(Автореферат)

Чл.-корр. АН СССР А. Яковлев

Холопством в древней Руси называлось состояние невольничества; человек, в это состояние попавший, становился собственностью своего господина, мог быть им подарен, продан, завещан со наследству, даже совершенно безнаказанно изувечен и убит, как домашнее животное. Роль холопства в русской жизни была громадна я в смысле хозяйственного использования и в смысле воспитания около холоповладения навыков и понятий. Холопы были и земледельческими рабочими, и управителями владельческих имений, и дядьками у детей своих господ, и доверенными приказчиками, и вооруженной силой, и слугами во владельческом доме и т. д. Термин "государь", обозначавший хозяина-холоповладельца, стал в Москве названием главы государства и символом политического суверенитета. Термин "холоп" начал затем обозначать всякое должностное лицо на государевой службе, независимо от служебного ранга, будь то боярин, мелкий сын боярский или дворцовый ключник. Понятен отсюда интерес историков к холопству, не раз привлекавшему к себе наших крупных исследователей - Чичерина, Ключевского, Дьяконова и многих других, но изучение истории холопства затруднялось чрезвычайной скудостью материала, оставшегося от этого социального явления; несколько десятков статей в наших юридических памятниках, несколько специальных царских указов о холопстве, беглые упоминания летописей, да отрывки из разных случайных документов, затрагивавших то ту, то другую его сторону, - вот всё, что оставили в изданных памятниках явления холопьего быта и права. Автору этих строк посчастливилось напасть в кремлевской Троицкой башне, в составе архива бывшей Оружейной палаты, на остатки архивного наследия Холопьего приказа, большого учреждения, ведавшего в XVI - XVII вв. холопьими делами. Эта архивная находка дала возможность, в связи с упорядочением архивного дела при советской власти, изучить холопьи отношения уже по материалу, сравнительно с прежним, гораздо более богатому. Многое из того, что в истории древнерусского холопства казалось непонятным (например, странные и кажущиеся непоследовательными сравнительно с общим закрепостительным направлением политики Московского государства в крестьянском вопросе, указы о холопстве), становилось ясным при изучении материала холопьих процессов, статистики холопьих закабалений и других фактов, закреплённых документами во вновь найденном архивном материале.

Обратимся теперь к обзору наиболее важных наблюдений и выводов, из них вытекающих, к которым привело автора ближайшее ознакомление с этими документами.

1

Прежде всего, откуда произошёл самый термин "холоп" и когда сложились понятия и терминология холопьего права, впервые встречаемые нами в памятниках XI в. - в Русской Правде, княжеских уставах, договорах и памятниках?

Ещё в X в. невольники назывались "челядью", и слово "холоп" на Руси не было в употреблении. Оно появилось в XI в., около 1030 г., когда на Русь стали попадать многочисленные пленники, приводимые в русские области князьями, громившими тогдашнюю Польшу. В Польше хлопом, из которого русское полногласие сделало холопа, назывался земледелец вообще; но, так как польские хлопы попадали на Русь в качестве военнопленных и сажались пленившими их князьями и дружинниками на землю, а пленник, по тогдашний понятиям, становился невольником-рабом, хлоп-хлап или холоп стал на Руси обозначать именно невольника и заменил старый, привычный в X в. термин "челядь".

Статья представляет собой автореферат работы А. И. Яковлева "Холопство и холопы в Московском государстве XVII в.". По архивным документам Холопьего и Посольского приказов, Оружейной палаты, Разряда и др. АН СССР. М. 1943. 532 стр. Эта работа получила в 1943 г. Сталинскую премию второй степени.

Самое слово хлоп, бывшее в ходу в Польше, получилось, вероятно, через фонетическое перерождение средневекового греческого и латинского термина "склавос", обозначавшего невольника вообще. Термин этот был взят от этнического названия, относившегося в Греции сначала ко всякому славянину, а потом именно к славянину-невольнику, так как тогдашние войны со славянами выбрасывали на рынок огромное количество взятых в плен на войне и обращенных победителями в невольников славян.

Слово "склав", или "слав", претворённое путём сложной звуковой эволюции в слово "хлоп"-"холоп", стало обозначать на Руси невольника, хотя то же самое слово сохраняло в своей более близкой к греческому "склавосу" форме (славянин) свой основной этнический смысл.

"Женским родом для холопа в древней Руси стала не холопка, как позднее, а раба - термин, взятый от германского Raub - rauben, обозначавший нечто награбленное, добычу. Термин этот прилагался ко всякому взятому при грабеже неприятеля добру, особенно к женщинам, являвшимся одним из самых заманчивых видов добычи в качестве ходового товара на невольничьих рынках. Так, гибридное сочетание терминов холоп-раба вскрывает двойственное происхождение понятий и норм холопьего права, сформировавшегося на Руси около середины XI века.

Общим принципом холоповладения на Руси становится не только охрана этого вида имущества политической и военно-административной властью князей, обязанных помогать возвращению убежавших или силою отнятых у более слабых владельцев принадлежавших им холопов, но и обязанность всех общественных, "мирских", органов ловить и возвращать "законным" владельцам их беглых невольников.

В XII в., в связи с переходом к земледельческой культуре и с возрастанием ценности холопов как рабочей силы, мотив охранения холопства, и как самого ценного имущества и как юридического порядка, становится, несколько мы можем судить об этом по Русской Правде, доминирующим мотивом общественно-политических организаций на Руси.

2

В феодально-удельной Руси XIII и позднейших веков мы встречаем холоповладение уже как порядок, вполне установленный, санкционированный божеским и человеческим законами. Холопы должны повиноваться своим господам "не за страх, а за совесть", должны быть им преданны до могилы, должны быть верными их хранителями и защитниками в опасностях и бедах и т. д. Холопству, гласит постоянно повторяемое правило междукняжеских договоров, - "суд от века", т. е. на беглого холопа давности нет, и все холопьи дела должны решаться, по древней традиции, безо всяких новшеств и поблажек, как самим холопам, так и всяким нарушителям святости этого неприкосновенного института.

Случаи измены холопов своим господам рассматриваются памятниками того времени как нечто противоестественное, безгранично возмутительное, аналогичное посягательству, родных детей на жизнь и честь своих родителей. Холопа можно отнять силою, но противоестественно и преступно подтачивать самые принципы холоповладения, подговаривая холопов к измене господам. Так дружно ощетинивалось феодальное общество на защиту этого текучего, скользкого и опасного вида собственности, являвшегося основным орудием всех хозяйственных и боевых операций древней русской жизни. Не тронь меня в моём священном холоповладельческом праве, но зато и я не трону тебя - такой, на разные лады выраженный дружный уговор объединял и солидаризировал всех представителей тогдашнего буржуазного общества, как военнослужилого так и торгово-промышленного, как великокняжеской Москвы, так и новгородского народоправства. Бегать и укрываться холопы могли - это явление было непредотвратимо, но только отверженец во владельческой среде мог оспаривать законность самого порядка холоповладения, подрывать и колебать основы этого древнего и священного уклада. Но пришло время и власть московских государей и их приказных руководителей и исполнителей начинает понемногу подкапывать это священное право холоповладения. Почему и как? В нашей литературе высказывались разные мнения. Одни исследователи полагали, что Москва стала подрывать холопье право как бы из чувства гуманности по отношению к холопам, другие приписывали эту тенденцию чисто правовым соображениям, московских юристов, мысливших с тонкостью правоведов Рима и Византии. Так ли? Заглянем во вновь открытые источники, рисующие быт холоповладения XVI - XVII вв., так как состояние холоповладения в более раннюю эпоху нам вскрыть по отсутствию данных невозможно.

3

Объединительная работа московских государей, шедшая все ускоряясь в течение двух столетий, от Ивана Калиты до Ивана Грозного, присоединяла к Московскому княжеству не только области и города, но и отрываемые при присоединении новых областей социальные слои: как самих бывших великих и удельных князей с их ярославским, тверским, рязанским и т. д. окружением, так и военных слуг, посадских людей, даже обыкновенных земледельцев, перебрасываемых в какие-нибудь иные районы раздвигавшего свои пределы Московского государства.

Этот процесс приводил к сосредоточению в самой Москве и около неё громадных холопьих дворен, принадлежавших новым подданным московских государей. Каковы были эти холопьи скопления, можно отчасти видеть по материалу наместничьих, губных и земских грамот. Собственные московские наместники, волостели и кормленщики, окружённые отрядами свои" не на живот, а на смерть с ними связан-

ных холопов, оказывались для подвластного им населения не лучше, чем в былые времена татарские баскаки, так как их холопьи свиты производили бесчинства, грабежи, держали притоны для воров и разбойников, обирали живых и мёртвых, насильно кабалили своим господам в холопство через подставных свидетелей или подмену выставляемых при опросе лиц свободных людей и т. д. Ещё в XVII в. подмосковные районы, особенно в летнее время, были небезопасны для проезда из-за грабежей распущенных отрядов боярских холопов, некормимых своими господами, промышлявших себе хлеб с оружием в руках, а потом укрывавшихся по дворам своих влиятельных хозяев, с которыми они нередко и делились результатами разбойничьих подвигов Во время крупных народных волнений, связанных с вопросами о преемстве власти (например в малолетство Ивана Грозного), с татарскими набегами и внутренними междоусобиями, при близости литовской и шведской границ такие скопления вооружённых и во всяком случае привычных к оружию холопов становились опасными уже не только в полицейско-уголовном, но и в политическом смысле.

Все эти соображения неизбежно должны были заставлять московское приказное правительство задумываться над целесообразностью неуклонного дальнейшего поддержания святости и неприкосновенности холопьего владельческого права, согласно принципам которого, нигде не написанным дословно, но всюду и везде подразумевавшимся, трогать основы холопьего института было и святотатственно и опасно для самих носителей государственной власти, в своём домашнем быту тоже опиравшихся на своих холопов.

Вот почему к явно неудобному для государственной власти холопьему институту московские государи подходят с крайней осторожностью: беспрестанно на холопий вопрос наталкиваясь, беспрестанно его по разным поводам задевая (целая четверть статей Уложения царя Алексея связала с вопросами холоповладения!), московские великие князья и цари никогда не имели решимости начать радикальную ломку его, да и не чувствовали к этому внутренних принципиальных побуждений юридического или этического характера. Но у сложившегося в XVI в. положения была ещё одна сторона, выведшая холопий вопрос из его относительной устойчивости; эта сторона была связана с обострившейся потребностью Москвы в формировании новых вооружённых сил. Значительная часть таких формирований в середине XVI в. осуществлялась собиранием под московскими стягами уездных отрядов служилых людей, городовых (уездных) дворян и детей боярских, являвшихся на службу в окружении своих собственных боевых слуг-холопов из расчёта по одному конному, вооружённому бронёй, шлемом, копьём, мечом и т. д. человеку на каждые 150 десятин пахотной земли. Но, подготовляя к царской службе эти отряды и отрядики, сливавшиеся затем в московском водоёме уже в многотысячные конные армии, служилые люди проявляли разную степень энергии, предприимчивости, изворотливости, организационного уменья, без которых трудно было подобрать и вооружить к бою даже и пяток холопов. Разные слои служилых людей находились в этом случае в разном положении: старые, давно успевшие наследственно укорениться в Москве, холоповладельцы высоких служебных рангов располагали огромными дворнями из нескольких сотен человек, э вновь водворённые в столице бывшие уездные элементы не могли на тогдашнем холопьем "рынке" получить и нужного им пятка холопов, привычных к оружию и необходимых в бою, не только в силу правительственных требований, но и для личной охраны в сражения своего владельца и предводителя.

Не может быть сомнения в том, что московское правительство середины XVI в находилось под сильным давлением окружавшего его дворец служилого люда из вновь повёрстанных по московскому списку элементов в этом чрезвычайно остром для зарождавшейся тогда дворянской гвардия (так называемого московского списка) специальном вопросе: надо было как-то помочь новым приближённым слугам обзаводиться своими собственными холопами!

Москва подходит к этой задаче при помощи требования, никогда последовательно ею не выполненного, но по-своему полезного: все холопы сплошь, чьи бы они ни были, должны были быть перерегистрированы и должны были быть при переходе из рук в руки заново прикреплена к каждому новому владельцу, хотя бы это был сын и прямой наследник предыдущего владельца, особым документом - "кабалой за рост служити" - сила которого истекала при смерти владельца, так что все холопы умершего боярина¹ , хотя бы их была целая тысяча, в момент смерти владельца юридически выходили на волю и могли быть объектом искательства для новых закабалителей, в них нуждавшихся. Это был некоторым образом принцип фритредерства (свободной торговли), шедший навстречу домогательствам новых, ещё не обеспеченных холопами элементов. В какой-то степени мера эта, никогда, впрочем, строго не проведенная, смягчала положение.

Другая мера была направлена на принудительный разгон холопьих дворен после опалы лиц, политически скомпрометированных. Московское правительство в самом конце века собиралось сделать ещё несколько частичных нажимов на так называемое старинное холопство, ничем доселе не ограниченное "в принципиальном, правовом смысле, защищая от принудительного закабаления малолетних детей холопа и препятствуя замаскированной передаче холопов по наследству под видом дарения, но встретило отпор со стороны холоповладельцев как держателей старинных наследственных холопьих дворен, так и со сторо-

¹ Боярином холопы называли своего владельца независимо от его служебного ранга на государевой службе, даже если на был всего-навсего подьячим.

ны вновь запасшихся холопами свежих групп московского списка. Встретив отпор, правительство нерешительно остановилось на этом пути, перестав настаивать на проведении своих, стеснявших холоповладельцев, мер до конца. Так, неопределённое положение с общей регистрацией всех холопов и с переводом всех холопов иа условную и временную зависимость по служилой кабале только по жизнь холоповладельца застыло на весь почти XVII в. и закончилось полным отступлением московских властей от всякой ограничительной политики по отношению к холопьему праву: московская гвардия, дворяне, московские и жильцы за сто лет срослись с ядром старой столичной знати и в то же время так были связаны с уездными служилыми корпорациями, что ни о какой серьёзной оппозиции старинным принципам холоповладения из низов служилого класса речи быть уже не могло. К тому же сравнительно узкий холопий вопрос был погашен другим, более важным и широким, крестьянским вопросом, принципиальная ликвидация которого, после разинского восстания, последовательным проведением системы закрепощения окончательно закончила более мелкие счёты по поводу холопства, порядка обложения, форм суда и т. д., разделявшие до этого временя разные разряды служилых людей. Внутриклассовый конфликт испарился, принципиальные юридические противоречия в служилой среде смолкли перед другим грозным противоречием: конфликтом между закреплёнными крестьянами и их помещиками, и холопий вопрос в этих условиях отошёл уже на задний план. В то же время финансовая невыгодность для московского правительства существования разряда не платящих государственных податей холопов (преодолеть традицию неплатежа холопами государственных повинностей до конца XVII в. правительство так и не решилось) в начале XVIII в. была ликвидирована включением сплошь всех холопов в податные разряды. Таким компромиссом окончилась многовековая история холопства, как особого правового института.

Обратимся теперь к фактам, раскрываемым изучением наследия Холопьего приказа и отражающим положение холопьего населения в Московском государстве в первую половину XVII века. Что же мы застаём в этой области в эпоху первого царя из дома Романовых? Мы видим, что борьба московского правительства с холоповладением отнюдь не могла иметь тогда принципиального характера и не могла брать холоповладение, так сказать "в лоб"; антагонизм правительства древнему, крутому и не знающему юридических компромиссов холопьему праву имел совершенно иной характер, будучи обусловлен только внутренними конфликтами по поводу холоповладения, развивавшимися в недрах самого класса холоповладельцев.

4

Среди документов Холопьего приказа имеем весьма ценный материал ввиде полутора десятка записных кабальных книг, в которые записывались в Новгороде Великом случаи свежего закабаления новых холопов и регистрировались старые крепости в последние годы XVI и первые годы XVII века. Эти драгоценные для исследователя книги дают нам возможность ознакомиться с ходом похолопления в самом Новгороде и в Новгородской области (новгородских пятинах) как раз в эпоху страшных голодов 1601 - 1603 годов.

Детальное изучение новгородских кабальных книг рисует нам ярче и доказательнее всяких общих глазомерных характеристик современных 'событиям наблюдателей, какую роль в закабалении и похолоплении крестьянских масс играли периодические голода, поражавшие то один, то другой район тогдашней России. Коэфициент возрастания количества закабаляемых людей вследствие упорных недородов поднялся для Бежецкой пятины, например, почти в 13 раз, а для Деревской пятины - почти в 18 раз¹ . Суммируя наличный материал и гипотетически при помощи аналогии восполняя пробелы его, можно утверждать, что удары голода по крестьянству настолько ослабили его, что в среднем по Новгороду и пятинам похолопление за голодные 1601 - 1603 гг. возросло в 9 раз и, следовательно, сопровождалось громадным развалом хозяйственного положения новгородского крестьянства, разорение которого, вызванное неурожаями, закреплялось и делалось окончательным благодаря переходу обломков разбитых голодом семейств в кабальную холопью зависимость от помещиков. Это колоссальное количество исчезавших навсегда из податных кадров крестьянских хозяйств не могло не вызывать тревоги в финансовых органах Московского государства. Данные эти наглядно иллюстрируют, конечно, и беспокойство правительства о платёжных последствиях закабаления. Московские государственные финансисты не могли не почувствовать тревоги задолго до голодов 1601 - 1603 гг. и не могли не выставить требования относительно некоторых предупредительных мер против похолопления, отмеченных нами выше, уже с середины XVI века. Ясно, где надо искать побудительных мотивов указной политики, направленной враждебно старинному холопьему праву.

Дело было не в гуманности московского приказного чиновника (!!), как полагали некоторые историки, а в страхе за исправное поступление государственных доходов и за исправное отбывание крестьянами повинностей для государства, всё возраставших год от году именно под давлением низов служилого класса, служба которых поддерживалась выплатами, получавшимися через аппарат с этого самого крестьянства. Таков деловой и прозаический смысл мнимой "гуманности" московской власти, несколько стеснительной для похолопления.

¹ Бежецкая пятина обнимала земли, лежавшие примерно к северозападу, а Деревская - к югозападу от Октябрьской железной дороги.

Изучая состав закабаляемых, мы видим, что голод бьёт всего сильнее по семьям: на рынке появляется масса закабаляемых детей и женщин, тогда как в нормальное, неголодное, время среди закабаляемого контингента преобладают мужчины. Есть немало случаев, когда цена закабаляемого ребёнка падает до 20 коп., т. е. человек идёт по цене ниже телёнка или жеребёнка. По данным кабальных книг, мы видим, что голод неумолимо бьёт по слабым и наиболее беззащитным элементам крестьянства, выгоняя тысячи семейств из их дворов и превращая их в товар, самопродающийся холоповладельцам.

Кому же из среды служилого класса доставались эти обломки тысяч хозяйств? Изучая состав самих закабалителей, видим, что неурожаи, несомненно, затронувшие и их хозяйства, в общем не подорвали их покупной силы и не ослабили их закабалительной энергии. В составе закабалителей мы видим даже известную демократизацию: если раньше, до голодных лет, закабалитель тратил в среднем в Бежецкой пятине, например, в год по 5 р. 83 к., то в голодные годы он тратит в среднем только по 3 р. 27 к., и не потому, что он сократил свои операции, а потому, что холопы стали дешевле и он берет их теперь по более дешовой цене.

Изучая состав закабалителей по группам участвовавших в этих операциях фамилий, видам, что большинство их принадлежит как раз к тем самым служилым родам, которые систематически занимались этими операциями и до голодных лет; более того, некоторые семьи закабалителей даже увеличила размах своих операций как раз в голодные годы.

Эти наблюдения укрепляют наблюдателя в том общем понимании динамики этих процессов, которое изложено выше: развитие этих отношений как в экономической и бытовой форме, так, несомненно, и в области юридических концепций должно было совершаться под давлением наиболее сильных и энергичных верхов служилого класса, напиравших на московское правительство со всех четырёх сторон горизонта: из Новгорода Великого, Галича, Владимира, Новгорода Нижнего, Рязани и Тулы, где сидели наиболее людные и наиболее важные в боевом отношении группы уездных служилых людей. Как я на земских соборах, вновь испечённые служилые люди по московскому списку являются глашатаями своих уездных корпораций, и приказным дьякам остаётся только регистрировать и юридически оформлять их прямые и косвенные, единичные и коллективные заявления, адресованные на имя государя всея Руси. Статистика похолоплений вполне объясняет динамику понятий и норм холопьего правее а XVI в. и показывает, под чью диктовку и в чьих интересах велась правительственная указная политика по этому предмету. Давление сильных групп нового молодого столичного дворянства-основного ядра будущего "благородного сословия" - сказывается здесь вполне явственно.

5

Показательным вопросом в развитии норм холопьего права являлся вопрос о старине. Понятие "холопьей старины", т. е. право владельца на данного холопа, вытекавшее из более или менее длительного пребывания данного, формально не закабалённого человека во дворе господина, должно было бы исчезнуть из юридического оборота московских учреждений с середины XVI в., когда правительство начало всё твёрже и всё настойчивее требовать наличности формального укрепления за владельцем каждого его холопа.

Если выразить тогдашнюю точку зрения московской власти на холопье право, то основное положение его можно формулировать так: не утверждённая специальным, приказом проверенным, документом зависимость не могла назваться холопьей крепостью со всеми вытекавшими отсюда для самой власти последствиями, т. е. обязательной защитой прав владельца органами администрации, ловлей беглого холопа полицейскими органами и т. д. Никакой старины при этом не следовало принимать в расчёт; "не держи холопа без кабалы "и одного дня", как наставительно гласит формула одного из укладов. На деле совсем не так: при отсутствии всякого намёка на документальное подтверждение прав владельца на закабаляемого им человека и только на основании длительного проживания его во дворе данного господина человек уже тем самым превращался в холопа. Так, в процессе ростовцев Еремеева и Коробьина малый Вахрушка был выдан Еремееву на том основании, что он с малолетства проживал у Еремеева, "а иного истца (!!) тому малому Вахрушке, опроче Петра Еремеева в холопстве не было". Замечательно, что тот невероятный аргумент в пользу данного претендента на закабаление, исходивший из констатирования того факта, что перед приказом нет конкурента на похолопление данного человека, повторяется в приговорах Холопьего приказа нередко. Ни приказ, ни стороны не стесняются то и дело козырять ссылкой на старину, и, хотя понятие старины не отличается ни ясностью, ни устойчивостью, однако ссылка на старину то и дело и на уме и на языке как истцов, так и ответчиков.

Больше того: понятие старины иной раз даже побивает аргумент оформленной и юридически утверждённой холопьей кабалы! Иногда Холопий приказ к аргументам о наличности кабалы благодушно прибавляет ссылку и на сопутствующую кабале старину, как будто одного формального документированного доказательства мало (дело Еропкина и Стюнеева). В деле Завесина и Плещеева приказ открыто и твёрдо признаёт имеющей вес ссылку на старину, совершенно независимо от того, есть ли налицо кабала или нет. В деле Красенского и Петлина аргумент старины в приказном решении побивает силу аргумента кабалы. Нечего говорить, что сами стороны безо всякого стеснения игнорируют вопрос о кабале и то и дело энергична

ударяют на старину, хотя кабальный документ фигурирует тут же в деле. Если они я развивают и уточняют мотив старины, то только в сторону её фактического доказательства; но и для приказа и для сторон понятие это остаётся совершенно неясным: какая длительность давала вес владельческим претензиям, какими доказательствами старина должна была подтверждаться и т. д.? На все эти юридически неизбежные вопросы мы не найдём никакого ответа ни в указном праве, ни в мышлении восседавших в трибунале Холопьего приказа судей. Единственный сравнительно устойчивый момент в понимании старины относился только к факту рождения данного человека уже во дворе господина.

При таком нелепом, в приговорах приказа нередко попадавшемся, понимании "старинным" холопом мог сделаться двухнедельный ребёнок, если мать его разрешилась от бремени во дворе господина! Хотя указное право никакой старины не знало, или, вернее, с середины XVI в. не должно было знать, старина фигурирует в качестве аргумента то и дело. В нескольких десятках дел, где встречается ссылка на старину, приказ отверг её только в двух случаях: в деле Борщова и Селунского и в деле Голенищева-Кутузова и Чагина. Из этого явствует, что потенциально приказ всё же понимал, что указное право требует обязательного отвержения понятия старины во имя формальной кабалы. Такая постановка дела объясняется тем, что приказ, сам состоявший из холоповладельцев, про себя был всегда на стороне именно старины, как аргумента для холоподержателей, по своей расплывчатости гораздо более удобного, чем отчётливый и деловой принцип утверждения холопства кабалой, всё же несколько стеснявшей капризный закабалительный произвол владельца. Кабальное право, дававшее закабалённому формальную возможность требовать отпуска на свободу по смерти взявшего на него кабалу владельца, казалось и сторонам и приказу слишком стеснительным.

В вопросе о холопьих детях единодушный тезис всех холоподержателей - их право на холопьих детей, рождённых у них во дворе, хотя много раз и указы и судебники, а в половине XVII в. и Уложение подтверждали как общее правило принцип запрещения родителям кабалить своих малолетних детей и требовали привода холопьих детей для выдачи ими специальной кабалы на себя только по достижении ими 15 лет. Совершенная сбивчивость кабального права в этом случае давала сильной стороне холоповладельцев полную возможность для толкования каждого данного случая в свою пользу. Холопий приказ относится весьма уважительно к тенденции кабалить холопьих детей "по старине". Совершенно исключительными, встретившимися среди полутораста холопьих процессов, были два случая, когда приказ потребовал отпуска на волю холопьих детей, не закреплённых специальной кабалой (дело Бибикова и Маслова и дело Северова). Эти случаи показывают, что приказ не не знал своих норм, а сознательно их игнорировал и нарушал, потому, что, очевидно, им не симпатизировал и чувствовал их стеснительность для владельцев, на стороне которых, очевидно, были все его симпатии.

6

Четвёртым, важным типом юридических казусов, разбиравшихся Холопьим приказом, был вопрос о взаимоотношении холопов - мужа и жены. Традиция многих столетий требовала, чтобы при похолоплении мужа становилась рабой и его жена, а при похолоплении жены становился холопом и муж её. Эта древняя точка зрения обусловливалась, разумеется, не возвышенным религиозным взглядом на нерасторжимость брачного союза, а хозяйственной заботой о сохранности холопьего приплода, которому грозила преждевременная гибель в случае отрыва от хозяйства жены или мужа. Согласно общей идее холопьего кабального права, автоматическое закабаление мужа по жене и жены по мужу не должно было бы иметь места; но и холоповладельцы и сам приказ дружно проводят архаическую точку зрения, согласно которой похолопление мужа влечёт за собою похолопление жены и обратно. Приказ интересуется только тем, кому отдать брачную пару, а не тем, можно ли считать законным похолопление мужа при жене или жены при муже.

Вопрос о нерасторжимости брака (уже с христианской точки зрения) при дележе соединённой брачными узами пары возникает лишь после специального указа по этому поводу патриарха Филарета, но и то приказ сделал об этом специальный доклад государю по делу Деева и Сьянова. Критерии оформленности брачного союза между холопами очень сбивчивы: то это церковное венчание, то "взятие молитвы", а иногда просто констатирование факта сожительства. Приказ торопится при разборе этих дел решить основной с его точки зрения вопрос-кому отдать по своему приговору брачную пару, - и только! Таким образом, и в этом важном вопросе мы не встречаем никакой устойчивой юридической идеи, и все вопросы решаются "по усмотрению" приказа.

7

Обратимся к бытовой стороне холоповладения. Можно сказать, что обзаведение своими собственными холопами было одной из первых забот домоводства сколько-нибудь зажиточного обывателя, особенно из служилого класса: без своих лошадей, коров, домашней птицы и без своих холопов нельзя было, по их понятиям, устроить нормальной хозяйственной жизни. Но холоп не домашнее животное; найти подходящего холопа было не так-то легко, да и пребывание холопа в доме, особенно холопа вновь закабалённого, было делом, связанным со значительным риском. Холопы сбегали, унося, часто на очень солидную сумму, хозяйское имущество, а иногда совершив поджог хозяйского дома или даже убив своего хозяина. И, тем не менее, в

Москве всякий хозяйственный и домовитый обыватель стремится запастись закабалёнными им людьми; крепости на которых он хранит, как драгоценность, у себя под изголовьем или сдаёт на сохранение в свой приходский храм в железом окованных сундуках. Холопов кабалят и боярин, и рядовой сын боярский, и пои, и даже нищий, приютившийся в государевой богадельне. Такой холоп, Карпушка, оказался, например, у жившего под кровом кулишской богадельни нищего Лукьяна Синцова. Этот Карпушка сбежал со сносом, т. е. с покражей имущества, по заявлению Синцова, на целых 35 рублей. У знатных бояр были холопы привилегированные, так называемые "большие", имевшие нередко своих собственных холопов, права на которых не оспаривает и Московский приказ. Так, мы встречаем холопов, принадлежавших холопам же князей Лыкова, Воротынского, Сицкого, Голицына, боярина Шереметева, боярина Милославского и т. д.

Кого только не кабалили в Москве! Кабалят и бездомного детину, и девочку-сироту, "и тяглеца из соседней слободы, и учеников-иконописцев, поступивших учиться своему искусству к мастеру и ставших неожиданно для себя объектом закабалительных тенденций этого мастера, как случилось с мальчиками Ивашкой да Васькой, учившимися иконному мастерству у дьякона Софронища со Старого Ваганькова. Дерзость закабалителей, даже в середине XVII в., доходила до того, что они, вопреки прямому смыслу царских указов, стремились закабалить "ной раз даже казацкого атамана, как покушался сделать некий тулянин Григорий Крюков, у которого донской атаман Павел Бешенцев неосторожно на время приютился. Боярский двор пытался втянуть в свою пасть даже государева стрельца, безместного попа, домашнего учителя и т. д. Так, некий Прошка Арзамасцев, обладавший каллиграфическим почерком, образчик которого нам сохранила его собственноручная челобитная, поступил в дом к кадомскому воеводе князю Тюменскому для обучения грамоте внука воеводы, князя Василия Канбаева. Хотя учение воеводского внука и было "тупо гораздо", Арзамасцев всё же грамоте его выучил. Но воевода не отпустил его из дому после науки, приказывая ему учить грамоте и другого внука - Григория Жеребцова, вымучивая у него холопью крепость и грозясь "изувечить или на смерть убить", если учитель такой холопьей крепости на себя ему не выдаст. То, что грозился сделать, а может быть, в дальнейшем и сделал князь Тюменский, на каждом шагу делали другие сильные люди, кабалившие свободных людей при помощи угроз, побоев, запирания в тюрьму и т. д.

Особенно большой улов закабаляемых происходил после удачных войн, когда служилые люди начинали спешно холопить пленников. Так, под видом "литовского полона" во время войн царя Алексея с Польшей похолопили массу "поляков", т. е. на деле белоруссов, украинцев, евреев, только частью подливных поляков и т. д. Очень часто встречаются случае похолопления татар, каким-нибудь случаем попавших в Москву, особенно если они были малолетними.

Усилия закабалителей не останавливались перед закабалением даже своего брата - служилых людей, - хотя подобные деяния были строго воспрещены царскими указами, причём за такие операции строго наказывались кнутом и сами жертвы добровольного закабаления и должны были отвечать (хотя практически случаев ответственности мы не встретили) также и захабалителя. Так, Семёном Лукьяновичем Стрешневым, царским шурином, был закабалён кашинский сын боярский Ивашка Шехомский, переданный потом Стрешневым некоему Андрею Колычеву. Бритья Шехонские вступились за Ивашку и в 1649 г. извлекли его из колычевского двора.

Подобная история около того же времени (в 1650 г.) произошла и с представителем довольно видной служилой семьи - Ивашкой Тарбеевым, закабалённым во дворе боярина И. В. Морозова, крупного сановника этой эпохи. Как и в случае закабаления Шехонского, в похолоплении участвовал царский свойственник Яков Стрешнев. По специальному вмешательству самого царя Алексея, закабаленный Ивашка был за своё самопохолопление "бит батоги" и возвращён в первобытное служилое состояние к своим родственникам Тарбеевым.

Насильственное похолопление сопровождалось нередко уголовными деяниями, кражами, разбоем и убийствами. Так, был похолоплен представитель тоже заметной служилой семьи - костромитин Фёдор Жихарев, насильно схваченный на отцовском поле некиим стольником Булатниковым, родственником довольно известного троицкого келаря старца Александра Булатникова. Похитителя довольно быстро превратили похищенного мальчика в конокрада. Понятно, почему царские указы по временам так ополчаются (больше, конечно, на словах) против приёмов насильственного похолопления, особенно похолопления с так называемой подставой, когда перед кабалящим трибуналом ставили человека, обманно называвшего себя именем какого-нибудь свободного жителя этого района. Созданный таким фиктивным лицом крепостной документ превращал ничего не подозревавшего свободного человека в холопа. Если такие случаи были возможны в самой Москве и по отношению к представителям московских служилых семейств, нетрудно представить себе, что могли творить наместники и волостели где-нибудь в Казани, на Вятке или на Вологде лет за сто перед тем!

Технику таких насильственных закабалений наглядно рисует дело некоего стольника и воеводы Петра Годунова, родича одновременно и царя Бориса и новой династии Романовых. Пётр Годунов, систематически применяя угрозы я насилия, кабалил в Сибири пленных поляков, татар и татарок, заодно прихватывая и русских мальчиков. Из делопроизводства по этому случаю не видно, чтобы разбойник-воевода, дерзко нарушивший один из строгих

указов, запрещавший воеводе кабалить людей по месту его службы, понёс за эти операции какую-либо кару, хотя дело это во всех подробностях было раскрыто его товарищем по тобольскому воеводству князем Вельским и было доведено до сведения самого царя.

Очень многочисленны случаи сманивания чужих холопов, т. е. того, что в те времена называлось "подговором". Подговором чужих холопов к побегу (обычно с хозяйским имуществом) занимаются все разряды холоповладельцев: и мелкий уездный сын боярский, сманивающий холопа у своего соседа по владению поместьем, и крупный московский служилый человек, имеющий "приезд ко двору"! Годунов занимается подговором холопов у Шереметева, у иконописца Поисеина подговаривает холопа князь Афанасий Козловский, впрочем, быстро наказанный за это повальным разбегом своих собственных холопов. У князя Фёдора Волконского сманивает холопов видный приказный дьяк Баим Болтин, у Воронцова-Вельяминова сманил холопа московский туз Андрей Бороздин я т. д. В этой работе подговаривания обычно действовали специалисты по сманиванию - холопы заинтересованных лиц, специально подсылавших своих клевретов для разыгрывания по отношению к чужим холопам роли сирен. Но стоит соблазнённому холопу оказаться а когтях подговорщика, как его в чужом дворе немедленно обрабатывают, отнимают у почему-либо неудобного чужого холопа краденый снос, а затем просто выгоняют его на улицу.

Подговором не брезговал никто; холоповладение не солидаризировало холоповладельцев, а, наоборот, сталкивало их между собою. Это объясняется одновременно и конкуренцией закабалителей между собою, и шаткостью правовых норм, регулировавших (если здесь можно говорить о регулировании вообще) холопьи правовые отношения, и исключительным отсутствием у населения правового чувства и уважения к норме, защищающей перед судом и законом слабую сторону, когда такая норма даже чувствовала, затерянная где-нибудь в куче беспорядочных и непоследовательных указов по холопьему вопросу.

На фоне этого юридического бесправия развёртывается картина постоянных холопьих побегов. Холопы бегут от своих закабалителей во все четыре сторону: света. Побег облегчается тем, что беглый холоп-гость, везде желанный, хотя часто и опасный: рабочая сила нужна во всей сотне московских уездов, и разборчивым тут быть не приходилось, тем более что беглый холоп, принятый в усадьбу нового владельца, оказывался сейчас же под надзором старой холопьей дворня, а находясь в бегах, был вполне беззащитен и при первом подозрении мог сделаться предметом немедленной я жестокой расправы со стороны давшего ему приют нового владельца. Опасно было для последнего лишь явно незаконное закабаление при наличии ранее выданной другому лицу я официально зарегистрированной кабалы. К формальному закабалению такие пристанодержатели поэтому часто ее обращаются, предпочитая держать у себя принятых ими чужих беглых холопов, не вникая глубоко в юридическую сторону своих операций. Так, у московского дьяка Пахома Лучникова сбежали в 1631 г, восемь холопов (две холопьих семьи с детьми), которые затем нашли себе приют в Арзамасском уезде, у тамошних уездных тузов Бахметевых. Когда Лучников отыскал беглых холопов, Бахметев предложил ему в обмен холопа, Якушку, тоже от кого-то сбежавшего. При попытке Лучникова изъять беглых холопов Бахметевы взяли да избили посланного Лучниковым его племянника Самойлова и даже пятерых приставов, официально прикрывавших наступление на их усадьбу этого Самойлова. Ввиде отступного Бахметев предложил взять у него в обмен Холопа Фильку, но Лучянков, проглотивший обиду с побоями, побоялся это сделать, так как Филька был явно чей-то беглый холоп. Судебная борьба не дала, однако, Лучникову, несмотря на его относительно крутое положение в московской приказной иерархии, ничего положительного, и ему пришлось помириться с Бахметевыми, взяв себе в утешение сомнительного Фильку.

Иногда сбежавшие холопы жили десятками лет в московских и даже соседних дворах у своих укрывателей, а старые хозяева холопа либо сознательно не замечали такого нарушения своих прав либо почему-то просто игнорировали факт укрывательства. Так, "беглая жёнка" Авдотья, украденная у знатных московских людей Нарбековых, переходя от одного хозяина к другому, попала в дом к дьяку Григорию Волкову, но затем (через 20 лет после своего побега от Нарбековых) сбежала обратно к Нарбековым.

Волковы и Нарбековы жили в одном при ходе; стало быть, жёнка должна была той дело попадаться на глаза нарбековским людям и самим Нарбековым, но они не обращали на нее внимания, а потом вдруг инсценировали якобы неожиданную встречу Авдотья с нарбековскими людьми на Яузской портомойне; Вырвать беглого холопа из вотчины или поместья сильных людей вообще было нелегко. Тарушенина Татарова, пытавшегося извлечь свою беглую жёнку из каширской вотчины кн. Горчакова, приказчики и люди Горчакова просто выгнали вон, хотя для поддержки татаровских претензий в качестве представителя государственной полицейской власти был привлечён на помощь пушкарь Сенька. Сообщая о своём выгоне из горчяковской вотчины, пушкарь меланхолично прибавлял: "То мой Сенькин доезд".

В холпьих делах происходит то же, что и в крестьянских: сильные люди сманивают или силою хватают чужих холопов и ставят слабую сторону в беспомощное положение, упрятывая беглого холопа в своих дальних деревнях, за сотни вёрст от места побега. Можно сказать, что территория Московского государства кишела беглыми холопами и количество сбегавших холопов одной только Москве надо было

за год считать тысячами, Положение хозяина беглого холопа отягощалось ещё и тем, что он продолжал нести юридическую ответственность за своего сбежавшего холопа, если не успевал сделать официального заявления о побеге холопа, нередко быстро менявшего своё холопье состояние на профессию вора я разбойника.

Любопытна одна специфическая черта холопьих отношений с господами, почему-то доселе совершенно ускользавшая от наблюдения исследователей, - это "приход беглых холопов к старому хозяину на сопас", - черта, указывающая на нечто вроде органического срастания холопов и господ и, естественно, вызывавшая подозрительное отношение одновременно к господам в холопам из-за их внутренней близости у царской власти. Например беглый холоп Бор. Бибикова сбежал от него, служил в стрельцах и казаках и даже выдал на себя кабалу Маслову, но потом пришёл "на сопас" назад к Бибикову. "Притти на солас" означало получить приют, прокорм, платье, даже защиту у своего бывшего владельца в случае преследования за какие-либо прегрешения во время бегов. Факт особого юридического значения константированного "сопаса" для подтверждения прав на данного холопа находил у представителей приказной власти признание и уважение.

Побеги холопов внутри государства, на восток, юг и север от Москвы, были более или менее частным делом хозяина холоподержателя; но побег на запад, в сторону польской границы, находившейся от Москвы всего-навсего только в 200 с небольшим километрах, был уже вопросом государственным: московская власть видела в таком беглеце возможного шпиона, целившегося уйти за рубеж для передачи врагам "московских вестей". Для ловли таких беглых холопов, шедших в сторону Можайска, Вязьмы, Белой и т. д., приводилась в движение вся пограничная администрация и начинал действовать весь арсенал московских розыскных средств: дыба, кнут и прочее - ради получения от беглых холопов показаний, имеющих уже политическое значение. Так например брянские воеводы поймали холопа Лукьяна Давыдова - Ивашку, стремившегося уйти в Рославль. Пытанный Ивашка оговорил в соучастии в своём побеге брянчанина, сына боярского, Мясоедова, поставив своим оговором его под дыбу. Висевший на дыбе холоп после первого жжения огнём объявил, что Мясоедова он оговорил напрасно, надеясь, что "будет легче". Дело было передано в Москву, Бояре приговорили пытать Ивашку некрепко, а потом повесить. Если так тревожно и подозрительно московская власть относилась к побегам через рубеж и даже к скитаниям около рубежа в XVII в., когда Мааса боярства уже не вызывала политических подозрений, то вполне естественно, что за сто лет до того, во времена Грозного, переход через рубеж, связанный с ещё большими политическими опасностями, неизбежно вызывал очень серьёзные подозрения.

8

Убегавший от хозяина холоп, как правило, уносил с собой тот или другой "снос", т. е. часть пожитков своего хозяина в дополнение к своему весьма скудному имуществу. Изучая в цифрах величину сноса, мы можем придти к установлению некоторых средних размеров его. Так, убегавший из двора московского служилого человека холоп уносил в среднем имущества рублей на 70, т. е. в переводе на современные золотые рубли рублей на 600 - 700, что было, конечно, весьма чувствительным ударом по домашнему благополучию хололовладельца.

В снос входят самые разнообразные предметы: домашнее платье, шубы, костюмы, шапки, серебряные сосуды, оружие, сёдла, драгоценности, "золотая и серебряная рухлядь", кабальные грамоты-крепости и т. д. По тысячам сохранившихся явок-заявлений о сносе можно даже изучать домашний быт тогдашних зажиточных людей. Любопытно, что снос у уездных служилых людей по своему размеру не так значителен и достигал в среднем только 30 - 40 руб., что говорит об известной правдивости показаний заинтересованных лиц, заявлявших о побеге холопов и о сносе имущества.

Зимой 1627 - 1628 гг., за семь месяцев, в Москве сбежало, по данным явок, 1244 человека, унесших имущества на 20973 рубля. Важной частью свода, сноса и своза был, конечно, свод лошадей, своз упряжи, саней, телег и т. д., служивших для убегавших холопов средством передвижения, иногда за много сотен вёрст, так как убегавший холоп имел возможность по дороге находить пристань и покровителей, с которыми он расплачивался унесённым хозяйским имуществом. Ловкого и предприимчивого холопа поймать было поэтому чрезвычайно трудно, особенно, если он успел перебраться через ближайшую полосу пограничных заграждений на широте Тулы, а тем более Орла я Ельца. Но иные энергичные хозяева гонялись за беглыми холопами с целыми вооружёнными отрядами до самого Дона, откуда, по старинному обычаю, "холопам выдача не бывало". В 1627 г. своих шестерых холопов Ив. Безобразов настиг с отрядом привлечённых на помощь 10 сторожевых казаков уже на реке Хопре. Часть рухляди на этом огромном пробеге от Москвы до Хопра беглецы успели спустить, а "письмо", т. е. крепостные документы на себя, "передрав пометали в воду на реке на Полночаше".

В статистике сбежавших холопов обращает на себя внимание весьма значительное количество холопов, принадлежащих московским приказным дьякам и подьячим, долженствовавшим проводить ограничительные нормы холопьего права, поскольку такие нормы до конца XVII в. всё же могли считаться действующими. Понятно, что у приказного дьяка или подьячего, холоповладельца в своём собственном домашнем быту, не могло быть побуждения особенно настойчиво противодействовать другим холоповладельцам, стремившимся вся-

чески освободиться даже от маленьких стеснений (например при противозаконной передаче холопов по наследству), которые излагалась на их произвол ограничительными указными нормами. О том, как враждебно приказные относились к законным с точки зрения даже указного права нормам, ограждавшим убогие права холопов, можно судить по тем тяжбам, которые изредка удавалось вести самим холопам со своими поработителями. Заглянем теперь в эти процессы.

9

В деле холопов Хомутова и Плужникова, отбивавшихся от дьяка Григория Пятово, деле, разыгравшемся в тревожные для царской власти дни 1649 г., холопы, подвергнутые старым дьяком истязаниям (он сек их кнутом, привязав к грядке саней), решили использовать настроения 1649 г. и, убежав зимней ночью в столицу из Дмитрова, донесли, что старый дьяк занимается колдовством, что по тогдашним понятиям считалось большим государственным преступлением, так как колдовство, поскольку дьяк имел доступ во дворец, могло повести к порче царя, царицы, царских детей в т. д.

Колдовство дьяка состояло в том, что Григорий - человек суеверный и не очень крепкий головой, - страдая от падежа скотины, решил ночью опахать двор, ограждая этим своё владение от действия нечистой силы, которая, по его мщению, и вызывала падеж его лошадей. Другая подозрительная манипуляция дьяка Григория состояла в том, что, болея, повидимому, ревматизмом, он выписал себе каких-то знахарей, которые парили его в бане, причём дьяк приказывал возить себя в эту баню на своём же собственном дворе не на лошади, а силами холопов, тащивших сани с дьяком и сидевшим с ним вместе знахарем, в чём доносчиками было усмотрено нечто мистическое. Холопьего доноса было достаточно, чтобы начался сложный розыск, вызвавший арест и привоз в Москву десятков лиц, находившихся в разных отношениях с дьяком, имевшим под самым Дмитровой вотчину - село Подлипичье, существующее в доныне. Был арестован и сдан под стражу другому дьяку и сам дьяк Григорий. В московских узилищах оказались десятки лиц, ничего не подозревавших ни о болезни дьяка, ни о способах лечения, им применяемых. Только через три месяца, когда выяснилась вся пустота этого нелепого дела, дьяк Григорий и его сосидельцы по делу были выпущены на свободу. Мы, к сожалению, не знаем судьбы злополучных холопов Хомутова и Плужникова, пошедших на этот отчаянный шаг, но надо думать, что они были возвращены обратно в руки Пятово и испробовали кнута на его конюшне. Дело это показательно по той лёгкости, с которой холоп, знавший интимный быт своих владельцев, даже в половине XVII в., когда отношения между царём и его окружением отнюдь не были острыми, мог раздуть наивные медицинские манипуляции хозяина в громкое политическое дело. Становятся понятными такие же процессы XVI и начала XVII в., особенно так называемое Романовское дело 1601 года.

Дело холопов Плужникова и Хомутова показывает, каким могучим и верным средством шпионажа и проникновения в глубину любой владельческой семьи обладало московское правительство: стоило только кликнуть клич - и домашние обвинители тотчас находились во всяком боярском или дворянском хозяйстве. Эти наблюдения показывают также, что настойчиво проводимый отрыв старинных холопов от их холопьих "государей" своей цели вполне достиг и что в каждом агрегате холопьей дворни у царской власти всегда были холопы-союзники. Становится понятным и полное исчезновение всяких оппозиционных настроений в среде боярства: ряды холопов, когда-то не на живот, а на смерть преданных своим господам (как был предан легендарный Василий Шибанов князю Андрею Курбскому), превратились теперь в пористую и рыхлую массу, в которую как обязательный ингредиент входили временные, "кочевые", кабальные холопы.

В другом деле - пушкаря Данилы Большой Бороды, нагло закабалённого сильной семьёй Лодыгиных на реке Инсаре (приток Алатыря), - мы имеем случай, весьма наглядно рисующий ту народную поговорку, что ворота боярского двора были широко распахнуты для вхождения холопа и плотно закрыты для выхода из них.

Насильно закабалив, пользуясь своим родством, с арзамасским воеводой князем Оболенским, служилого человека пушкаря Данилу, забив его в алатырской глуши, в колоду, взяв измором его семью, дерзкая шайка закабалителей Ладыгиных считала себя, повидимому, недосягаемой для всякого воздействия и, раздавив семью пушкарей, защищавших границы Московского государства в двух поколениях, торжествовала свою победу.

Много надо было смелости для Данилы" чтобы (как и холопы Плужников и Хомутов в только что пересказанном деле дьяка Григория Пятово) через 19 лет после закабаления, оставив свою семью из 8 душ в лапах закабалителей, начать юридическую борьбу с Лодыгиными через московский Холопий приказ. Эта борьба, по каким-то лам неведомым причинам ставшая известной самому царю и вызвавшая его несомненный интерес, тянулась, несмотря на полную доказанность и очевидность всех перипетий дела, целых два года, в течение которых, при наличии живого интереса к тяжбе царя Алексея, Данила должен был с величайшими усилиями пробивать себе дорогу на свободу. Вследствие выигрыша Данилой дела он мог предъявить к Лодыгиным иск за незаконное держание его самого в тюрьме и за истязания его семья во дворе закабалителя, с момента вчинения им формального иска, в начале 1649 года. Иск этот, неизбежно вытекавший из выигрыша основного дела о принудительном освобождении Данилы из холопства во дворе Лодыгиных (причём во время процесса одна из дочерей его во дворе у Лодыгиных погибла), достигавший всего-навсего 63 р.

20 алтын и принципиально признанный даже таким заскорузлым учреждением, как Холопий приказ, вызвал неистовый прилив бешенства во всём лодыгинском клане: под видом поручительства за Лодыгиных выстроилась целая фаланга их родственников и свойственников (всё служилая знать - стольники, дворяне московские, стряпчие и т. д.), давших недвусмысленно понять самому царю, что они крайне раздражены его вмешательством в это гнусное дело насильственного закабаления служилого человека.

Дело Данилы чрезвычайно показательно по тем сверхъестественным трудностям, которые должен был преодолеть, чтобы вырваться из цепких лап чиновного негодяя, принадлежавший к служилой семье и имевший право писаться в челобитных "государевым холопом" (признак служилого ранга), насильно и обманно похолопленный темниковский пушкарь. В этом показательном для нас деле обрисовывается смелый, идущий на страшный риск и для себя и для семьи характер безвестного артиллериста, вместе со своим отцом более полстолетия защищавшего от ногайских набегов южные окраины Московского государства. Дело Данилы разыгрывалось как раз в тех местах, где 20 лет спустя бушевало разинское восстание, и, изучая перипетий его, мы видим, как старательно московская служилая знать готовила взрыв народного гнева.

Дело холопов Грачёвых, тоже ведших упорную борьбу против своего закабаления дворянами московскими Телегиными и Зыковыми, обращает на себя особое внимание во жестоким истязаниям, которым была подвергнута семья Клима Грачёва, когда он ушёл в Москву бить царю челом на своё насильственное закабаление, Акулина Телегина приказала своему старосте заковать жену Клима в кандалы, одному человеку из своей дворни сесть несчастной женщине и голову, а другому - на плечи и собственноручно избивала её ослопом; мало того, велела одному из своих холопов её "позорить" (изнасиловать), но холоп отказался ей повиноваться. И всё это делалось не в дальней алатырской вотчине, как в деле Данилы Большая Борода, а под самой Москвой! В этом процессе любопытна юридическая находчивость холопа Клима Грачёва, меткими и быстрыми репликами не раз сбивавшего противника с юридической позиции и отлично владевшего не только диалектикой судоговорения, но прекрасно составлявшего свои письменные возражения и ответы. Юридически бесспорное и принципиально уже решённое дело Холопий приказ волочит больше года, не делая никакого усилия, чтобы оформить своё же собственное состоявшееся решение. Только благодаря выхлопотанному Климом переносу дела к боярам, что было вызвано личным интересом самого царя Алексея, Грачёвым, удалось, наконец, добиться своего освобождения.

Наблюдения над борьбой холоповладельцев в защиту своих закабалительных операций, законных и незаконных, показывают, что владельческий мир постепенно становится на путь требования от государственных органов террористических мер по отношению к холопам: применения дыбы, раскалённых клещей, горячих веников, которыми жгли обнажённые спины людей, повешенных на дыбу, а затем и виселицы. Эта система свирепых мероприятий, навязываемых правительству холоповладельца ми, своей цели достигла, и всякий коллективный протест закабаляемого в холопье или крестьянское крепостное состояние люда был временно задушен.

В деле холопа Рылеева мы встречаем (редкий для московского человека случай) открытый принципиальный протест против торговли холопами. "Несбытное то дело, что людей продавать!" - с горечью и негодованием заявил на процессе этот холоп. Ответом ему был тоже громогласно заявленный принцип холоповладельца дьяка Волкова: "Сыну своему своих кабальных холопей и дать я взять я волен!", что вкорне противоречило официальным принципам кабального холопства, не подлежавшего передаче по наследству. В деле Данилы Большая Борода и Лодыгиных твёрдо формулирована и основная точка зрения на холоповладение, навязываемая держателями холопов царской власти. Разъярённые борьбой с пушкарём Данилой, Лодыгины требуют, чтобы царская власть шла полностью у них на поводу: "чтобы впредь неповадно было иным нашим холопем от нас от холопства оттягиваться!"

В конечном счёте правительство пошло по "диагонали сил": оно признало, что холопы не должны "оттягиваться" от своих господ, но зато потребовало от владельцев, чтобы вразрез со старыми понятиями и навыками холоп наравне с крестьянином стал плательщиком государственных повинностей и поставщиком рекрут для армии. Оформление этих принципов относится уже к эпохе императора Петра I.

*

Ближайшее изучение холопьего права в быту разрушает всякие иллюзии не раз высказывавшиеся в нашей исторической литературе, будто московское законодательство иногда проникалось какими-то гуманными настроениями и что цари и их приказные исполнители хотели и могли становиться на сторону социально слабых классов населения. Отдельные спорадические приливы внимания к неумолимо шедшему всё вперёд закабалительному процессу, даже если они исходили от самого царя, были совершенно бессильны повлиять на общую динамику похолопления. Но, закабаляя за собой холопов, московские служилые люди сами зато становились полными холопами своих правителей. Это была обратная сторона социального торжества господина над холопом.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. ЯКОВЛЕВ:

Комментарии: