Примат внешней среды у Данте обусловлен отсутствием единого хозяйственно- экономического целого, законы общественного развития которого делают человека экономически равным среди прочих слагаемых. Вечно изменяющийся расклад слагаемых, частично обесценивая некоторые из них, и определил специфическую вечную славу Данте, основанную, как было замечено во время оно, тем, что его не читают. К. Маркс ссылался на Данте, полубессознательно почувствовав слагаемность законов общественного развития, на кои уповал. "93 год" В. Гюго - разговор об извечной взаимозаменяемости вещей и явлений - слагаемных, но подчиненных человеку во всей его безразмерности.

Чем дальше антиномический хаос придавал этому драматизма, тем более типаж как таковой и его социальная роль возвышались над любым произведением и эпохой, его родившей. Более того, важность такой роли не зависит от масштабности и задач самого произведения. Но сделать типаж ключевым слагаемым можно, лишь поняв его с чисто человеческих позиций, не экстраполируя на все и вся. Смердяков Достоевского раскрывает свою суть как радикал лишь перед отказавшимися от схемы видеть в нем синоним некоего отступничества. Почему?

Формы социума вообще не зависят не только от типов государственности, но и от степени их осознания. Государственность и социум многолики, оставаясь лишь формой той или иной долгосрочной исторической общности. Задолго до СССР существовали неестественные формы, созданные внутренним переворотом, в разной степени национально-освободительные и антинациональные. Последний момент относится к "неантиномическому" колониализму и оккупациям современного нам типа. А формы негласных социумов? Оппозиция себя осознает, а неосознающие себя субъективно угнетенные социальные группы объективно являются самостоятельным социумом вне зависимости от состояния группы относительно внешней среды и желания себя осознать. Этап активной независимости слагаемых окончательно высвечивает понятие "нация" как разновидность социума. Этническое - количественно-слагаемное свойство внешней среды. И на этапе независимости слагаемых и

* Продолжение. Начало см.: Максимов В. В. // Философские исследования. 2002. N 3, 4.

стр. 241

выпяченный тип государственности, и полускрытый социум, базирующиеся на подмене неравноценного неравноправным, должны потерпеть глобальное поражение (но не гибель), чтобы видоизмениться и сохраниться.

Чем ближе к подобной взаимозаменяемости слагаемых (антиномизм относителен), тем явственнее слагаемность социума: в правовом плане любая ответственность принадлежащей к верхам оппозиции условна (слагаемые тождественны или схожи), а потому любое угнетение низов также не зависит от его предметности. А там, где неравноценное подменено неравноправным, такое становится нормой. Но независимость слагаемых, усложняя институциональное в социуме, тем самым абсолютизирует его. Гражданское общество окончательно обнажает свою суть как социум заинтересованных индивидов, настоль конгломеративный, что институциональность понятий возможна лишь при их предметной наполняемости. Побеждают понятия неинституациональные - гуманизм и т. п. Независимость слагаемых - неизбежно произвольна, и подчинение чему-либо экономического как особо институционального влечет институциализацию гуманизма, делающую его особо неинституциональным. Примат гуманитарных неинституциализируемых слагаемых в слагаемном бытии делает их переменно институциональными. Независимость слагаемых, институциализируя неинституциональное, показывает возможность размежевания и последующего взаимодействия взаимоисключающих вещей, державности и протеста; конкретизация гуманизма как неиституциализированного возможна лишь в переменных институциональных формах, иначе - абсолютизация абстракции. Слагаемность мира по-настоящему полно осознается тогда, когда встает вопрос о структуре слагаемых. Первый шаг к этому - осознание возможности изучения структуры не изнутри, а на определенном отрезке процессов или коллизий, выделяя среднеарифметическое каждого слагаемого, его активную роль среди других слагаемых. Второе - определив слагаемое как институционализированное, поверить его структуру неинституциализированными понятиями, пользуясь относительностью сослагания институционального и неинституционального. Тут мы свободны от внешних конкретных условий. Однако слагаемность мира не может познаваться нетеоретически, познание потонет в условностях. Именно институциональность слагаемного мира помогает неинституциональному, нетеоретическому его познанию, укрепив таковое наличием регламентированных теорий. Без них безразмерность человека - бесконечная абстрактность. И мы ведем спор о гуманитарно неинституциональном содержимом слагаемых и слагаемного мира.

Прогресс - такое же, кстати сказать, неинституциолизированное понятие, как и фактор социального антиномизма. Л. Толстой легко мог экстраполировать невостребованность прогресса массой подрастающего

стр. 242

поколения (субсоциум) и себе подобных (почти неуловимый, но - социум) ввиду неиституциональности прогресса. Социум - институционален, слагаемой, прогресс - нечто, мимо или против слагаемых, оформленных институциональным социумом. Опасность такой постановки вопроса в том, что она вовлекает в себя что угодно согласно безразмерности человека, институциализируя бытие по-своему, превращая процессуальное в коллизионное. Далее возникает тенденция институциализации бытия только неинституциализированными понятиями, причем наиболее гуманитарными - этикой. Но неинституциализируемые понятия, касающиеся слагаемного социального "внешнего" бытия, продукт ассимиляции внутренним миром внешней среды во всех ее противоречиях и антагонизмах. И "укрупнистское" развитие внешнего мира превращают институциональное отжившее в неинституциональное долгосрочное - безразмерное. Частности вроде сталинизма надолго становятся тупиковыми, а гражданское общество, являющееся лишь канвой, средством, характеризуются как цель. "Потребность к равенству и внутренний закон движения вперед" (Толстой) - личностное препирательство. Оно не дает осознать собственность как институциолизируемое, связывающее человека с бытием. А раз такая связь неизбежна, то вышеназванный нами путь подает нам институциональные по отдельности проблемы в виде конгломерата, неинституциализируемого как гуманитарное целое. Такой подход ведет к обычной институциолизации слагаемного социума, неспособной в должной мере обращаться с неинституциолизируемым. Плоды этого - слепые схемы типа "Запад - Восток". Они опасны именно своей предметной наполняемостью и в институциональном и в неинституциональном, поскольку благодаря этому теряется слагаемный подход к ним. И тут важны неинституциональные понятия как таковые: на них держится институциональное. Впоследствии, не желая применять такое противоречие хотя бы как камертон, Толстой еретизировал, "смешав" Надбытийное (Божественное) и бытие. Если отрицание институционального запутывает нас, то отрицание неинституциального, затронув соотношения кругов индивидуальных сознаний, заставляет увидеть мир как слагаемный. А он, переплетя неинституциализируемое, скажем, тиранию и демократию, заставляет если не институциолизировать, то предметно наполнить и то, и другое. При этом мы осознаем относительность ключевого слагаемого как условно, позитивистски институциолизируемого одного из представлений о мире.

Нет учебника жизни, любое слагаемое может стать проверочным. Тезис о "простом" прогрессе по Толстому как оптимальной форме прогресса, несмотря на свою уязвимую радикальность, помогает осознанию истоков неравноправия как столкновения неравноценных слагаемых и естественности радикализма как неотъемлемой составляющей любых

стр. 243

(сознания, познания, действия), неизбежной данности. Любые проблемы становятся проблемами конкретной личности, не желающей и не могущей их решать. Рождается конгломерат условных понятий, обслуживающий внутренний мир индивида. Их подменяемость начинает угрожать слагаемности бытия. Ведь как только Толстой отходит от разговора о системе образования вообще (институциональное) и несоответствия ее живому, несформировавшемуся человеку (неинституциональное), он шаг за шагом признает все доводы о необходимости такого образования: от Бога и социума (семьи и государства, дающих личности шанс) до отрицаемого им "общества", но признает его по пунктам по мере институциализации каждого. Неинституциональное боится неинституционального. Здесь Толстой предстает как некий институциализатор, среднее арифметическое слагаемое. И, соответствуя всему и вся, он оставался механизмом. Он - классический пример любых реалий, но сам остается слагаемым чисто механическим. Все поверки социума с помощью Толстого - умная, но механическая игра. А неинституциональное, внутриличностное, определяя внешние реалии, не может быть лишь механизмом. Он был всего лишь идеологией, а любая идеология в силу своей механичности конечна. Он целиком принадлежит антиномической цивилизации, когда все исходящее от человека и человека отражающее - технология, появившаяся лишь потому, что человек сравнялся и возвысился над прочими слагаемыми. Но последний вздох любой идеологии - совет "Идите в человека".

Как когда-то не слышавший сам себя Маркс говорил о бесконечном множестве типов социализма, так и мы, добавив к тому, что социализм, выходя к человеку напрямую, институциален, скажем: всякий механизм и идея институциальны. Механизм способен невообразимо ровно стать с человеком, но технологии - технические и социальные - не меняют социум процессуально, оставляя на уровне коллизионном. Наше обращение к неинституциональным понятиям - желание преодолеть "среднеарифметичность", взгляд на слагаемое со стороны, оценка его долгосрочной роли при всей полноте - разбор свойств институционального механизма. А не безразмерности неинституционального внутриличностного. Тестирование через институциональное и неинституциональное - усредненное внутриличностное и потому безликое.

Толстой, оцени и дай оценить нам свои слагаемые в действии! И вот что человеческий фактор нам подает. Школьник, истерзанный императивными условностями институционального, на чем держится его бытие, и, как кажется Толстому, желающий образовываться, формироваться только на институциональном, разве это не кн. Андрей из "Войны и мира"? Внешняя атрибутика политического (и бытийного) могущества - бонапартомания - привлекает обеспеченного полуребенка. Таковым он остается, кстати, наравне с иными персонажами, и лишь дыхание смер-

стр. 244

ти, заставив повзрослеть, привело к слишком тупиковому выводу: победа недвижного, застойного - вот в чем квинтэссенция обеспеченности социальной, бывшей основной базой гармонического мировоззрения XIX в. И вот Николенька Болконский в конце книги, робкий, но героически настроенный в своем сне, готовится на тот же путь.

XX в. не жалует детей, заглядывающихся на "чужих", и при всем повторении пути кн. Андрея и Николеньки возрастной застой, удобный обществу, как таковой все же равен распаду личности - и только. Малая затронутость законов общественного развития не заставляла индивида абсолютизироваться как слагаемое, выбор между институциональным и неинституциональным не был таким резким, как в хаосе, абсолютизирующем каждую пылинку в борьбе за мировое господство, чтобы выжить. Толстой предлагает не институциализировать неинституциональное, чем оставляет мир бытовым реалиям. Протест против Бонапарта, выпячивая фальшь глобальных добрых намерений, институциализации неинституционального на фоне общей беды, воспринимаемой массами (т. е.) абстракцией, - неинституциональное, и разговор в конце книге об общей совокупности интересов - не всякая личность готова признать мир слагаемным, т. е. институциализировать его хотя бы в целом. Ибо далее сама подвергнется институциональному рассмотрению, даже желая активно преобразовывать мир. Так в чем "зазор" между институциональным и неинституциональным: ведь личность де-факто признает бытие слагаемным? Игрушечная панорама внешней среды и психологизма удобна антиномическим ценностям, но в них ли дело? Социалистическая, т. е. наиболее близкая человеческой безразмерности культура-обобщительница содержала в себе все отражения бытия, но оказывалась придатком слепо и недвижно институциализированной социальной системы, а забетонированная в экономику капсистема как бы "занимает" у социализма и его культуры неинституциальность. В чем дело? Почему на исторических переломах, а устаревшее всегда дурно давит на личность, неинституциональное принимается в самых примитивных его формах?

Сколько ни подмечай неточное или неверное в этом своде негласно институциализированного неинституционального - "Войне и мире", его принципы не институциализируются и не деинституциализируются. Можно сказать, заглядывание на "не наших", "нашего врага" исчезает в труде, в предметном "опредмечивании" себя и других. Но это - институциализация чего- либо, а Толстой хочет неинституциализированного. Как ни алогично, но часто человеческая безразмерность жаждет "деслагаемизации" бытия. Будучи слагаемым, индивид в повседневных и особенно антиномически хаотичных реалиях не видит разницы между собой и иными слагаемыми. В это вписывается разговор о жизни по Толстому. Но, дорожа самоценностью неинституционального внутри-

стр. 245

личностного, он сдает эту самоценность, будучи бессилен перед слагаемностью бытия.

Рассмотрим институциональность авторских исследований по данным вопросам. Критика на уровне наивного реализма - институциональное и неинституциональное подчинены внешним реалиям без учета их слагаемности - вывод: НТП, социальный прогресс, исторический опыт - из них вытекает неосознанно слагаемный, с той же переменностью институциального.

На протяжении всего исследования институциализация была прилагательным, а неинституциализируемое внутреннее плюс слагаемное внешнее, не нуждающееся в институциализации и лишь переоценочно обозреваемое - первоосновой действия. И всегда у меня институциализация служила одному: сделать то или иное понятие ключевым, проверочным. Но другие исследователи институциализируют и деинституциализируют в посторонних целях. Пристрастия конкретной личности в этом приоткрывают завесу над структурой слагаемых. Толстой был по-европейски равнонаправлен и психически болен, но болезнь в целом не замыкала безразмерности внутреннего мира в узлах- понятиях, их институциализованность осталась прозрачной, заманивая и чуждое себе. В "Войне и мире" протест против прогресса в великом бедствии "противном человеческому естеству", но тем не менее объединяющем, показан мелодраматически, но развернуть протест против неинституционального прогресса Толстой боится: радикалу - его безразмерному, не ограничивающемуся им самим "я" нечего будет делать, едва протест неизбежно упрется в слагаемность и институциализируется. И все же самое простое постороннее пристрастие налицо. А вот М. Ганди, считающийся поборником перевода человеческой деятельности в неинституциональный внутренний мир, ибо внешний институциональный сложен, интересен как особый продукт историко-культурной специфики. Заранее признав себя несовершеннее и неприхотливее других людей, он, умело признавая Бога вообще, не желает институциализировать свое признание, и потому слагаемность мира у него - прилагательна, основа религии (институционального) - мораль (неинституциональное). Не зря слагаемность мира лучше всего познается в регламентированном слагаемно Православном Исповедании Христа, а все иные, будучи Божественными, скрыты неинституциональным: от жизненной позиции до бесконечности мироздания. Далее Ганди, рассказывая о своем поиске истины, прячет неинституциональное, институционализируя довлеющие на жизненном пути между разными культурами и типами социального распорядка и впрямь роковые для отдельно взятого индивида моменты, представления, сложившиеся веками, но не противоречащие "среднемировым" представлениям. В итоге мы видим у Ганди: внутренний мир в силу своей безразмерности умело дистанциру-

стр. 246

ет свое неинституциональное от внешней институционально-слагаемной среды. Наш вывод: поведение, роль слагаемого в слагаемном мире определяется соотношением институционального и неинституционального внутри конкретного индивида. Ганди институциализирует все, что угодно, в отличие от Толстого: хаотичность бытия заставляет радикала заботиться о своем активном вкладе в события, происходящие во внешней среде. Таким образом, структура слагаемых бытия изнутри определяется соотношением институционального и неинституциального, исходящего от неинституциализируемого внутреннего мира. Признание Ганди злом - насилием самого нашего существования - признание структуры слагаемых как влияния институционального слагаемного мира на неинституциональный внутренний, но это влияние, императивное к неинституциональному, организует, а не угнетает его. Социально ущербный подтекст Ганди требует приспособиться к этому, институциализируясь в сатьяграхе - единственно правильной, т. е. регламентированной форме. Причем такой разговор возможен лишь в условиях социально осознанного существования. Пример: уязвление такового в 1914 г. заставило Ганди объявить архиважный, но не единственный вопрос составной частью сатьяграхи, т. е. слепого гиперинституциализированного. Институциализация внешнего материального или живого неразумного мира ради социального компромисса - здесь соотношения неинституционального и институционального - выстроены Ганди почти арифметически. И когда социальная слабость начинает осуждать слагаемный мир, ясна формула: слагаемность непосильна социально слабому внутреннему миру настолько, насколько он не может институциализировать свое неинституциональное. Тут вмешивается еще и антиномическая хаотичность бытия, делая гуманизм средством, а не целью. А он, увязанный с бытием как неинституциональное, превращает его в единую гиперинституциализированную абстракцию.

Нарастание хаотичности бытия под влиянием фактора социального антиномизма востребовало неких, достаточно точно соответствующих основным общественным ценностям вождей, в массовом социальном сознании институциализирующих или деинституциализирующих бытие или некое, наиболее важное его слагаемое. Но уже в середине XIX в. это было технологией: ироничный К. Гамсун в уютном закутке 1910-х оценил гуруизм Толстого, во-первых, как игру в силу его натуры (гуманитарная перевооснова как неинституциональное замечена), во-вторых, пустая институциализация как массовое занятие творческих людей с 1870-х видится не менее ясно: "У ладьи есть весла и оснастка, но в ней нет гребца".

Сравнивая судьбу Гамсуна и Ганди в 1940-х, после победы слагаемно легковесных в социальном смысле, но тем более неуравновешенных в своих действиях сил (т. е. примат неинституционального над институ-

стр. 247

циональным), зверски расправившихся с Гамсуном под предлогом его мнимой формальной (институциональное) вины, но вознесших негласно оформленные (неинституциональное) действия, в т. ч. и те, за кои пострадал Гамсун. Мы наблюдаем структуру слагаемности мира в его узловых моментах: слагаемность мира находится между неинституциональным и институциональным, подвергаясь институциализации неинституциональным согласно параметрам своего количественного и качественного роста.

Вообще институциализация слагаемного мира - гармонизатор его, но - опять же в рамках конкретно взятого институциализируемого и исходного неинституционального. Чаще всего это происходит в замкнутом пространстве, где человек неразвит, равен самому себе, поскольку институциализация внешнего мира под неинституциализируемый внутренний требует регламентации последнего. Примеры гармоничных сообществ, кроме патриархальщины: глухие филистерские городишки и нечто им подобное, сложившееся среди экстремального расклада, созданного экстремистскими силами (советскими, нацистскими и т. п.) Независимое слагаемое переносит неинституциональную свою безразмерность на бесконечность бытия. На рубеже XXI в. уже была победа схемы неинституционального через институционализацию бытия ради выгод, приносимых внешним миром, а закончившаяся бессилием неинституциального и деинституциализацией институциализированного. Это была победа СМИ Запада над всем миром. Сегодня на пороге такой же вариант с российской нефтью, разница в том, что топливо - предмет первой необходимости. Но обе "мировые империи" зиждятся не на зависящих друг от друга интересах независимых слагаемых и, не неся классического угнетения, вызывают неадекватный протест неинституционализируемого внутреннего. Безразмерность внутреннего мира предполагает относительность фактора социального антиномизма, позволившего нам вычленить категорию "слагаемые бытия", не увязывая ее с неким этапом развития и уровнем развитости общества. Помните, как Толстой отождествил себя с забитым школьником и "напал" на прогресс, перестраивая общество в своем воображении, да и свой внутренний мир ("Исповедь")? Заметим: чтобы вернуться к школьнику или считать чем бы то ни было прогресс, надо пройти путь, полубессознательно институциализировав пройденное. Объяснение не только богатства и бедности, относящихся к институциональному миру, но и познание неинституционального ведется путем институциализации. А уж "О Шекспире и о драме" - показательное жонглирование разными уровнями институционального и неинституционального в разные исторические, т. е. иституциализированные. ибо развитие есть институциализация, периоды. Причем неинституциональная вкусовщина Толстого идет рука об руку с ханжеством хаотичного антиномического бытия, институциа-

стр. 248

лизирующего фазу: неинституциональное как исходное, безразмернстью неудобное в хаосе, а хаос требует почти недвижных институтов. XIX в., когда реалии позволяли думать о гармонии как неизбежной норме, был недостаточно хаотичен, и вдституциализировал все в соответствии с сутью. А или Н. В. Шелгунов, критикуя Толстого в "Философии застоя" (1869 г.), видя причину толстовских парадоксов в неправильном расположении институциализаций, тем самым попадает в плен неинституциализированного: Шелгунов - "Толстому нет дела до погибшего в России миллиона европейцев", Толстой - "дубина народной войны". И в иных, таких же неинституционализируемых примерах правы оба. Победа над фатализмом пуста, ибо он изначально неинституциализируем. Ценности антиномического общества, невольно защищаемые Толстым, в своем составе имеют изначально неинституциализируемое. Но и вывод об изучении антиномического общества с позиций наивного реализма неполон даже относительно. Другие критики Толстого - Г. Плеханов пытались размежевать - неосознанно - изначально неинституционализируемое и "просто неинституциональное". К первому они относили неприемлемую ни в чем для себя идеологию, ко второму - общественную деятельность, где всему всегда найдется место, а радикал считает ее формой существования своего "я". Защитники - Овсянико-Куликовский - объявляют Толстого (а, значит, защищаемые им ценности) настолько естественным, "душевноздоровым" - соответствующим всему сколь-то положительному, что не нуждается защищаемый и защищаемое в любой институциализаций. Но не в институциализаций выход, и не о ней разговор. Доводы Овсянико- Куликовского естественны и разумны даже чисто по-человечески. Да не преувеличиваем мы значение исследования структуры слагаемых бытия!? Нет! Сверхвзрыв начала XX в. устами Ленина грозно объявляет: бытие институционально во всем, и во всем меняй его институты! И тут же институты Ленина сжуриваются до институтиков Панова: все объясняется очень просто, но неясно, зачем объясняется, на что выходим. Изначально неинституциализируемое в период вычитания всего ситуационно неудобного, наступивший после сверхвзрыва, субъективно отрицалось, но объективно играло все большую роль. Но если Ап. Карпинский институциализирует его заочным и почти беспредметным человеческим контактом с Толстым, то психиатр А. Евлахов, изучая Толстого как душевнобольного, рассматривает его как полноценную личность тем более, что не увязывает его влияние, не институциализирует его. И ценности общества предстают набором доводов- слагаемых, и каждое само может институциализироваться, даже будучи изначально неинституциализируемым.

Свойство слагаемности - еще и в свободной институциализируемости любого слагаемого. Советская противотолстовская хрестоматия 1929 г. хочет все раз навсегда объяснить и навек институциализировать.

стр. 249

Т. Мотылева уходит от институционализации коллизийностью своих литературоведческих работ "О мировом значении Л. Н. Толстого" от 1946 по 1987, когда в силу конвергенции мировых социальных систем отпала нужда институционализировать ценности общества. Но и повествуя о XIX в., она изображает жизнь общества, держа на расстоянии как идеи, так и заочные личные контакты. А вот В. Локшин в 1960-х, пользуясь заведомой институциональностью советской гиперсистемы, выводит из нее тождественные по форме, но изначально неинституционализируемые, правда, общие для всех (конвергенция) свои пристрастия. А конвергенция 1980-х и вообще стала выводить относительно беспредметные институциональные мнения по определенному вопросу. Тут мы подходим к самой роли институционального (неинституционального) в структуре слагаемых. Вначале это Делийская декларация свободного от ядерного оружия и ненасильственного мира, 1986 г. Частичная деинституционализация того, кому предназначено свободное развитие зиждется на принудительной институционализации всего, тому мешающего, причем "насилие и ядерное оружие", институционализируясь, абстрагируются. Казалось бы, независимым активным слагаемым, добившимся возможности присвоения группой индивидов функций государства, заставив государство играть по их правилам, что и родит потом международный терроризм, этого достаточно. Но, оказывается, важно размыть неинституциональное, оказывающееся основой относительно постоянной слагаемности мира. Гибель одной из социальных систем сопровождалась шельмованием не только институционально-слагаемного как виновника глобальных бед XX в., но и неинституциональных принципов - и прогресса, и гуманизма. Представления о религии, увязанные с произвольной, коллизийной деятельностью произвольно признанных ключевыми персон, вроде вполне институционального, но затемнявшего смысл социальных процессов А. Сахарова дает нам другой ракурс рассмотрения структуры слагаемых: институциональность или неинституциональность как средство объявления неравноценного неравноправным, ассимилиря слагаемный мир. Независимые слагаемые как никогда ранее, неинституциональны, выходят на другие слагаемые напрямую, менее ярко нуждаются в мировом господстве, и ассимилируемое ими некое слагаемое институциализируется как неравноправное в силу его естественной неравноценности среди прочих. Институциализируется уже не какое-либо неинституциализируемое понятие, а само неинституциональное начало. Оно легко предметно наполняется, что помогает сохранить картину мира привычной и подлежащей не пересмотру, а дополнению наиболее институциализироваными понятиями и возможностями воплощения интересов наиболее удачливых сил. Вот почему удачливость радикала Ленина, подгоняемая и подходящая под что угодно, напоминает громогласные, но слабые по содержанию глобальные оцен-

стр. 250

ки и предложения начала XXI в. - периода активной независимости слагаемых. При этом предметно неудачливым силам отведена роль "чего-либо-неважно- чего-носца" ради институциализации, призванной утвердить неравноценность как неравноправие в условиях свободной взаимозаменяемости вещей. Вспомним, как Мотылева призывала признать, что социально и гуманитарно не нуждающиеся в институционализации западные светочи мысли XIX-XX вв. добровольно признавали сверхинституционализированного Л. Толстого как институт лучшего, а не гиперинституциональность ценностей общества. Развенчание ценностей общества как придатка слагаемности мира, находящейся между неинституциональным и институциональным, помогло раскрыть превосходство добровольных "рабов" над "хозяином". Заметим: у того же Овсянико-Куликовского за его добросовестным исследованием предмета уже слышится торг вокруг вынужденно институционализируемых, античеловеческих оригинальностей, ибо не регламентировать их институционально невозможно, пока мир все-таки слагаемен. Так что же, слагаемность - конгломерат, рассыпающийся при обострении противоречий между институциональным и неинституциональным в социуме?

Наша дискуссия ведет к тому, что слагаемое, как определяемое безразмерной природой человека, в середине своей структуры, подразделяется на сущностную разницу каждого (неравноценность), субъективно и прилагательно согласно человеку, в антиномическом хаосе выходящему в бытие напрямую, и его институционально или неинституционально выражаемую оценку, его право, выражающее, верно или неверно, его роль и суть в совершенном или возможном долгосрочном проявлении среди прочих слагаемых. Определение структуры слагаемого всегда будет поверхностным, пока в той или иной мере утилитарно, "самоинституционализируемо". Радикальная безразмерность, ставящая счет бытию полезна, если не конкретизируется, обеспечивая в бытии виртуальное место для этого радикала. А вообще плоскость счетов, оценок и переоценок камерна, в лучшем случае, говоря о всем бытии, равна ему, но не способна его преобразовать. За всесилием любых понятий скрывается не сама безразмерность, а ее слепота, "все равно ничто".

В. Гюго, "93 год", 1873 г.

В XIX в. обращение к Великой французской революции вообще и самому острому ее моменту - 1793 году в частности считалось демонизмом, негативизмом. От объявления 1793 года нечто неприкасаемым, непропагандируемым, как это случилось в 1946 г., введшем внеюриди-ческое понятие "преступления против человечества" публику удерживало утилитарное отсутствие глобальных интересов, связанных с размежеванием мировых систем, а не гуманизм. Что же помогло Гюго, открывая весь драматизм, трагедию - 1793, показать ее наивысшим Монбланом, какого достигало общество? Что помогло ему подать тот год так, что в

стр. 251

нем слышится весь XX в. и практически начавшийся XXI-й - от назревавших мировых трагедий до глобального бессилия- мира вообще и России в частности? Что помогло ему, оценивая любые правды и неправды, избежать коротконогого вывода "предателей нет, есть один предатель - общество, а раз так - нет и предательства"? Прежде всего отметим его афористичные диалектичные, дружественные в своей структуре формулы, какими он оценивает и события, и мимолетные психологические наблюдения "спешно сформированные - удачно сформированные" (см. разбираемое произведение в оригинале. -ЯМ). Психологизм столкновения двух реалий - жестокой социальной борьбы и извечного, что мы назовем социально-человеческим, ибо внутренний мир, оказывается, будучи извечно неинституционален, постоянно институциализируется: "- С кем ты (политически. - В. М. ) - со своими детьми. - Синие убили? Белые убили? - ружье убило". Такая слепота, по Гюго, неизбежно ведет предельно чистый внутренний мир к безумию в мире внешнем, когда даже восприятие "игры света и теней толкает на преступление". Здесь не годится довод о стихийном и организованном начале, честным безумцем оказываются не только ""дикие" вандейцы, но и их вождь - образованнейший, совестливейший маркиз, и безумный Конвент, способный украсить" и Спарту, и каторгу" своим составом, но приведший к признанию гуманизма для человека и освобождающего права - для людей. И все же нет слагаемного мира и бытия вообще без человека в его человеческой безразмерности: да, в своей внутренней борьбе ради самого бытия будущий вождь санкюлотов Симурдэн видел и гармоническую республик}' Платона, и безумную, но ясную в своем безумии республику Дракона, и очищается в поступках до кажущегося небывалым героизма, но становится человеком, лишь перенося свои извечные ценности, выхаживая и воспитывая слабого, ребенка, кому по аристократическому рождению назначено было все во всем видеть и ничего ни в чем не понимать. Да, борьба и повседневная жизнь вообще грязны, но это само по себе не разрушит безразмерность человека. Разница доводов в их роли как слагаемых среди слагаемых не мешает им быть тождественно равноправными: революция: иноземцы - малое зло, свой злой строй почти неодолим. Контрреволюция: отказавшиеся от величия страны ради "пустых" поисков испытают иноземное рабство - самое страшное из возможного в этой жизни зло.

Но в итоге величие "зверей" Конвента познается иными реалиями во многом из- за абстракции слагаемного мира, объединившего в своих понятиях институциональное и неинституциональное: родители, родина, человечество - все это неполно без Бога, понятого всем существом человека, связанного со всем институциональным и неинституциональным слагаемного мира, без этого не понять освободительность того, что есть: "гроза, сжигая один дуб, оздоравливает весь лес". Честь очищаема без

стр. 252

продажности: знания подточили веру, догмы рухнули сами собой. Укором групповщине XX в. звучит финал, где перешедшие формальный общественный долг ради долга человеческого "две души, отлетая, сливаются - несущая мрак долга общества с несущей человеческий свет". Да, единое мировое сообщество, абсолютизировать свои коалиции тебе удобнее толстовским "жизнь раз навсегда определена", чем постоянной переоценкой постоянного согласно слагаемности мира - основе бытия. Поэтизм Гюго - "бунт вещественного мира" - перевернул правдоподобную фабулу событий лета - 1793? Реализм с философской и социальной точек зрения! Потому "Война и мир" искусственно затмевает "93-й год". Личные симпатии Гюго и Толстого при проверке ключевым слагаемым, оказывается, не распространяются на многое, в чем бы их хотели отождествить ради удобной трактовки ценностей общества. Вот еще один ракурс структуры слагаемых бытия: слагаемое как определенное, сознательно или нет, понятие, одновременно и субъект, и объект познания и действия, может быть осознанно лишь ОТНОСИТЕЛЬНО полно. Эта относительная полнота осознания возможна лишь при постоянной непрерывной переоценке своего состава, а институциональность и неинституциональность - лишь ее средства. Не может неинституциональный гуманизм институционализироваться во вред гуманизму. При всей деструктивности и уязвимости институциональные реалии не должны деинститущюнализироваться, ибо результат еще хуже.

И опять Гюго: страшная, но довлеющая причина родит гнусное, но великое следствие. В эту формулу не вписываются ни международные подлости "господ", ни ныне увязываемая с ними советская "святая правда". Как ни важна роль слагаемого среди слагаемых, непрерывная внутренняя переоценка его постоянного им самим создает категории, не только могущие делать любое слагаемое ключевым, но самим процессом своего применения как ключевого изменять созданные слагаемностью бытия, слепого в хаосе, тупиковые конфигурации ценностей общества. Институциональная или неинституциональная природа того или иного слагаемого помогает познать его, спрягая его постоянную основу - безразмерность человека и тем показав условность любых институтов и оценок как переменного, ибо в этом случае такое слагаемое - прямое продолжение человека, его познание и действие уже через любые иные слагаемые. Относительность оценки абсолютизирует познание и действие. "Катастрофы на свой лад ставят все на свое место", - писал Гюго. Не зря "Война и мир" была взята на щит победившими в 1940-х социально легковесными, неуравновешенными силами. Нацизм - одна из конфигураций таковых, созданных мировым сообществом. Но его стремление любой ценой РЕАЛЬНО подчинить себе внешнюю, слагаемную сторону бытию, его ставка на экономизм не вписывались в ПОЛУВИРТУАЛЬНЫЙ раздел мира, чему более подходил социализм,

стр. 253

базировавшийся на безразмерности человека напрямую. Но очень скоро легковесный подход "институционализация - неинституционализация" стал негласно обелять вчерашнего антигероя. Почему? В пику социализму, но не из- за его и впрямь чудовищной угрозы планете, а из-за постоянно возникавшего неудобства обращения с ним. Но если нацизм был отвергнут из-за его жажды РЕАЛЬНО довлеть над бытием, то согласившемуся на виртуальные ходы социализму был дан карт-бланш.

На рубеже XXI в. понятие "фашизм", трудноинституционализируемое, именно из-за этого свойства используется активными независимыми слагаемыми в силу их утилитарного нежелания видеть разницу между эксплуатацией (естественным использованием ввиду естественной неравноценности слагаемых) и угнетением, базирующемся на чисто оценочном подходе. Возможность более слабых, но активных, независимых отступить перед более сильными затемняет смысл проблемы, всегда переменный. Именно на этой основе - примата переменного можно признать Данте и Гюго сущностно более конструктивными, чем "Война и мир". Иначе - регламентация.

Определение роли слагаемого среди слагаемых - задача тактики, основная цель - через степень институционализации познать слагаемое изнутри, фиксируя неравноценное (естественное относительно постоянное) и неравноправие как оценочно-переменное.

Изучение структуры слагаемых бытия и их возможностей как ключевых на примере социализма

Социализм напрямую выходит из внутреннего неинституционального мира. В его наиболее остром, советском варианте хаотичность соприкосновения внутреннего и внешнего де-факто делает любое слагаемое ключевым без условностей. Сверхвзрыв, сплетение верхов и низов, добровольного и вынужденного безумия, окончательно искалечив сознание социума 2-й мировой войной и отравой идеомифологии, создал некую условную нацию, именуемую кое-кем кастрированной русско-еврейской. Она условна по сути. Во Франции формирование социума шло на принципиально разных этапах развития и осознания оного. Не КПД этапов, а их сущностная разница позволяет там атеистам гордиться христианской монархией, а монархистам - современным республиканским строем. Внутринациональные и социальные противоречия и антагонизмы проходят по слагаемной стороне бытия. В СССР (РФ, СНГ) противоречия не спрягаются ни со слагаемностью, ни с ее возможной институционализацией. Отсутствие связи между количественным и качественным - и сознание так или иначе отчуждено от слагаемности бытия своим наив-

стр. 254

нореалистическим подходом к бытию, равным и тождественным безразмерности внутреннего мира человека. Социум в хаотичном бытии объективно вынужден самореализоваться слагаемые адекватно моменту. Социализм, неполно спрягаясь со слагаемыми, создает на почве наивно- реалистического восприятия политический застой, где институционализируется все - актуальное и нет. Абсолютизированное институциональное придает социалистическому гуманизму античеловеческий вычитательный характер. И, подменяя необходимое вербальным, вычленяет суть каждого слагаемого как такового. Тождество социалистических истеблишмента и оппозиции ведет к подмене многих функций социалистического социума вербальными слагаемыми. Сколько сказано о спорном разуме природы, доподлинно связанном во многих случаях с подлинными особенностями природы и воспитания человека - и это воспитание лишь маргинализировало социум и индивид! Политические репрессии частично восполняли предметно-слагаемную ненаполненность социалистического бытия, а смесь лженауки и лжеморали, подменив безразмерность человека беспредметным вымышленным космосом, заставила вспомнить о слагаемых бытия, о необходимости связи с ними. Тут социализм вспомнил о своей идеологии: как идеология, она регламентированна, как порождение человека - гуманна и гуманитарна, как часть бытия - слагаемна. Разница между слагаемностъю мира и ее неполной ассимиляцией социалистическим, и без того безразмерным человеком, лишенным опоры даже на переменные слагаемые, выражается в разного рода социалистических моральных кодексах, не связанных, кстати, с рождением социализма как самодовлеющего социума. Институциональные понятия их - попытка смягчить неподвластную КОНКРЕТИКУ. Нам, как определяющим суть слагаемых вообще, важно: любая, даже гипотетическая оценка слагаемых - ключевое слагаемое, а форма институциализации уточняет оценку. Социализм, институционализируя нечто, пытается, отдаляясь от слагаемых, управлять ими. Теперь рассмотрим советское постановление января 1984 г. (период конвергенции социальных систем и институционализации этих процессов) по системе образования вплоть до сиропитательных приютов. Институционализация первая, общая: политика не терпит личностного, эмоционального гуманизма, работают профи. Вторая: профи работают главным образом на систему. Третья: понимая тяжелое положение системы образования и подрастающего поколения, таковому выдают институциализированные социальные блага и минимальную соцзащиту. Четвертая: делается это в расчете на довершение дела будущими ситуациями и их институционализацией. Пятая- шестая: гуманитарный, не институциональный характер вопроса осознается в полной мере, но социализм, оставаясь верен себе, дистанцируясь от слагаемых хотя бы в расчете на смену одной неполно институционализированной ситуации на после-

стр. 255

дующую, вводит институциональное понятие "норма". Каждый момент - ключевое, тестовое слагаемое.

На этапе активной независимости слагаемых, когда капитализация социализма заменяется возможностью взаимозаменяемости вещей, в постсоциалистической системе независимые слагаемые образуют два полюса: советско- номенклатурный, безликий по сути, защищающий свои ведущие позиции в обществе - и только, и маргиналы и полумаргиналы, постоянно дерущиеся в силу разной степени их предметного наполнения на их пути к независимости. Все доводы их противостояний - "экстремизм" и т. п. - фикция. Необходимо открыто признать общность интересов каждого полюса. Долгосрочно объединиться не даст независимая суть слагаемых. Но именно полный отказ неноменклатурного полюса, так необходимый, показывает условность институциональной оценки составляющих каждое слагаемое и тестируемость бытия как самим ключевым слагаемым, так и его внутренними составляющими, когда неравноценность, институционально оцененная в определенных целях - завышенно и занижение, составляет стержень того или иного слагаемого. Итак, еще одно определение структуры слагаемых - условия рождения и усиления А или Б. Тут, конечно, не обойтись без абстрактных научных понятий. "Диало- диалектический принцип", о чем автор писал в других работах - непрерывное познание сути А или Б в силу свободной взаимозаменяемости вещей и явлений, происходящей непрерывно, очень важен для познания стержневого оценочного столкновения между субъективным и объективным, рождающего слагаемое, и использования слагаемого как ключевого тестирующего, направляющего сегмент бытия, воздействуя на рождение других слагаемых и предположительных прогнозов насчет свойств той или иной группы таковых, чье рождение еще впереди.

Но не менее важно осознать роль межслагаемных отношений. В борьбе межсистемной она "фишечна", страны и народы институционализируются в ней, как правило, без желания их полного уничтожения - оно - следствие межслагаемности отношений в слагаемном мире. Независимость слагаемых открыла нам схему такого соотношения. Пример - пресловутый удар по подрастающему поколению В РФ-2002. отказ от использования нережимных учреждений даже там, где проблема - лишь опоздание на поезд, непедагогичное и неправовое воспитание презумпции виновности, неспособности независимых слагаемых совладеть с ЛЮБЫМ конкурентом, переносу этого на прочее. Активное слагаемое считает себя в силе разрушить СВОЮ часть созданного зла, не желая не допустить или вовремя остановить стройку. Развитие хаотического социума в XX в. шло по принципу "А создает (рушит) посильное А". Избавиться от этого можно в рамках привычных форм социального устройства XIX - XX вв. Социализм сегодня в наследство дал нам именно

стр. 256

межслагаемные отношения как межслагаемные. Слепое противостояние номенклатурной и неноменклатурной сил решаемо реальной оценкой нечто как продукта контекста. Только это верно, вне условнения "институцио" даст оценку, а не замену одной гордыни другой. На УРОВНЕ межслагаемных отношений, дающих, как мы сказали, возможность осознать разницу Божественного (Надбытийного) и бытия, познается и само бытие во всей его греховности, но эта греховность, будучи подчинена процессу осознания межслагаемных отношений, уже не довлеет над бытием. Искусственные надстройки над реалиями - от особенностей морали до международного права, будучи положены - субъективно или объективно в контекст осознания межслагаемных отношений, позволяют нам жить во грехе - вплоть до взгляда на таковые надстройки как на "фишки", и не быть подчиненными греху. Помните "93-й год" Гюго? Свободная взаимозаменяемость вещей и явлений позволяет нам действовать, минуя личностную интеллектуальную неодолимую реглементированность А и Б, но - именно за счет СЛАГАЕМНОСТИ социума. Мало свободной взаимозаменяемости, надо осмыслить ее предметы.

Мы познаем через слагаемность мира не только любые особенности бытия, но и соотношения Надбытийного (Божественного) и бытийного. Не будучи священником, автор высказывает лишь личное мнение: такие трагедии, как появление ваххабизма, связаны во многом с нечетким делением мироздания на Надбытийное и бытие. Все представляется бытием. С этих позиций ваххабисты вели не поиск ислама как Богом Поставленного (автор отвечает лишь за свою Христианскую Веру), а вычитали все, исламу якобы не подходящее из расчета мироздание=бытию, бытие=земной жизни. Потому изучение слагаемых бытия, разрушающее подчас долгосрочные ценности общества необходимо, тем более, что мир, виртуализующийся с конца 40-х, не может от этого пострадать, напротив: доводы с этого времени превратились в примеры и антипримеры, запретные субъективно, но укрепившиеся объективно. Активные независимые слагаемые проще поддаются контролю аргументальному, но их невзаимоувязанность делает его необходимым. К тому же сужение политики до ситуационно востребованных союзов, открывающее самого Человека, требует увязки его с остальными слагаемыми бытия, а она может быть только детально осознанной. Не примеры и антипримеры как средство виртуальной борьбы между общностями, возникшими на месте двух мировых социальных систем, а хотя бы институализирующая конкретику слагаемых роль этих общностей.

Постоянный адрес данной публикации: