А., Бабаходжаев А. Экономические и политические последствия присоединения Средней Азии к России. Ташкент. 1965; Аннанепесов М. С. Укрепление русско-туркменских взаимоотношений в XVIII - XIX вв. Ашхабад. 1981; Социально-экономические предпосылки и прогрессивное значение присоединения Казахстана к России. Алма-Ата. 1981; Сарембаев М. А. Добровольное присоединение Мерва к России и некоторые вопросы права международных договоров. - Известия АН ТССР, серия общественных наук, 1983, N 6; см. также коллективные труды по истории республик Средней Азии.

7 История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 4. М. 1967, с. 450 - 451.

8 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 9, с. 131, 225.

8 Хачапуридзе Г. В. Об историческом значении присоединения Грузии к России. - Вопросы истории, 1954, N 5; Галоян Г. А. Ук. соч.

10 Аминов А., Бабаходжаев А. Ук. соч.

11 См. Ленин В. И. ПСС. Т. 3, с. 594 - 595.

стр. 38


в возможностях специально изучить тот или иной сюжет, что, естественно, сказывается на качестве его освещения. Однако главной причиной искаженного толкования политики России на Кавказе и в Средней Азии является предвзятость, порожденная зависимостью исследователей от политико- идеологических доктрин буржуазного общества. Вместе с тем на Западе имеются историки, понимающие порочность подобного подхода к проблеме и пытающиеся преодолеть его. Удается это далеко не всем в равной степени. Авторы, о которых пойдет речь, различаются (подчас довольно заметно) по степени объективности, глубине проникновения в источник и факт, иногда даже по общей идеологической ориентации, а значит - и по внутренней психологической готовности к признанию того, что обычно отвергалось, и т. д.

Подобные признания особенно примечательны в устах исследователей, принадлежащих к правому, консервативному направлению в зарубежной историографии (например, А. Беннигсен). Указанные обстоятельства придают условность понятию "объективистское течение" в современной западной исторической науке. Заметим также, что для авторов настоящей статьи критерием оценки ученого служили лишь его взгляды на проблему политики России на Кавказе и в Средней Азии в XIX веке. Мы стремились как можно полнее показать состояние и тенденции зарубежной буржуазной историографии 50-х - начала 80-х годов, преодолеть негативно-стереотипное представление о ней, еще встречающееся в советской литературе. Мы не затрагиваем проблемы т. н. Кавказской войны, считая ее самостоятельной темой, связанной с внутренней жизнью народов Дагестана и Чечни и имеющей лишь косвенное отношение к политике России на Кавказе12 .

Среди зарубежных ученых особое внимание политике Петербургского кабинета на окраинах России уделяют англоязычные авторы. Их работы занимают центральное место в нашей статье. В комплекс вопросов, поднимаемых этими историками, входит прежде всего объяснение мотивов продвижения России на Кавказ и в Среднюю Азию, причин ее сравнительно быстрого утверждения там и общей оценки ее роли в судьбах нерусских народов.

Английский кавказовед У. Аллен рассматривает присутствие России на Кавказе как стратегическую необходимость, оправданную в условиях соседства с мусульманскими державами и напряженной обстановки на южнокавказских границах. В русско-турецкой войне 1828 - 1829 гг. он выделяет обстоятельство, способствовавшее успеху армии И. Ф. Паскевича: активное содействие армянского населения, "приветствовавшего победу русских как свою собственную". Характеризуя обстановку в Грузии в 20 - 40-е годы XIX в., Аллен отмечает прочность позиции царской администрации, поскольку ни среди местной знати, ни среди крестьянства серьезных антирусских настроений не наблюдалось. Английский историк Х. Ситон-Уотсон считает, что успеху России на Кавказе способствовали симпатии грузинского и армянского народов к единоверной христианской державе. Причины активизации Петербургского кабинета на Кавказе Г. Стефенсон (США) усматривает в соображениях военно- политических: владение этим регионом открывало новые перспективы в борьбе за контроль над Турцией и черноморскими проливами13 .

Прогрессивные последствия присоединения Кавказа к России на примере Армении раскрывают Р. Хованнисян и В. Григорьян (оба из США). Несмотря на ограниченные возможности развития под скипетром царя, отмечают они, армянское население было освобождено от гонений турок


12 См. Блиев М. М. Кавказская война: социальные истоки, сущность. - История СССР, 1983, N 2.

13 Allien W. E. D., Muratoff P. Caucasian Battlefields. Cambridge. 1953, pp. 40, 67; Se ton-Wats on H. The Russian Empire 1801 - 1917. Oxford. 1967 pp. 61, 290; Stephenson G. Russia from 1812 to 1945. N. Y. 1969, pp. 276 - 278.

стр. 39


и получило свою территорию. Авторы пишут, что прорусская ориентация была господствующей в политических настроениях армян, веривших, что Россия сможет обеспечить физическое сохранение народа, его культурное и государственное развитие, а оппозиционность армянских политических деятелей не являлась свидетельством антирусских чувств. Она была направлена против самодержавия как общественной системы14 .

Американский исследователь М. Раев полагает, что приобретением Кавказа Россия проложила себе путь в Среднюю Азию, объясняя ее появление в этих районах тремя мотивами: экономическим (поиск свободных земель для возделывания), стратегическим (обеспечение безопасности открытых границ на юге и юго-востоке государства), религиозным (защита единоверных народов, покровительство миссионерской деятельности по распространению христианства). Признавая необходимость учета всех этих факторов, все же заметим, что среди них приоритет принадлежал не экономическим соображениям, как, судя по всему, думает М. Раев, а политическим15 . Он замалчивает факты, свидетельствующие о прогрессивном экономическом и идейно-культурном влиянии России на Кавказе и в Средней Азии, усматривая едва ли не весь смысл ее присутствия там в покушении на самобытность16 .

Противоречиво определяет мотивы проникновения России на Кавказ американский историк М. Эткин. Она исходит из тезиса о том, что экспансия являлась обычной формулой общения между народами и главной, не подлежащей критике внешнеполитической доктриной любой более или менее значительной державы в условиях нового времени, когда владение колониями расценивалось как признак принадлежности к цивилизованному миру и чуть ли не высшая государственная добродетель. На Кавказ Россию, по мнению Эткин, увлекали престижные соображения, связанные как со стремлением отправиться в "крестовый поход" против "мусульманского варварства" во имя утверждения собственного величия, так и с искушением иметь и эксплуатировать в подражание Западной Европе далекие экзотические земли. Но автор непоследователен в отстаивании этой идеалистической посылки, часто выдвигая на первый план экономические причины. Ее концепция становится вовсе эклектичной, когда в нее вводится еще один момент: решение Петербургского кабинета о присоединении Грузии было вынужденной мерой, продиктованной опасением лишиться важного стратегического района в условиях ирано-турецкой активности в Закавказье17 .

Плюралистическая схема Эткин (методологически напоминающая "теорию факторов" В. О. Ключевского) уязвима не только ввиду своей противоречивости, но и потому, что она фактически отвергает обоснованную советской историографией идею о доминировании в устремлениях России на Кавказ политической мотивации. Согласно традиции буржуазной историографии, автор считает зыбкой грань между образованием Русского централизованного государства и подчинением чужих территорий. Эткин не учитывает многовекового общения народов нашей страны, неоднократно обращенных к Москве, а затем к Петербургу просьб кавказских народов о защите от ирано-турецких гонений, исторических предпосылок вхождения кавказских земель в состав России. Вместе с тем Эткин проводит верную мысль о влиянии на политику России на Кавка-


14 Hovannisian R. G. Russian Armenia. - Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas, 1971, Bd. 19, Marz, pp. 31 - 34; Gregorian V. The Impact of Russia on the Armenians and Armenia. In: Russia and Asia. Stanford. 1972.

15 Raeff M. Patterns of Russian Imperial Policy Towards the Nationalities: In: Soviet Nationality Problems. N. Y. - Lnd. 1971, pp. 28 - 30; см. также: Киняпина Н. С. Внешняя политика России второй половины XIX в. М. 1974, с. 223 - 268; Галоян Г. А. Ук. соч.; Фадеев А. В. Ук. соч.

16 Raeff M. Op. cit., pp, 38 - 40.

17 At kin M. Russia and Iran 1780 - 1828. Minneapolis. 1980, pp. IX, 10, 11, 24 - 26, 31, 33, 35, 42 - 43, 58, 59, 162 - 163.

стр. 40


зе, помимо правительственных инструкций, также инициатив высокопоставленных деятелей военной и гражданской администрации на местах. Недостаток глубокой информации о кавказских народах, справедливо отмечает автор, вынуждал Петербург давать общие установки, тем самым развязывая исполнителям руки в выборе средств их осуществления18 .

По-разному трактуют западные исследователи причины появления России в Средней Азии. Американский ученый Р. Пирс на первый план выдвигает экономические мотивы, на второй - военно-стратегические19 . Его соотечественники С. Бекер и Ф. Каземзаде думают иначе. "Забота о своих стратегических позициях была куда важнее для официальной России, чем экономические интересы ее подданных", - пишет Бекер. Каземзаде также подчеркивает военно-политические моменты, утверждая, что русско-английское противоборство явилось "определяющим фактором" в среднеазиатских делах. Р. Рамазани (США) вопрос о приоритетах вообще не представляется принципиальным. Главное он видит в "серьезной угрозе", созданной для Англии (в Индии) и Ирана экспансией России в Средней Азии20 .

В последние годы в английской историографии углубляется изучение причин активизации России на Кавказе и в Средней Азии. Заметен акцент на стратегические и политические моменты, усиливается объективизм в подходе к проблеме. Это видно по концепции Дж. Моргана, считающего Кавказ и Среднюю Азию XIX в. естественными направлениями развития России, главная цель которой - установление там прочных границ с Турцией, Ираном, Афганистаном и Британской Индией. Автор отмечает, что по мере решения этих задач на Кавказе внимание России переключалось на Среднюю Азию21 . Объективную причину русско-английских противоречий в этом регионе Морган видит в разрастании Российской и Британской империй на Востоке до состояния соседства при отсутствии четких границ между ними, а субъективную - во взаимном страхе, основанном на преувеличенных подозрениях. Он отвергает мысль о наличии у Петербургского кабинета планов захвата Индии, поскольку у России не было ни такого желания, ни соответствующего военно-технического потенциала, переоценка которого порождала опасения англичан. Время от Бремени, пишет Морган, Россия создавала лишь видимость угрозы, используя ее в целях давления на Англию. Он утверждает, что, в свою очередь, и Лондонский кабинет за недостатком сил не помышлял о наступлении на Среднюю Азию, лелея тщетную надежду лишь на экономическое освоение ее и ограничиваясь в Индии сугубо оборонительной стратегией, и поэтому русско-английское столкновение было невозможно22 .

С позицией Моргана схожи рассуждения его соотечественника М. Яппа, именующего "оборонительной" политику России в Средней Азии в первой половине XIX века. Индии, по его мнению, не угрожало нападение русских, но англичане опасались того, что даже бездеятельное присутствие русских агентов у ее границ уже само по себе может возбудить волнения в британской колонии. В этом беспокойстве Япп находит "элемент симуляции"23 . По его словам, существовала "заметная


18 Ibid., pp. 22, 78 - 80, 163 - 164.

19 Pierce R. A. Russian Central Asia 1867 - 1917. Berkeley - Los Angeles. 1960, p. 13; см. также: Rakowska-Harmstone T. Russia and Nationalism in Central Asia. Baltimore - Lnd. 1970, p. 13.

20 Becker S. Russia's Protectorates in Central Asia. Cambridge (Mass.). 1968, p. 191; Kazemzadeh F. Russia and Britain in Persia. 1864 - 1914. New Haven - Lnd. 1968, p. 6; Ramazani R. K. The Foreign Policy of Iran. Charlottesville. 1966, pp. 51 - 53.

21 Morgan G. Anglo-Russian Rivalry in Central Asia, 1810 - 1895. Lnd. 1981, pp 6 23, 39 - 40, 43, 183, 213.

22 Ibid., pp. 10, 36 - 37, 39 - 40, 43 - 44, 50, 213 - 214.

23 Yapp M. E. Strategies of British India. Oxford. 1980, pp. 14 - 16.

стр. 41


симметрия" в политике России и Англии в Средней Азии: до 1830 г. регион был для обеих держав не более чем проблемой прочных государственных границ, для России - юго-восточных, для британской Индии - северо-западных. В 1830-е годы взаимные подозрения, что одна сторона раньше другой завладеет этой территорией, привели их к одновременной активизации. А после военных неудач русских в Хиве и англичан в Афганистане (конец 30-х - начало 40-х годов XIX в.) Петербург и Лондон поняли, что издержки наступательной стратегии перевешивают ее возможные выгоды, и вернулись к "пограничной политике". Япп возражает советским историкам, расценивающим лозунг защиты Индии как прикрытие планов торговой экспансии Англии в Средней Азии. По его утверждению, англичане "мало думали" о проникновении туда ради коммерческих преимуществ, а британская политика если и была "империализмом", то он носил не экономический, а политический характер24 .

Другая сюжетная линия, разрабатываемая англоязычной историографией, связана с выяснением методов управления российскими окраинами. Английский кавказовед Д. Лэнг исследует становление и эволюцию царского бюрократического аппарата в Грузии в тесной связи с ее социально- экономическим развитием. Он показывает, что в деятельности одного из первых ставленников царизма на Кавказе, П. Д. Цицианова, нашли отражение основные принципы политики самодержавия в регионе: сохранение господствовавшей классовой структуры, подтверждение и расширение привилегий местного дворянства, предоставление ему той полноты власти над зависимым сословием, которой располагал русский помещик. Ревностный исполнитель воли Александра I, всегда готовый подавить любое проявление национальных чувств местного населения, Цицианов в то же время возражал против поспешного внедрения на Кавказе нового государственного устройства и судебной системы. Хорошо зная кавказский регион, он боялся противодействия народа, мало знакомого с централизованной властью и бюрократической машиной самодержавия. Цицианов выступал за постепенный переход от традиционного устного судопроизводства к "формальностям" русского суда с сохранением грузинского языка при решении местных дел25 .

Дальнейшее упрочение власти России в Грузии Лэнг относит ко времени А. П. Ермолова, который, по его мнению, стабилизировал политическое положение на Кавказе, способствовал росту торговли, повышению товарности сельского хозяйства за счет введения новых отраслей, заметным сдвигам в духовной жизни грузинского общества26 . Лэнг указывает на слабое развитие промышленности как на основную причину неудач в осуществлении задачи, стоявшей еще перед Цициановым, - превратить Грузию в "себяокупаемую колонию"27 . Назначение наместником М. С. Воронцова (1845 - 1854 гг.), по его мнению, знаменует поворот в социально-экономическом развитии Грузии. Мероприятия Воронцова объективно подрывали основы феодального строя и открывали дорогу капитализму, содействовали культурному возрождению и пробуждению национального самосознания народа28 . При известной идеализации Воронцова Лэнг, однако, верно подчеркивает, что благодаря дальновидности этого государственного деятеля политические позиции России в Грузии значительно упрочились. Лэнг считает присоединение Грузии к России прогрессивным явлением, поскольку "в 1801 году Грузия была не в


24 Ibid., pp. 460, 14 - 15.

25 Lang D. M. The Last Years of Georgian Monarchy 1658 - 1832. N. Y. 1957, pp. 258 - 260; ejusd. A Modern History of Soviet Georgia. N. Y. 1962, pp. 49 - 51.

26 Такую оценку деятельности Ермолова разделяет канадский историк Г. Баррат (Barrat G. R. A Note on the Russian Conquest of Armenia (1827). - The Slavonic and East European Review, 1972. vol. 50, N 120, p. 388).

27 Lang D. M. The Last Years, p. 273; ejusd. A Modern History, p. 58.

28 Lang D. M. A Century of Russian Impact on Georgia. In: Russia and Asia, pp. 223 - 224.

стр. 42


силах стоять на собственных ногах"29 . Однако социально- экономические сдвиги в Грузии он подчас рассматривает не как результат включения ее в состав России, а лишь как итог деятельности наиболее способных царских администраторов.

Американский историк А. Рибер продолжил разработку поставленной Лэнгом проблемы в рамках изучения деятельности одного из кавказских наместников - А. И. Барятинского, который, по определению автора, как никто другой "подходил для роли русского проконсула на Востоке". Благодаря его таланту как командующего армией и администратора, пишет Рибер, России удалось не только успешно закончить Кавказскую войну, но и ввести гражданское управление среди горцев, которых он сумел привлечь на свою сторону, проявляя в отношениях с национальностями Кавказа "большой такт и понимание". В противоположность поведению англичан в их колониях Барятинский "предоставлял коренному населению социальное и расовое равенство - традиция, несомненно, давняя, как Московия"30 . На это указывали еще западные авторы XIX - начала XX в., не отличавшиеся симпатиями к России31 . Рибер положительно оценивает проведенные Барятинским на Кавказе реформы, направленные на ускорение экономического развития региона и укрепление его стратегических преимуществ. Этого, по мнению автора, требовала обстановка обостряющегося англо-русского соперничества в Иране и Средней Азии32 .

Американский ученый Ф. Миллер высказал мысль, что Кавказ служил "лабораторией для экспериментов" при разработке принципов эффективного военного управления окраинами России. По его словам, в конце 50-х годов XIX в. в Петербурге с интересом следили за новаторской деятельностью Барятинского и его помощника Д. А. Милютина, надеясь найти в ней образец отлаженного военно-административного механизма "для всей империи". Успехи Милютина в усовершенствовании такого механизма на Кавказе стали, по мнению Миллера, главной рекомендацией при назначении его на пост военного министра, а опыт, приобретенный им в том регионе, был во многом учтен при проведении военной реформы в России33 .

Преемственность административного управления на Кавказе и в Средней Азии отмечает Раев. По его справедливому наблюдению, царизм, вынужденный принимать во внимание местные условия, вначале почти не вмешивался во внутреннюю жизнь этих регионов, что было тактическим средством, позволившим ускорить превращение их в органическую часть Российской империи. Особенность эволюции методов ("техники") утверждения там царских властей Раев видит в переходе от сохранения национальных обычаев и законов к введению административного единообразия. Формы этого перехода разнились в зависимости от конкретной ситуации, но основывались они на общих принципах "гибкости" и "постепенности". При этом новые порядки насаждались руками


29 Lang D. M. A Modern History, p. 41; ejusd. The Last Years, pp. 282 - 281

30 The Politics of Autocracy. Mouton. 1966, pp. 60, 97.

31 Bryce J. Transcaucasia and Ararat. Lnd. 1877, pp. 120, 391, 393; Buxton H., Buxton N., Travel and Politics in Armenia. Lnd. 1914, p. 209; Villari L. The Fire and Sword in the Caucasus. Lnd. 1906, p. 35; Ussher J. A Journey from London to Persepolis. Lnd. 1865, pp. 72, 187. Побывавший на Кавказе в 1817 г. подполковник британских войск в Индии Д. Джонсон нашел российскую политику и административную систему в регионе гораздо более гибкими, эффективными и приспособленными к местным условиям, нежели английское владычество в Индии. Этим он объяснял прочность позиций России на Кавказе и отсутствие у "туземных" жителей антирусских настроений. Джонсон призывал изучать и использовать этот опыт в британской колонии (Johnson J. A Journey from India to England. Lnd. 1818, pp. 201 - 203).

32 The Politics of Autocracy, pp. 69 - 71.

33 Miller F. A. Dmitrii Miliutin and the Reform Era in Russia. Vanderbilt University Press. 1968, pp. 26, 29 - 33, 66, 68.

стр. 43


местной знати, получавшей за свои политические услуги доступ к тем же социальным и материальным привилегиям, которыми располагал господствующий класс в России. На Кавказе и в Средней Азии Петербургский кабинет стремился не допустить объединения против России противоборствующих слоев общества, используя социальную напряженность в отношениях между ними34 .

Довольно объективно оценивают характер административной политики России в Средней Азии Пирс, Бекер и М. Рыбкин. По их мнению, царизм не спешил уничтожать там традиционный уклад жизни и систему управления, стремясь приспособить к ним свой военно-административный аппарат и сохранить мир с местным населением путем минимального вмешательства в его внутренние дела35 . Пирс считает, что такой подход оказался эффективным средством обеспечения общего прогресса в изолированном и застойном регионе.

Шаг вперед в изучении данной проблематики применительно к Кавказу сделала англоязычная историография в 70-е - начале 80-х годов прежде всего благодаря работам канадского историка Л. Г. Райнлендера. Он поставил проблему о соотношении двух тенденций - "регионализма" и "централизма" в административной политике России на Кавказе в первой половине XIX века36 . Под этими терминами он подразумевает два подхода к задачам управленческого аппарата в этом регионе: первый предполагал гибкое приспособление к местным обычаям, социальным, правовым нормам и постепенную перестройку их сообразно общероссийским порядкам; сторонники же второго выступали за скорейшее внедрение колониально-бюрократических органов русского образца. Приверженцев "регионализма", считает Райнлендер, объединяло понимание специфических особенностей политической, социальной, религиозной, культурной жизни народов Кавказа, требовавших от русских чиновников осторожности. Облеченные неодинаковыми полномочиями и будучи не всегда последовательными "регионалистами", они пытались найти необходимое равновесие между местными условиями, интересами империи и самодержавными требованиями политико-государственного единообразия во всех уголках страны37 .

С наибольшим успехом, полагает Райнлендер, это удалось Воронцову, способному и опытному администратору, наделенному царем, по сути, неограниченной властью на Кавказе. Он окружил себя единомышленниками, восприимчивыми к новым идеям и не боявшимися ответственности, оздоровил нравственную атмосферу в чиновничьих кругах Кавказа, требуя от подчиненных такого же уважения (или по крайней мере "почтительной терпимости") к местной культуре и обычаям, которое проявлял сам. Воронцов стремился доказать благотворность присутствия России на Кавказе не внушением слепого убеждения в самоочевидности этого, а конкретными делами. Упростив управленческую систему на Кавказе, приведя ее в соответствие с политическими реальностями и разрешив там многие социальные проблемы, наместник, пишет автор, продемонстрировал, как "регионализм" может быть "рациональным, последовательным и эффективным".


34 Raeff M. Patterns, pp. 28, 31, 34, 37; ejusd. Imperial Russia 1682 - 1825. N. Y. 1971, p. 60.

35 Pierre R. Op. cit., pp. 91, 174; Becker S. Op. cit., p. XII; Rywkin M. Russia in Central Asia. N. Y. - Lnd. 1963, p. 28.

36 Rhinfilander L. H. Russia's Imperial Policy, - Canadian Slavonic Papers, 1975, vol. 17, N 2 - 3, pp. 218 - 235; ejusd. Viceroy Vorontsov's Administration of the Caucasus. - Occasional Paper. Kennan Institute for Advanced Russian Studies. Wilson Center, N 98, Washington, 1980; ejusd. The Creation of the Caucasian Viceregency. - Slavonic and East European Review, 1981, vol. 59, N 1.

37 Rhinelander L. H. Russia's Imperial Policy, pp. 221, 224; ejusd. Viceroy, pp. 5 - 9.

стр. 44


Райнлендер, однако, не считает "регионализм" порождением лишь доброй воли царских наместников. Такой подход к проблеме управления Кавказом, замечает он, диктовался собственными целями самодержавия, стремлением поставить "туземные" обычаи и институты на службу империи и идее преданности царю38 . К "централистам" Райнлендер относит тех людей, которые, плохо зная жизнь кавказских народов и привыкнув мыслить традиционными категориями, стремились пересадить на Кавказ все государственные институты центра России, ратовали за решительное и скорейшее упразднение местной автономии, унификацию дело- и судопроизводства в соответствии с общеимперской бюрократической структурой. Чем сложнее была ситуация, тем сильнее тяготели "централисты" к прямолинейным решениям. Автор рассматривает их кате типичные фигуры закостенелой и безответственной русской бюрократии XIX века.

Административную политику России на Кавказе в первой половине XIX в. Райнлендер сравнивает с челноком, снующим из одной стороны ("централизм") в другую ("регионализм") в попытке преодолеть огромные трудности, но при этом продвигающимся вперед39 . Противоборство этих тенденций, отразившее поиски действенного образца управления окраинами империи, завершилось к середине XIX в. победой "регионализма"; "централизм" же полностью дискредитировал себя. В Петербурге в конце концов возобладало убеждение, что в условиях регионального "своеобразия" самодержавие быстрее и успешнее достигнет своих целей, применяя конкретный и гибкий подход к проблемам той или иной территории. Об этом свидетельствует учреждение в 1845 г. Кавказского наместничества - ведомства, призванного самостоятельно решать местные дела, не обращаясь за указаниями в Петербург. Создание подобной единицы было оправданным исключением в системе авторитарной власти Николая I. Райплендер указал на единство мотивов последовательного продвижения России в Крым, на Кавказ и в Среднюю Азию: эти регионы играли общую стратегическую роль в жизненно важном вопросе обеспечения безопасности южных и юго-восточных границ государства40 .

Построения автора не лишены противоречивости. С одной стороны, он всем конкретным материалом и ходом рассуждепий доказывает, что идею наместничества как наиболее целесообразной конструкции давно подсказывали кавказские администраторы, исходя из собственного опыта, который позднее помог Воронцову разработать структуру и принципы функционирования новой системы41 ; с другой - оставляет впечатление, будто эта реформа была неожиданным и единоличным изобретением Николая 142 . На деле же со стороны царя имела место скорее вынужденная уступка политическим реальностям, чем инициатива, и он был причастен к воплощению в жизнь новой управленческой концепции на Кавказе лишь постольку, поскольку в самодержавной России ни одно важное решение не принималось без ведома императора.

Вслед за Райнлендером Э. Брукс также указал на учреждение Кавказского наместничества как на беспрецедентное отклонение от прежней практики и определенный итог политики самодержавия в вопросе разработки эффективной управленческой структуры на Кавказе. По мысли Брукса, тот факт, что царь в конце концов принял эту идею, свидетельствует об учете им локальной специфики и готовности к компромис-


38 Rhinelander L. H. Russia's Imperial Policy, pp. 224, 232 - 234; ejusd. Viceroy, pp. 1 - 3, 9 - 21; ejusd. The Creation, pp. 38 - 39.

39 Rhine lander L. H. Russia's Imperial Policy, pp. 221, 227 - 229, 234 - 235; ejusd. The Creation, p. 20; ejusd. Viceroy, p. 4.

40 Rhinelander L. H. Russia's Imperial Policy, pp. 220, 231 - 232; ejusd. The Creation, pp. 15, 34 - 38; ejusd. Viceroy, pp. 9 - 10.

41 Rhinelander L. H. Russia's Imperial Policy, pp. 222 - 224; ejusd. The Creation, pp. 30 - 39; ejusd. Viceroy, p. 4.

42 Rhinelander L. H. The Creation, pp. 15 - 16, 26; ejusd. Viceroy, pp. 10 - 11.

стр. 45


сам43 . Николай I, пишет автор, хотя и был невысокого мнения о самодержавной бюрократии, все же стремился сделать из нее надежный "государственный инструмент", поставив на добротный уровень качество ее функционирования. Брукс утверждает, что, создавая такую уникальную по своей самостоятельности инстанцию, как наместничество, освобожденное от министерского контроля, царю приходилось либо преодолевать молчаливое сопротивление высшего чиновничества с его приверженностью рутине, либо попросту обходить его. Для полного подчинения Кавказа, подчеркивает автор, требовалось взять верх не только над горцами, но и над не менее изворотливым и упорным противником - петербургской бюрократией. Деятелей типа Барятинского и Милютина, с чьими именами связаны завершение Кавказской войны и подготовка буржуазных реформ в России, Брукс считает порождением того преобразовательного духа, который царь поощрял на Кавказе или которому он, по крайней мере, не препятствовал. Подобно Райнлендеру, Брукс отмечает, что опыт Кавказа послужил основой для организации управления Средней Азией44 . Не умаляя наблюдательности автора в отдельных аспектах проблемы, следует признать уязвимость его концепции в главном. Претензия Брукса на оригинальное или даже парадоксальное переосмысление политического портрета Николая I привела к курьезному противопоставлению ему, царю-реформатору, ретроградной бюрократии. Склонность самодержца к новаторству явно гипертрофирована. Правомернее говорить о его вынужденном согласии на перемены при отсутствии другого выхода. "Радикализм" Николая I, выразившийся в учреждении наместничества, был лишь реакцией (причем довольно запоздалой) на многочисленные шедшие "снизу" проекты и рекомендации по усовершенствованию административного аппарата на Кавказе. Весь образ действий царя выдает в нем не столько инициатора преобразований, сколько человека, не лишенного чувства определенного реализма и в силу этого ставшего "реформатором поневоле". В построениях Брукса есть отдаленное сходство с идеей о "революционере на троне", бытовавшей в русской историографии XIX века45 .

Вопросов административного управления Кавказом касается также Эткин. Вначале оно, как правильно отмечается в ее работе, представляло собой сочетание местных и российских порядков: лояльные к России ханы привлекались ею на службу в качестве государственных чиновников, сохраняя власть над своими подданными почти в прежнем виде. Затем постепенно ханские права ограничивались, и административная система Закавказья унифицировалась по общеимперскому стандарту. Однако вывод о благотворной роли принесенных Россией более развитых форм государственности для прекращения феодальной анархии, междоусобиц, хаоса так и не прозвучал. Эткин вникает не в сущность прогрессивных последствий присоединения Кавказа к России, а только в негативные результаты учреждения там царского бюрократического аппарата46 .

Современная буржуазная историография уделяет все больше внимания социальной политике самодержавия на Кавказе. Американский ученый Р. Суни справедливо считает, что в первой половине XIX в. шел интенсивный процесс слияния грузинской аристократии с верхами гражданской и военной иерархии России. Утрачивая национальную замкнутость, местная элита своим сословным самосознанием все сильнее ощуща-


43 Brooks E. W. Nicholas I as Reformer. Russian Attempts to Conquer the Caucasus 1825 - 1855. In: Nation and Ideology. N. Y. 1981, pp. 232 - 235.

44 Ibid., pp. 251 - 254, 203.

45 Погодин М. П. Историко-политичсские письма в продолжение Крымской войны, 1853 - 1856. М. 1874. с. 254; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 7. М. 1962, с. 440.

46 Atkin M. Op. cit., pp. 89 - 90, 146 - 151.

стр. 46


ла принадлежность к космополитизировавшейся русской знати. Царизм поддерживал власть над крестьянами и другие привилегии грузинских феодалов, которые отвечали ему верноподданнической преданностью, понимая свою растущую политическую и материальную зависимость от могущественного Российского государства. Как верно заключает Сунн, такая социальная стратегия позволила Петербургскому кабинету изжить оппозиционно-сепаратистские устремления в среде имущего класса Грузии: к 1860-м годам уже не было никаких шансов на реставрацию местной династии, никакой "альтернативы Романовым"47 .

Определенный вклад в исследование политики России на Кавказе и в Средней Азии внесла современная французская историография. Отмечая добровольный характер присоединения в 1828 г. Армении к России, Х. Пасдермадян пишет, что армяне видели в ней не завоевателя, а освободителя, проявляли "полную лояльность". Автор высоко оценивает благотворные последствия этого акта, значение которого, по его мнению, еще больше раскрывается на фоне упадка Закавказья под игом Ирана. Российское правительство избавило христианское население этого региона от произвола и тирании шахских наместников, бывших заодно с местной феодальной знатью. Однако политику России в области административного переустройства Закавказья Пасдермадян представляет себе прямолинейно, сводя ее лишь к "строгой централизации", уподобившей эту территорию "обычной русской губернии". Закавказью якобы было отказано даже в тех минимальных уступках в области самоуправления и судопроизводства, которыми пользовались местные органы власти в России48 . Между тем известно, что представители закавказских пародов, как христианских, так и мусульманских, привлекались к исполнению административных функций, поощрялась их тяга к культурно-этнической и религиозной консолидации.

Б. Касбарян-Брику, как и Пасдермадян, в целом признает позитивные результаты вхождения Армении в состав России, отмечая явный прогресс в области социально-гражданских прав и судопроизводства, отправлявшегося "более или менее справедливо"; И. Терно именует новую власть "раем" по сравнению с иранским и турецким господством49 .

Известный исламовед и специалист по истории Крыма и Кавказа Беннигсен50 в своей книге (написанной в соавторстве с М. Броксап) попытался "типизировать" отношения Петербургского кабинета с мусульманскими народами в период их присоединения к России и после, объясняя такую методу исследования отсутствием у самодержавия единого подхода к "мусульманской проблеме". По его мнению, на протяжении XIX в. он заметно видоизменялся в зависимости от времени, региона, господствовавших в данный момент официальных идеологических доктрин и степени сопротивления местного населения "гяурам-захватчикам". Автор не находит у царизма четко определившейся политической линии на Северном Кавказе, поскольку российские власти почти не вмешивались во внутренние дела горцев, воздерживаясь прибегать к политике ассимиляции и, особенно, христианизации, за исключением Осетии и


47 Suny R. G. "The Peasants Have Fed Us". - The Russian Review, 1979, vol. 38, N 1, pp. 30," 48 - 51.

48 Pasdermadjan H. Histoire de l?Armenie depuis les origiues jusqu'au traite de Lausanne. 2-eme ed. P. 1964, pp. 308 - 309, 311 - 314.

49 Kasbarian-Bricout B. La Societe armenienne au XIX-e siecle. P. 1981, pp. 234, 255; Ternon Y. Les Armeniens. P. 1977, p. 41; ejusd. La Cause Armenienne. P. 1983, p. 25.

50 Bennigsen A., Quelquejay Ch. Les Mouvercents nationaux chez les musvilmans de Russie. P. 1960; ejusd. Un mouvement populaire au Caucase au XVIIIe sieclc- Cahiers du monde russe et sovietique, 1964, vol. 5, N 2; ejusd. Un temoignage francais sur Chami et les guerrcs du Caucase. - Ibid., 1966, vol. 7, N 3; ejusd. Peter the Great and the Caucasus. - Canadian-American Slavic Studies, 1974, voL 8, N 2.

стр. 47


Абхазии, где давние ростки христианства, опутанные язычеством, приходилось защищать от наступления к ислама.

Беннигсен признает, что приход России в Азербайджан не вызвал "сколько- нибудь серьезного противодействия", положил конец "длительной и кровавой эпохе" "каджарского беспорядка", принес политическую и экономическую стабильность. Именно там, полагает он, благодаря сохранению не только "богатства и престижа" аристократии, но и старых институтов власти, через которые Петербург контролировал положение в крае, оказалась наиболее успешной попытка российской администрации "решить национальный вопрос". Почти аналогичный процесс отмечает этот историк и в Казахстане, где были сохранены патриархальные формы государственности и сложившаяся общественная иерархия.

Беннигсен подчеркивает, что в степях русские власти не препятствовали, а, напротив, способствовали подъему национального самосознания и возрождению культуры казахов, которые, будучи лишь поверхностно исламизированными, тяготели в своей политической и духовной ориентации к России в гораздо большей степени, чем к мусульманскому миру. Примером тому являлась широкая популярность русско-казахских школ, обучение детей местной элиты в военных училищах и университетах России. Однако Беннигсен оговаривается, что "это похвальное стремление установить подлинное сотрудничество между Российским государством и казахами-кочевниками" не могло быть долговечным, поскольку оно исходило не от официального Петербурга, а от его представителей на новых территориях, "плененных степной романтикой". К концу XIX в. "утопия партнерства" разрушается с появлением в Казахстане русских крестьян, которых гнал туда земельный голод. В силу этого фактора, считает автор, конфликты между переселенцами и кочевниками стали там "характерной чертой" политической жизни. Отмечая конфликты местного населения с переселенцами, Беннигсен умалчивает о трудовых контактах между ними и совместной борьбе с российскими властями и местной знатью.

Совершенно иной, "традиционный колониальный" подход, по словам Беннигсена, применялся Россией в Туркестане, где представители русской национальности якобы приобретали статус избранной касты, отгороженной от остальных слоев общества. Как отличительную особенность в поведении царской администрации автор отмечает ее стремление изолировать этот район от внешнего мира, поддерживать там состояние экономического, социального и культурного застоя. Поэтому политическое пробуждение Туркестана он готов связать с турецким, иранским и даже афганским влиянием, но никак не с русским51 .

Поставив перед собой задачу дать "типологию" взаимоотношений России с народами Кавказа и Средней Азии, Беннигсен сосредоточился на специфических аспектах политики царизма на той или иной территории, отрицая наличие в ней единых принципов. Между тем лишь изучение в совокупности общих и особенных черт политики царского правительства на окраинах открывает путь к решению проблемы52 . Беннигсен совершенно упускает из виду исторические предпосылки и прогрессивные последствия присоединения нерусских народов к России, преувеличивает роль религиозного фактора в русско-кавказских и русско-среднеазиатских отношениях и во многом упрощает довольно изобретательную социальную стратегию царизма, сводя ее только к союзу с "туземной" знатью.

Часть этих замечаний можно адресовать и К. Салия. Он пишет, что, присоединив Грузию, Россия упразднила ее политическую независимость и навязала чуждые ей государственные порядки. Это была "жестокая ко-


51 Bennigsen A., Broxup M. The Islamic Threat to the Soviet State. Lnd. - Canberra. 1983, pp. 17, 20 - 23.

52 См.: Киняпина Н. С. Административная политика царизма на Кавказе и в Средней Азии в XIX в. - Вопросы истории, 1983, N 4, с. 47.

стр. 48


лонизаторская политика русификации", обычно применявшаяся царизмом к нерусским народам. Историю Грузии XIX в. Салия превращает в свод иллюстраций к данному тезису. В административной политике России в регионе он видит только грубую централизацию и угнетение. Признавая в Воронцове "умного и проницательного" чиновника, автор тем не менее очень скупо коснулся его деятельности, а системе наместничества вообще не придал значения. Салия говорит об отсутствии у Воронцова социальной опоры в местном обществе: несмотря на попытки наместника установить союз с грузинской аристократией, она "вместе с крестьянами" (!) продолжала борьбу против ассимиляции и бюрократического режима самодержавия.

По мнению Салия, Россия ставила перед собой задачу русифицировать Грузию и в сфере культуры путем подавления национального самосознания. И если эта сфера все же развивалась, то происходило это вопреки препятствиям, чинимым властями53 ; национальные противоречия Салия ставит над социальными. Оценивая роль России в судьбах Грузии, он нарушает принцип объективности, забывая о таких явлениях, как интернационалистские и гуманистические традиции в духовной жизни грузинского и русского народов, связи их литератур, влияние российского освободительного движения на Грузию и т. д. Разумеется, отрицать наличие у Петербурга собственных интересов на Кавказе значило бы лакировать прошлое. Но вопрос в том, всегда ли эти интересы расходились с национальными интересами грузин (не с дворянско-буржуазным национализмом, а именно с национальными интересами)? На этот вопрос Салия отвечает утвердительно.

Французская историография Средней Азии представлена главным образом работами признанного на Западе специалиста по этому региону Э. Каррер д'Анкосс54 . Она придерживается мнения, что политику Петербургского кабинета в Средней Азии определяли экономические соображения. "Для России, вставшей на путь капиталистического развития, - пишет Каррер д'Анкосс, - контроль над этим районом с его свободным рынком и богатым сырьем имел большое значение"55 .

Историки ФРГ изучают в общем те же аспекты проблемы. Естественно, далеко не со всеми их положениями можно согласиться. В частности, односторонним представляется взгляд В. Гитермана на причины продвижения России на Кавказ. Он рассматривает данный регион как торговый мост между Россией и Востоком, необходимость охраны которого обусловила жестокую завоевательную политику, вызвавшую сильное сопротивление местных народов. Такая политика, с точки зрения Гитермана, особенно усилилась с конца 20-х годов XIX в. в связи с увеличением производства текстиля в России. Поскольку внутренний рынок ввиду низкой покупательной способности населения не мог поглотить эту продукцию, ее приходилось в возрастающих размерах вывозить через Кавказ в страны Среднего Востока. Отсюда он выводит, что кавказские народы пали жертвой "скороспелого русского хлопчатобумажного империализма"56 .

Более глубокий подход характерен для О. Хётча. Он отчасти признает прогрессивные последствия присоединения Кавказа к России ("успехи цивилизации"). По его мнению, Кавказ 50-х годов XIX в. приносил Петербургу лишь огромные материальные издержки, но это был край больших потенциальных возможностей, "вклад", призванный окупиться


53 Salia K. Histoire de la Nation Georgienne. P. 1980, pp. 381, 402 - 403, 413, 414.

54 Carrere d'Encausse H. Reforme et Revolution chez les musulmans de l'Empire Russe. P. 1966; Central Asia. A Century of Russian Rule (см. главы, написанные Э. Каррер д'Анкосс).

55 Central Asia, p. 131.

56 Gitermann V. Geschichte Russlands. Bd. 3. Zurich - Hamburg. 1949, S. 56 - 57.

стр. 49


в будущем. Превращение Кавказа в "органическую часть" Российской империи, полагает автор, обещало как выгоды, так и опасности: приобретение "перешейка между Европой и Азией", обеспечившее прекрасную стратегическую позицию, толкало на дальнейшее продвижение за Каспий и, "возможно, даже" в Турцию и Иран. В условиях социально-экономического кризиса внутри России было рискованно нести бремя нерешенных колониальных задач на Кавказе, где, несмотря на победу над Шамилем, сохранялась напряженная атмосфера, и одновременно брать на себя новые проблемы в Средней Азии, чреватые столкновением с Англией. Александр II, как подчеркивает Хётч, шел на это без энтузиазма, вообще же, по его словам, утверждение России в Средней Азии являлось не самоцелью, а средством создать Англии трудности в Индии и тем самым отвлечь ее от Ближнего Востока в предвидении момента, когда падение Османской империи приведет к мировой войне57 .

Хётч справедливо рассматривает Кавказ и Среднюю Азию как взаимосвязанные направления во внешней политике России, обусловленные военно- стратегическими нуждами и, в меньшей степени, экономическими. Он включает эти регионы в систему Восточного вопроса, сфера которого, по его мнению, расширялась по мере обострения на Среднем и Дальнем Востоке международного соперничества, особенно англо-русского. Вместе с тем Хётч считает, что история продвижения России в Азию была отчасти историей российского капитализма, хотя хозяйственный момент в данном случае играл далеко не столь значительную роль, как в колониальной экспансии Британии. Русское проникновение за Каспий вначале носило стихийный характер, в нем участвовали частнопредпринимательские элементы, проникнутые духом "авантюризма" и "конкистадорства", соблазнившиеся новыми землями с малочисленным кочевым населением. Постепенно в процесс освоения этих территорий вовлекается государство. Уже само географическое положение России, пишет автор, "волей-неволей" заставляло ее идти в Среднюю Азию, и тем сильнее становился этот побудительный импульс, чем благоприятнее оказывались природные условия. И пока путь не преграждало мощное препятствие, экспансия продолжалась58 .

В концепции Хётча, несущей отпечаток геополитики, народы Кавказа и Средней Азии выглядят пассивными созерцателями истории. Он не замечает их тяготения к России, объяснявшегося единством интересов в борьбе против общей внешней угрозы: ирано-турецкой - в одном случае, британской - в другом. Чаще всего (например, в Грузии и Армении, народы которых стояли перед перспективой физического уничтожения) прорусская ориентация была глубоко осознанным устремлением. Хётч не обращает внимания на агрессию Ирана и Османской империи на Кавказе. Он "облагораживает" политику Англии в Средней Азии, видя в ней "естественную заботу о безопасности Индии"59 и правомерное притязание на свободную конкуренцию с Россией. Не считаясь с тем, что сфера "честной и свободной конкуренции" находилась в нескольких тысячах километров от Англии, но зато у самых границ России, к тому же плохо укрепленных, автор косвенно, устами далеко не беспристрастных свидетелей, обвиняет Россию в экспансионизме60 .

Другая точка зрения заключается в том, что для Грузии и Армении присоединение к России было "долгожданной альтернативой" господству шаха и султана. Э. Саркисянц показывает, как собственные интересы


57 Hoetzsch O. Russland in Asieu. Stuttgart. 1966, S. 40, 47 - 49, 101 - 102.

58 Ibid., S. 25 - 27.

59 Идея о "русской угрозе" Индии повторяется в разных вариациях (Kelly J. B. Britain and the Persian Gulf, 1795 - 1880. Oxford. 1968, pp. 260 - 272, 286 - 287; Ingram E. The Beginning of the Great Game in Asia, 1828 - 1834. Oxford. 1979, pp. 338 - 339). Есть и противники ее (Menon K. S. The "Russian Bogey" and British Agression in India and Beyond. Calcutta. 1957, p. 10).

60 Hoetzsch O. Op. cit, S. 48, 102.

стр. 50


самодержавия определяли характер его политики на Кавказе. Так, если в Грузии, Азербайджане и дагестанских ханствах оно поддерживало сложившийся там социально-экономический порядок, подтвердив прежние привилегии феодального сословия и обеспечивая его слияние с господствующим классом России, то в Осетии и Кабарде российские власти становились на сторону низов общества против мусульманской знати, составлявшей антирусскую фронду с ориентацией на Турцию и Иран. Вместе с тем российская административная система на Кавказе получила в работах Саркисяица поверхностное освещение: он практически не касается ни ее структуры, ни эволюции; замалчивает тот факт, что принесенные на Кавказ формы государственности были гораздо прогрессивнее существовавших там. В народных волнениях в Грузии (1804, 1812, 1820 гг.), Осетии (1802, 1804, 1809, 1850 гг.), Кабарде (1805 г.) Саркисянц ищет не социально-классовую мотивацию, а только антирусскую, антиколониальную. Отсюда - упрощенные оценки этих движений. Крестьяне и дворянство Грузии, "объединившись, вновь и вновь восставали против русского империализма в период с 1804 по 1820 г., и особенно в 1812 г.", - пишет он61 .

К исследованию политики царизма на окраинах обратился и Д. Байрау62 . Он справедливо полагает, что значительные различия в "уровнях цивилизации" у народов, присоединенных к России, не позволяли ей применять к ним единый подход. На Северном Кавказе она сохранила родоплеменную организацию горцев. В Закавказье остались неприкосновенными владельческие права знати даже в период освобождения крестьян, в 1860-е годы. Лишь в 1880-е годы усиливается "административная русификация". По мнению Байрау, экономическая и социально-культурная интеграция Армении и Грузии с Россией сопровождалась длительным процессом индустриализации городов и роста товарности сельского хозяйства, однако эти явления, полагает автор, не означали для жителей Закавказья подчинения экономическим интересам России и не привели к миграции туда русского населения, которое могло бы представить демографическую опасность для местных национальностей.

Утверждение царской администрации в Казахстане и приток русских колонистов в этот регион, считает Байрау, способствовали разрушению у казахов патриархальных форм общественной жизни и переходу от кочевого хозяйства (лишившегося в связи с возделыванием степных пространств под пашню основы для развития) к оседлому земледелию и скотоводству. Байрау пишет, что Россия в Средней Азии, подобно Англии в Индии, использовала принцип "косвенного управления", позволявший ей достигать собственных целей, действуя через традиционные местные социально-правовые институты (на применение этого принципа в Кавказском регионе указывал Саркисянц). По мере повышения роли Туркестана как сырьевой базы для текстильной промышленности России царизм, как полагает Байрау, стремился придать экономике края типичный для колонии монокультурный (производство хлопка) характер, следствием чего были рост зависимости края от ввоза зерна из Центральной России и разорение местных крестьян. Байрау не переоценивает экономического значения этого района, справедливо отмечая, что лишь в XX в. Туркестан стал главным поставщиком хлопка в Россию. Основной вывод автора сводится к констатации способности российской админист-


61 Sarkisyanz E. Geschichte der Orientalischen Volker Russlands bis 1917, Miinchen. 1961, S. 84, 96 - 98, 112 - 114, 133, 138 - 139, 155, 156; ejusd. Russian Imperialism Reconsidered. In: Russian Imperialism from Ivan the Great to the Revolution. New Brunswick. 1974, pp. 69, 70, 78 - 81.

62 Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 3. Stuttgart. 1981 (глава о внешней политике России, включающая кавказское и среднеазиатское направления, написана Д. Байрау).

стр. 51


рации гибко приноравливаться к сложным реальностям Кавказа и Средней Азии63 .

В русско-английском соперничестве на Кавказе и в Средней Азии Байрау видит основную внешнеполитическую причину присоединения этих территорий к России. Ее политику автор именует "неимпериалистическим экспансионизмом". В то же время он расценивает угрозу британского завоевания этих регионов скорее как мнимую, чем действительную, утверждая, что этот мотив в провокационных целях раздували честолюбивые русские генералы, "конкистадорские" помыслы которых находили сочувствие при царском дворе и в Военном министерстве, озабоченных "приумножением престижа". Этим настроениям Байрау противопоставляет чуть ли не безобидное желание Лондона ограничиться "всего лишь" экономическим и политическим проникновением в Среднюю Азию. Он пишет, что из-за отдаленности региона от Англии и технико-стратегических трудностей прямое столкновение с нею России было там почти невозможно64 . В отличие от Раева и Райнлендера, подметивших сходство методов политики российского правительства на окраинах государства, Байрау сосредоточивается на ее локальных вариантах, рисуя далеко не полную историческую картину.

Итак, современная буржуазная историография сочетает в себе объективистские и тенденциозные начала. При этом чем глубже исследователь постигает материал, тем меньше априорности и предубеждения в его взгляде на вещи, тем полповеснее его построения. Западные ученые подметили, что процесс создания на Кавказе действенного административного механизма обусловливался противоборством в правительственных кругах России двух точек зрения на методы управления окраинами: "централизма" и "регионализма". Кавказское наместничество оценивается как жизнеспособная система, удовлетворявшая местным особенностям, и как разумная альтернатива не принесшим успеха попыткам точного воспроизведения общероссийских порядков в этом регионе.

Сравнивая Кавказ и Среднюю Азию как объекты и внешней и внутренней политики России, зарубежные ученые указывают на единую роль этих территорий в планах Петербурга по обеспечению безопасности южных границ государства, отмечают общие черты в административных преобразованиях царизма па окраинах. Вместе с тем они учитывают и различия, вызванные несовпадением во времени присоединения Кавказа и Средней Азии, более высоким уровнем экономического развития России конца XIX в. сравнительно с XVIII - началом XIX века.

Касаясь целей царского правительства в этих регионах, одни авторы выдвигают в качестве определяющих экономические мотивы, другие - стратегические и политические, оправданные географическим положением России и внешней угрозой, третьи приводят всю сумму факторов. Наряду с тезисом, что политика России на Кавказе и в Средней Азии была обыкновенным колониализмом, высказывается понимание нетипичного, уникального характера русско- кавказских и русско-среднеазиатских отношений.

Зарубежные историки справедливо усматривают проявление единой социальной политики самодержавия на окраинах империи в "интернационализации" господствующего класса России, который отчасти пополнялся из нерусской среды. Однако при этом делается важная оговорка: сращивание "туземной" знати с российскими высшими сословиями не исключало, при необходимости, поддержки Петербургом низов общества против местных феодалов.

В зарубежной историографии наблюдаются тенденции к расширению проблематики, углублению научных подходов и ослаблению предвзятости


63 Ibid., S. 191 - 193, 199 - 201.

64 Ibid., S. 190, 196, 197, 201.

стр. 52


в оценках явлений. Вместе с тем в западной литературе, как правило, игнорируются предпосылки и недооцениваются последствия присоединения к России Кавказа и Средней Азии. Народам отводится роль безвольных свидетелей истории, равнодушно воспринимавших все, что с ними происходило. Буржуазные авторы ищут параллели между политикой самодержавия на окраинах государства и британской политикой в Индии, соблазняясь сугубо внешним, формальным сходством.

Традиционные обвинения России в экспансионизме облекаются в более утонченные формы. Так, посылка об отсутствии у Англии объективной возможности и желания устанавливать свое господство в Средней Азии предполагает вывод о неуместности присутствия там России. Подновляются приемы апологии британского колониализма. Звучит мысль о стремлении англичан (да и то безуспешном) лишь к безвредному для России экономическому проникновению в Среднюю Азию. Хотя версия о "русской угрозе" Индии по-прежнему используется в качестве оправдания наступательного образа действий Англии в Средней Азии, иногда она заменяется идеей, что взаимные беспочвенные опасения, царившие в Лондоне и Петербурге, послужили толчком к активизации обоих правительств на Востоке.

Существенно обедняют западную историографию ограниченная источниковая база и игнорирование работ советских ученых. Тем не менее буржуазная историческая наука в области изучения политики России на Кавказе и в Средней Азии в XIX в. не только является предметом для критики, но и дает повод для размышлений о проблемах, заслуживающих более пристального внимания отечественной историографии.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/СОВРЕМЕННАЯ-БУРЖУАЗНАЯ-ИСТОРИОГРАФИЯ-ПОЛИТИКИ-РОССИИ-НА-КАВКАЗЕ-И-В-СРЕДНЕЙ-АЗМИ-В-XIX-ВЕКЕ

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Россия ОнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

М. М. БЛИЕВ, В. В. ДЕГОЕВ, Н. С. КИНЯПИНА, СОВРЕМЕННАЯ БУРЖУАЗНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ПОЛИТИКИ РОССИИ НА КАВКАЗЕ И В СРЕДНЕЙ АЗМИ В XIX ВЕКЕ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 04.05.2019. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/СОВРЕМЕННАЯ-БУРЖУАЗНАЯ-ИСТОРИОГРАФИЯ-ПОЛИТИКИ-РОССИИ-НА-КАВКАЗЕ-И-В-СРЕДНЕЙ-АЗМИ-В-XIX-ВЕКЕ (дата обращения: 28.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - М. М. БЛИЕВ, В. В. ДЕГОЕВ, Н. С. КИНЯПИНА:

М. М. БЛИЕВ, В. В. ДЕГОЕВ, Н. С. КИНЯПИНА → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Россия Онлайн
Москва, Россия
622 просмотров рейтинг
04.05.2019 (1790 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
6 часов(а) назад · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
4 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
5 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
7 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
8 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
8 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
8 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
9 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
СОВРЕМЕННАЯ БУРЖУАЗНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ПОЛИТИКИ РОССИИ НА КАВКАЗЕ И В СРЕДНЕЙ АЗМИ В XIX ВЕКЕ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android