Бибихин В.

Мир

СПб.: Наука, 2007

С поэтами-переводчиками часто бывает так: трудясь долгие годы над текстами иностранных авторов, они настолько вживаются в их манеру письма, что начинают и сами писать в том же духе. Что-то подобное случилось и с Владимиром Бибихиным (1940 - 2005), лучшим нашим (после Александра Викторовича Михайлова, разумеется) переводчиком философской классики XX века с немецкого, много лет проведшим над текстами Мартина Хайдеггера. Из-под пера Бибихина под конец его жизни вышло немало примечательных философских и культурологических книг. Не пресекается их ручеек и после внезапной трагической смерти автора (он разбился, упав со скалы, - любовь к "горным тропам" то ли привили ему, то ли укрепили в нем те, кого он так любил читать и переводить, - Ницше и Хайдеггер).

Посмертная книга Бибихина "Мир", вышедшая в серии "Слово о сущем", представляет собой свод нескольких курсов лекций и семинаров, которые он читал и вел в начале 90-х годов на философских факультетах МГУ и РГГУ.

"Мир" в этом тематически компактном, хотя и допускающем великое разнообразие ассоциаций и вариаций, аспекте - не бесконфликтное, согласное сосуществование, а именно вместилище бытия. Это и рамки всякого понимания, потому как всякая "надмирность" тоже вырастает из условий мировой органики, так или иначе отражается в ней. А коль скоро это так, то мир - это то, в свете чего только и возможно всякое понимание: субъектные и объектные горизонты, таким образом, совпадают. Совершенно замечательная удача для русского философа в этом случае, что в русском языке слово "свет" столь же объемно, как и слово "мир", - и эти объемы легко совмещаются.

В каком-то другом важном смысле "мир", по Бибихину, это и искомое равновесие человеческой свободы - распоряжаться которой и есть задача философа. А также открывать - каждый раз заново - в своей, индивидуальной философии самое ядро вечной, общезначимой мудрости, которая, однако, ничего не значит, если не осенила каждого из нас лично и если не связала нас всех в некую живую и плодотворную коммуникативность.

Подобные записи курса лекций нередко раздражают всяческими тавтологиями, корявостями слога и прочим мусором устного словоизвержения. Ничего подобного в предложенном тексте нет и в помине. Весь он строго продуман и скомпонован, а также тщательно отделан литературно. Слог автора не форсист, но в своей суховатой строгости по-своему элегантен. Благодаря этому вся книга прочитывается сравнительно легко - во всяком случае, куда спористее, чем аналогичные немецкие опыты того же Хайдеггера. В виде своеобразного комментария к хрестоматийным философским текстам последнего ее и можно рекомендовать.

Юрий Архипов

стр. 81
Чижевский Д.

Гегель в России

СПб.: Наука, 2007

Д. И. Чижевский. 1960-е

Дмитрий Иванович Чижевский (1897 - 1964) - один из известнейших русских филологов-эмигрантов, действовавших в Западной Германии. Собственно, на ниве университетского преподавания русской литературы и основ русской культуры у него там был только один конкурент - Фёдор Августович Степун. Немецкие слависты второй половины XX века учились либо у Степуна в Мюнхене, либо у Чижевского в Гейдельберге. Тамошний прославленный университет выделил даже просторное помещение под музей и архив Чижевского, в котором собраны его рукописи и обширная переписка.

"Гегель в России" - одна из самых известных работ ученого. Это своего рода классика сравнительной культурологии. В ней метод и стиль "позитивиста" Чижевского предельно кристаллизованы, и сразу видно, чем он отличается от "артиста" Степуна, любившего щегольнуть звонкой фразой, хлестким эпитетом и всяческой полупублицистической отсебятиной. А Чижевский предельно сдержан и строг, хотя и далек от обычного академического занудства: стремясь быть точным в своих оценках, он порой находит весьма небанальные, "играющие" определения.

Построение каждой главы этой книги вполне образцово: так и видишь придирчивого профессора, требующего от своих дипломников раз и навсегда заведенного порядка. Сначала излагаются факты со ссылками на источники, затем описывается и оценивается весь корпус соответствующих текстов, наконец, суммируется их интерпретация. Чижевский перечисляет всех сколько-нибудь приметных русских слушателей, читателей и интерпретаторов Гегеля (охарактеризовав сначала - исторической последовательности ради - "русских шеллингианцев"), посвящая каждому из наиболее видных деятелей русской культуры того времени отдельную главу. Таковых удостоились Станкевич, Бакунин, Белинский, Грановский, Тургенев, Хомяков, Киреевский, Самарин, Герцен. Вторая часть работы отдана обзору русского гегельянства второй половины XIX века, то есть того времени, когда влияние Гегеля в России явно пошло на спад, затронув только таких мыслителей ("второго" ряда), как Страхов, Чичерин или Дебольский. К сожалению, обзор темы завершается 1880-ми годами. Неизвестно, собирался ли продолжить автор свой труд, но, разумеется, было бы в высшей степени интересно, как он преподал и оценил бы докторскую диссертацию о Гегеле Ивана Ильина - несомненно, самое значительное достижение русской историко-философской науки применительно к великому швабу.

В приложении к книге приводятся рецензии Чижевского на две книги русского философа Семена Франка (подвизавшегося некоторое время в Мюнхене - до переезда в Лондон). Несомненно, полезен и обстоятельный комментарий к каждой главе. Посетовать стоит разве что на отсутствие именного регистра - обязательную принадлежность всех подобных немецких изданий, никак нежелающую становиться и у нас похвальной привычкой. Но главное сделано - студенты-гуманитарии получили наконец-то важнейшее пособие по одной из обязательных для своего обучения тем.

Юрий Архипов

стр. 82
Ильин И.

Книга раздумий

М.: Терра - Книжный клуб, 2007

И. А. Ильин в своем кабинете. 1940-е

С успехом защитив диссертацию о Гегеле в Московском университете, Иван Ильин (1883 - 1954) сразу же составил себе весомое международное имя в философско-академических кругах Европы. Вероятно, по этой причине Ленин, и сам пытавшийся разобраться в Гегеле (и даже пользовавшийся одно время псевдонимом "Ильин"), не решился расправиться с профессором, хотя тот и неоднократно арестовывался после революции, завоевания которой решительно отвергал. В 1922 году Ильин был выслан на "философском пароходе" из советской России вместе с десятками других выдающихся деятелей культуры, не угодных новой власти. Его эмигрантские годы протекали сначала в Германии, а после прихода Гитлера к власти - в Швейцарии.

Ныне Иван Ильин признан на родине едва ли не главным мыслителем XX века. Здесь вышло тридцатитомное собрание его сочинений. Недавно доставленный в Москву архив философа обрел почетное место в университетской библиотеке. По уровню сугубо философских рефлексий Ильин по праву занял место рядом с такими корифеями русской религиозной мысли, как Флоренский, Франк, Лосский, Карсавин, Булгаков, Бердяев. В то же время Ильин превосходил их всех как публицист.

Стилистически выверенный слог и темперамент бойца по-прежнему делают чтение Ильина занятием необыкновенно притягательным. А его двухтомный труд "Наши задачи", созданный сразу после войны, потрясает силой провидения. Уже тогда, более полувека назад, Ильин утверждал, что патриотам отечества следует думать о том, что делать после неизбежного крушения большевиков, какие созидательные задачи считать главными и первостепенными.

В сборник включены наиболее известная лирико-философская "книга тихих созерцаний" "Поющее сердце" и две работы, специально переведенные для этого издания с немецкого.

В эмиграции немецкий стал для Ильина вторым рабочим языком - на нем он делал свои доклады в университетах и на философских конгрессах, на нем писал статьи и книги. Следует признать, что перевод обеих работ - исповедальной "Я вглядываюсь в жизнь" и футурологической (написанной по мотивам "Наших задач") "Взгляд в даль" - выполнен вполне квалифицированно, хотя понятно, что "натуральный" блеск русской речи Ильина здесь несколько потускнел. И вновь следует подивиться необычайной актуальности "раздумий и упований" мыслителя: отмечая здесь неизбежность смены тоталитарной власти, Ильин в то же время призывает избегать новых крайностей и перекосов во имя будущего страны. Частная собственность обязывает, частное право должно восприниматься как общественный долг. Для Ильина это максима, на которой должна основываться будущая Россия как "страна созидателей".

стр. 83
С грустью приходится в очередной раз убеждаться: умные мысли существуют сами по себе, а жизнь идет сама по себе. В том-то и была боль и горечь русских философов тождества (жизни и мысли), что их мудрость чаще всего оставалась кантовой "вещью в себе".

Юрий Архипов

Ласкер Э.

Борьба

М.: Европа, 2007

Книга шахматиста о борьбе - вещь специфическая. Имей она более внушительные размеры, ее прочел бы очень узкий контингент. Карманный же формат и великолепное оформление (последнее, кстати, характеризует практически все книги "Европы") нейтрализуют первоначальную настороженность "ой, это совсем не мое!".

Да, конечно, для адекватного восприятия подобной книги нужна соответствующая подготовка. Но и в отсутствии таковой стоит продраться через десяток-другой малопонятных страниц, чтобы насладиться безукоризненной логикой, строгостью и своеобразным изяществом мышления автора.

Эта книга вовсе не о шахматах, хотя и о них тоже. Как говорится, "что наша жизнь?" - ... борьба! Не драка, не изнурительная тяжба, а процесс, имеющий свои правила, среди которых на первом месте справедливость и вера, а точнее, вера и справедливость. Одно, по мнению Ласкера, невозможно без другого. Корабельщики, забывшие обязанности, идут ко дну. Если же они старались изо всех сил, они должны верить и ничего не бояться. Вера - это миротворец в борьбе. Тот, кто не верит, тот духовно погибает в своих сомнениях и страхах. Его удел быть несчастным. Не у каждого современного богослова можно встретить такие филигранно четкие и проникновенные слова о вере. Вот такой, несколько неожиданный посыл. А впрочем, почему неожиданный? Эмпирическое познание мира подчас очень гармонично сочетается с верой.

С веры в божественную справедливость начинается книга о борьбе, без которой невозможно никакое движение, ни одно достижение цели. Конечно, Ласкер отдает должное стратегии, тактике, но более всего он уделяет внимание принципу бережливости. Любое нерациональное или ненужное усилие уродливо. Это правило непреложно для всех сфер человеческой деятельности. Не нужно ловчить и выгадывать, пытаясь вложить меньше, а получить больше. Раньше или позже поймешь, что обворовываешь себя. Этот принцип следует сохранять и в искусстве, не перебарщивая с образными средствами ни в литературе, ни на сцене, ни в живописи. Все лишнее вон. Это касается ведения боя и ведения хозяйства, занятий бизнесом и политической жизни... Простота - это признак объективного человека, непростой человек либо не захочет, либо не сможет служить просто правде или делу. Его сложность - это доказательство того, что его цель состоит не в том, в чем он уверяет нас ...обычно сложность является следствием желания выставить напоказ богатство или красоту. Однако настоящая красота подчиняется принципу бережливости, поэтому она проста.

Значит, поверить гармонию алгеброй все-таки можно. Наш Александр Сергеевич, наверно, согласился бы с гроссмейстером.

Ольга Онищенко

Постоянный адрес данной публикации: