Об этом "деле" практически ничего неизвестно и редко кто даже просто упоминает его. Скорее всего, из-за того, что оно так и не завершилось шумным процессом, сопровождавшимся развязной пропагандистской кампанией. Про него вообще не появилось в печати ни единой строки. Вполне возможно, повлияло на отсутствие интереса историков к нему и то, что среди тех, кто прошел по процессу, порожденному этим "делом", не было практически ни одной значительной политической фигуры, если не считать злосчастного Л. Б. Каменева, вынужденного всего через полгода вторично предстать перед судом, удвоившим ему прежний срок заключения.

Но, может быть, "Кремлевское дело" действительно является заурядным? Не заслуживающим пристального внимания, не оказавшим заметного влияния на жизнь страны, на последующие события? Да нет. Несмотря на окружающий его и поныне покров тайны, ясно: по своим результатам оно оказалось весьма серьезным, значимым. Стало основанием для падения, сопровождавшегося громким скандалом, Авеля Сафроновича Енукидзе. Поначалу- для снятия его с поста секретаря Президиума ЦИК СССР. Поста в то время одного из ключевых, ибо именно в подчинении Енукидзе, помимо аппарата высшего органа власти Союза ССР, находилась комендатура Кремля, обеспечивавшая безопасность правительственных учреждений Советского Союза и РСФСР: ЦИК'а и ВЦИК'а, обоих совнаркомов, располагавшихся в Кремле. Обеспечивавшая охрану съездов и конференций ВКП(б), всесоюзных и всероссийских съездов Советов, проходивших в Большом театре - объекте, также подконтрольном этой комендатуре, и, наконец, личную безопасность узкого руководства, проживавшего в Кремле. Вместе с тем, Енукидзе также возглавлял и направлял ту службу, которая обеспечивала все руководство страны- и узкое, и широкое, жильем, питанием (что было немаловажным при еще сохранявшейся карточной системе), автотранспортом (кремлевский гараж особого назначения), лечебным и санаторным обслуживанием.

Вторым несомненным результатом всего лишь следствия по "Кремлевскому делу" явилось и еще одно важное кадровое перемещение. От занимаемой должности был освобожден комендант Кремля Р. А. Петерсон. Спустя два года он, как и Енукидзе, будет проходить обвиняемым уже по другому

Жуков Юрий Николаевич - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.

стр. 83

делу, тесно связанному с одним из самых печально известных - "О заговоре в Красной армии".

Уже только это, достаточно хорошо известное всем историкам, должно было бы привлечь самое пристальное внимание к "Кремлевскому делу". Заставить их на доступной источниковой базе попытаться объяснить его или хотя бы поставить вопросы: почему оно возникло, почему о нем прежде никто никогда не упоминал, насколько были связаны с ним Енукидзе, Петерсон... Вопросы, ответы на которые следовало получить хотя бы в отдаленном будущем. Однако вплоть до осени 1989 г. в отечественной историографии напрочь отсутствовало даже просто упоминание этого "дела". Отсутствовало, хотя еще в 1953г. перебежчик А.Орлов, бывший резидент советской разведки в Испании, в книге "Тайная история сталинских преступлений" упомянул о "Кремлевском деле" как о весьма, с его точки зрения, значимом. Рассказал о нем, основываясь в основном на двух официальных сообщениях - об освобождении Енукидзе с поста секретаря Президиума ЦИК СССР 3 марта 1935 г. и о выводе его из ЦК и исключении из партии 6 июня того же года, да еще на тех слухах, которые были порождены этими предельно скупыми сообщениями.

Сущность "Кремлевского дела" Орлов объяснил предельно тривиально - личным конфликтом между Сталиным и Енукидзе, порожденным их разногласиями по вопросам истории большевистских организаций Закавказья. Вместе с тем, он по- своему интерпретировал и ту часть решения пленума ЦК, где говорилось о том, что Енукидзе "засорил аппарат секретариата ЦИК'а и Кремля в целом нелояльными элементами". Используя всего лишь слухи, ходившие тогда по Москве, упомянул Орлов среди прочего и о некоей княжне, якобы служившей в Кремле и обучавшей хорошему тону, этикету жен ответственных работников. Упомянул только для того, чтобы тут же не только опровергнуть такой слух, но и лишний раз опорочить генсека: "Княжна в сталинском Кремле! Сталин был мастером выдумывать такие маленькие сенсации" (1).

Иначе, серьезно и внимательно, без особых личных пристрастий и антипатий, отнесся к "Кремлевскому делу" историк Р. Конквест. В книге "Большой террор" он вполне обоснованно охарактеризовал это "дело" как одну из ступеней, приведших к массовым репрессиям 1936-1938 годов. Не располагая заслуживающими доверия фактами, Конквест расценил "дело" как настойчивую попытку "связать оппозицию с заговором, направленным на убийство Сталина". И тут же многозначительно указал: "В истории об этом заговоре есть, по- видимому, какое-то зерно правды". Основанием же для такого вывода стало для Конквеста то, что по "Кремлевскому делу" прошел брат Каменева, Н. Б. Розенфельд, а также несомненная причастность к "делу" Петерсона (2).

Только в 1989 г. мы получили первую, предельно скупую информацию о "Кремлевском деле" - справку Генеральной прокуратуры и КГБ СССР, подготовленную по заданию комиссии политбюро ЦК КПСС по изучению материалов, связанных с репрессиями 1930-х- начала 1950-х годов. В ней приведен список 110 обвинявшихся по данному делу и пространный отрывок из обвинительного заключения 1935 года. Суть же "дела" оказалась изложенной более чем обтекаемо, неконкретно: "Поводом для его возникновения послужило "разоблачение" якобы существовавшего в Кремле заговора ряда служащих, работников комендатуры, военных и других, кто по данным НКВД готовил покушение на И. В. Сталина, оно непосредственно "увязывалось" с Л. Д. Троцким, Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым, меньшевиками, монархистами, белогвардейцами и т. д." (3).

Весь этот, более чем скудный материал коротко, на трех страницах, обобщил В. 3. Роговин в монографии "Сталинский неонэп". Опираясь лишь на опубликованные источники, он, как и Конквест, только обозначил факт "Кремлевского дела". Поставил его в один ряд с теми процессами, которые - начиная с убийства Кирова по его мнению вели к массовым репрессиям в ВКП(б), к физическому уничтожению героев Октябрьской революции и гражданской войны (4).

стр. 84

Таким образом, вплоть до наших дней "Кремлевское дело" остается загадочным и не раскрытым. Мы до сих пор не знаем, почему оно возникло, кому было выгодно, как развивалось на протяжении пяти месяцев следствия, почему дважды приводило к гласному осуждению Енукидзе, почему о процессе население страны не информировали, но вместе с тем еще до суда членов партии дважды оповещали о "деле" уже бывшего секретаря Президиума ЦИК СССР. Но, главное, не знаем мы о том, насколько основательными являлись вскрытые следствием факты.

Сам ход и характер следствия по материалам "Кремлевского дела", ставшими сравнительно недавно относительно доступными, при тщательном изучении не могут не оставить впечатления противоречивости, настойчивого сокрытия чего- то весьма важного, почему "дело" изначально несло черты двойственности, своеобразной эклектики. Столь же необъяснимо и то, что следствие завершалось дважды, но в первый раз без видимых оснований возобновилось. Самым же загадочным остается повод, послуживший для возбуждения "дела".

Формально все началось с обычного для тех лет доноса. На трех уборщиц кремлевских зданий, которые в беседах друг с другом вели "клеветнические" разговоры. А. М. Константинова, двадцатитрехлетняя девушка, незадолго до того перебравшаяся из Подмосковья в столицу в поисках работы: "Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия". А. Е. Авдеева, также молодая, двадцатидвухлетняя девушка из подмосковной деревни: "Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один дверь открывает, другой воды подает". Б. Я. Катынская, двадцатитрехлетняя девушка: "Вот товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает 200 рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Может, он получает несколько тысяч, да разве узнаешь об этом?" (5).

По данным, полученным секретно-политическим отделом (СПО) НКВД, эти разговоры велись незадолго до 7 ноября 1934 года. И практически сразу же нашлись "доброхоты", уведомившие о них кремлевское начальство. Осведомленными оказались и Енукидзе, и Петерсон, не придавшие им никакого значения. Не давшие "делу" ход. Енукидзе- потому, что не доверял доносам, полагая, что скорее всего тут оговор. Петерсон просто не обращал внимания на разговоры, тем более - уборщиц за чаепитием.

НКВД же не захотело пройти мимо того, что квалифицировалось уголовным кодексом как государственное, контрреволюционное преступление - по статье 58-10, "пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти", влекущее "лишение свободы на срок не ниже шести месяцев". 20 января начальники СПО - Г. А. Молчанов и оперативного отдела - К. В. Паукер лично провели первые допросы несчастных уборщиц. Именно они, хотя вполне могли доверить следствие кому-либо из начальников отделений, их заместителей. И именно тогда, когда у них и без того хватало дел. Более важных, действительно ответственных. Ведь предстояло подготовить два последних процесса, напрямую связанных с убийством Кирова: руководства ленинградского областного управления НКВД во главе с Ф. Д. Медведем; жены Л. В. Николаева, М. П. Драуле, ее сестры О. П. Драуле и ее мужа Р. М. Кулинера. Необходимо было организовать процесс по откровенно надуманному делу А. Г. Шляпникова, С. П. Медведева и других бывших лидеров давно забытой "рабочей оппозиции". Кроме того, у СПО впереди была и весьма трудоемкая работа- установление сторонников Зиновьева, обреченных на высылку из Ленинграда, составление списка "социально чуждых" людей, которым отныне не разрешалось проживать в старой столице.

Словом, забот было предостаточно, однако Молчанов и Паукер лично занялись явно третьестепенным делом- болтовней, пусть и "антисоветской", но все же каких-то уборщиц. Ведь тут не могло быть ничего, кроме

стр. 85

проявления тех настроений, которые оказались характерными для определенной социальной среды, отражавших представления малограмотных, не имевших никакой профессии жителей деревни, напрямую затронутых коллективизацией. Не захотевших работать в колхозах, ушедших на заработки в Москву, где и столкнулись с новыми трудностями. С карточной системой, с острейшим жилищным кризисом. Столкнулись со всем этим и, вместе с тем, либо увидели сами, либо услышали от других о том, как живут власть предержащие. Ощутили контрасты, особенно разительные в Кремле.

Поначалу Молчанов и Паукер, а затем Молчанов, заместитель начальника СПО Г. С. Люшков, начальник 2-го отделения СПО М. А. Каган (пожалуй, ключевая фигура следствия по "Кремлевскому делу") и его заместитель С. М. Сидоров вроде бы преследовали лишь одну цель. Стремились установить "источник клеветнических слухов". Однако одиннадцать дней допросов, которые проводили настоящие асы своего дела, привели к ничтожным, по существу, результатам. К выяснению только того, что за чаепитием речь шла о том, что Сталин "свою жену застрелил", "в нашей стране рабочие голодают". Да к расширению списка уборщиц, что, правда, можно было сделать и более простым способом. К выделению среди них основных "клеветников" - Авдеевой, Жалыбиной, Мишаковой, Орловой. И еще - к появлению новой обвиняемой, телефонистки коммутатора Кремля М. Д. Кочетовой.

Если бы руководство СПО ограничилось лишь допросами уборщиц, то никакого "Кремлевского дела" не возникло бы. Но оно все же появилось. С арестом 27 января Б. Н. Розенфельда, племянника Каменева, работавшего вне Кремля- инженером московской ТЭЦ, а четырьмя днями позже еще и А. И. Синелобова, порученца коменданта Кремля. Их "взяли", хотя никаких видимых оснований для того не было. Ни одна из допрошенных уборщиц не назвала их фамилии. Не упомянули ни о Розенфельде, ни о Синелобове, которых они не знали.

Розенфельд и Синелобов, судя по доступным сегодня документам, были обречены, загодя предназначены в жертву. Ведь их аресты ничем формально не мотивировались. Ни чьими-либо показаниями, ни хотя бы доносами. И потому можно с большой долей уверенности утверждать, что НКВД действовал по некоему заранее подготовленному плану. Его сотрудники давно уже определили, кого необходимо арестовать для создания "дела", для быстрого выведения следствия на комендатуру Кремля и правительственную библиотеку. Словом, на "Кремль". И как заодно связать искомую "контрреволюционную организацию" с одним из бывших лидеров бывшей внутрипартийной оппозиции, с Каменевым.

Действительно, допросы Розенфельда позволили сразу же получить нужные показания. На его отца, Н. Б. Розенфельда, иллюстратора по договору издательства "ACADEMIA", которое возглавлял по совместительству брат последнего, Л. Б. Каменев. На мать, Н. А. Розенфельд (урожденную княжну Бебетову!), длительное время работавшую в правительственной библиотеке Кремля. Через последнюю- на ее коллег, на тех, кто в конце концов и дал решающие показания - на Е. К. Муханову и Е. Ю. Раевскую (еще одну урожденную княжну, Урусову).

Чистосердечный же рассказ Синелобова о том, с кем он дружил, чаще всего общался, о чем беседовал, послужил основанием для новых арестов. Помощника коменданта Кремля В. Г. Дорошина, начальника спецохраны и помощника Петерсона И. Е. Павлова, коменданта Большого кремлевского дворца И. П. Лукьянова, начальника административно-хозяйственного управления комендатуры Кремля П. Ф. Полякова. И одновременно его сестры, К. И. Синелобовой, служившей в правительственной библиотеке.

Только теперь начальство СПО смогло говорить и о "Кремлевском деле", и о трех составляющих его группах- уборщиц, библиотекарей, комсостава комендатуры. Да еще и связать "дело", хоть пока и косвенно, с Каменевым. Правда, поначалу подследственных удалось уличить только в "антисоветских разговорах", в "распространении клеветнических слухов". Сами же "клевета", "слухи" подразумевали наказуемые по тем временам

стр. 86

разговоры на запретные темы. О "неестественной" смерти Н. С. Аллилуевой - ее Сталин "застрелил" (Авдеева), она была "отравлена или покончила жизнь самоубийством" (Синелобов), "покончила жизнь самоубийством" (Раевская). В первых числах февраля удалось установить и один из источников слухов. Дорошин признал: "Петерсон собрал группу товарищей и заявил, что Аллилуева умерла неестественной смертью".

Другой темой досужих разговоров, но только среди сотрудников правительственной библиотеки и комсостава комендатуры Кремля, стало убийство Кирова. Как было установлено признаниями допрашиваемых, бытовавшая в их среде версия резко отличалась от официальной. Раевская: "Убийство Кирова совершено на личной почве". Н. А. Розенфельд: "Киров убит на романической почве". Примечательно то, что обсуждение убийства Кирова приводило к иной теме. Мол, Сталин обвинил в том Зиновьева и Каменева из- за политического соперничества, что "Ленин ценил Зиновьева и Каменева как своих ближайших соратников" (Дорошин).

Третьей темой явилось обсуждение того, что следователи называли "так называемым завещанием Ленина". Комментирование этой, широко распространенной в среде комсостава комендатуры Кремля, работы Ленина в "троцкистском духе", то есть акцентировании критики Сталина. Кроме того, но лишь однажды, что вполне объяснимо разрывом всего в несколько дней между докладом В. М. Молотова на VII съезде Советов и арестами, прозвучала и четвертая, столь же крамольная по мнению СПО, тема. О необходимости переработки, изменения конституции. Павлов показал, что помощник коменданта Кремля по политической части Кононович в беседе с Дорошиным "заявил, что это решение является следствием нажима буржуазных государств на Советский Союз".

И все же то, что следователям удалось установить за семнадцать дней допросов, никак не выходило за рамки "распространения клеветнических слухов", "клеветы на руководство ВКП(б)". Только поэтому в протоколах первоначальное обвинение большинства арестованных в "систематическом распространении провокационных слухов", настойчиво и вполне преднамеренно подменялось иным, более выгодным НКВД. "Контрреволюционными взглядами". Ну, а такие "взгляды" тут же чисто софистически превращались в "контрреволюционные действия", а участники обсуждений "Завещания Ленина в троцкистском духе" - в "троцкистскую группу".

Вот наиболее типичный пример подобного свободного истолкования показаний:

"ВОПРОС. Признаете ли Вы, что Дорошин вел с Вами систематические беседы и передавал Вам клевету в отношении руководства партии? ОТВЕТ. Признаю приведенные мною факты, в числе которых был случай троцкистской клеветы Дорошина на руководство ВКП(б). ВОПРОС. Почему Вы не сообщили парторганизации и своему начальству о контрреволюционных действиях Дорошина? ОТВЕТ. Признаю в этом свою вину. ВОПРОС. Вы разделяли контрреволюционные взгляды Дорошина? ОТВЕТ. Нет, я контрреволюционных взглядов Дорошина не разделял. ВОПРОС. Чем же Вы можете объяснить, что Вы скрыли от партии известные Вам контрреволюционные действия Дорошина и проявили в этом вопросе как двурушник и предатель? (так в тексте.- Ю. Ж.) ОТВЕТ. Я признаю себя виновным в том, что я не сообщил партии известные мне контрреволюционные действия Дорошина. В двурушничестве и предательстве виновным себя не признаю. ВОПРОС. Ваши ответы говорят о Вашей неискренности. Вы скрываете от следствия, что разделяли контрреволюционные взгляды Дорошина. ОТВЕТ. Нет, я взглядов Дорошина не разделял".

Все арестованные из числа комсостава комендатуры Кремля искренне полагали, что разговоры - это всего лишь разговоры. Что ни к чему они привести не могут. И тем загоняли следствие в тупик. Так, тот же Дорошин признал, не ведая в том большой вины, что обсуждал завещание Ленина, говоря при этом с Лукьяновым, Павловым, Поляковым, Синелобовым "о роли Зиновьева прежде и теперь". Но признав сам по себе факт подобных бесед, под давлением следствия вынужден был согласиться и с тем, что

стр. 87

люди, высказывающиеся в таком, "троцкистском" духе, являются "троцкистами" и составляют "троцкистскую группу". Но на том готовность Дорошина идти на поводу у следствия иссякла. Со своей стороны и следователь пока еще ничего не мог предложить Дорошину для хотя бы косвенного подтверждения:

"ВОПРОС. Какую цель Вы преследовали, участвуя в названной Вами группе троцкистов? ОТВЕТ. Ответить на этот вопрос затрудняюсь. ВОПРОС. Какую цель Вы преследовали, распространяя клевету на руководство ВПК(б)? ОТВЕТ. Специальной цели не преследовали".

Весьма возможно, что начавшееся с пустяка "дело" так бы ничем и не кончилось. Вернее, завершилось бы осуждением на небольшие, "не меньше шести месяцев", сроки заключения десятка-другого сознавшихся "клеветников". Закончилось именно так, если бы не одно неосторожное, оказавшееся роковым, высказывание Дорошина. То, что и повлекло за собою изменение хода следствия. Появления, а затем и закрепления обвинения всех, кого привлекли по "Кремлевскому делу", в подготовке террористического акта. В подготовке убийства Сталина.

7 февраля, отвечая на, откровенно наводящий вопрос следователей Молчанова и Кагана, Дорошин обмолвился: "Секретные данные расшифровывались... Я знал список 17-ти (члены политбюро партии, руководящие партийно-советские работники) в связи с занимаемой должностью, но неправильная система в использовании этого списка привела к тому, что из секретного он превратился в несекретный. По моим подсчетам этот список расшифрован перед 8-ю ротами красноармейцев-курсантов кремлевского гарнизона".

На следующий день Молчанов и Каган вновь потребовали от Дорошина рассказать, но более подробно, о том, что тот назвал рассекречиванием. "Список 17-ти,- объяснял Дорошин,- включает в себе (так в тексте.- Ю. Ж.) всех членов политбюро, кандидатов и отдельных руководителей партийно-советского аппарата... Этот список ведется дежурным по управлению комендатуры Кремля и дежурным помощником коменданта Кремля. Представляет из себя зашифрованную таблицу под номерами, означающими фамилии... По зашифрованному цифрами списку мы (я имею в виду помощников коменданта Кремля и дежурного по управлению Кремля) отмечаем въезд в Кремль указанных в списке лиц, выезд их из Кремля и место пребывания путем сообщений в дежурную комендатуру по телефону от охраны с постов. Также по этим спискам получает извещение от постов охраны дежурный по управлению Кремля... Список введен по приказанию заместителя коменданта Королева. Хранится он на столе у дежурного по управлению и дежурного коменданта и после суточного дежурства докладывается Королеву".

Только это, относящееся к его повседневным обязанностям, и было сказано за два дня допросов Дорошиным. Больше ничего.

Разумеется, такое признание, даже если его можно было назвать признанием, иными словами- констатацией собственной вины, а не просто рассказом о деталях, подробностях своей службы, следовало оценивать лишь как преступную халатность, не больше. Ведь, в сущности, курсанты "расшифровали" пресловутый "список 17-ти" из-за несовершенства самой системы охраны. Отождествление номера в списке с конкретным лицом из узкого руководства произошло бы неизбежно, рано или поздно. Обязательно было бы сделано, и отнюдь не специально, не нарочно, каждым курсантом, простоявшем на посту месяц- другой. Но можно было, а допрашивавшие Дорошина следователи Молчанов и Каган так и поступили, признать "расшифровку" разглашением государственной тайны. И из такой оценки сделать соответствующий вывод, весьма желательный для СПО, о сознательности, преднамеренности такого поступка. Мало того, дальнейшее сугубо формально-логическое развитие подобного еще лишь предположения приводило весьма далеко. К признанию факта "расшифровки" косвенной уликой существования некоего "заговора", направленного против партийно-советского руководства.

стр. 88

Таким, шедшим самим в руки следователей "фактом", НКВД не мог не воспользоваться. И он поспешил поступить именно так, еще не зная наверняка, чем же завершится само следствие. Всего через шесть дней, 14 февраля политбюро по представлению наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды утвердило решение "Об охране Кремля". Документ, кардинальным образом изменивший всю систему обеспечения безопасности и правительственных зданий, и проживавших в Кремле членов руководства страны.

Отныне из ведения комендатуры Кремля полностью исключалась любого рода хозяйственная деятельность, в том числе и незавершенная реконструкция Большого кремлевского дворца. Превращение двух, Андреевского и Александровского залов в один, огромный- Свердловский. Предназначавшийся изначально для заседания всесоюзных и всероссийских съездов Советов, проводившихся в Большом театре. Вторым пунктом решения устанавливалась предельно суженная функция комендатуры Кремля, становившейся "организацией, ведающей только охраной Кремля". Одновременно и столь же существенно изменялась и ее прямая подчиненность - ее выводили из-под ЦИК и НКО, переподчиняли "народному комиссариату внутренних дел по внутренней охране и народному комиссариату обороны по военной охране". Дабы конкретизировать это новое положение, четвертый пункт решения гласил: "Назначить заместителем коменданта Кремля по внутренней охране тов. Успенского Александра Ивановича", прежде занимавшего пост замначальника управления НКВД по Московской области. Заместителем же коменданта по гарнизону утвердили Королева.

Следующие пункты решения были не менее существенными. Они предусматривали незамедлительный вывод из Кремля многочисленных советских учреждений, ежедневно привлекавших не только значительное количество служащих, но еще и огромный поток различного рода просителей - приемные и канцелярии ЦИК СССР, ВЦИК, центральной избирательной комиссии, а заодно и предназначенные для их обслуживания всевозможные мастерские, столовую. Наконец, последний, десятый пункт решения расширял масштабы этой своеобразной эвакуации. Поручал Ягоде, Енукидзе, Петерсону, Молчанову, Паукеру и М. П. Фриновскому (начальнику главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД) в двухмесячный срок "разработать и представить в ЦК ВКП(б) план реорганизации охраны Кремля", одновременно организовав вывод Школы им. ВЦИК (6), являвшейся собственно военным гарнизоном, насчитывавшим 8 рот, то есть полторы тысячи красноармейцев и командиров.

По сути, последний пункт и скрывал подлинную задачу решения. Ведь вывод Школы им. ВЦИК сводил на нет всю дальнейшую роль Петерсона и его нового заместителя Королева, ибо лишал их того самого гарнизона, которым они, военнослужащие, и должны были командовать. Их должности оказывались чисто номинальными, никому больше не нужными. Зато реальное руководство переходило к Успенскому. Не только потому, что он сохранял полномочия по руководству системой внутренней охраны, но и потому, что для ее обеспечения он получал мощное подкрепление - полк специального назначения НКВД, который начали срочно формировать для несения службы только в Кремле. Но поскольку армейский гарнизон Кремля еще сохранялся на ближайшие несколько месяцев, 19 февраля приказом по НКВД для контроля за Школой им. ВЦИК создали особое отделение - орган военной контрразведки. К тому же на правах отдела, да еще в прямом подчинении наркома Ягоды.

Так НКВД сумел возобладать в том незримом постороннему взору противостоянии, которое с не меньшим основанием можно назвать и закулисной борьбой, шедшей между двумя ведомствами еще с гражданской войны. Начатой Дзержинским и Троцким, продолженной Ягодой и Ворошиловым. Ставшей заметной на короткий срок еще 17 апреля 1920 г., когда Троцкий, председатель Реввоенсовета республики и наркомвоенмор, сумел добиться смещения с должности коменданта Кремля балтийского матроса П. Д. Малькова, которому сначала протежировал Свердлов, а после его смерти - Енукидзе, нанеся, тем самым, обиду и секретарю ВЦИК. Настоял

стр. 89

на назначении комендантом Петерсона, для всех- "своего" человека: перед тем начальника его знаменитого бронепоезда и личной охраны. Если до 14 февраля 1935 г. отвечали за безопасность Кремля и вместе с тем контролировали там положение Енукидзе и НКО, то теперь единственным хозяином столичной цитадели становился только НКВД. Ведомство, которое мимоходом подчинило себе заодно еще и кремлевскую телефонную станцию, правительственный гараж.

Тем временем избранный Молчановым метод следствия привел к запланированным результатам. Количество арестованных с каждым новым допросом, с каждой новой названной фамилией просто знакомых, не говоря уже о друзьях, росло как снежный ком. Круг подследственных постоянно ширился, все дальше уходя за стены Кремля. Еще 8 февраля Дорошин в числе тех, с кем он регулярно общался, назвал своего односельчанина - слушателя 4 курса Военно- химической академии им. Ворошилова, В. И. Козырева. Ну, а тот во время допроса уже на следующий день назвал не только однокурсников, но и общего для них знакомого, химика по образованию (незаконченное высшее) М. К. Чернявского - начальника 12 отделения разведывательного управления штаба РККА. Однако как и прежде практически никто из допрашиваемых не каялся ни в каких прегрешениях. Сознавались они во все тех же грехах. Передаче друг другу, чтении и обсуждении "Завещания Ленина". В сожалении о том, что недавний глава Коминтерна Зиновьев не только отстранен от руководства партией, но и из-за враждебности к нему Сталина арестован, осужден. Лишь высказывания Чернявского придавали таким беседам несколько иную окраску. Вернувшись летом 1933 г. из служебной командировки в США, Чернявский делился своими впечатлениями. А заодно и заявлял, сравнивая уровни экономики, уровни жизни в США и СССР, о невозможности воплотить в жизнь главный лозунг партии- догнать и перегнать Америку. Иными словами, "порочил" суть и задачи как минувшей, так и начавшейся, второй, пятилеток.

И все же для дальнейшего хода следствия, его направленности решающими стали не показания Чернявского, а неожиданное, крайне важное для СПО странное признание бывшей сотрудницы правительственной библиотеки - дворянки Мухановой. Ее, по единодушному мнению (или, вернее, подозрению) коллег, до ухода еще в конце 1933 г. из правительственной библиотеки любовницу Енукидзе, расспрашивали, главным образом, о том, как она попала осенью 1933 г. в дом отдыха Большого театра. Намеревались, без сомнения, получить новые факты, подтверждающие уже имевшиеся вопиющие данные об аморальном поведении и бытовом разложении Енукидзе. Муханова же по простоте душевной не только откровенно поведала 16 февраля Молчанову, Люшкову и Кагану, как явно незаконно, только благодаря теплым отношениям с Енукидзе приобрела путевку, но и о том, что там на юге, в доме отдыха познакомилась и сблизилась с проводившей там же свой отпуск сотрудницей консульства Великобритании Н. К. Бенксон. О том еще, что почти год более или менее регулярно навещала ее в Москве. Вот это-то и позволило Молчанову и его подчиненным завершить построение чисто умозрительной, не подкрепленной ни одним неоспоримым доказательством, версии о существовании в Кремле неких "контрреволюционных" групп, связанных не только между собою, но и с заграницей.

Отныне рабочая версия СПО выглядела следующим образом. Первая группа - сотрудники правительственной библиотеки, через Н. А. Розенфельд выходящие на Каменева, через Муханову - на заграницу, через Муханову и Раевскую - на Енукидзе, через Синелобову - на комендатуру Кремля. Вторая группа - комсостав комендатуры Кремля, через Дорошина связанная со слушателями Военно-химической академии и с разведупром штаба РККА. Целенаправленные отныне допросы, проводившиеся во второй половине февраля, позволили столь прочно укрепить эту версию, что она уже не менялась в своей основе на протяжении следующих пяти месяцев, вплоть до завершения следствия и составления обвинительного заключения.

стр. 90

Незадолго перед тем НКВД начал информировать о ходе следствия Н. И. Ежова. Ему, избранному 1 февраля 1935 г. секретарем ЦК ВКП(б), уже 11 февраля политбюро поручило вместе с 3. М. Беленьким, заместителем председателя Комиссии советского контроля (КСК) и М. Ф. Шки-рятовым, заместителем председателя Комиссии партийного контроля (КПК), "проверить личный состав аппаратов ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР (так в тексте.- Ю. Ж.), имея в виду наличие элементов разложения в них и обеспечение полной секретности всех документов ЦИК'а и ВЦИК'а" (7). Только потому Ягода и направил Ежову 12 февраля протоколы допросов Н. А. Розенфельд и еще одного сотрудника правительственной библиотеки, М. Я. Презента, вместе с сообщением о том, что "дополнительно арестованы" библиотекари А. П. Жажкова и 3. И. Давыдова. А 17 февраля Ежов получил, но не от наркома, а от Молчанова, "Сборник N 1 протоколов допросов по делу Дорошина В. Г., Лукьянова И. П., Синелобова А. И., Мухановой Е. К. и других". Данные материалы неоспоримо свидетельствовали о реальной "засоренности социально-чуждыми элементами" одного из кремлевских учреждений- правительственной библиотеки. О моральном разложении, даже "буржуазном перерождении" Енукидзе. О политической неблагонадежности комсостава комендатуры Кремля. Словом, о всем том, что требовало срочного вмешательства ЦК, принятия самых решительных мер.

Но именно тогда, к концу февраля, наметился и первый сбой в следствии. Четко обозначилась третья- после необычного, беспрецедентного допроса уборщиц лично Молчановым и Паукером, после ничем внешне не мотивированных арестов Розенфельда и Синелобова - странность "Кремлевского дела". Следствие внезапно как бы завершилось. 3 марта политбюро приняло решение о Енукидзе, опубликованное на следующий день газетами как постановление ЦИК СССР: "В связи с ходатайством ЦИК ЗСФСР о выдвижении тов. Енукидзе Авеля Сафроновича на пост председателя Центрального исполнительного комитета ЗСФСР, удовлетворить просьбу тов. Енукидзе Авеля Сафроновича об освобождении его от обязанностей секретаря Центрального исполнительного комитета Союза ССР" (8). Через день, 5 марта, проходившая в Тифлисе вторая сессия ЦИК ЗСФСР освободила Мусабекова от поста председателя президиума и утвердила вместо него Енукидзе (9).

Внешне все выглядело предельно благопристойно. Ни форма, ни содержание - с непременным упоминанием личной просьбы - решения политбюро не позволяли усомниться, что речь идет о передвижении Енукидзе по горизонтали, а не по вертикали-власти. Его оставляли на том же уровне законодательной структуры. Просто освобождали от обременительного поста, что вполне могло быть связано с состоянием здоровья либо возрастом - как-никак пятьдесят восемь лет. Назначали на почетный и, вместе с тем, чисто представительский пост. Давали своеобразную синекуру, позволявшую жить в Тифлисе и Москве- председатель ЦИК ЗСФСР по конституции являлся и сопредседателем президиума ЦИК СССР. Подтверждало именно такой смысл решения еще и то, что Енукидзе оставляли членом конституционной комиссии, образованной 8 февраля на первой сессии ЦИК СССР седьмого созыва. Единственное, что должно было насторожить, но только Авеля Сафроновича, что ни он сам, ни ЦИК ЗСФСР никуда ни с какой просьбой не обращались.

В действительности за решением крылось нечто серьезное, даже опасное для Енукидзе. Ведь далеко не случайно сдача дел преемнику, И. А. Акулову, до 3 марта прокурору СССР, процедура об"ычно формальная, растянулась на три недели и сопровождалась предъявлением вопросов, более напоминающих обвинения. Только теперь Енукидзе мог осознать до конца, что решение о переводе его в Тифлис- фикция. Что его просто сместили с того поста, который и позволял ему на протяжении пятнадцати лет играть в Кремле одну из важнейших ролей, и не в последнюю очередь благодаря подчиненности ему, хотя и наравне с Ворошиловым, комендатуры Кремля.

стр. 91

Вполне возможно, 3 марта могло появиться и иное решение политбюро, более резкое по форме, с суровыми "оргвыводами". Не произошло так, скорее всего, по двум причинам. Во-первых, что нельзя полностью исключить, из-за позиции Сталина, с которым Енукидзе связывали давние, более чем дружеские отношения. Говорит же о том весьма веский факт. В октябре 1921 г. Енукидзе, проходя партийную чистку, в числе тех, кто его может рекомендовать, назвал Сталина, Орджоникидзе и Ворошилова. Одновременно, представляя подробнейшую автобиографию, должен был заверить ее. И никто иной, как Сталин согласился взять на себя такую ответственность. Подписал документ: "Правильность изложенного удостоверяю" (10).

Трудно предположить, что за прошедшие с тех пор годы отношение Сталина к другу и соратнику по революционной борьбе могло без серьезных на то причин резко измениться. Тем более, что Енукидзе, занимая пост секретаря сначала ВЦИК, а с декабря 1922 г.- ЦИК СССР, не занимался политикой. Не участвовал ни в одной оппозиции, никогда не выражал своего мнения при определении курса партии. Занимался только своими прямыми обязанностями. Не могла, во- вторых, стать решающей для Сталина и информация о моральном облике Енукидзе. Ведь тот квартировал в Кремле, а потому его личная жизнь проходила у всех на глазах. Наверняка знали об увлечении старого холостяка Енукидзе молодыми красивыми женщинами и Сталин, и другие члены политбюро.

Между тем, с конца февраля СПО стал стремиться доказать уже не только существование в Кремле контрреволюционной организации, но и подготовку ею террористического акта против Сталина. Подследственных упорно расспрашивали о том, что в той или иной степени могло подтвердить именно такой вариант версии. Более того, пытались связать "заговор" почему-то с одним Каменевым, предназначая ему роль организатора либо вдохновителя попытки устранения Сталина. Да еще, пока лишь намеком, отмечали и некое весьма опосредованное отношение ко всему тому и Енукидзе.

Следствие преуспело в задуманном. Добилось необходимых показаний, видимо потому, что выбор Н. А. Розенфельд и Мухановой оказался далеко не случайным. Стал психологически обоснованным после трех недель общения с ними следователей. Скорее всего, именно в них, и только в них удалось разглядеть потенциальную готовность к жертвенности. Готовность по крайней мере на допросах взять на себя роль экзальтированных фанатичек, готовых идти даже на смерть ради некоей идеи. Стать новыми Шарлоттами Корде, Фанни Каплан, к мысли о чем они пришли то ли самостоятельно, то ли по подсказке, по внушению все тех же Молчанова, Кагана.

Муханова 4 марта рассказывает Молчанову, Люшкову, Кагану: "Розенфельд мне говорила, что на Ленина было покушение, совершенное Каплан, а на Сталина вот никак не организуют. Она сказала, что нужна русская Шарлотта Кордье для спасения русского народа... Мои контрреволюционные убеждения приводили меня еще тогда (в 1932г.- Ю.Ж.) к мысли о необходимости убить Сталина, и я полностью разделяла террористические намерения Н. А. Розенфельд".

Н. А. Розенфельд 4 марта сообщила начальнику экономического отдела (ЭКО) НКВД Л. Г. Миронову, начальнику 3 отделения ЭКО Чертоку: по словам ее бывшего мужа, Каменев "говорил о своем тяжелом положении, о том, что все зло в Сталине, который виновен в этом его положении, что Сталин ему мстит, что пока будет Сталин положение его останется таким же тяжелым... ВОПРОС. К какому выводу в результате бесед Розен-фельда с Каменевым пришли Вы и Розенфельд? ОТВЕТ. Мы пришли к выводу о необходимости активной борьбы с руководством ВКП(б) вплоть до террористических актов. ВОПРОС. Вы и Розенфельд Н. Б. пришли к этому самостоятельно? ОТВЕТ. Нет, на это в значительной мере повлиял Каменев Л. Б., который, как это мне подтвердил Розенфельд Н. Б., говорил последнему о необходимости устранения Сталина".

Муханова показала 4 марта: Н. А. Розенфельд говорила ей, что "Каме-

стр. 92

нев озлоблен на Сталина и не успокоится, пока не будет играть активной политической роли, что возможно только при условии, если Сталин будет отстранен от руководства", а это "возможно только его уничтожением". Розенфельд "дала мне понять, что террористический акт над Сталиным готовится по прямому поручению Каменева". На вопрос же о том, как конкретно они намеревались совершить убийство, Муханова ответила: надо только "добраться до библиотеки Сталина, а там вопрос будет решен в зависимости от обстановки, в которой мы очутимся". Потому-то, добавила Муханова, Н. А. Розенфельд просила Л. Н. Минервину, секретаря Енукидзе, устроить их обеих в библиотеку Сталина.

Подтверждение именно такой версии получило следствие и в показаниях некоторых иных лиц, привлеченных по "Кремлевскому делу". Так, П. И. Гордеев а и Т. П. Бураго, сотрудницы (до ареста) правительственной библиотеки, показали, что Н. А. Розенфельд и Муханову интересовало, где находится квартира Сталина. В. А. Барут, работавший в правительственной библиотеке с 1931 по 1932 год, а затем около года в Оружейной палате (только это и дало следствию основание поначалу утверждать о существовании в этом кремлевском музее отдельной "террористической группы"), отметил: "Розенфельд подчеркивала, что Енукидзе оказывает ей поддержку". Брат же Каменева, до развода в 1922 г. муж Н. А. Розенфельд, 5 марта уточнил: мол, она в 1932 г. "впервые заговорила о необходимости убийства Сталина... С этой целью она обхаживала Енукидзе".

Вскоре в следствии, пока лишь накапливавшем данные, наступил качественный сдвиг. Муханова - несомненно по прямой подсказке тех, кто вел допрос,- сделала 8 марта решающее для "Кремлевского дела" заявление. Неожиданно поведала о том, что она никак не могла и не должна была по элементарным правилам конспирации знать. О чем следовало в "чистосердечном признании" сообщить только Каменеву, ибо ему и отводили роль "руководителя заговора". Агранов (вряд ли замнаркома НКВД случайно вел этот допрос) и Молчанов восприняли как должное то, что Муханова рассказала им. Якобы "организация" состоит из пяти групп: в правительственной библиотеке; в комендатуре Кремля; в Оружейной палате; бывших троцкистов вне Кремля; из художников. Только так следствие смогло систематизировать полученную информацию по довольно своеобразному принципу - профессии, месту работы всех тех, чьи фамилии хотя бы раз были названы кем-либо из допрашиваемых.

Положение несколько осложнилось из-за позиции, занятой во время допросов по "Кремлевскому делу" уже отбывавших наказание Зиновьева и Каменева. Последний 20 марта и И апреля категорически отрицал все. И то, что показал его брат, и то, в чем "сознались" Н. А. Розенфельд и Муханова. Решительно отводил от себя подобные обвинения. Зиновьев же активно подыгрывал следователям, а заодно и "топил" своего старого соратника, не забывая, где следует остановиться. 19 марта он заявил: "Каменев не был ни капельки менее враждебен партии и ее руководству, чем я, вплоть до нашего ареста... Каменеву принадлежит крылатая формулировка о том, что "марксизм есть теперь то, что угодно Сталину"... Читая "Бюллетени оппозиции", подробно информировал Каменева о содержании этих документов и о моем положительном отношении к отрицательным оценкам, которые давал Троцкий положению в стране и партии... Призыв Троцкого "убрать Сталина" мог быть истолкован как призыв к террору... Контрреволюционные разговоры, которые мы вели с Каменевым и при Н. Б. Розенфельде,.. могли преломиться у последнего в смысле желания устранить Сталина физически", мы же говорили в смысле "замены его на посту генерального секретаря ЦК ВКП(б)".

Воспользовалось следствие и еще одним показанием. Настоящего троцкиста С. М. Мрачковского, 19 марта охарактеризовавшего оставшихся на свободе единомышленников. После этого появилась возможность спроецировать такую информацию на материалы "Кремлевского дела" о Б. Н. Розенфельде - племяннике Каменева, и С. Л. Седове - сыне Троцкого, превратить их в рьяных последователей Троцкого. И заодно

стр. 93

образовать из них и их товарищей взамен "группы в Оружейной палате" группу "троцкистской молодежи". Так к концу марта сложился очередной вариант структуры "контрреволюционной организации".

Тем временем продолжал работать с материалами "Кремлевского дела" и Ежов, для которого его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьезным подспорьем для создания "теоретической" работы "От фракционности к открытой контрреволюции", завершенной в конце 1935 г., но и своеобразным трамплином для внезапного взлета, молниеносно сделанной карьеры, стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть. Как председатель комиссии по проверке личного состава ЦИК СССР и ВЦИК, он начал с изучения тех материалов, которые имелись в КПК. А в них обнаружил, что первые "сигналы" о "засоренности" аппарата учреждений Кремля относятся к лету 1933 года. Именно тогда сотрудник секретного отдела ЦК Цыбульник сообщил заведующему секретной части ЦИК СССР В. К. Соколову о наличии среди служащих "антисоветских элементов". О том же донесла и сотрудница правительственной библиотеки Буркова в заявлении от 29 сентября 1933 года.

Оба "сигнала" опирались на один и тот же источник "достоверной информации": рассказ работавшей в той же библиотеке Журавлевой. Сначала - подруги Мухановой, а после ссоры с нею - "правдолюбицы", поспешившей уведомить начальство обо всем услышанном. Что Муханова из древнего дворянского рода, в 1918 г. якобы сотрудничала с контрразведкой Чехословацкого корпуса, ее отец был белым офицером. Что Бураго - дворянка и "антиобщественница". Что Н. А. Розенфельд - урожденная княжна Бебутова, ее бывший муж - брат Каменева, а сын - троцкист.

Явная очевидность этих обвинений как следствия заурядной склоки в женском коллективе и повлияли, скорее всего, на то, что заявлению Журавлевой в свое время не дали хода. Никто не придал ему серьезного значения. Однако теперь, когда появилось "Кремлевское дело", Ежов расценил обнаруженные им документы как весомое доказательство давнего существования "контрреволюционной организации". Укрепили же его в таком убеждении те протоколы допросов, которые он стал получать из НКВД. Сначала время от времени, а начиная с 4 марта, после решения политбюро о Енукидзе- регулярно, практически каждый день. На их основании Ежов и подготовил черновой вариант того документа, который после редактуры скорее всего лично Сталиным и Молотовым получил необычное название: "Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе".

В нем, утвержденном политбюро 21 марта, слегка приоткрывалась завеса тайны, окутывавшей решение от 3 марта. Прежде всего оно дезавуировало решения как ЦИК СССР, так и ЦИК ЗСФСР. Теперь оказывалось, что Енукидзе был "переведен на меньшую работу в качестве одного из председателей ЦИК'а Закавказья, причем представительство Закавказской федерации в ЦИК СССР в качестве одного из председателей последнего оставлено за т. Муталибовым". И тут же разъяснялось: "Действительные мотивы этого перемещения не могли быть объявлены официально в печати, поскольку опубликование могло дискредитировать высший орган советской власти". А затем "Сообщение" переходило к сути дела. "В начале текущего года,- указывалось в нем,- стало известно, что среди служащих правительственной библиотеки и сотрудников комендатуры велась систематическая контрреволюционная травля в отношении руководителей партии и правительства, особенно в отношении товарища Сталина, с целью их дискредитации. При ближайшем расследовании органами НКВД источников распространения этой травли было обнаружено в последнее время несколько связанных между собою контрреволюционных групп, ставивших своей целью организацию террористических актов в отношении руководителей советской власти и партии и в первую очередь в отношении товарища Сталина".

Хотя следствие еще продолжалось и до суда "дело" не дошло, "Сооб-

стр. 94

щение", тем не менее, называло "контрреволюционные группы" - в правительственной библиотеке (Н. А. Розенфельд-Бебутова, Муханова, Давыдова, Бураго, Раевская и др.); в комендатуре Кремля (Дорошин, Поляков, Павлов, Синелобов, Лукьянов и др.; троцкистской молодежи (Л, Я. Нехам-кин, С. Л. Седов, Асбель, Белов и др.); а далее подчеркивалось: "Многие из участников и в особенности участниц кремлевских террористических групп (Нина Розенфельд, Раевская, Никитинская и др.) пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многих из этих сотрудниц тов. Енукидзе принял на работу и с некоторыми из них сожительствовал".

Казалось бы, после такого утверждения должен был последовать пункт о необходимости отдачи Енукидзе под суд. Однако здесь "Сообщение" делало странный поворот на 180 градусов. Маловразумительный, алогичный: "Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям". Именно такое, предельно мягкое объяснение поведения Енукидзе, мотивировка его поступков и позволили предельно смягчить намеченные оргвыводы. "Учитывая же вскрытые следствием факты,- отмечало "Сообщение",- и особенно - за последнее время, ЦК считает необходимым обсудить на ближайшем пленуме ЦК вопрос о возможности оставления тов. Енукидзе в составе членов ЦК ВКП(б)" (11).

Между тем, комиссия политбюро под председательством Ежова завершила порученную ей чистку служащих Кремля. Из 107 сотрудников аппарата ЦИК СССР, в том числе и правительственной библиотеки, оставила на работе лишь девятерых. Об этом Ежов рассказал в докладах, сделанных 23 марта на трех закрытых партсобраниях: работников ЦИК СССР, ВЦИК, совнаркомов СССР и РСФСР, гаража особого назначения; комендатуры Кремля, специальной охраны и отдельной роты охраны; Школы им. ВЦИК. Поставил в известность коммунистов об отрицательной роли во всем происшедшем Енукидзе, о том, что в правительственной библиотеке арестован 21 человек, в комендатуре Кремля- 14, а всего под следствием находится 65 человек.

Реакция Енукидзе на происходящее оказалась элементарно простой. Он не стал возражать, спорить, защищать себя. Промолчал, признавая тем самым все обвинения в свой адрес. Решил переждать грозные события. Практически сразу, 25 марта, направил в политбюро заявление: "По состоянию моего здоровья я не могу сейчас выехать в Тифлис - место моей новой работы. Прошу предоставить мне двухмесячный отпуск для поправления моего здоровья с выездом для этого в Кисловодск". На следующий день просьба Авеля Сафроновича, возможно не в последнюю очередь и потому, что тот не стал выяснять, в какой же должности ему предстоит работать в Тифлисе, была удовлетворена (12).

Ежов - полуграмотный самоучка, познавший лишь одну профессию, партфункционера-руководителя, казалось не заметил, что НКВД подсунул ему выгодную только наркомату версию. Ту, которую ему пришлось принять, поверить в нее, отстаивать как собственную. Не заметил, или во всяком случае не обратил внимания на многие ее странности, противоречия, явные несуразности в переданных ему материалах. Например, что Муханова никак не годилась на ту роль, которую ей отвели Молчанов и Каган. При всем желании она никак не могла проникнуть в Кремль для совершения теракта, ибо еще в декабре 1933 г. уволилась из правительственной библиотеки, перешла на работу в Кинокомбинат. По той же причине она не могла и сообщить Бенксон сведения о системе охраны Кремля, действующей в настоящем, а не в прошлом.

Более того, решающим для Ежова при оценке результатов следствия должен был бы стать вопрос: зачем "разветвленной контрреволюционной организации" поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться орежием, даже не представлявшим, как конкретно они будут

стр. 95

осуществлять задуманное преступление. И это притом, что среди арестованных "заговорщиков" находились и высшие чины комендатуры Кремля. Люди, прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием. Руководившие обеспечением безопасности членов узкого руководства, в том числе и Сталина, а потому знающие все слабые места системы охраны в Кремле, чем и должны были бы воспользоваться прежде всего. Но Ежов не придал внимания такому важному обстоятельству. Просто проигнорировал его, бездумно восприняв версию НКВД.

Нельзя исключить и иной интерпретации происходившего. Столь же возможно, что Ежова поставили в известность об изменившихся после 3 марта правилах игры. Уведомили (кто именно- Сталин, Ворошилов, кто-то иной?) о том, что армейских не следует затрагивать. Как бы забыть о них. Даже о тех четырнадцати, кто был арестован. Поэтому-то Ежов мог и не придать вполне сознательно значения еще одному вопиющему факту. Тому, что из 170 протоколов допросов и 8 - очных ставок, поступивших к нему из НКВД за февраль и март, только один (!) отражал показания сотрудника комендатуры Кремля, Синелобова. Да еще такой, какой не содержал ни намека на "полезные" для следствия сведения. На все многочисленные вопросы, призванные в любой форме подтвердить лишь одно - передачу им данных о системе охраны Кремля сестре-библиотекарю правительственной библиотеки, он отвечал на редкость однозначно: "не помню", "не знаю", "не было", "отрицаю".

Мог Ежов и вполне сознательно не придать значения столь странной, однобокой, выборочной информации о ходе следствия. И всего лишь как председатель КПК, "забыв" о существовании "Кремлевского дела", в первых числах апреля подписать протокол о вынесении Петерсону строгого выговора. "За отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой, слабую политико-воспитательную работу среди сотрудников и неудовлетворительный подбор кадров". Протокол, в котором одно слово "неудовлетворительный" фактически перечеркивало вскрытый следователями НКВД "заговор с целью убийства Сталина".

Петерсона явно выводили из-под удара. И в прямом, и в переносном смысле. 9 апреля политбюро утвердило решение, основанное на протоколе КПК. Петерсона освободили от обязанностей коменданта Кремля(13), а вскоре перевели в столицу Советской Украины, к Якиру, в качестве помощника (заместителя) командующего Киевским военным округом по материальному снабжению. Тем самым он на два года был исключен из числа причастных к "Кремлевскому делу".

Сразу же после появления "Сообщения ЦК", прежний вариант структуры "контрреволюционной организации" СПО вновь скорректировал. Ввел в нее еще одну группу, более соответствовавшую предопределенной и уже объявленной цели "заговорщиков", для чего воспользовался готовностью Мухановой признать, подтвердить все, что требовалось. 28 марта во время очередного допроса Муханова рассказала, как переехала в 1922г. в Москву из Самары и поселилась на квартире у знакомого отца, некоего Г. Б. Синани-Скалова, во время гражданской войны офицера Колчака, потом якобы поддерживавшего отношения с бывшими сослуживцами. Все они, по словам Мухановой, входили в подпольную белогвардейскую организацию, в которую вовлекли и ее, молодую и неопытную девушку. Ни Муханову, ни следователей не смутили важные детали биографии Синани. И то, что он несколько лет выполнял ответственное задание советской власти в Монголии и Китае. И то, что после возвращения на родину стал работать в исполкоме Коминтерна.

"Белогвардейская группа" оказалась последним достижением следствия. Допросы, продолжавшиеся весь апрель, не принесли ничего нового. Лишь позволили "подтвердить" очередными показаниями уже имевшиеся "признания", ставшие единственным доказательством существования "контрреволюционной организации" и ее преступных замыслов. И потому 2 мая Ягода направил Сталину докладную записку: "Следствие по Каменеву Л. Б., Розенфельд Н. А., Мухановой Е. и др. в подготовке террористичес-

стр. 96

ких актов над членами политбюро ЦК ВКП(б) в Кремле заканчивается. Установлено, что существовали террористические группы- 1) В Правительственной библиотеке Кремля, 2) В комендатуре Кремля, 3) Группа военных работников-троцкистов, 4) Группа троцкистской молодежи, 5) Группа белогвардейцев. Считал бы необходимым заслушать дела этих групп на Военной коллегии Верховного суда без вызова обвиняемых и расстрелять организаторов террора и активных террористов... Всего 25 человек. Что касается Каменева, то следствием установлено, что Каменев Л. Б. являлся не только вдохновителем, но и организатором террора. Поэтому полагал бы дело о нем вновь заслушать на Военной коллегии Верховного суда. Дела на остальных 89 обвиняемых: рассмотреть часть на Военной коллегии Верховного суда, часть на Особом совещании" (14).

Теперь все выглядело так, будто следствие завершено, процессы можно проводить в ближайшие дни, а затем, лишь для подведения политического итога, созывать пленум, о котором уже было объявлено. Но именно тогда в "Кремлевском деле", и опять же без какой-либо видимой причины, возникла очередная пауза. Пауза, которой- но ничего не зная о ней - воспользовался Енукидзе. Он не мог и представить себе, что происходит в тиши кабинетов руководителей НКВД. Но, скорее всего, просто ощущая ту напряженную атмосферу, которая начинала все сильней и сильней давить на него в Кисловодске, в санатории "Каре", ощущая изменение отношения к себе после читки "Сообщения ЦК" на закрытых партсобраниях, наконец осознал серьезность своего положения. И 8 мая обратился в президиум ЗакЦИК с заявлением об отставке: "Уважаемые товарищи. Постановлением II сессии Закавказского Центрального исполнительного комитета от 5 марта 1935 года я был избран председателем ЗакЦИКа. Состояние моего здоровья не позволило мне вскоре после моего избрания приехать в Тифлис работать и я выехал в отпуск в Кисловодск. Отпуск мой скоро кончается, а между тем мое здоровье требует, чтобы я еще на долгое время остался здесь на лечении. Не считая для себя возможным числиться председателем ЦИК ЗСФСР и в то же время не быть в состоянии работать в закавказских республиках, прошу Вас освободить меня от обязанностей председателя Закавказского ЦИК. Выражая свое глубокое сожаление по поводу моего вынужденного отказа приехать к Вам работать, прошу всех товарищей принять мой горячий привет".

Енукидзе почему-то предположил, что его заявление может быть отклонено, и чтобы добиться желаемого, направил письмо в Заккрайком, Л. П. Берии: "Прилагаю при сем копию моего письма президиуму ЗакЦИКа с просьбой освободить меня об обязанностей председателя Закцик'а. Прошу Заккрайком ВКП(б) сделать соответствующее указание президиуму Закцик'а об удовлетворении моей просьбы". Сочтя и этого недостаточным, послал аналогичное обращение еще и в политбюро: "Уважаемые товарищи. Прилагаю при сем копии писем, посланных 8 мая с. г. секретарю Заккрай-кома ВКП(б) и президиуму Закавказского Центрального исполнительного комитета об освобождении меня от обязанностей председателя Закцик'а, прошу политбюро: 1. Удовлетворить мое ходатайство и дать соответствующее указание Заккрайкому. 2. Решить вопрос о моей работе".

Последний же, самый важный для себя пункт Енукидзе подробно изложил в четвертом письме - секретарю ЦК Ежову: "Уважаемый Николай Иванович... Отпуск мой кончается в конце этого месяца. Мне, конечно, очень хотелось бы получить какую-нибудь работу в Москве, но если это нельзя, то согласен остаться работать здесь. На словах мне было предложено взять работу уполномоченного ЦИК по Минеральноводской группе или по Сочи. В этом направлении я лично никаких шагов еще не предпринимал ввиду того, что в обоих этих местах уже назначены уполномоченные ЦИК. С тов. Ганштоком мне самому неудобно было говорить и я его не видел здесь совсем. С тов. Евдокимовым я виделся раз в первые дни моего приезда сюда, но ничего о своей работе ему я тоже не говорил. Тов. Метелева я видел и он согласен стать моим заместителем по Сочи, но это будет для меня очень неудобно по личным соображениям. Если бы ЦК

стр. 97

назначил меня уполномоченным ЦИК по обеим группам курортов, а нынешних уполномоченных моими замами, было бы удобнее и лучше. Работа от этого выиграла бы в смысле проведения единообразных мер в деле благоустройства этих курортов и лучшего использования кадров. Все это пишу Вам для сведения и сообщаю, что возьму любую работу, на какую ЦК направит меня" (15).

Ежов письмо Енукидзе получил 13 мая. Сразу же направил Сталину, сопроводив припиской: "Так как из его заявления видно, что его отпуск на днях кончается, прошу разрешения вызвать его для допроса по ряду вопросов". Сталин почему- то проигнорировав просьбу Ежова, наложил такую резолюцию: "Молотову, Кагановичу и другим. Освободить т. Енукидзе от обязанностей пред ЦИК Закавказья и дать ему пост уполЦИК СССР по Минераловодской группе, оставив группу Сочи за т. Метелевым". В тот же день политбюро утвердило предложение Сталина опросом (в нем приняли участие Ворошилов, Молотов, Каганович, Орджоникидзе, Андреев)(16).

Таким решением узкое руководство и лично Сталин вынуждены были опровергнуть содержание собственного же "Сообщения ЦК". Признать, что Енукидзе действительно был избран председателем ЗакЦИК, а не одним из председателей. Да еще пойти ему навстречу, назначив его на ту самую должность, которой он столь настойчиво добивался. А две недели спустя Енукидзе вернулся в Москву. Не для дачи показаний в КПК, а для участия в пленуме ЦК.

6 июня 1935 г., на второй день работы пленума, с докладом "О служебном аппарате секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе" (17 )выступил Ежов. Выступил весьма своеобразно, далеко отойдя от конструкции и содержания недавнего "Сообщения ЦК". Начал Ежов, и, как оказалось, далеко не случайно, с напоминания о выстреле в Смольном. Сделал так для того, чтобы сразу же задать необходимый тон, привлечь внимание собравшихся к главному. "При расследовании обстоятельств убийства товарища Кирова в Ленинграде,- заявил он,- до конца еще не была вскрыта роль Зиновьева, Каменева и Троцкого в подготовке террористических актов против руководителей партии и советского государства. Последние события показывают, что они являлись не только вдохновителями, но и прямыми организаторами как убийства товарища Кирова, так и подготовлявшегося в Кремле покушения на товарища Сталина".

Только затем Ежов сообщил о "последних событиях". О том, что НКВД "вскрыл пять связанных между собой, но действовавших каждая самостоятельно террористических групп": в правительственной библиотеке, комендатуре Кремля, троцкистов - военных работников, троцкистской молодежи, бывших активных участников белогвардейского движения. И уточнил: "все они представляли собой единый контрреволюционный блок белогвардейцев, шпионов, троцкистов и зиновьевско-каменевских подонков. Все эти озлобленные и выкинутые за борт революции враги народа объединились единой целью, единым стремлением во что бы то ни стало уничтожить товарища Сталина".

Так впервые, официально и безапелляционно, бывшие вожди внутрипартийной оппозиции и их сторонники были объявлены контрреволюционерами, врагами народа. Объединены преднамеренно, сознательно с белогвардейцами, а противопоставлены отнюдь не большинству партии, а только Сталину. И не как его идейные противники, имевшие свои взгляды на то, каким должен быть курс ВКП(б), политика Советского Союза, а как заговорщики, террористы. Для подтверждения этого тезиса и послужило "Кремлевское дело". Якобы широко разветвленное, далеко уходящее за пределы Кремля.

"Часть (заговорщиков.- Ю. Ж.),- продолжил Ежов,- все свои планы строит на организации покушения вне Кремля, для чего собирает сведения и ведет наблюдение за маршрутами поездок товарища Сталина, узнает, где он живет за пределами Кремля, в какие часы больше всего выезжает и, наконец, ищет удобного случая для организации покушения на Красной площади во время демонстрации. Другая часть главную ставку

стр. 98

ставит на организацию покушения в самом Кремле, в особенности рассчитывая и добиваясь проникнуть на квартиру к товарищу Сталину". Здесь Ежов напрямую связал "террористов" с бывшим секретарем ЦИК СССР. "Свой план проникновения на квартиру к товарищу Сталину,- сказал он,- они строят на использовании личных связей с т. Енукидзе и с его приближенными, наиболее доверенными сотрудниками".

Все более и более входя в роль прокурора, обличающего на суде преступников Ежов начал использовать свои козыри- "признания" подследственных, которые изучал четыре месяца. Разумеется, не полностью, а только те отрывки из них, в которых шла речь о якобы готовившихся покушениях на Сталина. Точнее, о намерениях, о всего лишь принципиальной возможности таковых. Легко жонглируя заранее подобранными цитатами, Ежов позволил себе - для пущего эффекта - упомянуть показания и тех, кто полгода назад проходил по делу Николаева. Но все же, не теряя из виду основную цель, постарался свести результаты следствия по "Кремлевскому делу" к прямой и равной ответственности Зиновьева и Каменева. Попытался убедить участников пленума в том, что именно они "в своем стремлении пробраться к власти, ставили ставку на внутренние и, главным образом, внешние отношения". Поступая же подобным образом, загодя рапределил сферы действий: "организатором террора в Ленинграде был Зиновьев, все время поддерживавший связи с ленинградскими троцкистами (так в тексте! - Ю. Ж.) и в Москве организатором террора был Каменев".

Опираясь на материалы, полученные из НКВД, Ежов вновь и вновь стремился усугубить вину Каменева. Мол, Муханова сообщила следствию: "О группе, возглавлявшейся Н. Розенфельд, могу показать, что она была непосредственно связана с Л. Б. Каменевым". Ее же слова подтверждал опять же голословными признаниями Б. Н. и М. Б. Розенфельдов - "сам Каменев непосредственно направлял всю деятельность групп, давал им указания и был в курсе всей подготовки убийства товарища Сталина".

Но не обошел Ежов и роли Троцкого, его личной вины, ответственности за терроризм. Правда, в данном случае он мог сослаться не на чьи-то сомнительные показания, а на откровения самого Троцкого, на его по сути провокационную статью "Рабочее государство, термидор и бонапартизм", опубликованную в номере 43 "Бюллетеня оппозиции" (апрель 1935 года). "Нынешний политический режим в СССР,- писал Троцкий,- есть режим ?советского" (или антисоветского) бонапартизма по типу своему ближе к империи, чем к консульству... Противоречие между политическим режимом бонапартизма и потребностью социалистического развития представляет важнейший источник внутренних кризисов и непосредственную опасность самого существования СССР как рабочего государства. Бонапартистское вырождение диктатуры пролетариата представляет поэтому прямую и непосредственную угрозу всем социальным завоеваниям пролетариата". Мало этого, в другой статье Троцкий не только признал, подтвердил существование в Советском Союзе политического терроризма, но и фактически оправдал его: "Политическая и моральная ответственность за самое возникновение терроризма в рядах коммунистической молодежи лежит на Сталине. Террористические тенденции в рядах коммунистической молодежи являются одним из наиболее болезненных симптомов того, что бонапартизм исчерпал свои политические возможности, вступил в период самой ожесточенной борьбы за существование" ("Сталинская бюрократия и убийство Кирова" - "Бюллетень оппозиции", 1935 год, N 41).

Именно это утверждение Троцкого позволило Ежову сделать оказавшийся столь страшным по своим последствиям вывод. Троцкий, провозгласил секретарь ЦК, "стал теперь главным вдохновителем и организатором террора против вождей партии и правительства, мобилизуя вокруг себя все террористические элементы внутри и вне СССР".

Только потом, практически в конце доклада, Ежов обратился к заявленной теме. Вспомнил о Енукидзе и подведомственном тому совсем недавно аппарате секретариата ЦИК. Но опять же начал с очередного, настойчивого упоминания об убийстве Кирова. О последовавшем вслед за

стр. 99

тем закрытом письме ЦК, призвавшем всех коммунистов к повышению революционной бдительности, объявлявшем подрывную работу против партии результатом "потери классовой бдительности, преступного ротозейства, благодушия и разложения коммунистов". "Ярким примером политической слепоты и полной потери классовой бдительности,- заявил Ежов,- примером такого преступного благодушия является член ЦК ВКП(б) тов. Енукидзе. Партия оказала ему огромное доверие. В течение полутора десятка лет он состоял секретарем ЦИК. Ему фактически была доверена охрана Кремля. Только благодаря его преступному благодушию, полной потере классового чутья и политической бдительности, контрреволюционным зиновьевско-каменевским и троцкистским элементам удалось пробраться в Кремль и организовать там террористические группы. Своим непартийным поведением, своей небольшевистской работой Енукидзе создал такую обстановку, при которой любой белогвардеец легко мог проникнуть и проникал на работу в Кремль, часто пользуясь прямой поддержкой и высоким покровительством Енукидзе". Подкрепив такое обвинение опять же лишь материалами следствия по "Кремлевскому делу", Ежов заключил: "Товарищ Енукидзе должен быть наказан самым суровым образом, потому что он несет политическую ответственность за факты, происходившие в Кремле". Но тут же предложил необъяснимо мягкое наказание - "ЦК выносит на рассмотрение пленума вопрос о выводе т. Енукидзе из состава членов ЦК ВКП(б)".

Казалось, доклад должен был бы задать тон для последовавшего обсуждения. Определить, о чем и как говорить, что обязательно осуждать. Однако участники пленума в своем большинстве решили всячески уклоняться от политических аспектов вопроса, и прения пошли по иному пути. Первым взял слово секретарь Закавказского крайкома Берия. Не захотел даже упомянуть ни Троцкого, ни Зиновьев с Каменевым. Вел речь лишь о Енукидзе. Мимоходом коснулся "позорных ошибок" того в далеком прошлом. "Заигрывание с меньшевиками в ответственные периоды нашей революции", "фальсифицирование" истории бакинской социал-демократической организации (имелась в виду автобиография Енукидзе, опубликованная в 41 томе энциклопедического словаря "Гранат" в 1927 г.- Ю. Ж.). Лишь затем Берия перешел к тому, что счел самым важным. "Ему персонально доверена была охрана штаба нашей революции, охрана вождя и учителя т. Сталина, за которого бьются сердца миллионов пролетариев и трудящихся. И что в итоге, товарищи, оказалось? Надо прямо сказать, что т. Енукидзе оказался в положении изменника нашей партии, изменника нашей родины... Предложения товарища Ежова совершенно правильны. Но, по-моему, они недостаточны. Товарища Енукидзе надо не только вывести из состава Центрального комитета партии, надо вывести и из состава президиума ЦИК и вообще из ЦИК".

Схожим образом построили свои выступления Шкирятов и Акулов. Говорили только об аппарате секретариата ЦИК СССР. О том, каким он был плохим при Енукидзе, как была проведена в нем чистка, каким он стал теперь. Правда, Акулов - но, видимо, в силу своего нового положения - затронул еще и вопрос охраны Кремля. "Сейчас комендант Кремля,- сообщил он,- имеет специального заместителя, который ведает только охраной Кремля и который в этой части подчинен НКВД... Секретариат ЦИК к охране не имеет никакого отношения".

Лишь генеральный секретарь ЦК КП(б) Украины С. В. Косиор, выступивший сразу после Берии, счел необходимым высказаться по всем проблемам, затронутым в докладе Ежова. Он также начал с выстрела в Смольном, связал его с тем, что Енукидзе "аппарат ЦИК передал в руки классовых врагов: троцкистов, белогвардейцев и всякой сволочи,., открыл двери всякого рода террористам и кому угодно". Затем обрушил свой гнев на бывших лидеров партии. "Совершенно ясна,- сказал он,- линия Зиновьева, Каменева и Троцкого. Совершенно ясно, что все эти люди, делавшие раньше ставку на наши трудности, на то, что мы сломаем себе шею на целом ряде мероприятий крупных и мелких, которые проводились под

стр. 100

руководством ЦК и товарища Сталина нашей партией и нашей страной. Их ставка оказалась битой. На что теперь эти люди могут надеяться? Их последняя ставка, их последняя надежда- террор, это совершенно ясно. То, что здесь читал т. Ежов, не требует никаких комментарий, никаких добавлений. Лозунг оголтелого террора дает Троцкий всем своим сторонникам. Организаторами террористической борьбы здесь были Зиновьев и Каменев. Это значит, что мы должны рассматривать как прямого врага не только троцкиста, не только зиновьевца, а каждого - кто бы он ни был- кто хотя бы в малейшей степени ведет себя двусмысленно, кто играет на руку классовому врагу. Мы должны его изолировать, ибо это опасный враг. Тут мы не можем делать никакой разницы между белогвардейцами, всякого рода офицерскими террористическими организациями, с одной стороны, и троцкистами и зиновьевцами с другой. Эта разница давно исчезла. Мы должны с ними расправиться беспощадно".

Вернувшись затем к Енукидзе, к собственно "Кремлевскому делу", Косиор в оценках услышанного превзошел докладчика. "На примере Енукидзе,- заявил он,- мы должны показать партии тип человека, людей, которые являются самым слабым нашим местом, которые являются основной опорой, ставкой классовых врагов. Людей, которые в Ленинграде допустили убийство тов. Кирова, мы судили и сурово наказали их по советским законам. Здесь мы имеем дело нисколько не меньшей значимости, наоборот - фактами еще большей значимости. Вот почему тут должно быть применено самое суровое наказание". И предложил исключить Енукидзе из партии, сознавая, что в таком случае у НКВД появится право арестовать последнего.

Затем слово предоставили и Енукидзе, который не стал каяться в грехах подлинных или мнимых, а воспользовался трибуной чтобы решительно отвести от себя основные обвинения. "Тут было много неправильного сказано в отношении аппарата ЦИК. Во-первых, аппарат этот многократно менялся за все время своего существования. И в смысле качественного состава, и в смысле партийной прослойки он подвергался изменениям. Но не изменялся порядок приема работников в Кремль. Это можно проверить по документам. Всякий поступающий работать в Кремль проходил определенный стаж проверки и лишь после этого зачислялся в штат. Проверка проходила с участием органов наркомвнудела. Никто не принимался в Кремль без их отзыва. Это относится решительно ко всем сотрудникам". И почти сразу же, вполне преднамеренно вернулся к тому же. "Я повторяю,- резко подчеркнул Авель Сафронович,- что за все время моей работы в Кремле как руководителя аппарата у меня никаких серьезных конфликтов на этой почве с органами наркомвнудела не было... Всегда во всех вопросах охраны органы наркомвнудела привлекались и без них, конечно, ничего не делалось".

Отклонив таким образом главное обвинение, вернее, разделив ответственность за все происшедшее с НКВД, Енукидзе убедительно объяснил и свою позицию после принятия решения от 3 марта. "После того,- сказал он,- что было обнаружено в библиотеке и комендатуре Кремля и тотчас же после того, как это стало мне известно, я немедленно же заявил товарищам - членам политбюро, что снятие меня с поста секретаря ЦИК совершенно правильно. Я своим отношением и своим доверием к аппарату не обеспечивал безопасность в Кремле и потому меня надо было снять". И тут же вновь перешел в атаку: "Я очень сожалею, что тут были притянуты вопросы личного разложения, сожительства с некоторыми и так далее. Я здесь, товарищи, совершенно откровенно вам говорю, что ни с кем из арестованных я не сожительствовал. Абсолютно. Поскольку это было повторено здесь, то это заставляет меня еще раз перед вами это сказать".

И только затем Енукидзе позволил себе признание ошибок, покаяние. "Когда мне,- разъяснил он,- комендант Кремля сообщил, что вот такая-то уборщица ведет контрреволюционные разговоры, в частности против товарища Сталина, я вместо того, чтобы немедленно арестовать и передать эту уборщицу в руки наркомвнудела, сказал Петерсону: проверьте еще раз,

стр. 101

потому что было очень много случаев оговора - зря доносили против того или другого. Конечно, нельзя было терпеть такое положение и нужно было немедленно же принять меры. Это мое распоряжение коменданту Кремля попало в руки наркомвнудела и затем к товарищу Сталину. Товарищ Сталин первый обратил на это внимание и сказал, что это не просто болтовня, что за этим кроется очень серьезная контрреволюционная работа. Так и оказалось на самом деле".

Признал Енукидзе и иное. То, что принял Раевскую на службу в правительственную библиотеку несмотря на возражения НКВД. Что затянул реорганизацию охраны Кремля, намеченную именно им, а никем иным, еще осенью 1934 года. Что принятие на работу в аппарат ЦИК СССР "бывших людей" явилось с его стороны потерей бдительности, хотя "об этих лицах известно было также и органам наркомвнудела". Особо, весьма детально остановился Енукидзе на положении, сложившемся в правительственной библиотеке. Сказал, что "никаких подозрений в отношении Розенфельд", которая "с 1917 года работала в кремлевских учреждениях", не имел. Но, конечно же, "должен был быть настороже, видя ее родственную связь с Каменевым". Признал, что "знал из этой компании Раевскую", но "остальных арестованных, которые оказались в террористической группе из состава работников библиотеки и Оружейной палаты, я лично не знал". Решительно отверг Енукидзе и слова Ежова, точнее - версию следователей НКВД о том, что он якобы посылал своего секретаря Минервину к Сталину для того, чтобы устроить в домашней библиотеке последнего Н. Розенфельд и Раевскую.

Словом, построил свою защиту Енукидзе весьма умело, даже профессионально. И потому завершил свое выступление весьма своеобразно: "Мне кажется, что в дальнейшем ни годы мои, ни здоровье не позволят мне подняться на ту высоту доверия, которую я занимал. Несмотря на это, я ни в малейшей степени не прошу у партии снисхождения. По отношению ко мне нужно применить именно ту меру, которая может послужить уроком в дальнейшем для всякого коммуниста, стоящего на том или ином посту, чтобы действительно усилить бдительность и поставить работу нашей партии и наших советских органов так, чтобы они могли спокойно и плодотворно работать".

Явная двойственность выступления Енукидзе, его готовность, с одной стороны, принять любое наказание и, с другой - решительное отклонение практически всех предъявленных обвинений, недвусмысленное напоминание, что слишком многое, ставящееся ему в вину, делалось им совместно с НКВД, неизбежно вызвало возобновление прений.

Первый секретарь Свердловского обкома И. Д. Кабаков поторопился восстановить ту атмосферу, что царила на пленуме во время доклада Ежова, придти на помощь обличителям Енукидзе. "Зачем,- риторически вопрошал он,- нужно было ему брать под защиту квалификацию аппарата, когда здесь стоит вопрос о другом, о политической измене партии. Надо же установить, в интересах каких классов допущена слепота, для чего, для каких дел и кто позаботился о том, чтобы враги проникли в Кремль?" Не стремясь установить истину, не желая разобраться в сути дела, Кабаков взял НКВД под защиту: "Как отвечает Енукидзе? Каждый служащий принимался с ведома наркомвнудела, наркомвнудел всех проверял. Стало быть, ответственность с Енукидзе снимается и виновным является аппарат т. Ягоды. Так ведь был поставлен вопрос? Мне кажется, здесь Енукидзе продолжает линию, я бы сказал, либерала". Не довольствуясь сказанным, Кабаков тут же уточнил свой взгляд на обсуждавшуюся проблему: "Здесь вопрос идет не о преступлении, допущенном в ходе текущего строительства, а о судьбах международной революции, об охране жизни вождя международного коммунистического движения. Мы обязаны сохранить эту жизнь". А в заключение добавил: Надо "внести вопрос" о Енукидзее "в судебные органы. Надо его судить по существу его преступлений".

Член политбюро, секретарь ЦК ВКП(б) и одновременно нарком путей сообщения Л. М. Каганович также как и Ежов вернулся к убийству Кирова,

стр. 102

напрямую связав его с "Кремлевским делом". Поспешил охарактеризовать Троцкого, Зиновьева и Каменева презренными врагами народа, а о Енукидзе сказал, что тот своим преступным бездействием создал опасность "для жизни самого дорогого для нас человека, для товарища Сталина". Видимо, знакомый и со сценарием пленума, и с тем окончательным решением, которое предстояло принять, Каганович объяснил: "Тов. Енукидзе не является оппозиционером. Тов. Енукидзе по своему характеру, конечно, не может сочувствовать террористам, которые готовят покушение на жизнь лучших людей партии. Однако,-на примере т. Енукидзе видно, насколько большевик, потерявший облик и внутреннее существо большевика, дискредитирует и срывает основы большевистской партии и содействует врагам не только этой дискредитацией, но и созданием для них благоприятной обстановки, для их гнусной, враждебной деятельности".

При этом Каганович приоткрыл завесу тайны, окутывавшей ход дела Енукидзе. Рассказал о том, о чем участники пленума могли лишь догадываться, связывая воедино немногие известные им факты. "Как только,- поведал он- получили первые данные об аппарате ЦИК, тов. Сталин собрал нас, поставил вопрос, что надо Енукидзе снять с поста секретаря ЦИК... Затем по ходу следствия, когда выяснились еще другие факты, тов. Сталин поставил вопрос, что нельзя держать Енукидзе на таком посту, как пост председателя Закавказского ЦИК. Сняли его с поста председателя Закавказского ЦИК и дали ему работу уполномоченного по курортам в Кисловодске. Сейчас, когда выяснились все материалы, о которых доложил тов. Ежов, совершенно ясно, что Енукидзе должен понести серьезное наказание".

Пожалуй, самой агрессивной и нетерпимой оказалась речь Ягоды. И это понятно, ибо ему пришлось прежде всего защищать себя, свое ведомство. Защищать, пренебрегая тем, что слишком хорошо было известно участникам пленума о реальной практике подбора кадров. "Я думаю, товарищи,- начал выступление Ягода,- что Енукидзе своим выступлением уже поставил себя вне рядов нашей партии". Заявил так, наверняка для того, чтобы пресечь на корню слишком опасное для него дальнейшее обсуждение вопроса о проверке НКВД всех сотрудников Кремля, об ответственности за политическую их благонадежность прежде всего СПО. Мало того, попытался всю вину за провал такой работы, явно не относящейся к компетенции Енукидзе, возложить именно на него.

"Енукидзе с давних пор,- продолжал нарком внутренних дел,- являлся притягательным центром для враждебных и чуждых элементов. Я напомню Енукидзе целый ряд фактов, которые показывают, что уже в 1928 году шел процесс его перерождения и притупления бдительности в отношении врага". И действительно сказал, не вдаваясь, однако в подробности, о двух старых делах - "агента английской разведки" Мак-Кибена и "террориста Любарского, который хотел совершить покушение на тов. Калинина, а убил военного работника Шапошникова". Правда, связал с Енукидзе не их самих, а жену первого и сестру второго. Возможно, чтобы лишний раз подчеркнуть аморализм Енукидзе. "На деле Енукидзе,- продолжал Ягода,- беря под свою ответственность лиц, удаления которых мы требовали, сорвал нашу работу и демобилизовал наших работников, занимавшихся проверкой этих лиц, ибо Енукидзе как секретарь ЦИК пользовался у нас достаточным авторитетом. Больше того, Енукидзе не только игнорировал наши сигналы, но завел в Кремле свое параллельное "ГПУ" и, как только выявлял нашего агента, он немедленно выгонял его. Конечно, все это не снимает с меня ответственности. Я признаю здесь свою вину в том, что я в свое время не взял Енукидзе за горло и не заставил его выгнать всю эту сволочь. Все, что говорил здесь Енукидзе, это сплошная ложь... Вы здесь перед пленумом столько налгали, Авель, что нужно не только исключить вас из партии, нужно, по-моему, арестовать вас и судить".

Лишь только потому, что на заседании появилось непредусмотренное предложение, высказанное Косиором и Ягодой- арестовать Енукидзе и судить его, Ежову пришлось выступить вновь, на этот раз в роли уже не

стр. 103

прокурора, а судьи. Он вынужден был признать достаточно серьезными промахи в работе органов безопасности: "Вину НКВД,- отметил он,- когда она есть, никто и никогда не замазывал". Ежов напомнил об осуждении Медведя и "других коммунистов, виновных в служебных упущениях, связанных с убийством тов. Кирова". И вслед за тем окончательно сформулировал требующееся решение: "Если Енукидзе в своей речи по существу оправдывает все случившееся, а из речи это вытекает, если он не рвет своей связи, не пересматривает своих отношений ко всей этой белогвардейской своре, с которой он был связан, то, видимо, он хочет и решил порвать с партией".

Разумеется, после столь явного намека все проголосовали за вывод Енукидзе из ЦК, большинство - за его исключение из партии, и лишь меньшинство - за арест и предание суду, как предлагали Косиор и Ягода (18).

Через день советские газеты опубликовали сообщение о состоявшемся пленуме и принятых им резолюциях. Вторая из них гласила: "О служебном аппарате ЦИК СССР и т. Енукидзе. 1. Одобрить мероприятия контрольных органов по проверке и улучшению служебного аппарата ЦИК Союза ССР. 2. За политике- бытовое разложение бывшего секретаря ЦИК СССР А. Енукидзе вывести из состава ЦК ВКП(б) и исключить из рядов ВКП(б)" (19).

Практически сразу же, начиная с 13 июня, во всех краях, областях, в Москве и Ленинграде прошли партийные активы, на которых "разъяснялись" решения пленума. И по первому пункту- "Об уборке урожая и сельскохозяйственных заготовках", и по второму. В последнем случае для того, чтобы объяснить коммунистам маловразумительную формулировку "политико-бытовое разложение". Опубликованные же в "Правде" доклады на этих активах, сделанные руководителями самых крупных организаций, позволили и беспартийным узнать о происшедшем. Нет, не понять, а окончательно запутаться в сути событий из-за намеков на некую взаимосвязь Енукидзе с убийством Кирова, с "вредительством", неприкрытых угроз в адрес "классового врага", требований "усилить борьбу" с "гнилым либерализмом", "ротозейством", "самоуспокоенностью" и "благодушием". О том, что произошло с аппаратом ЦИК СССР, о собственно "Кремлевском деле" не было сказано, не было опубликовано ни слова.

На партактиве Москвы Н. С. Хрущев заявил: "...На предприятиях у нас были случаи порчи оборудования, в столовых - отравления пищи. Все это делают контрреволюционеры, кулаки, троцкисты, зиновьевцы, шпионы и всякая другая сволочь, которая объединилась теперь под единым лозунгом ненависти к нашей партии, ненависти к победоносному пролетариату. Злодейское убийство товарища Кирова в декабре прошлого года, дело Енукидзе должно мобилизовать всю партию, должно поставить нас на ноги, должно заставить нас так организовать нашу работу, чтобы ни один мерзавец не смог творить своего подлого дела" (20).

В Ленинграде выступил А. А. Жданов: "Ярким примером коммуниста, забывшего свои элементарные по отношению к партии обязанности, попавшего в цепкие лапы классового врага и потерявшего свое партийное лицо, является Енукидзе... Енукидзе проявил не только недопустимое для большевика ротозейство, которым пользовались враги, но и оказывал прямую поддержку этим врагам... Дело Енукидзе показывает еще раз, что главным препятствием, мешающим разоблачать происки классового врага, является наша самоуспокоенность и благодушие" (21).

Еще больше должна была всех запутать, запугать, подготовить к "охоте на ведьм" публикация доклада Косиора- единственная, обличавшая былых вождей былой оппозиции: "Из тех материалов, которые мы имели в связи с делом Енукидзе, для всех нас совершенно ясно, что и Зиновьев, и Каменев были не только вдохновителями тех, кто стрелял в тов. Кирова. Они были прямыми организаторами этого убийства. Они действовали в полном согласии с контрреволюционером Троцким... На что же теперь может рассчитывать враг? Только на разного рода террористические вы-

стр. 104

ходки, на всякие попытки пакостить нам. И вот товарищи, сила этих врагов, к сожалению, еще в том, что у нас есть такие ?коммунисты", как Енукидзе". И сделал категорический вывод: "ярость классового врага усиливается, он бесится, а это требует от нас все более ожесточенной борьбы с ним" (22).

Самым же жестким, даже кровожадным стал доклад, сделанный генеральным секретарем комсомола А. В. Косаревым на XI пленуме ЦК ВЛКСМ и широко растиражированный многими газетами. Говоря об актуальных задачах коммунистического воспитания молодежи, он свел их основу к "борьбе с классовым врагом", приведя в качестве примера "дело" Енукидзе: "Классовая борьба не затухает, а принимает новые, более сложные формы. Враг не уступает добровольно своего места. Его можно убрать только насильственно, методами экономического воздействия, методами организационно-политической изоляции, а когда в этом есть потребность - и методами физического истребления" (23).

На этом хорошо организованная трехнедельная пропагандистская кампания внезапно завершилась. Печать о деле Енукидзе забыла. Навсегда. Забыли о нем и в партийных организациях. И лишь месяц спустя состоялись те самые закрытые процессы, которые и призваны были обосновать, подтвердить все те обвинения, которые выдвинул на пленуме Ежов и закрепили априорно члены ЦК. Процессы, завершившиеся несколько иначе, нежели хотелось бы Ягоде, на чем он по существу настаивал 2 мая, адресуясь лично к Сталину.

Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством В. В. Ульриха в закрытом заседании - без участия обвинения и защиты, 27 июля осудила по "Кремлевскому делу" 30 человек. Двух (вместо двадцати пяти), Синелобова и Чернявского, приговорили к расстрелу; девятерых, в том числе Л. Б. Каменева, его брата и первую жену последнего - к 10 годам тюремного заключения; остальных - к заключению на срок от 7 до 2 лет. В тот же день Особое совещание НКВД по тому же делу приговорило к тюремному заключению на срок от 5 до 3 лет сорок два человека, к ссылке на 3 и 2 года - тридцать семь человек, к высылке из Москвы - одного (24).

Итак, следствие по "Кремлевскому делу" завершилось и приговоры были вынесены. Но резкие повороты в судьбе Енукидзе, оказавшемся слишком тесно связанным с этим делом, на том не закончились. В июне 1936г., на очередном пленуме ЦК- том самом, на котором Сталин выступил с докладом о проекте новой конституции СССР, вновь всплыло дело Енукидзе. Говорили же о нем так, словно и не были предъявлены ему год назад страшные обвинения, как- будто и не собирались его арестовывать и отдавать под суд.

"МОЛОТОВ. Есть предложение вопрос о т. Енукидзе рассмотреть. Было его заявление о восстановлении его в члены партии месяцев пять назад, т. е. о принятии его в члены партии. Он обращался к пленуму ЦК - это было месяцев пять назад, но тогда ставить этот вопрос было бы слишком быстро после решения ЦК об исключении.

СТАЛИН. Тогда вышло бы- на одном пленуме исключили, на другом приняли.

МОЛОТОВ. Теперь прошел год со времени исключения т. Енукидзе. Есть такое предложение, что пленум снимает запрещение о принятии т. Енукидзе в партию и предоставляет этот вопрос решить местным организациям, куда он может обратиться.

ВОРОШИЛОВ. Никто не рискнет его принять.

ГОЛОС. Принять на пленуме.

МОЛОТОВ. Это будет очень торжественно для т. Енукидзе, принимать его на пленуме. Если его не примут, тогда он сможет апеллировать в ЦК. Может быть, его просто примут после решения пленума о том, что снимается запрещение. Это на девять десятых открывает ему двери.

КОСИОР. Это для той организации, где он работает, такое решение.

МОЛОТОВ. Голосую. Кто за принятие этого предложения, прошу поднять руки. Кто против? Принято" (25).

Косиор далеко не случайно вступил в обсуждение. Ведь не кому-либо,

стр. 105

а именно ему предстояло заниматься проблемой приема в партию Енукидзе, работавшего с сентября 1935 г. на Украине, в Харькове - руководителем областной конторы Цудортранса. Потому-то Косиор и стремился уточнить мнение двух высших лиц страны. Понять их истинные намерения, дабы не ошибиться. Не попасть впросак...

Столь положительный сдвиг в судьбе Енукидзе - хоть и не полное, но прощение!- не оказался длительным. Всего через восемь месяцев, 11 февраля 1937 г., его арестовали, а 21 августа он вместе с бывшим комендантом Кремля Петерсоном, некоторыми другими предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР. Всем им инкриминировали участие в заговоре с целью убийства Сталина в Кремле, признали виновными и в тот же день расстреляли.

За прошедшие с тех пор шесть с лишним десятилетий все, что было связано с превратностями в жизни Енукидзе, кануло в Лету. Но загадки, порожденные событиями 1935 года, остались. Все еще, несмотря на реабилитацию всех участников "Кремлевского дела", остаются без ответов вопросы, порожденные им. И прежде всего - почему вообще возникло это сложное, запутанное "дело" Енукидзе - "кремлевское". Может быть, прав был Орлов, и причина столь жутких жертвоприношений кроется в почему-то оказавшихся важными именно тогда для Сталина его расхождениях с Енукидзе в вопросах истории социал- демократических организаций Закавказья? В пользу именно такого предположения, казалось бы, говорят два неоспоримых факта. То, что на июньском 1935 г. пленуме Берия обвинил Енукидзе в "фальсификации" истории большевистских организаций, а Каганович подчеркнул личную роль Сталина в создании, развитии дела Енукидзе. Поэтому следует тщательно рассмотреть данную версию.

29 декабря 1934 г. "Правда" опубликовала обычную для себя, сугубо календарную статью сотрудника Института истории партии им. Шаумяна при ЦК КП(б) Азербайджана А. Раевского, посвященную 30-летию бакинской забастовки. Работая над нею, автор использовал, среди прочих материалов, и автобиографию Енукидзе. Всего лишь автобиографию, не претендующую ни на что иное. А 1 января 1935 г. центральный орган ЦК ВКП(б) выступил со своеобразным самоопровержением. В небольшой редакционной заметке "Исправление ошибок" признал, что в статье Раевского допущены серьезные искажения исторических фактов: "2. О товарище Енукидзе говорится как об организаторе подпольной типографии в Баку в 1904 году. На самом деле нелегальная типография в Баку была организована в 1900 году Владимиром Кецховели, одним из первых руководителей большевиков в Закавказье, убитом в 1903 году тюремной охраной в Метехском замке в Тифлисе. 3. В статье Раевского в том же номере "Правды" сказано, что бакинская партийная организация была создана в 1899 году Авелем Енукидзе и Владимиром Кецховели. На самом деле бакинская социал-демократическая организация существовала уже в 1896-1897 годах. Этой организации был придан облик большевистской, "искровской" организации в 1900-1901 годах тем же Владимиром Кецховели, одним из первых (если не первым) большевиков- "искровцев" в Закавказье среди грузинских социал-демократов".

Видимо, не сочтя эту публикацию столь уж важной, Енукидзе откликнулся на нее лишь две недели спустя. 16 января "Правда" поместила его ответ- "К вопросу об истории закавказских партийных организаций". В нем автор полностью солидаризировался с мнением редакции и, в частности, отметил: "В порядке самокритики и я должен исправить допущенные мною ошибки в словаре ?Гранат" (авторизованная биография)".

Все это достаточно убедительно свидетельствует, что разногласия возникли между редакцией "Правды" и Раевским, а не между Сталиным и Енукидзе. Более того, не может быть и речи о личной заинтересованности Сталина, ибо о нем, о его роли никто вообще не упоминал. Единственное, что можно предположить, так это то, что именно Сталин мог инициировать критику статьи Раевского, выступив в защиту истинной роли Кецховели. И только.

Но даже если все же принять суть версии Орлова, то все же остается

стр. 106

необъяснимым слишком многое. Прежде всего, зачем нужно было для снятия Енукидзе с поста секретаря ЦИК СССР заводить "Кремлевское дело". Ведь для достижения того же результата достаточно было поступить гораздо проще. Просто принять соответствующее решение политбюро. Даже без мотивировки, если ее столь уж необходимо было скрыть, либо объяснив отстранение возрастом и состоянием здоровья. Да еще дополнить такие действия установочной статьей в "Правде", которая излагала бы нужный вариант истории большевистских организаций Закавказья. Такой, какой оказалась публикация доклада Берии на тифлисском партактиве 21-22 июля 1935 г.,- "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье" - "Правдой" в конце июля - начале августа(26).

Конечно, для гипотезы о личностном характере конфликта Сталина и Енукидзе есть и иное, более веское доказательство. Демонстративное нежелание последнего участвовать в разработке новой конституции. Представление собственного варианта поправок к ней- предельно скупого, ограниченного уровнем местного самоуправления. Отказ реформировать то, на чем настаивал Сталин - прежнюю, "классовую" избирательную систему. Подтверждением такого предположения служит совпадение достаточно важных событий, что никак не могло быть случайным. 10 января Сталин получил от Енукидзе его проект поправок к конституции. 14 января поручил разработку основ принципиально новой, внеклассовой избирательной системы Молотову. 20 января начались аресты, породившие "Кремлевское дело". 25 января Сталин направил членам политбюро записку об ошибках Енукидзе и необходимости решительно изменить действующую конституцию (27). Мало того, даже частичное прощение Енукидзе - разрешение подать заявление о приеме в партию, опять же совпадает до дня с важнейшим этапом в ходе подготовки новой конституции. С одобрением пленумом ЦК 1 июня 1936 г. проекта, представленного Сталиным.

Однако против двух вариантов данной гипотезы есть и весьма серьезные возражения. Арест более ста человек, формирование из них неких "групп", обвинение всех их в подготовке террористических актов и возложение чуть ли не прямой ответственности за "кремлевский заговор" на одного Енукидзе выглядят откровенным перебором, явно излишни, а потому и плохо укладываются в оба варианта версии. Противоречит ей и иное. Решение политбюро "Об охране Кремля", смещение Петерсона, второй суд над Каменевым, наконец, весь ход и содержание июньского 1935 года пленума. Все это не только не требовалось в данном гипотетическом случае, но и наборот могло подчеркнуть личностный характер конфликта Сталин - Енукидзе, что отнюдь не служило интересам генсека.

Противоречит данной гипотезе в любом ее варианте и иной мотив. Психологический. То, что многие историки называют "патологическим страхом тирана за свою жизнь, власть". В пользу такой подоплеки событий вроде бы говорит четкая, откровенная и однозначная ориентированность "Кремлевского дела". Настойчивое желание продемонстрировать существование прямой угрозы для жизни Сталина, доказать, что все противники его курса - от белогвардейцев до троцкистов и зиновьевцев - сплотились ради его физического устранения. Разумеется, по сугубо политическим причинам. Но в таком случае конкретные меры по обеспечению безопасности высших должностных лиц страны, и особенно Сталина, принятые тогда, в первой половине 1935 г., оказываются явно не адекватными предполагаемому страху, тому, о чем поведал на пленуме Ежов. Ведь все изменения в организации службы охраны Кремля, узкого руководства свелись лишь к переподчинению комендатуры Кремля, передаче ее в ведение НКВД. Мало того, в гипотезу, основанную на таком мотиве, никак не укладывается и само "дело" Енукидзе, и то значение, которое ему было придано на пленуме.

Рассматривая гипотезу, признающую "Кремлевское дело" от начала до конца вымышленным, следует учесть возможность и иного ее толкования. Признание вполне вероятной возможности инициирования "дела" Ягодой. В пользу чего свидетельствует, собственно, и само следствие,

стр. 107

и его результаты. Переход контроля за Кремлем уже 14 февраля в руки НКВД, что неизбежно привело к усилению роли именно этого ведомства. Повышение значимости Ягоды, Агранова, "сумевших" раскрыть "заговор", предотвратить покушение на Сталина, спасти ему жизнь. Кроме того, "дело" должно было бы компенсировать просчеты, допущенные сотрудниками наркомата и приведшие к убийству Кирова.

Но не менее значимые факты опровергают и данную гипотезу. Во-первых, появление "Кремлевского дела" наносило серьезный удар по престижу НКВД, ибо он, и никто иной, занимался предварительной проверкой всех тех, кого предстояло взять на работу в Кремль, в том числе и в комендатуру. Следовательно, свидетельствовало об очередных просчетах наркомата, ставило под сомнение компетентность его сотрудников, их умение и навыки. Во-вторых, в данной схеме напрочь отсутствует место для странного решения судьбы Петерсона, для акцентирования внимания на аморальном облике Енукидзе. Не объясняет такая гипотеза и иного, весьма существенного. Отсутствия улик; создание следствием слишком уж разветвленной, нарочито обширной "контрреволюционной организации"; отведение роли будущих террористов женщинам-библиотекарям. Нет, измыслен-ный профессионалами НКВД "заговор" должен был выглядеть более убедительным, доказуемым.

Теперь рассмотрим альтернативную гипотезу. Самую парадоксальную. Предположим, что заговор действительно существовал. Есть ли факты, подтверждающие это? Да, хотя и появились они лишь два года спустя, да еще и носят весьма специфический, малоубедительный характер - только показания подследственных на допросах. В день ареста Енукидзе- И февраля в Харькове, и Петерсон - 27 апреля в Киеве дали разным следователям идентичные до деталей признательные показания. Рассказали о том, что готовили переворот и арест либо убийство в Кремле Сталина, Молото-ва, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе (28). А 19 мая 1937 г. и Ягода, но через полтора месяца после ареста, также назвал Енукидзе в числе "заговорщиков" "организации правых". Подтвердил это откровение ссылкой на слова, якобы сказанные Енукидзе в 1932 или 1933 году: "Мы также, как и они (троцкисты, зиновьевцы. - Ю. Ж.) против генеральной линии партии. Против Сталина... Мы можем хладнокровно готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы". Далее Ягода продолжил: "Планы правых в то время сводились к захвату власти путем так называемого дворцового переворота. Енукидзе говорил мне, что он лично по постановлению центра правых готовит этот переворот. По словам Енукидзе, он активно готовит людей в Кремле и в его гарнизоне (тогда еще охрана Кремля находилась в руках Енукидзе)... Енукидзе заявил мне, что комендант Кремля Петерсон целиком им завербован, что он посвящен в дела заговора. Петерсон занят подготовкой кадров заговорщиков-исполнителей в Школе (им.) ВЦИК, расположенной в Кремле, и в командном составе кремлевского гарнизона... В наших же руках и московский гарнизон... Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами". И добавил: "Я хочу здесь заявить, что в конце 1933 года Енукидзе в одной из бесед говорил мне о Тухачевском как о человеке, на которого они ориентируются, и который будет с нами".

26 мая, на очередном допросе, Ягода вновь вернулся к затронутой ранее теме: "Когда по прямому предложению Сталина я вынужден был заняться делом ?Клубок", я долго его тянул, переключил следствие от действительных виновников, организаторов заговора в Кремле - Енукидзе и других, на ?мелких сошек", уборщиц и служащих... Я уже говорил, что инициатива дела ?Клубок" принадлежит Сталину. По его прямому предложению я вынужден был пойти на частичную ликвидацию дела. С самого начала мне было понятно, что тут где-то порвалась нить заговора Енукидзе в Кремле, что если основательно потянуть за оборванный конец, вытянешь Енукидзе, а за ним и всех нас- участников заговора. Так или иначе, но Енукидзе я считал в связи с этим проваленным, если не совсем, то частично". Весной 1935 г., продолжал Ягода, Петерсон заявил ему, что "Енукидзе

стр. 108

и он сам очень обеспокоены материалами о заговоре, которые попали в НКВД... В следствии я действительно покрыл Петерсона, но мне надо было его скомпрометировать, чтобы снять его с работы коменданта Кремля. Я же все время стремился захватить охрану Кремля в свои руки, а это был удобный предлог. И мне это полностью удалось... Петерсон был после этого снят, вместе с ним из Кремля была выведена Школа (им.) ВЦИК. В Кремль были введены войска НКВД" (29).

Если скорректировать лексику протоколов, точнее- следователей, не воспринимать дословно, в прямом смысле такие понятия, как "организация", "центр", даже "заговор", то перед нами возникнет четкий и даже честный пересказ хода следствия по "Кремлевскому делу". Вернее, как оказывается, по делу "Клубок", которое было поручено Ягоде лично Сталиным. И именно данный факт следует признать бесспорным, ибо ни под каким давлением- физическим или моральным, Ягоде не позволили бы придумывать подобное и, тем более, следователям- вносить в протоколы.

Согласуются с такой оценкой приведенных выше отрывков из показаний Ягоды и даже до некоторой степени подтверждают их следующие факты. Во-первых, весьма двусмысленные фразы Сталина в речи, произнесенной 4 мая 1935 г. перед выпускниками военных академий. "Эти товарищи,- сказал он,- не всегда ограничивались критикой и пассивным сопротивлением. Они угрожали нам поднятием восстания в партии против Центрального комитета. Более того, они угрожали кое-кому из нас пулями... Видимо, они рассчитывали запугать нас и заставить нас свернуть с ленинского пути... Понятно, что мы и не думали сворачивать с ленинского пути... Правда, нам пришлось при этом по пути помять бока кое-кому из этих товарищей. Но с этим уже ничего не поделаешь. Должен признаться, что я тоже приложил руку к этому делу" (30).

Конечно, такие слова можно объяснить намеком на борьбу с лидерами оппозиции либо на процессы, порожденные убийством Кирова. Но в таком случае непонятно, почему же Сталин открыто не назвал неких "товарищей", которым "намяли бока". Не назвал поименно Троцкого, Зиновьева, Каменева. Более того, после шумного освещения в январе 1935 г. прессой "дела" Зиновьева и Каменева, обвинения их в причастности к выстрелу в Смольном, невозможно было говорить, имея их в виду, о "критике и пассивном сопротивлении". Если же предположить, что Сталин намекал на "Кремлевское дело" и на Енукидзе, то тогда все встает на свои места. Объясняется и то, что Енукидзе не был назван прямо - до завершения следствия, до процесса и, главное, пленума ЦК говорить о нем открыто было нельзя. Преждевременно.

Согласуется со словами Сталина, что он "приложил руку к этому делу" и выступление Кагановича на пленуме. Его слова о том, что Сталин сыграл главную роль в создании дела Енукидзе, о чем шла речь выше. Наконец, в известной степени подтверждает показания Ягоды и то, что произошло вскоре после процессов по "Кремлевскому делу". Ничем не мотивированное решение политбюро от 5 сентября 1935 г. о переводе А. И. Корка с поста командующего Московским военным округом на должность начальника Военной академии им. Фрунзе; его заместителя Б. М. Фельдмана - в аппарат НКО; увольнение в отставку командующего ПВО МВО М. Е. Медведева.

Итак, на сегодняшний день- до существенного расширения источ-никовой базы, до рассекречивания материалов, хранящихся в Центральном архиве ФСБ, приходится признать несомненным следующее. Из всех возможных гипотез, призванных объяснить и "Кремлевское дело", и дело Енукидзе, позволяет включить в себя все до единого известные факты лишь та, что исходит из признания реальности существования заговора против Сталина и его группы.

Здесь, правда, сразу же следует уточнить: а были ли объективные предпосылки или, хотя бы, теоретическая возможность подобного? Ответ на этот, никогда ранее не задававшийся вопрос должен быть

стр. 109

положительным. Ведь отвергнув саму принципиальную возможность заговоркак радикальной формы противостояния внутри ВКП(б), следует тем самым исключить достаточно хорошо известное- весьма сильные оппозиционные настроения, не раз перераставшие в открытый конфликт. Разногласия, порожденные слишком многим. Во внутренней политике - провалом первой пятилетки, связанный с ним неизбежный поиск виновных, выхода из кризисной ситуации. Во внешней - уже не вызывавшей сомнения полной смены курса, которым с 1917г. следовала партия в целом, Коминтерн, СССР как государство. И еще потому, что часть наиболее сознательных, убежденных и, вместе с тем, самых активных коммунистов, особенно участники революции и гражданской войны, сохранили собственное мнение по всем возникшим проблемам, не желая ни принимать новый курс Сталина, ни становиться откровенными конформистами. Продолжали ориентироваться только на мировую революцию, сохранение незыблемыми классовых основ Республики Советов, диктатуры пролетариата. Не желали отказываться от того, что являлось смыслом их жизни. От единственной цели- достижимой, как они полагали.

Енукидзе и Петерсон, Ягода и его заместители по наркомату, начальники отделов относились именно к такой категории большевиков. К тем, кого называли непреклонными, несгибаемыми. Они, да и не только они, в силу своего политического опыта, не могли не понимать, к чему все идет. А к решительному сопротивлению их могло подвигнуть многое, но окончательно - вступление СССР в Лигу наций, всегда оценивавшейся Лениным и Троцким, Зиновьевым да и совсем недавно Сталиным, только негативно, как орудие империализма.

Подвигнуть на действия могла и пошедшая полным ходом подготовка создания Восточного пакта - оборонительного антигерманского блока с Францией, Чехословакией и, как предполагалось, с Великобританией. Иными словами, воссоздание хотя и с новыми задачами все той же Антанты, которая не так уж давно пыталась удушить советскую республику, открыто боролась с нею в годы гражданской войны.

Повлиять на радикализацию настроений мог и отказ - перед прямой угрозой фашизма- от прежней замкнутости, своеобразного сектантства Коминтерна. Первые попытки создать народные фронты, которые объединили бы вчерашних заклятых врагов, коммунистов и социал-демократов. Наконец, последней каплей, переполнившей чашу терпения, могло стать и стремление Сталина изменить конституцию, исключив из нее все, что выражало классовый характер Советского Союза, его государственной системы.

Когда же мог возникнуть заговор с целью отстранения от власти группы Сталина? В протоколе допроса Ягоды утверждается - в 1931-1932 годах. Вполне возможно, ибо именно тогда разногласия в партии достигли своего очередного пика: "дела" Слепкова ("школа Бухарина"), Сырцова-Ломинадзе, "право-левой организации" Стэна, группы Рютина, высылка за связь с последней в Минусинск и Томск Зиновьева и Каменева. Но скорее всего, тогда возникла еще неясная, неоформившаяся мысль. Заговор же как реальность, опять же если он существовал, скорее следует отнести к концу 1933 - началу 1934 годов. Как своеобразный отклик на дошедший до СССР призыв Троцкого "убрать Сталина", совершить новую, "политическую", революцию, ликвидировав "термидорианскую сталинистскую бюрократию".

Разумеется, в данной гипотезе должно насторожить отсутствие улик. Прямых или косвенных, но неопровержимых. И для этого следует решить вопрос о том, бывают ли вообще в подобных случаях улики. Могли ли они быть получены при расследовании "Кремлевского дела", и если могли, то какие. Планы ареста членов узкого руководства, список будущего политбюро и правительства, что- либо подобное? Или списки заговорщиков, да еще заверенные их подписями? А может, заготовленные предусмотрительно декларации, декреты, указы для оглашения сразу же после захвата власти? Вряд ли, ибо любой нормальный заговорщик, готовящий к тому же госу-

стр. 110

дарственный переворот, сделает все возможное, дабы избежать существования такого рода улик.

Столь же напрасным было бы надеяться найти при обысках у участников заговора, скажем, план Кремля, на котором были бы отмечены квартиры и кабинеты Сталина, Молотова, других, маршруты их обычных прогулок. Этого заговорщикам- если они были таковыми, также не требовалось. И Петерсон, и Енукидзе, жившие и работавшие в Кремле, все это давно знали. Нельзя было ожидать находок улик и любого иного рода, но обязательно отражавших, раскрывавших преступные замыслы. Если заговорщики не страдают слабоумием, они никогда не доверят бумаге свои планы. Все, абсолютно все будут держать только в голове.

Но здесь вновь возникает необходимость обратиться к проблеме достоверности имеющихся фактов. Признательных показаний, данных в разных городах и разным следователям, да еще не когда-либо, а в день ареста. Енукидзе - в Харькове, Петерсоном - в Киеве.

Трудно себе представить их предварительный сговор об идентичности показаний только ради того, чтобы обеспечить себе смертный приговор. Еще труднее представить и иное. То, что по крайней мере два, да еще работавшие не в столице, следователя, получив некие инструкции, добивались необходимых показаний Енукидзе и Петерсона. Ведь то, о чем поведали бывшие секретарь ЦИК СССР и комендант Кремля - четыре варианта ареста членов узкого руководства, все детали такой акции вплоть до указания расположения комнат и кабинетов, существующей там охраны, наилучшего варианта осуществления дворцового переворота- никак не могло быть доверено следователям. Оставалось и весной 1937 г., и многие десятилетия спустя наиболее оберегаемой тайной. Той, которая ни при каких обстоятельствах не должна была выйти за пределы созданного в ноябре 1936 г. отдела охраны, только тех сотрудников, которые обеспечивали безопасность первых лиц страны в Кремле.

Наконец, еще одна загадка, связанная с "Кремлевским делом" и делом Енукидзе. Почему и то, и другое окружала столь плотная завеса тайны? Почему "Сообщение ЦК" отмечало, что в начале марта нельзя было сказать об истинных причинах отстранения Енукидзе? Почему о двух процессах, завершивших "Кремлевское дело", нигде не сообщалось? Ответ на все эти вопросы может быть один, общий- международная ситуация, связанная с подготовкой Восточного пакта.

В декабре 1934 г. были подписаны всего лишь протоколы о намерении заключить с Францией и Чехословакией оборонительные договоры. А потому как никогда ранее следовало оберегать, поддерживать престиж Советского Союза, постоянно подтверждать его надежность как военного и политического партнера. Заставляло ради того, учитывать слишком многое. _Учитывать возможностьповторения крайне отрицательного освещения - уже известного по освещению процессов-Николаева и Зиновьева-Каменева,- западной прессой еще одного, явно политического суда. Особенно в данном случае, когда отсутствовало неоспоримое преступление и речь могла идти лишь о намерениях, хоть и преступных. Учитывать следовало и то, что даже краткое сообщение о раскрытии заговора во главе с секретарем ЦИК СССР неизбежно дискредитировало бы именно тот самый орган советской власти, которому и предстояло официально подписывать будущий договор о создании Восточного пакта. И еще то, что ни в коем случае, даже неясным намеком, нельзя было упоминать: о причастности к заговору руководства комендатуры Кремля, что в условиях подготовки оборонительного договора бросило бы тень на всю РККА. Кто же станет заключать военный договор с правительством, против которого собирается выступить его же армия?

Не только в начале марта 1935 г., но и позже абсолютно все приходилось подчинять интересам внешней политики. Как известно, визит Идена, министра иностранных дел Великобритании, в Москву состоялся лишь 28-29 марта. А уже на следующий день, из-за ставшего очевидным нежелания Лондона участвовать в создании Восточного пакта и решительного

стр. 111

отказа Польши присоединиться к нему, французский министр иностранных дел П. Лаваль предложил в интересах незамедлительного обеспечения взаимной безопасности не только сократить число участников пакта, но и заменить его системой двусторонних договоров: между Францией, Чехословакией и СССР. Весь апрель ушел на их подготовку, а подписание состоялось уже в мае. 2-го - в Париже, советско-французского; 16-го - в Праге, советско-чехословацкого.

В силу всего этого о сути "Кремлевского дела", его истинной подоплеке не должен был знать никто. Даже Ежов, надзиравший за следствием как председатель сначала комиссии политбюро, а затем и КПК, готовивший о нем доклад для пленума. Обо всем знали и принимали соответствующие решения, безусловно, лишь несколько человек - Сталин, Молотов, Литвинов, Ягода, Ворошилов, возможно - еще и Каганович. Потому-то "Кремлевское дело", затеянное поначалу как формальный предлог для разработки иного дела, "Клубок", вскоре оказалось самодовлеющим, лишенным настоящих оснований. Превратилось в страшный по результатам фарс.

И, наконец, последнее. Почему же заговорщики - разумеется, если они были таковыми, которым по признанию Петерсона требовалось всего 15-20 исполнителей, спокойно и хладнокровно выжидали, так и не осуществив задуманного? Скорее всего, но это опять же лишь предположение, для отстранения группы Сталина они нуждались в достаточно веском предлоге. Таком, который был бы понят населением, одобрен и поддержан наиболее активной частью партии. Например, подписании протокола о намерении заключить Восточный пакт, что было намечено на начало декабря. Однако происшедшее буквально накануне убийство Кирова нарушило планы заговорщиков. Вынудило их отложить намеченную акцию из-за небезосновательного опасения негативной реакции населения в сложившихся условиях...

Таким образом, реконструкция предполагаемой, но вполне возможной сути "Кремлевского дела" выглядит следующим образом. В конце 1933 - начале 1934г. начал складываться заговор тех, кто решительно отвергал новый курс Сталина. Тех, кто ранее не участвовал ни в каких внутрипартийных оппозициях, но оставался твердым сторонником ориентации лишь на мировую революцию. Вполне возможно, единственный реально существовавший заговор, в центре которого находились Енукидзе и Петерсон, рассчитывавшие (а, может, и опиравшиеся) на поддержку если не армии в целом, то хотя бы ее высшего начсостава. Сталин, получив информацию о происходящем в Кремле, вскоре косвенно подвержденную позицией Енукидзе в вопросе об изменении конституции, поручил расследование лично Ягоде, который, что нельзя исключать, разделял взгляды заговорщиков.

Сталин, стремясь прежде всего к установлению всех действительно причастных к настоящему, а не надуманному заговору, не торопил НКВД. Согласился, для начала, как на всего лишь паллиативное решение, ограничиться устранением Енукидзе и Петерсона под любым благовидным предлогом из Кремля, а затем всячески оттягивал процесс, ибо не был удовлетворен результатами следствия. Ягода же, поспешив использовать ситуацию в собственных целях, наоборот, всячески тормозил следствие по делу "Клубок". Сумел направить его по ложному следу и, в конце концов, использовав Ежова, непонимание тем сути происходившего, свел все к тому, что и стало "Кремлевским делом", привело к обвинению Енукидзе лишь в "аморализме", "ротозействе".

После июньского пленума Сталин осознал, что дело зашло слишком далеко. Что доклад Ежова нуждается либо в подтверждении - процессом и приговором, либо в опровержении и, тем самым, в дискредитации и нового секретаря ЦК, и наркома внутренних дел. Избрал первое и пошел на проведение явно надуманного процесса по "Кремлевскому делу", но значительно смягчив предполагавшиеся наказания. Да еще на то, чтобы сделать его предельно тайным. Неизвестным для всех, кроме организаторов.

Во всяком случае, в пользу именно такого объяснения и "Кремлевского дела", и превратностей судьбы Енукидзе говорят все в совокупности известные нам на сегодняшний день факты.

стр. 112

Примечания

1. ОРЛОВ А. Тайная история сталинских преступлений. М. 1991, с. 292-298.

2. КОНКВЕСТ Р. Большой террор. Рига. 1991, с. 132-135.

3. Известия ЦК КПСС, 1989, N 7, с. 86-93.

4. РОГОВИН В. Сталинский неонэп. М. 1995, с. 120-122.

5. Не снятый гриф секретности вынуждает в данном случае, а также и во всех остальных случаях цитирования следственных материалов ограничиться глухой ссылкой на Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), личный фонд Н. И. Ежова.

6. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 17, л. 131-132.

7. Там же, оп. 3, д. 959, л. 16.

8. Там же, д. 960, л. 15; Правда, 4.Ш.1935.

9. РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 1062, л. 169.

10. Там же, оп. 1, д. 144, л. 7, 13.

11. Там же, оп. 163, д. 1057, л. 128-135.

12. Там же, д. 1058, л. 70, 69.

13. Там же, оп. 3, д. 962, л. 63.

14. Генрих Ягода. Сб. документов. Казань. 1997, с. 427-428.

15. РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 1062, л. 167-169.

16. Там же, л. 165, 164.

17. Там же, д. 1063, л. 75.

18. Там же, оп. 2, д. 547, л. 26-38.

19. Правда, 8.VI.1935.

20. Там же, 16 июня.

21. Там же, 19 июня.

22. Там же, 22 июня.

23. Там же, 28 июня.

24. Известия ЦК КПСС, 1989, N 7, с. 86-90.

25. РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 571, л. 205-206.

26. Правда, 29.VII.-5.VIII.1935.

27. Подробнее см. ЖУКОВ Ю. Н. Следствие и судебные процессы по делу об убийстве Кирова.- Вопросы истории, 2000, N 2, с. 48-50.

28. См. СУВЕНИРОВ О. Ф. Трагедия РККА. 1937-1938. М. 1998, с. 160, 167.

29. Генрих Ягода. Ук. соч., с. 160-167.

30. СТАЛИН И. Вопросы ленинизма. М. 1939, с. 489.

Постоянный адрес данной публикации: