Libmonster ID: RU-14325
Автор(ы) публикации: А. И. НЕМИРОВСКИЙ

Известность того или иного представителя античной историографии далеко не всегда соответствует реальному вкладу, внесенному им в развитие исторической мысли. В полной мере это наблюдение справедливо в отношении Тита Ливия, затмившего уже в древности всех своих предшественников, а в новое время ставшего объектом как чрезмерного восхищения, так и столь же неумеренной критики.

Для итальянских гуманистов Ливии был свидетелем героического прошлого их раздробленной и угнетенной родины, непререкаемым авторитетом во всем, что имело отношение к славной римской истории. И хотя Н. Макиавелли делает некоторые замечания в адрес Ливия, они касаются политических взглядов историка, а не достоверности приводимых им фактов1 . Позднее на критике сообщений Ливия о ранних временах Рима сложилось скептическое направление, представленное в трудах нидерландских и французских историков Я. Перицония, С. Бошара и Л. де Бофора2 . В их время (XVII - первая половина XVIII в.) стало признаком хорошего тона отвергать существование древнейших римских царей и первых консулов - всего того, что в эпоху Возрождения считалось непреложной истиной. Историко-критический метод классика буржуазной историографии Б. Нибура также сформировался в процессе изучения Тита Ливия и попыток выявления источников его информации о римской старине. При этом Нибур упрекал Ливия не столько в излишней доверчивости и малокритичности при изложении древнейшей истории Рима, сколько в том, что последний был уверен в уничтожении галльским пожаром 390 г. до н. э. всех римских памятников ранних времен3 . Эти памятники - народные песни и родовые предания - Нибур, как ему казалось, отыскал в произведении Ливия и поставил его тем самым в положение человека, не ведающего, какими сокровищами он обладает. Известный французский философ и историк XIX в. И. Тэн в своем эссе, отталкиваясь от образа великого историка-оратора, каким он считал Ливия, начертал программу позитивистской историографии4 . В конце XIX и начале XX в. возобновились нападки на Ливия с гиперкритических позиций. Фактический материал, содержащийся в первых десяти книгах его труда, был объявлен не заслуживающим доверия. В частности, были признаны фикцией все римские цари 5 . Но вскоре археологические от-


1 Н. Макиавелли. Государь и Разсуждения на первые три книги Тита Ливия. СПБ. 1869.

2 А. Momigliano. Perisonius, Niebuhr and the Character of Early Roman Tradition. "Journal of Roman Studies", 1957, N 47, p. 101 f.

3 B. G. Niebuhr. Historische und philologische Vortrage, 1 Abt. Bd. I. B. 1846, S. 2 folg.

4 H. Taine. Essai stir Tite-Live. P. 1856 (русс. пер. Е. И. Герье. М. 1890).

5 А. Ф. Энман. Легенда о римских царях. Ее происхождение и развитие. СПБ. 11896; Е. Pais. Storia di Roma. Torino. 1898.

стр. 103


крытия реабилитировали, во всяком случае, частично, знаменитого римского историка. В антиковедении возобладала "умеренная критика". Крупный итальянский историк Г. Де Санктис показал недопустимость тех критических приемов, которыми пользовались его соотечественник Этторе Пайс и его последователи6 . Историчность римских царей Нумы Помпилия, Тулла Гостилия, Анка Марция была подтверждена тем, что их родовые имена встречаются в списке консулов ранней республики. Надписи на этрусских гробницах подтвердили ливиеву версию этрусского господства в Риме и существования царей Тарквиниев и царицы Танаквиль. По-новому стало оцениваться содержание книг Ливия, посвященных первым столетиям Римской республики. В противовес мнению немецкого историка Т. Моммзена, считавшего, что Диодор Сицилийский сохранил наиболее точные и надежные сведения об этой эпохе, предпочтение стало отдаваться Ливию, и в частности его списку консулов7 . В отличие от исследователей XIX и начала XX в., почти исключительно занимавшихся грамматико-стилистическими вопросами и источниками Ливия8 , в последующие годы возник интерес к религиозным, социальным и политическим взглядам историка. И если прежде Ливии рассматривался как компилятор, обобравший младших анналистов и литературно обработавший заимствованный у них материал, то в дальнейшем в нем стали видеть пропагандиста принципата, смело манипулирующего фактами для утверждения выгодных новому политическому режиму идей. В этой связи отрицалась зависимость Ливия от эллинистической историографии, подчеркивалась обусловленность содержания его труда исключительно задачами "национального и этического обновления римского народа"9 . Иной точки зрения придерживаются французские и английские ученые, не склонные видеть в Ливии слепого выразителя идей Августа, отмечающие его приверженность республиканским идеалам и зависимость от эллинистической традиции10 . К сожалению, применительно ко всему этому кругу вопросов почти полностью отсутствуют исследования, написанные с марксистских позиций.

В общих работах советских историков, посвященных древнему Риму и древнеримской литературе, имеются более или менее содержательные разделы и главы, в которых Ливии характеризуется как историк и писатель. Особое место среди них занимает работа С. Л. Утченко, в которой выделены два направления в античной историографии - научное и художественно- дидактическое. Типичным представителем первого признается Полибий, второго - Ливии. Ливии характеризуется как "историк-художник", "историк- драматург", ставящий перед собой задачу - учить и воспитывать на примерах истории 11 .

Жизнь историка, известная в деталях, могла бы пролить свет на многие вопросы его творчества. Однако сведения о Ливии отличаются крайней скудостью. Судя по его писательской манере, немало данных биог-


6 G. De Sanctis. Storia di Romani. Vol. I. Torino. 1907. Де Санктис и его ученики оживили также "песенную теорию" Б. Нибура, приведя новые доводы в пользу того, что в распоряжении анналистов был фольклорный материал.

7 T. R. Brougton. The Magistrates of the Roman Republic. Oxford. 1960.

8 Классическими образцами этого "Quellenforschung" служат работы Н. И. Радциг. Начало римской летописи. М. 1903; H. Nissen. Kritische Untersuchungen uber die Quellen der vierten und funften Decade des Livius. R. 1863; W. Soltau Livius Geschichtswerk, seine Composition und seine Quellen. Leipzig. 1897; U Kahrstedt Die Annalistik von Livius. B. 1913; A. Кlotz. Livius. "Realenzyclopadie der classischen Altertumswissenschaft", XIII, S. 816 - 852.

9 E. Burсk. Livius als augusteischer Historiker. "Die Welt als Geschichte" Bd I B. 1935, S. 446; W. Weber. Princeps. Studien zur Geschichte des Augustus. B. 1936.

10 B. Jumeau. Tit Live et l'historiographie hellenistique. "Revue des etude anciennes", 1936. Vol. 38,N 1, pp. 63 - 68; P. G. Walsch. Livy. His Historical Views and Methods. Cambridge. 1970, p. 46.

11 С. Л. Утченко. Римская историография и римские историки. "Историки Рима". М. 1970.

стр. 104


рафического порядка должно было содержаться в книгах, описывающих современные Ливию события. Но последняя из сохранившихся книг относится к 167 г. до н. э., то есть отстоит от рождения историка более чем на 100 лет. Утрата последующих книг лишила нас сведений о социальном положении Ливия, его родителях, учителях, времени переезда в Рим и многом другом. Не сохранились его письма, еще читавшиеся Квинтилианом12 . Лишь со слов Сенеки известно, что у Ливия имелись работы историко-философского содержания (в форме диалога) и чисто философские сочинения13 .

Как и многие другие выдающиеся римские писатели, Ливии не мог назвать себя коренным римлянином. Он родился в муниципии Патавии (ныне Падуя) в 59 г. до нашей эры14 . Патавийцы были потомками венетов, ко времени жизни историка потерявшими свой язык и культуру. Патавий был не только значительным городом Цизальпийской Галлии, но и одним из наиболее древних городских центров Апеннинского полуострова. Его основание приписывалось троянцу Антенору, будто бы переселившемуся в Италию одновременно с другим троянцем, Энеем, но обосновавшимся на ее Адриатическом побережье15 . Параллелизм мифических судеб Патавия и Рима был предметом особой гордости патавийцев и причиной их интереса к тому, что римляне называли origines, то есть к началам государственности16 . И хотя, разумеется, эта проблема могла оказаться в поле зрения каждого, современники Августа должны были с большим вниманием отнестись к труду, написанному выходцем из города - "мифического побратима" Рима.

Не меньшую роль в решении Ливия заняться историей сыграло его общественное положение. Нам известно, что Патавий был самым значительным муниципием Северной Италии, и там во времена Августа насчитывалось 500 римских всадников, больше, чем в любом другом городе Италии, за исключением Рима17 . Богатые патавийцы должны были в высшей степени отрицательно относиться к гражданским войнам, не только угрожавшим их благосостоянию, но и разрушавшим его социальную основу. Патавийцы были людьми, сумевшими с честью выйти из потрясений гражданских войн и сохранить без помощи извне власть над своими рабами. Социальная позиция Ливия позволяет нам видеть в нем выходца из семьи, достаточно богатой, чтобы в годы, полные опасностей, дать ему прекрасное образование и внушить на всю жизнь ненависть ко всякого рода переменам в общественной жизни.

Не лучше, чем биография историка, нам известна творческая история его труда. На основании упоминаний в первой книге (I.19.3)18 о датах закрытия Августом храма Януса сделан вывод, что окончательная редакция первой книги относится к 27 - 25 гг. до нашей эры19 . Наличие наряду с общим введением ко всему труду краткого предисловия ко второй книге дает возможность полагать, что эта книга, охватывающая события царского периода (753 - 510 гг. до н. э.), была обнародована отдель-


12 Quint., X, 1, 39; XI, 5, 20.

13 Sen. Ep., 100. 9.

14 Эту дату дает поздний историк Иероним (Hieronym. Chron. anno 1958 - Messala Corvinus orator nascitur et T. Livius). О месте рождения: Quint., I, 5, 56; Asconius in Corn. 68 и косвенные сведения из труда самого Ливия: I, 1, 1 - 3; X, 2, 4 - 15; XII, 27, 1 сл.

15 Verg. Aen., I, 247; Plin N. H., III, 130; Strabo, V. 1, 4; XIII, 1, 53.

16 Примечательно, что Тит Ливии начинает свою историю рассказом об Энее и Антеноре, приобщив, таким образом, судьбы родного Патавия к истории Рима (I, 1, 1); cp. R. M. Ogilvie. A Commentary on Livy. Books 1 - 5. Oxford. 1965, p. 35

17 Strabo., I, 5, 3.

18 Здесь и ниже все сноски на труд Ливия даны в тексте.

19 Немецкий исследователь К. Цикориус выдвинул предположение, что до опубликования Ливием первых книг состоялось их публичное чтение (K. Cichorius. Einneuer Historiker und die Anfange von Livius schriltstellerscher Tatigkeit. "Romische Studien". Leipzig. 1922, S. 261 - 269).

стр. 105


но от других, и только после этого историк продолжил свои занятия. Вслед за книгой I появились книги II-V, освещающие историю Римской республики до взятия галлами Рима (509 - 390 гг. до н. э.). Это явствует из предисловия к книге VI, где упомянуты пять предшествующих книг (VI, I). Последующий материал Ливии, по всей видимости, располагал блоками-пятикнижиями. VI-X книги охватывали целое столетие, на которое падали самнитские войны, а также войны с этрусками, галлами и умбрами (390 - 293 гг. до н. э.). Не дошедшая до нас вторая декада, судя по эпитомам (извлечениям поздних авторов), делилась на два пятикнижия: борьба с Тарентом и Пирром; I Пуническая война. В описании войны с Ганнибалом, которой посвящены книги XXI-XXX, Ливии следует тому же принципу пятикнижия. Первое - включает успехи Ганнибала, второе - его поражения. Книги XXXI-XLV были соответственно разделены на тр.и пятикнижия. Первое охватывало войну с Филиппом и события в Греции до вступления в войну Антиоха, второе - войну с Антиохом в Греции и Азии, третье -III македонскую войну и триумф Эмилия Пасла над Персеем. В изложении эпохи гражданских войн Ливии отказывается от формы пятикнижия и выделяет в качестве особого корпуса 8 книг20 . Вся римская история до 9 г. до н. э. была изложена Ливием в 142 книгах, из которых дошло лишь 35.

Труд такого объема был по плечу лишь человеку, для которого занятие историей было делом всей жизни, а не временным увлечением. И действительно, Ливии был первым римским профессиональным историком. В отличие от своих предшественников Г. Саллюстия Криспа и Азиния Поллиона, не говоря уже о младших анналистах, Ливии никогда не выступал на политическом поприще. Он не командовал войском, не был наместником провинции, не выполнял дипломатических поручений. История и только история была его призванием, сферой деятельности, в которой могло проявиться его понимание политики, знание военного дела и дипломатии. Это в полной мере отвечало духу режима, созданного Августом.

Из указаний древних авторов мы знаем, что Август покровительствовал Ливию. Тацит обозначает их отношения словом "дружба"21 . О близости Ливия к императорскому дому косвенным образом свидетельствует то, что он рекомендовал родственнику Августа Клавдию заниматься историей22 . Возможно, Август находился в курсе работы Ливия, следил за ее ходом, был знаком с ее результатами. Об этом можно заключить из свидетельства самого Ливия о сообщении ему Августом содержания неизвестной надписи на льняном панцире из храма Юпитера Феретрия (IV, 20)23 . В то же самое время известно, что Август называл Ливия "помпеянцем"24 . Это не следует рассматривать как политическое обвинение, поскольку Помпеи считался борцом за республику, а Август приписывал себе возрождение республики. Но после смерти Августа и установления террористического режима Тиберия и Калигулы республиканские симпатии, нашедшие выражение в сочинении Ливия, могли казаться опасными. Очевидно, поэтому Калигула приказал изъять книги Ливия из библиотек, обвинив уже давно умершего историка в многословии и небрежности.

Труд Ливия завершает развитие римской историографии республиканской эпохи и воплощает ее наиболее характерные особенности. Подобно своим предшественникам, он пишет римскую историю. Другие народы и место Рима во всемирной истории его не интересуют. Это главная черта римской историографии (начиная с анналов древних понтифи-


20 P. Jal. La Guerre civile a Rome. P. 1963, p. 24

21 Tac. Ann., IV, 34, 3.

22 Suet. Claud., 41, 1.

23 H. Dessau. Livius und Augustus. "Hermes", 1906, Bd. 41 N 1 S. 142

24 Tac. Ann., IV, 34, 3.

стр. 106


ков, представлявших собой записи примечательных событий в городе Риме)25 . Соседи Рима могли быть упомянуты лишь постольку, поскольку они отваживались совершить нападение на Рим или были вынуждены заключить с ним союз, а Италия присутствует как фон, на котором развертывается история возвышения Рима. Сообщая в связи с прибытием Энея об этрусках (I, 2, 5), Ливии не имеет правильного представления ни о времени этрусского господства, ни о границах этрусских владений. Обычаи тех же этрусков, самнитов и других народов Италии привлекают внимание Ливия лишь в связи с тем, что они были восприняты римлянами. В этом сказывается отличие продолжателя римской анналистики от греческого историка, например, Геродота, проявившего интерес к быту и религии египтян, финикийцев, персов и многих других народов и уверенного в культурном приоритете "варваров".

Римская история у Ливия - это по преимуществу политическая история. Смена царей и консулов, войны с соседями - вот ее основное содержание. Новое, что вносит Ливии по сравнению со своими предшественниками, - это многочисленные подробности религиозного и культурно-исторического характера, но они в первую очередь касаются римского народа.

Исходным пунктом изложения римской истории для Ливия является "основание Рима". Такова традиция римской историографии, которой не мог пренебречь даже Тацит, поставивший своей целью рассказать о правлении преемников Августа. В начальной главе своего труда он кратко повествует о римских судьбах со времени царей. Но для Ливия древнейшая история Рима - это не просто исходный пункт изложения, но одновременно и эпоха, где он отдыхает душой от "зрелища бедствий, свидетелем которых столько лет было наше поколение" (Praefatio, 5). Ливии имеет в виду гражданские войны. Подобная их оценка не может показаться неожиданной. Гражданские войны получили официальное осуждение, несмотря на то, что благодаря им Август устранил своих соперников и пришел к власти. Порицая гражданские войны, Август не только провозглашал себя миротворцем, но и объявлял амнистию тем участникам гражданских войн, которые сражались против него.

Интерес Ливия к начальным временам Рима объяснялся не столько желанием забыть бедствия недавнего прошлого, сколько определенными политическими мотивами, о которых историк предпочел не распространяться26 . Эти мотивы могут быть выявлены при анализе законодательства Августа и памятников литературы его времени. Обращение к отдаленному прошлому отвечало реставраторской политике принцепса и его стремлению облечь совершенный им политический переворот в традиционные исконно римские формы. Новый режим, уничтожив республику и поставив на ее место единоличную власть принцепса, широко пользовался республиканской терминологией для маскировки своей монархической сущности. И в документе, подводящем итоги многолетнего правления, Август называет себя восстановителем свободы Римской республики. Отсюда обращение Ливия к начальным эпохам римской государственности, временам зарождения "свободы".

Труд Ливия важен не только как наиболее полное собрание фактов политической и культурной истории Рима. Он представляет интерес как идеологический документ эпохи. Подобно "Энеиде" Вергилия, это памятник времени Августа, что наиболее отчетливо прослеживается при анализе религиозных, философских и моральных воззрений историка. Ливии не был оригинальным мыслителем, и невозможно говорить о его


25 U. Knoche. Das Historische Geschehen in der Auffassung der alteren romischen Geschichtsschreiber. B. 1957, S. 242.

26 Намеки на них содержатся в предисловии, где говорится о стремлении к физическому и моральному совершенствованию римского народа, и в IV, 20, 7, где историк называет Августа "основателем и восстановителем всех храмов".

стр. 107


вкладе в ту или иную философскую систему. Речь может идти лишь о степени воздействия на него какого-либо философского течения. Прежде всего обнаруживается определенная зависимость его от стоицизма в той форме, которая сложилась во II-I вв. до н. э. в трудах Панеция и Посидония. Отказавшись от ригоризма и бескомпромиссности древней Стои, эти философы приблизили стоицизм к потребностям римского государства и сделали упор на проблемы этики и морали. Влиянием стоицизма можно объяснить содержащееся в предисловии к истории Ливия восхваление высоких моральных качеств древнейших римлян и критику пороков, ведущих государства к упадку. Это как раз те пороки, которые осуждали стоики: жадность, изнеженность, страсть к роскоши, честолюбие. Но наиболее показательным для связи Ливия со стоицизмом является понимание им традиционной римской религии и культа.

В оценке религиозных взглядов историка в научной литературе нет единства. Одни исследователи подчеркивают скептический рационализм Ливия и трактуют его интерес к религиозному церемониалу как чисто академический27 . Другие, напротив, считали его убежденным сторонником старинной религии28 . Наличие столь противоречивых суждений само по себе свидетельствует о сложности проблемы религиозности Ливия.

Уже в предисловии, где излагаются установки автора и цель труда, историк счел нужным охарактеризовать свое отношение к религии. Он подчеркивает, что легенды и строгая история в идеале должны быть отделены друг от друга, а их смешение приличествует скорее поэтам, чем историкам (Praefatio, 7). Но в то же время он полагает, что применение этого рационалистического принципа к древнейшей истории нецелесообразно, и обещает ни утверждать, ни опровергать сказаний. Наряду с этим Ливии приводит своеобразный довод в пользу терпимого отношения к стремлению римлян возвести свое происхождение к богам: "Военная слава римского народа такова, что назови он самого Марса своим предком и отцом своего родоначальника, племена людские и это снесут с тем же равнодушием, с каким сносят власть Рима" (Praefatio, 7). Это довод человека, знающего, что легенда о божественном происхождении римлян выгодна им самим, поскольку она требует от подданных покорности. Раз они подчинились силе римского оружия, им ничего не остается, как принять за действительность любую невероятную легенду. Все эти рассуждения показывают, что Ливии был далек от старинной наивной веры в богов.

О том же говорит способ передачи им многих древних преданий. Так, сообщая о смерти Энея, который, согласно легендам, был после своей кончины причислен к богам и назван Юпитером-родоначальником, Ливии высказывает сомнение, "человеком ли надлежит именовать его или богом" (I, 2, 6). Повествуя о божественном происхождении близнецов (I, 4, 1 - 3), Ливии опускает известные Эннию и Фабию Пиктору детали легенды, касающиеся появления Марса в виде облака и сочетания его с весталкой. Он игнорирует и рационалистическое объяснение, что с ней сблизился неизвестный прохожий или переодетый Амулий, а предоставляет слово самой весталке, объявившей Марса отцом двойни. При этом историк не исключает возможности того, что весталка могла назвать виновником своей беременности бога и потому, что для нее это было более почетно (I, 4, 1).

Рассказ Ливия об обожествлении Ромула также отличается большим, чем у других авторов, рационализмом. У Энния, насколько мы в состоянии судить по изложению его версии Цицероном, Марс во время солнечного затмения и наступившего вследствие этого мрака спустился


27 J. Bayet. Bude edition, Livius I. P. 1940, p. XXXIX.

28 G. Stubler. Die Religiositat des Livius. Stuttgart - B. 1941.

стр. 108


на землю и увел своего сына на небо29 . Ливии не упоминает о затмении и описывает лишь непогоду, исчезновение Ромула и принятие его в число небожителей. При этом, как и в случае с рождением близнецов, историк ссылается на свидетельство очевидца, некоего Прокула, встретившего Ромула в новом его качестве и передавшего его слова, что он стал богом и взял на себя заботу о будущем Рима (I, 40, 3). Ливии намекает, что у Прокула, так же как и у весталки, могли быть особые причины объяснять исчезновение Ромула сверхъестественным путем, и в этом случае на него ложится вся ответственность в такой передаче легенды.

Прокул известен и предшественникам Ливия. Согласно Цицерону и Дионисию Галикарнасскому, он сообщает, что Ромул стал богом Квирином и потребовал основания храма30 . Ливии опускает эти детали для того, чтобы подчеркнуть главное - Ромул был богом и сыном бога. Не высказывая ни малейших сомнений в божественности Ромула, Ливии воспринимает рассказ Прокула о его встрече с Ромулом как выдумку, имеющую целью успокоить народ, смущенный слухами об убийстве Ромула враждебно настроенными к нему сенаторами. В отличие от Дионисия Ливии далек от того, чтобы описывать внешность Ромула или связывать его с Квирином. Все эти детали не имеют для него никакого значения.

В ливиевой версии древней легенды о Ромуле мы без труда обнаруживаем черты, навеянные раздумьями о современных Ливию событиях и политической обстановке. Убийство Ромулом Рема истолковывается в духе отрицательного отношения современников к братоубийственным гражданским войнам. Подобно Ромулу, Август был, согласно официальной пропаганде, богом и сыном бога, то есть обожествлен после смерти Цезаря. Как и Ромула, его считали основателем Рима, обеспечившим своему народу величие и власть над другими народами. Если можно говорить о религиозности Ливия, то это скорее приверженность к вводимому в это время культу императоров, сознание, с точки зрения господствующего класса, необходимости обожествления носителей высшей власти, нежели вера в их божественную сущность. При этом присутствует и такая важная, с точки зрения современника, черта, как достижение с помощью религии успокоения народа, склонного объяснять свои несчастья действиями сенаторов, в случае с Цезарем действительно повинных в убийстве "бога".

Понимание Ливием современной обстановки не менее ярко проявилось в оценке второго римского царя, Нумы Помпилия. В личности Нумы воплощены такие черты политики Августа, как стремление последнего к миру, к законности и моральному возрождению римского общества, устои которого были подорваны гражданскими войнами. Современники должны были узнать Августа уже в первых словах рассказа о Нуме как правителе, вторично основавшем с помощью права и законов город, который был создан военной силой (I, 19, 1). И тем более показательным является упоминание в главе о Нуме имени Августа в связи с закрытием храма Януса (I, 19, 3). Здесь представляет особый интерес оценка Ливием легенды о близости Нумы с нимфой Эгерией: "Но так как, не выдумав чуда, нельзя было вложить этот страх в сердца людей, он делал вид, что у него по ночам бывают свидания с нимфой Эгерией; по ее-де совету он учреждает наиболее приятные богам священнодействия и ставит для каждого бога особых жрецов" (I, 19, 5).

Здесь мы снова встречаемся со скептическим отношением образованного человека к народным верованиям и в то же время с пониманием задач религии как средства для обуздания "невежественной толпы". Этому выводу не противоречит явный интерес историка к древним религиозным обычаям и культовым пережиткам. Подобно Теренцию Варрону и другим римским авторам антикварного направления, Ливии счи-


29 Cic. Derep., I, 64. Cp. PIut. Rom., 27, 6; 28, 3.

30 Cic. Derep., II, 20; Dionys. II, 83, 4.

стр. 109


тал их наиболее ценными и достоверными свидетельствами старины, прибегая к ним при реконструкции древнейшей истории римского народа. Он сохранил некоторые отрывки жреческих текстов,. например, формулу посвящения богам (VIII, 9, 4), отрывок из жреческого заклинания (1,18, 9). Сообщая о тех или иных праздниках и церемониях, Ливии нередко указывает на их происхождение. Так, наличие у соседнего племени эквикулов коллегии фециалов (жрецов, ведавших объявлением войны и заключением мира) наталкивает Ливия на мысль, что римляне заимствовали этот религиозный институт (I, 32, 5).

До II Пунической войны эпизодически, а после нее регулярно Ливии перечисляет явления, считавшиеся выражением воли богов и требовавшие принесения жертв или совершения других религиозных церемоний31 . Можно ли признать интерес к продигиям (чудесным явлениям) свидетельством религиозности Ливия? На этот вопрос сам историк отвечает следующим образом: "Я очень хорошо знаю, что вследствие того же пренебрежения, которое побуждает в настоящее время не верить в предзнаменования богов, ауспиции (знамения) не возвещаются публике и не заносятся в летопись. Напротив, когда я пишу о древних событиях, то не знаю, как у меня возникает древний образ мыслей, и я считаю как бы грехом признавать недостойным вносить в мою собственную летопись то, что разумные люди предпринимали публично" (XLIII, 13, 1 - 2).

Противопоставление своего собственного отношения к религии, пренебрежению ею позволяют думать, что Ливии допускал возможность, что в ауспициях выражается воля богов. Но введение их в свое повествование он обосновывает желанием передать дух времени. Интерес к продигиям обусловлен важностью места, занимаемого ими в жизни римского народа. С помощью продигий дается характеристика морального состояния римского общества, показана бытовая обстановка. При этом очень часто Ливии объясняет продигий как естественные явления, которым толпа вследствие тревожного состояния или склонности к суевериям приписала религиозное значение. Так, чума, истолкованная как следствие гнева богов, на самом деле была вызвана резким изменением климата (V, 13, 2). Эта же болезнь "за отсутствием других видимых причин бедствия была признана большинством как наказание за казнь Манлия" (VI, 20, 11). Перечисляя ряд продигий, Ливии восклицает: "В Кумах - вот до какой степени пустое суеверие припутывает богов даже к самым ничтожным случаям - в храме Юпитера мыши изгрызли золото" (XXVIII, 23, 2. Ср. подобные оговорки: XXI, 62, 1; XXIV, 6, 2; XXVIII, 11, 1;XXIX, 14, 2).

В другом случае продигий толкуются как результат легковерия толпы: "Известия, получавшиеся из разных мест относительно знамений, возбуждали в умах людей новые религиозные сомнения. Поверили, что вороны не только содрали, но даже съели золото на Капитолийском храме, что в Антии мыши изгрызли золотой венок, все поля вокруг Капуи покрыла масса саранчи, и оставалось неясным, откуда она явилась" (XXX, 3, 6). Взгляд толпы на мнимые религиозные явления и отношение к ним историка не совпадают. Историк выступает в качестве критика этих явлений, хотя и не всегда в состоянии правильно объяснить естественный смысл явления, казавшегося толпе чудесным.

Ливии видит в религии действенное средство для обуздания невежественной толпы. Но в то же время он не отвергает существование "высшей силы" (fatum, fors, fortuna, necessitas). Именно в этом ярче всего проявляется зависимость историка от стоицизма с его провиденциализмом и фатализмом. Рассказ о наивной попытке обесчещенной весталки приписать свой позор связи с Марсом предваряется следующим замеча-


31 В. Ф. Штифтар. О продигиях у Тита Ливия. "Гермес", 1913, т. XIII.

стр. 110


нием автора: "Но, как мне кажется, судьба предопределила и зарождение столь великого города, и основание власти, уступающей лишь могуществу богов" (I, 4, 1). Комментируя женитьбу Сервия Туллия на дочери Тарквиния, Ливии считает, что это было предопределено судьбой (I, 42, 2). В другом эпизоде, связанном с убийством Манлием Торкватом своего сына, он также видит неодолимую силу судьбы (VIII, 7, 8). О судьбе, неизменным законам которой подвластен человеческий род, говорится и в связи с битвой при Каннах (XXV, 6, 6).

Во всех указанных случаях речь может идти не о риторическом употреблении слов fatum или fata, а о понимании Ливием судьбы как определяющего фактора человеческой жизни. О том же частично свидетельствует употребление им термина fortuna. Fortuna Ливия мало чем напоминает древнеримское божество Fors-Fortuna. И в то же время она нередко отличается от понимания рока как слепого, не контролируемого человеком жребия, какое мы встречаем в произведениях Саллюстия, Цезаря, Цицерона. Фортуна у Ливия часто является синонимом божественной силы. В этом значении она сближается с fatum и обнаруживает ту же принадлежность к стоическому детерминизму. Но встречается и другое толкование фортуны - случай, счастье, с которым сопоставляется доблесть (virtus) человека. В этом значении virtus и fortuna - конфликт между возможностями человека, его духовной и физической мощью и противостоящими ему обстоятельствами - не рассматриваются как нечто непреодолимое. Смелый человек может заставить фортуну служить себе, как об этом свидетельствуют поговорка "fortis fortuna adjuvat" (смелым судьба помогает), дважды приводимая Ливием (VIII, 29, 5; XXXIV, 37, 4), и другие подобного рода высказывания в его труде (IV, 37, 7 -ср. V, 40, 1; VI, 30, 6; XXI, 41, 7 и др.).

Философские, моральные и политические тенденции труда ярче всего сказываются в созданных Ливием портретах исторических деятелей. В них персонифицируется весь набор моральных добродетелей из современной политической пропаганды и критика пороков общества в поэзии и философской литературе эпохи гражданских войн. В отличие от Полибия32 он не выясняет причин, которые ведут к возвышению и падению тех или иных исторических деятелей. Личность интересует Ливия не как продукт обстоятельств и эпохи, а как воплощение неких качеств, имеющих значение образцов для всех эпох. В этом ярче всего проявляется неисторический подход Ливия к своим задачам.

Как правило, Ливии не дает выдающимся личностям развернутых авторских оценок. Он прибегает к методу косвенной характеристики, восходящему к Фукидиду, Ксеиофонту и в конечном счете к греческой трагедии33 . Читатель знакомится с историческим персонажем по вкладываемым в его уста речам, по оценкам, даваемым ему современниками, и, наконец, по линии его поведения в соответствующей ситуации. Но в то же время, сообщая о смерти того или иного выдающегося человека, Ливии дает краткое резюме: указывает продолжительность его жизни, перечисляет занимаемые должности и главный результат его деятельности. Так, Камилл и Фабий Максим характеризуются как спасители государства, а Сципион Африканский - как человек, выигравший войну с Ганнибалом. Согласно замечанию Сенеки, этот прием заключительной характеристики был выработан Фукидидом и применялся Саллюстием по отношению к немногим лицам, а Ливием - ко всем великим людям34 .


32 А. И. Немировский. Полибий как историк. "Вопросы истории", 1974, N 6.

33 Немецкий ученый Иво Брунс отметил наличие двух подходов к оценке личности в античной историографии: первый - субъективистский, когда историк открыто дает собственную характеристику персонажу, и косвенный, когда эта характеристика выявляется на историческом материале (J. Bruns. Die Personlichkeit in der Geschichtsschreibung der Alten. R. 1898).

34 Sen. Suas., VI, 21.

стр. 111


Ливии нередко прибегает к выработанному эллинистической историографией приему сравнительной характеристики выдающихся лиц. Но в использовании этого приема он далек от присущей Полибию тонкости в мотивировке поведения своих героев. И здесь сказывается цель - создание произведения, возвеличивающего римский народ. Критерием сравнительной оценки всех выдающихся чужеземцев является их отношение к Риму. Так, два сицилийца - Гиерон и Гиероним - характеризуются в соответствии со своей политической позицией: первый как добрый и мудрый правитель, а второй из-за своего перехода на сторону Ганнибала после Канн как тиран и чудовище (XXI, 50, 8; XXII, 37; XXIV, 4). Ливии забывает даже сказать, что "кровавому чудовищу" было 15 лет и что он правил всего 13 месяцев. И, конечно же, он не дает объяснения причин, вызвавших враждебность Гиеронима к Риму. Также и в отношении двух нумидийцев - Сифакса и Масиписсы - сказывается прежде всего оценка их политической позиции. Высшим достоинством Масиниссы является его "постояннейшая верность" Риму, а главным недостатком Сифакса - отсутствие той же верности (XXVIII, 17, 6). Для возвеличения Масиниссы у Ливия не хватает хвалебных слов. Он прославляет его религиозность, благоразумие, отвагу, редкую доблесть (XXVIII, 35, 8; XXIX, 39, 9; 32, 12; 29, 5).

От этой прямолинейности и односторонности Ливии отходит, лишь рисуя портрет великого противника Рима Ганнибала. В его изображении Ганнибал - это сложная, трагическая фигура. Он был вознесен на вершину фортуной и познал на собственном примере непостоянство человеческого счастья. Встретившись со Сципионом перед битвой при Заме, Ганнибал сравнивает свое положение с положением Рима после Канн и заключает в духе стоической философии: "Менее всего (следует) доверять большому счастью" (XXX, 30). Рассматривая судьбу Ганнибала как пример изменчивости фортуны, Ливии одновременно рисует Ганнибала человеком, заслужившим свои беды собственным поведением: у него нет страха перед богами, верности слову, он лжив, жесток, готов для достижения своей цели на любое преступление (XXI, 4, 9; 45, 8; 21, 9; XXI, 57, 14; XXIV, 45, 13; XXVI, 38, 3). В этой отрицательной оценке Ганнибала ощущается влияние римской традиции, которая существовала во время II Пунической войны и заключалась в том, чтобы не задумываться над морально-философской стороной деятельности своих противников. Рисуя последние дни Ганнибала, Ливии забывает, однако, обо всех его подлинных или мнимых преступлениях и изображает его жертвой предательства (XXIII, 19, 16; XXXIX, 51, 12). В ливиевой характеристике Ганнибала нет понимания его величия как полководца. Здесь сказалось отсутствие у историка военного опыта, а отсюда и интереса к военной истории как таковой.

В значительной мере теми же недостатками обладают его характеристики великих римлян - противников и победителей Ганнибала. На первом месте среди них стоит у Ливия Сципион Африканский. Так же, как и Ганнибал, он является любимцем фортуны, но это не его личное счастье, а фортуна римского народа. Главная черта Сципиона - его патриотизм, проявившийся в наиболее трагичный для его родины момент. Первое упоминание о Сципионе относится ко времени битвы при Типине, где О'Н юношей сражался под командованием своего отца-консула. Сообщая о спасении юным Сципионом отца, Ливии говорит о наличии другой версии, согласно которой спасителем консула был раб-лигуриец. Отвергая эту версию, Ливии отмечает, что он должен предпочесть ей первую не только потому, что она принята большинством авторов, но и потому, что она говорит о верности сына (XXI, 46, 10). В этом замечании весь Ливии с его подходом к истории с позиции ее моральной ценности, с его пренебрежением к истине. Верность сына в воспитательном отношении важнее, чем верность какого-то раба-варвара, и этого достаточно, чтобы историк

стр. 112


остановился на ней, не дав себе труда исследовать, где истина. Патриотизм Сципиона подчеркивается введением драматического эпизода - разоблачение им намерения отчаявшейся после Канн римской знати покинуть Италию (XXII, 53, 13) - из особенности описанием его поведения во время переговоров с Антиохом (XXXVII, 36). В последнем случае Ливии, заимствовав факты у Полибия35 , придает им патриотическую окраску. Морализаторский подход сказывается и в оценке Ливием деятельности Сципиона как полководца. Прежде всего это проявилось в описании одной из самых блестящих побед Сципиона - сожжения нумидийского лагеря, расположение которого было предварительно выяснено разведчиками, игравшими роль дипломатов. Желая избавить своего героя от обвинения в вероломстве, Ливии выдумывает, что нумидийцы во время переговоров выдвигали несправедливые требования (XXX, 7)36 .

Сципион, каким его рисует Ливии, теряет черты реального человека и становится воплощением всех мыслимых добродетелей. Главное из них - это милосердие (dementia). Оно проявилось в его отношении к врагам - освобождение племянника Масиниссы (XXVI, 19, 2), сострадание к испанцам Индибилигу и Мандовию (XXVIII, 34, 3), сердечный прием послов греческих и азиатских городов (XXXVII, 34). Характерно, что Ливии опускает отмеченную Полибием слабость Сципиона к женщинам и подчеркивает благородство по отношению к пленнице, подаренной ему солдатами в Испании. Для того, чтобы возвысить своего любимца, Ливии сопоставляет благородство его души и милосердие с бескомпромиссностью Луция, брата полководца (XXXVII, 6 сл.).

Милосердие было менее всего свойственно народу-завоевателю, историю которого написал Ливии. Он сам привел немало примеров жестокого обращения римлян не только с покоренными народами, но даже с ближайшими родственниками. Милосердие - это не реальное качество, а скорее идеал, возникший в умах людей, переживших жесточайшие междоусобные войны. Взятое на вооружение политической пропагандой времени Августа милосердие стало оправданием политических амнистий, забвения взаимных преступлений враждовавших политических группировок и отдельных лиц, одной из наиболее важных основ "римского мира". Одновременно оно было элементом новой политики по отношению к римским провинциям, прежде считавшимся "добычей римского народа", а теперь рассматриваемым как необходимая часть политического организма наподобие рук, кормящих желудок, из старой притчи о плебеях и патрициях. Описывая прошлое, современники Августа наделяли этим качеством мифических и реальных героев, и идеальный гражданин политической пропаганды - Август отражался словно в зеркалах в образах Энея, Ромула, Камилла, Сципиона Африканского и многих им подобных ходульных героев римского республиканского прошлого.

Результатом этой, как мы бы ее назвали, модернизации являлось искаженное изображение действительной римской политики и исторических персонажей. Ливии отбрасывает всё компрометирующее в поведении завоевателя Греции Квинкция Фламинина и рисует его искренним поборником греческой свободы. Даже для одного из самых жестоких римских полководцев, Марцелла, находятся оправдания. Он будто бы отдал приказ при осаде Сиракуз не причинять вреда свободнорожденным и заботиться о сохранении жизни Архимеда (XXV, 31, 7; XXV, 25, 7). Об обвинении Марцелла сицилийцами в жестокости говорится вскользь, но в его защиту произносится большая речь (XXVI, 32, 8).

Главным героем исторического повествования у Ливия является римский народ. Высшие его качества воплотились в государстве, которому он произносит настоящий панегирик: "Впрочем, либо пристрастность к


35 Pol., XXI, 15.

36 Cp. Pol., XIV, 1 сл.

стр. 113


самому делу вводит меня в заблуждение, либо и впрямь никогда не было государства более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно, где так долго и высоко чтили бы бедность и бережливость" (Praefatio, 11). Рассказывая о страшном поражении при Каннах, Ливии замечает: "Ни один народ не мог бы избежать гибели при столь горестных обстоятельствах" (XXII, 54, 10). Если чужеземец ведет себя благородно, то он, согласно Ливию, более похож на римлян, чем на свой собственный народ (V, 28, 3). Когда же чужеземец проявляет обман и хитрость, то он действует не по-римски (I, 53, 4). Описав жестокую расправу римлян с предводителем альбанцев Меттом Фуфетием, разорванным конями, Ливии заключает: "Первый раз и в последний воспользовались римляне этим способом казни, мало согласным законам человечности; в остальном же, можно смело сказать, что ни один народ не назначал более мягких наказаний" (I, 28,11). Величие римского народа выявляется, помимо этих далеко не объективных оценок, в сравнении с другими народами, не обладающими его качествами. Ливии изображает карфагенян дикими и жестокими, приводит массу примеров "пунийской лжи" и "пунийской неверности" (XXVI, 17, 16; XXI, 4, 9; XXVI, 6, 12 и др.); галлы у него - народ легкомысленный и дикий, напоминающий более животных, чем людей (V, 44, 6; VII, 24, 5; V, 4, 1 - 3; VIII, 14, 9; X, 10, 12; X, 28, 3; XXII, 2, 4; XXVII, 48, 16; XXVIII, 17); греки - болтуны (VIII, 22, 8; XXXI, 14, 12; XXXVII, 49, 2 - 3); кампанцы - народ, выродившийся вследствие роскоши (VII, 29, 5; VII, 31, 6; IX, 6, 5; XXIII, 8, 6). Только германцам историк дает сравнительно высокую оценку (Perioch, CIV).

Когда в предисловии Ливии обещает описать деяния "ведущего народа земли", вполне следует понимать его буквально. Populus Romanus, если вкладывать в эти слова значение "народная масса", занимает в труде историка третьестепенное место. В трактовке Ливия, как и других римских авторов, история делалась представителями нобилитета, и только они были ее подлинными героями. Их стойкости, мужеству, предусмотрительности и другим качествам римский народ обязан тем, чем он стал, - победителем, властелином. История римского народа - это летопись деяний его предводителей. Народная масса удостаивается упоминания только в связи с необходимостью обрисовать трудности, которые приходится преодолевать выдающимся людям в осуществлении планов возвеличения римского государства. Сопротивление народа замыслам его руководителей обычно изображается Ливием как фактор, препятствующий решению стоящих перед государством задач. Но в ряде случаев историк показывает причины разлада между народом и его предводителями. Здесь в историографию проникает линия, восходящая к Гракхам и другим представителям популяров, подчеркивавшим несправедливость того, что плодами одержанных народной массой побед пользуются полководцы-нобили.

Восхваление Ливием "свободы" (так же, как и похвалы Полибия по адресу "демократии") не дает основания считать его приверженцем демократических идеалов. Под "свободой" он понимал повиновение законам республики и обычаям предков, и в этом отношении его понимание ничем не отличается от трактовки Полибием демократии как такого государства, "в котором исконным обычаем установлено почитать богов, лелеять родителей, чтить старших, повиноваться законам, если при этом решающая сила принадлежит постановлениям народного большинства"37 . Когда речь идет о народных массах, аристократические симпатии и предубеждения историка проявляются полностью. Отмечая изменение отношения народа к Валерию Попликоле, Ливии пишет: "Такова природа толпы, она или рабски служит, или надменно властвует, а свободу,


87 Pol., VI, 4, 5.

стр. 114


занимающую середину между рабством и тиранией, она не умеет ни умеренно получать, ни умеренно пользоваться ею" (XXIV,25,8). Антидемократизм Ливия сказывается в отрицательном отношении к плебеям и народным трибунам, в негативных оценках политических деятелей и полководцев, выдвинутых народным собранием вопреки сенату. Гай Фламиний и Теренций Варрон изображаются как виновники поражения при Тразименском озере и Каннах, а представители сенатской группировки - как спасители Рима и подлинные герои.

Перед Ливием не стояла задача исследовать, какой была подлинная история ранних времен Рима. Поэтому он не обращался к первоисточникам, к тем надписям и древним актам, которые в его время еще можно было отыскать в государственных архивах и храмах. Он удовлетворился трудами своих предшественников-анналистов. На них он строил все свое изложение, стремясь к тому, чтобы оно было живым, красочным и лишенным противоречий. При таком подходе к задачам сочинения трудно ожидать, чтобы Ливии мог в какой- либо мере выяснить закономерности исторического процесса. Не говоря уже об экономическом развитии, полностью им игнорируемом, мы не найдем у него даже оценки роли римского государства как исторического фактора.

В своем труде Полибий сформулировал требования, которым должен удовлетворять ученый-историк: он обязан тщательно изучать документы и воспоминания, лично знакомиться с театром военных действий, с городами, селениями, гаванями и, наконец, иметь военный, политический и дипломатический опыт38 . Ошибочно подходить с этими критериями к Ливию, поскольку его сочинение было не научным, а историко-литературным произведением, а сам он - не историком-исследователем, а историческим писателем. Ливии исходил из задачи создания труда, способного оказать на читателей эмоциональное воздействие, дать пищу скорее чувству, чем разуму. Контраст между научной и повествовательной историей ярче всего обнаруживается при сравнении описания одних и тех же эпизодов у Полибия и Ливия.

Рассказывая о провозглашении Фламинином освобождения греков, Полибий описывает охватившее слушателей недоумение и недоверие, тем более понятные, что слова глашатая были многими не расслышаны39 . Ливии опускает последнюю существенную деталь и дает картину всеобщего воодушевления греков при известии об осуществлении их вековой мечты (XXXIII, 32, 6 сл.). Описывая спуск Ганнибала с Альп в Италию, Полибий ограничивается лаконичным рассказом о трудностях, которые пришлось преодолеть карфагенянам40 . Ливии же превращает это событие в эпизод, полный драматизма. Ганнибал с утеса видит Италию, страну, в которую он давно стремился и о победе над которой давно мечтал, и обращается к воинам с вдохновенной речью (XXI, 30). Повествуя о выдающихся победах римского войска и его страшных поражениях, Ливии никогда не забывает воспроизвести эмоциональную реакцию обитателей Рима, их энтузиазм и нечеловеческий ужас, руководствуясь чисто художественными целями. Таковы его описания реакции римлян на переход карфагенян через Альпы (XXI, 32, 7), на известия о поражении при Тразименском озере (XXII, 6, 9), о победе при Металле (XXVII, 50, 7). Той же цели служат частые описания триумфов как массовых сцен, венчающих победоносную войну, или религиозных церемоний, в которых участвует народная масса.

Выбор военных эпизодов также связан со стремлением произвести наибольшее впечатление на читателя. Рассказ об осаде Сагунта и Абидоса изобилует деталями и подробностями, которые ничего не прибавля-


38 Ibid., XII, 28, 4.

39 Ibid., XVIII, 40, 6.

40 Ibid., III, 54.

стр. 115


ют к пониманию военного или политического значения этих событий, но в образной форме раскрывают душевное состояние осажденных, их отчаяние, решимость выстоять и т. д. (XXI, 14, 1; XXVIII, 23). Нередко вместо того, чтобы показать столкновение двух армий, Ливии изображает схватку двух полководцев, определяющую военное превосходство того или иного народа41 . Здесь сказывается не только свойственная времени Августа любовь к гладиаторским боям, но и понимание того, что сцена дуэли может произвести подчас больший драматический эффект, чем описание сражений.

В истории Ливии вслед за Цицероном 42 видит особый вид ораторского искусства, отличающийся от других его жанров лишь тем, что он основывается не на фактах современной политической жизни или быта, а на историческом материале. Политические деятели и полководцы превращаются в ораторов, состязающихся в красноречии, а сама история - в своего рода судебный процесс, в котором слушателю или читателю предоставлена роль арбитра43 . При этом от историка зависит, насколько логично и умело тот или иной полководец "ведет свое дело", ибо никаких подлинных речей их не сохранилось.

Разумеется, эта условная форма не является изобретением римской историографии. Она представляет собой перенесение на римскую почву теории и практики греческих историков. В трудах Фукидида и Полибия мы находим не меньше политических речей, чем у Ливия, причем в большинстве случаев эти речи также вымышлены. Но это обстоятельство не мешало Фукидиду и Полибию серьезно относиться к источнику и достаточно глубоко анализировать причины событий. Ливии, как и его римские предшественники, воспринял лишь внешнюю форму греческой историографии и не смог сохранить ее серьезность и глубину.

Ливии умер через три года после кончины Августа44 . Его произведение пережило тысячелетия и осталось одним из памятников этого времени наряду с "Энеидой" Вергилия45 . Это был труд, вполне отвечавший притязаниям на пышность и величие, свойственные данной эпохе. Но с точки зрения последующих поколений, он был продуктом времени обманутых надежд. Подобно тому, как Август не дал Риму ни прочного внешнего мира, ни внутреннего спокойствия, Ливии не создал произведения, которое могло бы оказать моральное воздействие на современников и заслужить высокую оценку последующих поколений. Мы слышим возгласы удивления по поводу огромности проделанного Ливием труда, его блестящего стиля и даже превосходных личных качеств46 . Но никто не восторгается глубиной и тонкостью понимания Ливием истории. И это вполне естественно. Ливии был официозным историком, и идеи его труда, созданного на потребу политическому режиму Августа, в целом ничем не отличались от идей и оценок главы государства. Умело описав преимущества римской воинской дисциплины по сравнению с хаотичностью и нестройностью варварских полчищ (например, V, 44; XXXVIII, 17), историк оказался бессильным внести в свой труд какое-то подобие римского порядка. В нем нет дисциплины мысли, которая так восхищает нас при чтении произведений Фукидида или Полибия. В изложении Ливия история


41 Схватка Манлия Торквата и галла (VII, 10), дуэль кампанца Бадия и римлянина Криспина (XXV, 18).

42 Cic. De leg., I, 5. О преклонении Ливия перед Цицероном и совете своему сыну его изучать см. Quint., II, 5, 20; X, I, 39.

43 R. Ullmann. La technique des discours dans Salluste, T. Liv., Tacite. Oslo. 1927. В исследовании Р. Ульмана выяснено, что речи у Ливия занимают меньшее место в повествовании, чем у Фукидида, - 12% против 24%, но это средний процент. Более всего речей в XXVII и XXXIII книгах (Ibid., p. XVIII).

44 Hieronim. Chron., 2033.

45 Всестороннее сравнение трудов Ливия и Вергилия см.: A. Santoro. I problemi della composizione delli Eneide Livio fonte di Virgilio. Napoli - R. 1947.

46 Quint., X, 1, 101; II, 5, 1 (Sen. Suas., 6, 21; Sen. dial., V, 20, 6).

стр. 116


Рима предстает перед нами как сумятица фактов, важное соседствует с ничтожным, декламация заменяет исследование.

Недостатки Ливия - это недостатки римской историографии, даже в своих лучших образцах не поднявшейся до высот, достигнутых Фукидидом и Полибием. Римская младшая анналистика, к которой непосредственно примыкал Ливии, утратила наивность и бесхитростность, какими отличались анналы Кв. Фабия Пиктора, приобрела многословие и развязность, свойственные Феопомпу, Тимею и другим корифеям греческой риторической историографии. Гордясь Полибисм и широко пользуясь фактическим материалом его труда, Цицерон и римские историки I в. до н. э. оказались на редкость невосприимчивыми учениками. Уроки написания истории, преподанные Полибием, были плохо ими усвоены. Причина этого - принципиальные установки, из которых они исходили при создании своих трудов.


© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ-И-ФИЛОСОФСКО-РЕЛИГИОЗНЫЕ-ВЗГЛЯДЫ-ТИТА-ЛИВИЯ

Похожие публикации: LРоссия LWorld Y G


Публикатор:

Марк ШвеинКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://libmonster.ru/Shvein

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

А. И. НЕМИРОВСКИЙ, СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКО-РЕЛИГИОЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ ТИТА ЛИВИЯ // Москва: Либмонстр Россия (LIBMONSTER.RU). Дата обновления: 20.08.2017. URL: https://libmonster.ru/m/articles/view/СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ-И-ФИЛОСОФСКО-РЕЛИГИОЗНЫЕ-ВЗГЛЯДЫ-ТИТА-ЛИВИЯ (дата обращения: 29.03.2024).

Автор(ы) публикации - А. И. НЕМИРОВСКИЙ:

А. И. НЕМИРОВСКИЙ → другие работы, поиск: Либмонстр - РоссияЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Марк Швеин
Кижи, Россия
2055 просмотров рейтинг
20.08.2017 (2413 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
1 голос(а,ов)
Похожие статьи
ЛЕТОПИСЬ РОССИЙСКО-ТУРЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ
Каталог: Политология 
Вчера · от Zakhar Prilepin
Стихи, находки, древние поделки
Каталог: Разное 
2 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ЦИТАТИ З ВОСЬМИКНИЖЖЯ В РАННІХ ДАВНЬОРУСЬКИХ ЛІТОПИСАХ, АБО ЯК ЗМІНЮЄТЬСЯ СМИСЛ ІСТОРИЧНИХ ПОВІДОМЛЕНЬ
Каталог: История 
4 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Туристы едут, жилье дорожает, Солнце - бесплатное
Каталог: Экономика 
5 дней(я) назад · от Россия Онлайн
ТУРЦИЯ: МАРАФОН НА ПУТИ В ЕВРОПУ
Каталог: Политология 
6 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
ТУРЕЦКИЙ ТЕАТР И РУССКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО
8 дней(я) назад · от Zakhar Prilepin
Произведём расчёт виртуального нейтронного астрономического объекта значением размера 〖1m〗^3. Найдём скрытые сущности частиц, энергии и массы. Найдём квантовые значения нейтронного ядра. Найдём энергию удержания нейтрона в этом объекте, которая является энергией удержания нейтронных ядер, астрономических объектов. Рассмотрим физику распада нейтронного ядра. Уточним образование зоны распада ядра и зоны синтеза ядра. Каким образом эти зоны регулируют скорость излучения нейтронов из ядра. Как образуется материя ядра элементов, которая является своеобразной “шубой” любого астрономического объекта. Эта материя является видимой частью Вселенной.
Каталог: Физика 
9 дней(я) назад · от Владимир Груздов
Стихи, находки, артефакты
Каталог: Разное 
9 дней(я) назад · от Денис Николайчиков
ГОД КИНО В РОССИЙСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
9 дней(я) назад · от Вадим Казаков
Несправедливо! Кощунственно! Мерзко! Тема: Сколько россиян считают себя счастливыми и чего им не хватает? По данным опроса ФОМ РФ, 38% граждан РФ чувствуют себя счастливыми. 5% - не чувствуют себя счастливыми. Статистическая погрешность 3,5 %. (Радио Спутник, 19.03.2024, Встречаем Зарю. 07:04 мск, из 114 мин >31:42-53:40
Каталог: История 
10 дней(я) назад · от Анатолий Дмитриев

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

LIBMONSTER.RU - Цифровая библиотека России

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры библиотеки
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКО-РЕЛИГИОЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ ТИТА ЛИВИЯ
 

Контакты редакции
Чат авторов: RU LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Либмонстр Россия ® Все права защищены.
2014-2024, LIBMONSTER.RU - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие России


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android